Я, будто Зена – великая воительница на боевом коне, а точнее на инвалидном кресле, неслась на невероятной скорости прямо на голову своей сиделки, которая пыталась отскрести себя с пола.

- Сдохни! – орала я.

Чонгук быстро откатился влево, что помешало моей цели.

- Больная! – вскрикнул Чонгук.

Не обратив на его слова никакого внимания, я, почти заставив взвизгнуть колеса, развернулась и снова помчалась на этого никчемного человека. Чонгук увидел, что я не собираюсь отступать, начал быстро пятиться.
- Угомонись, овощная! – его голос стал тверже, а в глазах появилась ясность.

- Нихрена! – я схватила страшную фарфоровую вазу, которую папа купил когда-то на барахолке, мол, считал, что она мне понравится из-за её необычной гаммы цветов, но она ужасна. – Не двигайся!

Я бросила вазу прямо в него. Чонгук, покачнувшись, вскрикнул и в последний миг увернулся от моего снаряда. Ваза пролетела половину коридора и ударилась о стену, разбившись на сотню мелких кусочков.

- Хватит! – орал во весь голос молодой человек.

Я медленно подъехала к нему. Лоб Чонгука был грязным и потным, волосы слиплись, дыхание участилось, но взгляд окончательно прояснился, а это именно то, чего я добивалась. Ненавижу пьяных людей.

- Зато ты протрезвел,- с чувством выполненного долга сказала я, нажала рычаг и направилась в сторону кухни.- Чай будешь?

Чонгук на секунду завис, но потом быстро направился следом за мной.

- Да! Только, если можно, кофе, пожалуйста.

Я чуть бы резко не нажала на тормоз, но во время спохватилась и не дала своей руке сделать ошибочное действие. Чонгук на удивление вежлив. Возможно, алкоголь до сих пор затмевает его сознание, но с этим уже ничего не поделаешь. Главное, мне удалось привести его в чувство.

- Как скажешь, - немного холоднее, чем планировала, сказала я.

Нажав выключатель на кофеварке, я повернулась к Чонгуку, который несколько неуверенно присаживался за стол. Выглядел он как-то не очень, слегка помятый. Я намочила кухонное полотенце в ледяной воде и протянула горе-сиделке.

Он тут же принял его и вытер начисто лицо.

- Рассказывай, - потребовала я.

Чонгук мялся, а потом внимательно прошелся по мне своими глазками.

- Ты какая-то другая, - нахмурился он.

Под его пристальным взглядом я ощущала себя голой.

- Умылась начисто, - буркнула я.

Затем глаза Чонгука расширились от удивления.

- Твои волосы! – воскликнул он. – Они больше не рыжие.

Я не удержалась и закатила глаза.

- А ты наблюдательный, - усмехнулась я и слегка растрепала волосы.
Он отвел взгляд.

- Тебе хорошо, - сказал он.

Я почувствовала, как мои щеки начали гореть. Это было странно. Обычно комплиментами одаривали меня только два человека – это отец и моя преподавательница. Неожиданно было услышать подобное от человека, который олицетворяет хамство, неуважение и многие другие качества, которые дико бесят в нем.

- Спасибо, - ответила я. – Может, все-таки поведаешь о причине твоего неожиданного опьянения?

- Соджу, - тут же ответил он.

Этот придурок определенно издевается надо мной.
- Либо ты рассказываешь мне, либо проваливай. Я сегодня не настроена на твое общество.

Чонгук посмотрел на меня и хмыкнул.

- Когда ты так изменилась?

Меня немного напугал его вопрос. Изменилась? Я? Но с другой стороны понимала, что это действительно похоже на правду. Дело даже не в изменении внешности. Мой внутренний мир слегка изменился. Чувство уверенности неожиданно стало ощутимее до такой степени, что мне казалось, будто я могла его потрогать.

Мне нравился Чонгук, я это признаю. Благодаря ему мне далось испытать что-то новое, но, тем не менее, сам же Чонгук стал виден, как на ладони. Его неуверенность в себе удивляла, его лень раздражала, а его манеры просто невыносимы. Я хочу помочь ему, но, главное, он должен сам захотеть этого.

- Я все та же, - спокойно произнесла я.

Кофеварка подала сигнал. Я нажала на кнопку, и тут же горячая ароматная жидкость полилась в подставленную мною кружку. Добавив пару ложек сахара, я протянула напиток Дмитрию.

- Нет, ты другая, - сказал он и сделал первый глоток. – Извини, что вот так вот ворвался и нарушил твое спокойствие.

Я пожала плечами.

- Ничего страшного.

Наступила неловкая пауза. Пора сдвинуть эту скалу.

- Чонгук, - начала я. – Давай на чистоту. У тебя сегодня выходной. Вчера ты неплохо провел время, и сегодня, судя по всему, тоже, но под конец вечера из всех мест ты пришел именно сюда. Я хочу знать, что тебе нужно?

Чонгук сделал глубокий вдох, полез в карман и достал толстый бумажный конверт, после чего, протянул его мне.

- Что это? – с сомнением в голосе спросила я. – Героин? Кокаин? Нелегальные деньги с крупной сделки?

Чонгук засмеялся.

- Нет. Всего лишь несколько фотографий, на которые ты обязана посмотреть.

Внутри проснулся художник. Как фотографа, я еще ни разу не рассматривала Чонгука. Даже стало немного интересно. Хорошо-хорошо, даже очень интересно. Ничего не поделаешь с этим.

Я раскрыла конверт и вытащила толстую пачку фотографий на плотной глянцевой бумаге. Именно из-за плотности бумаги казалось, что тут их очень много, хотя на самом деле не более десяти карточек.

Я разложила фотографии по столу, разглядывая любую мельчайшую деталь. На каждой из них изображены дети, в среднем, от двух до пяти лет, не больше. Фото были черно-белыми и немного необычными. Малыши не улыбались. Каждая фотография имела свое четко прописанное действие.

Например, светловолосый ребенок, что сидит в небольшой песочнице, с ведерком в одной руке и совочком - в другой, но его взгляд… Он не был сосредоточен на игре или удовольствии. Мальчик смотрел будто сквозь реальность: слегка задумчивый взгляд, голова повернута чуть вбок.

На втором снимке изображена девочка лет четырех. В обнимку с плюшевым медведем, она наблюдала за мамой, которая удачно попала в кадр и в пакет собирала детские игрушки. Здесь бы я отдала предпочтение этой женщине. Её взгляд выражал такую усталость и мрачность, что мне невольно стало не по себе. Эта женщина расстроена: губы сжаты в тоненькую нить, волосы растрепаны, руки неухоженные, а в глазах не было даже крохотной искорки.

И так почти каждая фотография. Дети на игровой площадке, их родители, бабушки, дедушки, что окружали юное поколение. Фотографии действительно были потрясающими и сделаны со вкусом.

- Это не меланхолия, - выпалила я, не глядя на Чонгука.

Да, фотографии отражали поверхность этой тематики, особенно это заметно на второй увиденной фотографии, где женщина собирала игрушки. Но, к сожалению, это всего лишь поверхность. Меланхолия – это очень странное чувство. Апатия, хандра, немного безразличия, но, и в то же время, на мой взгляд, я вижу эту особенность в виде кокона, где мысли человека заворачиваются в тугую скорлупу и ждут, когда из всего этого созреет что-то необычное. Тогда он будет готов вырваться из меланхолии.

- Организатор выставки сказал то же самое, - грустно улыбнувшись, сказал Чонгук.

Я была не на шутку возмущена подобной реакцией.

- Так вот в чем была причина твоего неожиданного опьянения? – уточнила я.

Чонгук кивнул.

- Жалкое зрелище, Чонгук, - я бросила ему фотографию с этой женщиной. – Здесь тебе почти удалось раскрыть эту идею, но ты немного ошибся с моделью. Я бы сказала, что эта женщина больше несчастна, чем страдает меланхолией, а это, как ты знаешь, разные вещи.

- Да, а дети оказались неудачной идеей. Организаторам тоже понравилась работа с этой женщиной, но она действительно не то, что мне нужно.

- Так, если тебе указали, в чем твоя ошибка, почему не стал работать дальше? – слегка на повышенном тоне сказала я.

Чонгук пожал плечами и шумно отхлебнул кофе.

- Не знаю.

На меня нахлынула злоба.

- Проваливай, - сказала я. – Честно, мне показалось, что у тебя что-то случилось, и ты вдруг приперся сюда, а на деле, всего лишь слегка неудача в твоей работе, так ты тут же бежишь себя жалеть. Противно.

Чонгук застыл с чашкой в руках.

- Ты серьезно? – он был удивлен моей реакцией не меньше, чем я сама.

- Да, серьезно. Я посмотрела твои работы, мы сошлись на определенном мнении, но ты жалеешь себя! Если бы после каждой неудачи я прикладывалась к бутылке, то папочка разорился бы на реабилитационные центры. Ты слабак, Чонгук.

- Спасибо, красотка, - буркнул он.

- Сколько у тебя времени до сдачи материала? – спросила я.

Он достал мобильник и залез в ежедневник.

- Во вторник все работы должны быть утверждены.

Я хмыкнула.

- У тебя еще почти три дня, не считая сегодняшнего. Ты собираешься вот так сидеть и пропивать их, вместо того, чтобы реально начать уже работать?

Он разозлился и громко опустил кружку на блюдце.

- А тебе-то что?

- Ты мне нравишься, Чонгук, - сама не знаю как, но мой голос даже не дрогнул. Парень смотрел на меня с широко раскрытыми глазами. – Я благодарна тебе. Ты подарил мне надежду, добавил приключений в мою рутинную жизнь, но, Чонгук, если ты позволишь себя так называть, когда вернется мой отец, то первое, что я сделаю – это уговорю его закончить с тобой всякое сотрудничество.

Чонгук резко вскочил.

- Я выполняю свою работу.

Невозмутимость не покидала меня

- Я и не говорила, что ты не выполняешь свою работу. Но, Чонгук, пора тебе двигаться дальше. Думаю, после последних дней мне больше не понадобится сиделка. Я хочу стать самостоятельной и хочу помочь отцу.

- Ты видела лишь самый маленький кусочек внешнего мира. Слишком рано ты заговорила про самостоятельность, побыв всего лишь несколько часов за пределами своего дома. Это смешно, Лиса, даже очень.

- Может, ты и прав. Но я хочу попробовать. Что и тебе советую.

Чонгук направился в гостиную, а затем в коридор.

- С меня хватит. Ты слишком умная. Тебе помогли, и ты почувствовала себя всесильной. Удачи.

Я нажала рычаг и выехала на середину гостиной, чтобы видеть Чонгука.

- А в чем проблема, Чонгук? – спросила я.

Парень наклонился за обувью, но мой вопрос остановил его. Он обернулся.

- Ты о чем?

- Я о помощи. Почему ты не можешь попросить помочь тебе?

Взгляд Чонгука забегал из стороны в сторону, словно много маленьких чертиков закопошились внутри его души, переламывая эту натянутость.

- Я не привык просить помощи.

- Слишком гордый? – каждая частичка моей души бросала ему вызов. – Спроси.

Он отмахнулся.

- Это не твои проблемы, овощная, - Чонгук снова опустился за кроссовками.

- Заткнись! – взвизгнула я. – Я просила никогда меня больше так не называть.

- Извини, - сказал он, обуваясь.

Я знала, что такое меланхолия. Почти все свои семнадцать лет это чувство плотно сидело внутри меня. Крупный бизнес отца, кинокарьера матери, они, как два вихря, кружили возле меня. В этой семье сложно было с понятием любовь. Мы были вместе и, в то же время, каждый из нас был сам по себе. Самое печальное, что никто от этого не страдал. Вот она, меланхолия. Мы видели несчастье, но при этом не хотели вмешиваться в чужие проблемы, выяснять причины, нарушать свою зону комфорта. Мы лежали в своих комнатах, погруженные в мысли только о себе и о том, что может случиться в будущем.

Мама ушла, а я до сих пор плаваю в этом состоянии. Мутное, густое и темное, но оно знакомое и родное.

- Попроси, - на удивление спокойно произнесла я.

- Что? – Чонгук посмотрел на меня.

- Попроси помочь тебе, - как робот повторила я.

Он снисходительно улыбнулся.

- Ты не смож…

- Попроси! – завизжала я.

Желваки Чонгука заходили ходуном. Он не любит, когда ему приказывают, а тем более кричат. Но я поняла, что попала в ту самую точку. На Чонгука надо давить и сейчас у меня это получилось.

- Помоги мне.

Я наклонила голову набок, показывая возмущение.

- Пожалуйста, - быстро добавил он.

- Другое дело.

У меня была идея насчет фотосессии. Рискованная, но простая в исполнении.

Я закрыла глаза. Сделала несколько дыхательных упражнений, чтобы расслабиться. Чонгук, видимо, наблюдал за мной, но голоса не подавал. То, что я собиралась сделать, немного расходилось с моими понятиями целомудрия, но это творчество, а значит, моя работа.

На мне был всего лишь один халат. После душа и неожиданного прихода гостя я просто не успела ничего на себя надеть. На данный момент – это то, что нужно.

Я медленно распахнула халат.

- Что ты…

- Молчи, - я прервала Чонгука.

Это не только испытание для меня, но так же для него. Готов ли этот молодой человек, начинающий художник, убрать мораль и посмотреть на меня иначе, как на материал, который предлагают ему для работы.

Освещение в гостиной было самым подходящим для этой фотосессии. Каждую лампочку я выбирала лично, так как мне очень нравится порой спуститься сюда и поработать в идеальном для меня освещении.

Я бросила халат на диван. Посередине большого помещения, на инвалидном кресле, сидела абсолютно голая семнадцатилетняя девушка, с густыми волосами цвета темного шоколада, легким макияжем и взглядом, который показывал, что эта девушка закрывает свою душу ото всех, погружаясь в атмосферу фантазии, мыслей, картин, откладывая всё то, что потом ей может понадобиться. Это ее мир. Мир, где нет места никому.

Я не видела Чонгука, лишь слышала периодически раздаваемый щелчок затвора зеркального фотоаппарата. Это было к лучшему. Мне удалось скрыться от него в коконе, обнажив свое тело и поверхность моего сознания, выражение лица, пустой взгляд с одной лишь маленькой искоркой. Все это я делаю для него.

Прошло наверно не меньше двух часов, прежде чем он закончил. Но мне было все равно. Это чувство настолько странное, что порой очень сложно из него выбраться, пока в один миг я не почувствовала тепло на своих губах.

Мир взорвался, темнота рассеялась, а я захотела проснуться. Взгляд сфокусировался, и я увидела перед собой спокойное лицо Чонгука. Его глаза закрыты, лишь ресницы слегка подрагивали. Я чувствовала его теплые нежные губы, вкус, легкую шершавость. И не могла в это поверить. Не хотела. Я ответила на поцелуй. Этим самым моментом мы благодарили друг друга за подаренные надежды…
- Твою мать! – я услышала голос отца.

Чонгук пулей отстранился от меня, а я тут же подкатила к дивану и накинула халат.

- Папа!? – удивленно вскрикнула я. Почему отец вернулся!?

Но он даже не видел меня. Глаза отца были налиты кровью. Первое, что он сделал, молниеносно пересек половину гостиной и сильно двинул в скулу Чонгука. Парень отлетел, не удержал равновесие, рухнул на пол.

- Падла! – завопил мой отец. – Решил растлить мою дочь, сука!

Он снова подбежал к все еще шокированному Чонгуку.

- Стойте! Я объясню… - нога моего отца влетела парню в живот. Тот потерял способность говорить, лишь боролся с наступившей болью и пытался вдохнуть.

Я завизжала.

- Папа, остановись! Ты неправильно понял, - я пыталась направить свое кресло к ним, но что-то заело в управлении, и оно упрямо не хотело двигаться вперед.

- Что тут понимать! – орал отец. – Так я и думал. Молодой урод, ленивый, как родной отец, сел на шею к богатым людям и использовал бедную девочку-инвалидку. Фетишист сраный.

Отец продолжал избивать Чонгука ногами. На секунду мы встретились с Чонгуком взглядами. Он не хотел сопротивляться, не хотел причинить боль моему папе, он наказывал себя за то, что все-таки допустил подобное. Я читала это в его глазах. Слезы лились по моим щекам.

- Папа! – застонала я от бессилия.

Но отец перестал избивать Чонгука и быстро направился к своему шкафу. Мурашки пробежали по моему телу. Только не туда.

- Отец! – орала я. – Не смей.

Он не слышал меня. Папа видел только одну сцену: голую дочь на инвалидном кресле и парня, что целует её.

Из шкафа показалось уже знакомое охотничье ружье. Папа быстро дернул затвор и наставил его на Чонгука. По его глазам я поняла – он выстрелит.

Я остервенело дернула переключатель. Что-то щелкнуло, и мое кресло резко рвануло вперед. Раздался мощный выстрел. Пуля попала в мое правое колесо. Отдача была настолько сильной, что я вместе с креслом перевернулась на бок и больно ударилась головой о тумбу с телевизором. Обеспокоенный Чонгук подполз ко мне.

- Лиса! – услышала я его крик.

Краем глаза я видела, как отец уронил ружье. Его губы тряслись, а из глаз лились слезы.

- Папа… - еле слышно проговорила я. – Ты не виноват.
Теплая, влажная кровь со лба стекала мне на глаза. Последнее, что я помню, как Чонгук вскочил и подбежал к телефону. Отец опустился на колени рядом со мной.

- Боже, прости меня, - завыл отец от горя.

Что касается меня, то я вновь ушла в то самое знакомое мне чувство – в меланхолию.