В голове страшный гул, виски тянет, голова становится тяжелее... Я пытаюсь справиться с наплывом головной боли, но у меня мало что получается. Это все нервное расстройство. Не смогла заснуть. Провела всю ночь в глупом ожидании их звонка.

Он поймет. Он отомстит. Он убьет.

И первой обязательно буду я.

Нельзя им было довериться. Я бьюсь головой об стену, отгоняя страшные мысли. Они ведь уже должны были мне позвонить! Хотя бы написать! Уже шесть утра, а нет ни единой новости.

Тихо. В квартире слишком тихо. В ушах звенит. Я проверяю телефон в сотый раз. Пусто.

Еще около тридцати минут тягостных ожиданий, как легкая вибрация заставляет меня кинуться к телефону.

Фотография. Они прислали мне всего лишь фотографию, но и ее хватило сполна, чтобы почувствовать рвотный позыв и омерзение к самой себе. Показалось, словно из Толика выбили всю жизнь, а его бездыханное тело просто бросили на снег. Рука Ильи приподняла его лицо, чтобы я могла увидеть результат. Телефон дрожит в руках... Они ее не пожалели. Избили. Не оставили ни единой клеточки без синяка. Часть его лица странно взбухла, крови было слишком много.

Не выдерживаю и кидаюсь в ванную, чувствуя, что вот-вот меня стошнит. Но я почти что целые сутки так ничего и не поела, отчего из моего рта извергаются лишь гортанные звуки. Вытираю слюни, тяжело дыша.

Мне страшно. Страшно думать о последствиях.

― Ты чего? ― Я резко поднимаю голову и вижу удивленную Стешу, которая пыталась пригладить свои волосы после сна.

― Да так, ничего...

Мы долго и странно смотрели друг на друга. Стеша неуверенно прикрыла за собой дверь, присаживаясь на край ванной.

― Мия, ты только, пожалуйста, ответь мне честно, ладно? ― Тихо попросила она, теребя края ночнушки. Меня искренне удивляет эта жалобная просьба. ― Вы правда... Ох... Ты спала с Германом?

Звенящее молчание, ее молящие глаза и мое удивление.

― Нет. ― Твердо отвечаю я, видя после, как она тяжело вздохнула, пытаясь улыбнуться, словно ничего ужасного не произошло.

― Спасибо.

Мы молчим так, словно нам не о чем поговорить. Родные сестры. Осталось только горько усмехаться.

― А я ведь правда... Правда поверила ему, ― голос сестры дрогнул, как и задрожало внутри меня самой что-то давно обиженное и затихшее. Стеша медленно переместилась на пол, ко мне. ― Только потом... Знаешь, что я вспомнила? В детстве мы с тобой, две наивные дурочки, поклялись, что все-все будем друг другу рассказывать. Особенно... Ну... Про мальчиков...

Я рассмеялась, хотя в носу уже неприятно щекотало.

― Нам было около двенадцати лет. ― Подтверждаю я.

― Да-да!.. ― Стеша вдруг быстро взяла меня за руку, заглядывая прямо в глаза. ― Я не поверила ему, потому что знала, что ты бы со мной так не поступила.

Мое сердце неприятно сжалось от ее слов. В ванной сидела не только одна, а целых две предательницы. И второй была я.

― Не поступила бы. ― К званию предательницы добавилось звание лгуньи.

― Мне нужно рассказать тебе... Ох, это очень сложно!.. ― Стеша покачала головой, собираясь с мыслями. Тревожно изучая ее, я уже предчувствовала какую-то беду, которую та не могла полностью мне раскрыть. ― В общем, у меня было это с...

― Ой, девочки! А вы здесь чего сидите-то? ― Людмила появилась так неожиданно, что мы обе вздрогнули и испугали, словно нас застали за постыдными делами. Стеша вытаращила глаза и сразу же сбежала, скрывая покрасневшее лицо.

Хотелось проклясть Людмилу за ее любопытство и неожиданное появление. Казалось, что еще секунду и я многое узнаю. Я отмахнулась и привстала, но Людмилу все это явно заинтересовало, потому что со стороны могло показаться то, что между нами всеми привычный мир.

― Вы все так рано встали! Как же хорошо! Пора уже начать готовить новогодний стол!

Уже через несколько минут Людмила усердно копалась во всех шкафчиках и заставляла писать длинный список продуктов, которые требовалось купить. Она отчаянно суетилась, боясь что-то забыть. Появилась Стеша, неловко мне улыбнулась и стала заглядывать в список. И когда они обе увлеченно стали перебирать все возможные рецепты, мне стало так неожиданно тихо и спокойно...

Словно не было всего этого ужаса, что наступил с появлением Еремеева. Словно все вернулось на круги своя. Словно наша семья и вовсе не была разрушена.

― Может сходим вместе в магазин?

― Отличная идея, девочки! Идите-идите!

И я не успела оглянуться, как нас уже вытолкнули на улицу в надежде, что мы обязательно помиримся.

― Ну, пошли? ― Неуверенно предложила сестра.

Я кивнула ей и мы побрели к гаражам.

― Это все очень... Как бы сказать... ― Начала вновь Стеша. Я не поднимала на нее взгляда, разрушая хлопья снега, безжалостно давя их подошвой обуви.

― Неправильно, ― закончила я за нее, открывая дверь гаража.

Когда мы уже выезжали, я почему-то первая начала разговор.

― Тебе не знакомо имя Гегемон? Наш отец ничего не рассказывал об этом человеке?

Стеша задумчиво сдвинула свои брови, покачала головой.

― Ничего о таком не слышала... Да и имя странное... А что?

Я промолчала, краем глаза видя, как она что-то строчила в телефоне.

― Это командующий кем-то человек.

― Что-что? ― Не совсем поняла я ее.

Стеша повторила свои слова.

Я сжала руль от собственной дурости. Все-таки, моя сестра была намного умнее меня. По крайней мере в том, что она догадалась просто пробить это слово в интернете, пока я ломала голову битый день.

Все это значило о том, что Гегемон ― это не имя, это прозвище.

В новогоднюю суету было как всегда многолюдно. В торговом центре люди бегали сломя голову, пытаясь купить друг другу подарки, несмотря на раннее время. А я так ничего и никому не приготовила. Ощутив собственный эгоизм, в который погрязла во время шагов Еремеева, я прониклась куда большим омерзением к самой к себе (вроде бы, ну куда больше?).

Мне удается ускользнуть от собственный сестры под предлогом чего-то незначительного. Стеша отпускает меня без всяких попыток уговорить ― ей и самой неловко. Минут за сорок я успеваю купить всякие безделушки, которые оставалось упаковать в праздничную обертку.

Стеша уже расплачивалась за продукты, когда я вовремя успела прийти ей на помощь.

― Подарки покупала? ― Прямо спросила она.

― Да. ― Кивнула я ей, открывая багажник.

― А мне все казалось, что мы не сможем нормально отпраздновать этот день. Опять будем сидеть каждый в своей комнате, думая, как же так все вышло.

― Ты переживаешь? ― Мое удивление переросло в странную издевку. Почему-то теперь я загоняла родную сестру в пучину обиженных чувств.

― Все время.

― По тебе и не скажешь.

Она закусила губу, окончательно замолчав до самого нашего приезда.

Людмила уже во всю хлопотала, из гостинной доносился звук телевизора. Отец появится максимум за десять минут до курантов, пожелает нам успешного будущего и снова уляжется спать. У него строгий режим, которому должны следовать и мы.

Во время готовки мой телефон зазвонил, и мне пришлось скоро уйти в свою комнату.

― Единственное, что мы узнали, так это то, что скоро умрем. ― Горько усмехнулся Илья. Я застонала от ужаса.

― Вы же не говорили при нем, да? И глаза его закрыли?

― Разумеется. Для разговора с ним использовали диктофон, который меняет голос. Он не узнал нас. Только вот твое имя все время повторял.

― Он все понял. ― Я попыталась сосредоточиться, но ничего не выходило. В трубке послышались шорохи, после чего со мной уже заговорил Рахмет.

― Ты в большой опасности. И твои близкие тоже. Постарайся во время каникул никуда не выходить, да и друзей предупреди... ― Затараторил он.

― Вы оставили его у дома Еремеева? Как я просила?

― Хотелось выкинуть этого сурка в лесу, но Сашка не позволил.

Мысленно я поблагодарила Сашку, все еще не понимая, как он оказался в этой банде мстителей.

― Этот Толян орал до того, как мы его вырубили, о том, что Еремеев убьет за него, за его близких. У него нет случайно более слабых и более разговорчивых родственничков? Мы и их готовы достать.

― Я ничего об этом не знаю...

― Может стоит во второй раз добить?

― Нет! ― Закричала я. ― Больше никаких открытых атак. Это оказалось бесполезным. Нужно быть подпольными крысы. Начните за ним слежку. Только будьте бдительными. Герман всегда осторожен. Он почувствует, если что-то изменится.

После неловкого молчания в трубку, Рахмет будто бы отошел от остальных и стал намного тише шептать.

― Как-то слишком уж хорошо ты его знаешь, Мия. Ничего рассказать не хочешь?

― Мне нечего рассказывать.

― Ну-ну, посмотрим еще... Только вот учти, что если нас вычислят, поляжешь ты не только от его рук.

И он, мстительный, отключил звонок. Я попыталась не думать об этом, но судорожное дыхание выдавало мою нервозность.

К вечеру все погрузилось в волшебство. Старые добрые комедии немного успокоили мои нервы, снег добавлял особую магию. Стеша даже украсила окна гирляндами, которые меняли свои цвета, погружая комнату то в голубые, то в красные оттенки. Но я не могла ни на чем сосредоточиться, кроме как его следующего шага. А он будет. Это не подлежала сомнениям. Но как скоро?

Сегодня он получит наш "подарок" в лице Толика, бессознательно лежащего у забора. Он озвереет. Удар будет завтра? Нужно быть предельно внимательной. Я избила Толика, вполне реально, что он отомстит мне Стешей. Хотелось подойти к сестре и попросить ее все каникулы сидеть дома, но это было бы явно бесполезно. Она не послушает, тем более начнет задавать слишком много вопросов.

Время скоротечно приближается в полуночи, мы уже раскрыли подарки, поулыбались друг другу, выслушали нотации отца и съели половину вкусностей. Я глядела на гирлянды, рассматривала в небе звезды. Мне пришло пару сообщений с поздравлениями дальних родственников, парочки знакомых, которые все же не отвернулись от меня. Это немного обнадеживало.

В конце концов я просто сбежала в себе комнату, так и не выдержав до речи президента. Было все же слишком одиноко и боязно. Присев на подоконник, я только собралась написать поздравление Богдану, который весь день игнорировал меня, за пять минут до нового года, как свист машины разбудил половину нашего двора. Сердце пропустило удар. Нет! Не-нет-нет!! Я не готова! Только не в этот день!

Враг: "Лови подарочек от меня, мертвая сука"

Я бежала. Бежала по коридору, перепрыгивала ступеньки, падала, но вставала вновь, не чувствуя ни холода, ни паники. Я просто рвалась дальше, зная, что впереди будет самый мощный его удар.

― Богдан!! ― заверещала я на всю улицу, кидаясь в телу другу, которого просто вытолкали из машины на холодный снег.

На моих дрожащих руках его кровь, я пытаюсь привести его в чувства, но глаза парня остаются закрытыми.

― Сволочь!! Какая же ты подлая сволочь! ― Закричала я, желая вонзить в него нож. ― Мразь!!!

Он медленно выходит из машины, подходя ко мне, дрожащей на снегу и схватившейся за тело друга.

― Он был ни при чем! Он вообще ничего не знал!! ― Я вдруг кидаюсь от взбудоражившей меня ненависти на Еремеева, начиная его глупо колотить по груди. ― Как ты посмел?!

Его холодные глаза с презрением посмотрели на меня, после чего парень влепил мне звонкую пощечину, от которой я отлетела назад. Еремеев кивнул другим двоим, сидевшим все это время в машине, и они ловко потащили меня в салон.

― Отпустите меня!! Еремеев!!! Это последняя капля! Я напишу на тебя заявление, тебя точно посадят!

Меня ударили в бок, потом по ноге, втащив все-таки в салон. Я пытаюсь отбиться от них, только бы вновь кинуться к Богдану и позвать хотя бы кого-нибудь. Мой друг будто бы уже не дышал. Я вырываюсь, кусаюсь и царапаюсь, но что я могу против двоих омбалов Еремеева.

― Заявление, говоришь, напишешь? ― Хохочет он, заводя машину.

― Я не буду больше бояться тебя!! Ты перешел черту!

― А ты пиши. Сколько угодно пиши! Пожалуйста! Только вот... Будешь ли ты жива к завтрашнему дню? Хо-ороший вопрос! ― Будто бы в припадке смеется он, после чего кивает своим друзьям. ― Вырубите ее к чертям собачим. Противны ее крики.

***

Они тащат меня по снегу, раздевают почти до гола, оставляя в одной футболке и порвавшихся домашних штанах. Я уже чувствую кровь на собственных губах, но не совсем понимаю происходящее. Слова так и желают вырваться, но мой язык мне не подчиняется.

― Ну что, парни. Вроде хотели в тире пострелять сегодня? А? Чем вам не чудесная новогодняя ночь?

Парень плюнул, продолжая тащить меня.

― Во! ― Указал им Еремеев, после чего меня, как ненужный мешок, просто выкинули. Я глухо ударилась об ствол дерева, пытаясь прийти в себя. Они ударили слишком сильно, но в голове продолжала оставаться одна единственная мысль, за которую я готова была держаться до конца:" Богдан... Один... На холоде... Без сознания... Нужно помочь".

Руки болезненно завели за спину, заставив стоять на ногах. Мне тяжело даже голову поднять. А потом они просто привязали меня к дереву, саданув веревкой по открытой коже.

― Чего, Казачок, приуныла? Ну ка! Подними свою голову, покажи нам свое светлое личико! ― Он больно схватывает меня за подбородок, трясет со всей силы, и я вижу только его озлобленное лицо. ― Стой так!

Ноги подкашиваются на снегу. Мне мертвецки холодно. Зубы почти что стучат.

Герман делает ровно семь шагов назад, считая каждый, как последние секунды моей жизни.

― Рома, будешь подавать. ― Приказал он, вытягивая руку.

― Э-э... Герман... Тебе не кажется...

― Неси чертовы ножи сюда! Иначе я не ее, а тебя привяжу!

Разумеется, парень его слушается, скоро принося ножи. Холод притупляет головокружение, и я смею поднять на него свой взгляд. Рукам больно. Веревка слишком сильно затянута, отчего я даже не могу пошевелиться.

― Боишься? ― Заигрывает он, вертя в руках оружие, проводя лезвием возле своего же запястья. Я упрямо молчу, глядя на него с презрением, с попытками вырваться. ― Советую тебе не дергаться. Не дай Боже попадет еще! ― Саркастически испугался он за меня.

Соберись духом. Не дай себе упасть. Будь тверда.

Я выпрямляюсь в коленях, гордо, озлобленно презирая его одним лишь взглядом. Это цепляет Еремеева. Он возносит руку назад, я делаю глубокий вдох...

― Сейчас мы с тобой поиграем...

И нож, с сумасшедшим против ветра свистом пролетаем мимо моей головы, прямо вонзаясь в соседнее дерево, но этот свист перекрыл гортанный крик Германа. Это не простой крик, не простая попытка справиться с адреналином. Это настоящее отчаяние. Это не я его боюсь, а он меня... Мысль эта взбудоражила все мое сознание. Сам парень открылся будто бы в другом свете. Я с удивлением смотрела на него. Какая же я была идиотка до этого времени! 

Еремеев, согнувшийся от выброса, выпрямился, вытягивая руку за вторым ножом.

― Интересно, насколько же тебя хватит? ― Задумчиво спрашивает он, выделываясь перед своими приятелями.

― А тебя? ― Резко ответила я. Челка спала на половину моего лица, но я, как безумная, пытаюсь ее откинуть и вырываться дальше.

― Не я сейчас привязан к дереву, и не в меня метают ножи. ― Замечает он, угрожая мне вторым ножом.

Когда мимо пролетало первое орудие, до меня вдруг дошло. Да, Еремеев садист. Бесспорно. Но садистами не рождаются, ими становятся за долгие годы угнетения и насилия. И все, что он делает со мной, когда-то делали с ним самим... Странное прозрение перед секундой до верной гибели.

Я делаю новый выброс, чем вызываю смешки его друзей.

― Но метали, верно? ― Голос мой повысился, туловище вытянулось в его сторону, как второй нож вонзился прямо на десять сантиметров выше моей головы. Я замираю. Он смотрит с шоком на меня. Его пешка уже подает ему третий нож.

― Заткнись. ― Угрожает он мне, на что я хохочу.

― Угадала! Ха-ха-ха! ― Ведьмин смех, от которого мне самой тошно. ― Кто это с тобой делал? Твой родной отец? Он что, насиловал тебя? Бил ремнем? Или, может быть, просто не любил?! А?

Он за мгновение оказывается возле меня, со всей мощи ударяя по щеке тыльной стороной ладони.

― У тебя никого нет, кроме меня... ― Зашептала я, ловя его безумное выражение глаз в лунном освещение. ― Ни-ко-го! Как и... Как и у меня. Только ты. Враг номер один, заполнивший все сознание. Ты привык к тому, что я есть на Земле, и ты, черт возьми, держишься за меня. Ты не убьешь меня, Герман... Никогда... 

 Медленно поворачиваю в его сторону голову, слизывая языком запекшуюся кровь.

― Это все просто так не закончится, ― прошептала я таким голосом, от которого, пожалуй, самый спокойный человек сразу бы отскочил и скривил лицо. ― Ты можешь лично вбить сотню гвоздей в мой гроб, но успокоения все равно не найдешь. А знаешь, почему? Потому что все... Каждая твоя гребанная проблема... Все твои страхи... Они в твоей голове...

Мне тяжело дышать, потому что его нож прижат к моему горло. Губы его искривлены в яростной гримасе, а глаза источают адскую злобу.

― Все верно, Герман. ― Согласно закивала я, пытаясь вжаться в дерево, потому что его рука все давила и давила... ― Ты бесспорно прав в том, что я привязана к стволу, что в твоих руках моя смерть... Только вот... В одном ты ошибся... ― Я сглотнула ком в горле. ― Ножи сегодня метаю я.

Он отшатнулся от меня весь растерянный, испуганный, с быстро опускающейся и поднимающейся от прерывистого дыхания грудью. Волосы его были дыбом. 

Его приятели неуверенно стали подходить к нему, оглядываясь друг на друга.

― Не трогайте его! ― Заорала я, заставив их остановиться на половине пути. Стала вырываться еще сильнее, но веревки не пускали.

Герман, как загнанный зверь, стал пятиться назад, упал, столкнувшись спиной с деревом, выпрямился мгновенно, оглянулся на меня... Нож выскользнул из ладони, его уголки губ страшно вытянулись... И он исчез. Исчез в этой непроглядной темноте, оставляя после себя один чертов запах сигарет перемешанный с мятой.

― Герман? ― Зовут его друзья, он, разумеется, не окликается.

― Развяжите меня сейчас же! ― Приказала я, невольно поняв, что страшно похожа по тону на самого Еремеева. Вот он, как открытая книга со сложным содержанием и множеством междустрочья, которую можно прочесть только в этот вечер. И я не могу упустить этот момент, потому что на следующее утро он будет куда злее. 

Эту глупые бараны все еще сомневались.

― Он прикончит вас, если вы меня не отпустите. ― Им хватает одной только угрозы, чтобы они выполнили любой приказ.

Я не трачу времени на то, чтобы потереть затекшие руки, вытереть остатки крови, а скорее бегу, понимая, что могу и не успеть. Мало времени, мало сил, мало одной только жизни. Он оставил после себя следы на сугробах, по которым я с трудом шагаю.

― Герман!! ― Мой вопль пробуждает весь темный лес. Где-то ухнула сова, отчего я кричу от страха на небывалой ноте. ― Пожалуйста!! Остановись!!

Снег обжигает мои руки. Я падаю несколько раз, с трудом перебирая ногами в непроглядных сугробах. 

Я теряю его следы. Теряюсь сама. Кажется, я уже проходила это место. Видела это дерево. Тучи начинают сгущаться на небосклоне, снег стал сыпать прямо в глаза. Но нет. То ли это видение, то ли уже загробная жизнь, но я вижу его, дрожащего и плачущего, схватившегося за голову как маленький ребенок, который чем-то не угодил своим родителям.

Мы должны все это завершить. Страдают все остальные, все наше окружение. И вина тому ― мы с Германом. Я должна попытаться все это прекратить раз и навсегда. 

― Пожалуйста!! ― Мой голос окончательно срывается. Я больше не могу говорить. Вся одежда стала в разы тяжелее. Сил бежать за ним по сугробам у меня нет. ― Герман...

Лапы зверя хватают меня за талию, подталкивая куда-то в неизвестность. Новый толчок. Еще один. Мы поднимаемся по холмику, а после я вижу дорогу и его машину. Его руки уже готовы толкнуть меня еще раз, но я перехватываю их, ловко прижимаясь к его горячему телу, которое невыносимо дрожало от молчаливых криков.

― Послушай меня... ― Охрипший голос, он пытается оттолкнуть меня от себя, но я цепляюсь так, как никогда ни за что не цепляюсь в этой жалкой жизни. ― Я ранила тебя, но не убила. ― Герман кричит, но я упрямо держусь за него. ― Остановись, Герман. Прошу тебя. Эта война... Она убивает нас обоих... Прекрати все это. Сними с себя петлю, слезь с табуретки и дай... дай мне...

― Что? ― Задыхаясь шепчет он, пряча свои слезы, которые тут же сушит бешенный ветер. ― Что я могу дать тебе? Уйти! Отвали от меня, иначе я убью тебя!

― Не убьешь! У тебя было множество шансов это сделать. Но ты не убийца! ― Из последней возможности пытаюсь до него достучаться, ощущая, как далеко он от меня, находясь так близко. ― Я же вижу! Вижу! Да, многого не понимаю, но ты только... Только позволь, только разреши мне...

― Что? ― выдыхает он.

― Любить тебя.

Вдох...

Прокляни меня. До самых глубин Ада. Затолкай в гущу земли, чтобы я никогда не выкарабкалась. Закопай заживо. Состри обо мне всю память.

Я замираю. 

Выдох...

Или полюби. До самой кончины. Да самого последнего взгляда. 

Видишь? Да, Еремеев, я, кажется, люблю тебя больше самого Господа Бога, больше всего мира, больше всей чертовой Вселенной.

Всем своим существом.

Можешь распять меня на кресте. Вонзить нож в сердце. Только вот она я, перед тобой. Безоружная.

― Я погублю тебя. ― В ужасе шепчет он, с трудом выдавливая из себя слоги.

― Ну и пусть, ― пытаясь улыбнуться, говорю я, чувствуя его горячие ладони на своем мокром, тоже от слез, лице. ― Пусть! Мне... Мне абсолютно все равно! Мы же рано или поздно умрем, так какая же разница? Да, только если ты... Ты позволишь... Тогда все это обретет смысл...

― Нет, этого... Этого просто не может быть. ― Он ищет ложь в моих глазах, но не находит ни капли. Ему проще поверить в то, что все это наша очередная игра. Тогда не придется вытаскивать себя настоящего, так же все намного проще.

― Будешь... Ты будешь со мной? ― Решительно спрашиваю я, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди с невыносимой силой, да так, что в ушах стоит невыносимый клокот.

― Мои Демоны уничтожат все прекрасное в тебе. ― Это его последняя попытка уговорить меня. Я поддаюсь сама, хватаю его за ладони, прижимая к губам.

― Или же мои Ангелы восторжествуют.

Он подхватывает меня на руки, кидает на заднее сиденье своей машины, начиная жадно целовать обветренные губы. Я задыхаюсь. Я почти что теряю сознание. Я вижу только темную пелену, не в силах сосредоточиться на его касаниях. Что-то не так. Со мной что-то происходит.

― Ты вся... Ты вся в огне... ― Испуганно произносит Герман, пытаясь пробудиться меня. Я со всей силы сжимаю его руку, но последние частички разума окончательно меркнут.

― Мия!

***

Кто так хохочет? 

Глаза раздражены, я не могу поднять веки. 

Темно.

И смех! Смех! Бесконечный смех!

― Пожалуйста, тише... ― Хриплю я, отбиваясь руками от невидимых врагов. 

― Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!!

Ладонями закрываю уши, но это бесполезно. Смех становится громче. 

― Шлю-ю-юшка!! Ха-ха! Шлю-юшка в постели! 

А после ледяная волна воды градом осыпалась на меня, заставляя закричать от неожиданности. И я проснулась под вспышками камер, видя перед собой множество ног. 

Поднимаю взгляд, моментально теряясь в этих незнакомых лицах.

― Вот шлю-юха! Да еще и раздета! Фу! Противно! 

У них слишком громкие голоса, мне невыносимо это слушать. Я вскакиваю на ноги, но падаю на деревянный пол под всеобщий довольный хохот. А после обнаруживаю себя в одной футболке и нижнем белье. Пытаюсь схватиться за что-либо, но все расплывчато. От слез. Меня будто бы загнали в угол, затыкали палками, окончательно уничтожили унижениями. 

Где Герман? 

― Что она делала в его постели? ― Кричит девушка из толпы. Я медленно протискиваюсь к одной из стен, пытаясь хоть кого-то узнать. 

― Ясное дело: Герман потрахался, а она в хлам пьяная ― не пробудишься, вот и оставил ее. Чего ж с ней после возиться? 

Что он сделал?

Хватаюсь за голову, с трудом сдерживая крик. Но мои губы кривятся почти что в истеричном плаче. 

"Будешь? Ты же будешь всегда со мной?"

Натыкаюсь на дверь и пячусь дальше, пытаясь прикрыть лицо. 

"Буду"

Жалкая ложь! Ложь! Ложь! В каждом его слове ложь! 

― Ух ты! Как же она вопит! Ребят, давайте догоним ее, а? 

На мне жалкое тряпье, а я выбегаю на улицу. Его пес, Воланд, кидается в мою сторону, рычит, пытается сорваться с цепи. Я рухнула на снег, наблюдая за этим чудищем. На привязи, испускает слюни, мечтая вонзить свои клыки мне в горло, чтобы распороть чужака. Высокая калитка забора раскрылась, из его дома вывалилась целая толпа...

― Герман! Чего, одних потрахушек мало было? Еще раз вернулся за второй порцией? ― Смеются его друзья. Я в надежде смотрю на него. Он делает несколько размашистых шагов в мою сторону, рывком поднимает меня за локоть, даже не глядя.

Пошлешь? Ты же пошлешь их? Ну же! Прогони их! Скажи, что прикончишь любого за такие слова! Скажи это!! Герман! Сейчас же!.. Пожалуйста...

Я отчаянно трясу его за руку. Он медленно перевел на меня смутный взгляд, придержал за локоть, осматривая как поломанную игрушку. 

― Я два раза одной не пользуюсь. Не интересно уже. 

И он откидывает меня к забору. 

Не верю. Не понимаю. Слышу смех. 

― Взгляни на меня!! ― Закричала я, снова пытаясь подойти к нему. Он не обернулся. Мой истошный крик заставил всех замолкнуть. ― Взгляни мне в глаза и скажи, что это жалкая и пустая твоя игра! Ну же! Скажи, что у тебя нет никаких светлых чувств ко мне! Иначе я просто не поверю! 

Светлые чувства... Да что он может о них знать? 

― Давай! Скажи мне все это!! Правду! Я ее хочу знать. Только прежде осознай то, что никого, кроме меня, у тебя-то в жизни и нет! Никого! Ты прекрасно знаешь, что все это театр полнейшего абсурда, который когда-нибудь просто рассыплется. И что останется у тебя после этого? Что?! 

― Ох, да прогони ты ее уже, Герман. ― Вставили свое слово в толпе. 

Он стоит ко мне спиной, не дышит. А после просто заходит в дом, оставляя меня ощущать сумасшедший ветер каждой клеточкой тела. 

Я закрыла глаза. Просто закрыла глаза, ощущая смертельное падение вниз. Внутри живота все сжалось, я выбегаю прочь из его двора под адский лай Воланда. 

Пусть меня убьют прямо сейчас. Собьют машиной. Сделают все, что угодно. Потому что у меня ничего не осталось. Совершенно ничего. 

Ослепительный свет фар освещает мое худощавое тело, создавая причудливую тень за спиной. Не останавливайся, пожалуйста. Убей меня. Но машина остановилась. Я в истерике поднимаю взгляд на небо. 

― Шутишь, да? 

Из "Волги" шестидесятых годов выбежал Сашка, а за ним и Рахмет. 

― Она вышла оттуда живой! О черт! Сашка, скорее заводи машину, а я позвоню Илье. Он, наверное, уже собирается ехать сюда. ― На плечи падает куртка Сашки, который уносит меня в машину. Я вся посиневшая лежу на заднем сиденье, укрытая их вещами и дорожным пледом. ― Это же счастье! Мы думали, что придется штурмовать его дом в эту новогоднюю ночь, чтобы спасти тебя. А ты сама вышла. Видимо, Еремеев сегодня очень даже добр. 

***
Вы там не умерли?
Лично я умерла аж шесть раз за одну главу.

Спасибо за 50К! Новая глава будет к следующему нашему рекорду-юбилею.