Все чаще в последнее время думаю о случайностях. Ты верно тогда сказал, засранец. Даже пару раз переслушал то твое сообщение.

Что было бы, выбери ты другой дом? Наверное, ничего. Жил бы я себе спокойно, ворочал говно для Смита и бил бы морды на ринге в свободное от засоров время. Снимал бы шлюх по барам и понятия не имел, что есть на свете вздорная красотка с глазами нечеловеческого цвета.

А что делал бы ты? Отвисал бы по клубам и сомнительным вечеринкам, позволяя снимать себя для таблоидов, и подставлял задницу этому козлу безрогому, своему бывшему. И знать бы не знал об угрюмом ублюдке с комплексом неполноценности, скребущем чужие унитазы и мечтающем превратить тебя в домохозяйку.

Возможно, ты и был бы счастливей без меня. Я же без тебя точно нет. Пришло это в голову не так давно. А еще то, что не просто хочу тебя до звона в яйцах. То еще откровение, кстати. Особенно когда всю сознательную жизнь был уверен, что проживешь один, и в принципе не видел смысла в человеке рядом. Это что, опять пресловутая старость, вот эта вот потребность в тебе? Поверил бы, будь она только страхом одиночества. Но это не страх, о нет. Это, блять, утробное желание владеть. И даже не телом твоим охренительно бесподобным, а твоими мыслями. Знать, что думаешь обо мне так же упрямо, как я о тебе. Это желание засыпать, слыша сопение, и видеть по утрам мятую физиономию, далеко не такую гламурную, как во все остальное время. И чтобы ты оглушительно хлюпал чаем, как всегда, а я мог бы беситься, мечтая отвесить подзатыльник. Просто хочу тебя себе и, желательно, навсегда.

Окончательно ебанулся. Остановите кто-нибудь, пока не договорился до ереси навроде платонических отношений. Потому что и так уже скоро ладони нахер сотру, вернее, не нахер, а об него-то и сотру, блять. Развиваю воображение, ага, и мелкую моторику, сука... Так вот, итогом, нужна мне не только твоя мелкая задница, сопляк, — хотя, надеюсь, она достаточно глубока — но и ты весь. Целиком. С дурацкой привычкой стягивать кроссовки, не расшнуровывая их, или жрать, как поросенок, всякую байду на моем диване, засыпая его и пол вокруг крошками.

И вообще, разве модели столько жрут? Разве тебе не полагается страдать, там, булимией или анорексией какой-нибудь, или что там еще модного в последнее время? Ты же натуральный хомяк — пожрать и потрахаться. Может, второе как-то компенсирует первое, и поэтому ты такой тощий? Ну то есть, не тощий, но гораздо дрищеватей, чем мог бы быть, уничтожая мешки чипсов, ведра крылышек и конфеты горстями. Но тело у тебя офигенное, малыш, это я признал еще в нашу самую первую встречу, когда ты, распространяя вокруг волны гламура, пытался всучить мне мятую десятку, будто я стриптизер какой-то.

Хмыкаю. Забавно сейчас вспоминать. Тебя прежнего. Нас. Избалованная принцесса и ущербный гном, обозленный на все человечество. И если Смит, может, и был прав, что тебе нужна крепкая рука такого как я, то мне совершенно точно нужен был кто-то, способный вытянуть из дерьма. Им оказался ты. Не знаю, как сложится, будем мы вместе и будем ли покупать кухонные полотенца или разбежимся через полгода, но ты должен знать одно — вовсе не я починил твою жизнь, Эрен, как может показаться, а ты мою.

Сегодня возвращаешься. Мое напряжение, кажется, можно пощупать. Но с утра, как всегда, работа. Только со вчерашнего дня в ней больше нет необходимости. Мне закрыли условно-досрочное. Все, чист перед законом и могу стать достойным членом общества, без соглядатая в виде потного борова, которому вынужден был отчитываться каждую неделю: где, что, с кем. И не дай бог остаться без работы или попасть в какой переплет. Даже заступись я за девчонку перед пьяными ублюдками, со скоростью света оказался бы на нарах. Впрочем, заступался, и не раз, но везло, видимо. Но теперь все. Казалось, можно бы бросить гнуть спину на Смита и уродов типа 6-С к чертям собачьим, но почему-то не бросаю. Может, мелкого засранца жду, может, привык, а может, боюсь что-то менять и строить планы.

В середине дня, когда вызовов не остается, поднимаюсь к тебе. Обхожу комнаты, придирчиво проверяю за твоей домработницей, и вывод напрашивается сам собой — безрукая баба. Лично я подобное называю «развести грязь». Но тебе, видимо, нормально, раз терпишь да еще бабки платишь за такую чудо-уборку. Ладно, хрен с ним, не моя забота. Напоследок открываю окна, знаю, что не любишь спертый воздух, как и я. Вообще, не представляю, зачем делаю все это. Что-то подсказывает, что поднимешься ты сюда нескоро и явно не сегодня. Правда, малыш?

Хмыкаю своим мыслям. Странно, но ты всегда торчал у меня. Ни разу за все время мы не поднимались к тебе. Ты даже на завтрак скребся в мою дверь, потом на весь день убегал по делам и возвращался вечером, чтобы с удовольствием чавкать ужином и хлебать полюбившийся чай. А дальше случались бесконечные разговоры, фильмы и поцелуи, после которых ты, смущенный и возбужденный, выскальзывал из моих рук, чтобы уйти и вернуться на следующий день. Все, о чем можно сказать «мы», было в моей квартире. Тут остались лишь удачные и не очень попытки соблазнения меня и твоя жизнь с другим. Настоящим ты был не здесь. И совершенно моим станешь тоже не здесь. С чего я это взял? Просто знаю.

Часов в семь получаю от тебя короткое сообщение. Как раз сажусь ужинать и включаю очередной ситком. Телефон гремит по глянцевой поверхности стола, и на секунду чувствую, как гулко лупит сердце в грудину.

<i>«Я прилетел. Скоро буду!»</i>

<i>«галопом, засранец»</i>, — отправляю и в ахуе наблюдаю, как подрагивают пальцы. Серьезно, блять? Пиздец как все запущенно.

Давлюсь ужином, который почему-то теряет вкус и консистенцию и пытаюсь отвлечься сериалом, но выходит хуево, скажу честно. Минут через двадцать после начала понимаю, что вообще не врубаюсь че там у них происходит и вырубаю телек. Но без него становится хуже, и поэтому включаю снова. Пальцы холодеют, сука. Встряхиваю ими, поспешно обхватываю нагретую горячим чаем чашку, и скоро кожу начинает покалывать от обжигающего тепла. По-моему, так я не ссыковал даже перед своим первым разом. Хотя с уверенностью сказать не могу, слишком бухой был.

Телефон разражается нервирующей трелью. На экране имя очкастой, поэтому отвечать не собираюсь. Через минуту она сдается, и с облегчением вздыхаю. Мою посуду преувеличенно вдумчиво, потом пидорашу плиту, раковину и вообще все, на что падает мой взгляд. И трудотерапия помогает, как ни странно. Мандраж уходит, уступая привычному уже нетерпению и знакомому жару, жрущему изнутри. Ох, блять, держись, сопляк. Мне уже жалко твою задницу.

Дверной звонок отвлекает и заставляет недоверчиво вскинуть глаза на часы. Начало девятого. Так быстро? Я ждал тебя не раньше чем через полчаса.

А на пороге, кстати, и не ты.

— Привет, — кивает Тони, второй из наших консьержей, тот еще раздолбай, но расторопный и пронырливый, за что Смит его и держит. — Не помешал? — спрашивает осторожно, видимо, заметил мой бешеный взгляд.

— Нормально, — отмахиваюсь. — Что стряслось?

— Да ерунда, — начинает рассказывать, словно оправдываясь. — Светодиод в лифте полетел. Я не хотел тебя сегодня дергать, но старая грымза с четырнадцатого докопалась, когда с шавкой своей гулять ходила...

— Поменяю, — говорю, опережая его очевидную просьбу.

Даже не огорчен, честно. Все лучше, чем сидеть и тупо ждать. Киваю Тони, по-быстрому вырубаю телек, хватаю пояс с инструментом, ключ от подсобки и выхожу из квартиры.

Нужный светодиод находится почти сразу, и пока я тащу его и стремянку к лифту, Тони уже застопорил кабину на первом.

— Игру смотрел вчера? — начинает он, едва забираюсь на ступеньки и снимаю один из четырех плафонов.

— Разве сейчас сезон? — спрашиваю на автомате. Все знают, что не колышут меня эти спортивные страсти, но куда деваться.

— Межсезонье, да, — охотно кивает Тони, приваливаясь спиной к заблокированной стеклянной двери лифта. — Сейчас университетские новички показывают себя.

Вообще не ебу, про что он. Продолжаю ковыряться, соединяя новый светодиод с выходом, изредка поддакиваю и мысленно посылаю нахер все команды и всех игроков вместе взятых. А Тони продолжает вещать, как девятичасовые новости. Кстати, а сколько сейчас уже?

Привинчиваю плафон, когда замечаю, что любителя спорта куда-то сдуло. По крайней мере, больше не слышу колоритных замечаний. Зато слышу женский смех, забойный рингтон мобильника и топот сразу нескольких пар ног.

— О! — радостно восклицает Тони. — Добрый вечер, мистер Йегер! С возвращением! Давно вас не было.

Что ты сказал?! Едва не лечу со стремянки, вовремя хватаясь за дугу. Отсюда мне тебя не видно, обзор закрывает притолока кабины, но зато отлично слышу.

— Привет, Тони! Как дела?

Ебать, что за голос. У меня встает только от его звука и, уверен, у других тоже. Поэтому заткнись сию же минуту, противный паршивец.

— Спасибо, не жалуюсь, — доносится ответ Тони, который тонет в радостной трескотне сразу нескольких человек.

— Да-да, звонила, — это уже вклинивается женский голос, металлический и словно поддернутый наледью. — Можно сбавить обороты? — она повышает тон, но ее игнорируют и она, судя по звуку шагов, отходит в мою сторону. — Троглодиты... — слышу отчетливо. — Энни, хватай Берта и двигайте к Эрену. С Имир, кстати, созвонись, может, подхватишь ее и Ленц по дороге... Да нет вроде, все остальные доберутся. Ладно, давай, а то тут такой дурдом, что мысли свои не слышу. Пока.

— Блин, Эрен, где здесь магазин? — звонкий бойкий девичий голос перекрывает остальные. — У тебя же, как всегда, жрать нечего!..

— Налево и вниз метров сто, — снова вступаешь ты. — Тони, сейчас еще несколько человек подойдут, хорошо?.. Да стой ты! — кричишь вдруг. — Саша! Карту возьми!

— Да ну тебя! — доносится уже сквозь шум вечернего города, когда распахиваются двери холла. — Потом разойдемся. Конни!

— Ну блять! — восклицаешь ты.

А меня опять почему-то тянет ржать, даже несмотря на то, что появление твое далеко от того, что рисовало мне мое воображение. Пружинисто спрыгиваю со стремянки и наконец-то могу рассмотреть происходящий бедлам.

Кроме тебя вижу еще троих малолеток, один из которых — лысый пацан — скрывается за разъехавшимися дверьми. Видимо, тот самый Конни, помчавшийся на зов неведомой Саши. Рядом со стойкой консьержа с видом католической школьницы мнется смазливый пацан, голубой, как сентябрьское небо. В тонких пальцах держит ручку одного из твоих мажорских чемоданов и что-то быстро и тихо говорит в мобильник, периодически переспрашивая Тони. Помню его по фотографии в твоей квартире. Высокую хмурую девку видел там же. И ледяной голос явно принадлежит ей. Тоже пиздит по телефону, меряя шагами натертый до блеска черный мраморный пол холла и зажав ухо ладонью.

И, наконец, ты, мокрая мечта одинокого меня. Охрененный. Загорелый. Вкусный. Мой. Словно слышишь мои мысли и вздрагиваешь всем телом, когда наши глаза встречаются. Блять. Смотришь так, будто вот-вот разревешься. Взгляд с болью, более пронзительной чем слезы, мечется лихорадочно по моей роже, выискивая следы недавней травмы. За это и за немое обожание прощаю тебе сразу и все — и долгое отсутствие, и адовые стояки, и этот обезьянник, что ты приволок с собой. Че за нахуй, малыш?! Я думал, нас будет только двое.

Краснеешь удушливо, смешно хмуришь брови и взлохмачиваешь и так торчащие патлы. Язык твоего тела слишком откровенен и понятен. Ну для меня, по крайней мере. Вижу, хочешь ко мне, просто каждой клеточкой хочешь. Однако продолжаешь стоять среди друзей и соблазнительно кусать пухлые губы. А в своих мелких пошлых мыслишках давно сорвал с меня штаны и запрыгнул на мой хрен. Смелее, чудовище, он заждался тебя.

Фыркаю, когда понимаю, что кишка у тебя тонка. Но обижаться не собираюсь. Согласен, непросто бывает признаться, кроме того, не время и не место. Да и плевать мне, если честно, прознают твои дружки про нас или нет. Складываю стремянку. Больше не смотрю на тебя, но задом чую твой взгляд. Буквально, задом. Особенно когда поворачиваюсь спиной, чтобы прислонить лестницу к стене. Прямо прожигаешь.

— Вы закончили?

Оборачиваюсь и сталкиваюсь с немигающим взглядом девчонки. Ну как сталкиваюсь, для этого мне приходится чуть откинуть голову, потому что она высокая, а стоит почти вплотную.

— Закончил, — хмыкаю и резким движением снимаю блокировку дверей лифта.

При всей своей невозмутимости вздрагивает от лязга. Кивает, щурится подозрительно и отворачивается. Мне кажется, или она в курсе кто я для тебя?

— Эрен! — зовет совершенно другим тоном, который смывает последние сомнения на ее счет. — Идем! Надо все устроить, пока ребята не подошли.

— Да ради бога, Микаса, что ты собралась устраивать, — подает голос маленький блондин. — Канапе из мыши, что повесилась в холодильнике?

— Эй! — слышу твой возмущенный вопль и закусываю губы, чтобы не заржать. — Меня, вообще-то, не было три недели, ничего так?! Простите, что мой холодильник сам не сходил за жратвой!

— Надо было идти вместе с Конни и Сашей, — соглашается Микаса и заходит в лифт. — Ну?! — выжидающе.

Как-то некстати всплывет в памяти, что, кажется, во вторую мировую был японский эсминец «Микаса». И эта девка отчетливо напоминает его — стальная, невозмутимая и, того и гляди, ощетинится дулами тяжелых орудий. И все лишь для того, чтобы защитить тебя. Ты хоть понимаешь это, паршивец? Не уверен. Потому что во вселенной Эрена Йегера есть только Эрен Йегер. Ну и может, еще мелкий злобный гном с отверткой в руке. То есть, на это я даже как бы надеюсь.

— Добрый вечер! — приветливо улыбаясь, мимо пропархивает миловидный пацан, чье имя так и остается для меня неизвестным.

— Добрый, — отвечаю и очень надеюсь, что ему уже есть восемнадцать хотя бы. Потому как прекрасно представляю, что за Содом с Гоморрой вы собираетесь устроить.

Ты заходишь в лифт последним. В какой-то момент мне кажется, что ты, проходя мимо, схватишь меня за задницу, и пусть весь мир, сука, подождет. Но чуда не происходит. Дефилируешь мимо как ни в чем не бывало, обдаешь с ног до головы чувственной волной своего парфюма, а мне остается только пялиться на задницу, туго затянутую белыми джинсами. Кажется, нечто подобное мы уже проходили, да?

Застываешь рядом со своими друзьями, лифт тренькает, и стеклянная дверь закрывается. И прежде чем кабину плавно рвет вверх, читаю на твоих губах: «Хочу тебя!» Недоверчиво вздергиваю брови, кривлюсь в усмешке и как бы невзначай оглаживаю себя по животу, едва задирая серую футболку. Вижу панику и похоть в твоих глазищах, и лифт уносится вверх. Чувствую себя отмщенным. Приятного тебе вечера, мелкий гаденыш, ага!

— Тони, — кидаю консьержу, уже подхватив стремянку и старый плафон. — Присмотри за ними. И если что — зови меня.

— Заметано, — лыбится тот и утыкается носом в какой-то журнал.

Киваю сам себе, стараясь не обращать внимания на внезапно появившуюся тянущую мерзость под солнечным сплетением. Списываю на разочарование и облом по всем фронтам.

Телефон оживает не вовремя, прямо вместе со смертельным броском акулы на экране, и меня разве что не подкидывает на диване. Вижу на дисплее твое имя. Велик соблазн не ответить, но смутное беспокойство пробирается в подсознание. Хватаю телефон и подношу к уху.

— Чего тебе, чудовище?

— Блин, т-так и знал, что ты об-обидишься, — потерянно выдыхаешь в трубку, и с удивлением отмечаю, что язык твой начинает борьбу за независимость от мозгов. — Я ничего не знал, Р-Ривай, правда. Они... они в пос-следний момент это все придумали и приехали встречать. У меня даже не было возможности набрать тебе и п-предупредить... Ты обиделся?

— Нет, — отвечаю, и это почти правда.

— Т-точно? — спрашиваешь тихо.

— Точнее не бывает, — хмыкаю, и ты, видимо, уловив что-то в моей интонации, вздыхаешь с облегчением. — Ну, как твой детский утренник?

— В разгаре, — выдаешь охотно.

— Уже нажрались? — спрашиваю просто ради интереса. Главное, слышу, что ты еще вменяемый, на остальных плевать.

— Да у нас все п-прилично! — смеешься.

— Да конечно, — фыркаю. — Надеюсь, дурь никто не приволок? Учти, засранец, узнаю — придушу.

— Никакой дури, с-сэр! — паясничаешь и снова смеешься, алконавт, бля.

— Я серьезно, Эрен.

— Да понял я, понял, — моментально меняешь тон и берешь себя в руки. — На самом деле, тут тухло, — шепчешь в трубку. — Может, придешь и... — многозначительно умолкаешь и прерывисто дышишь.

— И? — насмешливо переспрашиваю, но с замиранием различных частей тела.

— И я тебя представлю всем как... — опять затыкаешься. Вот пьянь малолетняя.

— Как кого? — пиздец, и у меня хватает на это терпения?

— Как с-самого большого мудака на свете, — выдыхаешь разочарованно.

Хмыкаю.

— М-м, — тяну. — А в холле чего не представил? Очканул?

Молчишь и сопишь в трубку.

— Прости? — слышу наконец в ответ.

— Прощу.

Кайфую от того, как ты заполошенно дышишь. Но абсолютно не радуют всхлипы, которые стараешься скрыть.

— Знаешь, набери мне, когда детский сад разберут по домам.

— А что тогда? — наконец-то слышу в твоем голосе тень несмелой улыбки.

— Тогда мы поиграем в доктора.

Фыркаешь в трубку, хлюпаешь носом и обзываешь придурком, но слышу, как голос звенит от волнения.

— Ты серьезно? — переспрашиваешь.

— Серьезно, как инфаркт.

— Блять, я с-спускаюсь к тебе п-прямо с-сейчас, — шепчешь путаясь в языке и дыхании.

— Проспись сначала, чудовище. Я не трахаю бухих малолеток.

— Мне двадцать т-три!

— Волшебно, — хмыкаю в трубку и смотрю на часы. — Сейчас почти два. Даю еще час и прихожу разгонять вас. Я понятно говорю?

— Да, сэр.

— Вот и отлично, — киваю сам себе. — Давай, веселись, пока карета не превратилась в тыкву.

Сбрасываю звонок и устало тру глаза. Вроде все в порядке, но поганое предчувствие не отпускает. Успокаивает, что Тони не звонит. А это значит, что детки пока не выходят за рамки. Раз так, то и волноваться особо не о чем. Вроде понимаю это, но внутри все равно скверно. Может, подняться сейчас и не ждать отведенный им час? С другой стороны, я полностью доверяю сопляку. И надеюсь, у него хватит соображалки не делать глупостей. С этими мыслями на ощупь нахожу пульт, врубаю остановленный фильм с твердым намерением досмотреть и не уснуть.

Открываю глаза и несколько секунд бездумно пялюсь на белесое в предрассветных сумерках небо с едва намеченной розовой полосой над рваным горизонтом. Вырубило, что ли? Перевожу взгляд на панель телевизора, с плавающими по ней звездочками. Блять, и правда, вырубило.

Подтягиваюсь на руках, собирая в кучу почти сползшее на пол тело, и остервенело тру рожу ладонями. Тянусь за мобильником посмотреть время и удивленно хлопаю глазами. Заебись, половина пятого! Херовый из меня надзиратель вышел, ага, когда еще полтора часа назад должен был разогнать к чертовой матери твоих бухих друзей-малолеток. Да и тебе надавать по жопе. Для профилактики.

Но в теле такая ломота от короткого сна да еще в хер пойми каком положении, что сил подняться нет. Мозги же расквасились настолько, что только со второго раза замечаю на экране мобильника сообщение от тебя. Пять минут назад пришло... Так вот что меня разбудило. Ну, собственно, я рад, что ты не нажрался до отключки и в состоянии еще попадать пальцами в кнопки. Поэтому расслабленно откидываюсь на диванные подушки и открываю сообщение. Очередное видео. Бля, опять? Щурю косые ото сна глаза. Нифига себе, двадцать минут. Решил укатать в ноль? Надеюсь, ты не свернул шею по пьяни, дурень, стараясь меня впечатлить. Хмыкаю, устраиваюсь поудобнее и жму на застывшую картинку.

Сначала нихера не понимаю, кроме того, что это очередная порнуха. Доходит только, что съемка любительская и, скорее всего, на телефон. На записи двое, а снимает, походу, третий. Лиц не видно, а у распятого на постели парня тело охренительно красивое, но сплошь покрыто ссадинами и багровеющими пятнами от удерживавших его рук. Сопротивлялся, что ли? Сердце глухо долбится в глотку и непроизвольно сглатываю. Я не фанат насилия в порнухе и удивлен, что ты прислал мне это, но продолжаю смотреть.

То, что происходит на экране, выглядит отвратительно. Парня дерут жестоко, так, что постель ходит ходуном и долбится изголовьем в стену. Ебарь — мускулистый здоровый блондин — беспощадно втрахивает его в простыни. Слышу вибрирующий утробный рык, жертва же под ним едва слышно хрипит сорванным горлом и совсем не сопротивляется, а позволяет себя иметь, как суку. Лица не вижу, и слава богу, блять. Потому что мне с лихвой хватает остального. Вот тот, кто снимает, берет крупный план, на изгвазданные простыни.

— Ближе, — хрипло командует ебарь, и человек с телефоном послушно лезет еще выше, и теперь сверху снимает, как здоровенный хер резко долбит несчастного мальчишку. — Ближе давай, блять! — с этими словами он целиком выходит и демонстрирует на камеру блестящий и багровый от крови член.

Морщусь от омерзения. В голове натужно скрипят извилины. Зачем ты прислал мне запись, как два обдолбанных отморзка уродуют парня?

— Охуеть, порвал насухую, гляди, — доносится с экрана. — Какого черта он такой узкий? Я думал, он нехило так разъебан, а он как целка, — продолжает и чуть отодвигается от безвольного тела перед собой. — Дай сюда, — отбирает у нерадивого оператора телефон и пальцами раздвигает ягодицы своей жертвы.

Вижу растраханную почти в мясо дырку, которая уже не закрывается даже, и из нее на простынь стекает густая вязкая от спермы и слизи кровь. Понимаю, что пацана сейчас трахают далеко не первый раз, и судорожно перевожу дыхание. Блять, малыш, зачем ты мне прислал это?

— Течет, как девка, — комментирует ебарь под обдолбанный смешок второго, передает ему телефон и снова толкается в изуродованное тело. И снова рычит от удовольствия. Мальчишка же под ним не то стонет, не то всхлипывает.

— Давай, детка, тебе же нравится! — сквозь рык и жуткие шлепки, что есть силы вбиваясь в чавкающее нутро, и срывается на такой дикий темп, что пацан под ним не выдерживает и сорванно воет в голос.

Блять. Мороз по коже. Кричит подыхающей псиной, внезапно бьется в громадных лапищах, словно приходя в себя, но получает удар в поясницу и затихает. Только скулит на одной ноте, будто потерявший рассудок.

— Как сжимается, сучка, — с восторгом комментирует ебарь. — Я так кончу скоро... охуеть, какая задница!

— Я тебе говорил, — шепчет за кадром второй, и где-то фоном слышу смазанный звук бешеной дрочки.

— Бля-ать, — тянет первый, выходит из пацана и отваливается, сжимая багровую от крови головку. — Сними! — командует, и снова на экране развороченная плоть. — Из него течет пиздец как, смотри.

— Неплохо ты его, — шепотом соглашается второй и гулко сглатывает. Берет крупным планом пропитавшиеся кровью простыни.

— Давай вдвоем!

— Не войдет, — с сомнением.

— Да все войдет, блять, — резко обрывает первый. — Надо только растянуть как следует... — вертится в поисках чего-то. — Бутылку дай.

— Че-е...

— Зассал, что ли? Бутылку, говорю, дай сюда! Быстро!

Пиздец. Провожу рукой по лицу и невольно зажимаю себе рот. Пальцы ледяные и мокрые. Не понимаю, почему продолжаю смотреть это, нахожусь в каком-то жутком пограничном состоянии и не могу пошевелиться.

Второй соскальзывает с постели, еле удерживая в трясущихся руках телефон, и покорно тащит пустую бутылку. Первый же тем временем сгребает подушки и сует их под приподнятые бедра жертвы.

— Садись на него, — снова отдает приказ, — чтобы не дергался.

Вижу, как второй опускается на покрытую потом спину пацана и коленями сжимает бока.

— Снимай! И держи крепче, блять.

Застываю и, кажется, мертвею, когда белобрысый ебарь приставляет дно бутылки к кровоточащему входу в обездвиженное тело и резко, с чудовищной силой вбивает его внутрь. От дикого вопля едва не роняю телефон. Изображение тоже скачет, потому что пацана под снимающим выгибает в адской агонии, его еле удерживают в четыре руки, утыкают лицом в подушки, чтобы заглушить болезненный вой и бессильный скулеж. Но выходит хреново, и меня трясет от этих звуков, мутит от мелькающей картинки и прошибает холодной испариной.

— Вот и все, блять, — удовлетворенно выдыхает первый и поглубже проталкивает бутылку в разорванную задницу, провоцируя новую волну безумного воя. — Теперь уже точно за целочку не примут! — ржет и дышит тяжело, явно желая продолжить как можно скорее. — Давай, делай, что хотел, и погнали, выебем сучку в два конца.

Наблюдающий снова перемещается на постели, и теперь в кадр попадают плечи и голова их жертвы, которые раньше не мелькали. Сердце почему-то пропускает удар. Чужие пальцы зарываются в густые пряди. Растрепанные и мокрые. Такие пугающе знакомые... Не успеваю осознать весь ужас, дикость и пробивающее предчувствие. Потому что голову несчастного мальчишки грубо вздергивают и...

Я вижу конец света. В почти закатившихся глазах. Твоих. Обезумевших от боли. Мутных. С чудовищно расширившимися зрачками так, что они целиком топят зеленую радужку.

— Ну, детка, улыбнись как только ты умеешь, — ядовито выплевывает второй из твоих мучителей уже не шепотом, и меня шарахает осознанием того, кто это, хотя по-прежнему не вижу его рожи. — Покажи, как тебе нравится то, что с тобой делают!.. Давно я мечтал посмотреть, как тебя выебут... Пусть теперь и твой новый ебарь полюбуется... Променял меня, сука, а на кого, а? На мелкого урода с дерьмом под ногтями? Блядь ты неблагодарная! — с этими словами в твое лицо впечатывается кулак, а меня срывает.

Не помню, как выбираюсь из квартиры, врезаясь в косяки и оскальзываясь босыми ногами на скользком полу. Мысли ни единой, только желание добраться до тебя, вырвать зубами, спасти, если не поздно. Жажда убивать кровавыми брызгами оседает в сознании. Она же застилает глаза алым маревом, она же заставляет пальцы сжиматься до хруста, предвкушая.

Вылетаю в холл. Бешеная ярость гонит по лестнице вверх, но остатки здравого смысла визгливо орут, что в стеклянной кабине лифта быстрее. Бью в кнопку вызова и влетаю в двери прежде, чем те успевают окончательно открыться. На грохот и ругань из-за стойки показывается голова Тони. Он что-то кричит, спрашивает, но звучит оно словно сквозь толщу воды, и не воспринимаю. Отказываюсь. Неважно. Сейчас только одно имеет значение — добраться до тебя. Спасти.

В тишине кабины не сразу понимаю откуда доносятся стоны в унисон и натужное дыхание. Пока до меня не доходит, что это все еще крутится видео в моем телефоне. На экране ад. Какое-то месиво из тел, но отчетливо вижу, как с каждым толчком сразу двух мужиков из тебя выплескивается кровь. В слепой ярости бью пальцами по экрану, стремясь остановить запись, и наконец мне это удается. С трудом перевожу дыхание и понимаю, что внутри что-то оборвалось, не выдержав. И нечто, ледяное и уродливое, поднимает свою башку где-то в образовавшейся черной дыре, изготавливаясь к броску. Убью подонков. Убью.

Понимаю так же отчетливо, как и то, что люблю тебя.

Дверь твоей квартиры закрыта, но не заперта. Врываюсь и замираю, прислушиваюсь и понимаю — пусто. Никого. Несусь по коридору, спотыкаясь о валяющиеся бутылки и пакеты, пластиковые стаканчики и путаясь в какой-то шуршащей хрени. Воняет травой, сигаретами и спиртом. В гостиной пусто, только раздражающе мигает цветастый крутящийся шар и догорают свечи, плавающие в бокалах. Остальные комнаты так же пусты и засраны ушедшими гостями, и я холодею, нажимая ручку двери, ведущей в твою спальню.

В первый момент зажмуриваюсь и резко отшатываюсь назад, но через долю секунды бросаюсь вперед. Ничего не вижу, кроме неподвижного тела на разоренной постели. Не понимаю, как оказываюсь рядом и взбираюсь к тебе. Вокруг — кровь и вонь, от которых тянет сблевать или зажмуриться и сдохнуть, но мне плевать. Хотелось бы сказать, что видел и похуже, но нет, не видел. И надеюсь, никогда больше не увижу.

Первым делом нащупываю пульс на безжизненно свисающей до пола руке. Он есть, пусть и слабый, но бьется упрямой нитью, заставляет тебя жить. Ладонями скольжу по твоему телу, пытаясь нащупать еще какие повреждения, кроме очевидных, и не нахожу вроде. Смотреть ниже поясницы невыносимо, но приходится. А под тобой уже целая лужа крови, слизи и еще бог знает чего. Осторожно приподнимаю, стараясь не навредить, и просто оттаскиваю подальше от уродливого пятна. Обреченно смотрю на кровавый след, что тянется, и ощущаю, насколько ты ледяной. Скатываюсь с постели. Срываю брошеное покрывало с кушетки и кутаю тебя, подхватываю на руки. Голова безжизненно откидывается назад, и твое изуродованное лицо становится тем, что перешибает хребет моей выдержки. Меня накрывает. Кажется, вою, утыкаясь в бесформенный куль на руках. Настолько, насколько хватает легких, и замолкаю, опустошенно слушая, как что-то клокочет в груди.

Прихожу в себя от возни в дверях и судорожного мата. Вскидываю голову, но нихера не вижу сквозь гребаную соленую пленку в глазах. Смаргиваю пару раз и узнаю бледного как полотно Тони.

— Ебать меня... — выдает прерывисто. — Какого хрена, Ривай? Что здесь, мать твою... Это... Эрен?! — кивает на тело в моих руках.

Ничего не отвечаю, а просто прохожу мимо него, стремясь вырваться из проклятой комнаты, крепко прижимая тебя к себе.

— Найди ключи от его машины, — все же бросаю через плечо.

— Надо «скорую», — возражает Тони.

— Не успеют, — дергаю головой.

— Но...

— Найди, блять, ебаные ключи! — ору так, что уши закладывает, а Тони испуганно кивает и бросается вперед, распахивает перед нами дверь и лихорадочно роется в плетеной чаше на высоком столике в коридоре.

— Бинго! — восклицает, выуживая ключ с пластиковой коробочкой и успевает заскочить в лифт прежде, чем двери закрываются.

Ты легкий. Или кипящий адреналин делает твой вес для меня незначительным. Почти не чувствую тяжести, неотрывно глядя на родное лицо. И мне не нравится, как бледность пробирается под загар и как заостряются черты.

— Быстрее, блять, быстрее, — шепчу как мантру, подгоняя едва ползущую кабину гребаного лифта.

Скалюсь волком, когда Тони неосознанно тянет к тебе свои руки, всего лишь пытаясь мне помочь. Не понимаю этого, все плывет, поэтому разве что не рычу на него за наглость. Ты мой, блять, и больше ни одна тварь тебя не коснется. И срываюсь чуть ли не бегом, как только кабина открывается на паркинге.

— Полицию не вызывай, — это я говорю Тони, пока укладываю тебя в машину на заднее сиденье. Стараюсь не замечать стремительно промокающее от твоей крови толстое покрывало.

— Как так? — недоумевает он, но натыкается на мой остекленевший взгляд и кивает. — Понял. Кому позвонить, может? Мистеру Смиту?

— Нет, — отвечаю, захлопываю дверцу и сажусь за руль. — Сам наберу, — проворачиваю ключ в зажигании, и мотор ревет на весь паркинг. — Записи с камер сними. Закрой квартиру и ничего не трогай, усек?

— Да, — кивает и говорит еще что-то, но уже не слышу, потому что давлю на педаль газа, и машина срывается с места.

На улице совсем рассвело, и небо над городом меняется, как в калейдоскопе. Но сейчас мне не до этого. Удерживая руль одной рукой, нашариваю в кармане джинсов телефон. Дорога по раннему времени почти пустая, поэтому смотрю на нее вполглаза, пока снимаю блокировку и жму на номер очкастой.

— Бери же трубку, ненормальная, — цежу сквозь стиснутые зубы, пока гудки падают в мертвую пустоту. — Дава-ай же, ну! — тяну, пролетая на красный, и едва не ору от облегчения, когда слышу невнятное бормотание.

— Ты свинья, Ривай, — выдает сразу, жуя губами. — Я вчера теб...

— Мне нужна твоя помощь. Прямо сейчас, — обрываю сонный монолог не раздумывая.

— Что случилось? — голос очкастой меняется мгновенно. Вот за что ее люблю, за эту способность моментально чуять ситуацию.

— Эрена изнасиловали. Везу его в твою клинику, — говорю.

Даже не удивляюсь, насколько ровно звучит мой голос. Словно это не я говорю и вовсе не про тебя. Утренний город летит навстречу, разбегаясь разметкой на асфальте и замершими фонарями. Движение на пограничной скорости нехило прочищает мозги и, кажется, я спокоен. На самом же деле животная ярость просто притаилась, залегла на дно, свернулась клубком, выжидая.

— Что с ним? — очкастая сразу становится сухой и профессиональной. Судя по топоту, грохоту и возне, понимаю, что одевается.

— Порвали, — сглатываю царапающий ком в горле. — Очень много крови.

— Он в сознании? — еще один вопрос.

— Нет, — отвечаю и голос срывается.

— Я поняла тебя, — кидает сухо. — Дай мне пятнадцать минут. Но вас буду ждать, я позвоню с дороги, предупрежу.

Хочу сказать что-то в ответ, хотя бы гребаное «спасибо», но понимаю, что не могу. Только хватаю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, подыхающая и бесполезная, цепляющаяся за ускользающую жизнь. Вот и я так же. Только сдохну не сейчас. Прежде спасти тебя, а дальше уже похуй, что со мной будет. Ты только держись, малыш, и не смей меня бросать.

— Ривай? — доносится сквозь оглушительную пульсацию в висках. — Мы вытащим его, слышишь? Обещаю.

Сжимаю челюсти и через силу киваю. Ответить очкастой не могу — голос позорно сорвется. Поэтому просто сбрасываю звонок, зная, что она поймет. Пару мгновений тупо пялюсь на погасший экран, снимаю блокировку и набираю Смита.

Ненавижу больницы — безликие стены, странные запахи и снующий персонал, такой же безликий, занятой. И через пять минут здесь понимаешь, что рассчитываешь на помощь, но до этого никому нет дела.

Тебя у меня отнимают сразу. Машина даже толком остановиться не успевает, а ловкие руки оперативно тянут тебя с заднего сиденья и укладывают на каталку. Выскакиваю тоже, едва отогнав ауди с проезжей части, и кидаюсь следом. На меня сыпется град вопросов от медиков, а я не знаю ответа ни на один из них! Почему, блять, я в курсе, что ты любишь горький шоколад, дорогие тачки и минеты, но понятия не имею есть ли у тебя аллергия на какие-то препараты?! Сука.

На мое очередное обреченное «не знаю» плотный высокий мужик, с небольшой бородкой и пшеничного цвета волосами, коротко кивает. На нем бледно-зеленая униформа. Хирург? «МД Захариус» значится на сияющем бейдже прямо перед моим носом. Смотрит на меня какое-то время не мигая, и вдруг ощущаю насколько бесполезен. Ничего не могу сделать для тебя, Эрен. А вот он наверняка может, и поэтому с трудом гашу в себе желание схватить его и тряхнуть как следует, вывести из долбаной задумчивости и заставить спасти тебя. Считывает меня, видимо, потому что в следующий момент указывает головой в сторону зоны ожидания.

— Мы забрали Эрена в отделение скорой помощи, — произносит, настойчиво оттесняя меня к диванам. — Попытаемся стабилизировать его перед операцией и еще ждем результаты анализа крови. Больше пока сказать не могу... Вы связались с его родными?

Коротко киваю и смотрю мимо, на широкие и плотно прикрытые двери за спиной доктора Захариуса, туда, куда увезли тебя.

— Вам лучше присесть, — наконец он еще раз оглядывает меня, задерживается взглядом на босых ногах и что-то говорит проходящей мимо медсестре. — На самом деле, мальчишке повезло, что вы так быстро среагировали, — добавляет тихо и скрывается за дверьми смотровой.

Какое-то время тупо стою, а в голове вертятся его слова. Повезло. Повезло, блять. Тяжело оседаю на диван и проваливаюсь в мягкие подушки, как в болото. Повезло бы, не усни я по-глупому, приди вовремя. И ничего бы не произошло. Чудовищное чувство вины настойчиво и беспощадно царапает мой мозг, потому что думать об остальном запрещаю.

Выпадаю из времени и, возможно, пространства. Происходящее вокруг воспринимается как дерьмовый фильм посредственного режиссера. Картинка смазана и звук не выставлен, про сюжет вообще молчу. Не знаю сколько проходит времени, пять минут или полчаса, и мимо проносится очкастая. Чуть притормаживает напротив и склоняется ко мне. Зависает ненадолго, буквально на пару слов, и разговаривает, как с ребенком. Уебать охота, но терплю. На самом деле, я ей благодарен. Никому другому не доверил бы твою жизнь, Эрен. Пытается ободрить, но готов рассмеяться ей в лицо. Просто иди и спаси его для меня, малахольная, и я отолью тебе памятник при жизни, а сочувствием можешь подтереться. Потому что нет таких слов, что заставят простить самого себя. Потому что из-за меня Эрен лежит сейчас <i>там</i>.

На пару секунд перевожу пустой взгляд на двери, разделяющие нас, а потом замечаю высокую фигуру Смита, замершую в коридоре. Странно видеть его таким, растрепанным и небритым. Понятно, что сейчас не до этого, но за херову тучу времени, что мы знакомы, ни разу не видел щетины на этой волевой роже. Как и беспорядка в одежде — мелькает в сознании, когда Смит подходит, а глаза невольно цепляют мелочи в виде голых лодыжек в широких пижамных штанинах и кардигана, косо надетого на мощные плечи. Садится рядом и молчит. И это молчание почему-то добивает. Было бы легче, закатай он мне в морду, заори, угрожая удавить, схвати за футболку и швырни в стену. Даже не подумал бы защититься. Но он просто молчит, протягивает руку и тяжело опускает широченную ладонь на мое колено. Передергивает. Не надо, слышишь? Не заслужил я твоей поддержки или сочувствия. Во всем виноват только я.

Сталкиваю его руку. Вздыхает, но повторять не решается. Трет шершавый подбородок, и звук этот проходится теркой по натянутым нервам. Подаюсь вперед и сжимаю пальцами голову, путаюсь в волосах, стараясь отгородиться от всего. Наконец, втыкаюсь локтями в колени и замираю. Я никогда не молился, никогда не верил. Презрительно фыркал, когда это делали другие. Но сейчас я готов поверить даже в Заратустру, только пусть <i>его</i> спасут.

Застываю, считая монотонную пульсацию в висках. Когда же переваливает за две тысячи, двери отделения распахиваются, и тишина становится абсолютной. Кажется, втягиваю голову в плечи и чувствую, как холодеют пальцы. Пожалуйста... не могу потерять тебя вот так...

— Эрвин.

По голосу очкастой ничего не понять. Вздрагиваю, но пошевелиться выше сил. Сжимаюсь мерзким комком малодушного ужаса и обращаюсь в слух.

— В крови Эрена мы нашли сильнодействующие транквилизаторы, — говорит она быстро и предельно сухо. — Вряд ли он сам принял такую дозу, скорее всего, его опоили. В сочетании с алкоголем они привели к тому, что сердце едва не остановилось и самостоятельное дыхание почти невозможно. Эрену сейчас вентилируют легкие и готовят к операции, после его подсоединят к аппарату искусственного дыхания. Что до повреждений...

Почти не дышу. Сердце обреченно бьется в горле, а короткие ногти так впиваются в кожу, что, того и гляди, сам себе сниму скальп.

— Врать не буду, травмы неприятные. Трещины и разрывы поверхностные, но многочисленные, повреждены оба сфинктера и прямая кишка, отсюда столько крови, — продолжает Ханджи, и чувствую, как волосы становятся дыбом. — Но те же транки, как ни жутко сознавать, сослужили хорошую службу. Из-за них гладкие мышцы были в расслабленном состоянии, и Эрен получил гораздо меньше повреждений, чем мог... Его ждет долгий период восстановления, но он полностью поправится.

Последние слова Ханджи почти тонут в шумном рваном выдохе.

— А начать с этого нельзя было? — доносится приглушенный голос Смита.

— Слышь, ты, не учи меня работать! — очкастая тут же огрызается, и понимаю, что направляется ко мне. Садится на корточки и какое-то время не заговаривает. — Ривай?

Тупо молчу. Боюсь пошевелиться или заговорить. Внутри все трясется и вибрирует, вот-вот грозясь взорваться. Лишь сильнее царапаю себя и хриплю в попытках дышать.

— Ривай, он поправится, слышишь? — повторяет мягко, но настойчиво.

Точно так же, как ее руки вцепляются в мои и заставляют разжаться. Ловит онемевшие пальцы и мнет в своих ладонях, а я не поднимаю головы. Глаза печет почему-то. Не знаю сколько так сидим. Наверное, недолго. И все заканчивается, стоит только дверям в очередной раз приоткрыться.

— Доктор Ханджи! — зовет тихий голос. — Все готово.

Очкастая легко поднимается на ноги. Напоследок еще раз сжимает мои пальцы и стремительно исчезает, оставляя меня один на один со Смитом. И, что еще страшнее, с самим собой. Смутная мысль бьется в замороженное и заторможенное сознание, пока не обретая очертаний. Но от ее присутствия становится легче, словно знаю, что делать дальше. Поэтому решительно поднимаюсь и иду к выходу. Мимо мелькает медсестра с мягкими больничными тапочками, что принесла для меня. Где-то на периферии восприятия Смит что-то сначала говорит, а потом уже кричит вслед. Он не уйдет отсюда, пока ты не будешь в безопасности, Эрен. И это хорошо.

Значит, не сможет меня остановить.