Спросонья, еще толком не соображая, жмурюсь на прямоугольник не зашторенного окна.

Ненавижу закрытые окна, неважно, шторами или жалюзи. Задыхаюсь почти физически от этого. Солнце в сонную морду тоже не особо приятно, но из двух зол выбираю меньшее. И зло это бесит сейчас до тошноты, поэтому поворачиваюсь к окну задом в надежде поспать еще немного. Воскресенье же, мать его. Хотя кого пытаюсь обмануть, не знаю. Сколько себя помню, всегда сплю мало, ложусь поздно и встаю с первыми лучами.

Правда, по ощущению, спину мне палят через стекло лучи-то далеко не первые. Как минимум вторые. Но эта мысль целиком растворяется в следующей, гораздо более интересной — почему я одет? На мне домашние штаны и футболка. Какого хрена, я вас спрашиваю? Отвратительней, чем зашторенные окна в спальне, может быть только привычка спать одетым. Не понимаю, как можно, но не суть. Так почему я одет? И почему за окном позднее утро?

Блять. Осознание шарахает в одуревшей от долгого сна голове, и меня буквально подбрасывает на постели. Перед глазами, как в калейдоскопе, пролетают события вчерашнего чудовищно событийного дня. Последним же кадром проступает безмятежно сопящая физиономия сопляка. На моем диване.

На всякий случай оглядываюсь на предмет посторонних на территории. Нет, ну, а что? С его-то настырностью не удивился бы. Но с облегчением вздыхаю, не обнаружив в спальне никого, кроме себя. С облегчением это я, конечно, перегнул. Скорее, с разочарованием, но в этом не признаюсь. Падаю обратно на подушки и прикрываю глаза, стремясь отгородиться от ерунды, лезущей в голову. Но поздняк метаться, мысль уже пошла и позволяю себе пару минут слабости.

Воображение услужливо рисует гибкий силуэт, призывно приоткрытые губы и упругую задницу, в которую тычется мой член. Сидишь на мне, оседлав, и солнце жадно лижет твою кожу. Не завидую ему, потому что каждый дюйм этого тела уже мой. Зацеловано, вылизано, помечено. А сейчас последняя печать, и ставишь ее ты сам, натягиваясь охуенной задницей на мой член. Внутри ты такой же горячий, как и снаружи, такой же гладкий и безупречный. Зачем такому совершенству мерзкий коротышка с уголовным прошлым и сомнительным будущим? Обязательно спрошу, когда перестанешь взахлеб целовать и стонать прямо в рот. И трахать меня своей задницей так, что искры из глаз.

Блаженно жмурюсь и потягиваюсь в горячих лучах и, кажется, улыбаюсь. Совсем ебанулся. И точно ведь. Потому как, не раздумывая дальше, тянусь к тумбочке, нащупываю телефон и снимаю блокировку. Найти твой номер дело одной секунды и двух — написать коротенькое сообщение.

<i>«ко мне иди?»</i>

Конечно, ты пошлешь нахер, даже не сомневаюсь. Я бы послал. Тем более после всего, что было, и того, что я тебе наговорил на лестнице. Твой хук справа сказал больше, чем горящие неприязнью глаза. Лишь поэтому на какой-то короткий миг медлю с отправкой. Но этого достаточно, чтобы мобильник в руках завибрировал, заорал и возникло имя Смита. А палец по инерции нажал на экран.

— Сука, — говорю прямо в трубку.

— И тебе доброе утро! — как всегда, фонтанирует оптимизмом, старая сволочь.

— Никуда не пойду, — заявляю сразу, — пусть даже дерьмо гребаным Ниагарским водопадом хлещет по стояку.

— Что мне всегда в тебе нравилось, Ривай, так это твоя преданность делу! — радостно восклицает в трубку. — Ты просто мечта работодателя.

Закатываю глаза и резко втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы. По привычке отключаюсь от потока информации, что валит на меня из мобильника, и пытаюсь вернуть в памяти распутный рот мелкого засранца и — о чудо — получается. Но пиздеж Смита сбивает жутко просто и не оставляет никаких вариантов, кроме как слушать его.

— ...и хотят они именно тебя, — завершает он прямо тогда, когда сдаюсь, мысленно прошу стонущего Эрена подождать и готов выносить треп Смита. В трубке повисает молчание, он явно чего-то от меня ждет, а я ни разу не ебу чего. — Ну? Ответ мне нужен сегодня, — наконец не выдерживает, дает еще пару мгновений и показательно вздыхает, неверно истолковав мое молчание. — Хрен с тобой, Аккерман, ставки пополам.

Так вот он о чем. Всего-то. Фыркаю от облегчения.

— Идет, — соглашаюсь быстро, чтобы Смит не передумал.

— Ты ж ведь даже не слушал меня, — произносит и начинает ржать. — Давай так, — выдает наконец, оторжавшись, — ты подумай, а вечером набери мне.

— Хера тут думать, — брезгливо морщусь. — Главное, предложение свое не забудь.

— А узнать, против кого тебе выходить, не хочешь? — произносит вкрадчиво. Наверное, таким же тоном змий библейский Еву искушал.

— Нахуя? — задаю резонный вопрос.

— Так уверен, что сделаешь его? — усмехается.

— А я сделаю? — спрашиваю по давно возникшей у нас со Смитом традиции.

Смит молчит достаточно долго, чтобы выбесить, но держусь. От нечего делать начинаю разглядывать собственные ногти. Его ответ мне заранее известен, так что могу и переждать паузу за-ради драматического эффекта.

— Не знаю, — тихо раздается ответ.

Вот сейчас было внезапно. Чувствую, как мои брови ползут вверх, потому что правильный ответ — «сделаешь», а вот это «не знаю» мне нахуй не упало. За десять лет я не знал ни одного проигрыша, и этой традиции, как ни странно, изменять не собираюсь.

— Кто-то новый? — спрашиваю. Конечно, новый, всех, кто более-менее чего-то стоит, могу перечислить по пальцам, и ни про одного из них Смит не сказал бы «не знаю». — Ты его видел?

— Да, — прилетает в ответ и оно мне нравится еще меньше. — Ривай?

— М?

— Ты можешь отказаться, — произносит ровно.

— С какого, блять, перепугу?

— Я просто напоминаю.

— В зад себе засунь свои напоминания, — огрызаюсь. — Ставки какие?

— Весьма недурные, но официально тотализатор закрыт пока ты не ответишь на вызов.

Сам себе киваю головой несколько раз. Естественно, закрыт. Но раз Смит говорит «не знаю» и при этом готов поделить бабло пополам, то дело однозначно стоит даже разбитой морды. В конце концов, не привыкать. Да, я не проиграл ни одного боя, но с некоторых меня после победы выносили. А потом в больницах тух. Но то было по молодости и по глупости, сейчас же почему-то очень не хочется повторения. А значит...

— Я кинул тебе запись его последнего боя, — Смит как считывает мои мысли. — Посмотри и вечером мне ответишь.

— Я уже ответил.

— Посмотри, — давит Смит. — Он хорош.

— Как я? — спрашиваю насмешливо и натыкаюсь на тишину. Ебать, как мне это все не нравится. — Бесишь, — говорю предупреждающе.

— Нет, — наконец выдыхает в трубку. — Ты по-прежнему лучший.

— Ну вот и не пизди, — хмыкаю и сажусь на постели. — Когда?

— Через три недели.

— Нужно время на подготовку.

— Не вопрос, ты свободен с сегодняшнего дня, — соглашается Смит легко. — Позвоню ребятам, подменят.

— Мхм-м, — недоверчиво тяну в трубку. — Ты, главное, воспитаннику своему скажи, чтобы не лез, — по-особому подчеркиваю «воспитанника». — Он же не в курсе, как я понимаю?

— Нет, конечно!.. Кстати, об Эрене, — произносит, словно спохватившись. — Не могу ему прозвониться со вчерашнего дня.

Открываю было рот, чтобы ответить, но затыкаюсь не начав.

— Трубку не берет, засранец, — продолжает Смит. — Может, видел его вче...

— Он у меня.

— Чего?

— Чего слышал, — огрызаюсь, уже сожалея о сказанном.

— О-о-о, — тянет потрясенно, и я буквально вижу, как холеная красивая рожа приобретает совершенно дебильное выражение восторга.

— Нет, стоп, — безжалостно обрываю ход его мысли. — Мы просто смотрели кино.

— С твоим-то аппетитом и с его мордашкой? Ну-ну, — и Смит снова начинает ржать. Правда, на этот раз звучит он вполне довольно, и это почему-то бесит еще сильнее.

— Мы. Смотрели. Кино. Завались там, понял? — почти шиплю гадюкой в телефон, а в ответ только заливистый хохот. — Он спал на диване, — добавляю зачем-то.

— Ну-у, тогда ты чертов псих, если это так на самом деле, — отсмеявшись, выдает Смит.

— Иди нахер, — выплевываю напоследок и сбрасываю звонок.

Но как оказалось, так нифига не легче. Потому как перед глазами остается написанная, но так и не отправленная смс-ка. Блять. На секунду прикрываю веки, пытаясь воскресить в памяти свою фантазию, и безжалостно сношу коротенький текст. Так надо, малыш. Не могу сейчас отвлекаться, понимаешь? Если напишу, а ты, не дай бог, ответишь, я же буду трахать тебя целый месяц, забив на все, и пока хуй не сотру. А этот бой, он нужен мне. Не спрашивай зачем. Ты вряд ли поймешь, как важно уйти непобежденным неуступающим тебе противником. И вот потом у нас будут дни и ночи в банановой республике, старые боевики и солнце, лижущее твою спину. А захочешь — останемся тут, но тогда с тебя опунция в горшке.

Легко поднимаюсь и выхожу из спальни. В квартире тихо настолько, что начинаю думать, вчерашнее привиделось, но у двери валяются твои гламурно-поношенные кеды. Осторожно заглядываю в гостиную — вдруг еще спишь — и вижу на диване аккуратно сложенный плед. Единственным местом где ты можешь быть, остается кухня. Туда и иду.

Не прогадал. Ты, взъерошенный больше чем обычно, сидишь и хлюпаешь горячим чаем. Идиотская привычка, но почему-то уже не раздражает. Меня вообще уже мало что раздражает в тебе, разве только то, что не могу прямо сейчас трахнуть тебя. Но скоро мы и это исправим, верно?

Всегда был уверен, что хожу неслышно, но, видимо, не для тебя. Потому что вздрагиваешь и оборачиваешься как только оказываюсь на пороге кухни. Черт, не думал, что будет так здорово видеть твою физиономию с утра. Слегка сонный и чутка помятый, улыбаешься так, что у меня сводит зубы. По-моему, за всю мою жизнь мне так не улыбались, не банальная вежливость, не дурацкое приветствие. Ты буквально расцветаешь, и это для меня. Оно настолько очевидно, что застываю в дверях. И перестаю понимать, когда так случилось, что искусственный блеск и лоск слетел, оставив тебя настоящего. Мне чертовски нравится то, что вижу, и плевать я хотел на всех гребаных жанов в твоей жизни.

— Доброе утро, — произносишь так тихо, что догадываюсь только по движению сочных губ.

Захожу на кухню и кривлюсь в подобии улыбки. Неистребимая козлиная натура, сдохну, а не покажу, чего хочу. А больше всего хочется зажать тебя около столешницы и вместо долбаных политесов долго целовать терпкие от чая губы. И лучше бы ты так и продолжал сидеть, а то больно длинный. Мажу взглядом по порозовевшей физиономии, по пузатой чашке в пальцах и абсолютно пустому столу.

— Чего не ешь? — спрашиваю, открывая холодильник. Пожимаешь плечами и отхлебываешь чай. — Или ты из тех моделей, что едят салатные листья и запивают их водой?

— Нет, — искренне фыркаешь от смеха и ерошишь волосы смущенным жестом. — Неудобно просто было. Как-то...

— Дурень, — подвожу итог и вытаскиваю из холодильника упаковку с яйцами, грибы, сыр и зелень. Снова смеешься, уже в чашку, а у меня мураши по загривку от этих звуков. — Задрыхнуть на мне тебе было удобно, а тут смутился?

Слышу сдавленное хрюканье и оборачиваюсь. Из-за ободка широкой чашки торчат только ядовитые глазищи и смотрят умоляюще. Что? Не хочешь разговаривать или че, я не пойму? Ладно. Закатываю глаза и отворачиваюсь.

Пока рублю грибы, режу сыр и взбиваю яйца с молоком, ты все также изображаешь слона на водопое. Но когда на сковородке начинает весело шкварчать, вдруг выражаешь желание мне помочь и принимаешься накрывать на стол. Трешься вокруг и около, лезешь под ноги, как кот, и совершенно так же как коту охота съездить тебе по заду, чтобы не мешался. Но терплю. Ну как терплю, нравятся мне смазанные прикосновения твоего тела. В них секса в сотни раз больше, чем в откровенных обжиманиях тогда в переулке. Тоже так считаешь? Думаю, что да, вон как алеют под загаром скулы. И совершенно не ожидаю подвоха, когда ты вдруг жарко выдыхаешь мне почти в шею:

— Спасибо, что пустил и разрешил остаться. Вчера мне было очень херово. Правда.

— Прекрати, — отмахиваюсь и отступаю подальше. На всякий случай. — Нормально спалось? — спрашиваю не ради любезности, а потому что молчать почему-то становится неловко.

— Могло быть лучше, — не раздумывая, щедро добавляешь неловкости, спохватываешься и мило краснеешь. — Я не то хотел сказать!

— Конечно, — охотно соглашаюсь и киваю на стул, чтобы под ногами не мельтешил.

— Ривай.

— Ешь, — обрываю на корню твои оправдания и кладу на тарелку щедрую порцию омлета, вываливаю остатки себе и плюхаюсь напротив.

Чудно за тобой наблюдать. Сначала принюхиваешься, будто отравить тебя собираюсь, потом вилкой ломаешь омлет, долго дуешь и осторожно пробуешь. И что, блять, за обалдевшее выражение на роже? Думал, не умею готовить, что ли, или что? Так и хочется отвесить подзатыльник за эти удивленные глазищи. Но хомячишь ты с таким аппетитом, что снисходительно хмыкаю и тоже принимаюсь за завтрак.

Семейная идиллия, бля. Не хватает бухтящего телека и разлитого по чашкам какао с зефирками. Первое исправляю я, тыкая пальцем в кнопку новостного канала. Второе оставляю тебе, от души радуясь, что в доме нет ни какао, ни тем более зефира. Но ты бы не был собой, останови тебя это. И куда только девается недавняя нерешительность, когда подрываешься и ставишь кипятиться воду, параллельно вымывая заварочный глиняный чайник. Вчерашний, что ли, пил с утра?

Когда этот вопрос едва не срывается с языка, решаю, что сироп льется через край и вот-вот увязну в нем, как муха. Пора бы чем-нибудь уже испортить пасторальную картину. И раз мы не так давно выяснили, что мудаком тут являюсь только я, то и портить мне.

— Почему ты здесь, Эрен?

От неожиданности грохаешь чайником об мойку. Этот вопрос не давал мне покоя еще вчера. Но озвучивать его вчера не стал бы даже я.

— Мне уйти? — тихо прилетает в ответ.

— Это решать тебе, — отвечаю спустя несколько мгновений. — Я же просто спросил почему ты здесь, а не со своим... приятелем.

— Потому что он придурок.

— Это, конечно же, все объясняет, — хмыкаю, а ты неожиданно заводишься.

— У тебя нет права судить! — вспыхиваешь и сжимаешь пальцами пузатые бока чайника так, что кажется он вот-вот разлетится, не вынеся твоего темперамента.

— Он за дерьмо тебя держит, — говорю быстрее, чем успеваю заткнуться. Блять.

— И ты тоже, так в чем разница?!

— В том, что я не трахаю тебя, идиот малолетний. За своего человека я горло перегрызу.

— Офигеть, как ему повезло!

Уверен, еще одно слово, и мне прилетит чайником в голову. Поэтому просто приподнимаю брови и возвращаюсь к омлету. Ты же яростно хлопаешь дверцами в поисках чая, находишь и резко срываешь крышку с банки, просыпая немного сухих листьев на пол.

— Блять! — грохаешь жестянкой об стол и тяжело оседаешь на стул. — Прости меня, ладно?.. Жан мудак, каких поискать. Он... не всегда, но в последнее время чаще, — говоришь совсем неслышно. Вижу, с трудом далось признание. — Когда мы начинали, он был другим, понимаешь?

Понимаю. Наверное. С одной стороны, хочется вдарить тебе, чтобы в сознание вошел и перестал разменивать себя. С другой, у кого не было таких вот уебков, шарящихся по жизни и срущих где попало? Поэтому молчу, и в кои-то веки правильно истолковываешь мое молчание. Завариваешь чай и возвращаешься за стол. Омлет остыл, но тебе, походу, плевать.

— И где ты нашел это чмо? — спрашиваю.

Закатываешь глаза подозрительно знакомым образом. У кого только научился.

— Да не искал я, — отвечаешь с набитым ртом. — Агентство, с которым работаю, принадлежит его отцу. Там же подписал первый контракт... Только не надо так делать бровями, — моментально насупливаешься, стоит мне чуть их вскинуть. — Жан появился уже потом. Тогда с ним было здорово. Он был совсем другим, не таким уродом, как сейчас, — кривишь губы и вымученно улыбаешься, видимо, вспоминая. — Что же до вот этого твоего, — выразительно двигаешь бровями, передразнивая меня, — то я никогда ни с кем не спал ради карьеры. Веришь?

— Верю, — отвечаю неожиданно сам для себя. Ты же вообще давишься последним куском омлета, заходишься кашлем и удивленно вытаращиваешь свои глазищи. — Но лучше бы уж спал ради карьеры, — добавляю и поднимаюсь из-за стола.

Смотришь на меня несколько секунд, словно перевариваешь услышанное, и фыркаешь. А потом откидываешься на спинку стула и хохочешь от души, не сводя с меня восторженного ядовитого взгляда. Просто до слез. Блять, малыш, ты смеешься моим шуткам? Серьезно?! Кривлю губы в ухмылке и ловлю себя на том, что, кажется, пропал.

Ты уходишь лишь к вечеру и то только после того, как с удивлением смотришь на мобильник. Мы выпили пару литров чая, сожрали дохера суши и всякой остальной заказанной у японцев байды и проговорили часа четыре, если не больше. Ну как, мы. В основном, говорил ты, а я слушал твой охуенный голос и не мог насмотреться. А ты словно понимал и не замолкал ни на минуту, позволяя любоваться собой. Я и сейчас любуюсь, как нерешительно мнешься в прихожей. Гламурные кеды зашнурованы, рука сжимает выклянченное у меня коллекционное издание «Смертельного оружия», а ты все стоишь и явно не знаешь куда себя деть.

— Ну, пока? — говоришь нерешительно, словно спрашивая.

— Ага, — киваю в ответ.

И когда тянусь открыть дверь за твоей спиной, неверно понимаешь и склоняешься ко мне, затаив дыхание. Черт. Видеть твою физиономию, когда сознаешь свою ошибку, невыносимо и охуенно сразу. Краснеешь удушливой волной, растерянно моргаешь и отшатываешься, едва не путаясь в ногах. Ловлю тебя в последний момент, чтобы не приложился затылком, и чувствую, как заходишься дрожью.

— Еще раз спасибо, что разрешил остаться, — бормочешь на грани тишины.

— Да забей, — отвечаю так же тихо и не выпуская тебя из рук, наслаждаясь твоим смятением.

Тянешься ближе и внезапно сминаешь мои губы в совершенно невинном поцелуе. Без языка, без укусов. Оторопело подчиняюсь и, кажется, боюсь вдохнуть и спугнуть. Почему-то уверен, что уже навсегда. Впрочем, поцелуй быстро заканчивается, и ты пальцами вцепляешься в удерживающие руки, коробка диска противно царапает мне кожу, но плевать. В глаза смотреть не решаешься, хоть они и в паре дюймов от твоих. Не бойся, слышишь? Поверь, сейчас я охуеваю не меньше твоего и знаю, чего опасаешься — что это разовая акция, как и прошлый вечер.

— Прости, — выдыхаешь и зажмуриваешься. — Ты мне очень нравишься... Очень, слышишь? И я не знаю, как сказать тебе это.

— Уже сказал, — хмыкаю.

Прыскаешь в ответ и утыкаешься лбом в мой висок.

— Дай мне шанс, а? Я постараюсь не облажаться, — шепчешь.

Твое дыхание пахнет зеленым чаем и совсем чуть-чуть маринованным имбирем и соевым соусом. Заебись романтика. Но, эй, я разве говорил, что мне нужна другая?

— В девять, в холле. Опоздаешь — ждать не буду.

— Ох... ты зовешь меня на свидание? — даже в полумраке прихожей вижу ехидную лыбу, которая ползет по твоим блядским губам.

— Закатайся, — фыркаю. — Надень кроссовки и то, в чем потеть удобно.

Теперь фыркаешь ты, а у меня от желания дать подзатыльник чешутся руки. В который раз. Но ты сопишь мне в висок, и этого, на удивление, достаточно, чтобы унять рожденный тобой же зуд.

— Слушай, — произносишь вдруг, — я сильно испорчу момент, если скажу, что через пару минут обоссусь прямо тут?

— Блять, Эрен! — от неожиданности заявления отшатываюсь как ошпаренный и смотрю на тебя со смесью ужаса и неверия.

— Ну, а что? — начинаешь ржать, до дрожи напоминая мне своего фея-крестного. — Я чаю выдул больше, чем за всю жизнь! Что ты предлагаешь-то?!

— Предлагаю валить нахрен из моей квартиры, — морщусь и распахиваю дверь за твоей спиной. — Давай, шевели опорами.

Отлипаешь от меня с явным сожалением, но зов природы, очевидно, сильней. Вываливаешься в коридор и пялишься с веселым вызовом.

— Боишься, что лужу сделаю на твоем коврике перед дверью? — по-прежнему лыбишься, но хоть ржать перестал, и на том спасибо.

— Фу, блять, Йегер! — брезгливо поджимаю губы. — И забудь про вечер! — говорю, уже почти захлопывая дверь.

— Не дождешься, — доносится в ответ. — Неужели думаешь, я просру второй шанс?!

— Скорее, проссышь, — фыркаю, захлопываю дверь и меня складывает пополам от смеха.

<center>***</center>
Телефон блямкает сообщением. Который раз за полчаса? Десятый, наверное. Отрываюсь на секунду, чтобы скользнуть взглядом по короткому вопросу на экране, и продолжаю шнуровать берцы. Смит задрал уже, причем ведь знает, что бесполезно меня торопить. Вот и сейчас очередное послание на тему «а еще медленнее можно?» выбешивает до дрожи. Времени в обрез, но еще успеваю, хули тебе, старый хрен, неймется? Или считаешь, что чем сильнее меня достанешь, тем лучше буду драться? В этот раз не прокатит.

Утро началось тоже с сообщения. Цифры ставок вынудили недоверчиво хмыкнуть, но не удивили. Меня не любят. Нет, не рядовые зрители или жаждущие срезать бабла моими кулаками, эти во мне души не чают. Я о менеджерах других бойцов, не один год пытающихся меня сковырнуть, раз за разом подсовывая темных лошадок. Но, блять, кто виноват, что все они оказываются бесполезными кусками дерьма? Мой первый уличный бой был в шестнадцать лет. Сейчас мне тридцать шесть, и за последние десять не нашлось еще ни одного сукиного сына, чтобы сделал меня. Впрочем, уже говорил об этом. Так вот, это многих не устраивает. Плохо, когда чемпион остается бессменным. Это убивает и без того хилую волю к победе у тех, кто выходит против меня. Но, опять-таки, кто виноват?

Мобильник жужжит смс-кой, елозя по столику под зеркалом. Затягиваю последний узел на берцах, хватаю его и снимаю блокировку.

<i>«Может, выслать за тобой машину?»</i>

Вот же ж блять, а.

<i>«на хер иди».</i>

Быстро набираю и отсылаю этому ублюдку в кашемире, и отрубаю телефон. Хватаю с вешалки куртку, ключи и выхожу из квартиры. Не скажу, что дергаюсь, но Смит достал порядочно. Ко всему еще нарисовалось отвратительное тянущее ощущение где-то под солнечным сплетением. Хрен его знает от чего. Усилием воли загоняю его подальше уже в который раз за последние полчаса и захлопываю дверь в квартиру. Не успеваю сделать и пары шагов к черному ходу, как меня окликает голос, слышать который не хочу именно сейчас чуть меньше чем совсем.

— Ривай?

Блять. И ведь не сделаешь вид, что не слышишь. Резко разворачиваюсь и сталкиваюсь с тобой взглядом.

— Давай позже, идет? — говорю как бы между прочим и уже собираюсь толкнуть дверь в подсобные помещения, когда останавливаешь.

— У меня что-то с замком, — говоришь торопливо. — Не могу дверь открыть. А у тебя телефон отключен.

Недоверчиво фыркаю.

— Я серьезно! — восклицаешь с незаслуженной обидой в голосе и подходишь ближе.

Вскидываю голову и смотрю на твою мордаху. А ты тем временем оказываешься совсем рядом, и последний шаг сметает оставшиеся дюймы между нами. Льнешь так, как только ты умеешь, всем телом сразу, поэтому чувствую каждый изгиб. Носом зарываешься в волосы и шумно вдыхаешь.

— Привет, — шепчешь и едва заметно касаешься губами прядей. Ты, как всегда, сделаешь вид, что ничего не было, а я, как всегда, сделаю вид, что ничего не почувствовал.

— Слушай, мне сейчас, правда, некогда, — говорю тихо куда-то в дышащий жаром молодого тела вырез толстовки. Рука против моей воли ложится на твою талию.

— Ну а мне что делать? — спрашиваешь с едва уловимыми капризными нотками.

— Скажи консьержу, он вызовет Марко.

— Не хочу Марко, хочу тебя, — говоришь быстрее, чем соображаешь.

— Ох, надеюсь, — произношу с легким смешком, и ты тоже фыркаешь от смеха куда-то мне за ухо.

— Когда вернешься? — спрашиваешь тихо.

— Не знаю, — отвечаю, и это почти правда. Не знаю, когда вернусь и вернусь ли вообще.

— А куда ты?

— Не могу сказать.

— Мне начинать волноваться?

— Нет.

Врать никогда не умел, а тебе — и подавно. Поэтому сразу чувствуешь неладное и чуть откидываешься в моих руках, заглядывая в лицо. Несколько секунд смотришь молча, и физиономия твоя мрачнеет.

— Ривай, куда ты идешь? Можно с тобой?

— Эрен, — произношу устало и осторожно отстраняю. — Иди к консьержу, и пусть тебе откроют твою гребаную дверь, хорошо?

— Хорошо, — соглашаешься и поджимаешь губы.

Не зная каким богам молиться за твою внезапную покладистость, облегченно киваю и уже собираюсь выйти в подсобные помещения, когда вдруг...

— Жан? Есть планы на вечер?

— С-сука, — шиплю и резко оборачиваюсь.

Вижу тебя с мобильником у уха, и в голове что-то щелкает, как перегоревший тумблер. Даже не соображаю, как оказываюсь рядом и буквально вырываю кусок навороченного железа из твоих пальцев. Ойкаешь и отшатываешься, прижимаясь к стене, и смотришь огромными восхищенными глазищами. А я пялюсь на долбаный айфон и понимаю, что никому ты не звонил. Даже блокировку не снимал.

— Блять, — цежу сквозь зубы и швыряю телефон обратно.

— Ты был великолепен, — ловишь и выдыхаешь дрожащим голосом, пряча мобильник в карман безобразно узких джинсов.

Провокатор хренов. Ничего не отвечаю и молча ухожу, то ли взбешенный, то ли довольный, не пойму. Но надрать тебе задницу руки ох как чешутся. Чем и займусь, как только разгребу это дерьмо. По полной у меня отхватишь, манипулятор, бля.

Не сразу понимаю, что топаешь за мной. Гораздо интереснее тот факт, что теперь я опаздываю, и из-за тебя, мелкий паршивец. Вылетаю с черного хода и замираю. Сам однозначно не успею, значит, такси, а это огибать все здание. Ты же останавливаешься за спиной, чуть сбоку, и явно не решаешься сказать что-то.

— Ну? — не выдерживаю.

— Прости? — неуверенно.

— Проехали, — передергиваю плечами и матерюсь себе под нос.

— Ривай, ты же знаешь, я нико...

— Знаю, — грубо обрываю тебя на полуслове и вдруг оборачиваюсь. — Ключи от тачки с собой?

— Да, но...

— До южных доков за сколько доедешь?

— Ну-у... минут за двадцать, а что? — растерянно хлопаешь глазами.

— Херово, вот что, — с досадой сплевываю.

— Десять.

Смотрю на тебя секунду-другую, затем срываюсь в гараж. Скачешь следом и, слава яйцам, больше не задаешь вопросов. Едва успеваю захлопнуть дверцу твоего пижонского «ауди», как бьешь по газам, и машина плавно рвет с места. Движок, видимо, нехилый стоит, потому как всем телом ощущаю, как расплющивает по кожаному сиденью. И первые секунды реально очкую, ну, потому что это же ты, Эрен. Откуда мне знать, как водишь. Впрочем, спустя пару минут успокаиваюсь и даже не пялюсь обреченно в лобовуху. Вместо этого искоса смотрю на тебя с удивлением и каким-то извращенным удовольствием. Первое происходит от того, что ты, известный рукожоп, кажется, просто создан для этой тачки, настолько уверенно идешь на обгон и с математической точностью входишь в повороты. Второе — от того, что ты, такой лихой и невъебенно-охренительный, мой. И плевать, что мы не спали. Ты мой.

Словно прочитав мои мысли, чуть поворачиваешь голову, смотришь пронзительно и откровенно. Глаза твои что термоядерная лава, отравляют и обжигают. Улыбаешься краешками губ и на мгновение показываешь язык. Машинально трескаю тебя по затылку, но тут же запускаю пальцы в густые каштановые пряди. Льнешь, как кошак, и разве что не мурчишь. Впрочем, на дорогу смотришь по-прежнему, хоть и из-под опущенных ресниц.

Почти три недели с того вечера, когда ты пришел ко мне помятый и какой-то забитый после своего ебаря. И я принял тебя. Сам не знаю, как это произошло. Просто внезапно осенило, что впереди у меня не так много таких вот шансов. Вру. Нихуя не осенило. Понял, что до одури хочу тебя, и все. Плевать, даже если ничего путного у нас не выйдет, не хочу проебать тебя по дури и чморить себя всю оставшуюся жизнь.

Да и ты изменился. Слетело ненужное и надуманное, ты уже не тот, кого я встретил несколько месяцев назад в холле. Ты учишься отношениям. Ведь это впервые у тебя, верно? Трахаться и шариться по клубам не значит быть вместе, и теперь ты понимаешь это. Конечно, делаешь ошибки, но я рад, что ты хочешь учиться. И для меня очень много значит, что если мы не вместе, постоянно пишешь — где ты, с кем ты, заваливаешь фотками еды и шмотья, что покупаешь. Играя в телефоне, ждешь меня под дверью, пока не вернусь из спортзала. И охотно терпишь немыслимый ритм моих тренировок, ежедневно наматывая со мной четыре километра по бульвару. А потом растяжка, душ и ужин под очередной фильм-который-ты-не-смотрел. И поцелуи.

Тонны поцелуев и несмелых прикосновений, от которых плавятся тела, взрываются мозги и закипают яйца. Но ты послушно принимал мои условия и не торопил. И мне кажется, что сам не хотел торопиться. На тебя почему-то нападало удивительное смущение и ты краснел, как старшеклассница, сдаваясь под моими губами, несмело гладил мой затылок и с трепетом ловил пересохшим ртом одно на двоих дыхание. Ни требовательного жеста, ни развратного стона. И сам уходил домой глубокой ночью, горячо и топко целуя напоследок. Ты знал, что станешь моим, рано или поздно. Ты уже был моим. А остальное только вопрос времени.

Долетаем до южных доков мы минут за десять, не больше, как ты и обещал. На улице меж тем стемнело и зажглись фонари. Впрочем, тут, в этом чертовом портовом районе они скорее усиливают ощущение темноты. Узкие улочки, старые обшарпанные здания складов и массивные скелеты портовых кранов выглядят жутко для того, кто не обделен воображением. Например, для тебя. Мне же реально насрать на этот пейзаж. Кривая с крошащимся асфальтом дорога приводит нас в самый мерзкий угол порта, огороженный высоченным забором. Увидев шлагбаум и с десяток парней с бритыми затылками перед ним, ты напрягаешься и, сбрасывая скорость, щуришься в мою сторону.

— Ты в чем замешан? — спрашиваешь едва слышно. — Ривай?

— Ох, тебе лучше не знать, — произношу замогильным тоном. Судя по твоей обеспокоенной физиономии именно такого драматического ответа и ждешь.

— Скажи мне, слышишь, — требуешь тут же, широко распахнув почти испуганные глазищи.

— Да не очкуй ты, — фыркаю и криво усмехаюсь. — Рули, давай.

Когда серебристый «ауди» останавливается у въезда, один из «вратарей» протискивает свою ряху в салон. Маленькие поросячьи глазки сначала сканируют напряженно застывшего Эрена, потом останавливаются на мне.

— Смотрите, кто тут у нас, — наконец басит он сиплым голосом и скалится, видимо, изображая приветливую улыбку. — Крыса!

Вздрагиваешь всем телом и переводишь взгляд с амбала на меня и обратно. Остальные «вратари» с любопытством рассматривают тачку и тебя. Я же устало морщусь и тоже скалюсь в ответ.

— Калитку открывай, — кидаю небрежно.

— Как не открыть, — охотно соглашается он, отлипает от дверцы машины и делает знак своим парням. Шлагбаум медленно взмывает вверх. — Эй, Крыса! Не подведи, я много поставил.

— Да пошел ты, — цежу сквозь зубы. — Не тормози, — а это уже тебе, и указываю на здание, маячащее в сумерках. Впрочем, и так понятно, что нам туда. Все пространство перед ним буквально забито тачками всех мастей и полно народу.

— Давай дальше, — командую, видя, что ты собираешься остановиться на ближайшем же свободном пятачке. — К самому зданию и левей, видишь? — указываю еще на парочку таких же мордоворотов, что и у въезда. Правда, эти в салон хари не суют. При виде меня только кивают и молча отступают, пропуская «ауди» на парковку не для всех.

Отстегиваю ремень безопасности, а ты не шевелишься. Даже мотор не глушишь и смотришь прямо перед собой, стискивая руль до вздувшихся вен.

— Ну? — спрашиваю, разглядывая твой охуенный профиль со вздернутым носом. — Идешь, нет?

— Никуда я не пойду, пока не объяснишь, что тут происходит.

— Ты же сам хотел поехать со мной, — мягко усмехаюсь.

— Хотел, — выдыхаешь и поворачиваешься. Ебаный ад, что за глаза, а!

— А теперь что? — вопросительно вскидываю бровь, но ты молчишь.

Мне надоедает. Выбираюсь из машины, почти гламурно грохаю дверцей и успеваю сделать только два шага, как тут же глушишь движок, вылетаешь следом и почти впечатываешься мне в спину. Идешь на полшага позади, и боковым зрением подмечаю, как напряженно оглядываешься по сторонам. А посмотреть, действительно, есть на что. Публика тут колоритная, от великосветских хлыщей до шпаны самого низкого пошиба. В неверном свете дохнущих фонарей происходит какая-то бесконечная возня среди припаркованных тачек, люди сходятся, расходятся, хлопают по плечам, приветственно обнимаются или просто кивают друг другу и скользят дальше не задерживаясь.

И еще, должно быть, ловишь взгляды. Затылком их чувствую — настороженные в мою сторону и любопытные в твою. Но ты явно не в восторге и жмешься еще ближе так, что усмехаюсь и не выдерживаю. Не глядя, нащупываю твою руку и переплетаю наши пальцы замком. Твои — холодные, почти ледяные. Стискиваешь, будто напуган.

— Эй, ты в порядке?

Вздрагиваешь всем телом и неуверенно киваешь.

— А почему он назвал тебя Крысой? — спрашиваешь вдруг.

— Потому что меня так зовут здесь, — отвечаю.

— Здесь? — выдыхаешь удивленно, резко тормозишь и заставляешь развернуться. Позволяю и терпеливо жду, хотя жопой чую, опаздываю зверски. — Где?!

— О подпольных боях без правил слышал? — спрашиваю.

Приоткрываешь губы, но не находишь что сказать, только в ужасе смотришь на меня остановившимися глазами.

— Давай, еще в обморок упади, — закатываю свои и, потянув тебя за руку, иду дальше к горбатому силуэту заброшенного склада. Послушно плетешься следом, но, собственно, что тебе остается? Должно быть, перевариваешь новость, и радует, что молча.

Пара бугаев тоскует на входе, скорее, для вида. Замечают меня, но расступаться не спешат, пялятся на тебя и на наши переплетенные пальцы. Ощущаю, как напрягаешься. Спокойно, малыш, меня здесь никто не тронет, а тебя — тем более. Кстати, таскать тебя за руку не такая уж плохая идея. И меньше дергаешься, и чем больше народу увидит нас вместе, тем лучше. Вопросительно прищуриваюсь, и мордовороты поспешно расступаются, пропуская внутрь. Ебать, предсказуемо.

Сразу накрывает оглушающим ором и вонью, нечто среднее между общественным сортиром и спортзалом. Нет, мы еще не на месте, от ринга нас отделяет странный закуток, непонятно с какой целью тут устроенный. Такой короткий просторный коридор, с двух сторон ограниченный широченными дверьми. За одними — улица, за другими — моя вторая жизнь.

— Блин, — выдыхаешь над ухом, — это было офигенно... Ты тут большая шишка?

— Не совсем, — бросаю в ответ и разворачиваюсь к тебе. У нас всего несколько секунд до того момента, как кто-то в очередной раз пройдет здесь, поэтому говорю быстро и четко по делу. — Эрен, тут крутятся большие деньги и играют по-грязному, поэтому будь готов к любым выпадам в свою сторону, — произношу последние слова и вижу, как сжимаются твои челюсти. — Но бояться не стоит, слышишь? Скоро разнесут, что ты со мной и вряд ли кто-то рискнет лезть. Но это не значит, что можно вести себя как кусок дерьма. Усек?

— Да, — отвечаешь тихо и для верности киваешь.

Над нашими головами моргает ртутная лампа, чей натужный гул почему-то слышен даже сквозь звуки ринга. Удовлетворенно киваю следом и уже собираюсь идти дальше, туда, где за неплотно прикрытыми металлическими дверями раздается ор сотен глоток, свист и грохот. Но ты останавливаешь.

— Ты будешь драться? — одними губами.

В глазах — ускользающая бездна и первобытный восторг вперемешку со страхом. Ничего не отвечаю, просто киваю, и все. Невольно любуюсь тобой и понимаю, что зря притащил. Лучше бы заставил Смита ждать, чем такой отвлекающий фактор, как ты. Вот с этим взглядом и с этими губами. Не могу удержаться, хватаю за ворот толстовки и дергаю на себя. Целую коротко и жестко и тут же отталкиваю, насколько позволяют наши сцепленные замком пальцы. А дальше тащу на встречу с прекрасным.

Рев толпы буквально разрывает барабанные перепонки. Мне не привыкать, а вот ты невольно ежишься, сбиваешься в кучу, но с любопытством смотришь по сторонам. Готов сегодняшнюю часть ставок отдать, если ты где-то мог видеть подобное. Гигантский ангар с недосягаемым потолком битком набит людьми. Кто стоит на полу, кто на каких-то ящиках и тюках, но все они плотным кольцом окружают свободный пятачок пространства в центре. Это и есть импровизированный ринг. Сегодня он обтянут крупной стальной сеткой, болтающейся на наскоро вбитых в бетонные плиты пола столбах. Обычно не до таких роскошеств, хватает первых рядов зрителей и болельщиков, нехило порой огребающих от дерущихся. Но видимо, это тоже определенный адреналин.

Недовольную рожу Смита вижу сразу. Он стоит, как всегда, поодаль от остальной толпы, с такими же гладкими господами, сытый довольный ублюдок с идеальным зачесом. Криво ухмыляюсь, представляя, как сейчас его перекосит еще больше. Ведь я волоку за руку такой невъебенный сюрприз.

Оборачиваюсь проверить как ты. Оказывается, машинально перебираешь ногами, а все внимание приковано к рингу. Забавный ты, смотришь, раскрыв рот, жадно, периодически зависая, так, что иногда приходится дернуть за руку, чтобы снова побежал за мной. Блять, малыш, там же ничего интересного — всего лишь два идиота. Я в младшей школе дрался лучше. Но публику надо завести и публика заводится. И от бестолковых ударов, и плещущей крови, и от глупого рева этих шутов, вообразивших себя бойцами. Детский сад, блять.

Впрочем, скоро мне становится насрать на все. Потому что мы выбираемся из толпы, и нас замечают. Сначала на гладкой физиономии твоего фея-крестного появляется выражение облегчения — я же наконец появился. Наверное, знатно заставил очкануть дядюшку Эрвина. И только потом, когда до него доходит кто со мной, любезная улыбка стекает в район галстука. Хах.

— Эр-р-рен?! — похоже, Смит сам обалдел от получившейся раскатистой «р». И все равно этого оказывается недостаточно, чтобы посмотреть сквозь пальцы на своего воспитанника посреди толпы, жаждущей крови. — Какого хре... то есть, что ты тут делаешь?!

— Я с Риваем, — отвечаешь так быстро, словно только и ждал, чтобы обозначить это. А еще прижимаешься ко мне и сильней стискиваешь руку. Такое впечатление, что боишься, что меня у тебя заберут. Хмыкаю.

— Ривай! — призывает меня к ответу Смит. На потрясенной роже выражение крайнего неодобрения и глубочайшей растерянности.

— Можешь подарить нам вазу, — приподнимаю бровь и скалюсь. Застывает с раскрытым ртом, подавившись очередным своим аргументом.

И ты подливаешь масла в огонь.

— Эрвин, а ты тут чего?.. Блин! Так вот она, ваша рыбалка! — восклицаешь.

— Рыбалка? — Смит хлопает глазами и переводит взгляд с тебя на меня и обратно. — Какая рыбалка?

А я фыркаю от смеха, вспомнив наш давнишний разговор в ресторане, и поворачиваюсь к тебе лицом.

— Жаль, что не увижу, как вскрываются семейные тайны, но надо идти. Оставайся тут, — говорю быстро и вижу моментально вскипающий испуг в глазах.

— Ривай... — ебать, как трагично.

— Сопляк, мать твою, — дергаю щекой. — Не на смерть провожаешь, так что давай, физиономию попроще.

— Но <i>здесь</i> убивают!

— Не меня, — отрезаю и решительно высвобождаюсь из судорожно стиснутых пальцев. — Будь рядом со Смитом, понял?

— Но...

— Эрен, я что сказал? Последнее, что мне надо там, — небрежный кивок в сторону залитого кровью ринга, — так это думать о том, в какое дерьмо вляпается твоя задница.

— Хорошо, — кривишься, но вижу, что понял меня. И тут же тянешься вперед.

— Закатайся, — говорю насмешливо и отвешиваю подзатыльник. — Не здесь.

Ухожу и даже не оборачиваюсь. И без того знаю, что смотришь с тоской и бросишься следом, стоит мне чуть дать слабину. Но как только что уже говорил, не на смерть собираюсь, так что успокойся, малыш.

Есть несколько типов бойцов. Таких, как я, называют файтер — выносливый, жилистый и быстрый. Нокаутом не вырубал ни разу, для этого мне тупо недостаточно массы, но могу просто забить, потому что наношу удар за ударом. Говорят, опасный и жестокий, ведь останавливаюсь редко. Отсюда и прозвище, Крыса. Никогда не перехожу в клинч*, а тем более в партер**, разве что с бойцами своей комплекции, но таких мелких больше нет. Так что предпочитаю изматывать противника серией атак и вынуждаю совершать ошибки и открываться.

Тот, что сейчас смотрит на меня сквозь сетку через ринг, совершенно иной. Рослый, мускулистый. Не амбал, но рельеф налицо. У таких сильный удар и опасны они хотя бы тем, что имеют неплохую физическую подготовку по определению. Этот точно. Щурюсь, припоминая записи его боев. Он очень техничен и непредсказуем. Ни одного проигрыша, и валит, как по учебнику. В партер тоже особо не суется, но в клинче добивает грамотно. Единственное его слабое место — хреновая маневренность и скорость. Они все от этого страдают.

А тишина и напряжение в ангаре такие, что можно ножом резать. Кажется, даже слышу его неровное дыхание. Вижу, как какой-то хрен рядом что-то шепчет ему в ухо. За ним вообще целая свита стоит, дебильная помпа. Брезгливо кривлю губы, но сейчас важно другое. От услышанного глумливая ухмылка на этой самоуверенной роже расцветает пышным цветом. Занятно...

Тишину сметают постепенно. Сначала раздаются отдельные выкрики, потом они сливаются в нестройный хор, затем находят ритм и обрушиваются, как цунами. К воплям добавляется топот сотен ног, и ощущаю, как сам воздух начинает вибрировать в такт. И не слышу, а чувствую всем телом восторженный рев. Крыса. И этого достаточно.

Легко отталкиваюсь, цепляюсь за сетку и перемахиваю через нее. Толпа на мгновение замолкает, и в наступившей оглушающей тишине слышно, как берцы грохают об бетон. Пространство тут же снова взрывается ором сотен глоток, накатывает со всех сторон. И это шарахает ничуть не хуже наркоты. Тело гудит, как высоковольтный провод, сила требует выброса и физически ощущаю ревущий в венах адреналин.

Мой противник тоже перелетает через сетку, но пиздец как тяжело, словно переваливается, впрочем, другого я и не ожидал. Однако это ни о чем не говорит. Грузно приземлившись, нападать не спешит. Скользит по периметру ринга, сканируя меня взглядом, словно примеряясь. Невольно двигаюсь тоже, пытаясь сохранить дистанцию. По не раз разбитой роже вижу — выжидает. Или хочет запутать. Собственно, плевать. Драться с ним, как он привык, не собираюсь. Впрочем, как и нападать первым. Но время бежит, а он не торопится. Да ебаный ты ж в рот, бесит. Криво усмехаюсь, рассчитывая на совершенно определенный эффект, и чую, что сейчас. Вот прямо сейчас...

Ожидаемо звереет от моей ухмылки и бросается вперед. От первого прямого ухожу, как и от второго. Третий, по-хорошему, должен был разбить мне лицо, но стремительно ныряю в сторону в последний момент, виском чувствуя упругую струю воздуха. Блять. Он лучше, чем кажется. И понимаю, что любым способом надо держаться от него подальше — в ближнем бою мне пиздец. Толпа ревет, но уже не до нее. Не слышу. Как и не вижу сотни глаз, царапающих меня. Нас только двое. Даже про Эрена забываю. Все.

Вторая атака ощутимей. Первым ударом метит в грудину, но успешно отбиваю. Следующим заходом бьет по ногам, пытаясь попасть под колени и обездвижить, и это уже не шутки. Легко отталкиваюсь, отскакиваю в сторону, и теперь уже не он кружит по рингу, а я. А что еще остается? Его атаки тяжелые, как прущий на полной скорости локомотив. Он любит рисоваться, но со мной, походу, не собирается даже. Прихлопнуть, раздавить, растереть по бетону — вот чего он хочет. Что ж, у меня иные планы, урод.

Бью стремительно. Кидаюсь в одну сторону, налетаю с другой и оглушаю целой серией ударов, без труда попадающих в цель. Причем работаю я одинаково обеими руками. Сюрприз, сука. Завершающий же удар, чтобы лишить координации, становится ошибкой. Кулак влетает в челюсть, наверное, даже слышу хруст, но хрен мне во все рыло. Ожидаемого эффекта нет. Зато этот урод сжимает запястье, перехватывает меня поперек, резко дергает и со всей дури швыряет на бетон.

Блять. Затылок чавкает, соприкасаясь с загаженной бурыми пятнами поверхностью. На какой-то момент болью простреливает все тело. Твою. Мать. И в последнюю секунду вижу ногу, занесенную для завершающего удара, после которого уже не встану. Мгновенно перекатываюсь, группируюсь и вскакиваю. А в бетон, где только что было мое лицо, врезается рифленая подошва.

Трясу башкой, как собака, перед глазами гребаный калейдоскоп и действую по наитию. Он всю силу вложил в этот бросок и у него должен быть откат для следующего маневра. Но я не даю такой возможности. И срать, что тошнит так, что готов выблевать желудок. Снова подпрыгиваю и с вертушки хреначу берцем по роже. Красава. Свожу ему нахер половину морды, кожа лопается, кровища хлещет.

— Без обид, — выплевываю и надеюсь на пару секунд передыха.

Размечтался, блять. Противник с медвежьим рыком разворачивается с внезапной прытью и кидается на меня. Бьет настолько грамотно, что жутко, едва успеваю уклоняться и блокировать. Продолжает давить, зажимая меня к сетке и вынуждая переходить в ближний бой. А хрен тебе, тварь! Стоит лопатками коснуться прутьев металла, ныряю под удар и вбиваю кулак в открытый живот. И еще, и еще. Слышу, как хрипит и, прежде чем удается выскользнуть, хватает меня за волосы. А дальше не успеваю опомниться, как моей рожей провозит по сетке, как по терке.

— Без обид, — сипит мне в ухо.

Блять. Бью локтем наугад и — надо же! — попадаю. Хватка в волосах слабеет ровно настолько, что могу вырваться. Что и делаю, но бок пробивает кулак. Плевать, не больно, приказываю сам себе. На автомате ухожу от второго удара и выворачиваюсь окончательно. Мой рост и вес всегда на моей стороне. Пока такой кабан развернется много времени уйдет. Но...

Запинаюсь о зеленые глазищи на потрясенном бледном лице. Твоем. Вижу только их, потому что все остальное закрыто ладонями. Ты так напуган, что мне физически больно. Или это я пропускаю удар? Сука. Боль оглушает. Так и знал, что подведешь меня под проигрыш, малыш. Отлетаю к сетке, врезаясь позвоночником в поддерживающий ее столб. Сплевываю кровь. Левой половины лица не чувствую совершенно, только ощущение, что кожа вот-вот разойдется.

— Подправлю тебе личико, не возражаешь? — тоже сплевывает противник и щерится. — Сказал бы, что твоя сучка залижет, но когда я закончу, будет поздно. Так что возьму ее себе, — и кивает на Эрена.

Ты то ли слышишь его слова, то ли догадываешься, густо краснеешь и не сводишь с меня отчаянного взгляда. Медленно перевожу глаза на ублюдка. Пиздец тебе, мразь. Знаю, на это расчет и был, но откровенно похуй. Поэтому кидаюсь вперед, обрушивая на него град ударов, чередуя ноги и руки. Пытается увернуться, блокировать, но для меня он неповоротливый чудовищно. Напоследок бью в челюсть снизу, голова его резко дергается назад. И сам он отступает. Отталкиваюсь и снова с вертушки припечатываю тяжелым берцем в грудак и, кажется, слышу треск ребер. Следующим ударом подошвы разбиваю нахер рот, посмевший раскрыться на то, что принадлежит мне. Ревет дурниной, выплевывая осколки зубов, и переходит в контратаку.

Едва уворачиваюсь от пудовых кулачищ, жаждущих превратить меня в фарш. Пару ударов пропускаю, и взбесившиеся нервные окончания даже сквозь бурлящий адреналин вопят о повреждениях. Отбрасываю как ненужное и концентрируюсь на противнике. Еле ухожу от атаки, сплевываю кровью и снова натыкаюсь на твой взгляд. Неожиданно для себя подмигиваю, не представляя, насколько жутко это выглядит на залитой кровищей и расцарапанной сеткой морде. От очередного броска ныряю вниз, почти падаю на бетон, но недостаточно быстро. Между лопаток немеет, и вдруг понимаю, что не могу вдохнуть. Но сейчас не до лирики, поэтому откатываюсь к сетке и вскакиваю прежде, чем меня запиздят ногами.

Противник прет на таран, желая продавить сквозь сетку. Хватаюсь за столб, отталкиваюсь и снова херачу берцами в грудак, в уродливую башку, куда придется. Держит удары, но отступает. А я понимаю, что надо кончать с ним. Я почти выдохся, боль становится все ощутимей, и дальнейшее происходит в ее смазанном багряном мареве.

Перехватываю тянущуюся ко мне ручищу, локтем блокирую ответный удар. Выскальзываю из смыкающихся смертоносных тисков и оказываюсь за широченной потной спиной, неестественно выкручивая ему плечо. И тут же ногой перебиваю открывшееся колено. Воет и брызжет слюной, а я дергаю его руку вверх, выламывая и этот сустав. Так-то, мразь. Замахиваюсь и, уходя от отчаянного броска, обрушиваю ребро ладони под основание черепа.

Охренеть. Любого другого убил бы этим ударом, а этот только заваливается вперед, но вполне себе живой. Ну, как угодно. Пинком переворачиваю эту кучу дерьма мордой вверх. Добиваю в своей обычной манере, методично и беспощадно. Пока тело не затихает и продолжает дергаться лишь по инерции. Только тогда и отступаю, напоследок перебивая гортань. Все.

Теперь вонючее пространство вокруг взрывается сначала звуком — ревом, ором, потом сквозь алую пелену проступают краски. И только затем приходит осознание, что стою на ринге, один. По-прежнему лучший. Адреналин все еще бушует в крови, притупляя боль, но она уже дает о себе знать, противным червем прогрызая выдержку. Спина, бок, лицо. Сбитые в хлам руки. Дышать трудно, легкие словно битым стеклом утыканы и натужно хрипят. Ничего, до свадьбы заживет, правда, малыш?

Ищу тебя в беснующейся толпе и нахожу, сразу легче. Смит что-то поет тебе в уши, видимо, успокаивая и периодически хлопая по спине, но не слушаешь. Смотришь на меня, совершенно онемевший. И когда морщась, перемахиваю, впрочем, уже не так грациозно, через сетку к тебе, кидаешься навстречу и замираешь на расстоянии в шаг, зажимая себе рот ладонью. Глаза наливаются ядовитым дождем.

— Не вздумай реветь, — через силу усмехаюсь и кривлюсь от резкой боли.

Трясешь головой и зажмуриваешься. Блять, не думал я, что ты такой впечатлительный. Зря притащил сюда.

— Сукин ты сын, Ривай, сделал-таки его! — восторженно рявкает Смит, налетая сбоку, и сгребает в медвежьи объятья.

Шиплю от боли, но ему совершенно очевидно плевать, поэтому мщу тем, что заляпываю дорогущее пальто кровью. Да хватит же меня тискать, урод. Но это только начало. Ко мне выстраивается целая очередь из долбаных толстосумов-мажоров, и каждый норовит похлопать по плечу или пожать руку. Некоторые умудряются даже фоткаться со мной на телефон, дегенераты, а я лишь шарю рукой, нащупываю тебя и переплетаю свои холодные пальцы с твоими, теплыми и мокрыми от слез. Так легче.

Домой мы отправляемся спустя часа полтора. После восторженных почитателей попадаю в цепкие руки Смитова врача. Без понятия, что забыла на подпольных боях эта сумасшедшая баба, но она хороша. Знаю ее не меньше Смита, и еще бы поспорил, у кого из них яйца больше. Врачует она жестко и без сантиментов, маньячно блестя стеклами очков, зато помогает. Впрочем, на мне всегда все заживает как на собаке.

Ты за это время не произносишь ни слова и наотрез отказываешься уходить, даже когда мне вправляют выбитые пальцы, промывают раны и обкалывают разбитую рожу какой-то дрянью. Затем внимательно слушаешь рекомендации ненормальной тетки, с готовностью киваешь, и, наконец, мы выходим на улицу, в ночь.

То ли меня уже повело от вколотых анаболиков, то ли еще чего, но воздух сладкий. А может, потому что идешь чуть впереди, и до меня шлейфом доносится твой дивный запах. Не знаю, но надышаться не могу. И кажется, даже боль отступает именно от него, а не от запрещенных препаратов.

В машину садимся молча и так же молча проезжаем часть пути. Ведешь очень медленно, чересчур аккуратно, поэтому совсем не узнаю того лихача, что гнал по этим же улицам несколько часов назад. На светофоре, где-то на полпути к дому, шумно хлюпаешь носом, и я вдруг осознаю причину повышенной осторожности — тебя трясет.

— Ты в порядке? — дебильный вопрос, знаю, но на большее не способен.

— О да, заебись, — бормочешь в ответ и кусаешь губы.

— Прости, не надо было брать тебя с собой, — говорю то, что уже дыру проело в черепе.

— Не в этом дело, — отрезаешь и неожиданно резко бьешь по газам.

— А что тогда?

— Я видел, как его выносили, — говоришь тихо и, казалось бы, безразлично, но слышу, как вибрирует от напряжения твой голос. — А могли бы так же вынести тебя.

— Но не вынесли же, — возражаю.

— А могли бы! — взвиваешься и судорожно выдыхаешь. — Он выживет? — внезапно.

— Если успели довезти за полчаса, то да, — отвечаю нехотя, и мы снова едем по ночному городу в полнейшей тишине.

И только уже перед самым домом задаешь вопрос, явно мучивший тебя больше всего.

— Ты убивал когда-нибудь на ринге?

Не оборачиваюсь, не смотрю и не отвечаю, но ты понимаешь мое молчание. И до конца уже ничего не спрашиваешь, просто молча ведешь тачку. Я рад, потому что голова плывет от вколотых очкастой препаратов, и последнее, что сейчас нужно, так это отвечать на вопросы. Меня, кажется, даже тошнит, но это наверняка сотрясение. Все же смачно он приложил меня затылком, да. И рожу жаль немного. Ничего. Заживет...

Не понимаю, почему ты пытаешься вытащить меня из машины. Бля, я че, вырубился?! И мы уже приехали? Иди ты... Оглядываюсь, и точно — до боли в заднице знакомая парковка с пижонскими тачками. А ты все тянешь и тянешь меня за руки и что-то пыхтишь про то, с хуя ли я такой тяжелый, раз мелкий. Наглый сопляк. Ответишь за мелкого. Потом. Обязательно. А сейчас зло шиплю гадюкой, и ты понимаешь, отступаешь и даешь мне выйти самому.

А вот открывать дверь в квартиру доверяю тебе. Пальцы не слушаются. Пиздец меня развезло что-то. Зажигаешь свет и ведешь в сторону спальни, однако упрямлюсь зачем-то и, вырвавшись из заботливых рук, иду в гостиную. Тяжело сажусь на диван и чувствую, что растекаюсь, как медуза на солнце. Ты же замираешь в дверях, прислоняешься плечом к косяку и молча смотришь на меня. Жалкое, должно быть, зрелище, да? Хочу что-то спросить, но рот раскрыть сил нет. Вот же дурная баба, чем меня напичкала?.. А спросить надо бы... Потому что ты какой-то неживой. Замороженный, и это неправильно... Очень хочу знать, в чем дело... Смотришь как-то иначе, мне не нравится...

— Тебе принести чего? — спрашиваешь вдруг.

Тебя, идиота кусок. Но молчу, качаю головой и закрываю глаза. Мысли путаются окончательно, и отрубаюсь.

Прихожу в себя от ощущения, что кто-то нависает надо мной. Рефлексы срабатывают быстрее, чем отбитые мозги, и ты испуганно охаешь, оказываясь в удушающем захвате. Только спустя бесконечные секунды до меня доходит, что это ты до крови вцепился в мое предплечье у себя на горле.

— Ривай... — хрипишь и пытаешься разжать захват.

Выдыхаю ошалело и отпускаю. В тусклом свете торшера вижу, что зрачки у тебя огромные, почти всю радужку затопили. От ужаса, что мог навредить, холодеют руки и сердце делает кульбит. Но все, что остается, так это смотреть, как хватаешься за шею.

— Блять, Эрен!

Пытаюсь подняться, но ты внезапно не даешь. Толкаешь обратно, а я настолько ватный, что легко позволяю себя швырять. Пиздец какой-то. Странное ощущение. А ты тем временем забираешься на диван, пристраиваешься у меня на плече и затихаешь.

— Не нависай так больше, хорошо, — скорее утверждаю, чем спрашиваю.

— Больше не буду, — мне не видно, но по голосу слышу, что улыбаешься. — Я просто хотел посмотреть, спишь ты или нет, — поясняешь тихо и осторожно переплетаешь наши пальцы.

— Сильно я тебя?

— Не-а, — трясешь головой и замолкаешь.

Сидим в полной тишине и в почти темноте. У тебя хватило ума не зажигать верхний свет, а тусклые лампы торшера чуть ярче чем ничего. Так что не вижу толком твоего лица и слышу только, как сопишь. Пару раз набираешь воздуху побольше, явно готовясь что-то сказать или спросить, но не решаешься.

— Чего? — не выдерживаю первый.

— Ничего, — отвечаешь поспешно.

— Хули тогда дышишь, как больной лось?

Фыркаешь и утыкаешься носом мне в плечо. Потом чувствую смазанное прикосновение губ, обжигающее даже сквозь футболку.

— Подумал просто, — начинаешь и снова улыбаешься.

— О чем?

— Что стремно спать с тобой будет. Повернусь как-нибудь не так ночью или ссать пойду, и привет. Придушишь.

— М-м-м, — тяну и устраиваюсь удобнее. — Ты спать, значит, со мной собираешься?

— Ну да, — киваешь патлатой головой. — Не все же время мы будем за руки держаться. Когда-то же ты трахнешь меня.

С этими словами подносишь мою руку к губам и целуешь сбитые костяшки. От мягких, чуть влажных прикосновений волосы на затылке становятся дыбом. Пиздец, почти кончить можно.

— Ты же хочешь меня? — тихо шепчешь прямо в ухо и прихватываешь губами мочку.

Блять. Как током шарахает и становится невыносимо жарко. А ты продолжаешь сопеть мне в шею, и от ощущения твоего дыхания на коже внутри все взрывается к чертям.

— Думал, как это будет у нас в первый раз? — снова шепчешь.

Тянешься и переползаешь ко мне на колени, очень осторожно, словно спрашиваешь разрешения. Но не возражаю совершенно. Зарываешься пальцами в мои волосы, гладишь невесомо и склоняешься низко-низко. Я бы выгнул брови, но с мимикой временно беда, поэтому просто пялюсь на тебя. Твои же глаза так пронзительны, так чертовски откровенны и доверчивы, что становится не по себе. Но вот они цепляются за месиво на моей роже и темнеют.

— Охуеть красавец, скажи, — хмыкаю, теряясь в твоей близости и запахе.

— Заткнись, — шепчешь с таким вызовом, будто ударить готов, но тут же виновато хмуришься. — Больно? — на выдохе и проводя пальцем по лопнувшей коже.

— Нет, — едва качаю головой.

— Врешь.

— Делать больше нехер, ага.

Смотришь недоверчиво, а потом... потом ты целуешь мое лицо. Или то, что от него осталось. Не знаю. Вообще не представляю, зачем ты делаешь это, но остановить не хватает смелости. Потому что скользишь губами убийственно нежно и как-то благоговейно даже. Дрожишь от одному тебе понятных эмоций и гладишь пальцами так бережно, словно не свезенная морда под ними, а величайшая драгоценность. И всхлипываешь, душу вытягивая по клочку. Тебе зачем-то нужна моя душа, Эрен? Так только скажи, я вырву и отдам ее тебе, и можешь положить ее вместо коврика у двери. Все, что захочешь. За эту дрожь, за сбитое дыхание... Надеюсь, что не говорю этого вслух, потому что вконец раскисшие мозги отжигают. И уже сам обнимаю, тяну ближе и целую взахлеб.

Во рту долбаная пустыня, но твои губы влажные, сочные. Пью тебя и не могу напиться. Ты яростный и отзывчивый, мягкий и по-блядски развязный. До опьяняющей одури, до нехватки воздуха. И сил оторваться нет никаких. Стонешь мне в рот, вибрируешь где-то внутри, изгибаешься, трешься. И это как попадание в десятку. Обдает тягучим жаром с головы до пят, а под солнечным сплетением гулкая пустота, жаждущая тебя. В штанах уже гребаный Эверест от того, как бесстыже льнешь всем телом.

Но у вселенной, сука, свои планы. И как всегда вовремя. Голова кружит ебучей каруселью, и не пойму, то ли ты виноват, то ли удар по затылку. Перед глазами все плывет, меня мутит, а кровь оглушающим набатом грохает в виски. С ужасом понимаю, что отключусь прямо на тебе, и спешно сажусь и откидываюсь на спинку дивана.

— Не могу, — выдыхаю.

Осталось объяснить это моему стояку, ноющему в джинсах. Ну и тебе, и хрен пойми кому из вас это будет сделать труднее. Вот же, блять, дожил. Но ты медлишь ровно секунду и снова льнешь. Тычешься носом куда-то за ухо и бормочешь едва слышно:

— Можно мне..?

И стекаешь на пол с моих колен прежде, чем успеваю остановить. Да и не хочу, ведь ты такой восхитительно пьяный от желания, что яйца гудят. Поэтому уступаю и наблюдаю, как цепляешь широкий ремень и, расправляясь с пряжкой, небрежно мажешь языком по моему животу, словно пробуя. От этой простой ласки вздрагиваю, точно одержимый, и жмурюсь до чертовых слонов. Но тебе, паршивцу, мало, и ты щекочешь кожу своим дыханием, невесомо прикусываешь, скользишь языком в пупок, и меня выгибает. Да что ж ты творишь, а?! Потрясенно распахиваю глаза и смотрю на бесстыжую физиономию. Смотрю, как снова вываливаешь язык, напоследок проходясь по блядской дорожке.

— Прекрати, — сглатываю в еще одной попытке остановить. — Я воняю, как мешок дерьма, — и это правда, ведь только с ринга и в душе не был.

— Ты обалденно пахнешь, — возражаешь и вдыхаешь так алчно, что пресловутые мурашки табунами скачут по загривку и рвутся последние нити, связывающие с реальностью.

— Извращенец.

Почти пропускаю момент, когда расстегиваешь мои штаны и чуть сдергиваешь вниз. Но вижу, как приспускаешь резинку трусов. Бля, наверное, так же выглядишь, распаковывая подарок на Рождество. Член радостно выскакивает на свободу и с облегчением упруго шлепает по животу. Ты рад подарку, мне же хочется взвыть.

— Вау, — тянешь восхищенно и недоверчиво. На подозрительный взгляд из-под прикрытых век охотно поясняешь: — Ну, я думал, будет меньше.

— Иди на хер, блядища, — беззлобно цыкаю одновременно с подзатыльником, но тебе плевать. Ухмыляешься и оглаживаешь мои бедра.

— Сейчас пойду, — смеешься, высовываешь язык и ведешь вдоль ствола, а потом ловко цепляешь головку.

Все это тебе не в новинку. Я, блять, считать, наверное, до стольких не умею, сколько раз ты отсасывал другим. Но сейчас тебя реально накрывает. Вижу это по мордахе, по трепещущим ресницам, по тому, с каким упоением выцеловываешь уздечку и забираешься языком под крайнюю плоть. И если в твоей голове хоть на сотую долю творится то же, что и в моей, все остальные разы не в счет.

Поэтому зачарованно смотрю, как ты с восторгом слизываешь проступившие вязкие капли и толкаешься языком в отверстие на вершине. А потом пускаешь тонкую нитку слюны, тут же размазываешь ее пальцами и медленно надрачиваешь, пока рот твой занят моими яйцами. Облизываешь пошло и мокро, прихватываешь губами и берешь в рот одно за другим, а я стискиваю зубы, чтобы не орать.

Густым жарким дурманом сковывает все тело, и невольно сжимаю пальцы в твоих волосах. Знаю, не заблудишься, но я направлю, не возражаешь? Даю секунду облизать опухшие губы и натягиваю на подрагивающий член. Головка мягко долбится в нёбо и скользит глубже, но ты привычно расслабляешь горло и принимаешь почти целиком. Толкаюсь дальше несколько раз, и задушено хрипишь, дергаешься от спазмов в глотке, и становится нереально мокро. Вырываешься, хлюпаешь текущей слюной и обзываешь мудаком. Впрочем, тут же снова тянешь член в рот, и меня сносит к ебене матери.

Как долго ты сосешь, я без понятия, время тупо испарилось. Но сколько бы это не длилось, мне всегда будет мало. Потому что делаешь ты это охренительно — горячо, распутно, влажно чмокая, а стонешь так, что хочется сдохнуть от этих звуков. И кажется, я скоро сделаю это, потому что голова плывет сильнее, чем просто от удовольствия.

Часто моргаю и жмурюсь, пытаясь разогнать подступающую пелену. От очередного твоего движения меня выгибает почти дугой, и бок неожиданно отзывается тупой болью. Но она не мешает, нет. Скорее подчеркивает остроту на грани. Даже интересно, успею кончить или нахер вырублюсь по дороге?

Когда наконец ослепляет, я, кажется, кричу. Какой-то кинжально-острый оргазм бьет по нервным окончаниям, шарахает по затылку и ядом сочится по венам. С трудом дышу и чувствую каждую гребаную ссадину на теле. Но легче мне настолько, что, блять, и слов таких не знаю.

Хватаю тебя за шиворот негнущимися пальцами и подтаскиваю к себе. Мгновение любуюсь совершенством и лениво целую опухшие губы. Они липкие от слюны и смазки и пахнут мной, а на языке вкус спермы.

— Ты охуенен, — едва слышно, прямо тебе в ухо.

Фыркаешь довольно и давишь блядскую лыбу.

— Ты тоже, — шепчешь в ответ.

Хочу еще что-то сказать, наверное, что женюсь на тебе прямо завтра, но голова наполняется надрывным звоном, в виски бьет одуряющим жаром и подкатывает тошнота.

— Ривай!

Зовешь меня по имени, но уже не слышу, потому что проваливаюсь в серую пустоту.