Спокойная жизнь закончилась именно в тот день. Сколько уже прошло, неделя или две? Или больше? Не помню, да и неважно. Ведь если раньше молился, чтобы раздался звонок или прилетело сообщение и избавило меня от безделья, то сейчас прошу ровно об обратном. Потому что новый жилец квартиры 30-А не пропускает ни единого дня. Ни единого, блять.

Вот и сейчас обреченно смотрю на оживающий экран мобильника. Паршивец уже давно не пишет, что у него на этот раз стряслось. Присылает просто точку. Гребаную, сука, точку. И я понимаю, что начинаю тихо ненавидеть ее. Она же ни в чем не виновата. Как и я. Но меня медленно доводят, и ты будешь страдать вместе со мной, маленькая круглая зараза. Матерюсь сквозь стиснутые зубы, подрываюсь и выключаю телек с очередным ситкомом девяностых.

Пока лифт ползет наверх никак не могу сообразить, что же еще не ремонтировал за это время в 30-А. Были краны, были дверцы кухонных шкафов, засоры вообще пробиваю чуть ли не трижды в день. Один раз домофон и дважды замок на входной двери. Все люстры в этой гребаной квартире я поперевешивал раз сто и столько же менял неработающие фильтры. Была вывороченная с корнем розетка — до сих пор не могу поверить, что сопляк ее выломал и сколько труда приложил и времени потратил. Термостаты вообще отдельная тема — то ли у пацана технический кретинизм, что странно для его возраста, то ли не знаю что. Короче, я чинил в этой квартире уже все, что только можно.

Первое время как-то верилось, что все катастрофы происходят случайно. Благо по жизни часто попадались рукожопы и не такие, так что не был удивлен. Но потом пришло осознание. Мелкий гаденыш делал все специально. Хрен его знает для чего. Позлить? Показать превосходство своего положения? Вполне возможно, таких мажоров ведь словно штампуют с замыканием в мозгах. А что у этого в голове происходит — боюсь даже предполагать. Привык, что деньги решают все. Привык, что все капризы исполняются. Привык, что за красивые глаза все прощается. Бесит его самоуверенность, его наглость. Но еще больше бесит, что ведет себя как шлюха. Хотя почему, собственно, как.

Вскидываюсь и устало пялюсь в зеркало. Долго и не мигая. Постепенно смиряясь с очевидным, от которого передергивает. Впервые заметил на той неделе. Подумал, случайность, потом уже дошло что нет. Сначала стал звать по вечерам, а не днем. Потом открывать дверь в одних джинсах, босой. Как чувствует, сука, что ведусь! Однажды прямо из душа выперся, на моих глазах обматываясь полотенцем. Так низко, что я минут пять не мог отвести взгляд от ямочек на пояснице. И он заметил, блять. До сих пор помню, как уставился в ответ. А я нутром почуял — уступит. Схвати его и швырни мордой в пол — уступит. Выгнется, приподнимет зад свой блядский, и тогда пиздец мне. Но сначала ему. Не схватил и не швырнул, а мог бы. И сделал бы, будь помоложе и подурнее. Сейчас же просто знаю, что такая игрушка не для меня, как бы соблазнительно ни было растрахать ему дырку. Но не имею привычки играть с чужими вещами.

Продолжаю разглядывать свою рожу в зеркальной стене лифта и не понимаю. Нет, реально. Не понимаю, на что тут можно запасть. Тем более такой жертве глянца. Значит, просто ведет свою игру. Но я не собираюсь принимать в ней участие от слова совсем. И работу эту терять не собираюсь — чаевые неплохие, свободного времени много, жить есть где да и надзирателю есть что предъявить. Но сопляк значительно портит почти пасторальную картину. Хмыкаю и тяжело выдыхаю.

Дверь квартиры приоткрыта. Исключительно ради очищения совести стучу и, естественно, никто не отвечает. Тянусь к звонку, но в последний момент передумываю. Зря, что ли, пацан старался, снова что-то ломал, продумывал антураж? Мне несложно, могу и подыграть, зато ребенку сколько удовольствия. Поэтому натягиваю дежурное выражение лица и шагаю за порог.

Света в коридоре нет, да и во всей квартире. Разве что в гостиной приглушенно сияют бра на стенах и насыщено пахнет чем-то восточным, пряным. Дурею от этого запаха, голова сразу кругом. Не знаю, что он там жжет, но лениво стелющийся дым завораживает. Как и тихие звуки ситар* из стильных колонок домашней стереосистемы. В какой-то момент думаю, что ошибаюсь и разыгранная мизансцена не для меня. Наверняка же ждет своего ебаря. Окончательно убеждаюсь в этом, стоит пройти чуть вперед. Стоит на открытом балконе, спиной ко мне. Из одежды — белые свободные штаны, надетые так низко, что воображению не остается почти ничего. Скольжу взглядом по широким плечам, но все время скатываюсь на прогиб поясницы. Как тянет, блять, честное слово. Но тело у него роскошное, признаю в очередной раз.

— Эй, — окликаю.

Вздрагивает так правдоподобно, что верю. И оборачивается тоже красиво — сначала в профиль, а потом уже всем телом, подпирает задницей перила балкона. Интересно, такому учат где-то или это блядская натура?

— Дверь была открыта, — сообщаю равнодушно.

— Правда? — округляет глазищи. — Наверное, я плохо закрыл, когда вернулся.

— Конечно, — соглашаюсь и жду следующего его хода.

Но он молчит, и я молчу, и ситуация становится идиотской: стоим, я — на пороге гостиной, он — на балконе, и пялимся друг на друга в ожидании знака свыше, блять, не иначе. Господи, сопляк, как же ты бесишь. Лучше бы я сериал смотрел про мехового придурка, пытающегося сожрать хозяйского кота. Когда молчание достигает апогея, не выдерживаю. У него, возможно, весь вечер впереди, у меня же нет такой прорвы времени. Да и уйти из этой квартиры каждый раз ебаный аттракцион.

— Что на этот раз? — спрашиваю.

Смазливая рожа вытягивается, и сам себе даю обещание, что заеду ему по идеально ровным зубам, если сейчас он удивится. Но нет, просто молча отрывает свою распрекрасную задницу от перил, пересекает гостиную, создавая завихрения в плавающем дыму благовоний. Ситары ласкают слух, а полуголый сопляк, выходящий из дымовой завесы, выглядит, как гребаный джинн, или что там у индусов вместо джиннов? Исполнитель желаний, бля. Стараюсь не думать о том, какое мое самое заветное, которое он может выполнить прямо сейчас.

Проплывает мимо, обдавая тяжелым маслянистым запахом, уверенный в своей абсолютной неотразимости. А мне и смешно, и противно, потому что вижу уловки насквозь. Смешно оттого, что если его любовник западает на такие спектакли, то я нет. И противно, потому что нормальный, в принципе-то, взрослый парень ведет себя как дешевка.

Иду за ним следом, почти на ощупь, видя только мелькающую впереди задницу в свободных полупрозрачных штанах. На ум приходит занятный расклад — что он сделает, схвати я его сейчас и зажми у любой из стен, на выбор? Подставится или запаникует? Рассуждаю, что, скорее, последнее. Он же себя считает ведущим в этой игре, а тут его за яйца прихватят. Да и в принципе, завалить такого сопляка труда не составит от слова совсем. Он хоть и выше на полголовы, и крупнее, но я очевидно сильней, так что без вариантов.

Заводит в кухню, где света тоже как в заднице, подводит к мойке и резко разворачивается.

— Вот.

Не успеваю затормозить, но на то и был расчет, очевидно. Разве что не врезаюсь. Оказываюсь так близко, что вижу расплавленное золото на дне зеленых глаз. Чертовски красивых глаз. Длинные ресницы трепещут, как у экранных див зари кинематографа, и, кажется, чувствую его дыхание на коже. Словно в замедленной съемке наблюдаю, как невольно покусывает пухлую нижнюю губу, будто приглашает и едва заметно склоняется.

— Что вот? — спрашиваю в самый последний момент, когда поцелуй неизбежен.

Растерянно хлопает глазами, по инерции подается вперед, натыкается на мой прищуренный взгляд и замирает.

— Либо показывайте, что у вас опять стряслось, — подчеркиваю слово «опять», — либо я ухожу.

— Боитесь, — констатирует, а не спрашивает и насмешливо приподнимает брови.

— Скорее, раздражен, — равнодушно роняю в ответ.

— Я вам не нравлюсь, — чуть улыбаясь.

— В точку. Рад, что мы все выяснили. Итак?

— Уронил кольцо, — сдается сразу, кивает на мойку, отступает и приваливается к ней бедром.

— Классика жанра, — хмыкаю. — Емкость дайте какую-нибудь. Ковш, ведро, кастрюлю, — терпеливо перечисляю, видя, что пацан завис.

Отлипает от мойки, и я наконец-то могу открыть дверцу. Опускаюсь на корточки, оглядываю сифон и пробую отвернуть нижнюю часть колбы. Латунное кольцо затянуто на славу, но постепенно оно сдается, и скоро ливанет на руки. Протянутый сотейник как раз кстати, но совершенно некстати застывшие слева длинные ноги в белых брюках. Снова приваливается задом к краю мойки, так что при любом движении задеваю плечом тренированные бедра. Работу делаю на автопилоте, ведь глаза помимо воли цепляются за вид слева, и мысли уносит сразу. Тоже налево. Потому что на сопляке нет трусов, а штаны прозрачные, как марля. Потому что сквозь них вижу напрягающийся подрагивающий член. Потому что...

Блять. Вода плещет на руки вместе с остатками салатных листьев и прочей требухой. Мерзость. Скидываю все в сотейник, туда же с мелодичным стуком падает искомое кольцо — ободок из белого золота с тонким желобком по центру. Вылавливаю его и, не глядя, протягиваю хозяину, вытираю руки, закручиваю колбу. Но по-прежнему вижу только длинные ноги. В отвратительно охуенных фантазиях уже давно оглаживаю их от колена до бедра и вниз, до лодыжек, и закидываю себе на плечи.

— Спасибо, — выдыхает.

И оно накладывается на картинку в моей голове. Шарахает возбуждением. Сильным. Удушливым настолько, что с трудом сглатываю, со всей дури затягиваю колбу сифона и резко выпрямляюсь.

— Не за что, — говорю спокойно и тихо радуюсь, что краснеть не умею, ибо повод стоит прямо напротив.

Почти голый и возбужденный, кусает губы и отводит глаза. От него пахнет разгоряченным телом и сексом. Он сам чистый секс. Идеален, чтобы брать его — медленно, быстро, грубо — по-всякому, как захочется. И мне хочется. Как много, блять, мне, оказывается, хочется! Но вместо этого просто разворачиваюсь, тщательно мою руки и подхватываю пластиковый ящик, на этот раз оказавшийся совершенно ненужным.

— Приятного вечера, — бросаю напоследок, скольжу по точеному телу бесстрастными глазами и выхожу из кухни.

Не сразу, но кидается за мной. Слышу, как по полу шлепают босые ступни, и затылком чувствую прожигающий взгляд.

— Постойте, — окликает.

Не слушать. Не слышать. Перед собой вижу только спасительную дверь. Всего несколько метров. Которые преодолеть оказывается пиздецки трудно. Упорно молчу и никак не реагирую. Просто иду. И с удовольствием побеседую с тобой, сопляк, только за порогом квартиры. Ну может, с удовольствием перегнул, но в целом мысль такая. Нахер отсюда. Мне реально надо выбраться, иначе за себя не отвечаю.

— Да постойте же!

Меня хватают за плечо и рывком разворачивают. В следующую секунду я уже прижат к стене и заперт в клетку из его рук. Не скажу, что ждал подобного, но боялся чего-то вроде. Поэтому сопляк сейчас нависает и лихорадочно пытается рассмотреть что-то на моей роже, а не валяется на полу, пытаясь выблевать легкие.

— Еще раз сделаешь так и...

— И что? — не дает договорить.

Закидываю голову, чтобы видеть наглые глаза. Прищуриваюсь.

— Не надо, пацан.

— Чего не надо? — с готовностью и дурацким, каким-то детским вызовом.

— Вот это всего не надо, — говорю пока спокойно и чувствую себя крайне глупо. Никогда особо не любил складывать слова. Как, впрочем, и объяснять взрослому парню, почему не стоит распускать руки.

— Почему? — усмехается вроде, но вижу, неприятно удивлен.

— Потому что бесишь. И игры твои бесят. Не знаю, какого хера тебе от меня надо, но прекращай. Мое терпение не безгранично. Ясно?

Кажется, ясно. В лице что-то неуловимо меняется, вздрагивает всем телом, будто от холода, и решаю не упускать момент.

— И завязывай разносить квартиру на части, слышишь? Этим ты ничего не добьешься. А мне ведь может и надоесть, и я перестану быть любезным.

— Так это вы любезны?

— Да, — отрезаю и считаю, что разговор окончен, но сопляк иного мнения и не дает пройти. Даже от стенки не могу отлепиться.

— Значит, не хотите? — тихо.

Вопросительно приподнимаю брови. В ответ получаю многозначительную усмешку. Именно от нее-то выдержку и срывает с короткого поводка. Выпускаю пластиковый кейс с инструментами и одновременно перехватываю запястье его руки, упертой в стену над моим плечом. Подныриваю под локоть, выкручивая сустав и руку за спину, и прикладываю идиота мордой в венецианскую штукатурку. От неожиданности сначала шипит, елозя щекой по неровной стенке, потом дергается в попытке высвободиться из захвата моих пальцев. В ответ лишь усиливаю нажим, пока не вскрикивает от острой боли в суставе и замирает.

— Хочешь поговорить о том, чего я хочу? — выдыхаю прямо в ухо, разве что только не касаясь его губами. — Я хочу мира во всем мире, чашку крепкого чая и выходной по средам. А еще приходить на работу и не гадать, что же мне сегодня приготовил придурок из 30-А. Меня задрали твои липовые поломки, — чуть сжимаю пальцы на его запястье и чувствую, как вздрагивает. Удовлетворенно киваю. — Хочешь подставиться — подставляйся, но гребаные спектакли будешь разыгрывать для своего ебаря.

Ответа не жду, но вижу, как он коротко и едва заметно кивает. Прикрывает глаза и дышит через раз.

— А если хочу?

Не сразу врубаюсь, о чем речь. А когда понимаю, прошибает миллионами вольт по позвоночнику. Вижу игру насквозь, но дурман от благовоний пропитал пространство насквозь, а ситары резонируют уже где-то под кожей. И телу не объяснишь, что мелкому засранцу просто скучно в золотой клетке. Наваливаюсь на него, грубо вжимая в стену. Одной рукой по-прежнему фиксирую, а ладонью другой беззастенчиво лапаю. Сначала упругую задницу. Вжимаюсь в нее пахом так, что пацан рвано выдыхает и захлебывается воздухом. У меня даже не стоит, но этой маленькой бляди и так хорошо. Трется, елозит, а я лишь стискиваю зубы и хватаю его за член. Мокрый безобразно, чувствую прямо сквозь ткань. Пачкает ладонь. Несколько раз грубо провожу вверх-вниз по стволу и накрываю ладонью тугие яйца. Пацан глухо стонет и тут же зажимает себе рот ладонью, будто нас могут услышать, а по его телу прокатывается волна крупной дрожи.

Мрачно хмыкаю, даже с каким-то сожалением. Сознаю, что могу запросто засадить ему прямо здесь, и он даже не вякнет. Если только собственную задницу растянет передо мной и насадится сам поглубже. Подтверждая мои мысли, крутит бедрами. Признаю, охуенно. Впрочем, за посредственность такие призы, как эта квартира, не дают. Но быть «одним из» и трахать чужих шлюх не предел моих мечтаний. Поэтому пора прекращать. Сжимаю его яйца в ладони, чуть оттягиваю. Уже собираюсь оттолкнуть, но тут он стонет так упоительно, что в глазах темнеет. Хватает горячими пальцами мою руку и сам направляет, тянет вверх, заставляет обхватить липкий от смазки член и задает ритм. Усмехаюсь. Надо будет спросить, каково это — дрочить моей ладонью.

Искусанные губы что-то шепчут. Прислушиваюсь, и волосы на затылке дыбом.

— Рив-вай...

Красноречивее любых слов. Так предсказуем и так доступен. Передергивает. Не от омерзения к нему лично, а оттого, что не понимаю, как можно продаваться. Спать с одним за бабло и умолять другого, чтобы выебал. Отодвигаю и отстраняюсь сам. Рвано всхлипывает и тянется обратно, но осаживаю.

— Прости, я не трахаю мусор.

Не издеваюсь и не хочу его оскорбить. Просто говорю правду, и некого обвинять. А самое мерзкое, что он понимает, сжимается от моих слов, вздрагивает и молчит. Стискивает себя между ног и утыкается лбом в стену.

От благовоний начинает резко мутить, а ситары бьют по нервам. Как выхожу из квартиры — не помню. Четко понимаю, что больше не вернусь сюда ни под каким предлогом. Никогда. И Смит может выставить меня на улицу. Пойму, сам виноват. Уже закрывая дверь, слышу сдавленное:

— Да пошел ты...

                                                                           <center>***</center>
Сегодня просто не мой день, решаю, разглядывая свое отражение в зеркале ванной. Оно не радует. Отражение в смысле, а не зеркало, с ним-то все в порядке, это к морде у меня претензии. Хотя она тоже ни при чем. Дело, скорее, в одном тощем ублюдке, не сумевшем вовремя уйти от глупого и предсказуемого удара. Присматриваюсь к рассеченной брови и прикидываю, нужны ли швы. Кровища остановилась, но рана выглядит не очень. Кроме того, саднит спину где-то между лопаток, и припоминаю раздолбанный весь в занозах ящик, который сломали об мой хребет.

С досадой цыкаю, но винить, кроме себя, некого. Последний бой был явно лишний, однако, мудозвон в байкерской коже выбешивал до ебаных чертей. Как и каждый, кто решает, что уложит бледного заморыша одной левой. Каждому перебитый кадык на вечную память. А мне раскроенная бровь. Сплевываю в раковину. Я чертовски зол. И не подпорченная красота тому причиной, о нет, нельзя испортить то, чего не было отродясь. Впрочем, некоторые рискуют называть слова «тонкое» и «смазливое», говоря про мое лицо. Тонкое — да, пожалуй, черты тонкие. И резкие. Смазливое... Хах. Возможно. Было когда-то. Лет двадцать назад. Но жизнь, мертвый взгляд и синяки под глазами существенно испортили пейзаж.

Ладно, нахер, о чем я?..

Да, не в красоте дело. Так вот. Не могу я с убитой нахрен рожей ходить по квартирам жильцов. Скажете, не убитая и не нахрен, а всего лишь рассеченная бровь. Но для респектабельных законопослушных жильцов элитки это ебаная резня бензопилой. Нехорошо вышло.

Пока любуюсь своим отражением, не замечаю, как настырно светится экран смартфона. Врубаю громкую связь, походу, на последнем звонке и последнем же издыхании терпения Смита.

— Чего тебе еще? — цежу сквозь зубы. У меня настроение тоже не ромашками срать.

— За личико переживаешь? — ржет в трубку, старая сволочь.

— Именно, — хмыкаю. — Мне нужен выходной. А лучше два.

— Как же мои жильцы без тебя, — сокрушается Смит.

— Переживут. Выплатишь компенсацию из той кучи бабла, что ты поимел на сегодняшних боях. Благодаря мне.

— М-м, — тянет Смит довольно в трубку, и понимаю, что выходные в кармане. — Ты великолепен, Ривай, — произносит он вдруг. Голос медовый, точнее определения не подобрать. — Другого такого бойца нет. Я бы с удовольствием поменял тебя на кого-нибудь посимпатичней и посговорчивей, но круче тебя нет. Ты знаешь, что ты великолепен? — продолжает стебать Смит.

— Наверное, зашивать, — меж тем решаю я, слушая его вполуха, впрочем, как всегда.

— А?

— Зашивать, говорю, — повторяю громче.

— Кстати, о зашивать, — вдруг спохватился Смит. — Что у вас произошло с Эреном?

— С кем? — даже оторвался от созерцания своей рожи и недоуменно уставился на телефон.

— Твоя личная заноза в жопе, — поясняет Смит.

— Тебя вроде Эрвином зовут, — фыркаю.

— Очень смешно, — его восторгу нет предела. — Но я про 30-А.

Точно, киваю сам себе. Просто гораздо привычнее называть его сопляком и малолетней блядью. То, что у него есть имя, совсем вылетело из головы.

— А что ты хочешь услышать? — спрашиваю осторожно.

— Да ничего особенного. Просто раньше он тебя каждый день вызывал... — выжидающе молчит.

— Нажаловался, что ли? — решаю, что не хочу играть в эти игры и иду напролом.

— А было на что? — оживляется Смит.

— Нет, — отрезаю сразу. Не говорить же ему, в самом деле, что бросил пацана со стояком и что тот сам виноват.

— Тогда сейчас почему тишина? — не унимается Смит.

— Может, он уже разломал все что можно, а я починил, об этом ты не думал?

— Ты на него не обижайся, — вдруг произносит Смит совершенно другим голосом. — У него бывает... Кстати, присмотрись к пареньку.

— Че, блять?! — умел бы взвизгивать — взвизгнул. — Ты щас про что?!

— Про то самое, — усмехается. — Он хороший пацан.

— А тебе откуда знать? Пробовал? — выплевываю с такой внезапной злобой, что Смит на несколько секунд удивленно замолкает.

— Типун тебе на язык, — произносит наконец. — Я его с пеленок знаю. С отцом его были друзьями и теперь... приглядываю за Эреном.

— Хуево приглядываешь, — огрызаюсь, но как-то уже без энтузиазма.

Информация, что Смит знал родителей сопляка, поражает, но признавать не желаю. Вообще не желаю говорить про шлюханутого мальчишку. Смит что-то вещает, а я не могу избавиться от странного ощущения, которое не хочет поддаваться классификации. Подумаю об этом завтра, решаю наконец и прислушиваюсь к Смиту.

— ...так что вот так. И мне было бы спокойней, если бы ты...

— Если бы я что? — сарказм, кажется, зашкаливает. — Трахнул его?

— А что? — хмыкает Смит.

— Херовая ты сваха, вот что, — почему-то противно оттого, что за пацана решают. — У него, кстати, и без меня ебарей предостаточно, — добавляю и разве что язык себе не откусываю. Надо же так спалиться. Но Смит пропускает мимо ушей.

— Да какие это еб... тьфу ты, черт! С тобой нормально вообще разучился разговаривать! Видел бы ты его приятелей. На их фоне даже ты прекрасная партия.

— Ну спасибо.

— Всегда пожалуйста. Присмотрись к нему. Он, правда, отличный парень. Пошел только по кривой дорожке. Жизнь свою в нескончаемый гей-парад превратил, ни цели, ни принципов. А ты... ты правильный, Ривай, и...

— Ты не только сваха херовая, но и опекун так себе, — обрываю его откровения.

— Я не опекун.

— Да плевать мне кто ты. Хоть фея-крестная.

— Я серьезно, Ривай.

— Очень надеюсь, что нет, — обрываю. — Я воняю и устал как собака. Все что мне сейчас нужно, это душ и постель, а не слушать твой бред. Так что кладу трубку.

И прежде чем он успевает хоть слово возразить, нажимаю на отбой и вообще вырубаю телефон. Замечаю, правда, массу сообщений и пропущенных звонков, но предпочитаю, чтобы этим занялся Смит. Я выжат, реально. Даже решаю не ехать в клинику зашивать бровь, а просто заклеить. В аптечке должен быть синтетический клей как раз на такие случаи. В конце концов, на мне всегда все заживало как на собаке, и это заживет. Тянусь за аптечкой и морщусь от едкой боли в спине. Стягиваю толстовку и, извернувшись перед зеркалом, разглядываю жуткую ссадину между лопаток. Охуенно. От души. Запекшаяся кровь, синячина в полспины и занозы бонусом. Еще один привет от мудозвона в коже. Ох, не надо мне было ввязываться в этот бой. С другой стороны, Смит целиком отдал мне ставки, и это греет. Счет на подставную шестерку растет, срок досрочного освобождения убывает, и совсем скоро смогу послать нахер и надзирателя, и Смита, и настырного сопляка из 30-А.

Эрен. Невольно называю его по имени вслух. Повторяю до тех пор, пока оно не сливается в сплошную мелодичную дробь. Как жемчуг по полу. Фыркаю, копаюсь в аптечке, закидываюсь контрафактным обезболивающим Смита. Вообще, я не сторонник таких вещей, хотя знаю, что большинство их жрет пачками еще перед боями, чтобы боли не чувствовать. Мысли же все возвращаются к сопляку. Надо же, Эрвин у него что-то вроде опекуна. В жизни бы не подумал. Может, и квартира вовсе не подарок от любовника? Может, это добрый фей расщедрился? Да как бы там ни было, решаю, что не в квартире дело, а в мерзком характере и блядской натуре. Выдрать бы его по распрекрасной заднице, чтобы сесть не мог пару дней. Быстрее в ум войдет. Против воли перед глазами возникает округлая задница с ямочками по бокам. Не видел ее, но на ощупь она именно такая. И ей очень идут широкие румяные полосы, хаотично ложащиеся на кожу под хлесткий свист ремня. Впрочем, не даю фантазии разыграться. Ни разу не врал пацану, когда сказал, что не трахаю мусор. И дрочить на него не собираюсь. Можете называть это принципами или еще какой хренью, смысл не изменится. И дело тут вовсе не в доступности, хотя и она отталкивает. Просто не стоит вести себя как оборзевший кусок дерьма, способный предъявить только деньги и гонор. Ведь за ними ничего нет. Пустота. И я скорее предпочту снять шлюху в баре, зато честно и без прикрас.

С этими мыслями лезу в душ и наконец смываю с себя вонь, кровь и даже воспоминания сегодняшнего дня. Горячая вода всегда действует на меня умиротворяюще. И на какое-то время согревает ледяные пальцы, хоть и чертовски щиплет распаренную рану на спине. Это неприятно, но сейчас реально посрать. К тому же скоро пройдет, уже чувствую, как таблетки начинают действовать. Утыкаюсь лбом в прохладную кафельную стену и подставляю загривок лупящим струям. Самое то для перегруженных мышц, поэтому блаженно жмурюсь и покрываюсь мурашками от пяток до макушки.

Однако, и тут не оставляют в покое. Телефон отключен, но вот в дверь кто-то названивает с завидным упрямством. Не спешу в надежде, что неизвестному идиоту давить на кнопку звонка надоест раньше, чем мне придется вылезти из душа. Не тут-то было. Отлипаю от нагревшейся стенки, выключаю воду и хватаю полотенце и наскоро вытираюсь. Натягиваю домашние штаны, хватаю первую попавшуюся светлую футболку, как всегда, с длинным рукавом, и иду в прихожую. Свет не зажигаю, а когда смотрю в глазок, медленно выпадаю в осадок, и желание раскроить себе голову о выступ стены за плечом становится почти непреодолимым. Но вместо этого просто отпираю замки и приоткрываю дверь.

На пороге в полутемном — ради экономии — коридоре он, моя личная заноза в жопе, как недавно выразился Эрвин. Стоит и смотрит с угрюмым вызовом. А я начинаю медленно жалеть, что живу в этом же доме.

— Ну? — из коридора тянет холодом по босым ступням, поэтому не выдерживаю первым. Да, не уважаю холод. Терплю, не более.

— Ты одного меня игноришь или как?

— Только сегодня или в принципе? — окидываю его равнодушным взглядом, но, должно быть, он слышит в моем голосе издевку и сразу вскипает.

— Не только! Я Эрвину пожалуюсь, что ты не хочешь...

— Да пошел ты вместе со своим Эрвином, мелкий гаденыш, — отвечаю скорее устало, чем зло, и собираюсь эффектно захлопнуть дверь прямо перед его вздернутым носом, но он со своей стороны ударяет в нее пятерней.

— Меня зовут Эрен!

— Параллельно.

Смотрит странно. Он вообще странный, вдруг понимаю сейчас. То ли последствие разговора со Смитом, то ли так было всегда и просто не замечал, просто как лампочку включили. Но суть в том, что не хочу этого замечать. Не задались мне его странности, вот нахуй не упали ни разу. И его лихорадочно блестящие глаза тоже не задались, и то, как отчаянно цепляется ими за мой пустой взгляд. Он ведет странную игру, делает новые ходы, а я слишком устал, чтобы разбираться в этом дерьме. Но тем не менее сдаюсь.

— У тебя что-то случилось? — спрашиваю и наблюдаю, как отрывисто качает лохматой головой. — Тогда чего? — снова задаю вопрос и жду ответа целых пять секунд.

— Ты не отвечал, — совсем тихо и совсем другим тоном.

— У меня выходные, — произношу нехотя и, кажется, оправдываюсь? Блять, чувствую себя капитаном школьной команды, обесчестившим и бросившим черлидершу, которая сейчас стоит на моем пороге и вот-вот расплачется. — Все вопросы через Смита.

— Я не про сейчас, — срывается у него вдруг и он замирает, обалдев от собственной смелости. В глаза больше не смотрит, а под загаром отчетливо проступают пятна румянца. — Я вообще.

Невольно вскидываю брови, но он просто продолжает стоять на пороге и пялиться себе под ноги. И то ли вид его жалкий, то ли еще что отключает мне мозги. Вздыхаю и отступаю в квартиру, давая ему пройти. На душе скребут не то что кошки. Крысы. Знаю, что пожалею, уже жалею, однако, поздно. Вытаращивается на меня и мнется в нерешительности, не ожидал, ага. И смотрит, словно я маньячина, распахнувший перед ним дверцы проржавевшего фургончика с продавленным матрасом в глубине.

— Заходишь, нет?

Быстро переступает порог и замирает у стены, в темноте прихожей, пока запираю замки. Кажется, даже вдохнуть лишний раз боится. И следует по пятам, когда иду в гостиную. Затылком чувствую его взгляд, чувствую, как он скатывается вниз, и каждый момент готов к тому, что меня опять схватят и швырнут к стене. Молюсь всем чертям в аду, чтобы сопляку хватило мозгов не делать этого. И выдаю медаль за благоразумие.

К счастью, коридор в моей квартире не такой километровый, как в его, и мы заходим на кухню. Включаю свет, разворачиваюсь и понимаю свою ошибку. Не в смысле, что развернулся лицом к пацану, а в смысле, что зажег свет. Совсем забыл про свою разукрашенную рожу и теперь с досадой наблюдаю, как скуластая физиономия напротив бледнеет.

— Кто тебя так? — едва слышно. Невольно вскидывает руку, чтобы коснуться рассеченной брови, но мой взгляд не обещает ничего хорошего. Поэтому рука опускается.

— Считай, что упал, — недовольно морщусь.

— На чей-то кулак? — вскидывает брови.

— М-м, а ты не такой идиот, каким кажешься, — кривлю губы в подобии усмешки и киваю ему на стул. Он, конечно, садится, но отставать даже не собирается, а засыпает вопросами пока ставлю чайник.

— На тебя напали?

— Вроде того.

— В полицию звонил?

— Нет.

— Тебя поэтому не было сегодня?

— Не поэтому.

— Тебе надо к врачу!

— Не надо. Угомонись.

Последняя фраза получается злой и даже грубой, но извиняться не собираюсь совершенно. Просто одариваю хмурым взглядом. Понимает сразу и замолкает. Тянусь за жестянкой с чаем, выходит крайне неудачно. Ткань на спине задевает рану, и та тут же отзывается ядреной болью. Выходит, рано обрадовался волшебным таблеткам? Или это занозы глубже вошли под кожу? Невольно шиплю сквозь зубы, для сопляка же это призыв к действию. Подскакивает, как щенок, и кидается ко мне прежде, чем успеваю остановить.

— У тебя кровь! — голос дрожит от напряжения, но глазищи смотрят решительно. Отчаянно, даже сказал бы. Блять, с ним теперь проблем не оберешься. Все это мелькает в голове за доли секунды, пока острые иглы растекаются по нервным окончаниям. — Я отвезу...

— Да уймись ты, — выдавливаю. Спину саднит, будто под кожу стекла битого накидали. — Просто царапина. И не верещи, уши закладывает, — выкручиваюсь из его цепких ручонок, но он не пускает. Цепляет пальцами футболку и тянет вверх. — Че за нахуй ты творишь?!

— Дай посмотрю!

— Ты врач?

— Нет, но...

— Тогда вопрос закрыт.

Наконец, вырываюсь не без труда. Адово устал, настолько, что даже не врежу мальчишке за наглость. Молча киваю ему на стул, завариваю многострадальный чай и грохаю на столешницу пару кружек. Чертова ссадина теперь дает о себе знать чуть ли не каждую секунду. И это в сотню раз противней, чем та же рассеченная бровь — рожей-то я не шибко шевелю, в отличие от спины. Но плевать. Завтра займусь, сегодня уже финиш, все. А спать отлично могу и на животе.

Разливаю крепкий чай, пододвигаю кружку к пацану, и он обхватывает ее нервными пальцами, потом совершенно по-детски дует и также шумно хлюпает. Дать бы подзатыльник, но, опять-таки, плевать. Так и пьем чай в тишине. Ну как в тишине. Моя заноза продолжает дуть в кружку и хлюпать чаем, стучать донышком по столу и периодически вздыхать, как больной лось. Похоже, совсем не рисуется, сидит ссутулившись, иногда зыркая из-под рваной челки. Таким он мне нравится гораздо больше. Хотя стоп. Никаких «гораздо» и «нравится». Просто таким его терпеть в разы проще. Не знаю, как насчет женщины, что должна молчать в присутствии мужчины, но вот сопляку действительно лучше молчать. Всегда. Ему идет быть застывшей красивой картинкой. Как глянцевая обложка дорогого журнала, хмыкаю про себя. Молчаливый, завлекающий и пустой. И это так чертовски верно. Мы же не ждем невъебенной духовной глубины от модели. Как впрочем, и отрицаем при очевидном наличии.

Блять, ну что за хрень, а? Сам себе поражаюсь и поскорее списываю тупую пафосность на действие запрещенных анальгетиков, которыми закинулся еще в ванной. Передергиваю плечами и чувствую, как по спине тяжело сползает капля. Надеюсь, что пота, хотя мне ни капли не жарко.

— Вкусно, — вдруг произносит картинка, чуть покусывая и без того покрасневшие от горячего чая губы. — Спасибо.

— Обращайся, — отвечаю прежде, чем соображаю, как оно звучит со стороны. Твою ж мать. Точно волшебные колеса Смита виноваты.

— Непременно, — усмехается в ответ. — Я всегда больше кофе любил, — добавляет внезапно.

— Большинство любит кофе, — соглашаюсь как-то отстраненно.

— Не желаешь быть как большинство? — спрашивает как бы между прочим, но его выдает пристальный пытливый взгляд из-под каштановых прядей.

— Не усложняй. Я просто люблю чай.

Скрывает улыбку за ободком чашки, а мне почти жаль. Его улыбку на публику я видел, редкое зрелище, признаю. А вот эта, должно быть, просто охуенна.

— Знаешь, тебе идет белый, — внезапно выдает пацан, чем застает меня врасплох. — Я про футболку, — поясняет он, видимо, неверно поняв причину моей отпавшей челюсти. — Ты все время в черном и в сером, а сегодня нет.

— Схватил первое попавшееся, когда ты высаживал мне дверь.

— Ничего я не высаживал, — заявляет нагло, но врезать все не хочется.

Мистика, не иначе. Продолжаю допивать свой чай, чувствуя, как накрывает оцепенение. Так всегда бывает после выброса адреналина, а его сегодня было предостаточно. И если бы не настырный сопляк, я видел бы уже десятый сон. А так, подпираю щеку ладонью и смотрю в почти непроницаемую темноту за кухонным окном. Совсем упускаю из вида своего внезапного гостя, который, оказывается, мягко соскользнул со стула и отнес свою чашку в мойку. Приятно удивлен, ровно до тех пор, пока не понимаю, что он стоит за спиной.

— Не порть вечер и мое о тебе впечатление, — произношу устало и верю, что послушает.

— Да ничего я не порчу. Просто хотел сказать, что твоя футболка пропиталась кровью.

— Волшебно. Сядь и не маячь за спиной. Бесишь.

— Блин, ну почему ты такой упертый, а? — в голосе легкий упрек и ни капли капризных или истеричных ноток. — Да, я не врач, но раз ты отказываешься от клиники, почему бы не разрешить мне хотя бы обработать рану?

— Аптечка в ванной, — сдаюсь сразу и без боя. Устал.

Пацан чудно реагирует. Давится воздухом, видимо, собирался возмущаться и качать права до последнего и не ожидал, что уступлю. Поэтому радостно срывается с места, пока я не передумал. Слышу легкие шаги и щелчок выключателя. Странно слышать еще кого-то в своей квартире. Непривычно. У меня никогда не было друзей или отношений. И сопляк, грохочущий чем-то в моей ванной, по сути, второй человек после Смита, переступивший порог этого жилища.

Возвращается, наконец, с аптечкой. У меня это такой огромный бокс, забитый всем, что может пригодиться — от аспирина до скальпелей. Вторым заходом притаскивает небольшую миску с водой.

— Пересядь туда, — тычет на другой стул, сзади которого ставит табурет. — И придется снять футболку.

Улавливаю в его голосе скрытую усмешку. Вот гаденыш. Чую, только на это и рассчитывал. Встаю и приваливаюсь задом к столу.

— Знаешь, я передумал, — отвечаю на это невозмутимо.

— Ну не-ет, — тянет почти ехидно, но с совершенно невинной рожей. — Или ты смущаешься? — округляет глаза в притворном удивлении.

— Допиздишься сейчас, — кидаю беззлобно, однако, уступать пока не собираюсь. Из вредности, что ли, не пойму, или что?

Тянет совершенно невозможную лыбу, за которую хочется придушить сразу и без рассуждений. Не делаю этого только потому, что спину действительно надо спасать.

— Да ладно тебе, — очередная улыбка. — Ты вот видел меня без футболки, и ничего.

— Пф-ф. Я тебя и почти без штанов видел, и че?

— Вот видишь! — восклицает так радостно, что с ужасом узнаю нотки Смита в интонациях. А еще он совершенно не смущается, будто раздеваться перед посторонними мужиками у него за правило. Хотя почему, собственно, будто.

— Чего-то не въезжаю в твою логическую цепочку.

— Ай да ну тебя, — наконец не выдерживает сопляк и шагает ко мне вплотную.

Отлично, давай поиграем. По-прежнему стою, прислонившись к столу, и наблюдаю, как он замирает передо мной в нерешительности. Даже губы кусает и хмурится.

— Че, не знаешь, как мужика раздеть? — не могу удержаться, чтобы не подъебнуть.

— Заткнись!

Вспыхивает внезапно, хватается за край моей футболки и тянет вверх, словно пытается что-то доказать. Выходит грубовато. Многозначительно хмыкаю и послушно поднимаю руки, позволяя высвободить их из длинных рукавов. Когда изгвазданная кровью тряпка отлетает куда-то в сторону, с мстительным удовольствием вижу, как пацана охватывает непонятное смущение и растерянность.
Впрочем, вовсе не потому, что я почти голый перед ним. Хотя, конечно, и это. Но очумевший взгляд расширившихся глаз мечется по моим плечам и рукам, а я тихо хмыкаю. Обычная реакция, уже привык — сопляк не первый оторопел. Собственно, поэтому и ношу на работе футболки с длинным рукавом, оберегая нежных жильцов от шока.

Ну да, у меня забиты обе руки и плечи. Не особо горжусь этим, но сделал по молодости да по дури. И теперь два черно-коричневых дракона спиралями обвивают руки от запястий до плеч, а открытые пасти скалятся уже под ключицами. Наверное, эффектно, не знаю. Но судя по обалдевшей физиономии напротив — однозначно. Вижу, как нервно дергается кадык на загорелой шее, а между приоткрытых пухлых губ алчно выглядывает кончик языка.

— Эй, штаны не обкончай, — хмыкаю и приподнимаю бровь.

Вздрагивает, ошпаривает взглядом — влажным, глубоким и темным.

— Размечтался! — привычно огрызается, но голос странно ослабевший и с хрипотцой. Совсем как тогда, у стены в его квартире.

— Кто еще размечтался, — пожимаю плечами и седлаю стул, скрещивая руки на спинке.

— Блять... — тихо вырывается у него, когда видит ссадину, и слышу, как устраивается позади меня.

— Бывало и хуже, — отмахиваюсь. — Давай, делай, что нужно, и разбегаемся.

Ничего не отвечает, зато слышу плеск воды, и спины осторожно касается губка, аккуратно промакивает ссадину и исчезает. И так по кругу — плеск, невесомые прикосновения и снова плеск. Потом накрывает чем-то, что впитывает воду, а следом кожи несмело касаются теплые пальцы. Приятно настолько, что пиздец. Не вынес бы, будь у него холодные руки, как у меня. А так — просто забирает от удовольствия, даже мурашками покрываюсь и на всякий случай стискиваю зубы.

— Тут занозы, — произносит едва слышно, — пиздец, просто поленья целые... Да что с тобой делали-то?! Ты голый, что ли, был?

— Неважно, шевелись, давай.

Ну собственно, почти голый, да. Уже снял мокрую от пота футболку, когда нарисовался тот мудак. Поэтому просто отшвырнул вонючую тряпку и снова полез в драку.

Меж тем на спине шипит и пенится антисептик, сопляк грохочет какими-то железками, понимаю, что пинцетом. Передергиваю плечами, чувствую боль уже отголосками, поражаюсь, как внезапно забирает, и сдавленно выдыхаю.

— Потерпишь? — почти в ухо и так сексуально, что опять иду крупной дрожью. Сука.

— Ты мне жопу, что ли, рвать собрался? Это просто занозы, мать твою. Обойдусь без прелюдий.

Злится. Чувствую по дыханию и по тому, как мне в спину вгрызаются игла и пинцет. Но запал этот у пацана быстро проходит, и движения становятся аккуратными и мягкими. Даже слишком мягкими. Понимаю это слишком поздно из-за усталости и чертовых таблеток Смита. Впрочем, справляется добровольный доктор довольно быстро и, судя по ощущениям, неплохо. Поэтому не успеваю додумать мысль про «мягко». Только ощущаю, как ладони скатываются на бока. Придвигается чуть ближе, и спину обжигает теплом его губ.

— Вот это, блять, что сейчас было? — спрашиваю тихо, но сопляк даже не думает прекращать. Пересчитывает губами позвонки, сползая недопустимо низко, а пальцы все так же невесомо, но чувственно гладят мой живот и ползут выше. — Сам перестанешь или мне заставить?

Ответа ожидаемо не получаю. Вместо этого он быстро соскальзывает с табурета и оказывается на коленях перед моим стулом. Красивый, гибкий и бесшумный, как змея, отмечаю про себя. Инстинкты вовсю вопят про опасность, но зеленые глаза убаюкивают ядовитым дурманом. Слишком красивые, как омуты глубокие. Таких не бывает в природе, верно ведь? Нет сил отодвигаться, даже подбородка не поднять со скрещенных рук. Касается их кончиками пальцев, очерчивает контуры татуировки. А я молчу и только слежу за гребаным калейдоскопом эмоций на смазливой физиономии. Все, от восхищения до вожделения, сплетается и сменяет друг друга в непрерывном движении.

Тянется куда-то и ухватывает что-то на ощупь. Осторожно прыскает антисептиком на бровь, аккуратно стирает убежавшие капли и берется за пластырь. Смотрит прямо в глаза, едва заметно улыбается и рвет упаковку зубами, а у меня пиздецки ёкает все внутри. Потому что мысли совсем не об упаковке с пластырем, мать вашу. И не хватает сил сказать, что в аптечке есть синтетический клей. Да и плевать, собственно.

Стягивает рану, едва касается губами брови и замирает, и смотрит не моргая. Опять тянется, только на этот раз не за пластырем или прочей херней. Обдает адовым жаром, когда понимаю — к губам. Сопляк бесит до зуда. Не сейчас, в принципе. Сейчас же понимаю, что хочу. И рот его блядский, и задницу такую же блядскую. Мне даже нет дела до того, насколько она разъебана. Просто хочу его, вот такого шлюханутого. Красивую картинку, пахнущую перцем и гранатом. Разве не могу себе позволить?

Не могу. Каким бы он ни был сейчас, это ненадолго. Дурная избалованная натура всегда возьмет свое. А главное, по-прежнему не понимаю, зачем ему именно я. Для развлечения он слишком далеко заходит. Или как раз так и развлекаются в золотых клетках? С чернорабочими, с садовниками, с мусорщиками, типа в лучших традициях увлекательного порева с сюжетом. Не хочу. Мне не нужна чужая игрушка, и сам быть игрушкой не желаю. Понимаю это, когда между нашими губами долбаные сантиметры. Удерживаю его взглядом, и он не решается преступить черту. Смотрит умоляюще, и в глазах мой личный ад. И вот он, тот самый миг, когда его срывает. Зрачки затапливают радужку, и на свободу вырывается чистое безумие без примесей.

— Эрен, нет.

Кажется, впервые называю его по имени, и есть в этом что-то неправильное. Он же запинается об собственное имя, и это дает секунду отпрянуть. Одновременно у него звонит телефон, но куда там. Вскакивает на ноги, и я следом. Естественно, не вскакиваю, а еле поднимаюсь, потому что уже накрыло всем и сразу — анальгетиками и пацаном. На счастье, противная трель не смолкает, и очень вовремя рушит то, что могло обернуться ненужными сложностями.

Наконец, он не выдерживает и хватает телефон. Мельком бросает взгляд на экран и, явно злясь, подносит телефон к уху.

— Я перезвоню, — отрывисто бросает звонящему и морщится, слушая ответ. — Я сказал, не сейчас, Жан! — и мобильник летит на стол.

Как ни в чем не бывало снова тянется ко мне. Серьезно, блять?! Вообще перестаю понимать сопляка. Только что так спокойно послал любовника, словно и не живет за его счет. Хотя, скорее всего, и им он вертит как вздумается. Уверен, так и есть. Становится немного жаль неведомого Жана, которого так крепко держат за яйца. Но со мной этот фокус не пройдет.

— Уходи, — почти не узнаю свой голос.

Физиономия напротив удивленно вытягивается. Сопляк недоверчиво фыркает, улыбается, но улыбка постепенно выцветает, когда до него доходит, что не шучу.

— Ривай...

— Не заставляй меня повторять то, что я уже сказал тебе однажды. С тех пор ничего не изменилось, Эрен.

— Потому что я мусор? — произносит так тихо, что еле различаю. Отступает, словно не верит тому, что слышит. Озирается. Потерянный какой-то, замечаю, как дрожат пухлые губы, и он закусывает их.

— Блять, Эрен...

— Что мне сделать, чтобы ты подпустил к себе?

— Ничего. Ты ничего не изменишь.

Открывает рот и даже набирает воздуха для ответа, но что-то удерживает его. Затем хватает со стола мобильник и выходит из кухни.

Через пару секунд хлопает входная дверь.

Противно. Самому от себя омерзительно до тошноты. Кажется, что может быть проще, чем поддаться искушению. Но я, блять, что, один понимаю, что это ни к чему не приведет?! Мы не одного поля ягоды, и все это дорога в тупик. Простой перепих, чтобы у мальчишки перестало свербить. Но я не панацея от дури в голове, что бы себе там не думал Смит.

Но почему-то чувствую себя полным мудаком. Собственно, потому, что им и являюсь.