Зима в этом году выдалась морозная, снежная — и короткая. Уже в феврале застучала, задробила по жестяному навесу над крыльцом капель, начал сходить снег, и степь за стенами форта покрылась уродливыми проплешинами как кусок белой ткани, по которому рассыпали угли.

Нынешняя Сходка по жребию досталась нам, и караул бойцам казался отдыхом — Резик запряг всех, и мы таскали кирпичи, заделывали прорехи, заново наматывали колючку на стены, чтобы ни у кого и мысли не возникло, что мы тут расслабились. Калая переселилась в мастерскую: чинила старые тачки, по мере сил клепала новые — подлатанные развалюхи Резик планировал впарить через Бена под видом свежака.

Найденные в городе инструменты Калае очень пригодились. В благодарность она подарила Касу моток проводов в оплётке, и Кас в честь подарка где-то пил. Я его ждал до полуночи, потом сказал стене, что он долбоёб, и завалился спать.

Ночь была безветренная, тёплая, как вода в луже. Света хватало: от костров, которые жгли на площади бойцы, и от чужих Солнц, усыпавших небо — словно блёстки на шали Беновой жены.

Сон не шёл — я лежал, таращась на Солнца-блёстки, и каждый раз прикатывался к одному и тому же вопросу. То, что я хотел — я получил, но что, блядь, изменилось?

Отношения с Касом выходили по-прежнему ебанутыми. Он иногда позволял мне кусок себя, но во всём остальном был тем же самым Касом, с которым я ходил на вылазки, зависал в жральне и обменивался колкостями. Можете не спрашивать — я прекрасно понимал, что он всё делает верно, но мне хотелось видеть его другого, как в городе, когда Кас трогал пальцами мой лоб и смотрел странно, будто чем-то передо мной провинился.

Глаза у него тогда были зелёные, яркие: будто согнали ряску с поверхности пруда, и под ней показалась вода, ровная, гладкая, как стекло. А под ряской ничего не видно — одно болото. Я запомнил.

И всё думал: глаза у него выцвели после того, как он умер, или наоборот, полыхнули, когда между нами не осталось тайного и нерассказанного.

В общем, так я ничего и не придумал.

Кас вернулся под утро, упал рядом со мной, обдав запахом ядрёного перегара. Пьяный, он меня раздражал от затылка до пяток, весь, полностью, и я прижал его к себе, надавив ладонью на спину, чтобы и он не трепыхался, и я невзначай не влепил ему по лицу.

А он был невменяемый и с великим скрипом соображал, что мы не в городе, где, кроме нас и диких, — никого, больно кусал мне губы, требуя поцелуя, и я пальцами чувствовал каждый позвонок под кожей, все шрамы и выпуклости — у Каса была родинка чуть выше лопатки, и две на пояснице, как след от клыков.

— Кас, такой ты...

Он влажно выдохнул мне в ухо, и что-то в этом было... извращённо-сладкое, как запах от его волос.

— Такой... не знаю, что я без тебя делать буду. Что на этом свете, что на том.

— И я не знаю, — вдруг сказал Кас — словно и не пил совсем. — Только у меня выбор меньше.

— Какой выбор?

За окном несвязно выясняли отношения два бойца, кто-то на другом конце улицы увлечённо катал бочки; они громыхали, сталкиваясь друг с другом, — а на небе моргали, дрожали звёзды. Того и гляди, начнут гаснуть, медленно, тихо, одна за другой, как старые фонари.

— Кас?

Я ждал привычного, обточенного, словно деталь тачки, «чего», но он мне не ответил — заснул.

Утром Кас не вспомнил наших признаний, и это было к лучшему, потому что объясняться с ним о причинах откровенности у меня бы не получилось. Забыл и забыл — и хорошо, тем более Резик объявил, что Сходка открыта, и отправил бойцов с вестями по фортам.

Первыми притащились волки — въехали в форт с тупыми шутками и зубоскальством, свистнули наших салаг, чтобы те помогли разгрузить тачки с товаром. На нас с Касом волчары таращились настороженно, враждебно, рук не подавали — думаю, встреться мы с ними в поле, а не на Сходке, они нас забили бы всем кланом.

К вечеру нарисовались свины в куртках нараспашку — светили старыми портаками, хвалились новыми, и началась привычная суматоха. Так случалось каждую Сходку — ночью в жральне было уже не разобрать, кто с кем надирается, все свалились в одну кучу, горланили, угощали друг друга от всей души, чтобы потом, в поле, прострелить новообретённому корешу башку.

Почти сразу все разбрелись по своим интересам — боссы со свитами отдельно, торгаши — отдельно, мастера — тоже сбились своим стадом. И только бойцы болтались не пришей кобыле хвост — но бойцам худо от этого не было, они всегда умели находить развлечения на ровном месте.

И я умел, чего скрывать.

Обычно весь балаган длился с начала марта до середины апреля. Времени как раз хватало распределить границы, разобрать все претензии, закупиться припасами и продать барахло.

И здесь мы с Касом уже ничего не решали — пешки среди оборванной пёстрой толпы, ходили неприкаянно, с кем-то выпивали, с кем-то цеплялись языками и особо не стремились что-то решать, на то в каждом клане боссы посажены, то их забота и головная боль.

Так что когда Резик всем собравшимся на площади объявил, что свалка из одних рук переходит в другие, я не ощутил ровным счётом ничего. Бойцы, естественно, подняли гвалт: топали ногами, свистели, орали — наши разочарованно, свиньи воодушевлённо, волки чёрт пойми как — а я стоял и смотрел на небо.

Если забыть, какая херня творится внизу, на земле, то даже затягивает.

Свины, в отличие от волчар, к нам отнеслись ровно, на чужой рейд им всем — от звеньевых до шкетов — было начхать, а полученная на шару свалка так и вовсе привела их в хорошее расположение духа. Они меня то и дело останавливали, дёргая за рукав, спрашивали про ништяки на обмен. Мелочёвка у меня имелась — нарочно собирал её в руинах, как чуял, что пригодится. За бусы для чьей-то жены мне дали шмат сала, отличного, круто пересыпанного солью сала; кругляш синей изоленты, древней, словно наши деды, оценили в семь патронов.

К субботе я стал счастливым обладателем жратвы, курева и боеприпасов. Жратву можно было выменять по второму кругу на что-нибудь ещё, но меня тошнило от чужих морд, так что я решил всё богатство попросту сожрать и уволок Каса на ящики за Резиковой хаткой.

— О, килька, — отметил Кас, когда проткнул ножом первую попавшуюся ему в руки банку и потекла из-под лезвия красноватая жидкость.

— В томате? — тоскливо спросил я.

— В нём. Это ты хорошо урвал.

— А мясных нет?

Кас вздёрнул бровь, будто я был шкетом и подкатил к нему с вопросом, чьи квадрики круче.

— Откуда я знаю? Жри, чё дали, пока черти на халяву не слетелись.

Это Кас говорил верно. Пусть на ящики народ почти не заглядывал — всё-таки рядом хатка босса, а поди угадай, какое у босса сегодня настроение, — но уж если заглядывал, то очень метко. Как, к примеру...

— Здорово, мужики.

...вежливый свин, который попался нам на подъезде к Выселку со своими поросями. Что издалека, что вблизи — обычный свин, в меру упитанный, в меру заросший, с наполовину выбритой головой; у него на лбу, где не было волос, виднелись зажившие вмятины, словно ему намотали колючую проволоку в два ряда и хорошенько её затянули. В принципе могли — и волки, и наши. У бойцов после замесов всегда находятся оригинальные идеи.

И тупые, будем откровенны.

Свин присел на ящик напротив Каса, вытащил из-за пазухи полбутыли самогона. Значится, не просто так нарисовался — базарить пришёл.

— Ну, это... — свин протянул руку, представляясь. — Ной.

Сначала через импровизированный стол к нему потянулся Кас, потом я.

— Хорошее погоняло. Ковчег построил? — с любопытством спросил Кас.

Всё, посыпалась, полетела его свалка в разные стороны — я-то был к таким качелечкам привычен, а вот свин замолчал, пытаясь обдумать вопрос, почесал голову и грудь под жилеткой, но потом всё-таки догадался. Сообразительный боец.

— Папаша сказал, что я в ноябре родился, вот и Ной. Хер знает, про какие ты ковчеги вешаешь, — ответил он, из другого кармана доставая железный раскладной стакан — стакан этот я помнил, потому что лично откопал его на свалке пару лет назад. Удобный ништяк — всегда под рукой и места занимает мало. Можно его вот, например, в кармане таскать, как Ной делает. — А на самом деле в сентябре, мать помнит, но не будет же она с папашей спорить, правильно? Хотя мы и в декабре, и в январе моё рождение отмечаем, всё равно, когда дороги заметает, заняться нечем.

— Какая драма, — ужаснулся Кас.

— Точно, драма, — подхватил свин, разложил стакан и выдернул из горлышка бутылки пробку. — Так что, за ковчеги? Это дома такие, что ли, раз их строят?

— Нет, — Кас, подражая ему, отогнул разлохмаченную по краям жестяную крышку и поставил консерву на середину ящика — угощайся, закусывай, гостюшка дорогой. Ной угощаться не стал — вцепился в эти ковчеги, словно весенний клещ в кожу.

— А что тогда? Тачки? Или насосы какие?

— Ничего. Не вникай.

Кас это произнёс, как босс-заречник тогда — в голосе его равнодушия и презрения было больше, чем камней на земле. Я недоумённо на него покосился и почти сразу же выдохнул. Показалось — Кас старательно вылавливал тонкой палкой рыбину из банки и потому к долгим объяснениям был не расположен. Ной, в отличие от меня, ничего странного не услышал, ловко налил всем самогона и взял кильку пальцами — не заморачивался. И правильно делал, я вам скажу.

— Ну и не буду, — легко отступился Ной, вытер испачканную в жиже руку о штанину. — У нас и без ковчегов проблем хватает.

Свин оказался парнем удивительно простым и приятным — мы с ним болтали ни о чём, обсудили товары, баб и как оборзел у волчар Смотрящий. Под самогон разговор тёк, будто маслицем смазанный — до того справно всё получалось.

— Он потому и борзый, что волки с этими из-за реки какие-то дела обставляют, — со знанием дела пробухтел Ной, захрустел галетой — прилетел на халяву, голубь сизый, и теперь жрал всё, до чего дотягивался.

— Хорош брехать, — поморщился я. На серьёзный базар наш трёп не тянул. — Ещё скажи, что заречники существуют и реально дохлые.

И глянул быстро, украдкой, на Каса — что он сделает, что скажет, но Кас улыбнулся — едва заметно, и глаза его были тёмные, пустые. Как провалы в черепе.

— А смысл мне врать? — возразил свин — не заметил поганой Касовой улыбки. — За жмуров говорить ничё не буду, но кто-то за рекой есть, это факт. На том берегу, выше по течению, какая-то фигулина железная есть, видели по-любому. Так вот, я тем летом катался в патруле мимо — утром фигулина была на своём месте, а ночью, когда мы с Кролом вернулись за пушкой, которую он проебал, фигулина оказалась на этом берегу и были свежие следы от колёс, как у грузовика вашего. Во как. У нас таких нет, и у вас тогда не было.

— Так ты бухой, видать, был, вот тебе и приглючило, — с места определил Кас. Говорил он невнятно, неразборчиво — набил рот килькой и теперь пытался её прожевать. — Мимо реки по сто раз на дню мотаются, и все твою херулину на той стороне видели, а на этой ни разу.

— Я трезвый был, как бочка с солярой, — насупился свин и, помолчав, добавил: — Не, ну хотя тут твоя правда. На этом берегу я фигулины больше не наблюдал, но следов всегда полно. Есть там кто-то, отвечаю.

— Вот это дедукция, с ума сойти, — ехидно заметил Кас.

— При чём тут деды? — вылупился на него Ной. — Я за другое вам рассказываю — слыхали ещё, у волков эта их Тама крышей покатилась? На всех углах звенит, что ты целый рейд угробил, лохматый. Я, понятное дело, не верю — на тупого шакала ты похож, а вот на человека, который с дикими может разговаривать — нет. Ковчеги, деды... — пробормотал он спустя минуту. — Бля, не зря говорят, что ты какой-то совсем головой нездоровый. Без обид.

Кас хмыкнул, покрутил кистью в воздухе — эти слухи начали его забавлять, а вот мне с каждым разом почему-то становилось всё муторнее.

— Сам что думаешь, свинина?

Свинина ответила мгновенно, словно заготовила ответ ещё по дороге к ящикам:

— А я думаю, что волки сами виноваты — пришли бы с миром и ушли бы целыми, потому что так, как мы все живём, жить неправильно. Вот я позапрошлым летом в город тот заглядывал, и никто меня не тронул. Дичи, как и всякая живая тварина, зло чуют сразу, а я зла никому не желаю. Всё же просто.

Если боец хотел удивить Каса ещё больше, то признаю — у него получилось: Кас не донёс кружку до рта, поставил её на край стола и вытаращился на Ноя, как на пёсью призрачную бабу.

— Ты что же, за болотами был?

— Был, — с удовольствием сообщил Ной.

— И видел, что там творится?

— Видел. Оно поначалу страшно, конечно, а потом сойдёт, — заулыбался он — снисходительно, сочувственно. Так бойцы лыбятся, глядя на глупую мелочь — вроде чушь несут, а вроде и забавно. — Дохлым-то уже без разницы, а мне тем более.

— А что ж ты ништяков тогда не собрал, раз сойдёт? — не унимался Кас — снова захрипел горлом, будто оно у него воспалилось и распухло; я его волнение слишком хорошо понимал: наклёвывался конкурент, и нам этот конкурент был не нужен. Если основной поток ништяков пойдёт в кланы из других рук, сядем мы в грязь и уже не отмоемся.

Только Ной становиться нам конкурентом не собирался.

— Не умею их искать, да и не хочу. Я туда приезжал со-зер-цать.

— Пиздец, — сказал Кас.

А я не расслышал, что свин там делал. Со-зер-цал?

Ебучий извращенец.

— Волки плохо дела мутят, а вот босс ваш с головой, — продолжил свин как ни в чём не бывало — даже не заметил, что рассказом своим огрел Каса по затылку, как доской с гвоздями. — Рассуждает как надо.

— Херню он делает, наш босс, — угрюмо буркнул я. — Вот скажи мне, боец, зачем вам свалка?

— Мне она не нужна, — отмахнулся Ной. — Я туда всё равно не полезу. Говорю же — не знаю, как там что искать. Да и остальным она тоже не нужна. Это для статуса типа. И в знак добрых намерений, чтобы наши больно не выёбывались.

— Каких ещё намерений? — поразился я.

— Таких, что сможем договориться, — с готовностью раскидал свин.

— Я с вами, блядь, договариваться не собираюсь, — отрезал я. — Не по законам э...

— А эти законы хорошо делают? — перебил Ной, ударил стаканом по ящику — подпрыгнули бутылка, банка, стаканы. — Вот есть у тебя желание безобидное, никому от него ущерба не получится, а по законам нельзя — кто-то решил, что ему виднее. Почему вот, а?

Действительно — почему?

— Зашкварные у тебя разговоры. Ты с ними на Выселок укатишься, — предостерёг я Ноя. Свин махнул рукой.

— Укачусь, значит. Ничего страшного — на Выселке тоже люди, — он потряс бутылкой, выливая остатки самогона, выпил, занюхав рукавом. — Ладно, мужики, скоро движ начнётся, тогда и договоримся. Бывайте.

Ной размахнулся, швырнул пустую бутылку куда-то за наши спины и исчез за углом. Это мне потом подумалось, что свин-то, по ходу, не свин и тем более не сын возмездия, а такой же заречник, как и Кас — видевший закат мира и ходивший к главному боссу со своим видением, как нужно распорядиться раем.

Но у него не было косичек, одни синие портаки, старые и свежие, ещё не успевшие расплыться. Свин — самый настоящий.

— Охуеть он странный какой-то, — сказал Кас ему вслед.

Если и Кас решил меня удивить, то у него это тоже вышло отлично.

Кас. Назвал. Свина. Странным.

Кас.

Чуете, да?