Если бы месяц назад наша мелочь спросила меня, правда ли, что ночью покойники встают из могил и ходят вокруг форта, клацая сухими челюстями, я бы с места отправил их на хер. Если бы месяц назад кто-то сподобился мне наплести, что я окажусь привязан к мёртвой твари так крепко, что не отдерёшь, то он двинул бы в путь следом за мелочью.

А кого слать теперь, я не знал. Разве что себя — но со стороны это выглядело бы совсем глупо.

Я вам уже говорил, что человек привыкает ко всему. Ну, не я, конечно, первый это сказал, а какой-то тип — но сам факт. К тому, что Кас мёртвый, я привык. Не смирился, просто привык, и мне это ничуть не мешало. И Кас привык, что я всё теперь про него знаю — ему так тоже было удобно, и он думал временами, что живой, а я его не разубеждал.

Касьяновым я его не называл даже у себя в башке — чужое это было имя, непонятное. Оно годилось для старого мира, а мир новый его слышать не хотел и не принимал.

Это, выходит, я себя назвал целым миром — тронулся, не иначе. Потому что настоящему миру было всё равно и на нас, и на людей, к самому главному боссу ходивших. Мы для него ничем не отличались — мясо с разной историей, только и всего.

И рассказы Каса ебанутыми байками я теперь не считал. Оттого было вдвойне странно — Кас получался эдаким мостиком между мной и прошлым, которого я уже не увижу и буду помнить лишь по чьим-то словам, кажущимся бредом. Как хлопающий на ветру брезент в густой темноте.

Было ли мне от этого грустно? Признаюсь, что-то трепыхалось...

Мы об одном с Касом не говорили — о его не-жизни. Я не стремился к подробностям, размышлял сам с собой, пока Кас спал, спрятав лицо у меня под мышкой; и он не открывал мне душу, потому что, наверное, это невозможно — вывернуть себя наизнанку, донести всё так, чтобы стало понятно. Я ведь увижу одно, Кас почувствует другое, и получится ерунда.

Знаете, жить вечно всё-таки неплохо. В раю, где нет свиней и волков, голода и болезней. А у нас здесь жить вечно я бы не хотел — и от таких думок мне становилось нестерпимо жалко Каса, а следом и себя: влетели мы с ним в такую трясину, откуда выхода нет и быть не может.

Это его бессмертие — не щедрый подарок, как поначалу решили бы люди. Главный босс оказался тем ещё шутником и наказание придумал под стать — шатайтесь тут неприкаянными, как жизнь моя качелечки, и делайте что хотите, а в форт я вас больше не пущу, пиздуйте на Выселок. Вам у меня делать нечего, ибо вы разобрали всё на мелкие хуёвины и сочли, что познали суть, а на деле как были дураками, так ими и остались.

Я пытался представить, каково это — вот ты есть, существуешь, и вокруг тебя все умирают, кто-то сегодня, кто-то через десяток лет. А ты остаёшься, и тебе заново приходится запоминать другие имена и лица, заново привязываться и опять отрывать от себя кусок, и опять запоминать и привязываться, забывать и отрезать, пока не останется обрубок под самый корень. Вечное хождение по кругу. Я бы, наверное, сошёл с ума — как Кас. Он ведь действительно был ненормальный — и я понимал почему.

И о другом думалось — вот я такой же, как и все люди, которые со своим видением никуда не лезли, меня не наказывал главный босс скитаниями без конца и края. И когда-нибудь я умру, а Кас и дальше будет таскаться по земле, развешивать свои байки о том, как раньше было лучше, и найдёт уже другого Джея, и о нём будет заботиться, забыв про всё, что было...

Я так решил — буду подыхать, выстрелю Касу в голову, чтобы никуда он от меня не делся. Никаких претензий от главного босса — это я притащил Каса к нему в форт, если что. А не поможет, то и ладно. Кому он будет нужен без головы, кроме меня.

Руки у Каса заживали почему-то долго, и корпел над ништяками практически я один. Отдавал должок, хотя работа была почти не в тягость — вышибала из головы ненужные мысли, а потом я совсем перестал заморачиваться откровениями. Кас опять стал для меня просто Касом, как всегда и было, и нас обоих это полностью устроило.

О том, как мы затаскивали в кузов грузовика генератор, можно было сочинить целую байку, но мне было не до историй, а влезший помогать Кас содрал подсохшую корку на ранах — сквозь грязь бинтов выступили яркие алые пятна — и опять оказался за бортом событий.

— Горело тебе, что ли? — с раздражением спросил я. Очень хотелось то ли дать ему по роже, то ли поставить раком прямо здесь, у грузовика, и выебать, не раздевая.

Скорее, всё же второе.

— Горело, — отозвался Кас и протянул мне руки, чтобы я заново их перевязал. Он моих мыслей не знал, и я протирал сочащиеся сукровицей пальцы самогоном, перевязывал обрывками какой-то старой рубахи в красную клетку. — И так мы тут засиделись, а руки — что руки? Не голова.

И поправил намотанный в три слоя шарф. Не голова, да...

Когда мы погрузили всю добычу, я ощутил себя раздавленной улиткой без панциря, комком размякшей грязи, и не смог возразить Касу, когда он попросил меня перегнать «Урал» к железнодорожной линии и ждать его там.

— Забыл что-то?

— Забыл, — улыбнулся Кас, стёр запястьем грязь с моей щеки. — Езжай давай, я быстро. И окна закрой, чтоб дикие не просочились. Мало ли...

Управление в грузовике было непривычным — без Каса и его советов я вряд ли бы разобрался. Хотя и с советами выходило не лучше, не было здесь лёгкости наших тачек, руль проворачивался с натугой, и грузовик мне напоминал норовистого хищного зверя, который разорвёт тебя, стоит оставить его без контроля хотя бы на секунду.

Но у меня получилось. Я подъехал к насыпи, шаркнув попавшей под колесо арматурой по щебёнке, осторожно затормозил — и ждал. Ждал долго — Кас появился лишь к закату, прыгнул в кабину и закинул руки за голову, развалившись на сиденье.

— Я им ретранслятор разъебал, — радостно сообщил он.

— Что-что ты сделал? — спросил я.

— Ну сломал ту штуку, которой можно дикими управлять, — объяснил Кас.

— На кой хрен? — Этот поступок-хохлому я так и не понял — выглядел он как выстрел в ногу перед вылазкой, чтобы и себе, и бойцам всё испортить.

— На такой, что если заречники захотят нас прижать, то обломятся. Дошло?

— Но так и ты теперь обломишься.

— Да и плевать я хотел, мне оно не надо. Пусть живут сами, как умеют.

Кас потянулся ко мне, выудил из кармана фляжку и хлебнул самогона. Руки у него мелко-мелко тряслись — от волнения или от боли, он не сказал. А я с расспросами отправился на хер мгновенно — обсуждать со мной какой-то ретранслятор Кас не захотел.

Нет так нет, я настаивать не стал.

От пахнущих пожарами шпал наш грузовик уходил к болоту. Там начиналась ровная, укрытая ломким настом степь — и «Урал» наматывал эту степь на колёса, как провод на катушку, и мёртвый город превращался в воспоминание, которого, может быть, никогда и не существовало.

А я перевернул страницу жизни, как Кас переворачивал страницы обгоревшей книги.

И мёртвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие.

На хуй.

— Так зачем заречникам нас прижимать? Мы тут, они там, и никак не пересекаемся. — Ехать в тишине было скучно, да и никак не мог я сообразить, зачем самому себе портить кашу.

Кас чуть повернул голову, кося на меня зелёным глазом.

— Вас много.

— И что?

— А их нет.

— И что? — тупо повторил я.

— Вдруг кто-нибудь захочет спросить, почему они сидят на горе ништяков и не делятся?

— Да кто у них спросит, это если всем фортам рейдами собираться, но я со свиноёбами не пойду — зашкварно.

Кас молча дёрнул плечом, и я оставил его в покое. Потом расскажет — он в целом любит поразвешать, когда винтики его свалки встают на место. Или, наоборот, разлетаются по сторонам.

Город давно исчез за горизонтом — и навсегда остались в нём пропитавшая землю кровь, и Ужик с удивлённым стеклянным взглядом, и горько-сладкий запах с болью от укуса.

И миллионы Солнц внутри.

— Разделяй и властвуй, — вдруг сказал Кас.

— Что ты там бормочешь? — недовольно буркнул я. На этот раз винтики всё же полетели, как брызги от брошенного в лужу камня.

— Не вникай. Опять несу хуйню. Пни, как на привал остановимся. — Кас стащил с себя куртку, положив её между собой и дверью, и задремал — голова у него стукалась о стекло, когда грузовик подпрыгивал на не видимых в темноте кочках.

Это я уже гораздо, гораздо позже понял, что он имел в виду. А тогда не понимал — ехал себе, и растаскивало меня на части от наличия Каса рядом и от осознания скрытой в грузовике мощи. Я, сидя в кабине, ощущал себя если не главным боссом, то где-то около, и по нашим меркам так оно и получалось.

Кас продрых всю дорогу, я его будил, когда мне требовался отдых, и он караулил, пока я спал, сидел рядом, курил, держа сигарету между указательными пальцами, и крепкий запах табака щекотал мне ноздри.

Никогда не думал, что курево тоже может отдавать старой высохшей кровью — или мне это снилось?

Не уверен.

Знаете, а ведь занятно получилось — за болото мы уходили со свитой из волков, возвращаемся — одни, и никого рядом, кроме ветра и позёмки, холодной, призрачной, как баба с оторванной головой.

Интересно, она была такая же белая и чистая, как на Касовой картинке? Увидеть бы её — хоть одним глазком.

Переживал я зря. Километрах в пяти от Выселка нас перехватил патруль — старший свин и пяток поросят. Они катились на двух квадриках — по одному рылу за рулём и по два порося в открытом кузове, все в тёплых куртках взамен обычных жилеток. Портаки портаками, а мёрзнуть никому не хочется даже заради понтов.

Кас при их виде оживился, высунулся в окно, свесив вниз руку.

— Здорово, бойцы! — рявкнул он, перекрикивая шум мотора. — Баб начали ебать или всё свиней тискаете?

Каса узнали — поросята засвистели, загыгыкали, раскачивая квадрик, пока свин не пообещал выкинуть тупиц в болото. Бойцы не сразу, но угомонились, а старший подогнал тачку ближе, подстраиваясь под нашу скорость.

— Ты, Кас, совсем охуел, не зассышь потом из форта выходить? — достаточно вежливо осведомился он. Поросята благоразумно в базар не встревали — и нечего, им рот открывать команды не было.

— Угрожаешь, что ли? — удивился такой обходительности Кас. Я тоже вместе с ним немного обалдел: свиньи открывали пальбу почти как Тама, стоило сказать лишь слово про свиноёбство, а тут почти приятельские разговоры снизу вверх — старшему приходилось то и дело задирать голову, чтобы видеть торчащего из окна грузовика Каса.

— Предупреждаю, — по-прежнему любезно отозвался свин, чертыхнулся, когда квадрик наскочил колесом на камень. — С тобой лично мы пока не договаривались, и может так получиться, что не договоримся, усёк, падла лохматая?

— Охуеть, чё происходит, — сделал самый логичный вывод Кас, не среагировав на оскорбление, и втянулся обратно в кабину. Кто-то из поросят на прощание всё-таки бахнул вслед дробью — исключительно для порядка, а то куда это годится: встретили шакальё и даже патронов пожалели. — Чую, Резик изрядно дел наворотил.

Он как в воду глядел.

Домой мы вернулись героями. К воротам высыпал чуть ли не весь форт; бабы выпустили мелочь, чтобы они могли посмотреть на грузовик, но с горящими от зависти и восхищения глазами пялились на грузовик не шкеты, а бойцы. Шкеты в силу своего полутупого состояния не понимали, какое чудо им довелось увидеть.

Руки у меня дрожали от усталости и с непривычки — на повороте грузовик занесло, и я чиркнул бортом по углу дома. Скрежет получился жуткий — выступающие кирпичи срезало как ножом. И тут шкетов проняло — они бросились вдогонку, верещали и улюлюкали, одновременно ругаясь между собой, кто первый заберётся в кабину, когда мы свалим.

— Вмятина теперь останется, — проворчал я. Все увечья грузовика мною воспринимались как собственные раны. Кас же только отмахнулся:

— Царапина. Это же «Урал».

Я потом глянул — ну, точно. Лишь царапина и осталась.

Резик ждал нас у крыльца жральни в окружении приближённых ребят и Смотрящего, похлопал меня по спине, когда я мешком вывалился из кабины, кивнул Касу, цыкнул на шкетов — их как корова языком слизнула, и скрылся в хатке, а рядом с грузовиком пошла весёлая возня — народ принялся выгружать ништяки, громко рассуждая, кому что достанется. Мне их делёж был до одного места — слишком уж я выебся и потому позволил Касу распределять добычу по своему разумению.

По Касову разумению генератор ушёл Калае, и бойцы дружно сочли себя обделёнными — недовольно загудели, попёрли вперёд, пока Калая осматривала новое имущество. Мол, с какого это перепугу, мы тут голов не щадим, в снег и в зной мотаемся, под пулями ползаем, а она сидит в сухой мастерской и сырой грязи не нюхает.

— Осадите, бляди! — Калая поставила ногу на генератор, словно подтверждая право владения, подтянула лямку старого, промасленного насквозь комбинезона — когда шкеты прибежали с новостями, она копалась в моторе тачки. Так и выскочила, в чём была. — От свиней пешком линять хотите? Или на горбах друг у друга поедете к торгашам, где за квадры ваши сдерут три шкуры?! Согласны? Забирайте тогда на хуй!

Бойцы, впечатлившись угрозой, откатились: в толпе послышалась ругань — кому-то отдавили ногу, кому-то заехали локтем в лицо, рядом со мной глуховатый старик укорил соседа, что такой ништяк бабе не положен, не заслужила — голос у него был как скрип несмазанных, ржавых петель. Молодухи через ряд, одна с ребёнком в платке у груди, вторая в шубейке из собачьих шкур, громко, насмешливо посоветовали деду закрыть рот; и такой гвалт поднялся над фортом, будто сюда слетелись все вороны на свете.

В итоге добыча всё равно осталась за Калаей. На генератор не стал заявлять права даже Резик, хотя не буду обманывать — он его особо и не волновал. Босс простил нам все прегрешения — и прошлые, и будущие, и настоящие — не за ништяки, а за грузовик. Конечно, глупо думать, что Резик забыл про длинный Касов язык и мой бунт, но у него хватило ума смолчать, тем более что добычи мы привезли на долгую зиму. Больше скажу — он нас встретил как добрых своих корешей, чем очень огорчил Баду.

Но особо радовался нашему возвращению Пёс. Пока мы шарились за болотом, он закусился с боссом и впал в полную немилость. По Пёсьим словам, Резик окончательно положил на все законы хер: запретил влезать в замесы без повода и о чём-то развешивал с главным волком на Выселке, не дожидаясь Сходки.

Когда я попытался моменты уточнить, Пёсель сразу сказал, что за правдивость отвечать не станет, потому что там был один Резик и босс из чужого клана. Мало ли, о чём они могли трещать — договаривались или таскали друг друга на хуях — без свидетелей не докажешь. Короче, подозрением это считать можно, а вот предъявой нельзя.

Дела, дела... Хуёвые дела получались на выходе.

— Какую же тачку вы оторвали, — завистливо выдал Пёс, когда мы с ним закончили все разговоры, потыкал носком ботинка колесо, похлопал ладонью по кузову. — Душу бы за неё продал. И не только свою.

— Мало даёшь! — завопили из-за кучи обломков шкеты, которые во все глаза за грузовиком наблюдали, ожидая момента. Их там было не видно — не узнаешь, кто орал.

Да и какой со шкетов спрос, особенно если они как следует рассуждают.

— Вы дохера дадите, сопливые? — не растерялся Пёсель. За обломками завыло на разные голоса: зелень предлагала мне все имеющиеся у них ценности, хотя, по сути, у зелени есть только одна ценность — голова, и та пустая.

Развлечь они меня развлекли, скрывать не буду, но грузовик этот я бы не обменял и на три форта со всем их содержимым, не говоря уж о душе Пёселя и шкетовских посулах — не абы когда его собрали, а ещё до того, как всё покатилось к чертям. Настоящая машина, серьёзная. В неё бы и главный босс сесть не постеснялся — отвечаю.

Да сам Резик крутился-вертелся, предлагал мне звёзды небесные, чтобы грузовик лично его стал... нашёл дебила, как же. Но силой отбирать не решился, правила есть правила, а своему брату-шакалу говнить — зашквар.

Гоняли, впрочем, мы на нём редко, ибо соляры грузовик жрал как половина вместе взятых клановых тачек, но бывало, что за определённую мзду сдавали в аренду особо зажиточным бойцам, которым требовалось навести шороху у свиней или волчар, и тогда получался не шорох — гром.

Собственно, одних подношений за грузовик нам на хорошую жизнь хватало — а потом я окончательно выменял у Жирного ружьё. Слишком я к пушке прикипел — и таких ништяков Бену приволок, что он в довесок дал мне три мясные консервы и мешочек табака.

И зажили мы в своём гнезде как боссы. Кас совсем обленился, из хатки вылезал только за жратвой, в остальное время лежал на матрасе, подложив под голову пару курток, и читал книжки. Он этих книжек из города привёз кучу: и про девочку в шапке, и про главного босса, и ещё про какую-то хуйню — меня она заебала с первой же фразы, так что я предпочитал в гнезде только ночевать. Большего мне там не светило, хотя мечталось — Каса я распробовал и всё думал, как бы ещё один его кусок урвать и не спалиться, потому что под дверью место пусто не бывало.

Бада выслуживался, как умел, и всё, что видел и слышал, — тащил боссу. А вот Резик, казалось, забыл о нашем существовании, но между нами скажу — это только со стороны так выглядело.

Знаете, я не ошибся.

К Резику меня пригласил не Бада, а Пёс, бросил хмуро, что босс меня ждёт, и потопал дальше по своим делам. Каса Резик не позвал — не то чтобы это было странно, но в целом настораживало.

Обычно в хатке босса постоянно тёрся народ — то с просьбами, то с предложениями, но сейчас там никого, кроме самого Резика, не было. Когда я зашёл, босс сидел, сложив ноги на стул у костра, и нюхал прошлогодний табак, проталкивая его в левую ноздрю мизинцем.

— Здорово, Резик. Звал? — Я приставил к стене ружьё, огляделся. Кроме кресла с кирпичами вместо ножек и стула возле костра, приземлиться было негде — на попойки народ приносил сидушки с собой, а кресло и стул занимал босс, так что я остался стоять.

Он сочно чихнул, зажмурив единственный глаз, вытер нос рукавом.

— Звал, Джей. Сказать тебе хотел, что вы неплохо поработали, да всё забывал.

Ничего он не забывал — думал, как правильно речь вести, потому что по-старому со мной базарить уже не вышло бы.

— Таму знаешь? — Резик ссыпал остатки табака в синюю жестяную коробку с белыми буквами на крышке, чихнул ещё раз, обдав стул мелкими брызгами.

— Да кто ж её не знает, — удивился я. Вопрос и вправду был глупый. — От неё бешенством за километр прёт.

— Это хорошо... — задумчиво сказал босс. —Так вот, знаешь, болтает она, что Кас на них диких натравил. Что за базары, Джей?

— Пиздёж какой-то, а не базары, — заявил я, запоздало радуясь правильному выводу, о котором Кас был поставлен в известность ещё за болотом. Естественно, Тама всё растрепала, и я уверен был, что волчиха ещё добавила подробностей для выгоды. Но, с другой стороны, это выглядело такой откровенной брехнёй, что Резик сам в неё верил слабо.

— Ты как себе это представляешь? — продолжил я. — Сказал «фас», и они как собаки поскакали?

— Да вот в том и затык, — признал Резик, — что это пиздёж пиздежом, но волчиха клянётся, что вы были в городе за болотом, когда дикие напали на их рейд и разорвали на кусочки, а вас не тронули. Мутно выглядит, Джей. Объяснишь?

— Всё так, — сознался я. — Но то, что волчары палить начали во все стороны, это их проблема, а не Каса. Что тут объяснять вообще?

— Так-то да... Жаль, — протянул босс. Не то хотел Касову способность использовать в своих целях, не то расстроился, что ему теперь нечем нас и меня в частности прижать — но тут я ему не помощник.

О разговоре, который был в городе среди волчар, я не сказал, а Резик изобразил, что не в курсе, хотя ему наверняка доложили всё, что приволокла на языке Тама — волки нас поехали тормозить не по своему желанию, а по Резика просьбе. И мы оба это знали.

И про заречников я ему не сказал, поскольку это была наша с Касом собственная тайна, о которой знать никому не полагалось. Тем более Резику.

— Всё, босс? — Резик не ответил, и я закинул на плечо ружьё, собираясь уходить. — На неделе мы на свалку метнёмся, пока совсем морозы не стукнули.

— Нет, — резко сказал босс.

— В смысле «нет»? — Я остановился у двери, потряс башкой — мне показалось, что я не так расслышал. — В замес не полезем, слово даю. По дальнему краю пройдём, и всё.

— Нет, — повторил Резик. — Короче, Джей. На свалку вы больше не суётесь вообще. Она уходит свиньям, на Сходке заверим.

— Ты охренел? — вскинулся я. Если дружбу у меня ещё бы получилось хоть как-то оправдать, то вот этого всего — я понять не мог. Резик, считай, прогнулся под другой клан, дал слабину, отдав без замеса жирный кусок... Это всё, покоя можно не ждать. И волки, и свиноёбы пораскинут мозгами и сделают вывод — правильный вывод — можно приходить и брать, что приглянётся. — По осени ты говорил, что замесы не нужны, а не то, что мы сливаем свалку.

— А сейчас по-другому говорю, — отрезал босс.

Я был настолько ослеплён возмущением и дикостью происходящего, что целую минуту открывал и закрывал рот, пытаясь выдать что-то связное — а изо рта летел мат с беспомощным блеянием.

— Да там... там, на хер, весь форт наш кормился. Опизденеть! Резик, это не по правилам ни хуя — своё чужим раздавать, блядь, где мы ништяки будем доставать?

— Найдёте. — А это он припомнил мне грузовик, который я в его лапы не отдал. И не отдам, даже если выяснится, что главный босс — это Резик. Не он добывал, не ему кататься.

Я всё сказал.

— Найдём, хер с тобой, но ты бойцам это как объяснять собираешься?

— Не твоего ума дело, потом поймёте, что к чему. — Резик махнул рукой, словно отогнал назойливую муху. — Всё, вали.

Я и свалил. Молча — потому что разговор получился невообразимо тухлый и дальше там перетирать не имело смысла. Со всей злости хлопнул дверью, пнул старое мятое ведро на лестничной клетке — оно с грохотом отлетело в стену и осыпалось ржой.

С ума сошёл Резик — как есть сошёл.

Вечером я пересказал Касу базар во всех подробностях, и он слушал, не перебивая, только цокнул языком, когда я упомянул про свалку. На свалке, собственно, я и закончил, потому что дальше рассказывать было нечего.

— Плохо, — сказал Кас.

— Да уж, чего хорошего, — согласился я. — За болота не накатаемся, вся добыча на соляру уходить будет. Охуел босс. Вкрай просто.

— Нет, Джей. Я его сначала тоже считал тем ещё мудилой, а теперь, кажется, понимаю, чего он хочет. Очень плохо всё это кончится...

— Чего он хочет? Что кончится? — спросил я, снял куртку, стянул свитер и бросил его на подоконник. В хатке было натоплено до духоты — Кас вовсе у огня сидел в одной рубахе на голое тело, и виднелись из-под ткани очертания шрамов на шее. На ощупь эти шрамы такие же горячие, как полешко из костра — я знаю, трогал.

— Я не уверен — считай, опять говорю дрянь. — Кас поднялся, подошёл близко-близко и ткнулся носом мне в шею — пахло от него знакомой сладкой горечью и солярой. А я после этого ни о чём уже не думал, потому что кусок Каса был у меня в руках и я его повалил на пол, задрал рубаху и расстегнул ремень на брюках, добираясь до тёплой белой кожи.

— Ты что, блядь, делаешь? — прошептал Кас, отворачивая лицо, и я его потянул за косички, чтобы смотреть ему в глаза.

На траву под снегом. Мёртвую траву.

— А ты разве не понимаешь?

Кас понимал — просил меня остановиться, и я сунул ему в рот пальцы, чтобы он их грыз и мне не мешал.

В свете миллионов Солнц не существует боли. Поверьте.