До самого последнего момента я спрашивал себя — какого хуя мне понадобилось на свалке? И отвечал сам себе — значит, понадобилось. Завались, внутренний голос, и без тебя муторно.

Но это было потом. Когда я собирался на свалку, я об этом никого не спрашивал. Тихонько собрался, проверил, как выходит нож из ножен, выгреб из ящика патроны для револьвера. Тут на ближайшие две сотни километров ни у кого такого нет.

Пулечки мои родные.

Кас дрых на старом матрасе у стены — как обдолбанный. Рот у него приоткрылся, и по щеке текла слюна. Я носком берца пнул его в бочину. Кас вскинулся, схватил меня за щиколотку на рефлексе — чуть не опрокинул, сволочь.

— Ты сдурел?

— Вставай, нехер слюни тут пускать. На свалку пора.

Свалка. Самое точное определение и самое хлебное место. Нарыть на ней можно было всё, было бы желание и хотя бы примерное понимание, что и как искать.

Мы с Касом как-то обнаружили там спуск в подземелья, сунулись — чего нам бояться? — и впоролись в могильник. Скелеты в обрывках истлевшего шмотья лежали, сваленные в кучи, как коробки за штабом Резика.

Пахло... мерзко. Пылью, крысиным помётом и смертью. Старой, покрывшейся плесенью. Но в тот раз мы славно поживились. Кас где-то отрыл сапоги, почти целые, на небольшом каблучке — наши бабы такие очень любили, а я наткнулся на россыпь железных кругляшков с цифрами. Кас сказал, что это деньги. Я поржал — из этих бесполезных кусков металла даже пулек не отольёшь, толку с них. Лучше уж сапоги.

Сапоги те, кстати, мы выменяли у Бена на самогон и десяток патронов для револьвера, а кругляши раздали детям — обеспечили им занятие на целую неделю.

Вот такая свалка.

Кас расчесал пятернёй спутанные патлы, намотал на шею шарф — из-за этого многие считали его понторезом, и только я знал, что под шарфом он прячет шрамы. Как знал... подглядел. Не спецом, конечно, ввинтился в хату в ненужное время. Кас мыл голову в старом тазу — нагрёб снега с карниза, подогрел над костерком.

— Ляпнешь кому, Джей, я тебя на свалке прикопаю, — пообещал Кас, улыбаясь через мокрые волосы. Касу я верил — он мог.

— Как рыба, — я изобразил, как застёгиваю рот на замок. Кас удовлетворённо кивнул и с тех пор при мне спал без шарфа.

А когда ко мне сон не шёл, я жёг костёр и разглядывал Каса. Ему как будто пытались отпилить голову зазубренной железкой, но почему-то не довели дело до конца, так и оставили.

Но понторезом он был, это правда.

Мы выползли на свежий воздух — Кас поёжился, видимо, ему под куртку задувало, но жаловаться не стал, сразу зашагал к воротам.

Этим утром на стрёме стояли Бада и Пёс. Они курили, шёпотом переговаривались. На фоне чёрных развалин огоньки сигарет казались глазами чудовища — я даже шаг замедлил.

— У границ свиней видели, — предупредил нас караульный. Кас склонился, прикурил от зажигалки, которую Бада заботливо прикрыл курткой от ветра.

Свиньи, значит. Прекрасно.

Эти уроды гордо именовали себя сынами возмездия, а мы их называли свиноёбами. Они об этом знали, и мы знали, что они об этом знают. Передавали через торгашей, что затолкают нам в глотки доски с гвоздями. Мы заткнулись, думаете? Хрена с два. Если что не нравится, пусть придут и скажут лично.

— Да и хер с ними, — подвёл итог Кас, щелчком отправил бычок за спину Пса. — Погнали по холодку.

До свалки было часа три бодрого хода — мы их отмахали в одно дыхание. Помогал и холод, и пустые карманы.

В этой части свалки я не был никогда. И никогда бы не сунулся, если бы не Кас. Он тащил меня по кучам мусора, сдавленно чертыхался, когда загребал ботинком вонючую грязь.

Небо было светлое-светлое и чистое. Утренний морозец щипал щёки, под ногами хрустел иней — к обеду распогодится, разжарится, что можно будет умываться по́том, а сейчас я мечтал о тулупе Бена из собачьих шкур.

Старики говорили, что свалка — это бывший форт, большой такой, огромный, здесь раньше жили люди. Хорошо жили: из кранов текла водичка, хочешь — холодная, хочешь — тёпленькая, за жратвой не надо было бегать — пришёл и взял. Как в раю.

Пиздёж, конечно. Кто по своей воле откажется от такой красоты? Да никто. Я бы за тёпленькую водичку душу продал хоть свинам, хоть чудам болотным. Не предлагали только.

Кас притащил меня в южные свалы. Там, судя по всему, ещё никто и никогда не шарился — даже целые качели стояли. Типа тех, что наши мелочи сооружали на деревьях — только железные, ржавые насквозь. Кас на них уселся сразу и начал качаться, пока я рыскал в округе в поисках чего-нибудь полезного.

Как они скрипели. Как же они скрипели, как жизнь моя, блядь, неприкаянная.

— Говорят, дома раньше были до облаков, — сказал Кас, оттолкнулся ногой. Скрип-скрип. Назад-вперёд.

— Заткнись, не трави душу, — буркнул я. — Делом бы занялся, хули сидишь.

— Нет тут ничего и не осталось. За болотами вот есть местечко... Там бы порыться.

Кас спрыгнул с качелей, постоял, раскачиваясь. Назад-вперёд. Въебать бы ему промеж глаз, чтобы не нёс херню.

Он вдруг наклонился и резко сунул руку в кучу. В пальцах у него трепыхалась жирная крыса.

— Смотри, какая, — Кас поднёс крысу к лицу, втянул носом застарелую вонь — она пищала, крутилась, дёргая лапками. — Пожарим или насырую сожрём?

Он погладил крысу по голове большим пальцем и свернул ей шею. Я поморщился — сраный понторез. Даже на свалке, где на десяток километров только я и крысы, он не мог удержаться. Зачем? Я его выпендрёж скоро во сне буду видеть, а крысам... крысам похуй.

Эх, Кас, Кас, довыделываешься ты когда-нибудь.

Что на свалке забыли свиноёбы, я не знал. Радости от этой встречи было мало, маловато радости. В кожаных безрукавках, разрисованные синими татуировками, сытые, мощные — какого чёрта именно здесь и именно сейчас? Нам только и надо было, что добыть немного ништяков и дёрнуть домой.

Не судьба, по ходу.

— Под хохлому, — вдруг шепнул Кас.

— Чего? — не понял я.

— Под хохлому, говорю, расписанные.

Совсем ёбнулся он, что ли? Какая ещё хохлома — портачки самые что ни на есть свинячьи: черепа, пушки, ленточки всякие. Понты дешёвые, вот где Касу с его игрой на крысиную публику были бы рады.

— Э, шкеты! — крикнул свин и свистнул. Думал, наверное, что мы поскачем к нему, как поросятки. Не угадал.

— Хуй твой шкет! — проорал в ответ Кас. Я пихнул его локтем в бок — со всей дури, но опоздал. Эхо разнесло его голос по всей свалке, в каждую дырочку, под каждую горку заховало. Сука, какой же он дебил. Их пятеро, нас двое. У меня револьвер с двумя патронами, у Каса нож.

Но их-то, ребята, пятеро! Пятеро здоровых, отожравшихся свинов, бицуха — руками не обхватишь, ляжка — с мою голову несчастную, которой лежать теперь на свалке на потеху крысам.

— Рюкзак поднимай, — тихо сказал я Касу, — и валим.

— Джей, ты чего? — не понял он. — Это наша точка, мы сюда первые пришли. С хера ли?..

В общем, мы едва унесли ноги. Кас, видать, задел главного Свина за живое, и они гнали нас до самых овражков. Пыхтели, хрипели — привыкшая к сидушке квадрика жопа бегать-то особо не обучена — но гнали. Кас худой, лёгкий, ему по барабану — бежал, как сраная плясунья, перескакивая через завалы, а я под конец даже как-то выебся.

— Мудак ты, Кас, — сказал я ему, когда свины сползли с хвоста. — Перед тем, как залупаться, проверь — вывезешь ли?

— Вывез бы, — набычился он, рогом упёрся. — А даже если бы не вывез, какая хуй разница? Теперь все будут знать, что мы свалку свиньям слили, усекаешь?

Вот тут он был, конечно, прав. Местные на свалку не совались — знали, что там наша территория, пусть и не закреплённая на Сходке. А то, что мы вместо драки бежали, как поросятки, значило только одно — точка свободна, заходи кто хочет. Неприятная, блядь, дилемма. И свалку жалко, и небо покоптить подольше хочется.

— Отобьём, — сказал я уверенно, хотя внутри уверенности не было ни на грош. С кем отбивать? На свалку, кроме нас, таскался ещё Жирный Бен. Остальные в её сторону даже носом не водили. Кас это знал не хуже меня, потому только усмехнулся — не то горько, не то зло.

— Кому ты лечишь? Если бы мы в драку впоролись, то свиньи бы знали, что мы за точку стоять будем до последнего, и отвалили. А теперь что? Жирный ситуацию не спасёт, а Резик на замес не подпишется. Говнище дело, Джей.

— Говнище, — уныло согласился с ним я, думая, что свалка свалкой, а своя голова всё-таки дороже. Касу об этом говорить не стал, всё равно сейчас что-то ему доказать — проще убедить волчару прилепить на лоб деревянный хуй. Как-то так. — Пошли.

Наш форт стоял на руинах старого города — если бы были дома до облаков, они бы сохранились. Не здесь, так на свалке — но не сохранились, так что гнали и Кас, и старичьё, тут и думать нечего. Дома до облаков... сказочники херовы.

Клан за долгие годы своего тут обитания превратил городок в настоящую крепость — с окраин притащили обломки кирпичей, бетона, асфальта и возвели стену примерно в два человеческих роста, намотав сверху ржавую «колючку». Хрен прорвёшься, даже если очень захочется.

На севере у нас были соседями дикие. Что они из себя представляют, никто не знал — забредали сюда редко, по ночам, и быстро съёбывали, когда напарывались на патруль. С востока до самой свалки тянулось химическое болото, так что там никто не жил. Ну а свалка — с ней и так всё ясно.

Мы с Касом гнездились на втором этаже, прямо над жральней, которую держал Бен. Даже несмотря на то, что внизу постоянно шумели и днём, и ночью, дрались, рыгали, вывалившись на крыльцо, соседство было кучерявое. Когда нам было лень выходить на промысел или когда вдаривал дубак, Кас стучал куском арматуры по старым трубам и сбрасывал на верёвке корзину. Пацан Бена кидал туда жратву, пару бутылей самогона — естественно, в долг.

Жирный знал, что мы долго не торчим, и занимал охотно.

Крысу мы пожарили. Кас сноровисто освежевал её, отрубил ножом хвост — запёк отдельно. Любил он обгладывать хвостики, подолгу сосал крохотные косточки и блаженно щурился на огонь. Припизднутый он был маленько.

К Резику нас зазвали, когда мы плотно отужинали крысой и Кас обсасывал косточки, лениво выплёвывая их себе под ноги.

— Хули надо? — недовольно осведомился я, когда в дверь сунулась башка Бады.

— Босс побазарить хочет. Потом дожрёте.

У Резика гульба шла полным ходом — в душной тесной комнате собрались головы патрулей, смотрящий за Выселком, жрали самогон, закусывали копчёной крысятиной. Красиво балдели, суки. И среди них мелькал босс, зорко высматривал, кто что порет, кто что говорит.

Резик был не в духе. Я тоже был не в духе, но меня здесь никто не спрашивал.

— На свалку сегодня ныряли? — резко спросил он, сверля нас единственным глазом.

Мне начало нашего базара не понравилось с первой же произнесённой Резиком буквы. Что думает Кас, я не понял — он сплюнул последнюю косточку и безмятежно прикрыл глаза, раскачиваясь на пятках. Назад-вперёд.

— Ну ныряли, — сказал я. Мне скрывать нечего — да и хрен что скроешь от Резика. У него свой глаз один, зато чужих глаз — целый фортец.

— Говорят, кое-кто пиздит не по делу, — продолжил Резик. Кас высунул язык и коснулся им кончика острого носа.

— По делу, — возразил он, облизал обветренную верхнюю губу и зубами потянул сухую кожицу. — Я свиней на нашу точку не звал.

— Мы на Сходке не признавали свалку своей. Ты дохуя умный, Кас?

— Не то чтобы дохуя, но и не совсем тупенький, — он выдержал взгляд Резика, моргнул — зелёные глаза с золотым ободком казались удивлённо-наивными. — Мне этих уважать не за что. Вот как свиней перестанут ебать, тогда подумаю. А пока, Резик, извиняй.

Резик поднял руку. Я подумал, что он сейчас ударит Каса, въебёт ему по самое не балуй, но тот расхохотался и хлопнул его по плечу. Оказаться бы подальше от перепадов его настроения, ну на хуй эти качелечки.

— Вот что, бойцы. Чтоб я больше про вас на свалке не слышал. Узнаю — по-другому базарить будем. Нам замес со свиньями не нужен.

А вот это уже любопытно. Давно ли мы решили тариться от свиноёбов? Я думал, Кас со своей борзой непосредственностью спросит, с хера ли волки понаехали, но парень на самом деле был не совсем тупенький — знал, когда можно перегнуть палку, а когда лучше засунуть в жопу свой длинный язык.

Как представлю, что он этим языком по моему члену проводит — до самой головки... Бля-я-ядь, Джей. Совсем башней едешь.

— Свободны, — бросил Резик, и мы вымелись с его поместья, не задавая лишних вопросов. Да и некому их было задавать.

— Пошли, что ли, у Бена торканём, — предложил Кас, уловив моё настроение — только вряд ли он догадывался, что я хотел не в жральню, а его. Впиться зубами в плечо, как в кусок мяса, и ебать на матрасе под пьяные визги, чтобы он стонал и просил меня остановиться, как та свинота, которую мы пустили по кругу возле Выселка.

Но я лишь вздохнул и попёрся с Касом в жральню. Лучше ему не знать, какие гнилые мыслишки барахтаются у меня в черепе. Лучше ему об этом не знать.

От Жирного мы выползли далеко за полночь. Кас шатался, пьяно икал, и мне пришлось обхватить его за талию, чтобы он не навернулся носом прямо в ступени. Я не боялся, что кто-нибудь прицепится — один боец помогает другому добраться до лёжки, всё нормально, тут каждый хоть раз да таскал бухих приятелей.

Вот только я держал Каса не потому, что хотел помочь. Я держал его потому, что мне нравилось к нему прикасаться, ощущать тепло тела под курткой, и доволок до самого гнезда, не выпуская из рук добычу.

Скинув его на засаленный матрас, я брезгливо пнул ногу, которую Кас протянул в самое кострище, и развёл огонь — к ночи хатку выстудило до серебристого налёта на подоконнике. Мы занавешивали окно тряпками в три слоя, сколотили из досок ставню, но не помогало. А зимой становилось особенно худо.

Кас дрых, как большой пьяный младенец, вертелся с боку на бок — видимо, поймал карусельку, пока я жёг в костре запас дров. Лакированные ножки от стульев воняли зверски, стенки шкафов с треском лопались, выбрасывая в воздух снопы искр — а я никак не мог согреться.

— Резик, блядь, мудила, — вдруг пробулькал Кас. — Он свал-л-лку сдал свиньям, а потом и форт сольёт, очкозавр.

— Молчи, — попросил я. Пьяный Кас вызывал у меня одно желание — разбить ему морду. — Лучше молчи, кусок бухого дерьма.

Хотя он говорил дело. Резик меня раздражал. Давненько уже раздражал. В первые года два, когда он встал во главе клана, я одобрял его всецело и полностью, а потом... А потом я не знаю, в какой момент он успел круто развернуть политику задом наперёд.

Раньше свиньи и помыслить не могли, чтобы залезть на свалку, — теперь шастали на ней, как у себя в поросятнике, и Резик этот плевок в рожу стёр. Наши тупни ничего не заметили — а вот мне такие перемены были как кость в горле. Я, конечно, молчал — хули туда лезть, затопчут, — но это не значит, что мне нравилось происходящее.

Происходящее мне не нравилось совсем.

— Кас? — позвал я. Он что-то неразборчиво пробормотал. — Что ты там про болота говорил?

— Я говорил, что там есть чем поживиться, — глухо отозвался Кас, повернулся ко мне. Отблески огня плясали на его лице, превращая глаза в чёрные провалы. — Если подпишешься, Джей, мы натаскаем столько ништяков, что Резик будет под нами плясать, а не мы под ним.

— А ты откуда знаешь? — с подозрением спросил я. — За болотами никто не бывал, даже волки.

— Знаю, — сказал Кас и натянул на голову покрывало. — Думай, Джей, думай. Надо успеть до зимы.

А что тут было думать — я знал, что подпишусь на это дерьмо без разговоров, потому что Резик на своём троне явно засиделся.