Талию разбудило подушкотрясение. Отпихнув обезумевшую постельную принадлежность, алайка села и растерянно захлопала глазами.

– Всё-таки в твоей пустоголовости были свои плюсы – саднящих ямок ты во мне не продавливала, – облизывая отлёжанную ученицей заднюю лапу, заявил Энаор.

– Саднящие ямки! – покатилась со смеху Талия.

Приложившись локтем о записывающую пластину, за чтением которой вчера и уснула, алайка ойкнула и несколько сникла.

– Вижу, душевное чтение не слишком-то пришлось тебе по душе, – заметил Энаор.

– Оно не душевное. Оно... душное, душащее даже, – потёрла середину груди Талия. – И от него, действительно, как-то неприятно тяжело в голове.

– Твои вчера очень удивилась, когда ты обратилась с таким запросом?

– Нет. Я говорила только с архивариусом Тилим, а оно уже ничему не удивляется. Так много мне всего подобрало – мозги медузятся.

– Мозги – что?

– Медузятся. Так один из учеников Лури в сочинении на тему «Кем я хочу быть, когда вырасту» написал. Мол, много ему занятий всяких нравится, вот мозг и растекается, тянется к разным вещам, в разных направлениях – будто щупальца отращивает.

– Он себе льстит. Это не щупальца, это ложноножки.

– Гадкий, мерзкий Энаор. Не буду тебе ничего рассказывать, – покачала головой Талия и тут же добавила: – Как приятно сознавать, что среди нас ещё есть существа, не чуждые милосердию!

На её ладонь спикировала давешняя «фея». Облик несчастного создания разительно изменился, не иначе сердобольный Фаргон избавил её от проволочных пут и прилагавшейся к ним пробки. Ящерица сжимала в лапках записку, но исходящий от неё лакомый запах свежерастопленного сала делал чтение послания совершенно излишним.

– Котиков сейчас покормят! Вкусненько и сытненько, – нашаривая под покрывалом халат, промурлыкала Талия.

– Шкварки. На завтрак. Какое отборное плебейство, – зевнул Энаор.

– И вопиющее дурновкусие.

Талия затянула пояс, поправила смятые задники тапок и поспешила вниз.

Риджи и Фаргон благоговейно склонились над шкворчащей сковородой. В глубокой глиняной миске дымилась варёная картошка. Из-под салфетки выглядывали рябые корочки ржаного хлеба с какими-то адорскими приправами. И всё-таки картина была несовершенна.

– А маринушки? – приобняв Фаргона, капризно протянула Талия. – Какая картошечка без маринушечек?

– Грабительница погребов, – пододвигая ей стул, добро усмехнулся адор.

– Я всю ночь училась. Переживала, устала. Спасити-покормити!

– Ещё о ноги ему потрись, – проворчал Энаор.

– Кто-то сейчас пойдёт сам ловить себе завтрак, – сурово покосился на него Фаргон.

Подозвав ящерофею, адор отдал ей надлежащие распоряжения.

– Ну-с, расскажи-ка нам, Талия, что за знания отяготили твой юный ум нынче ночью?

– Во-первых, я узнала, как в Лэннэс обстоят дела со жрецами Веиндора нашего Милосердного, – с охотой ответила та.

– Не знал, что они тут вообще есть.

– Считай, и нету вовсе – один жрец на всю Лэннэс. Его зовут Инмелион, и он находится в немилости у своего руководства.

– Взятки? Растраты? Присвоение казенного имущества? Аморальное поведение? – тоном жаждущей поживы сплетницы выпалил Риджи.

– Трагедия, – с искренней печалью вздохнула Талия. – Если вкратце, то этот Инон – Инмелион – был в составе экспедиции, отправленной в некий провинциальный мирок. Милосердники должны были разузнать, как там соблюдаются права душ, и, если надо, восстановить справедливость. Понятия не имею, каким ветром их в такую глушь занесло, но в какой-то момент, пробираясь через болота, они совершенно случайно наткнулись на город, жители которого как богам поклонялись выдающимся предкам, чьи души после смерти тел продолжали жить в многоликих монолитах – огромных камнях, окаймлявших поселение.

– Удачно зашли, – вставил Энаор.

– Для кого как. Милосердники, конечно, тут же накинулись на местных, стали обвинять их в издевательствах над душами, разрывании великого цикла рождений и смертей и так далее. Болотники не знали, что им и ответить. Ведь никто из них души предков в эти каменюки насильно не загонял. Предки выбрали такую судьбу совершенно добровольно – чтобы иметь возможность наставлять потомков и защищать их. Я забыла сказать: духовная сила обитателей монолитов закрывала город и окрестности незримым куполом, отпугивающим гнездящихся в болотах хищников. Она же освещала и обогревала его долгими зимами...

– Дальше можешь не рассказывать, – пробормотал Энаор.

– А я бы дослушал, – возразил Фаргон, забирая у вернувшейся ящерицы банку с огурцами.

– Не найдя непосредственных виновников, жрецы ограничились тем, что освободили заточённые в монолиты души. Лишённые своих каменных якорей, почтенные предки были вынуждены отлететь к Веиндору, оставив потомков на произвол судьбы. Защитный купол пропал. Хищники почувствовали это почти сразу...

– И что же милосердники?

– Стояли на пригорочке и смотрели, как болотные твари вершат справедливость в отношении истязателей душ.

Яростным движением Фаргон свернул банке крышку.

– Вот так-то. А я ещё Энаора обфыркала, что он на милосердников наговаривает. Не знаю, все ли они были довольны решением своего руководства, но открыто возмутиться посмел только один. Тот самый Инон. Он остался в городе, сражался с тварями и спас, кого смог.

– За ослушание его и сослали сюда? – передавая Фаргону пустую миску, спросил Риджи.

– Ага. Он был на хорошем счету, вот и отделался легким испугом. Другого на его месте казнили бы нещадно.

– Его поступок внушает уважение. Кифеб может смело обратиться к нему, – выгружая огурчики деревянной ложкой, сказал Фаргон.

– Не думаю. К сожалению, наш герой оказался человеком не слишком последовательным. Вскоре он публично заявил, что был преступно мягкосердечен, глубоко раскаивается в содеянном и намерен впредь не впадать в такой грех. Так что я бы на месте Кифеба не стала торопиться являться пред его светлы очи.

– Одно слово – фанатики, – резюмировал Энаор.

– Сколько они у наших тушечников крови попили... Модификация тел – это, видите ли, бунт против замыслов Веиндора, «попытка взять в свои руки то, чему надлежит находиться единственно в его власти». Вынашивание детей в запасных тушках – преступление, которое должно караться лишением родительских прав, – поморщился Риджи. – Моя тётушка, та, что работает в службе репродукции, просто зеленеет при одном их упоминании.

– Насчёт косметических изменений я слышала, а про детей нет. Дети-то тут причём? – поразилась Талия.

– Ну как же. Родители «тушечных» детей – фальшивые родители, лентяи и себялюбцы, бесчеловечно разрывающие священную связь между матерью и ребёнком, сиротящие нерождённых детей.

– Разве такие вопросы в компетенции милосердников, а не жрецов Аласаис? А разве человеческие и энвирзийские дети общаются с мамами во время беременности? В смысле, они же не телепаты, как наши, – хором спросили Фаргон и Талия.

– Если блистательная госпожа ан Камиан сумеет донести это до милосердников, она очень обяжет всех моих сограждан. Пока никто не преуспел. Для наших детей, безусловно, важно, чтобы мама была здорова и довольна. Но они реагируют, скорее, на благополучие или неблагополучие её тела. Влияние души опосредовано: состояние души матери влияет на химию её тела, химия её тела влияет на тело ребёнка, которое, в свою очередь, влияет на его душу. Вот после родов – после родов всё меняется, подключаются всякие духовные штуки, общение с матерью и отцом приобретает огромное значение... Но до этого картина довольно приземлённая.

– Вы же наверняка и исследования проводили.

– Конечно, проводили. Но милосердники всё равно твердят, что это одна из причин, почему мы, анлиморцы – да простит меня Прекраснейшая! – нация торгашей и шлюх, – расстилая на коленях салфетку, натянуто улыбнулся Риджи.

– Извините, если испортила аппетит, – виновато опустила уши Талия.

– Я же сам спросил. Ты кушай, кушай свои маринушки, – погладил её по голове Фаргон.

Несмотря на то что засол удался, хлеб пропёкся, картошка разварилась, а шкварки зажарились точно в меру, завтрак доставил всей компании мало удовольствия. Разобравшись с посудой, Талия спросила друзей, заходили ли они проведать пёрышки Сенлури, и, получив отрицательный ответ, собралась к ней сама.

– Нам не помешает прогуляться и отвлечься, – смахивая крошки в салфетку, сказала она умывающемуся Энаору.

***

Жилище наставницы Сенлури пряталось за заросшим грибами сталагнатом в самой широкой части пещеры Изощрённо Проклятых. Почуяв приближение ключа (лежащего в кармане Талии), умный дом распахнул перед гостями калитку в высокой ограде – предмете лютой зависти Фаргона. Как и большинство адоров, он был без ума от всевозможных оптических штук, «заборчик» же Лури состоял из металлических листов, испещрённых небольшими круглыми отверстиями, каждое из которых закрывала цветная линза, оправленная в серебро и снабжённая изящной шарнирной ножкой, позволявшей ей менять положение. Фаргону не повезло. Клубок Сюрпризов выплюнул летающую платформу с этими загадочными листами в его отсутствие. Не сумев уразуметь, для чего они предназначены, и не имея других прошений, аспирант отдал их Сенлури в качестве строительного материала. Фаргон очень расстроился, просил продать их ему, но Лури почему-то упорно отказывалась.

В правой части двора располагался обширный птичник. Многочисленные знакомые хозяйки полагали, что, раз Лури сама обладает чем-то похожим на клюв и хохолок, она непременно будет счастлива обзавестись очередным чудом в перьях. Хотя Сенлури ни разу не поблагодарила дарителей, поток пернатых даров не иссякал. Обликом отведённого ей аспирантом дома госпожа наставница также была обязана своей необычной внешности. Он представлял собой «кладку» из пяти гигантских крапчатых «яиц».

Обитатели птичника во внимании Талии и Энаора не нуждались, так что алаи прошли мимо загона к овальной входной двери. В прихожей, коридоре, гостиной царил идеальный порядок, отличающий жилища, оснащённые по последнему слову бытовой магии.

– А вот и наши подопечные, – улыбнулась Талия, входя в смежную с гостиной «оранжерею» – полукруглый эркер, от пола до потолка заставленный стеллажами с чугунными горшками наподобие цветочных.

Горшки закрывали запиравшиеся на замки решётки, сквозь которые пробивались переливчатые «перья», как две капли похожие на те, что красовались на голове Сенлури. Субстрат, питавший эти странные полупрозрачные штуки, скрывали угольно-чёрные мембраны. Волшебные плёнки не пропускали внутрь ничего, кроме специальной подкормки – резко пахнущей тёмной жидкости и костяной муки, которой их нужно было посыпать, растерев хрупкие желтоватые брикеты. Нуждающиеся в удобрениях перья начинали вибрировать, становясь ещё больше похожими на стрекозиные крылья. Дисциплинированно обходя горшки, Талия нет-нет да и просовывала между прутьями любопытные пальцы, но, разумеется, безуспешно.

С каждой обихоженной полкой движения алайки становились всё более резкими. Она наивно надеялась, что, прибираясь у Лури, сможет навести порядок и в собственной голове. Но не тут-то было. Под конец, едва не выронив неизвестно как затесавшийся сюда горшок с геранью, Талия уселась на ступеньку стремянки перевести дух.

– И в честь чего мы так выразительно пыхтим? – спросил Энаор.

– В честь того, что я узнала сегодня ночью, разумеется. Никак не могу прийти в себя. Вот такая я впечатлительная ан Камианская барышня, правильно ты меня дразнишь. Ну вот как, как могут служители Милосердного быть так по-идиотски, бессмысленно жестоки? Будто они – не они вовсе, а твердолобые, зарвавшиеся жрецы какого-нибудь захолустного божка!

– Ни один бог или творец миров не дал жителям Бесконечного ничего даже отдаленно сравнимого с дарами Веиндора, – вспрыгнув на тумбу, изрёк Энаор. – Победа над болезнями, воскрешающие чары, возможность выращивать запасные органы и даже целые тела, отсутствие посмертных наказаний и выбор нового воплощения исключительно исходя из интересов твоей собственной души – и это ещё неполный список.

– Вот потому, что он такой расчудесный, выходка его жрецов и кажется особенно гнусной, – вставила Талия.

– Веиндор дал миру так много и потребовал взамен лишь малость – не трогать души. Ничтожная плата, согласись. Его жрецы в глазах миллиардов существ – величайшие из благодетелей. Соответственно, как бы они себя ни вели, что бы ни делали, это в девяноста девяти случаях из ста сойдёт им с рук. Тут немудрено и зарваться.

– Я не настолько тупая, чтобы не понимать, какое это искушение. И что иномировые правители будут смотреть им в рот – если не от благоговения, так от страха. Но наши-то? Наши-то почему ничего с этим безобразием не делают?

– А что, по-твоему, с ним можно поделать? – предвкушая отменное развлечение, спросил Энаор.

– Ну, угомонить их как-то. Нельзя же позволять им устраивать геноцид!

– Я думаю, для начала тебе стоит посмотреть в словаре определение слова «геноцид».

– Хорошо. Нельзя позволять им устраивать массовое убийство... бессудную казнь. Так тебе больше нравится? – стиснув стойки стремянки, процедила Талия.

– Но всё ещё не идеально. Они ведь на этот раз даже души ни из кого не выдергивали. Так, камушки покрошили и откланялись.

– Ну не оставлением же в опасности всё это называть?!

– А почему бы нет? Забавно, забавно получается...

– Что?

– Не ты ли вчера удивлялась, как существа могут не понимать, что манипулир-ровать душами нельзя, и сокрушалась, что влияние милосердников не распространилось на весь Бесконечный?

– Так я же не знала, на что они употребляют это самое влияние! А насчёт манипулирования... Однозначно плохо, когда кто-то делает что-то с чужой душой. Но почему он не может распоряжаться своей собственной? Разве мы не хозяева своим душам? Нам же всем с котячьего лукошка талдычат: наши души не созданы никем разумным – ни творцом, ни богом, ни наэй[1], ни мамой с папой. И потому никто не может заявлять на них права. Мы – не чьи-то, мы – свои собственные.

– То есть, если мы захотим, мы можем продать наши души? Сдать в аренду? Использовать в качестве залога? – блеснул хитрыми глазами Энаор.

– Нет, конечно. Это варварство какое-то, – несколько стушевалась Талия.

– Не будет ли любезна мудрая госпожа ан Камиан объяснить этому смиренному комку выцветшей шерсти, где пролегает грань между тем, что существу дозволено делать со своей душой, а что – нет?

– Мурдрая госпожа ан Камиан сейчас будет любезна разбить вот этот горшок о голову смиренного комка, дабы имеющийся внутри чернозём хотя бы ненадолго придал его шерсти надлежащий угольный оттенок, – гневно выпрямившись, заявила Талия.

– Ох, верно говорят: ан Камианы любой разговор сведут к внешности.

– Я уже тянусь за горшком...

– Вернись в вертикальное положение – ты отклоняешься от темы, – осклабился неустрашимый Энаор.

– Я запуталась... – усевшись спиной к тумбе, чтобы не видеть его ехидную морду, призналась Талия. – Я уверена, что продавать души нельзя. И чужие, и свою.

– Почему? – донеслось сверху.

– Это собьёт её с Пути, вырвет её из естественного цикла рождений и смертей, – подумав, ответила алайка. – Существо утратит возможность быть собой, делать то, что только оно может делать, причём утратит не временно, а навсегда!

– Ключевое слово здесь, надо понимать, «навсегда»?

– Да, именно.

– То есть сдача души в аренду на ограниченный срок не внушает тебе такого отвращения? – положив подбородок на макушку воспитанницы, спросил Энаор.

– Это тоже скверно, конечно. Но при определённых обстоятельствах я готова...

– ...милостиво дозволить сию вольность жителям Бесконечного, – закончил за неё Энаор. – Так как гипотетическому суду отличить допустимое деяние от недопустимого? Каковы критерии? Какими должны быть особые обстоятельства, о которых ты говоришь?

– Душа должна изыматься из цикла на разумный, конечный срок, это точно...

– И этого достаточно?

– Так, изыди отсюда, – сказала Талия, пытаясь стянуть живую шапку-ушанку. – Твоя морда так сочится презрением, что мне за шиворот будто что-то липкое капает!

Энаор извернулся и с усилием прошёлся по шее алайки шершавым языком.

– Я загладил свою вину?

– Зашкурил, наждачный ты язык, – немного смущённо хмыкнула Талия. – Нет. Я не думаю, что временного критерия достаточно. Слишком большой остаётся простор для всяких гадостей... Нужно что-то ещё.

– Не легче ли просто взять и разом всё запретить?

– Легче, но не лучше, – не поддалась на провокацию алайка. – Не сбивай меня, дай подумать.

– Кто из твоих ближайших друзей торгует тем, чем запрещено торговать во множестве миров? И почему тебя это не смущает? – спросил Энаор, когда молчание затянулось.

– Гаррл... И Риджи. Точно! Риджи. Кодекс «Соцветия»[2]! – поняв, к чему он клонит, разулыбалась Талия.

– Браво.

– То есть существо может свободно распоряжаться своей душой только тогда, когда делает это... абсолютно свободно?

– Если бы в этом предложении было на одно слово «свободно» меньше и в конце отсутствовал вопросительный знак, я бы похвалил тебя ещё раз.

– Делая свой выбор, существо не должно испытывать никакого давления – ни физического, ни психологического, ни экономического, – не обратив внимания на его реплику, продолжала Талия. – Да! Отлично звучит! Но тогда всё равно получается, что милосердники были неправы.

– Я когда-то сказал, что они молодцы? – спрыгнув с тумбы, воззрился на собеседницу Энаор.

– Но ты и за болотных жителей не больно-то вступился.

– А ты подумай, можно ли назвать их собственное поведение безупречным? Не давили ли они на своих предков тем, что из поколения в поколение становились всё более беспомощными, даже не пытаясь найти иной способ обезопасить себя? – вкрадчиво спросил эал.

– Это сложно... Не зная ситуации, невозможно решить однозначно.

– Вот. Единственное, что мы можем сказать наверняка, это то, что в каждой ситуации нужно разбираться индивидуально, влезать в детали и погружаться в частности. Кстати, о деталях: ты заметила, что сторожевое заклятие Сенлури насчитало два визита? – Энаор покосился на стеклянную пластинку, вделанную в стену справа.

Лури опасалась полагаться на домашнюю магию в части ухода за своими драгоценными горшками. Однако магия казалась ей вполне внушающей доверие, когда речь шла о том, чтобы приглядывать за теми, кому выпадет честь заботиться о пёрышках в её отсутствие.

– Я думала, оно просто посчитало каждого из нас.

– Может быть, так, а может, и нет.

– Да брось, у Лури такая охранная система, какой даже у аспиранта нет. Не полезет сюда никто. Аж глаза слепит! – Талия покосилась на дверь кабинета, опутанную пылающей сетью защитного заклятья.

– И всё же оставь-ка здесь пару-тройку глазоухов, – встав на задние лапы и обнюхав панель, велел Энаор.

– Хорошо. Только внутри не получится – магия дома их отрежет.

– Значит, оставь снаружи, – смиренно вздохнул эал.

______________________

[1] Наэй (букв. пришедшие) – могущественные разумные сущности, пришедшие в Энхиарг из иной части вселенной и получившие возможность стать олицетворением одной из сторон его жизни, слиться с определённой стихией и обрести над ней власть несравнимо большую, чем власть любого бога. Взамен каждый из наэй взял на себя ряд обязанностей перед доверившимся им миром и его обитателями.

[2] Соцветие – анлиморская гильдия профессиональных спутников, «друзей по контракту». Объединяет широкий спектр специалистов – от куртизанок до личных помощников и секретарей.

_______________

Автор иллюстрации Полина Проничкина (http://vk.com/club92202581).