Жертвенник располагался на поляне перед пещерой. Вход зиял чернотой среди белых известняковых сколов, затянутых плющом, и тьма эта казалась какой-то особенно глубокой и недоброй.

Вестник осмотрелся по сторонам, нашёл взглядом вершину горы, безошибочно распознав Ликомед, и потянул Эрота прочь.

— Я знаю это место, пошли отсюда.

— Я есть хочу, — упёрся Эрот, отпихивая Вестника, и с удовольствием осмотрел жертвоприношения, разложенные на замшелом валуне с плоской вершиной. Баранья лопатка и свиные рёбрышки под каким-то густым ягодным соком распространяли вокруг себя такой аромат, что Вестник старался не смотреть и не дышать. И так уже опаздывали, а этому долдону кудрявому пожрать приспичило.

— В другом месте поедим. На Олимпе тебя и накормят, и напоят...

— И по шее дадут, — закончил Эрот, потирая руки в предвкушении обеда.

— Охотница мне до сих пор Актеона простить не может.

— Он сам виноват. Ну увидел богиню голую в реке — так сиди себе в кустах и не высовывайся. Нет, полез в любви признаваться. Олень безрогий.

Вестник не выдержал. Ладно. Подождёт папа. Пообедают и сразу в Фивы махнут.

— Вот то-то и оно, что в любви. — Эрот шмыгнул носом и потянулся за поджаристым рёбрышком на ячменной лепёшке. — Радовалась бы... А она...

— Она и радуется, только теперь весь Олимп страшно её девственностью интересуется. Стрелок ругается, Арей издевается, даже орёл что-то подозревает.

— Два придурка... Дал же папа братцев — один другого краше. — Эрот хмыкнул и задумчиво покосился на Вестника. — Надо будет как-то с извинениями подкатить. Она хоть тоже дура редкая, но добрая. Зверушек любит.

— Дура не дура, а Актеона от папиного гнева прикрыла. Сказала, что его собаки на охоте разорвали, а сама к нему в грот на свидания бегает. Так что ты не промазал, хоть и бил на лету.

— Ты хоть молчи.

— Я и молчу.

Замолчали оба, потому что из пещеры раздалось сначала далёкое, а потом неотвратимо приближающееся утробное рычание. Кто-то смотрел на них из тьмы подземного мира, явно с недобрыми намерениями. Вестник медленно положил обглоданную кость на камень и осторожно отступил в сторону. Эрот оглянулся в панике, ища что-нибудь подходящее для боя, дубину или камень, напрочь забыв про свои лук и стрелы. Да и какое это оружие — смех один.

А потом из пещеры вылетел вихрь.

Эрот взвизгнул, рванулся бежать, но было уже поздно. Оставалось только отбиваться в партере, что оказалось совсем непросто. Вихрь носился вокруг, поднимая песок и взрывая когтистыми лапами траву, косматый, капающий слюной. Наступал и мотал головой так, что в глазах троилось, одновременно тявкая и норовя облизать с ног до головы горячим мокрым языком. Самое обидное было, что Вестник неподалёку непрерывно ржал и совершенно не спешил на помощь.

— Хор... Хорошая собачка, — неуверенно произнёс Эрот, когда вихрь угомонился и, тяжело дыша и заливая капающими с саблевидных клыков слюнями лицо, руки и хитон, с видом победителя устроил могучие лапы ему прямо на грудь. — Ты кто?

— Это он самый, — пояснил Вестник, отсмеявшись, помогая Эроту подняться с земли. — Дядюшкин адский пёс.

— Это который с тремя головами и змеиным хвостом? — поразился Эрот.

— Так у страха глаза велики, — Вестник прищёлкнул языком, подзывая собаку. — Если нечёсаный, так ещё и змеи вокруг башки видятся. А так милейший души животина. Охранник хоть куда. Всех впускает, никого не выпускает.

Кербер обстоятельно обнюхивал Эрота, тыкался мокрым кожаным носом в ладонь, а потом заскакал вокруг Вестника, умильно поглядывая на баранью лопатку и рёбра.

— Так это ему пастухи жертвы приносят?

— Ну да. Чтобы дядя Аид местечко в царстве мёртвых поудобнее выделил. Что тут у нас рядом? Элевзин? Как раз вот мистерии проводили, видать, и про него не забыли.

— Хорошо, что вспомнили, здоровья этим добрым людям. — Эрот крепкими зубами вгрызся в сочный кусок. — А с мясом в жертву — это ты здорово придумал. До тебя чёрт знает что было. И детей, и девиц, и всех, кто на рожу не вышел или царю на хвост плюнул, — всех под нож.

— Да и сейчас немало. — Вестник кинул мозговую кость толкающемуся под колени массивным боком, пускающему слюни Керберу. Тот уволок добычу в пещеру и принялся там её закапывать. — Персей поработал, конечно, на славу, но не перевелись ещё гидры и горгоны на белом свете.

— Персей... — Эрот хмыкнул. — Тоже мне, герой кверху дырой. Спящей женщине голову отрубил, не побрезговал, и деда своего убил...

— Так нечаянно же...

— За нечаянно бьют отчаянно. А он пошёл и в Микенах царём стал. Убийцы вы все — и боги, и цари, и герои. Учишь вас, учишь...

— Ешь давай, учитель нашёлся. — Вестник обижено зыркнул на мальчишку, который вдруг стал непривычно серьёзным и взрослым, и продолжил тихо: — Не все. Дядя Аид пса этого из Эридана достал, когда его добрые люди топить вздумали. Чего, мол, ему жить — хромой, больной, слепой. А он его выкормил, травкой какой-то подлечил и на службу пристроил. Смотри, какой красавец вырос. Залижет насмерть.

— Красавец. — Эрот поманил пса, потрепал за ушами, погладил лобастую башку. Змеиные глаза заметно просветлели и смотрели задумчиво и грустно. — Дяде своему привет передай. И жене его тоже. Хоть одна стрела у меня не зря попала, а как полагается: одна жизнь, одна любовь...