— Амфитрион Изгнанник... — Эрот поёжился от холода, достал откуда-то из колчана шерстяную накидку-фарос, закутался. — Герой и гордость Фив... Где он, ты говоришь?

— Воевал против телебоев. Те совсем управу потеряли. Мало им Тафоса и островов, всё побережье в страхе держат. Корабли топят, ложные маяки на скалах ставят. Людей — в рабство. Купцы стонут, слезами заливаются, убытки считают.

— А Зевс, значит, пока герой в походе, его жену решил навестить? Ну да, как грязь и навоз по всей Элладе разгребать, так богов не дозовёшься, а как по чужим спальням шастать...

— Ш-ш-ш-ш... — Вестник присел рядом. Вечерний ветер рывком прошёл по лицам, будто ладонью погладил, придавил и умчался к реке, поднимая пыль и прошлогоднюю коричневую листву старой оливы над пересохшей чашей старого источника. — Ты поосторожнее со словами...

— Эол не сдаст. — Эрот пожал плечами. — Я с его младшим дружу. С Эвром.

— Есть предсказание. Ребёнок, родившийся у Алкмены, будут величайшим героем.

— Вот скажи мне, Вестник, зачем ему ещё один герой?

Эрот явно злился, что на него было совсем не похоже. И Вестник, непонятно отчего, вдруг засомневался в успехе предприятия. Весёлый друг и напарник по божественным шалостям сегодня был сам не свой, хоть брата зови на подмогу. Сообразят на троих, Дионис-Бакхий никогда выпить не отказывается, помочь только рад будет. Фивы ему вообще чуть ли не дом родной. Дедушка Кадм-сидонец, брательник родной той самой Европы, такие рецепты вин и настоек из далёкой Финикии привёз и внуку в наследство передал — сам папа восторгался, змеем-искусителем называл. Устоять невозможно, а с ног валит после первого пифоса. Тем более такое дело задумано.

— Ладно, темнеет уже. — Он встал, хлопнул хмурящегося Эрота по плечу. — Пойдём. Я тут такое место знаю. Кадм-строитель первым делом в городе это заведение открыл. Сидонцы таки разбираются, что почём. Настойка у них фирменная, «Кровь Ареева дракона» называется. Всем говорят, что на тех самых зубах того самого дракона настояна.

— Врут, конечно.

— Конечно, врут. Там и зубов-то у нечастного ящера — через один и те гнилые. Зато Кадм — герой...

...В таверне неподалёку от Пройтидских ворот было шумно и весело. На площади буйно и раздольно гулял народ. Праздновали победу знаменитого лавагета над телебоями, воинственно грозили так же врезать по Орхомену, совершенно оборзевшему в своих требованиях по поводу ежегодной дани, и прославить тем самым басилея Креонта на всю Беотию. Креонт на угощение не скупился. В кабаках и на площади дармовая выпивка текла рекой, значит, добыча была знатная.

— Ну так вот, скажи мне... ик... друг мой Бромий... За каким... фаллосом нам... ик... новый херой? Мало нам вас?.. Богов... нет, божочков... Как говорят, у нас в Элладе всё есть, а порядка нет... Папаша ваш сам не справляется? Силы не те? Или развернуться помасштабнее решил? Герои вон, в кого ни ткни, только и знают, что родных и близких убивать. Редко когда чудовище какое подвернётся. Персей вот был один... И того рука подвела... Порченая кровь... Ик... Враньё, хитрость, предательство. Ты, Гермий, Миртила-возницу вспомни. Это ж он, любимый богами гер-р-рой Пелопс — дед этого Амфитриона по матери — твоего сына убил? Хотя оба там хороши — угробили Эномая, а он честно состязаться хотел...

— Так он же у дочери всех женихов распугал, — не удержался Дионис, опустошая свою чашу, которая тотчас сама по себе наполнилась вином, тоже довольно икнул и вытер красные губы ладонью. — Гипподамия, бедняжка, уже не знала, к каким богам взывать — замуж-то хочется. Топиться в море ходила. Спасибо Черногривому — Пелопса к ней послал. Тот на Олимпе уже с ума от скуки сходить начал. Папа дяде давно говорил — пригрели змею на груди. А что делать — родной племянник...

— Прекращай, нам работать ещё. — Вестник отпихнул руку брата, норовившего подлить Эроту в чашу. — Не видишь, хватит ему.

— Мы только начали, — обиделся Дионис, когда Эрот, шатаясь, вывалился из таверны до ветру. — Сами звали — «Эвий, ахой!» А теперь в кусты, да? Я, может, тоже посмотреть и порадоваться хочу.

— Кто ж знал, что его с первой чаши так развезёт!

— Да ему вообще пить нельзя, ты что, не знаешь?! — Дионис оглянулся по сторонам и понизил голос. — Он такое творит. Это ж он в Прометея спьяну стрелой засандалил, когда они вместе с Афиной людей каких-никаких лепить пытались. Тот тоже балбес романтический — давайте, говорит, таких же сделаем, чтобы в небо смотрели, звёзды считали, чтобы к нам тянулись. Тоже под прамнейское красное творили. Вот они и тянутся так, что Олимп содрогается снизу доверху. И где теперь Прометей?.. Вот и думай. С другой стороны, я бы тоже волновался. Поставь себя на место папы...

— Продолжаем разговор. — Вернувшийся Эрот дал по рукам Вестнику, придержавшему его за талию, чтобы тот не завалился на соседний стол. — Кем он хоть прийти задумал? Громом и молнией? Там снаружи тучи пригнало. С моря гроза идёт.

— Хочет попробовать человеком...

— Что-о-о-о?! — Эрот едва не свалился с табурета.

— Алкмена любит Амфитриона. Обманывать мужа не станет. Вот он и придумал — им прийти. Тот как раз должен в Фивы вернуться. Вот-вот. Мы его опередили всего ничего.

— Это он, получается, — через него?..

Эрот смотрел на Вестника не мигая, и на лице у него отражался брезгливый ужас. Как, впрочем, и у Диониса.

Вестник и сам думал — смог бы он так? Войти к чужой женщине, пока она спит, под видом её мужа и знать, что любит она не его, что не ему отдаётся, не ему шептать станет в ухо, прижиматься пышной грудью, губами в густой темноте талама и обнимать горячими бёдрами. Смог бы он почувствовать хоть что-то, даже будь она самой Афродитой, зная, что всё это сон и обман? Расписался бы в своём бессилии, не найдя другого выхода завоевать, очаровать, и отступить в случае неудачи?.. Такие, как Дий-отец, не сдаются. Не зря он Эрота позвал. Значит, нет у него другого выхода. Амфитриону придётся смириться со званием рогоносца. Что ж, знать, судьба такая. Проклятая кровь... Порченая... Как у всех нас — богов и людей...