К утру Даймонд перестал дышать. Тело его окаменело, покрылось белесыми пятнами, словно инеем, исказилось до неузнаваемости. Хотя его иссиня-черные замерзшие губы чуть подрагивали, словно в теле его ещё теплилось нечто живое, скреблось, вырываясь наружу.

Он умер. Медленно, степенно, будто бы окутанный вязким сном, утонул в бесповоротной череде событий. Поначалу потерял сознание от болевого шока, с часу не двигался, после ненадолго пришёл в себя. Муторно тихо смотрел в небо, изредка и отягощённо моргая, затем веки его снова сомкнулись. Теперь уж навсегда.

Он умер от обескровливания. Тело его опало, ввалился живот и щёки. Всё человеческое, живое бесследно выветрилось, исчезло, украденное скорым рассветом.

... Смерть не красива. Тошнотворно отвратительна...

Витней убил. Вот этими своими дрожащими руками, которыми он не в силах был зарезать обречённое на смерть животное, он посмел оборвать жизнь человека. И быть может, даже большего, чем он сам. Человека с большой буквы. Деятеля. Личность. Предводителя. Что значил Витней в сравнении с ним? - Ни-че-го.

Витней не мог пошевелиться. И всё думал, что в том поединке погиб он, но... Ясность произошедшего пугала, обращала всякие надежды крахом. И Витней должен был бы радоваться собственной жизни, но не во злобу другому. Радоваться чужой гибели? Мысль об этом казалась дикой и неприемлемой, была тотчас вытравлена из головы.

А потом пришёл рассвет. Настигли и слёзы. Тяжёлые и нежеланные, они не принесли должного облегчения, не очистили его душу. Витней просто рыдал, стыдясь себя, не имея возможности поступить иначе. Рыдал от боли телесной: претерпевая жжение в заледеневших ногах, забывая о голоде, который, кажется, обратился черной воронкой в желудке; от боли душевной: отчаяния, страха и стыда.

Когда же над прочими чувствами восторжествовал испуг, Витней нашёл в себе силы подняться на ноги.

Меч вызывал лишь пренебрежение, и юноша бы оставил его гнить в крови подле своей жертвы, но виделось ему в том оружие нечто спасительное. И стоит противиться ему, позабыть о его значимости, обратится он карой и для собственного владельца. Жаль, Витней слишком поздно осознал это.

Он ринулся к тропе стремительным сбивчивым шагом, боясь обернуться, не смея медлить. Рвался сквозь зелёное месиво, не чувствуя усталости и боли, бежал, гонимый страхом к неведомой ранее цели. Теперь она стала до невероятности чёткой, нарочито резкой и видимой, именовалась спасением.

... Уступит ли? Откроет ли пред ним свои двери? Позволит ли завладеть собою?..

С наступлением сумерек, когда над головой повисла полная луна и небо озарилось её редким светом, лес расступился, и перед глазами предстало Полуночное Око...

_________________

- И снова этот храм. - С недовольством процедил Даниэль. - Вы решили кардинально поменять взгляд на нашу религии или Вам просто нравится местная архитектура?

Франческа покосилась на него, раздумывая стоит ли отвечать.

- Других мест, где можно тихо и спокойно постоять, я, увы, не знаю. Да и в городе совсем не ориентируюсь.

- Велика проблема! - юноша фыркнул, так что пряди рыжих волос вздыбились. - Сказали бы. Я бы показал Вам город.

- Теперь, кажется, настал мой черёд напомнить Вам, что Вы мой охранник и ничего большего?! - Произнесла она. - К тому же... Тишина - моё всё. Мне большего не надо.

Ненадолго замолчала, ища что-то глазами.

- До суда меньше дня. Даже не верится. И подумать не могла, что жизнь закончится так быстро. Шестнадцать лет - жалкие цифры, вспомнить толком нечего. Одно радует, моя смерть хоть кому-то, да принесёт пользу. Вы наконец избавитесь от меня и сможете отдохнуть.

- Отдых? - Даниэль не сдержал усмешки. - Не помню, когда последний раз отдыхал, чувствую, что будет это совсем не скоро. Клиентов много, а то Вы - не Вы - не имеет значения.

- Хм... А я-то надеялась, что соврете из доброты душевной. Ан нет...

- И к тому же, почему Вы так уверены, что суд будет не в Вашу пользу?

- М? А это не очевидно?! - Франческа отбросила с плеч золотистые локоны. - Даймонд так и не сдался добровольно. Теперь вся ответственность на моих плечах.

- Вы верите в его виновность?

- Все верят!

- Каково значение, что все, ежели знающих истину единицы? И Вы в их числе.

Она вновь замолчала, поглядела на него пусто, испуганно.

- В-виновен! - произнесла с дрожью и горечью в голосе. Лгала.

- А я-то думал, что Вы любите его и станете с пеной у рта отстаивать его невиновность.

Франческа опешила. Поспешно подобрала полы алого платья, делая широкий шаг навстречу собеседнику.

- Любила, люблю и буду любить! Но что с того?!

- Любовь слепа, а Вы на удивление зрячи...

- Вздор! - Тотчас вспылила.

- Вздор. Соглашусь. И всё же данность.

- Да что Вы можете знать о любви?! - Злость вскипала. - Вы хоть раз любили?!

Даниэль не ответил, лишь смотрел ей в глаза, ожидая, когда же испарится из них ярость. Но нет.

- Любили?!

- С Вашим не сравнить.

- Так любили или нет?

- Каждое утро, когда открываю глаза. С каждым вздохом, встающим поперёк груди, с каждым слабым ударом сердца, практически неслышным, совсем глухим, с каждым шагом на пути к цели, с каждой преградой и каждым провалом. Любил всегда. - В лице его мелькнула улыбка, тотчас растворилась. - Вам не понять, как и многим на этой земле. Вы любите то, что рядом с Вами то, что близко Вам, доступно. Тем и дорого. Ваша любовь подобна мании, тем и нелицеприятна, тем и мучительна. А я... Я любил единожды. И больше не полюблю никогда. Моя любовь родилась со мной в одном утробе, словно насмешкой судьбы. Умерла на моих руках, слишком рано и слишком мучительно. Но я люблю. И пусть её нет со мной больше, пусть мне не суждено видеть её, любовь... ведь... не в человеке, не в оболочке и не в сосуде. Это большее. То, что пройдёт сквозь годы, даже потеряв всякие очертания...

- Вы глубоко несчастный человек. - Она дрогнула, не сводя с него взгляда.

- Несчастье? И в чём же оно?

- В том... что Вы действительно любили...

Скрип парадных дверей ввёл в ступор, сбил ход мыслей. На пороге застыла худощавая фигура мертвенно-бледной монахини. Слишком юная и высокая, она носила рясу явно не со своего плеча, смотрелась по-детски нелепо и нескладно. Правда, было это совершенно не важно, ведь в незнакомке Франческа признала Эстер. Та, правда, задерживаться надолго не стала, молча проскользнула в соседнюю залу.

... Значило ли это, что согласие не было пустышкой?! Франческа не знала. Уверена была лишь в том, что игра стоила свеч...

- Мне страшно, - она подняла глаза на Даниэля, вновь завоевывая его внимание.

- О чём Вы? - тот непонимающе покачал головой.

- Ещё немного и... Смерть настигнет меня. Неизбежно. Боги ненавидят меня! Они в раз поглотят мою душу, и я... исчезну. Будто и не было. Исчезну. - Она дрожала всем телом, внутренне поражаясь собственной игре. Жаль, ценителей не нашлось. - Я не хочу погибать, чувствуя тяжесть на душе. Все грешат в этой жизни, но моих грехов не отмыть. Они въелись по самую плоть, срослись со мной, будто и не было в моей жизни ничего большего. Эта тяжесть, Даниэль, тянет меня на дно; она топит меня, душит.

- И Вы сама виновница того... - Он тотчас вывернулся из-под её рук.

- Но если бы я могла их отпустить!

- Исповедуйтесь. - Заключил он сухо. - Боюсь, Вам не знакомо это слово.

- Отнюдь!

- И Вашей вере то не чуждо?!

- Ничуть! Отныне я чужда своей вере!

- Что ж... Ваше право.

Он провел её в соседнюю залу, где в самом углу находилась крохотная кабинка, украшенная резными фигурами и фарфоровыми вставками.

- Это исповедальня, - охотно пояснил, - здесь Вы можете покаяться во всех своих грехах. Только прошу Вас, не задерживайтесь. Я бы предпочёл не оставлять Вас одну надолго.

- О! Поверьте! Это дело пары минут! - воскликнула, поспешно затворяя за собой крохотную дверцу.

И тишина.

Абсолютный мрак рассеивала тонкая нить свечи, уж доживающая свой жалкий срок. По ту сторону завесы кто-то затаился, в ответ вслушивался в дыхание Франчески; она видела тени его, чувствовала чужое присутствие.

- Вот я и здесь, - прошептала, боясь быть услышанной, - всегда презирала вашего бога, теперь стою здесь, в его святыне, надеясь на спасение.

Завеса раскрылась оконными створками, обличая человека, стоящего подле неё.

- Вот и открылись врата ада! Или как вы говорите?! - звучало приветствием, которое, правда, было пропущено мимо ушей.

Эстер застыла перед Франческой в своём новом, безмерно уродующем образе. Её белый румянец сливался с белой шеей и белыми глазами, а чёрная ряса вступала с цветом этим в открытый конфликт.

Северянка молча протянула ей такую же рясу вместе с двумя руками помощи.

- Это мне?! - произнесла с натужным высокомерием. - Приятно.

Роскошное алое платье рухнуло на пол, высвобождая тело.

... Всё красивое не вечно. Пришло время и ему уйти на покой...

Эстер помогла одеться, по-прежнему угрюмая и безмолвная, двигалась поспешно, но до невероятности спокойно. Когда же последние ленты были завязаны, а густые русые пряди скрылись под жёстким платком, обе застыли, вслушиваясь в звуки, доносящиеся снаружи.

- Что теперь? - Франческа уставилась на спасительницу, еле смиряя дрожь в теле.

- Ничего, - та с горечью усмехнулась.

- Как... так... Ничего?

- Куда проще, чем Вы думаете. - Молча подняла с пола платье, зачарованно перебирая шелковистую ткань. - У меня никогда не было... Такого.

- Забирайте! Только выведите меня отсюда! - вместо недовольства звучала мольба.

- Хотите услышать мою исповедь?! - пропустила слова мимо ушей. - Вы действительно надеялись на мою помощь?! Да Вы хоть знаете, на кого полагались?! Я была там, среди тех, чьи судьбы Вы посмели решить, в Тэлуме во время осады! И я видела. Видела изуродованные страхом лица тех, кто и мелкой пакости в жизни своей не совершил. И в меня стреляли. Стреляли в спину. Как будто я скот, а Тэлум - она большая скотобойня. Но теперь я вижу то, что куда страшнее и уродливее. То, что не суждено узреть никому из тех, кто был там. Вас. - А на глазах застыли слезы. - Я знаю, что Вы совершили! И один лишь вопрос мучит меня: за что?! За что?! Кто поставил Вас выше каждого из нас?! Кто позволил лишить нас самого значимого и дорогого?! Вы осквернили нашу святыню и стёрли её с лица земли, Вы натравили на нас таких же мирных и безучастных людей, чьи судьбы Вашей волею разрушены тоже. За что?!

Но Франческа осталась ледяной.

- Помогите мне сбежать, и я сделаю всё, что Вы захотите! Я большего не прошу!

- Боюсь, я многого захочу. Не в Ваших силах исполнить. Но сейчас, - отступила назад, видя ярость в глазах собеседницы, - я желаю лишь одного. Будущие служительницы Тэлума - вот, кого все видели в нас, Элозианках. И я хочу, чтобы Вас судили в нашей шкуре. И чтобы Вы умерли. В нашей шкуре.

- Мне не к чему такая честь! - Франческа попыталась вырвать платье из цепких рук, но в ответ получала звонкую пощёчину. - Чтоб тебя! - зажмурилась от жгучей боли.

- Вам того же! - легко и задорно. - Прощайте! Мне надо спешить. Пароход меня ждать не станет...

___________

Меч занял своё прежнее место у подножия одной из могил. Земля тотчас въелась в его металл, образовав единое целое, поглотила некогда сверкающие ножны.

Витней ещё долго взирал в пустоту, не находя в себе сил сдвинуться с места; когда же ступил на уже знакомую тропу, то тонкая дымка леса сама собой рассеялась, обнажая заветный силуэт Иллиды-на-Медалле. Но отныне она казалась ещё более чуждой и сумрачной; выцвели косые улицы, растворились бесследно тугие красоты, исчезли некогда восхитительные пейзажи. Бурные краски иссякли. Иссякла и жизнь. Бездушный город склонился над останками Тэлума, словно хищная птица, дожирающая плоть своей жертвы. И яд её поглотил самую суть, проник в кости зданий, расщепил зеленеющие фасады, отголосками влился в душу.

И Витней бежал, ведомый удачей, ускользал, не мысля обернуться.