Основная суть тех или иных событий раскрывается в подробном самостоятельном анализе, так как в работе присутствуют символы и образы.

Мне часто было не понять рассуждения других людей о делении окружающего мира на «красивое» и «некрасивое». Особенно когда заходила речь о внешности. И я говорю об отличительных чертах по типу другого цвета кожи, пигментных пятен и другие врождённых, так называемых «дефектов», как гетерохромия, витилиго или альбинизм. Хотя, если подумать, у человека, который был рождён в достаточно консервативной стране, да и ко всему прочему оказался брошенным ещё в раннем детстве, не должно быть таких установок. Но я до сих пор не знаю: если бы я всё же имела родителей, стала бы я обращать ненужное внимание на недостатки других, как это делают большинство людей? Как-то так вышло, что мне «повезло», и воспитательницы в детском доме не сильно-то и трепыхались надо мной. Сейчас я начинаю понимать, почему. В моменты, когда я хотела задать вопрос, я очень тушевалась без осознанной на тот момент причины. Возможно, это происходило из-за того, что я не чувствовала никакой привязанности к людям, что там находились. Я даже не знаю точно, в каком возрасте я попала в детский дом, потому что как-то упустила возможность спросить об этом. Большую часть своего раннего и в то же время частично осознанного детства мне казалось, что я просто взяла и появилась именно в этом месте. Но всё же я смогла найти некое утешение.

Книги. Они действительно вырастили меня. Удивительно, но даже когда в сказках, которые мы читали на уроках с воспитательницей, говорилось о таком явлении, как «семья», я не так сильно испытывала тоску, в отличие от некоторых других детей. Даже если и было грустно, я уже тогда отгоняла от себя эти мысли, думая, что я, скорее всего, никогда не имела родителей, в отличие от остальных брошенных детей. Как бы там не было, а на подсознательном уровне младенец чувствует свою маму. Я же не могла скучать по тому, чего никогда не имела.

Мне хотелось ободрять себя словами, что я особенная, раз уж вышло так, что у меня не было наставников в виде родителей. Поэтому, как я упомянула ранее, учили меня книги. К счастью, доступ к ним у меня был - большая библиотека на пятом этаже, куда можно было зайти в любое время суток. Помимо стандартных правил поведения, в этом месте было ещё одно, которое мне никогда не нравилось: нельзя выносить книги. Ещё с пяти лет общению с реальными людьми я предпочитала разговоры с авторами. Первая книга, которую я взяла с полки, была Эрнеста Хемингуэя «Зелёные холмы Африки» из-за льва на обложке. Но когда я открыла, то ужаснулась маленькому шрифту на столь больших страницах и положила книгу обратно с мыслями, что «вернусь, когда научусь читать по-взрослому». Я помню, как было тоскливо отходить тогда всё дальше и дальше от той полки, ведь мне казалось, что тот книжный мир для меня словно недоступен. Мне уже тогда не нравились ограничения. Но наткнулась я в итоге на книгу с весьма броской обложкой, которая была такой же красноречивой, как и её название.

«Алые паруса» Александра Грина.

Почему-то тогда я не обратила внимание ни на шрифт, ни на количество страниц. Мои глаза были прикованы к кораблю и его красным парусам. И морю.

Конечно же...

Морю.

Именно это я и называю «Любовь с первого взгляда». Хватило одного осознанного мгновения, чтобы вызвать внутри какой-то необъятный трепет и сфокусировать детский интерес. Полная неизвестностей стихия небесного цвета привлекала меня куда больше, чем дикие животные.

Для меня эта повесть была дороже всех сказок, что мы читали на уроках. Я проводила часы, скрываясь в библиотеке от детей и, как следствие, ворчливых воспитательниц, что никак не могли меня найти, когда я опаздывала. Последнее происходило очень часто, так как я буквально теряла счёт времени. Мне не сразу давались большие абзацы, поэтому мне приходилось перечитывать одни и те же строчки, чтобы понять смысл. Было трудно уловить содержание книги, когда тебе всего лишь пять лет. Увы, но именно данный возраст говорил сам за себя. Но мне нравилось. Это позволяло мне забываться и не думать о реальном, не таком уж и доброжелательном, мире, который часто давал о себе знать. Как бы мне не хотелось, а я не могла вечно сидеть в той библиотеке. Рано или поздно мне приходилось покинуть то место, что было для меня собственным раем на земле. Однако всякий раз я жаждала снова погружаться во всё ещё непонятный для меня мир слов. Но всё же наступил тот момент, когда моя заинтересованность окончательно превратилась в неукротимое желание читать и читать. В итоге я украла книжку из библиотеки. Такое маленькое преступление, которое не стоит совершать. Но я ничего не могла с собой поделать: утром я прятала «Алые паруса» в матрасе кровати, когда уходила на занятия, а днём в свободное время я ждала, когда остальные девочки уйдут из комнаты играть на улицу. Так мне было легче начать читать, понимая, что мне вряд ли кто-то будет задавать вопросы по типу: «Откуда у тебя эта книга?», «О чём там?» и так далее. По ночам я вылезала из-под кровати и садилась на подоконник, чтобы провести несчастных два часа за повестью. Почему два? Сон всё же брал верх, и слова превращались в непонятные наборы букв.

Эта книга имела огромное влияние на меня. Я испытывала все возможные эмоции, которые были доступны для меня в том возрасте. Но одно чувство было самым сильным из всех: восхищение. Момент, когда Ассоль увидела белый корабль с красными парусами, и то, как она побежала к морю, вызвал у меня самый настоящий трепет. Я помню, как маленькая я плакала от счастья. Тогда мне было трудно объяснить причину своих эмоций, но со временем я поняла причину: её ожидания и вера сбылись, даже несмотря на то, что, казалось бы, весь мир был против. И я чувствовала её счастье, пока читала. Мне хотелось верить в чудо, и я сама начала мечтать о собственном корабле с алыми парусами. Слова были инструментами, которые создавали у меня в голове картины. Но вместо того, чтобы изначально обращать внимание на композицию, я смотрела на палитру цветов, что дёргали меня за ниточки, вызывая те или иные ощущения. Эмоции и чувства - это цвета, которыми написана картина книги.

Тогда я поняла, что при чтении мне важно, насколько автор сможет задеть меня и вызвать то, что отделяет меня как живое существо от пустого мира вокруг. К сожалению, он действительно был таким для меня. Максимум, что я получала от взрослых - наигранные улыбки и чрезмерная вежливость только перед конкретными людьми. Уже в шесть лет я знала, что такое «лицемерие». Люди не вызывали у меня эмоций: они лишь научили меня быть обходительной и вовремя замолчать. Но мне не хотелось верить, что всё в этом огромном и новом для меня мире такое. И только книги могли разукрашивать всё вокруг своими особенными палитрами чувств и эмоций.

И вот так я взрослела: проводила годы своего бесценного детства в окружении духов мёртвых людей, чьи слова и мысли навсегда запечатлены на бумаге утончённого молочного цвета. Иногда при чтении я плакала, иногда смеялась. Я влюблялась в несуществующих людей, ровно так же, как и ненавидела. Я представляла различные места. Я представляла море. Особенно мне помог в этом Жюль Верн. Временами я совсем не понимала, о чём шла речь в его работах. Тогда я не знала, что мир куда более многогранен. Как он писал о путешествиях, заставляло и меня мечтать о приключениях. Но «Двадцать тысяч лье под водой»... это совсем другое. Чем больше я читала этот роман, тем больше я влюблялась. Во что или кого? Героев? Автора? Я не знаю. Я просто чувствовала, как моё сердце стучало при прочтении, и у меня на глазах выступали слёзы просто потому, что моё маленькое тело не справлялось с избытком любви к этому природному явлению. Я так много думала об океане и о том, насколько же он огромен и неизвестен. Впоследствии я читала книги о пиратах, русалках - обо всём, что так или иначе было связано с этой стихией. Мне было трудно объяснить мою собственную одержимость этим природным явлением, хотя вживую я никогда его не видела. Возможно, меня просто привлекала неизвестность.

Однажды я совсем случайно нашла в закромах библиотеки достаточно новую, как для того времени, биографию Айвазовского, в которой была вставочка его картин в самом конце книги. Я была очень удивлена находке такого ценного сокровища в столь непримечательном читальном зале. Но подобное «чудо» только ещё больше укрепило мою привязанность к этому месту.

Я спряталась в самом дальнем углу огромной библиотеки, за бесконечными лабиринтами стеллажей, чтобы меня никто не нашёл. В зале царила тишина, а книга, судя по всему, была совсем новой, поэтому хрустела, когда я переворачивала страницы. Сначала было немного неловко, ведь кто угодно мог бы пойти по звуку и найти меня. Но я так увлеклась рассматриванием страниц с текстом, не решаясь подойти к самому интересному, что снова забыла об окружающем пространстве. А время, столь безжалостное и неукротимое, остановилось для меня. Так было всегда, и этот раз исключением не стал. Когда я наконец-то дошла до вкладыша с картинами в конце, я снова почувствовала, как быстро билось моё сердце. Море - видна спокойная гладь или бушующие волны. Изобилие холодных и пастельных оттенков притягивали мой взор. Но вдруг при рассматривании картины «Феодосия. Восход солнца» я обратила внимание на...

- Небо, - с моих губ слетело слово. Я провела пальцами по несуществующей границе моря и небосвода - они были одним целым. «Как красиво» - у меня не получилось сказать эти слова из-за собственного трепета. Сердце маленькой десятилетней девочки снова было наполнено необъяснимой теплотой. Но неожиданно до меня дошло, что море подобно зеркалу: оно действительно отражала все цвета на небе. И я, глупышка, осознала это только сейчас. А ведь правда: море подобно зеркалу для неба, ведь отражает всё скрытное от глаз людских. В воде свой собственный, непонятный до конца людям морской мир. Значит, и на небе тоже свой мир? Только его никто не видит?

В тот момент я подорвалась на ноги и быстро побежала к выходу. На дворе апрель, скоро будет закат солнца. Мне захотелось тогда увидеть, какими цветами будет разукрашен небосвод. Я бежала по коридорам, игнорируя замечания взрослых. «Боа, куда ты спешишь?!», «Что происходит?», «Мелкая, а ну остановись!»: я едва могла услышать эти обрывки, почему-то при этом улыбаясь. Беги, Боа. Не позволь кому-то остановить тебя.

Стоило мне выбежать во дворик, как я увидела потрясающее зрелище на небе: световые лучи уходящего солнца, что были очерчены облаками. А небосвод плавно переходил от голубого к розовому, а потом и вовсе к жёлтому, ближе к уходящему светилу. Я вдруг захотела провести параллель: увиденный мной цвет между жёлтым и розовым напомнил мне о спелых персиках в разгар лета. Это вызвало у меня какую-то глуповатую улыбку. А тот оттенок, что был очень близко к солнцу, напоминал ваниль или засахаренный мёд, который я безумно любила.

- Как же красиво... - всё же смогла я сказать эту фразу. И вдруг, среди многочисленных облаков, я начала замечать весьма необычные силуэты. Я придумывала, что же могли значить те, или иные фигуры, на которые так красиво падал солнечный свет. Вон там корабль, а чуть дальше был дракон, что превратился в огромного льва и маленькую черепашку. И таких фигурок было очень и очень много. Но постепенно, с каждой секундой, я заметила, что из маленьких облачков начало вырисовываться что-то на подобие портрета.

Стоило моим глазам уловить сформировавшуюся фигуру, моё сердце впервые в жизни ёкнуло, болезненно отдаваясь в горле. Затем пришёл трепет, что был не совсем таким, когда я смотрела на картины или проживала какой-то момент с помощью литературы. Я могла бы сравнить этот абсолютно невинный, наполненный эйфории миг с тем, когда я увидела впервые «Алые паруса». Я смотрела на лицо какого-то юноши, что глядело на меня с небес, абсолютно не меняя при этом формы, что не скажешь о других облаках. Простой силуэт вдруг стал воплощением всего живого и прекрасного вокруг меня. Перед моими глазами вдруг возникли все самые яркие краски, которые так или иначе я могла бы встретить в моей монотонной жизни. Этот молодой человек, чей силуэт был не таким чётким, чтобы запомнить на всю свою оставшуюся долгую жизнь, был самым красивым из всех людей, что я видела за свои годы. Но готова поклясться, он был прекрасен. Я так не хотела отводить свой взгляд, а мысли о том, что я, возможно, никогда больше в жизни не увижу кого-то настолько красивого и наполненного светом, очень ранили меня.

- Не уходи, пожалуйста, - мои глаза вдруг наполнились слезами, а сердце протяжно заныло. - Я у-умоляю... - я не выдержала и всхлипнула. Мне хотелось побежать за этим силуэтом, потому что только от него я всеми фибрами души почувствовала самую настоящую защиту. Словно от матери, которой у меня никогда не было. От этого осознания мои слёзы беспрерывно катились по щекам. Впервые в жизни я ощутила себя такой одинокой и маленькой. «Пожалуйста, приди ко мне ещё раз», - последнее, что я могла подумать, прежде чем облака на небе рассеялись.

Я запомнила тот день как один из переломных моментов, что случались со мной. Не было такого времени суток, когда я не смотрела на небо последующие годы. Утро, день, вечер, ночь - четыре раза каждые семь дней в неделю я пыталась разглядеть блёклый силуэт несуществующего юноши, который был для меня куда красивее и прекраснее всех возможных принцев из миллионов существующих сказок. В голову приходил только излюбленный мною Артур Грей, что мог действительно сравниться с тем прекрасным... образом... Да, пожалуй, только с ним, потому что как бы сильно я не пыталась наглухо вбить в своё сознание тот портрет, он всё равно с годами выцветал, подобно старой фотографии. Этот молодой человек не так часто приходил ко мне во снах, но после них я слово, как по волшебству, могла, хоть и совсем немножечко, но как-то воссоздать тот силуэт, не позволяя улетучиться из моей памяти восвояси. Но, помимо вечных мысленных полётов и мечтаний о водной стихии, я начала влюбляться и в небо.

И всё же после того дня я начала замечать цвета. В плане, я видела их всегда, да: красный, жёлтый и так далее по радуге. Я имею в виду, что начала подмечать их везде, где только можно и где бы я не находилась. Очень часто я стала сравнивать их в голове с какими-то предметами. Одна из воспитательниц всегда приходила в детский дом ближе к полудню, и чаще всего на ней был жакет зелёного цвета. Только вот был он темноват, ближе к цвету оливок с серым подтоном, что придавало верхней одежде как мрачности, так и блёклости. Затем я заметила, что стеллажи в библиотеке были приятного песочного цвета, а моя любимая пижама, подобно цветку вишни - светло-розовая.

Но ещё, что немаловажно, я поняла, что мой детский дом оказался очень даже светлым местом. Всё же с возрастом я поняла, что, невзирая на большое количество детей, в здании и вокруг него царило какое-то необыкновенное умиротворение. Я так много времени проводила в огромной и тихой библиотеке, что даже не сильно обращала внимания на большие клумбы роз разных цветов, что росли вокруг здания. Я не замечала, что в тёплые времена года рядом могли иногда бегать маленькие зверушки из соседнего леса. Как оказалось, кухарки в столовой имели привычку подкармливать крохотных соседей. Да что там мелочиться, я даже не задумывалась о существовании самого леса, холмах вокруг и маленького города Санчхона вниз по долине, что был достаточно аутентичным по своему внешнему виду. Мои глаза начали открываться и видеть, что мир вокруг был не так уж и плох, как я думала с детства. Мне доставляло огромное удовольствие находить особенности в абсолютно простых и обыденных вещах всё больше и больше. Это что-то вроде некой игры. Но спешить делить всё на плохое или хорошее мне совершенно не хотелось.

Некоторые ребята всё же смогли найти себе семьи будучи совсем маленькими. А остальные дети, в том числе и я, были вынуждены жить каждый сам в своём маленьком мирке. Кто-то был более социален, кто-то делал большие успехи в учёбе. Я же плыла по течению. Хоть я всегда сторонилась контактировать с кем-то из детей слишком близко, после двенадцати лет я смогла найти себе каких-никаких приятелей, и жизнь действительно стала налаживаться. Это место, что изначально имело в себе суть пристанища для брошенных и отвергнутых детей, стало для меня подобно прекрасному светлому дворцу, стоило мне только оглянуться вокруг. И дело не во взрослых и даже не в детях - всё было в стенах этого дома.

К тринадцати годам я была в настоящей душевной гармонии: всё больше и больше забывалось значение слова «тоска», ибо бесконечное одиночество перестало существовать для меня. Из нашей группы осталось пять девочек, включая меня. Так сложилось, что именно с ними я общалась больше всего: Минджу, Юна, Джиа и Хаён. Каждая из нас увлекалась чем-то конкретным. Джиа гадала на таро, что ей были подарены в шесть лет. Ко всему прочему она изучала астрологию, хотя не могла прочитать наши натальные карты, ведь никто из нас толком не знал, где и когда родился. Нашими днями рождения были даты, когда мы попали в детский дом. Но это не мешало ей часто шутить о том, что у меня «Марс в Рыбах» и «Меркурий в Водолее». Хаён же до безумия любила травы и увлекалась народной медициной. Когда кто-то из нас простывал, она хоть и бежала к лекарю, но всегда помогала ему заварить какой-то узвар. А вот Минджу любила учиться. Особенно ей легко давалась математика, чему я часто завидовала. Юна очень любила шить. Она ещё с детства делала одежду из маленьких лоскутков ткани для своей одной-единственной и такой родной старой куклы. А я тогда только начала рисовать. Но больше наши с Юной навыки развились позже. Но я должна сказать, что эти четыре девушки за столь короткий срок стали для меня подобно сёстрам. Скорее всего, мы просто выросли. Хоть и тринадцать лет не такой уж и сознательный возраст, но когда ты с самого рождения знаком с таким понятием как «одиночество», сам неосознанно начинаешь принимать окружающие реалии со всеми неровностями и недостатками.

После того как мы сблизились, мы часто посещали одну бабушку на окраине Санчхоне, чтобы помочь ей с её хозяйством. Причём изначально мы вызвались добровольно. Тогда наступило время, когда нам можно было уже гулять по маленькому, больше похожим на деревушку, городу под присмотром воспитательницы. Когда наша сопровождающая рассказывала про Санчхон, она и упомянула о состоятельной старушке Пак, что хоть и живёт совершенно одна в достатке, но в силу возраста не может поддерживать дом и сад в порядке. Когда-то у неё было много сыновей, но все они давным-давно умерли, а внуки и вовсе забыли о старой родственнице. И вот мы вызвались помочь ей, на что воспитательница удивилась, но всё же поговорила с одинокой госпожой. Бабушка Пак была приятно поражена и не отказала в помощи, но взамен она настояла о том, что будет давать нам немного карманных денег в ответ на нашу доброту.

Участок госпожи был холмистым, но от этого не менее красивым. Также он захватывал небольшой утёс, так как старенький, но большой домик был расположен чуть выше по долине. Внешне хозяйство хоть и было слегка запущенно, но я могла бы сравнить её с волшебным летним садом. Я помню, как там пели птицы, а среди многочисленных яблонь и вишен летали белые бабочки и шмели, которые часто пугали нас, маленьких девочек, у которых не было никаких целей на будущее. До сих пор я в ушах слышу шелест высокой травы. Мне вспоминались почему-то не только многочисленные произведения Рея Брэдбери, но и роман Харуки Мураками «Слушай песню ветра» (возможно, только из-за названия).

Но мне искренне казалось тогда, впервые стоя на утёсе, что кто-то словно нашёптывает мне на ухо самые добрые в мире слова. Не буду обманывать, но я всё не могла забыть того несуществующего принца, пытаясь найти хоть какие-то знаки, что мог бы он мне послать спустя годы. Мне хотелось верить, что это было не просто какое-то пустое, обыденное видение, что создалось из воображения девочки-подростка. И хоть с годами я всё больше и больше старалась отпустить этого воображаемого человека, преобразованный и спокойный мир вокруг словно напоминал мне о вечном присутствии этого красочного и оживлённого мною образа. Он был в каждом дереве, травинке или цветке. Но когда я смотрела на безоблачное летнее небо, я лишь с приятной грустью вспоминала тогда ещё чёткие черты лица. Мне было всего тринадцать, но моё сердце уже трепетало.

У нас всегда была разная работа, но мы с девочками, как правило, занимались посадкой, вскапыванием грядок, сбором урожая, подстриганием сухих веток кустов. Для Хаён это был настоящий рай. После работы в саду бабушка Пак приглашала к себе домой, где мы часто проводили много времени за чаем. У госпожи было много чайных сервизов, но именно нам она давала кружечки мятного яркого цвета с очаровательным золотым орнаментом. По её словам, они были самыми дорогими в её коллекции. Девочки сначала часто смущались такому вниманию, но я понимала, что эта женщина хотела всеми силами быть необходимой и одаривать кого-то своим собственным накопленным за жизнь богатством. Она рассказывала нам о целебных травах, особенностях этих лесов и гор, истории деревушки и, конечно же, о своей долгой жизни. Ещё она часто упоминала, что в городке когда-то проживали много семей моряков, что в своё время немного развили город: благодаря ним в Санчхоне регулярно поставляются морепродукты. И даже ходят слухи, что именно на их деньги был построен наш детский дом. Но никто точно до сих пор не знает.

Также госпожа не стеснялась и показывала многие старинные аутентичные вещи в доме, коих, как я и упомянула ранее, было совсем не мало. Но ещё больше она не скупилась и могла подарить каждой из нас что-то особенное. Она узнала многое о нас самих просто из разговоров, даже не спрашивая о чём-то конкретном. Таким образом она дарила нам что-то, что имело прямое отношение к нашим интересам. Ярким примером была Юна, которой досталась швейная машинка. После такого щедрого подарка эта девочка на радостях купила белую ткань и нити на рынке и сшила для каждой из нас пятерых одинаковые летние платья, что были больше похожи на ночнушки. Это был мой первый сарафан, который я, не стесняясь, носила везде и всегда: на занятиях, в библиотеке, во время прогулки по деревне с девочками, или на работе в саду тётушки Пак. Мне нравилось, что оно пахло именно тем белым чаем, который варила пожилая госпожа.

Ну, а мне она подарила сначала краски - это было масло. Затем кисточки, бумагу и палитру, что была сделана из светлой древесины. Хоть все эти вещи для меня были дороже любых сокровищ на свете, я проводила очень много времени в раздумьях о том, что же всё-таки стоит мне нарисовать ими первое. Но как бы прискорбно это не было, а я всё не решалась или откладывала взять кисточку в руки. Единственное, что я делала, это смешивала цвета краски на палитре, а потом делала незначительные мазки на бумаге, чтобы посмотреть, какие оттенки друг с другом сочетаются. И всё же первое, что я решилась нарисовать, был пейзаж, открывающийся с утёса участка госпожи Пак. Я не выделяла детали - я просто делала то, как чувствовала. Мне хотелось добавлять несуществующие цвета на небо, хотя я чувствовала некую неловкость, когда делала это. Словно я демонстрирую что-то собственное, и оно вряд ли вызовет у окружающих исключительно те положительные эмоции, что я ощущаю. Но тем не менее мне нравилось дорисовывать лишние горы и просто творить абсолютный художественный хаос. Первые мои работы акрилом были чуть лучше, чем те, которые я рисовала ещё ребёнком. Но мне так много всего не нравилось в моих последних рисунках: я пыталась менять ещё несостоявшуюся технику, как-то по-другому подбирать цвета, но результаты были совершенно неутешительными. Мне нужна была хоть какая-то подсказка, чтобы рисовать хоть немного лучше и правдоподобнее. И я не нашла варианта лучше, чем снова вернуться в самое родное для меня место во всём мире - библиотеку.

На все вопросы, которые могли только у меня быть, я всегда находила ответы там словно по волшебству. Но умом я понимала, что научиться рисовать, читая хоть сотни книжек или справочников, у меня точно не получится. Однако я нуждалась хоть в каком-то совете. Моя собственная неуверенность в своих силах не позволяла мне быть полностью свободной в своём творчестве. Ведь, чтобы рисовать красиво, нужно знать пропорции, куда и как падает свет, какие оттенки где доминируют, техники красок и инструментов - это же всё важно. И тот факт, что я в свои тринадцать не имела абсолютно никакого понятия обо всём этом, крайне расстраивал меня, заставляя чувствовать абсолютно не в своей тарелке. Но был крайне неприятен другой факт: в тот день, когда я впервые кое-как нарисовала этакий пейзаж акрилом, я и пошла в библиотеку, но, к моему вселенскому разочарованию, должной помощи я не нашла.

Я перебирала книги одна за другой: сначала я делала это тщательно, но с каждой новой неудачей небрежность росла пропорционально моим отрицательным эмоциям. Хотя я даже сама толком не могла дать себе отчёт о том, что же я конкретно ищу. Биографии художников эпохи Романтизма, история изобразительного искусства в шести томах, сборник картин Дега и ещё десятки книг подобного характера, но ни единого справочника или учебника.

- Да что за чёрт! - не выдержала и в порыве накопившейся злости воскликнула я, небрежно откинув очередную «Историю живописи» на пол к остальным дюжинам братьев по жанру. Во мне бушевала самая настоящая обида, хотя я даже не знала, на кого. Но, наверное, на себя, потому что я не могла переступить через свою неуверенность и всё же взять в сотый раз несчастные кисточки (и саму себя) в руки и начать делать хотя бы что-то. Я злилась, что ничего не получалось, и никто не мог помочь мне в преодолении этого.

Вдруг я почувствовала, как внутри меня снова зарождается давно забытое чувство одиночества. Я оглядела вокруг: мраморный белый пол, на котором беспорядком валяются десятки книг; параллельные деревянные стеллажи, которые образовывали коридоры с другими перпендикулярными полками. А где-то там, за ними, ещё несколько подобных беспорядков из разбросанных бумажных летописей. И тишина. Но она не была пугающей из-за обилия света в зале и гуляющего воздуха сквозь открытые высокие окна с белыми прозрачными шторами. Я была одна.

Неприятная вязкость начала зарождаться во мне - вокруг ни души, а голоса мёртвых людей, ненавязчивые и тихие ноты, не могли заговорить со мной. Я ранее не догадывалась, но сейчас поняла, что я никогда не вела с ними диалоги, а лишь неустанно слушала, внимания каждое слово. А кто бы выслушал меня? Я никогда не плакала от своего горя - лишь закрывала глаза на несправедливость, позволяя внутреннему голосу собственными воплями и криками разбивать на всевозможных резонансных частотах тысячи несуществующих бокалов. А потом, когда эмоции сами утихали, я оставалась сидеть среди триллионов колючих осколков, пока те тоже не исчезнут. И так всегда. Я даже не думала, что можно выносить кому-то, отдельному человеку, собственные тревоги, эмоции и даже чувства. Хотя эти вещи я ценю больше всего на свете. Это как демонстрировать все цвета с палитры на холсте. И, с одной стороны, этот страх достаточно глуп по своей природе, ведь морально зависишь от слов других людей, что зачастую могут быть небрежно сказанными. А потом страдаешь ты, потому что тебя это задело. За тринадцать лет я не помню, чтобы с кем-то говорила о чём-то личном на достаточно глубоком уровне. С девочками общение завязалось на достаточно лёгкой ноте. И хоть мы вместе живём в комнате и иногда поздней ночью после отбоя можем начать говорить о чём-то, никто из них так и не знает моих конкретных чувств. Однако я осведомлена об их переживаниях. Хаён и Юна, как две потерянные в детстве сестрички, чаще всех делятся своими мыслями, а охотно поддерживает их беседу Джиа, проецируя свои мысли на карты или звёзды - такова она по натуре, ведь чувствует людей на каком-то своём, не до конца понятном окружающим, уровне. А Минджу и я либо слушаем, либо даём советы. Причём я предлагаю более либеральные, в то время как старшая достаточно груба в своих высказываниях. Но и Джу не скупится время от времени говорить о чём-то личном откровенно, к примеру, о менструации и болях при ней. У меня этот процесс уже тоже был, но озвучивать свои неприятные ощущения скуплюсь. Не из-за смущения, как бывает у девочек моего возраста, а просто потому что никогда прежде не делилась и не просила помощи у живых людей.

Но сейчас мне нужна была подсказка, что же делать дальше и как поступить. И да, я знала, что ответ лежал на поверхности, однако приблизиться что-то мешало - мой самый первый в жизни комплекс. И мысль, подобно тихому первому грому в летнюю ночь, проскользнула: я практически никогда не испытывала настоящую поддержку, не чувствовала искреннюю и безвозмездную заботу и переживание. И вдруг мне стало с новой силой обиднее. «Но я же не могу скучать по тому, чего никогда не имела!» - подумала я в тот момент, насильно пытаясь заставить себя успокоиться, но тщетно, ибо эмоции взяли верх. Я горько заплакала, мысленно думая о несуществующий родителях. У меня был тысяча и один вопрос к ним, но только один чётче всех вертелся в голове: «Почему вы меня бросили?» Я заплакала ещё сильнее, прикрыв ладошкой глаза, из которых градом лились слёзы. Я не сдерживалась и громко всхлипывала - мне нечего было стыдиться. Другие дети плачут из-за отсутствия семьи ещё в раннем детстве, а я осознала всю горечь только в подростковом возрасте. Мне было трудно стоять, и я, не глядя, спиной упёрлась в стеллаж и медленно скатилась по нему вниз, позвоночником ощутив каждую полку и корешок книги. Поджав колени под себя, я обняла их, продолжая громко плакать. Я зажмурила глаза, не в силах больше выносить присутствия окружающего мира вокруг. Мне просто хотелось хоть на такое маленькое мгновение перестать быть привычно тихой и замкнутой. Да простят меня дремлющие вечным сном души людей, что своим домом выбрали эту библиотеку.

Как вдруг сквозь закрытые веки я почувствовала, как лёгкий летний ветер погладил мою руку. Сквозняк. Я неспешно открыла глаза, убирая едва развевавшиеся волосы, и первое, что я увидела за пеленой слёз, было парящее перед моим лицом в воздухе маленькое белое пёрышко. С каждым новым дуновением ветра оно снова вздымалось на несколько сантиметром вверх, не позволяя себе упасть на пол. Мне казалось, от него даже исходило какое-то блёклое свечение. Мои руки сами потянулись потереть глаза, ибо мне показалось, что это был чуть ли не самый настоящий мираж. Но стоило мне снова глянуть, как перо никуда не исчезло, а всё новые и с каждым разом сильные порывы ветра поднимали летающую вещицу выше. Я вскочила на ноги, не в силах оторвать взгляд от неё, ведь не хотела, чтобы пёрышко исчезло из моего поля зрения. Как вдруг неожиданно сильный порыв ветра пронёсся мимо меня, отчего сшитый Юной сарафан немного подлетел, как и мои волосы, а перо резко продвинулось дальше по коридору из стеллажей. Я чувствовала: я не имею право упустить его. Я аккуратно переступила через книги, но стоило мне приблизиться к парящей вещице, как она снова продвинулась в глубь библиотеки. «Что происходит?» - невольно подумала я, но, не думая больше, снова сделала шаг.

Неожиданно в помещение ворвался куда более сильный порыв ветра под сопровождением громкого свиста, что чуть не сбил меня с ног, отчего я отпрянула ближе к книжной полке. Моё сердце сделало кульбит, а кожа покрылась мурашками, и вдруг мне стало даже немного страшно от подобных аномалий. Но эти мысли развеял звук разбивающегося стекла где-то на другом конце библиотеки, что заставил меня вскрикнуть, но я быстро закрыла рот рукой. «Неужели здесь кто-то есть?» - невольно подумала я, отчего ладошки вдруг запотели. Однако моё внимание снова привлекло пёрышко, что так и осталось парить в нескольких метрах от меня. И снова тишина.

- М-мне страшно... - невнятным шёпотом выпалила я в пустоту, словно это могло что-то изменить. Я сильнее приложила ладошки ко рту, не решаясь оторваться от стеллажа за спиной. Вдруг перо, к которому был прикован мой взгляд, медленно подлетело ко мне. И действительно: от него постепенно начал исходить приятный свет, подобно маленькой бледной звёздочке. Мои руки сами опустились.

Мне показалось, как все плохие эмоции, ровно так же, как и бушевавший мгновением назад страх, начали отходить куда-то в тень. Я неосознанно приложила ладонь к груди, ощущая, как моё сердце с каждой секундой успокаивается, а дыхание становится ровным. Мне хотелось смотреть и смотреть на парящее пёрышко, что так аккуратно и нежно завораживало своей волшебной атмосферой. Вдруг снова подул мягкий ветер, и перо двинулась по той же траектории, куда и направлялось изначально, до того, как я испугалась. И всё же я снова приняла для себя решение последовать за своим так называемым «путеводителем».

Летающая материя в сопровождении ритмичных мягких порывов ветра вела меня по коридорам библиотеки, поворачивая то направо, то налево. До меня начало доходить, что направлялись мы приблизительно к тому месту, откуда послышался звук разбитого стекла. Мне было немного страшно делать шаг за шагом, ведь только один Бог знал, что я могла увидеть за поворотом.

Когда я обошла очередной стеллаж, передо мной оказалось распахнутое высокое окно с подоконником, рядом с которым развевались мягкие белые шторы. По обе стороны от него были всё те же стеллажи с книгами, а на полу лежала разбитая стеклянная ваза с белыми линиями, карандаш и какая-то книга с однотонной обложкой небесно-голубого цвета. Я лишь облегчённо вздохнула, понимая, что меня напугал какой-то сквозняк и безобидная посудина с цветами. Вдруг перо, что парило рядом со мной всё это время, мягко лавируя по воздуху, приземлилось в образовавшуюся лужу рядом с белыми лилиями и книгой. Свет, который был до этого, мягко потух, и пёрышко больше ничем не выделялось. Какое-то время я задумчиво смотрела на образовавшуюся картину перед моими глазами, не в силах сдвинуться с места. Я неуверенно начала подходить ближе, стараясь не наступить на осколки на полу. Затем я аккуратно взяла карандаш и книгу, которую едва касалась вода. Стоит отметить, что обложка была мягкая на ощупь и на ней красовалась бледная надпись «Speculum», что с латыни означает «Зеркало». Мои брови невольно нахмурились. Перевернув вещь в руках, на обратной стороне я увидела, как совершенно другим, прописным, шрифтом латиницей написано имя.

«Ким Джонхён».

Я немного удивилась, ведь не могла припомнить подобного корейского автора, но мне показался крайне любопытен тот факт, что именно эта книга по воле случая попала ко мне в руки. Не думая ни секунды больше, я открыла её, но то, что было внутри, повергло меня в самый настоящий шок: страницы были абсолютно пустыми, на ощупь твёрдые, а по цвету белоснежные, что аж глаза режут, с холодным подтоном. «Это - не книга, это - блокнот, - постепенно дошло до меня. - Наверное, кто-то его потерял, и нужно срочно вернуть». Меня не покидали мысли о том, что всё же кто-то был в библиотеке, но вовремя ушёл. Я нервно обернулась через плечо, словно подозревая, что за поворотом кто-то есть, хотя это всё были проделки моей разбушевавшейся фантазии. Но стоило мне только перевести взгляд на книгу, на, прежде пустом, развороте аккуратным почерком карандаша было мелко написано:

«Рисуй».

Я отпрянула назад и неосознанно выпустила блокнот и карандаш из своих рук, словно меня облили кипятком. Из моих уст опять вырвался короткий крик в сопровождении шума приземлённых материй с кафелем, а карандаш звонко отскочил в лужу воды. Я была готова поклясться, что, когда я отвернулась, никакой надписи не было. Моё сердце громко стучало у меня в ушах. Но, недолго думая, я снова быстро подняла блокнот с пола и на корточках начала судорожно переворачивать страницы в поисках этой проклятой надписи. Однако моя обескураженность стала расти в геометрической прогрессии, ведь развороты были пустыми, словно ничего не произошло. Мало того, они ещё и были сухими, хотя хоть какие-то мелкие капельки должны были попасть. «Может, мне показалось?» - предположила я, насупившись. Не выдержав, я приземлилась пятой точкой на пол, приняв позу лотоса, ибо голова немного кружилась. Прежняя душевная тяжесть дала о себе знать, и я легонько обхватила одной рукой свою макушку, пытаясь хоть немного облегчить себе ношу.

Вдруг, когда мой взгляд необдуманно был прикован к белому развороту, на нём, словно невидимым карандашом, иероглиф за иероглифом появлялась фраза:

«Не бойся».

Я резко выпрямилась, а мои глаза чуть из орбит не выпали от подобной аномалии. Мои руки сами крепко обхватили тетрадь с двух сторон, в то время как взглядом я жадно впивалась в страницу и появившеюся аккуратную надпись. Честно, мне хотелось бояться и испытывать страх наперекор словам, что возникли из ниоткуда, но я всё же изо всех сил старалась контролировать внутреннюю бурю негодования. Мне неожиданно захотелось поверить, что то, что видела я, не было плодом моего воображения.

Через секунду на той же самой странице начали вырисовываться новые слова:

«Ты просила совета. Я хочу помочь».

В горле застрял ком, а сердце снова болезненно ёкнуло, отдаваясь в макушку. Мои уши порозовели, а руки стали ватными, и я опустила блокнот себе на ноги. «Что это? Что происходит? Как это объяснить?» - все эти вопросы атаковали моё сознание. Я глянула на лежащий в луже рядом с лилиями карандаш - он всё так же там и был, совершенно не двигаясь. Однако в моей голове вдруг резко всё остановилось, а одна, давно потухшая, лампочка, замерцала блеклым светом. Не закрывая блокнот, я глянула на заднюю обложку книги и, в частности, на имя «Ким Джонхён». Внутри меня начало зарождаться давно забытое чувство трепета. «Неужели?..» - стоило только на мгновение задать себе этот вопрос, как я потянулась за влажным карандашом. Быстро раскрыв тот же разворот, я судорожно раздумывала, какой же вопрос мне написать, ибо было их очень много. Да и стоило мне вообще что-то спрашивать? Вдруг я снова ошибалась? Вдруг снова глупо надеялась? Вдруг я просто всё придумала, лишь бы скрасить своё одиночество? Однако поток моих мыслей прервали следующие слова на бумаге:

«Не нужно слишком много думать - действуй».

А спустя пару секунд снова:

«Делай то, что чувствуешь. Это будет верным ответом».

Я застыла, не в силах даже переместить взгляд с этих слов. В ушах были только звуки моего дыхания и сердцебиения, и то - я совершенно не фокусировалась на них. Я только перечитывала слова, что были на странице и совершенно никуда не девались. Неожиданное и давно желанное тепло наполнило моё тело и сердце. Оно было точно таким же, когда я увидела силуэт на небе, только сейчас оно было куда более интимным и родным, чем до этого. Мне показалось, словно меня накрыли тёплым пледом, и я неосознанно, но медленно и аккуратно обхватила свои плечи руками, продолжая держать карандаш. Шторы у окна напротив зашевелились, а небольшой поток ветра нежно прошёлся по моей открытой коже. Но я не почувствовала холод, наоборот: меня будто нежно, насколько это вообще возможно, обняли, шепча что-то вроде «Всё будет хорошо», или «Я рядом». Но ничего такого мои уши не уловили. Разве что в голове сами собой возникли эти фразы. Я чувствовала что-то среднее между счастьем, спокойствием и любовью. Мне казалось, что меня любят и делают это безвозмездно. Как мать любит своего ребёнка, как творец любит своё создание.

В моих глазах заиграли слезинки, что вызвало только улыбку. Никакой грусти не было. Я думала о цветах, что приходили мне на ум. Почему-то среди них больше всего были именно приглушённые оттенки бежевого и коричневого. Я вдруг подумала о дереве, горячем молочном шоколаде, больших корзинках для сбора урожая в саду тётушки Пак, пряниках на Рождество. И я снова подумала, насколько всё вокруг меня может быть прекрасным. Мне хотелось плакать от красоты, умиротворения и счастья.

Я крепче ухватила пальцами карандаш и написала один-единственный вопрос, который начал волновать меня больше всего на свете:

«Где ты?»

Мне не было важно, кем был этот юноша, что являлся ко мне во снах. И, честно, абсолютно неважно, потому что я хотела узнать, как далеко находится этот человек, который заставляет чувствовать куда больше эмоций, чем любая прочитанная мною книга. Я хотела его обнять, потому что ощущала, что он - моя семья, мой дом. Он был олицетворением всех тех вещей, которых у меня никогда не было. Я хотела знать, как долго мне придётся искать, сколько километров стоит пробежать, сколько морей надо переплыть, лишь бы найти его. Я не имела ни малейшего понятия, как он выглядит, или что любит, а что ненавидит. Одно я знала точно: я приму всё это, даже не задумываясь.

«Я здесь».

Моё сердце пропустило удар, а на лице вдруг появилась ещё более глупая улыбка, стоило мне только увидеть эти появившиеся слова. Как вдруг шторы снова зашевелились, впуская в комнату новый поток ветра, что прошёлся не только по моей коже, но и сквозь белую ткань сарафана, нежно касаясь моего детского тела. Я не вдумывалась в эту фразу, потому что просто поверила в это, стоило лежавшему в луже пёрышке снова подлететь в воздухе на уровень моих глаз. Ветер снова ворвался в комнату и так же аккуратно прикасался, словно оберегая от окружающего мира. А я лишь рвано вздохнула, не в силах думать о чём-то другом, кроме момента, что только что произошёл. Я ощутила самую настоящую защиту, даже несмотря на мурашки, что щекотали мою кожу.

Мне хотелось подумать о смысле написанной фразы, но нутром я действительно ощущала чьё-то ненавязчивое присутствие. Вернее, его. Я не могла прикоснуться или увидеть - я просто чувствовала, насколько вообще способно моё сердце. Но в глубине души я действительно хотела по-настоящему обнять, но сказать об этом или написать очень стеснялась.

Перо начало снова опускаться, и приземлилось оно, как ни странно, на лилии. Мой взгляд был прикован к этим цветам. Я необоснованно начала рассматривать каждую линию и изгиб лепестка. Я начала замечать желтоватые и салатовые оттенки, что были ближе к тычинкам. «Какие красивые» - подумалось мне. В тот момент я пожалела о том, что под рукой у меня не было красок.

Неожиданно меня осенило. Карандаш! Он был прям у меня в руке. А раскрытый и абсолютно пустой блокнот - на моих коленках. Я снова глазами прошлась по фразам, что были написаны моим едва ли существующим принцем, и они вселили в меня силу. И счастье. Я не была одна, потому что он всегда здесь. И, скорее всего, никогда не покидал. Как мой собственный ангел-хранитель.

С немного тяжёлым сердцем я перевернула страницу, где был наш с ним небольшой диалог. Мне немного было грустно, ведь, возможно, те строчки я больше не увижу. Грело лишь то, что я навсегда запомню их в своей памяти как одни из самых ценных советов в моей жизни. Передо мной был абсолютно пустой разворот и лежащие на полу лилии. Я никогда существенно не рисовала карандашом, но прежний страх, который я испытывала при входе в библиотеку, не так уж и сильно затмевал мне глаза. И я просто начала легонько вырисовывать силуэт лилий. Я полностью отключила голову, не думая о пропорциях, правилах штриховки, соотношения света и тени. Мне хотелось рисовать, просто пробовать. Однако расстраивали меня две вещи: отсутствие ластика и недолговечность цветов, ведь они были без воды. Но даже несмотря на эти два нюанса, я всё равно продолжала и в итоге закончила свой первый в жизни скетч, который был совершенно неидеальным, но уже стал моим шагом вперёд.

После того дня я не выпускала этот блокнот из своих рук. Где бы я не была, он всегда находился со мной. Но писать туда я немного стеснялась, поэтому я либо просила советы, либо рисовала что хотела или видела. Хоть и рисунки сохранялись и никуда не исчезали, наши с Джонхёном разговоры долго на бумаге не задерживались. Я смущалась говорить ему о своей привязанности, поэтому больше спрашивала, нежели говорила что-то прямо. В основном мои вопросы касалось отношений между людьми. Даже несмотря на мою не сильно большую социализацию, сталкиваться с одногодками я была вынуждена, ведь общеобразовательные уроки никто не отменял. Так и проходили месяца.

Со временем я стала замечать, как в жизни могут быть не только светлые краски и полутона, но и достаточно тёмные оттенки. Иногда мои одногодки хулиганили, жульничали и могли даже кого-то обижать ни за что. Правда, они зачастую объясняли своё неуважительное поведение к своим же сородичам тем, что их жертвы обладали весьма некрасивой внешностью. А когда я, будучи простым зрителем сие спектакля, всматривалась в лица тех пострадавших детишек, у меня совершенно не получалось найти в них какой-то изъян, что мог ущемить их больше, чем на фоне возомнивших себя посланниками истинной красоты в подобном захолустье. Глупо. И даже смешно, если бы не было так грустно. Наблюдая за всем этим, я часто оказывалась на распутье, как же мне поступить: пройти мимо или вставить свои пять вон?

Я помню, тогда ночью мне приснился непонятный сон, где я оказалась в абсолютно тёмном христианском храме. Там не было свечей и даже стены не расписаны иконами, как это принято в той религии. Хотя я не могла утверждать, был ли это костёл или церковь. Однако я запомнила алтарь, который не смогла во сне разглядеть. А ещё цвета: тёмные синие, вперемешку с зелёными, ближе к бирюзе, только веяло от них холодом. В том сне я стояла на коленях, ровно так же, как и десятки других девушек. И один священник, чьего лица я не видела. На всех девушках была тёмная одежда и косынки, а на мне - сарафан Юны, нижнее бельё и больше ничего. Я точно помню, что каждая из нас по очереди должна была сесть перед безликим священником и проговорить заповеди Господа о том, каким должен быть чистый и идеальный человек. И я была удивлена слышать, что те женщины говорили об отсутствии каких-либо отклонений, об идеальной расе и прочих стандартах, под которые даже я не могла подходить. И тогда мне пришёл образ той внешности, что проповедовала нацистская Германия. Мне хотелось тогда проснуться, но меня словно что-то держало, заставляя видеть нечеловеческие картины. Пока те женщины говорили, возникали образы убийств, войн и истребления. Мне не нужно было видеть, кого коснулись те бедствия, чтобы понять одну элементарную истину: ЭТО не то, что проповедовал Господь. А ещё я отдалённо слышала чей-то говор, однако язык я разобрать не могла - это точно был не корейский или английский.

И вот, когда наступила моя очередь, моё сердце было наполнено страхом, а из глаз лились слёзы, ведь я очень хотела проснуться. Мне казалось, словно я очутилась не в храме, что подразумевает связь с чем-то божественным, а в настоящем аду. Однако, когда я встала на колени и мне нужно было начать говорить, я почувствовала спокойствие. Я не могла объяснить подобную смену моего настроения, ведь до этого меня пробирало от ужаса до самых костей. Однако страх действительно отступил. Я посмотрела в затемнённое и несуществующее лицо священника: я видела только темноту. Я отчего-то улыбнулась, словно смеялась самому Дьяволу в лицо. Мне не было страшно, и я заговорила прямо, не боясь высказывать именно то, что всегда для меня было истинной. Учил ли меня кто-то этим суждениям намеренно? Или я сама придумала их? Когда я сказала, что все люди равны перед Богом, меня ударили по лицу, а непонятный мне говор на неизвестном языке только усиливался. Я могла сравнить эту силу разве что с молотком, и эта боль была абсолютно реальной, отчего я поёжилась. Голоса повторяли слова, что должны были вселять страх, но у них не получалось. Я обернулась на священника, что так и стоял тёмной угрожающей и возвеличенной статуей. Он хотел меня напугать своим величием, ведь, как он говорил ранее, имеет связь с Господом, а его мерзкие заповеди о неравенстве и идеале красоты соответствуют существующим божественным канонам. А ведь стоило мне глянуть на тех женщин, как я поняла, что они все без исключения были представителями европеоидной расой. Я громко и саркастично хмыкнула. Значит, это Я была ошибкой и не имела права на существование? Мне нужно было поверить в это? Я обязана умереть, потому что у меня другое лицо? Я снова посмотрела во мрак священника и рассмеялась. Кто ты такой, чтобы говорить мне о смерти? Кто ты такой, чтобы решать судьбу тринадцатилетней девочки? Кто ты такой, чтобы решать - заслуживаю ли я жить или нет? Вокруг был холод и мрак, но мне было смешно, потому что я хотела жить. Священник чуть опустил свою голову, словно сталкиваясь со мной своими несуществующими глазами, пробираясь глубоко ко мне в душу. Однако я не замолчала - я продолжила, даже несмотря на то, что мои слова в этом мире были ошибочными. И меня снова ударили, только ещё сильнее. Стихи звучали громче, стало холоднее. Во мне начала вскипать злость, но не из-за того, что этот придурок без лица считал, что я говорила не так, как он считает, а потому что мне просто не давали сказать. Эта мысль только сильнее раздраконила меня, и я опять заговорила, без страха смотря во тьму. Мне было всё равно, потому что я хотела жить, хотела делать то, что нравится, хотела быть собой: со всеми изъянами и недостатками на теле. В тот момент я, назло этому гаду, полюбила все свои растяжки, шрамы, родинки, лишние килограммы - все «дефекты», которые так эти твари осуждали. И я говорила и говорила, раз за разом получая удары по правой щеке, что были с каждым разом сильнее, пока в последний, когда я закричала во весь голос, что люблю себя, я упала на холодную плитку.

- Боа! - я вдруг услышала голос Юны извне, и резко раскрыла веки, что оказались влажными. Я увидела перед собой взволнованное лицо соседки. Она, заметив, что я открыла глаза, облегчённо выдохнула: - Айгу, тебе приснился кошмар, да? Я слышала, как ты мычала, и сама проснулась... - тихо выдала младшая, взяв мою левую ладошку.

А я не могла даже выдавить что-то. Я глазами осмотрелась вокруг, и всё-таки да - я действительно была в своей комнате, а на соседних кроватях спали три остальные девочки. Ярость, тревога и злость испарились, а на их смену пришло облегчение и спокойствие. Моё тело было покрыто холодным потом, а щёки солёными от слёз. Я даже не заметила, что плакала. Мои глаза медленно переместились на лицо Юны, что мягко улыбнулась мне. Я подумала о сшитом сарафане, в котором была во сне. Наверное, он придал мне силы противостоять тьме, что явилась ко мне. Моя щека не ныла и не болела, хотя ощущения от избиения остались глубоко внутри. Но лицо Юны и её тёплая рука заставляли меня забыть о неприятных ощущениях.

- Какое счастье, что ты тут... - тихо и со всхлипами шепнула я. Девочки редко видели меня демонстрирующей свои чувства и эмоции, поэтому лёгкое удивление на лице соседки не ускользнуло от моего внимания. Но спустя мгновение я увидела, как она свежо улыбнулась мне - её тронули мои слова. «Онни, - шёпотом позвала она меня. - Если хочешь, я могу полежать с тобой». И я не отказалась. Юна залезла ко мне под одеяла и, словно маленький котёнок, обняла меня. А я не сдержалась и тихо почему-то заплакала, ведь не понимала не только, почему подобное мне приснилось, но и почему вообще кто-то в этом мире может проповедовать такие абсурдные и страшные вещи. «Я не хочу быть такой», - твёрдо подумала я в тот момент. Я не хотела никого ненавидеть за внешность и ограничивать что-то только конкретными цветами: белая кожа, золотые локоны, цветные глаза. Чушь! Я люблю цвета. Все, что есть на свете.

Рано утром до занятий, пока девочки и Юна спали, я достала свои краски и решила смешать на палитре цвета, что мне приснились: зелёные и голубые. Я добавляла все оттенки, что только могла вспомнить: тёмные, синие, даже фиолетовые, холодные изумрудные, голубая и зелёная бирюза с аквамарином. Все цвета напомнили мне небо и море, и я разозлилась, что эти близкие моему сердцу оттенки вселили в меня ужас этой ночью. Я не собиралась бояться, хотя я иногда спрашивала у самой себя, стоит ли мне быть смелой. И ответ всегда был «да». Но писать об этом вопросе Джонхёну я стеснялась, однако тем утром, когда я была в раздумьях, он сам появился на страницах и дал точно такой же ответ с приставкой: «Не бойся, я всегда рядом». И это вселило в меня силу. Я действительно не одна: у меня были девочки и Джонхён.

Спустя неделю после того как мне приснился сон, я узнала, что за говор был в моём ночном видении. На уроке зарубежной литературы мы проходили творчество Пауля Целана - немецкоязычный поэт еврейского происхождения, что жил во времена Второй Мировой войны. На магнитофоне нам включили одно из самых известных стихотворений автора «Фуга смерти» на языке оригинала. Не трудно было догадаться, что именно это произведение было у меня во сне. Тот урок был особенно тяжёлым для меня, ведь мысли мои были крайне объёмными, ведь думала я многих вещах тогда. В частности, об истории и разных событиях по отношению к другим людям, от которых у меня кожа покрывалась мурашками. Это был важный урок для меня.

После того дня я стала намного увереннее: я знала, что хочу делать и что для этого нужно было. Я училась общеобразовательным предметам, продолжала рисовать скетчи в блокноте Джонхёна, старалась лучше овладеть красками, проводила больше времени с девочками, не игнорировала оскорбления в сторону других людей. Более того, Минджу даже помогала мне в подобные моменты, не брезгуя своим статусом старосты группы и одной из лучших по успеваемости учениц. Не стоит забывать и о домике госпожи Пак. Когда наступали холода, мы работали на улице меньше, но зато больше проводили в доме. После уборки и готовки мы собирались вместе с бабушкой в гостиной и проводили время за разговорами. Мы рассказывали старой госпоже о том, как живётся нам в детском доме: говорили про уроки, других детей, что мы иногда делали в свободное от учёбы время. Хорошо ощущалось то, как мы с этой женщиной сблизились. Иногда мы даже просили у неё какого-то совета, и тогда она с большим энтузиазмом старалась нам помочь. А я как была такой же сдержанной, так и осталась, хоть и время от времени старалась переступать через свою то ли гордость, то ли смущение, и тоже могла что-то спросить. Но, наверное, я не спешила накидываться на достаточно опытного и крайне любезного человека с расспросами о своих тревогах, потому что у меня уже был такой. Я боялась, что когда вырасту, моя маленькая легенда о несуществующем юноше превратится в простую сказку. Поэтому я не выпускала блокнот из рук, ведь переживала о том, что со временем я забуду о том, кто подарил мне самое настоящее чувство любви.

Ближе к пятнадцати годам всё чаще наступали дни, когда Джонхён приходил ко мне во снах. Но я не всегда помнила лицо, однако я чувствовала прикосновения: когда я падала, он ловил меня, крепко прижимая к своему телу. А иногда мы могли просто ходить где-то в поле, держась за руки или даже обнимаясь. И в такие моменты я всем своим нутром ощущала его физическое присутствие. Я чувствовала, как его пальцы переплетались с моими или то, как он крепко обнимал меня за талию. Его неспешное дыхание щекотало мои волосы или шею. Но в этом не было ничего неправильного - это было по-настоящему и абсолютно невинно. Я любила всем своим сердцем, и меня любили точно так же. И из-за этих чувств, которые я вообще не испытывала в реальном мире, я ненавидела просыпаться. А когда приходилось смириться с реальностью, я брала блокнот в свои руки и со слезами на глазах строчила о том, как сильно люблю Джонхёна. Но когда я писала эти слова с трепещущим сердцем, он ничего не говорил в ответ. И тогда я возвращалась с небес на землю. Почему он не может сказать то же самое? Однако всегда после моего пробуждения рядом в воздухе витало маленькое белое пёрышко.

- Господи, как романтично! - воскликнула Хаён, мило затоптавшись на месте от моего рассказа. На улице было лето - мы с девочками собирали первые персики в саду госпожи Пак. Нам всем только недавно исполнилось шестнадцать, а мы одеты в новые и более вычурные сарафаны, что сшила Юна. Но они всё равно оставались особенными.

Я лишь слегка покраснела от слов подруги и положила сорванный персик в корзину. Мне было известно, что Хаён очень любила романтичные истории, поэтому я часто советовала ей почитать какие-то романы. В основном это были произведения Стендаля. Но мои сны ей слушать интереснее. Вообще, все девочки были заинтересованы моим рассказом о последнем сне, только каждая из них реагировала по-разному. Минджу скрывала свои эмоции за закатыванием глаз и копной коротких волос, специально поправляя их так, что я не могла уловить выражение её лица. Но иногда я замечала её внимание к моим подробным описаниям снов и её легкую, нежную улыбку. Джиа же ярко всегда реагировала: она то широко глаза раскрывала, то сужала их, могла даже фыркать или томно вздыхать. Но больше всего мне нравилось замечать ямочки на щеках, когда она широко-широко улыбалась. А Юна и Хаён были практически одинаковы в реакции - только вторая больше смущалась, подобно голубке. Они всегда улыбались и словно с замирением сердца меня слушали.

- А ты знала, - вдруг начала Джиа, отложив полную корзинку персиков в сторону и пододвигая к себе пустую, - что этот парень является твоей душой? - непринуждённо сказала она, а меня словно ударили током. Спустя мгновение я обернулась на девушку, что продолжала спокойно собирать плоды с дерева. - То есть в своём сне...

Её перебило недовольное и показательно громкое пыхтение Минджу:

- Это всего лишь легенда, в ней нет смысла, - как отрезала, сказала старшая. Джиа же с весьма недовольным видом оглянула через плечо на неё, выставив руки в бока. А Минджу непонимающе вскинула бровь: - Ну что? Ты же сама веришь во всякие небылицы.

И тогда Джиа начала с ней спорить, а к дискуссии подключились и две младшенькие. Однако я совершенно не вслушивалась дальше в разговор. Я ненароком глянула на лежащий на траве блокнот Джонхёна, что лежал на стопке моих вещей, что я не ленилась носить с собой: краски, пенал, наполненный всей нужной канцелярией, бумагой и прочими барахлом. Подруги в это время весьма взбудоражено обсуждали теорию Джиа, и если она с Минджу явно отстаивали противоположные друг другу точки зрения, Юна и Хаён метались между двух огней. А у меня в голове по одной начали появляться крайне странные мысли. Но мне не хотелось погружаться в них с головой - я была сильно уставшей после трёх часов в саду, тем более свою дозу работы я выполнила с лихвой.

Мне не хотелось ссориться с ними из-за столь неясной и крайне необоснованной темы. Для меня Джонхён всегда был отдельным человеком. По крайней мере, я верила в это. Разве на протяжении всех предыдущих шести лет я не ощущала его присутствие? Он был рядом, говорил со мной, являлся в сновидениях, прикасался... Мало сходств с простой «фантазией».

Однако глубоко внутри меня тревожили слова Джиа. И хоть я не хотела это признавать, я не стала зацикливаться на этих мыслях. Недолго думая, я приняла решение уйти с участка госпожи Пак и где-то порисовать в тишине и одиночестве. Я договорилась с девочками, что приду в детский дом ближе к семи вечера: тогда они и работу закончат, и с госпожой насидятся, и вернуться успеют. А я смогу больше времени провести наедине с собой и природой.

Посидеть я решила на берегу небольшого озера, что было на окраине городка. Мне всегда нравилось это место, потому что здесь очень много деревьев и летом можно было спокойно посидеть в тени, наслаждаясь окружающей природой. Там также был небольшой деревянный, но немного старый причал. Я давно заприметила это место, потому что мы часто с девочками проходили мимо, когда гуляли по Санчхону в свободное время. Рядом, в нескольких сотнях метров, были маленькие жилые домики, но они не нарушали общую атмосферу тишины и умиротворения, а наоборот - дополняли её. Это место мне чем-то напомнило сад госпожи Пак.

Я присела на полянку, ближе к причалу, и положила на землю все свои вещи: тканевую сумку и торбу с остальными принадлежностями. Я не поленилась и взяла чистый плоский холст, который купила на летней ярмарке месяц назад. Девочки ругались на меня, потому что я снова притащила эту махину в сад. А дело в том, что я уже неделю пыталась взяться за него. Мне всё хотелось нарисовать какой-то пейзаж, но из-за работы я забывала и уставала, поэтому и откладывала столь приятный, но кропотливый процесс. Однако сейчас я была абсолютно одна в месте, где всё так и просилось нарисовать себя. Рядом с причалом были старые блоки досок. Один из таких я взяла и долго втыкала в землю, чтобы создать опору для холста. Когда конструкция была достаточно прочна и полотно, устойчиво стояло на земле, я села на сухую землю и принялась раскладывать все нужные принадлежности на траве. Первым был пенал с многочисленными старыми и новыми кисточками, простыми карандашами и ластиком. Затем я отдельно достала свёрток с десятком мастихинов разных форм. И последними были краски и изрисованная всеми возможными цветами и оттенками палитра. Она у меня была одна-единственная - тот самый один из первых подарков госпожи Пак. Я аккуратно провела подушечками пальцев по засохшему маслу.

И когда всё уже было готово, встал один простой вопрос: что же мне нарисовать? Я начала оглядываться по сторонам, стараясь зацепиться глазом за какую-то примечательную деталь. И вдруг я снова посмотрела на старый, заросший причал. Мои глаза уже совсем по-другому на него смотрели: я стала быстренько анализировать, просчитывать, подбирать - все мои мысли были сфокусированы на том, что было передо мной. Весь этот процесс длился каких-то несколько секунд, и я уже взяла острый карандаш и стала легко набрасывать, где приблизительно находится причал, озеро, берег, деревья - всё то, что видели мои глаза. А затем я взялась за краски. Особенность моих картин была в том, что всегда добавляла к базовым цветам те, что никак не вяжутся с реальностью. Маленькими незаметными мазками виднелись красные, фиолетовые, розовые, бирюзовые оттенки на зелёной траве, к примеру. А таких рисунков у меня в последнее время стало больше и больше. Я объясняла это тем, что я могу не только видеть реальные цвета, но и находить собственные там, где их не может быть. Мне нравилось играться с реальностью, словно бросая ей вызов. В моих руках все цвета становились живыми, настоящими, естественными. Мои глаза - это зеркало. Как море, они отражали скрытый мир существ, что так же был на небе, но не всякий человек может его увидеть.

Я не знала, сколько времени рисовала, однако помнила, что пришла в полдень. Я погрузилась в атмосферу рисунка с головой - мне доставляло это огромное удовольствие, хоть и были свои какие-то трудности в прорисовке некоторых деталей. Да, я не писала картины, как Клод Моне или Пьер Огюст Ренуар, но ведь главное, что мне они нравились. Даже со своими недочётами, неровностями. Я уверена, что любой найдёт, к чему придраться в них. Но одно я знаю и знала тогда точно, что любить или стараться меньше от чьих-то слов я бы не стала. Да и разве имели чьи-то слова вес на то, что я делали? Неужели чей-то совет, похвала или критика повлияли бы на моё мастерство? Мне не нужно было просить и ждать, что кто-то оценит или полюбит мои творения. Ведь главное, что я сама могла это делать без чьей-либо помощи и причём хорошо преуспевала в этом. Я долго шла к тому, чтобы стать настолько независимой в своём творчестве. Думаю, тринадцатилетняя я гордилась бы мной.

На наручных часах было почти четыре часа дня, а жара, как и солнце, никуда не собирались уходить. Я глянула на полотно, на котором уже вырисовывался существующий в нескольких метрах от меня пейзаж. Разве что на моей картине цветов было намного больше. Моя палитра уже окончательно превратилась в какое-то цветное безумие, что вызвало у меня только улыбку. Моё внимание было полностью сфокусировано на рассматривании красок на деревянной поверхности, и я в шутку начала в голове придумывать ассоциации предметов с цветами на палитре. Когда мне уже это наскучило, я встала с земли, чтобы размять затёкшее тело. Вдруг мои глаза ненароком зацепились за мою сумку, из которой выглядывал блокнот Джонхёна.

Мои мысли мгновенно заполнились этим юношей, словами девочек и событиями недавнего сна. Я забыла о картине и окружающем мире, позволяя себе в сотый раз прокрутить в голове события сновидения. Приятное послевкусие вдруг превратилось в жгучую горечь, отчего хотелось закрыться в собственной ракушке. Мне было страшно думать о том, что мы с ним никогда не встретимся, ведь голову даже не посещали мысли о том, что кто-то мог меня любить так же сильно, как и Джонхён. А главное, я вообще не верила в то, что могла бы испытать настолько сильные чувства к кому-то другому. Хотя ведь странно: я не знала ничего о предпочтениях или даже банально личности Джонхёна, хотя я столько времени проводила с этим блокнотом в руках. Но тем не менее, я ощущала, что нет необходимости знать такие детали. Это было трудно объяснить, ведь даже рассуждая о таком вслух, кажется, что это самый настоящий бред. Однако я всегда открывала ему душу, говоря о тех или иных переживаниях или эмоциях. Но мне иногда не хватало слов с его стороны.

Я наклонилась за книжкой, чтобы взять её в руки. Сам блокнот был достаточно аккуратен на вид, хоть и был всегда со мной. Удивительно, что на нём нет ни единого пятнышка от краски, а кончики не обшарпались, ведь аккуратной персоной я никогда не могла себя называть. Что-то внутри меня неприятно скребло при виде этой вещицы, но мне хотелось игнорировать столь неприятные и не совсем обоснованные ощущения. Мне захотелось где-то посидеть, и выбор тут же пал на причал. Хоть внешне был и старый, но конструкция внушала доверие. Желание лучше рассмотреть противоположный берег и горы вдали у меня появилось, ещё когда я пришла сюда. Спустя полминуты я уже была на краю пирса, свесив ноги над гладью синего озера. И всё же я не могла не думать о море, когда смотрела на водоём. Но тут царила своя, незаменимая атмосфера: отдалённо пели птицы, ветер колыхал камыш и ветки деревьев, а солнце не так сильно палило, как это было утром. Я раскрыла на коленках излюбленный блокнот, где каждая третья страница была со скетчем. Остальные пустые были в диалогах, что, как итог, исчезли. Этот факт неприятно сдавил сердце, и я снова нехотя погрузилась в мысли, что доставляли мне крайний дискомфорт. Казалось, словно я была одержима этим юношей, хотя признаваться себе в этом не хотелось. «Неужели всё было простой иллюзией?» - в итоге задала сама себе вопрос, от которого мне окончательно стало тоскливо.

Кто же знал в тот момент, что моя собственная рассеянность сыграет со мной столько жуткую шутку: я настолько сильно занялась копанием в собственной голове, что просто-напросто выпустила блокнот из своих рук, и он с характерным всплеском упал в воду, нарушая образовавшеюся тишину вокруг. Меня тут же словно ударило молнией, и я не то что мигом спустилась с небес на землю - я быстро встала на корточки, в надежде правой рукой дотянуться до блокнота, что в раскрытом виде медленно тонул. На развороте был мой самый первый рисунок белых лилий - это разбило мне сердце окончательно. «Нет-нет-нет», - паника внутри меня всё нарастала и нарастала, ровно так же, как и слёзы стремились наружу. Моя единственная надежда снова поговорить с Джонхёном всё отдалялась и отдалялась от меня, и это разрывало мою душу и сердце в самые настоящие клочья. Я не смогла сдержать громкого всхлипа и из последних сил потянулась рукой к воде, но я не могла даже кончиком пальца прикоснуться к ней. Злость, обида - я изо всех сил сдерживала эти эмоции, дабы они не завладели мной окончательно, и я снова наклонилась над водной пропастью ещё больше, буквально забывая, что одна маленькая оплошность может привести к падению.

Вдруг я заметила, как моя слезинка капнула в озеро, отчего моё внимание переместилось на воду. Мне в глаза тут же бросился отблеск солнца справа. По собственной глупости я ненароком глянула на водную гладь, что слегка ослепила меня, но этого было достаточно, чтобы потерять равновесие в столь непрочной позе и упасть с пирса в воду. Но беда в том, что плавать я совершенно не умела.

Как только я погрузилась, первое, что я ощутила, был холод и неспособность что-то видеть. Вокруг была лишь стихия, о которой я всегда мечтала. Для меня в книгах она была воплощением чего-то прекрасного и волшебного, но сейчас она буквально была убийственной. Я выкинула все мысли о блокноте, потому что единственное, что я хотела - это выжить и вдохнуть хоть немного кислорода. В абсолютной слепоте я беспорядочно махала конечностями, в надежде всплыть на поверхность, но всё было тщетно. Вода поглощала меня, удерживала и, подобно удаву, душила. Я из последних сил пыталась всплыть, и иногда у меня даже получалось, но руки, как и ноги, болели адски, хотя результат был ничтожным. Снова, снова, раз за разом, ровно до того момента, пока все силы не исчерпались, и я не могла уже понимать, что вокруг меня происходит. Чувство неминуемой гибели холодным металлом начало сдерживать лёгкие, и хоть я мысленно уже начала прощаться со столь прекрасным миром, я всё же хотела жить. Мне всего шестнадцать, а я ещё даже не прожила половину жизни, не сделала столько вещей. Я подумала о девочках и о том, как они будут волноваться за меня, когда поймут, что я не пришла в детский дом к семи вечера. И всё же сейчас, в последние секунды жизни, я осознала, что действительно никого не любила по-настоящему, ведь жила я всё это время лишь грёзами. Я была только в вымышленных мирах и даже не попыталась узнать этот - реальный, свой, родной. Мне хотелось находить ещё больше красоты, чем я делала до этого. «Я хочу жить», - моя последняя осознанная мысль, перед тем как потерять связь с окружающим миром окончательно.

Однако стоило мне приложить мизерные усилия, как мои глаза открылись, и вокруг я смогла увидеть бирюзовое полотно воды, а где-то вдали расплывчатые силуэты подводных растений и даже мелкие фигурки рыб. Я попыталась вдохнуть, и с огромным трудом у меня получилось. Но я даже не успела толком удивиться, как прямо передо мной вдруг начал появляться свет: сначала маленький, потом больше, больше и ещё больше, пока стал и вовсе ослепляющим, отчего мне пришлось закрыть глаза и прикрыть лицо руками. Вдруг я почувствовала, как откуда-то появившаяся пара рук крепко обхватила мои бёдра с талией. Моё короткое возмущение перебили давно забытые бабочки и резкое чувство дежавю. До меня ту же дошло, что это уже когда-то происходило. По инерции я слегка подалась вперёд и щекой упёрлась в чью-то грудь, отчего сердце болезненно провалилось. Мне было страшно открывать глаза, хотя сделала я это легко, и первое, что я увидела, были слегка размытые из-за воды белые крылья из перьев, от которых исходил знакомый мне тёплый свет. «Не может быть», - пронеслось у меня в голове, и я резко выпрямилась, упираясь руками в чьи-то плечи. Но стоило мне повернуть макушку, как я столкнулась с парой ярко-голубых проницательных глаз, которых я прежде никогда в своей жизни не видела. Все ощущения, что я испытывала, были абсолютно реальными, и трепет не был исключением, ведь я осознала, что видела его лицо - того самого, что являлся ко мне в грёзах, стал для меня семьёй и домом, мучил моё сердце и разум. Ким Джонхён. Его черты лица, столь выразительные и чёткие, заполнили все существующие до этого пробелы: сновидения, силуэт на небе - всё это стало реальным и наполненным. И я не ошибалась - он был красив. У него были белоснежные волосы, подобно крыльям за спиной, скулы, выразительные тёмные брови и немного пухлые губы. Момент встречи, что был таким ожидаемым, сейчас меня несколько пугал, ведь, чтобы встретиться с ним, мне потребовалось утонуть. Вдруг я увидела, как он мягко улыбнулся, а затем в моей голове прозвучала фраза:

«Ты должна жить дальше, поэтому забудь обо мне».

Но проговорена она была не моим, а каким-то потусторонним, неземным голосом. И вдруг свет, окружавший меня до этого, начал угасать. Но затем я услышала звуки многочисленных всплесков, а силуэт Джонхёна вдруг стал теряться на фоне пены перед глазами, но пытаться ухватиться за него я не стала. В местах, где держал меня Джонхён, я кожей почувствовала многочисленные пузырьки. Вдруг я снова перестала дышать и видеть, что очень резко дало о себе знать в виде повторной боли и дискомфорта, что были до этого. Однако я даже не успела начать барахтаться, как почувствовала, что моё тело быстро начало вздыматься вверх, ближе к поверхности, но не до конца. Но чьи-то уже другие руки поймали меня под плечи и силой потянули на сушу, пока я наконец-то не вынырнула. Солнце тут же начало ненавязчиво греть кожу лица. Я с нескрываемой жадностью и счастьем вздохнула, настолько насколько это было возможно, но вода внутри меня не позволяла это сделать до конца, и мне пришлось откашливаться, отчего я опять чуть не нырнула под воду, но кто-то не допустили этого, с силой притянув к себе.

«Тише-тише, всё хорошо», - успокаивающий и нежный мужской голос, от которого у меня коротко прошлись мурашки, отдалённо долетел до моих ушей. Но лицо своего спасителя, ровно так же, как и мир вокруг, мне было разглядеть крайне проблематично, как и сфокусироваться на чём-то. Пока меня тащили ближе к берегу, я старалась чаще моргать и наконец-то осознать, что я всё ещё жива. Меня удивило, что буквально пару минут назад я утонула, а сейчас могу более-менее адекватно соображать. Краем глаза я смогла уловить силуэт лица юноши, что бросился в воду за мной. «Спасибо», - пыталась проговорить я, но, как итог, вышло что-то неразборчивое, ведь парень даже не повернулся в мою сторону. Когда я ногами почувствовала дно, незнакомый молодой человек неожиданно подхватил меня и взял на руки, отчего я невольно, но коротко вскрикнула. Однако я всё же обхватила шею своего спасителя, хотя смущение меня накрыло с головой. Пока мы выходили из воды, у меня получилось получше рассмотреть лицо парня: у него были густые брови, крайне выразительный нос и достаточно сосредоточенный взгляд, но он не производил какое-то отталкивающие впечатление. Было в нём что-то такое, что зацепило меня и заставило рассматривать ещё дольше. На вид был старше меня, возможно, года на два точно.

Когда мы окончательно вышли из воды на берег, я от непривычного мне испуга постаралась прикрыть свои бёдра мокрой тканью сарафана. Судя по всему, это движение не ускользнуло от внимания юноши, что заставило меня залиться краской. Но парень лишь аккуратно поставил меня на землю. Недалеко я увидела свои вещи и картину. Я тут же подумала о своей обуви - мои балетки утонули в озере, как и блокнот Джонхёна. Однако сейчас это уже не имело значения, потому что всё моё внимание принадлежало высокому молодому человеку передо мной, что крайне взволнованно оглядывал меня с ног до головы.

- Ты в порядке? Я видел, как ты упала, и поспешил за тобой, - затараторил он, не скрывая эмоций на своём лице, что мне показалось крайне милым и даже очаровательным. Я обняла себя руками, в надежде хоть как-то прикрыть своё нагое тело под тонкой тканью мокрого сарафана. Но холодно мне не было, ведь стояли мы на солнце. «Он следил за мной?» - строкой пронеслось у меня в голове.

- Относительно, да, - немного сдержанно ответила я, но в итоге не смогла сдержать улыбку в ответ на короткий облегчённый выдох парня напротив. - Спасибо тебе большое, правда. Я уже думала, что всё - умру. Меня, кстати, зовут Чо Боа. Я из местного... детского дома, - последние слова я проговорила немного сдержанно, но потом подумала, что стыдиться своего происхождения мне не стоит, поэтому решила сделать вид, словно это не значит ничего такого, и под конец победно шмыгнула носом. А юношу нисколько не смутило то, что я сказала. Он скорее немного замешкался после того, как я издала звук своей носоглоткой. Видно, парень пытался найти что-то.

- Честно говоря, - неуверенно подал он голос, взъерошив свои каштановые волосы на затылке, - я знаю, что ты сирота, - я удивлённо на него посмотрела, в то время как он весьма неловко улыбнулся. - Я видел тебя тут уже несколько лет подряд, когда летом приезжал сюда к дедушке. Ты часто со своими подругами была на ярмарках, вот я и... запомнил... - он неловко поглядывал на меня, а у меня отчего-то сердце на какое-то мгновение быстрее забилось. Подумать только: я его чем-то заинтересовала? Эта мысль меня почему-то согрела и заставила опять щёки слегка налиться краской. Повисло молчание, которое парень решил разбавить: - Меня, кстати, Чхве Минхо зовут, - он протянул мне руку, а я пожала её в ответ.

- Приятно познакомиться, - с улыбкой ответила я. Мне действительно доставляла радость то, что я узнала такого приятного на вид человека. Какое-то время мы просто стояли и смотрели друг другу в глаза, пока он, опомнившись, стал что-то выискивать в зарослях травы. А я, чтобы немного разбавить тишину, решила задать вдруг резко интересовавшие меня вопросы: - Ты сказал, что приезжал сюда к дедушке. Ты не местный? И случайно не из рода здешних моряков? - аккуратно спросила я, поглядывая на Минхо, что в итоге нашёл собственный рюкзак тёмно-красного цвета. Он присел на корточки и стал что-то там искать. «Одежду, наверное», - предположила я.

- По правде говоря, да, - охотно ответил парень. - Мой прапрадед или... - на пару секунд задумался Минхо, словно что-то вспоминая, но в следующее мгновение он снова продолжил рыться в сумке. - В общем, мой предок был одним из первых моряков, что приехал сюда. Он был инициатором постройки детского дома и, в частности, библиотеки в нём. Большая часть книг, что там находятся, завезены по его желанию. Поэтому, если бы не он, мы бы никогда не встретились, - подытожил он, смотря на меня снизу вверх и при этом тепло улыбаясь. Мне стало очень комфортно от того, что он не воспринимал моё неизвестное происхождение как недостаток, а наоборот - даже в какой-то степени гордился им. Это вызывало исключительно положительные эмоции по отношению к нему. Минхо достал из рюкзака клетчатый кардиган голубых оттенков с синей толстовкой и встал на ноги. - А приезжаю я сюда, чтобы отдохнуть от учёбы в морской академии. Мне хочется пойти по стопам предка и связать свою жизнь с флотом, поэтому и плаваю хорошо. И... мне жаль, что я не смог достать вещицу, которая упала в озеро, - с плохо скрываемой досадой проговорил он, протягивая мне кардиган.

- Нет-нет! Всё нормально, - замахала ладошками я. Единственное, что вызывало у меня настоящую тоску, это потеря всех моих скетчей и не более. Даже как-то было странно, что присущая мне одержимость медленно отступала, а в голове были только приятные воспоминания о Джонхёне, что мягко согревали своей ненавязчивостью. Я аккуратно взяла вещь из рук Минхо и снова утвердительно повторила. - Правда, не волнуйся.

Юноша слегка дёрнул краешком губ, но всё же поверил мне на слово. Я надела на себя кардиган, и в нос тут же ударил приятный запах мужского одеколона, отчего я невольно сглотнула. А в следящую секунду смутилась от собственных действий. Я краем глаза глянула на Минхо и тут же перевела взгляд обратно, потому что он, стоя спиной ко мне, снял с себя свою влажную от воды белую футболку. Теперь не только мои щёки, но и уши залились румянцем, а я, словно невзначай, посильнее закуталась в кардиган, стараясь как можно больше сделать непринужденный вид. Я заметила, что он надел на себя свой свитер и обернулся на меня, снова заразительно улыбнувшись. Он сложил белую футболку, держа в одной руке, и накинул на себя рюкзак.

- Поможешь и мне собрать мои вещи? - попросила я его, на что Минхо охотно кивнул, и мы направились в сторону моего так называемого мольберта. Благо многие инструменты уже были на своих местах - осталось только сложить по сумкам. В какой-то момент я задержала свой взгляд на парне, а он, в свою очередь, рассматривал мою незавершенную картину. Вдруг мне в глаза бросилась изящная маленькая надпись на кофте Минхо, от которой, внутри меня всё резко сжалось. - Артур? - выпалила я, на что парень обернулся. - Это твоё второе имя? - первое, что мне пришло в голову, сказала я. А юноша на это коротко улыбнулся.

- Да, - утвердительно ответил он, а в моей голове тут же образовались тысяча и одна мысль, что заставили меня замереть на месте: «Неужели?», «Правда?», «Быть не может» - и прочий хаос из мыслей подобно саранче атаковал меня. Но я не успела улететь высоко в облака, как Минхо заговорил: - Ты, кстати, очень красиво рисуешь, - искренне ответил подметил парень, отчего я выдавила глухое «Спасибо», хотя в душе распустились сотни цветов всех возможных красок.

Когда все вещи были собраны, я немного заволновалась об отсутствии обуви, поэтому всё думала, как же мне дойти до дома и не пораниться не дай Бог. Дороги в Санчхоне не были полностью асфальтированы в силу деревенского образа жизни людей, поэтому моё беспокойство было крайне обосновано. Только я не смогла его сдерживать внутри и, по всей видимости, проецировала его на лицо, ведь Минхо неожиданно встал передо мной.

- Слушай, Боа, - неуверенно заговорил он, снова неловко почёсывая волосы на затылке, что вызвало у меня тихий смешок, - могу я... эм... Ты хочешь есть? - неожиданно спросил парень. Но я даже толком обдумать его вопрос не успела, как он снова быстро затараторил: - Мой дом - вот, - он указал на один из ближайших домов, который я прежде успела заметить. - Да и тебе нужно отогреться после такого-то... И мой дедушка всегда рад гостям... - он всё продолжал и продолжал неловко придумывать причины пригласить к себе в гости, а у меня это вызывало только умиление и короткое хихиканье.

- Хорошо, пошли, - в итоге сказала я, а потом просто призналась: - Я действительно немного голодная.

Вдруг я заметила, как щёки Минхо слегка залились румянцем. Он взял в руки мою торбу с сумкой, хотя у самого рюкзак был на плечах, а я понесла свою картину. По правде говоре, глубоко внутри я снова испытала столь желанное и привычное мне чувство дома, только разница в том, что сейчас всё было по-настоящему. Это не было сном или иллюзией. Мне не хотелось мечтать или строить воздушные замки, как я делала последние шесть лет. Потому что вот - я уже могу быть собой и чувствовать комфорт и то самое тепло.

В доме Минхо было очень много атрибутики моря. Дедушку мы не застали. По словам юноши, старший, возможно, пошёл в гости к своим друзьям играть в настольные игры. Но в доме царила та атмосфера, о которой я чаще всего и думала в детстве, когда читала о море. И даже несмотря на то, что я чуть не утонула, у меня всё равно был всё тот же восторг при виде всевозможных сетей, макетов кораблей, свитков карт. Некоторые даже висели на стенах. Но вдруг я заметила висящий старый чёрно-белый портрет в центре гостиной в овальной рамке. Я подошла ближе, чтобы разглядеть лицо, ведь оно казалось мне очень знакомым. «Кто это?» - невзначай спросила я вслух.

- Мой предок. Тот самый, - с гордостью сказал проходивший мимо Минхо, а затем ушёл обратно на кухню приготовить что-то поесть. Я подошла ещё ближе, а мои глаза стали по пять вон, ведь я узнала лицо молодого человека на фото. А надпись ниже только ещё больше удивила меня. На рамке было написано: «Капитан Ким Джонхён».