– Елагин, сегодня твоя очередь кофе делать!

Зак нехотя оторвался от экрана компьютера, вытащил из уха каплю наушника и, не скрывая тяжёлого вздоха, поднялся с кресла. "Ты – часть коллектива. Нечего выбиваться из общей массы, выпячивая своё "я". Ты – никто, и держат тебя там только за счёт моего имени. Не позорь!" Дражайший батюшка Дмитрий Алексеевич Елагин этот псалтырь зачитывал ему каждый день на завтрак и ужин, не понимая, что тем самым ещё больше отваживает сына своего от ненавистной работы.

– Захарушка, мне сегодня латте. – Алина помахала над своим плечом наманикюренными пальчиками, привлекая его внимание. "Какое тебе латте? – покачал головой Зак, в очередной раз тяжело вздыхая. – Только вчера на обеде жаловалась, что снова в юбку не влезла".

Движениями, доведёнными уже до автоматизма, Зак раз за разом заряжал кофемашину капсулами и наполнял разномастные кружки сотрудников отдела поставок. Не то чтобы его считали принеси-подай, кофе по утрам делали по очереди все. Просто отношения с коллективом в целом пока складывались не особо.

Работать – не сегодня, а в принципе – было скучно. И дело не в том, что работа не вызывала интереса, а в том, что сколько бы души и усилий ни вкладывал в неё Зак, никто и никогда не обращал на это внимания, потому что все в офисе знали, что Елагину место переводчика в отделе поставок АО "Металл-прокат" досталось по договорённости. Сначала он пытался заслужить адекватное к себе отношение, стараясь собственным рвением донести до коллектива прописную истину, что оценивать стоит по результатам, но все его начинания зарубил на корню визит генерального директора филиала Ковальчука к ним в отдел месяц назад. Тот, едва мазнув взглядом по рабочим местам общего кабинета, где трудилось без малого пять человек, не считая Зака, прошёл сразу в кабинет начальника отдела Батурина. По перешёптываниям "старожилов" Зак, за плечами которого на тот момент было чуть больше недели стажа, понял, что одна из сделок находилась на личном контроле главного. Начальство минут десять что-то активно обсуждало за закрытыми дверями кабинета шефа, чтобы после выйти вместе в общий зал.

– Порадовал ты меня, Александр Борисович. – Батурин с достоинством и скромной улыбкой принимал от Ковальчука активное одобряющее похлопывание по плечу. И нужно было Заку именно в тот момент пройти мимо них. – Заодно прошу, сына моего хорошего друга не обижай. Захар, отцу привет передавай.

Зак, рефлекторно остановившийся от упоминании своего имени, растерянно посмотрел сначала на Ковальчука, затем на Александра Борисовича: глаза Батурина, блестевшие до сего момента благодушным расположением, вмиг заледенели, впиваясь в лицо Зака, будто когтями. Он явственно чувствовал, каких усилий стоило шефу не скривить губы в снисходительной улыбке, мол, чего ещё от тебя ждать. Зак сжал челюсти, скорее на автомате, чем из вежливости ответил на реплику Ковальчука едва заметным кивком головы и прошёл к мфушке, которая ютилась в дальнем углу кабинета. Между лопатками свербило от чужих осуждающих взглядов ("Большой мальчик, а всё папочкой прикрывается"), и только благодаря мышечной памяти, натренированной в многочасовых занятиях у балетного станка, спина Зака не согнулась под их тяжестью.

Для него до сих пор оставалось загадкой, как при всей многолетней дружбе семей Елагиных и Обориных у его отца всё ещё оставался пунктик в вопросе "у нас должны быть если не так же, то лучше". Сколько Зак себя помнил, отец маялся завистью, словно хронической болезнью. Не изводился злом, вроде как радуясь успехам мужа своей двоюродной сестры, сохраняя эту странную мужскую дружбу даже после развода четы Обориных. Эти успехи подталкивали Дмитрия Алексеевича мобилизовать все свои ресурсы, чтобы не только догнать Емелю, но и по максимуму обойти – для продвижения бизнеса такой подход был выигрышным и стимулировал неслабо. Но Елагин-старший решил действовать по всем фронтам: в эти игрища чувства собственной неполноценности отец безусловно включил и подрастающего Зака, стараясь, чтобы и их с Грегом отношения также строились на конкуренции, а не на дружбе или чувстве братской привязанности. Да только "оболтусы", как их называл дядя Емеля, спелись вместо того, чтобы бушкаться и выяснять, кто круче. Может, потому камин-аут дался Заку значительно легче, чем Грегу: Оборин-старший не сразу принял истинную натуру сына, его относительно долго ломало, он ходил к психологам и врачам, таскал на совместные консультации сына, запил даже на неделю. Обошлось в конечном итоге малой кровью в виде нескольких месяцев взаимной нервотрёпки и разбитого носа какого-то мужика, который пытался клеиться к Грегу на курорте прямо на глазах Емельяна Павловича, после чего сын с отцом напились уже вместе и пришли, наконец, к консенсусу.

Елагин-старший, наблюдая за жизненными коллизиями в доме шурина, видимо, так до конца и не определился: злорадствовать ли ему на тему "в семье не без урода" или сокрушаться по поводу того, что у него самого не так. Заку даже показалось, что папенька вздохнул с облегчением, когда его старший сын в конце концов решил-таки признаться в своей причастности к однополым отношениям. Но и для ехидства отец место оставил:

– Гришка-то у Емели один, а у меня ещё Егор есть – не останусь без внуков.

Зак, с одной стороны, радовался здравомыслию отца (если, конечно, не вдаваться в подоплёку принятия ситуации), а с другой стороны, стало жаль брата – теперь Дмитрий Алексеевич по максимуму переключил свое внимание на младшего отпрыска. Крест на первенце не поставил и со счетов не списал, но и "полноценным" не считал.

С работой Зака вышла аналогичная история. Не давал покоя Елагину-старшему тот факт, что Гришка за ум взялся, постригся, в костюмы переоделся и вроде как даже серьёзными отношениями обзавёлся, пусть и с парнем. Долбил он этим Зака упорно, вновь вспомнив, что и от старшего сына может быть польза. Не сказать, чтобы он слишком отнекивался – Зак и сам понимал, что надо чем-то заниматься в этой жизни, помимо клубов и развлечений, только всё никак не мог определиться, чего именно ему хочется.

После неудачи с балетом мать буквально за руки отвела его на факультет РГФ подавать заявление. Зак не успел и глазом моргнуть – а уже студент. Выкобениваться и говорить "это не моё" не стал, апатия тех дней сделала его настолько равнодушным, что он и на судмедэкспертизу бы пошёл, лишь бы подальше от хореографии. С его уровнем английского учиться на филологическом не составило труда, Зак быстро втянулся как в сам процесс, так и в активную студенческую жизнь, которая пролетела на таком подъёме, что даже смогла воодушевить его после получения диплома искать работу по специальности. Елагин-старший тут же предложил своё ходатайство, но Зак настоял, мол, хочу сам свои силы попробовать. На собеседовании хоть и нервничал, но место в достаточно известном и котируемом в Москве переводческом бюро получил. Да только по факту работа переводчика оказалась не совсем того языкового уровня, к которому Зака готовили четыре года в его альма-матер. Первый клиент, к которому его приставили в качестве персонального переводчика, престарелый англичанин, в очередной раз решившийся на частный визит в столицу России и пользующийся услугами Бюро не впервые, пояснил, что, кроме экскурсий по галереям и бутикам, Заку придётся блеснуть умением в части фелляции в гостиничном номере заграничного гостя. И это вовсе не сиюминутная блажь заказчика, а заранее оговорённая и проплаченная услуга.

– Отсоси у меня, прелесть, – резюмировал тот, старательно коверкая русские слова английским акцентом.

Зак оторопел, больше шокированный подложенной работодателем свиньёй, чем смущённый непристойным предложением, широко распахнутыми глазами наблюдал, как старый хрыч, подкрепляя слова действием, расстёгивает свои брюки, выпуская на волю скукоженный тёмно-коричневый сморчок.

– Во-первых, предпочитаю, чтобы сосали мне. А во-вторых, вы уверены, что это, – Зак выставил указательный палец в сторону паха англичанина, – член, а не папиллома?

Конечно, он тут же ушёл, бросив пакеты из ЦУМа на пол номера, конечно, он уволился тем же днём, когда замначальника Бюро подтвердил предположение Зака, что, помимо переводческих, фирма оказывает и эскорт-услуги.

– Захар, ты не горячись, обдумай, деньги-то хорошие, – добавил он, видимо, рассчитывая, что это сможет заставить ретивого новенького передумать. – Могу поговорить с шефом, чтобы накинули ещё процентов двадцать – твой типаж очень востребован.

Заку с самого отрочества пеняли на его смазливость, сам же он свою красоту не считал достижением или выгодой, скорее наоборот, помехой – дальше "вывески" никто заглядывать не пытался, автоматом навешивая на него ярлык "тупенькое блондинко".

– По мне видно, что я нуждаюсь в деньгах? – теряя последние крупицы терпения от упоминания его внешности всуе, Зак повысил голос, подскочил к начальнику и распахнул полы пиджака, указывая на лэйбл внутри. – "KITON". – Выставил ногу в туфле. – "Том Форд".

Потянул было рубашку за манжету, но шеф жестом его остановил:

– Я понял. Тогда у меня встречный вопрос: как ты к нам попал?

– По объявлению! – выпалил Зак, понимая, что действительно сам ступил: устроился в контору, даже не наведя о ней справки, потерял бдительность из-за желания доказать отцу свою состоятельность.

Хлопнуть дверью при выходе из кабинета замначальника он посчитал ниже своего достоинства. Как и рассказать отцу о реальной причине увольнения: тут же представил, как Оборин-старший поднимет его на смех. Уж пусть лучше думает, что сын просто-напросто не справился, резюмируя новость своим любимым: "Как я и предполагал". Зак тихо бесился от того, что в кои-то веки Дмитрий Алексеевич оказался прав – очередное его начинание обернулось крахом, разочарование было таким сильным, что он наотрез отказывался от новых собеседований, на которые пытался отправить его отец. Мама, устав слушать вечные перепалки мужа и старшего сына, встала на сторону Зака, сказав, что после института можно годик отдохнуть: "Успеет ещё насидеться в офисе". И он, получив карт-бланш, пустился в годичный загул, пытаясь вытравить из своей памяти и балетные неудачи, и свой просчёт, и мерзкого англичанишку с членом-сморчком наперевес, затирая его образ эстетично-красивыми телами (и пенисами) быстро сменяющихся ухажёров.

Этим летом вопрос с трудоустройством вновь оказался на повестке дня семьи Елагиных. Теперь отец не стал слушать Зака, выспрашивать предпочтения или пожелания, да и он особо не фонтанировал идеями и не показывал заинтересованности. Перегорел, придя к мысли, что в любом случае работа – это рутина и обязаловка. А придумать что-либо "для души" у него так и не получалось. Отец какое-то время ещё пытался с жаром расписывать ему преимущества того или иного работодателя, будто сваха достоинства засидевшейся в девках невесты. Но, видя равнодушное лицо сына, во время очередного ужина молча выложил перед ним листок:

– Завтра, в десять утра, – окинул взглядом Зака, который едва скосил глаза на лежащую около его тарелки бумажку. – И оденься поприличнее – там строгий дресс-код.

В отделе поставок новенького встречали с интересом. Девушки, Алина Маслова и Зоя Тамист, отметили идеально сидящий по фигуре костюм, пусть и выбивающийся из рамок "классического" более укороченными и зауженными брюками, и уже к первому кофе-брейку болтали с Заком, обсуждая безграничные возможности шопинга в Милане. Алина, пухленькая и невысокая, улыбчивая болтушка, о таких обычно говорят "уютная", сразу решила объявить, что счастливо замужем. Зак, поперхнувшись кофе, проглотил вертящееся на языке колкое замечание, что её телеса не привлекают его от слова совсем. Зато Зоя, высокая и статная, со стриженными в короткий боб рыжими волосами сделала это за него:

– Алин, о том, что ты очень счастлива в браке, знают даже парни в охране бизнес-центра.

"К гадалке не ходи – сразу понятно, кто тут главная стерва", – отметил про себя Зак.

Мужская часть коллектива была более сдержана. Игорь Сегедин, с неподходящим под офисный стиль кропом на голове, невысокий и юркий, по факту оказавшийся тридцатилетним мужиком, первым подал Заку руку, представляясь. Роман Леонидович Ярычев, хорошо за сорок, высокий и широкоплечий, но из-за увесистого и плохо скрываемого пиджаком пузика выглядевший грузным, сухо поздоровавшись быстрым рукопожатием, кинул ничего не значащее "обращайся, если что" и потерял к Заку всякий интерес. Камиль Ушаков, полностью соответствующий внешностью своему имени, был смуглым, с резкими, но выразительными чертами лица, копной вьющихся смоляных волос и чертовски обаятельной улыбкой. Зак навскидку определил его возраст около тридцати трёх и, как выяснилось позднее, ошибся всего на пару лет – Камилю в прошлом месяце исполнилось тридцать пять.

К обеду на рабочем месте появился Батурин. О том, что это страшный шеф, которого он прождал почти три часа, Зак понял, едва тот вошёл: Александр Борисович ещё и слова не сказал, а все сотрудники отдела при виде начальства напряглись и старательно застучали по своим клавиатурам.

– Елагин, пройдёмте в мой кабинет. И резюме захватите, – без всяких расшаркиваний и приветственных речей распорядился шеф.

Зак поднялся из-за стола и двинулся в сторону начальника, стараясь не отводить от него взгляда. Тот терпеливо ждал около кабинета и, склонив голову к плечу, не таясь осматривал нового сотрудника. И с каждым шагом ощущение, что у них с Батуриным простых отношений не получится, только крепло.