— Ты слышала? Юджи говорит, будто ее парень видел, как сегодня днем Ли Дженни встречала кое-кого на автобусной станции! Ни в жизнь не догадаешься, кого!

— Кого же?

— Ким Тэхена.

— Ким Тэхена! Как, ведь он же в тюрьме! Юнджи, должно быть, что-то напутала.

— Нет, она клянется, что Бомгю видел именно его. Похоже, Тэхен освободили под честное слово или что-то в этом духе.

— Разве за убийство освобождают под честное слово?

— Не знаю. Как бы то ни было, Юджи утверждает, что Бомгю его видел — здоровенный, черт, как буйвол, и с ним была Ли Дженни. Можешь себе представить?

— Нет, конечно.

— Это правда, миссис Мин, — вмешалась в разговор Дженни. — Ким Тэхена освободили под честное слово, и он будет работать в хозяйственном магазине “У Ли”. — Еще не успев оправиться от шока, вызванного последней репликой Ким Тэхена, Дженни с великим трудом выдавила из себя улыбку, прежде чем завязать беседу со своими соседками. К счастью и несчастью одновременно, в Тейлорвилле следовало быть готовым к тому, что любое событие в твоей жизни неизбежно станет предметом заботы окружающих.

Соседки судачили в очереди у кассы в супермаркете “Кроджерс” и были так увлечены сплетнями, что сразу не заметили Дженни, стоявшую рядом. Шестидесятилетняя миссис Мин, подруга матери Дженни, с интересом внимала Хан Дасом — дамочке помоложе, лет сорока пяти, которая наверняка с ужасом думала о том, что этой осенью ее шестнадцатилетнему сыну предстоит учиться в классе у Ли Дженни. Дженни мысленно отметила, что, имея собственного сына-хулигана, Дасос могла бы более сочувственно отнестись к Тэхену, но, похоже, теплых чувств к бывшему заключенному женщина не питала.

— О, Дженни, что же скажут Каны? Да они с ума сойдут, услышав такое. — Взгляд миссис Мин был прямо-таки пронизан состраданием к семье погибшей девушки.

— Я искренне сочувствую им, вы же знаете, — произнесла Дженни, — но я никогда не верила в то, что Кан Мину убил Ким Тэхен. Не верю и сейчас. Не забывайте, он был моим учеником, и неплохим учеником. По крайней мере не настолько плохим. — Справедливости ради она не могла не добавить последней фразы.

Ким Тэхен был несносным парнем, сквернословом и хулиганом, и не зря от него воротили носы добропорядочные горожане. Он пьянствовал, учинял драки, бил фонари и стекла, оскорблял прохожих, к тому же гонял на мотоцикле на бешеной скорости. Приятелей он выбирал себе под стать, и недаром людская молва утверждала, что таких дебошей, какие устраивала компания Кима, Тейлорвилл еще не знал. Дурная слава тянулась за Тэхеном, казалось, с рождения. Его единственным достоинством — по крайней мере так считала Дженни — была любовь к книгам. Пожалуй, именно это и заронило в ее душу сомнения в безнадежности парня.

Как-то осенью, в самом начале ее учительской карьеры — Дженни тогда едва исполнилось двадцать два года, — она была назначена ответственной дежурной по дисциплине, и на ее глазах шестнадцатилетний Ким Тэхен как ни в чем не бывало прошествовал через черный ход на школьный двор.

Она последовала за ним, подозревая, что нерадивый ученик решил затянуться сигареткой или того хуже, и вскоре отыскала его на автостоянке, уютно расположившегося на заднем сиденье автомобиля одного из одноклассников. Из окошка торчали его длинные ноги, на пятке левого носка зияла дырка. Согнутая в локте рука служила Тэхену подушкой, а на груди он разложил открытую книгу.

Ее изумлению не было предела — впрочем, как и негодованию Тэхен по поводу того, что его потревожили.

— Ну прямо беда с этими Кимами! Взять хотя бы Ким Санбома — помните, как он вдруг ударился в религию и объявил себя священником? Построил собственную церковь, собрал бог знает сколько пожертвований, которые якобы предназначались голодающим детям, а потом сам же и промотал эти денежки в кутежах и азартных играх. За что и угодил за решетку. Но это еще не самое злостное из его деяний. Если бы только судьи знали всю правду… — Миссис Мин поджала губы, предавшись воспоминаниям.

Дженни задалась вопросом, не являлась ли миссис Мин одной из жертвовательниц “церкви” Ким Санбома. Ни для кого не было секретом, что призывам мнимого священника последовали лишь самые легковерные горожане. Да и какому здравомыслящему человеку пришло бы в голову довериться Ким Санбому?
В ответ на гневную тираду миссис Мин Дженни мягко сказала:

— Нельзя обвинять Тэхена в грехах его брата.

— Хм! — только и произнесла миссис Мин, которую явно не убедили доводы Дженни.

Дженни испытала облегчение, увидев, что кассирша Хираи Момо уже запихивает ее покупки в бумажные пакеты. На лице девушки, оказавшейся свидетельницей разговора, застыло изумление. Дженни почувствовала, как застучало в висках, — первый признак надвигающейся мигрени. Вот уже много лет эти приступы мучили ее — с тех самых пор, как она поняла, что из Тейлорвилла ей уже не выбраться. Никогда. Узы любви и долга накрепко сковали ее, и разорвать их было невозможно. Она смирилась с этим и воспринимала все как мрачную ухмылку судьбы. Она, которая всегда мечтала о высоком и готовила себя к совсем иной жизни, вдруг почувствовала, что крылья у нее подрезаны и ей уже не воспарить. Вышло так, что жертвами того кошмарного далекого лета стали не только Кан Мина и Ким Тэхен.

Дженни уже нисколько не сомневалась в том, что на ближайшие лет пятьдесят ей уготована участь провинциальной школьной учительницы. Она была призвана взвалить на себя непомерно тяжкий труд — попытаться всколыхнуть умы тейлорвиллской молодежи, раскрыть перед своими учениками силу, многообразие и красоту родного языка. Поначалу эта идея ее вдохновляла. Но с течением лет пришло понимание того, что развить способность к творческому мышлению у тех, кого она обучала, — труд столь же неблагодарный, как поиски жемчужины на дне морском. Лишь редкие удачи скрашивали ее педагогические будни, вселяя некоторую надежду на то, что предпринимаемые ею усилия не напрасны.

Ким Тэхен был одной из таких удач. Хотя, возможно, со стороны это могло показаться парадоксальным.

Мысли о Тэхене лишь усугубили приступ мигрени. Морщась от боли, Дженни полезла в сумочку за чековой книжкой, мечтая поскорее расплатиться и покинуть магазин. Сейчас ей вовсе не хотелось ввязываться в дискуссию и кидаться на защиту Ким Тэхена (который, независимо от степени своей вины, был все-таки не тем юношей, о ком она помнила все эти годы) — во всяком случае, до тех пор, пока она сама не разберется в своих ощущениях. Все, о чем Дженни думала в данный момент, это о десяти минутах одиночества. Тем временем покупки миссис Мин уже уложили в тележку, а приобретения Хан Дасом как раз проходили через компьютерное считывающее устройство. Слава Богу, мучительная процедура общения с соседками близилась к концу. Еще несколько мгновений — и Дженни могла преспокойно удалиться.

— Ким Соын тоже была хороша сучка, да простит меня Господь за такие слова. Сейчас живет в Детройте и, я слышала, обзавелась тремя детьми от разных мужиков. Между прочим, ни за одним замужем так и не была.

— Да что вы говорите! — Миссис Мин покачала головой.

Дасом подтвердила сказанное:

— Так я слышала. А насчет Ким Сынмина, который утонул три года назад, всем известно, что он был крупнейшим торговцем наркотиками в штате. Он и утонул-то из-за того, что принял слишком большую дозу этой отравы.

Дженни глубоко вздохнула, мысленно уговаривая себя успокоиться. В голове стучало, но она старалась не думать о боли.

— Насколько мне известно, он с друзьями устроил пирушку на лодке, упал за борт и ударился головой. Вскрытие показало, что ничего, кроме виски, он не принимал. А если пьянство считать преступлением, так выйдет, что наш город буквально кишит уголовниками. — Несмотря на то что всего несколько минут назад сама была во власти отрицательных эмоций в отношении одного из Кимов, Дженни сочла необходимым изложить официальную версию происшедшего с родственником Тэхена, хотя особого смысла в этом не было.

Как и все в городе, она была в курсе тех сплетен, что ходили вокруг гибели Ким Сынмина. Беда в том, что никто так толком и не знал, какова доля правды в этих досужих вымыслах. Впрочем, это не являлось препятствием к тому, чтобы с удовольствием пересказывать пикантные подробности инцидента. Сплетни были стержнем жизни Тейлорвилла. Без них добрая половина горожан просто вымерла бы.

Хотя справедливости ради Дженни была вынуждена признать, что в словах Хан Дасом и миссис Мин присутствовала немалая доля истины. Семейство Кимов нельзя было отнести к категории благополучных и вызывающих симпатии. Собственно, Дженни и не оспаривала этот факт. Ее единственным желанием было предоставить юноше — впрочем, нет, теперь уже мужчине — еще один шанс, которого он, как ей казалось, заслужил. Она вовсе не пыталась идеализировать Ким Тэхена. Просто чувствовала, что к убийству Кан Мины он не причастен и отсидел ни за что.

— Ким Туан тоже наплодил детей. Я слышала, ему удалось наследить даже в Перритауне. — Последнюю сплетню Хан выдала почти шепотом. Подобная таинственность была не случайна: дело в том, что Перритаун представлял собой негритянское гетто, расположенное на окраине города. Хотя закон и провозглашал равенство и почти все жители Тейлорвилла на словах являлись ярыми противниками расизма в любых его проявлениях, реальность была такова, что черные все-таки держались особняком и старались не покидать пределов своего анклава.

— Ну, куда хватили! Это уж, помилуйте, чересчур! Не верю! — Миссис Мин, судя по всему, была шокирована столь гнусным поклепом на отца Тэхена.

— Говорю то, что слышала.

— С вас тридцать семь шестьдесят два, мисс Ли.

— Что?

Хираи Момо терпеливо повторила итоговую сумму. Встрепенувшись, Дженни заполнила чек и передала его кассирше. В Тейлорвилле все друг друга знали. Момо была бывшей ученицей Дженни, так что необходимости в предъявлении какого-либо документа, удостоверяющего личность покупателя, не возникло. Весь город знал, что чеки Ли можно смело принимать к оплате, и в то же время ни один торговец не рискнул бы принять чек от Кимов.

Таков был Тейлорвилл.

— До свидания, миссис Мин. До свидания, Дасом. — Дженни подхватила пакеты с покупками и направилась к выходу.

— Постой, Дженни! — бросила ей вдогонку миссис Мин.

Дасом тоже что-то крикнула, но Дженни уже была в дверях, так что обращенных к ней возгласов услышать не могла. Да и вряд ли хотела этого.

По дороге домой она вдруг подумала о том, что еще никогда в жизни не чувствовала себя такой разбитой. Возможно, виной всему была жара. А может, сказывалось давление тяжкой ноши, которую она на себя взвалила, встав на защиту Ким Тэхена.

Ее сумочка лежала рядом на пассажирском сиденье. Дженни потянулась к ней и достала баночку с аспирином, который всегда носила с собой. Открыть ее, не отрываясь от руля, было не так-то просто, но Дженни все-таки удался этот трюк, и наконец две спасительные таблетки оказались во рту.

“…Вот мое послание миру, мне таких писем никто не писал…”

В памяти вдруг всплыли строки, написанные Эмили Дикинсон. Дженни всегда любила поэзию, но в последнее время именно эти строчки стали своеобразным лейтмотивом ее существования. Их выплеснула такая же одинокая душа, томящаяся в темнице обыденности. Как Эмили Дикинсон, Дженни все чаще ловила себя на том, что ей хочется большего, хотя и трудно было выразить, чего именно. Ей вдруг стало болезненно одиноко, и это невзирая на то что недостатка в друзьях и общении она никогда не испытывала. К сожалению, никого из тех, кого она знала, нельзя было назвать “родственной душой”.

С течением лет Дженни все яснее осознавала, что Тейлорвилл — не ее город. Она была чужой в своей семье, среди соседей, коллег, учеников. Читала все, что попадалось под руку: романы и пьесы, мемуары и поэзию, газеты, журналы, надписи на коробках. Ее мать и сестра читали кулинарные книги и журналы мод. Отец — “Бизнес уик” и “Спортс иллюстрейтед”. Дженни никогда не скучала в одиночестве. Честно говоря, она даже предпочитала свое собственное общество чьему бы то ни было. Родные, наоборот, любили шумные компании. Дженни писала стихи и мечтала, что когда-нибудь их опубликуют.

В семье снисходительно посмеивались над ее творчеством.

И все равно она любила своих родных не меньше, чем они ее.

Частенько Дженни вспоминала историю гадкого утенка. Как она ни старалась походить на других — а ее старательности можно было позавидовать, — все равно ничего не получалось. В конце концов она научилась притворяться такой, как все. Жить стало легче, да и задача-то, в общем, оказалась несложной. Требовалось лишь побольше помалкивать, держать при себе свои мысли и чувства.

Дженни испытала некоторое облегчение, когда наконец въехала в обозначенные массивными каменными колоннами ворота раскинувшейся на двухстах пятидесяти акрах фермы Уолнат-Гроув — родового гнезда вот уже нескольких поколений семейства Ли. Головная боль отступила. Возвращение домой всегда действовало на Дженни благотворно.
Она любила этот несуразный вековой давности дом, в котором родилась и выросла. Любила длинную подъездную аллею, петляющую меж раскидистых дубов и кленов, которую только лет десять назад удосужились вымостить булыжником. Любила цветущий кроваво-красный дерн и багрянку, весной превращавшие сад в страну чудес; персиковые деревья, щедро одаривавшие своими сочными плодами; густой орешник, усыпанный осенью твердыми зелеными шариками, которые потом оборачивались орехами и их можно было грызть долгими зимними вечерами. Любила лошадей, которые безмятежно щипали траву на огороженных деревянными заборами полях за домом. Любила амбар, построенный еще прадедом и его тестем, и три пруда, и леса, обступавшие ферму со всех сторон. Любила старомодное крыльцо, прилепившееся к боковой стене дома, под ним она обычно ставила свой автомобиль. Любила облупившуюся белую краску, под которой проглядывал нежно-розовый кирпич стен, любила красный цвет кровли, венчавшей три с половиной этажа дома. Широкую веранду с ее толстыми белыми колоннами, придававшими особое величие фасаду дома; выложенную камнем тропинку, ведущую на задний двор. По этой тропинке она сейчас и направилась с охапкой покупок, впитывая в себя любимые пейзажи, ароматы, звуки родного дома, которые успокаивали издерганные нервы. Как всегда, возвращение домой было в радость.

— Ты купила свиные отбивные? Отец их просил, ты не забыла? — донесся из кухни раздраженный, как это часто бывало в последнее время, голос Ли Хёри, матери Дженни.

Пожалуй, лишь высокий — около пяти футов — рост и худощавое телосложение выдавали кровное родство Хёри и Дженни. В остальном внешнего сходства практически не было. Коротко подстриженные волнистые волосы Хёри, когда-то черные от природы, теперь были тоже черными, но уже крашеными. Тонкая, оливкового оттенка кожа на лице сморщилась после долголетнего увлечения загаром, но искусно нанесенный макияж успешно маскировал изъяны. Хёри всегда выглядела ухоженной и принаряженной, даже если не собиралась выходить из дома. Вот и сегодня она щеголяла в изумрудно-зеленом трикотажном платье-рубашке, дополнив свой туалет изысканными золотыми украшениями и легкими туфельками в тон платью. Когда-то Хёри была красавицей, и следы былой привлекательности еще проглядывали.

Дженни не могла похвастаться эффектной внешностью и неизменно чувствовала себя немного виноватой перед матерью, которая явно была разочарована тем, что дочь унаследовала черты лица и цвет волос отца, а не ее.

— Да, мама, купила. — Дженни протянула пакеты Тильде, вовремя выскочившей из-за спины Хёри.

Тильда — уютная толстушка в облегающих брюках “стрейч” и безразмерной трикотажной майке, которые она носила вопреки своему пятидесятидвухлетнему возрасту, служила у Ли экономкой вот уже много лет — во всяком случае, сколько Дженни помнила. Тильда и ее муж Джей-Ди, выполнявшие всю работу по дому, давно уже стали членами семьи Ли, хотя каждый вечер они возвращались к себе домой в Перритаун.

— Я бы и сама сходила в магазин, миссис Ли, если бы вы сказали, что нужно что-то купить. — В голосе Тильды сквозил легкий упрек, когда она волокла тяжелую ношу к кухонному прилавку. Дженни она любила не меньше, чем своих шестерых детей, и всегда следила, чтобы ее любимицу не обременяли поручениями. Даже если эти поручения исходили от родной матери Дженни.

— Ты же знаешь, Тильда, сегодня ты мне нужна была здесь, чтобы помочь Джей-Ди со Сансуном. Он сейчас в таком состоянии, что я одна с ним не справлюсь.

— Сегодня ему, должно быть, лучше, раз он запросил свиных отбивных. — Дженни выудила банан из сумки, которую разгружала Тильда, и сорвала кожуру. Сансуну, ее любимому отцу, уже перевалило за семьдесят, хотя в это трудно было поверить. Он страдал болезнью Альцгеймера, которая за восемь лет превратила его в немощного слабоумного старика. Лишь эпизодически выплывал он из тумана забытья, узнавал родных и пытался с ними говорить.

— Он и в самом деле не так плох сегодня. Представляешь, даже узнал меня утром. Спросил, где прячется Лиса. Разумеется, он начисто забыл, что она давно замужем и у нее самой уже есть дочери. — Хёри нагнулась, чтобы достать большой железный противень из духовки.

Лиса, младшая сестра Дженни, жила в Луисвилле с мужем Чон Чонгуком и тремя маленькими дочурками. Она была вылитой копией матери, и не только внешне. Дженни считала, что в этом и крылась причина особой любви Хёри к младшей дочери. Они с Лисой понимали друг друга с полуслова. Лиса была первой красавицей в школе, королевой школьных балов и вечеринок, они с Хёри проявляли живой интерес к нарядам и мужчинам. Дженни, напротив, всегда была книголюбкой и мечтательницей. Фантазерка — так звала ее Хёри, и не всегда это звучало как комплимент. Сейчас равнодушие матери уже не трогало Дженни, хотя в детстве было ее тайной болью. Когда сестры подросли, Дженни взяла на себя роль отцовской любимицы — бродила со Сансуном по городу, ездила с ним на рыбалку, старалась вникнуть в премудрости управления магазином, лишь бы доставить отцу удовольствие. Он не придавал никакого значения внешности дочери, не ругался, если вдруг она, увлекшись чтением, забывала вовремя выключить плиту, оставляя всю семью без ужина. Со временем духовная близость с отцом стала ей бесконечно дорога, а обида на мать и Лиса перестала жечь душу.

— Что, вернулся этот отпрыск Кимов? — с явным неодобрением произнесла Хёри, вскрывая упаковку свиных отбивных, которую Тильда выложила на прилавок. Дженни, отныне занимавшаяся делами отцовского магазина, не посоветовалась с матерью, прежде чем предложить работу Ким Тэхену. Вышло так, что мать она посвятила в свои планы лишь накануне, когда откладывать разговор уже не имело смысла. Как Дженни и ожидала, Хёри пришла в ужас от одного лишь известия о возвращении Ким Тэхена в Тейлорвилл. А уж о том, чтобы нанять его на работу, и слышать не хотела. “Да я лучше самого дьявола найму!” — в сердцах бросила она. Поведение дочери не на шутку разозлило ее. Дженни знала, что в наказание последует череда колких выпадов со стороны матери — как, скажем, сознательный акцент на якобы настойчивые расспросы отца о Лисе, а не о своей любимице.

— Да, мама, он вернулся. — Дженни откусила банан, нашла его невкусным и выбросила. — Он очень благодарен нам за то, что мы предложили ему работу. — Пожалуй, впервые в жизни Дженни солгала.

Мать фыркнула:

— Мы ему работу не предлагали. Я бы никогда этого не сделала. Это все твои проделки, милочка, и тебе одной отвечать за последствия. Помяни мое слово: он опять изуродует какую-нибудь девчонку или натворит еще что-нибудь ужасное. От него добра не жди.

— Я думаю, все будет в порядке, мама. Тильда, а где отец?

— Он наверху, в бальном зале. Джей-Ди поставил ему любимую кассету Элвиса, и они там вместе слушают музыку.

— Спасибо, Тильда. Я поднимусь к нему. Позови, если тебе понадобится моя помощь, мама.

— Ты прекрасно знаешь, что, когда я готовлю, мне помощь не требуется. — Кулинарные способности Хёри были предметом ее гордости и радости. Предложение Дженни о помощи было не чем иным, как ответной колкостью в адрес матери.

— Я знаю, мама. — Голос Дженни смягчился, и, выходя, она улыбнулась матери. Хотя их отношения с Хёри были сотканы скорее из шипов, нежели из роз, Дженни любила мать. Ей было жаль того, как судьба распорядилась жизнью Хёри, сыграв злую шутку со Сансуном. Мужа Хёри любила беззаветно — даже больше, чем свою Лису.

Еще поднимаясь по лестнице, Дженни расслышала доносившуюся с третьего этажа лихую мелодию рок-н-ролла. Зал, громко именовавшийся бальным, на самом деле представлял собой большую застекленную веранду, занимавшую почти половину верхнего этажа дома. Здесь не было ни мебели, ни мягких звукопоглощающих восточных ковров, которые придавали уютный вид нижним комнатам. Паркет из твердой древесины и пустота громадного помещения усиливали акустический эффект. Хотя Дженни и не являлась поклонницей Элвиса, но, приближаясь к залу, поймала себя на том, что шагами невольно отбивает ритм. Мелодия “Гончего пса” была слишком заразительна. Сансун любил Элвиса и, когда певец умер, скорбел так, словно потерял члена семьи.

Дженни прошла мимо открытого лифта, который соорудили специально для Сансуна и его инвалидной коляски. Вскоре лифт должен был спустить Сансуна и Джей-Ди на первый этаж, где отца ждал обед, после чего его вывезут на прогулку. Позже лифт доставит его на второй этаж, где отца вымоют, дадут снотворное и уложат в постель. Таков был привычный распорядок. При мысли о том, что ее некогда жизнелюбивый и полный сил отец навсегда обречен на такое монотонное существование, Дженни всегда хотелось плакать. А потому она старалась не думать об этом.

Как она и ожидала, отец сидел в инвалидной коляске с закрытыми глазами, кивая головой в такт музыке. Песни Элвиса были одним из немногих утешений, оставшихся ему в жизни. Только им удавалось пробиться в его сознание.

Джей-Ди сидел, скрестив ноги, на полу возле Сансуна. Его огромный живот угрожающе нависал над поясом серых рабочих брюк, из-под светло-серой рубашки, выглядывала белая футболка. Более темнокожий, чем жена, он был еще и гораздо деятельнее, и всегда и для всех у него имелась в запасе улыбка. Джей-Ди тихонько подпевал Элвису, постукивая по полу шишковатыми пальцами. Должно быть, Дженни не удалось войти бесшумно, поскольку Джей-Ди поднял голову и улыбнулся, увидев ее. Дженни помахала ему рукой. Разговаривать было бесполезно — любые звуки неизбежно утонули бы в грохоте музыки.

Она подошла к отцу и тронула его за руку:

— Здравствуй, папа.

Он так и не открыл глаз и, казалось, даже не почувствовал ее присутствия рядом или прикосновения пальцев. Дженни подержала его руку в своей, потом, вздохнув, отпустила. Она не ждала какой-то реакции. Ей было достаточно видеть отца, знать, что он ухожен и чувствует себя комфортно.

К сожалению, ничего, кроме ухода за ним, ни она, ни кто-то другой предложить не могли. Хорошо еще, что удалось организовать это на дому. Не будь Джей-Ди, который не отходил от отца в периоды обострения болезни, и Тильды, Сансуна пришлось бы поместить в дом инвалидов.

Дженни была ненавистна одна лишь мысль об этом, хотя доктор Джонсон, врачевавший Сансуна, предупреждал, что вопрос о госпитализации неизбежно встанет, поскольку болезнь прогрессирует. Каждый раз, когда речь заходила об этом, Хёри начинала биться в истерике. С Сансуном они прожили сорок один год.

Когда-то Сансун был могучим мужчиной — больше шести, футов ростом, плотного телосложения. Он и сейчас был довольно крупным, хотя болезнь и иссушила его. А может, Дженни только казалось, что отец перестал быть великаном, поскольку теперь он зависел от нее больше, чем когда-то она от него. Как бы то ни было, глядя сейчас на реденькие серебристые пряди, разбросанные по лысине, она испытывала щемящее чувство жалости и всепоглощающей любви к беспомощному созданию, коим стал ее отец. Старость никогда и никому не была в радость, но болезнь, которая забирала душу прежде тела, была слишком коварной и зловещей.

“Я побуду с тобой столько, сколько ты захочешь, папа”, — молча пообещала Дженни, сжав руку отца.

“Гончий пес” сменился мелодией “Люби меня нежно”, и от ее печально-сладостных интонаций на глаза Дженни навернулись слезы. Глупая слабость. Ничего, кроме аллергического насморка, слезы не приносили. Дженни погладила отцовскую руку, помахала Джей-Ди и вышла из зала. Пожалуй, можно было переодеться, прежде чем спускаться вниз. Если уж мать затеяла готовить свиные отбивные по своему фирменному рецепту, рассчитывать на скорый обед не приходилось, так что у Дженни было время привести в порядок не только себя, но и свои мысли и чувства.

Прислушиваясь к звукам музыки, Дженни натянула шорты в голубую с зеленым клетку и ярко-зеленую майку. Пара белых носков дополнила ее наряд. Пробежав расческой, а потом рукой по волосам, она оглядела себя в зеркале. Впервые за долгое время Дженни подвергла себя критической оценке — до сих пор к зеркалу она обращалась лишь затем, чтобы наспех причесаться и слегка подкраситься. Дженни не сразу поняла причину перемены в собственных привычках, а догадавшись, смутилась. Не в силах избавиться от призрака Ким Тэхена, она невольно пыталась посмотреть на себя его глазами.

“Еще в школе я на вас глаз положил и ужасно хотел трахнуть. Хочу до сих пор”. Невольно слова Тэхена вдруг всплыли в памяти. Дженни крепче сжала в руке расческу. Разумеется, Тэхен лгал. Ему просто хотелось смутить ее — а почему, Дженни не знала. Как бы то ни было, она явно не принадлежала к типу женщин, вызывающих в мужчинах похоть. Может, потому-то и была так ослеплена Чонгуком. Красивый умный Чонгук — и вдруг влюблен в нее. Даже тогда ей с трудом в это верилось.

Глубоко затаившаяся боль вновь дала о себе знать, и Дженни поморщилась. Уже столько воды утекло с того дня, когда он, коснувшись поцелуем ее щеки, произнес роковую фразу: что они, пожалуй, друг другу не пара. Сердце ее разрывалось в тот момент, но он, казалось, этого не понял, да и не хотел понимать. Теперь она редко позволяла себе думать о Чонгуке. Во всяком случае, применительно к себе. Теперь о нем было кому думать. Уже давно он принадлежал Лисе. Был ее мужем.

Мысли Дженни перекочевали в иные сферы, сосредоточившись на более волнующем сюжете. Подумать только, подросток Ким Тэхен, который, правда, еще в школе был жеребцом что надо, имел на нее виды. Вот умора!

Да нет, она попросту не вписывалась в образ женщины, способной заинтересовать такого мужчину, как Тэхен.

Ей было тридцать четыре, почти тридцать пять лет, хотя, как ей самой казалось, она выглядела моложе. Постоянное воздержание от загара благотворно сказалось на коже, избавив ее от морщин — разве что в уголках глаз собирались мелкие лучики. Дженни была худощава, но на этом, пожалуй, список достоинств ее фигуры и заканчивался. Большинство тринадцатилетних школьниц могли похвастаться куда более женственными формами. Самой сокровенной тайной Дженни было то, что она могла покупать одежду (частенько именно так и делала) в отделе для мальчишек-подростков местного универмага “Грумерз”. Волосы невыразительного темно-русого цвета длиной до подбородка обрамляли в общем-то миловидное, но все-таки бесцветное личико, пусть и с утонченными чертами. Что скрывать — о красоте говорить не приходилось. Глаза, хотя и большие, красивой формы, с густыми темными ресницами, были самого что ни на есть заурядного орехового цвета, завлечь которыми мужчину весьма проблематично. “Милашка” — пожалуй, именно такой вердикт чаще всего выносили ее внешности окружающие. Даже бывший возлюбленный, с которым она встречалась почти два года, предпочитал именно это словечко.

Дженни же оно было ненавистно. Она считала его подходящим для малышей и щенков, но никак не для взрослой женщины. Более того, ей оно казалось оскорбительным. Разумеется, Намджун об этом не догадывался, поскольку она замечаний не делала. Он был хорошим парнем и ничего дурного не имел в виду. У Намджуна был неплохой достаток — он был фармацевтом и владел собственной аптекой, прекрасные манеры, приятная внешность. Дженни не сомневалась в том, что он мог бы стать хорошим отцом. И даже начала мечтать о детях.

Тем более что пришла пора подумать о замужестве. Предательство Чонгука, что ни говори, обернулось горьким разочарованием: ну что ж, такова жизнь. Дженни не заблуждалась насчет того, что она оказалась не единственной обманутой женщиной. Душевная травма долго давала о себе знать. Но все проходит, и эта боль тоже забылась. Возраст добавил Дженни мудрости и решимости вплотную заняться устройством семейной жизни. Если у нее и были определенные колебания — что неизбежно, ведь достаточно было вспомнить о волнующей страсти, которой были пропитаны ее отношения с Чонгуком и которой так не хватало отношениям с Намджуном, — Дженни тут же одергивала себя, напоминая о том, что она больше не наивная восторженная девушка, полностью отдавшаяся любви и уверенная в будущем счастье. Она повзрослела и стала мудрее.

— Дженни! Дженни, иди же скорее сюда!

Встревоженный крик матери мигом вывел ее из задумчивости. Отвернувшись от зеркала, Дженни открыла дверь комнаты и поспешила вниз. Хёри стояла у подножия лестницы, в руке у нее была зажата длинная вилка для мяса. По выражению лица матери Дженни догадалась, что она чем-то расстроена.

— Тебе звонили, — сказала Хёри, прежде чем Дженни успела спросить, в чем дело. — Рейн, из магазина. Он сказал, что тебе надо срочно приехать. Нагрянула полиция. Этот Ким Тэхен опять что-то натворил.