Иногда я себя действительно ненавидела, когда смотрела на себя в зеркало и старалась не заплакать от того, что там видела, как, например, по возвращению домой.

Из отражения всегда, из года в год, смотрело несуразное круглое лицо с жирными щеками, которые хотела убрать и делала для этого всё, включая самые жёсткие диеты, но попытки проваливались: они возвращались всё равно, служа хорошим поводом заняться самобичеванием получить в свой адрес кучу гадостей от окружающих. Глаза с короткими и не густыми ресницами, с лопнувшими капиллярами и тоской в их потаённой глубине, а ещё проступающие рёбра на теле и дряблая кожа на руках, куда я хотела нанести чернила татуировок, — отвратительно. Смотреть на это больно, но я обычно держалась, пусть на тонкой ниточке, мысленно ставила на себе крест и тяжело вздыхала, выпуская из лёгких воздух вместе с сизым дымом.

Противно. Неудивительно, что ни одному парню не приглянулась. Многие представители мужского пола смотрят на внешнюю оболочку, чтобы соответствовала требованиям и равнялась идеалу той девушки, с которой хотят быть, а что внутри у нас, по большей части, — без разницы.

Я изливала душу Цзыюй, когда мне было плохо, получая в ответ всё то же самое вместе с советами, один из которых запомнился: двигаться дальше, любить прекрасных девушек и ловить кринж с тупых мужчин, не понимающих иной раз, что, когда нам плохо, не нужно давить на больное ещё больше и попрекать нас в слабостях. Быть слабым — нормально, но только порой губительно, когда от собственной хрупкости и никчёмности, осознаваемой слишком хорошо, плачешь, тоскуешь по тому, чей образ знаешь только по фото и перепискам, въевшимся в глубины памяти и сердца, ночами не спишь, давясь от горечи рухнувшей реальности, представляешь счастливое будущее с той, кто любит не тебя.

Цзыюй меня не любила. Я знала это ещё с третьей переписки, когда та призналась, что «Есть один человек, прекраснее которого нет и не будет», а на мой вопрос ответила чётко имя, от которого меня подбросило в кресле, а обжигающий до этого горло американо из кружки вылился прямо на плед, образовав грязное коричневое пятно.

Сяо Чжань.

Тот самый китайский актёр, чья улыбка похожа на кроличью из-за передних зубов, да и сам он похож на это ушастое создание, что не могло не умилять и в то же время не смутить.

По началу мне казалось это забавным, даже смешным. Мало ли, что это значило. Я фыркала, относясь к этому скептично, ведь это же так глупо — влюбляться в популярного актёра, на полном серьёзе, хотеть от него детей и не только, стать ему ближе, чем семье — дурка плачет, крыша едет. Но потом, с каждой последующей перепиской, через каждые три сообщения следовало чуть ли не признание в любви или эротическая фантазия Цзыюй и Сяо Чжанем в главной роли, и до меня дошло, что дело пахнет керосином.

Tzuyu:

Он такой красивый. Его тело идеально, голос — божественен. Он — Бог, красивее этого мужчины никого нет. Божечки, Моморин, он — синоним слова совершенство, я так его люблю!

Плачу ˚‧º·(˚ ˃̥⌓˂̥)‧º·˚

Tzuyu:

Мне никогда не стать такой же совершенной. Чжань никогда не посмотрит на такую уродину, как я. Даже о моём существовании не знает, хотя мы живём в одном городе! Ненавижу себя за это. Я ревную его. Ко всем. Ко всему Китаю, у него как минимум полтора миллиона поклонников!

Me: 
Ты ещё встретишь свою любовь, не стоит так убиваться

Tzuyu:

Как ты не понимаешь! Кроме Чжаня, мне никто не нужен!

После таких слов я невольно вздрагивала. Пальцы сжимали корпус телефона или теребили лисёнка на чехле, служащего неким антистрессом, но на меня он не действовал: я всё равно кривила лицо от давящего ощущения за грудиной, стараясь при этом перевести тему разговора в другое русло, а переведя — пыталась не думать об этом и не загоняться. Вдруг это всё несерьёзно, поболит и пройдёт. Это как ранка, на которую обычно дуешь и боль облегчается, а там и вовсе заживает.

Наивная дура.

Слепая вера. Это всё, что мне оставалось делать, проживая свою жизнь в одном не спешном ритме: подъём в семь утра после двух-трёх часов сна, дополнявших сбитый режим, как и привычный кофе вместо нормального завтрака; университет со своей рутиной, кружившейся вихрем из студентов в коридорах и скучных лекций от не менее нудных преподавателей, заставляющих каждое слово записывать, объяснив ещё в самом начале учебного года, что это обязательно зачтётся на приближающейся с каждым днём сессии.

Готовиться к сессии как адекватный человек — что это? Не для меня, не для Хираи Момо, ебанувшейся в край, раз даже это я не была в состоянии нормально делать, слушая господина Туана в пол-уха и витая в своих тяжких размышлениях, сдавивших голову своим весом, отчего было душно и я задыхалась. Но уже морально, кривя лицо на всё движимое и нет, раздражаясь буквально со всего, даже с Юты, чьи обиженные глаза врезались в память, когда огрызнулась на попытку помочь, а точнее — записать меня на приём к знакомому психологу. Ушёл сердитым, голову высоко поднял, не стал меня ждать, чтобы вместе пойти домой, а я, чувствуя себя полной дурой, досиживала потоковую лекцию. Место Накамото рядом, слева от меня у окна, сквозь которое пробивались лучи осеннего Солнца, пустовало, источая холод от деревянного стула, отчего мне было до мерзотного неуютно, я чувствовала удушающую пустоту.

И одиночество.

Но совсем не так, как привыкли описывать это слово, опираясь на смысл «когда совсем никого нет рядом».

Нет.

Словно тебя окружает огромная толпа, но при этом ты сам словно за пуленепробиваемой стеной, в которую стучишь руками, разбивая кулаки, и не получаешь ответа. Просто обходят стороной, не оборачиваются, демонстрируя равнодушие к твоему обществу и явным проблемам.

А ещё я чётко ощущала взгляд Чхве Ёнджэ, прожигающий мою спину синим пламенем костра. Так совпало. Лекция с другой группой, так вышло, история родного края. Странный предмет, значения которого я не понимала, как и то, зачем он нам, студентам с журфака, на втором курсе, всё уже давно в прошлом году пройдено. Ещё одна тысяча к человеческой глупости и карме с неудачами.

— Таким образом, политика трёх «всех» всё ещё остаётся предметом дискуссий, как бы вы там лица не морщили, — голос преподавателя Туана доносился до меня как сквозь вату и ударил по ушам, когда прозвенел звонок, оповещающий об окончании лекции, можно выдохнуть. — Следующая пара у нас с вами во вторник, к тому времени настоятельно прошу подготовить конспект на сегодняшнюю тему — будет небольшая проверочная работа, которая покажет уровень ваших знаний, — студенты, не успевшие покинуть аудиторию, в один голос простонали: никто не хотел писать семь, а то и более страниц, но и неуд тоже никого не прельщал, поэтому единственный выход для них — это смириться с неизбежным и выполнить то, что требуется.

Мне было фиолетово на эту лекцию, на конспект и подавно, лишь одно большое «ничего» из восприятия, перешедшее за считанные секунды в чувство вины и толику настороженности от шагов за спиной, заставивших остаться на месте. Не надо поворачивать голову, чтобы понять, кого это принесло: среди моих знакомых только от Чхве за километр разило ванилью, от приторности коей хотелось иной раз вывернуть желудок наизнанку прилюдно.

Но не прошёл мимо, как глупо понадеялась, чувствуя кожей чужое обжигающее дыхание на затылке, где волосы, казалось, встали дыбом от странной смеси ощущений, граничащих между фантомной болью и липким страхом.

Было хреново до ужаса, и в который раз я пожалела, что друг не рядом: в его присутствии Ёнджэ не подошёл бы, боясь, что кулак Юты ещё раз встретится с его глазом и оставит приличный синяк.

Как в прошлый раз.

Когда меня морально растоптал, уничтожил, а на трупе с радостью станцевал ламбаду, унизив напоследок, Чхве поплатился спустя пару часов, и отделался не столько физической травмой, сколько моральной: эго мужское задели, у многих на глазах ударив, а тот даже отпор дать не смог. Помню, было тогда в глазах, занёсшего с целью ударить во второй раз кулак, Юты что-то демоническое, отталкивающее, вместе с улыбкой безумной наводящее на мысли не приближаться к этому парню ни на метр, и до недавнего времени кореец держал дистанцию.

Но что изменилось сейчас? Отсутствие рядом моего неизменного товарища? Или, может, что-то такое в моих глазах, кричащее «Не подходи!», воспринимаемое многими в точности да наоборот?

— Как жизнь молодая, Хираи? — моя фамилия из уст этого парня звучала как-то непривычно, с долей плохо скрытой, но всё же грубой насмешки, от которой пальцы вцепились в рукав толстовки. — Да не трясись ты так, я не кусаюсь, если только понадкусываю, — улыбка ничего хорошего не предвещала, даже заставила крупно вздрогнуть, тряхнув головой, и тут же взять себя в руки.

— Ты что-то хотел? — проговорила прямо, чётко и по делу, не обращая внимание на вопрос, не смея растрачивать слова на этого человека, вызывающего прямо сейчас желание выйти в окно, лишь бы рядом с ним не находиться. Хотя раньше хотелось совершенно противоположного. Дура ты, Хираи, просто набитая дура, идиотка без инстинкта самосохранения. — Или говори, или уходи, ведение бесед — последнее, что мне сейчас хочется.

— Какие мы недружелюбные стали, — цокнул он языком, и я с трудом придержала порыв возвести глаза к потолку и побыстрее убежать из почти пустой аудитории. — Я по делу пришёл: передай своему дружку, что всё в силе. Он поймёт, о чём я.

— Хорошо, всё передам. Ну, до скорого, — противиться и возмущаться смысла не было, поэтому я кивнула и, развернувшись на каблуках, направилась к выходу, не желая больше здесь находиться. Но в традициях самых клишированных историй достигнуть намеченной цели мне не дали. Слишком уж резким был выпад Чхве, чьи руки обвились вокруг моей талии и без какого-либо предупреждения дёрнули вбок и впечатали во что-то твёрдое, поразив поясницу и правую часть спины болью, прокатившуюся сверху-вниз из-за столкновения с партой, на которую я тут же присела чисто по инерции. — Какого чёрта?!

Это было ненормально, за гранью моего понимания, отказавшегося принимать то, что делал Чхве Ёнджэ. Приблизившись достаточно, чтобы ваниль ударила по рецепторам с новой силой, образовав в горле едкий огромный противный ком, который не проглотить, потому что тяжело, не выплюнуть, потому что это мерзко и горько, склонился так, чтобы дрожь охватила с ног о головы; чтобы впиться в мои глаза своими, пригвоздив к месту взглядом, в котором играло целое пламя.

Но не то пламя, о котором можно сказать «Страсть», совсем иначе: то, что пугало, отталкивало на расстояние пушечного выстрела и навевало на мысли о побеге. То, отчего замереть можно, чувствуя себя глупым кроликом перед зрачками удава, готового перекусить парализованной от ужаса добычей. Да что уж тут говорить, глупее пойманной меня, не способной даже ударить, никого в аудитории и не было, за исключением ещё и корейца, мотивы которого — тёмный лес.

В глазах Ёнджэ — огонь дьявольский, в котором сгорала без остатка, не смея отвести взгляд куда-то в сторону, даже на ту лепнину на стене, называемую господином Туаном «искусством», я была не в силах глянуть. Потому что страшно и немного больно: его руки, что до этого находились по обе стороны от меня, скользнули выше, очертив скрытые мелкой сеточкой бёдра, по которым тут же прошлись мурашки из-за контраста температур, скользнули по талии выше и грубо, до слабого вскрика и едкой боли, сдавили запястья, заставив с широко распахнутыми глазами посмотреть прямо на это лицо, раньше считавшееся мною красивым, а сейчас...

Сложно говорить, когда не знаешь, что с тобой сделают через несколько секунд.

— А ты ещё не поняла? — с презрением прошипел мне прямо в лицо Чхве, но я, силясь отпрянуть, делала только хуже: хватка крепчала, глаза одногруппника пожирали меня, проникали под кожу и раздирали капилляры до жжения и чувства скользящей по венам патоки страха и безнадёжности, отпечатавшихся в радужках напротив. — Ну да, куда уж тебе с твоими-то мозгами. Мелкая уродливая сука, думала, твоему ёбырю сойдёт всё с рук? Ошибаешься, ещё как ошибаешься.

— Да что тебе нужно?! — голос не должен был предательски так дрогнуть, но всё же дал трещину вместе с выдержкой, которой и так почти не осталось, но маленькая девочка внутри меня ещё глупо на что-то надеялась, что всё образуется, что этот страшный дяденька скажет, что всё это лишь не смешная шутка и отпустит.

Но Чхве и не думал, упёршись рогом и продолжая давить, решив, видимо, сломать кости, чтобы знала: это всё было ошибкой.

Не надо было поступать на это отделение, находить в толпе прекрасное лицо и западать на него, не вглядевшись вглубь этой самой телесной оболочки, зовущейся душой, которая вряд ли у Ёнджэ имелась, не стоило признаваться в чувствах, решив, видимо, покончить со ставшим ненавистным одиночеством, забыв, что от этого можно вогнать себя в эту тяжёлую пропасть ещё глубже.

— От тебя — ничего, что вообще можно взять с такой как ты? — презрением в голосе можно спокойно замораживать океаны — его хватало с лихвой, чтобы почувствовать себя ничтожеством. Куклой, которую можно спокойно дёргать за ниточки, ведь знаешь, что она ничего не сделает. Она же не Юта Накамото, не ударит человека, крови боится, давления со всех сторон не переносит, лишь скулить может, ждать, пока либо не спасут, либо не убьют окончательно.

«И ты называешь себя нормальным человеком? Слабачка ты, Хираи Момо, просто мразь, раз не можешь сопротивляться такому человеку, как этот Ёнджэ. Как тебя Земля носит? Как ты сама себя терпишь? Как люди тебя терпят? Только себя жалеть умеешь и за спиной прятаться, сдохни, сдохни, сдохни...»

Мысли.

Я искренне ненавидела их в такие моменты. Их было много. Они вертелись в голове с бешеной скоростью и били по больному; по тому, что я так отчаянно терпеть не могла — жалость к самой себе, неумение давать отпор, лишь огрызаться с родителями могла, потому что привыкла уже делать это с тринадцати лет, а от людей шарахалась, обходила их стороной.

И сейчас поплатилась: тупик, деваться некуда. А внутри, однако, ураганы бушующие какие-то, в горле комок мерзкий, я банально задыхалась, старалась подавить в себе, но на все мои попытки организм решил послать меня подальше, выдав тихий всхлип, сорвавшийся с приоткрытых губ, которые я немедленно сжала в тонкую линию и задержала дыхание, пока воздух не закончится в лёгких.

Говорят, такая терапия помогает. Вот только от чего помогает? От преждевременного кашля, который рано или поздно начнётся? От воплей, заглушаемых липким чувством страха, циркулирующего по крови вместе с адреналином и подхватываемой попутно паникой?

— Мне нужен твой дружок, он наивно полагал, что его выходки сойдут с рук и не понесут за собой последствия. Как бы не так! И ты, Хираи, поможешь!..

Ёнджэ уже не говорил, а практически кричал мне в лицо, требовал, чтобы я привела сюда Юту всеми силами, иначе всё будет только хуже и я поплачусь за то, что вообще родилась на этот свет. А я лишь молча смотрела на этого человека сквозь упавшую на глаза чёлку и пыталась дышать нормально, гася в себе панику, вышедшую на новый уровень, едва рука парня взметнулась вверх и обрушилась на меня, отчего мир на какой-то миг резко потерял чёткие очертания.

Это было больно. Скорее, даже морально, нежели физически, хотя и здесь всё превзошло ожидания: щека горела от пощёчины, звон которой продолжал стоять в ушах и давить на виски отбойным молотком, а перед глазами мелькали чёрные точки, мешающие разглядеть парня, чьи руки, казалось, готовы были раздавить и ранить нещадно. Резко, перекрыв полностью кислород, сжали шею, окончательно разрушив всё то хрупкое, что так отчаянно билось внутри, рвалось на свободу до хрипа, срываемого с губ с каждой пролетевшей секундой.

Ненавижу всё это. Ненавижу Чхве Ёнджэ. Ненавижу...

А что толку до ненависти, если даже она здесь бессильна?

На ней далеко не уедешь, океаны не переплывёшь — только задыхаться будешь, судорожно хватать воздух ртом и ощущать отвратительный спектр из всего и сразу. Чувство, будто тебя заживо жгут, окунают в солёный океан, чтобы вновь облить бензином и бросить спичку — вспыхнет мгновенно и обрубит существование на корню.

Страх.

То, что я контролировать не в силах, как бы не старалась. Смысл храбриться испарился, Ёнджэ источал яд вокруг себя и убивал, проникая своими парами в вены, удушающий захват только подливал масла в огонь, делая хуже втрое. Дышать трудно, а пространство ускользало по миллиметру, как и силы медленно покидали тело, не давая сосредоточиться на единой конкретной точке на стене.

Вперёд. Давай, ты же этого так хотел, да? Пусть исполнится твоё желание, а в этом мире останется на одну ничтожную и уничтоженную меньше. Никому такие люди не нужны, кроме как психиатрам, да и тем плевать на чужие чувства, лишь бы излечить недуг, убивающий пациентов. Только вот кто виноват в том, что в большинстве случаев пациент — это и есть один сплошной недуг, уничтожить который следует на корню.

А в голове-то ведь что-то щёлкнуло, кажется, это всё чёртово сумасшествие, раз перед глазами возник образ той, к кому тянет меня, но в то же время понимание чёткое: я не нужна никому. Я не нужна Цзыюй. Никак. Даже по-дружески. Рядом с ней явно есть те, кто в десятки раз дороже, а тут я ещё со своими переживаниями.

Это скоро закончится, потерпи.

И когда казалось, что воздух окончательно исчез из лёгких, а тьма накрыла своим спасительным коконом из объятий, чтобы провалиться в волны чёрного океана с головой, спасение пришло и вытянуло на свет.

Громкие крики стояли на периферии, звуки борьбы проникали в уши медленно. Всё, что оставалось — вбирать по крупицам судорожно воздух, хватаясь за горло в попытках прокашляться и глотнуть хотя бы чуть-чуть: шею саднило, а слезящиеся глаза силились разглядеть хоть что-то, что помогло бы сориентироваться в пространстве.

Но единственным ярким пятном выделялись только волосы Юты, появление которого сопровождалось бесконечным потоком ругательств, помноженным на звуки ударов, отдающихся в ушах настоящей какофонией из всего и сразу, создавая ощущения нахождения в шуттере с элементами ужастика.

— Увижу тебя рядом с ней ещё раз, клянусь — сломанным носом, как в прошлый раз, не отделаешься, — оттолкнув от себя Ёнджэ, чьё лицо напоминало кровавое месиво, так ещё и искорёженное безумной улыбкой, вызывающей желание сбежать как можно дальше, Накамото повернулся ко мне и с беспокойством принялся вглядываться в моё лицо, видимо, стараясь найти ответы, которые я сама не знала, не понимая ситуацию в целом. — Мартышка, ты цела? Эта тварь ответит за всё, что сделала.

А что тут отвечать? Ничего не получалось: ни полноценно вдохнуть, ни выдохнуть, не сказать — я задыхалась, стискивая себя руками и жмурясь, окутанная мурашками и холодом, сменявшимся жаром. Лишь кивок — ответ на вопрос, попытка выбраться на воздух и сбежать подальше, или лучше.

Потеряться в тепле Юты, в разлёте ключиц, в дурманящем запахе, успокаивающем лучше любых антидепрессантов. Для кого-то это было глупым, но для меня, придурочной, никого лучше Накамото на данный момент не существовало. Ни Ёнджэ, бормочущего проклятия, ни названивающей матери, чьи звонки я игнорировала с утра, зная заранее, что дома будет новый скандал, и он не закончится для меня чем-то хорошим. Будет много слёз, криков и ругани, но всё потом, не сейчас.

Сейчас весь мир казался огромным, странно кружащимся американскими горками, словно в моём организме вместо крови наркотики, а вместо сердца — рваная рана: слишком болело между третьим и пятым рёбрами, вся грудная клетка зудела под толстовкой, украденной у друга из шкафа без задней мысли ещё месяц назад.

Знала бы заранее, что случится подобное, — украла бы раньше, под ворчания с обещанием надрать мне пятую точку и отправить посылкой к Цзыюй. На перевоспитание.

Знала бы заранее, не позволила бы Накамото сказать так, как сказано месяц назад было.

Страдать бы пришлось меньше в разы.

Юта с тяжёлым вздохом улыбнулся. Вяло, болезненно, стискивая мои щёки ладонями, поднимая лицо так, чтобы смотреть в мои глаза, заволоченные пеленой слёз от болезненных ощущений под грудью и в голове, где пульсацией в висках бил кто-то не очень умный в гонг, перемешивая разум до состояния каши.

Я — не я. Так кто же я? И что теперь мне делать?

Плыть куда-то мыслями, прощаясь с реальностью. В сторону повело внезапно, ладони вцепились в край парты, но это не особо уберегло от падения вбок навстречу с истоптанным сотней ботинок напольным покрытием, кажущемся размытым песочно-пыльным разводом бензиновой лужи под крики Юты.

Это было последним, что услышано было перед погружением в темноту.

* * *

Открывать глаза я не собиралась, как бы не пищали приборы под ухом, а в царстве, не воняющем хлоркой, медикаментами и спиртом, мне нравилось проводить время больше, чем осознавать реальность того места, где я оказалась, частично помня события трёхдневной давности.

В больнице.

Не сказать, что я была удивлена или напугана. Скорее, я догадывалась, что рано или поздно попаду сюда, а вот своими ногами или нет — не так уже важно. Я уже здесь, на одноместной койке, в пижаме с забавными мишками, словно ребёнок, а не студентка, что отчасти было милым и даже забавным.

Достаточным для крошечной улыбки, окрасившей лицо впервые за те дни, аж больно до зуда в локтевом сгибе, взглянув на который, я скривила лицо при виде очередной капельницы то ли с физраствором, то ли с лекарством, — капали третий день с того момента, как я оказалась в палате терапии, где вокруг меня суетились врачи, спорили, выявляя диагноз и беря у меня различные анализы.

Лишь сегодня ко мне пустили в палату Юту. Взволнованного, с недосыпом и огромными синяками под глазами, смотреть на него было больно, как и понимать, что причина такого состояния — я, и никто больше. Только я, всегда я, включая Тэёна, доводили рыжего до бессонницы, недовольства на лице и агрессивного желания послать всех далеко и надолго.

— Ты хочешь, чтобы я седыми волосами покрылся, мартышка, — сразу и сходу начал Накамото, пересекая порог палаты и плюхая на тумбочку пакет с апельсинами. По крайней мере там не было тонны кирпичей, на том спасибо. — Ты напугала меня, когда сознание потеряла тогда, я уж думал всё, пиздец тебе. Что врачи говорят?

— Пока ничего конкретного, но, возможно, это ещё не онкология, — врать я не стала, признаваясь честно в том, что врачи не до конца определились с моим диагнозом, но чутьё подсказывало, что продержат меня здесь дольше, чем я планировала. Но даже так... я готова ко всему. Морально. Или я так просто старалась убедить себя в этом, оттягивая неизбежное. — Какие-то новости есть?

Про родителей я не спрашивала. Они не связывались со мной эти три дня, не приходили, не пытались даже узнать о моём состоянии — настолько им всё равно было, где я и что со мной. Я не удивлена. Наверное, они полагали, что я шлялась непонятно где и непонятно с кем, показывая свой мерзкий характер, чтобы привлечь внимание или позлить, вывести на эмоции. Если так, то пускай — наказание отменное они придумали, своим холодом опуская меня в яму, откуда я долго ещё не вылезу.

Юта помолчал. Глаза из-под чёлки сверкали чем-то несвойственным ему. Чем-то, напоминающим болезненное сожаление и тягу извиниться, чего за другом не замечалось мной ни разу, словно натворил что-то, за что ему стыдно, а меня это ударит болезненнее всего.

— Не молчи. Пожалуйста, не молчи, — извернувшись так, что почти падала с кровати, я дотронулась до его тёплой ладони, накрывая её пальцами. — Накамото, прошу. Я же вижу, что-то не так, ответь мне... Юта!

Говорить было больно, но больнее было кричать, стоило увидеть то, что так отчаянно пытался скрыть Накамото от меня, когда с тяжёлым сердцем протягивал мне телефон, открывая переписку с Цзыюй, где сквозь двадцать пять сообщений замыленными от слёз глазами удалось разглядеть следующее послание.

Tzuyu:
Моморин, ты не поверишь! Я познакомилась с такой потрясающей девушкой! Она такая классная и я, походу, влюбилась! Взаимно!!!

И фотографии. Много, много фотографий, на каждой из которых фигура Цзыюй в карикатурно весёлом, до безобразия искреннем экстазе в обнимку с тонкой, какой-то даже хрупкой фигуркой брюнетки, чьи короткие волосы за уши убраны, обнажая внимательные «оленьи» глаза, пухлые губы и аккуратный нос с колечком пирсинга на крыле среди обилия родинок и веснушек.

Ю Чонён.

Судя по подписи, часто мелькающему имени по десять раз за эти двадцать пять сообщений, та самая девушка, с которой Цзыюй настолько весело, что даже не поинтересовалась, как мои дела, всё ли в порядке и насколько мне плохо по шкале от одного до бесконечности.

Я настолько надоела ей, не так ли? Настолько мои рассказы, больше напоминающие простые жалобы на жизнь, осточертели?

Или дело в том, что мы ничего друг другу не обещали? Никаких отношений между нами не было, кроме дружбы с моей молчаливой надеждой на что-то большее, никаких клятв верности, — только общение, бесконечный поток переписок и бытие простой жилеткой, куда можно плакаться в моменты невыносимости и пройти мимо, будто ничего не было.

Не было вывернутой наизнанку души, потока слёз и нескольких разговоров по видео-связи, ощущавшихся будто общением вживую с собеседником не на расстоянии несколько тысяч километров, а в метре друг от друга, осязаемым и тёплым, как спокойствие и часы сна под пледом.

Не было истерик в три часа ночи, её слёз, делающих мне также больно, как эти сообщения сейчас выворачивали наизнанку, заставляли задыхаться и стараться не рыдать. Не сейчас, не при Юте, потому что стыдно и тяжело показываться ему ещё более отвратительной, чем на самом деле было.

— Дыши, Моморин, дыши, — его шёпот не успокаивал, наоборот, разжигал пожар внутри меня, плавящим органы в кашу, мозги превращающим в свалку из бесполезных мыслей, никому не нужных также, как я себя ощущала. Ни родителям, ни Цзыюй, ни Юте. А зачем ему я, если он заслуживает кого-то гораздо лучшего? Кто не ноет, не плачет, может улыбаться и не мёртв внутри. — Дыши, блять. Кто ж со мной проклинать Тэёна будет, а? Кто мой лучший друг, если это не ты? Господи блять, я тебя любой люблю и принимаю, только перестань сырость разводить — ладонями по плечам, на запястья, оттуда на щёки, чтобы вытереть слёзы и дотронуться губами до лба, а новый поток сырости по щекам на подушки и одеяло, когда кое-как, игнорируя капельницу, я перелезла на его колени, всем телом вжалась и натурально завыла, пряча лицо в приятно пахнувшей одеколоном шее. 

Кто, кто... Точно не я.

Говорят, время лечит, а не калечит, убивает раковые клетки, а не множит их десятикратно, превращая в злокачественные новообразования, поражающие организм на корню.

Не со мной. Никогда не срабатывало и не сработает в этот раз, поразив в самое сердце больше диагноза, который врачи всё же поставили, огорошив хронической обструктивной болезнью лёгких второй стадии, а её, насколько я знала, полноценно вылечиться нельзя. Она будет прогрессировать со временем, воспалительный процесс можно только заглушить при соблюдении рекомендаций.

В первую очередь отказаться от источника одновременного успокоения и всех проблем — от курения, что не радовало, раздражая безвыходностью положения, но деваться было некуда.

Затем — физиотерапия, санаторно-курортное лечение по назначению врачей, постоянное обследование и минус стипендия, которая будет уходить на всё это, раз родителям неинтересно, что со мной произошло.

Всего лишь «мама, у меня рецидив той самой болячки, которая, как мы думали, ко мне никогда не вернётся», или «мама, твоя дочь всё же бисексуальна, но её любовь к девушке мечты оказалась безответной и канувшей в небытие, а члены её вряд ли в ближайшее время заинтересуют».

Или всё прозаичнее.

Мама, твоя дочь оказалась настолько дурой, что сама всё до такого довела и пришла к выводу, что жить может быть достаточно трудно, чтобы всё это вывозить самостоятельно, но язык не поворачивается о помощи попросить, даже если наши отношения когда-нибудь наладятся.

Взять себя в руки и разорвать связи с Цзыюй у меня не вышло. Не смогла, отвечая на сообщения также, как и всегда: смайликами, смешками, стикерами, стараясь радоваться за развивающиеся отношения с Чонён, но не всё так просто.

Смотреть на фотографии, слушать, какая Ю Чонён прелесть, солнышко, заботливая и так далее, было выше моих сил, но я почему-то терпела.

По привычке, наверное, не надеясь уже ни на что.

Да и смысл уже верить в лучшее, если наше совпадение на девяносто восемь процентов пересилили те самые злосчастные два.

А Юта...

Юта просто такой же страдающий от неразделённой любви к Ли Тэёну, тому самому идиоту, взявшего в привычку то трубки бросать, то написывать мне во время их ссор и интересоваться делами Накамото, что в какой-то степени разбавляло скуку и стирало слёзы после переписок с Цзыюй, переставшей мне звонить по моей инициативе.

Не стоит ей видеть меня, а мне — её, иначе не сдержусь и огорошу признанием во всём, что на душе давно лежит, а это испортит всё, на чём держались остатки моей нервной системы, возможность цепляться за человека, которому я не нужна так, как хотелось мне, а в противном случае мой мир перевернётся и я останусь одинокой онлайн, где почти сконцентрирована большая часть моей жизни.