Твой вызов принят.

Мысленно он бросает ему перчатку войны, но на деле лишь улыбается искажённо и лаконично, словно мелом очерчивая, отвечает на вопрос экзамена и готовится к нападению.

— Ну что ж, студент Гриффит. Аристотеля вы знаете неплохо, но местами у вас западает Никомахову этика...

— Подождите, — резко обрывает он преподавателя. — Но Никомахова этика относится к следующему вопросу.

— Вот как? А я думал, вы разбираетесь в теме. Мне кажется, тут даже дополнительные вопросы не нужны. На что-нибудь вы обязательно не ответите.

— Задавайте.

— Студент Гриффит, вы не боитесь вместо заслуженной тройки не сдать вообще?

Квентин скрипит зубами, еле сдерживаясь. Он знал: будут валить — но чтобы вот так внаглую, когда он выучил треклятую этику от и до, рассказал билет понятными и не заученными ночью словами. Но вот парадокс: Лэйси Доу, не сумевшая связать и двух слов, вышла из аудитории с «отлично» в зачётке. И если бы дело было в двойных стандартах...

— Ты хоть понимаешь, — Квентин переходит на шёпот, а рука преподавателя замирает над зачёткой, все предыдущие предметы в которой оценены не ниже «хорошо». Всё бывает впервые, — что сейчас перед тобой твой студент, а не сын бывшей пассии, Аллен Питтс?

Аллен не отвечает. Ставит тошнотворное «удовлетворительно», размашисто расписываясь в зачётной книжке, и протягивает Гриффиту.

— Вы свободны. Позовите следующего.

Пять других студентов, сидящих в аудитории, оборачиваются и шокированно глядят на с шумом удаляющегося Квентин. Контуженно скрипит дверь, и наступает тишина.

Уже сдавшие или ожидающие своей смерти студенты в коридоре нападают, как мухи на сладкое, замещая голосами один другого.

— Ну что, как сдал?

Квентин делает несколько контрольных вздохов, чтобы успокоиться, оставляет зачётку в специальной коробке и поворачивается к любопытным одногруппникам.

— Три, — почти без эмоций произносит он и без лишних объяснений покидает этаж, а затем уже и университет.

В рот так и просится сигарета, но последнюю он выкурил ещё утром, а денег на новые не взял. У ворот университета парень от нечего делать листает меню телефона, мозоля взглядом строку состояния, где значится один непринятый вызов. Квентин еле сдерживается, чтобы не сорваться на ком-либо или чём-либо. Он со злостью пинает цементный обломок забора и в итоге попадает по железным прутьям. Шипит больше не от боли, а от гнева, но легче отчего-то становится.

Снова звонит телефон. Не глядя на то, кто звонит, он отвечает резкое:

— Чего ещё?

— Брат, — слышится неловкое по ту сторону провода. — С тобой всё в порядке?

Квентин тушуется и бьёт ладонью по лбу, сжав зубы, матеря себя последними словами.

— Рэйнард, я в порядке. Прости, это нервы. Как ты?

— Я, я хорошо. Папа не может до тебя дозвониться. Ты сдал экзамен?

— Отец рядом?

— Да.

— У меня три... Впервые в этой жизни. Круто, правда? Даже не за знания, можно сказать.

Квентин не видит, но в деталях представляет, как Рэйнард стоит наверняка в коридоре, подпирая собой синюю стену, накручивает на палец выбеленный локон и кусает губы. Он слишком хорошо знает Джой, как он любит её называть. Даже лучше, чем родную мать, и от осознания этого даже немного противно. Он уже и забыл, когда в последний раз видел ту женщину, что его родила. Парадоксальным во всей этой ситуации было то, что новая семья отца, в том числе и сестра, казалась ему роднее, чем дом в Энкоутсе, что своими большими стенами кричал о своей пустоте почти каждый вечер. Его мать была бизнес-леди — одной из тех акул на рынке недвижимости, что в первый день вам приятно улыбнётся, а на второй — разобьёт сердце. Не сработало лишь с отцом Квентина. Сердце она разбила ему примерно через два года после появления сына. Учитывая, что Колетт родила его в семнадцать, то это многое объясняло.

— Приезжай, — коротко просит Рэйнард, и Квентин знает точно — она улыбается грустно, по-глупому, отчасти по-детски.

— Дай отца, пожалуйста. — Квентин, наконец, чувствует, как его отпускает. Во всяком случае, членовредительствовать больше не хочется.

Он идёт вдоль по тротуару, а в груди с зимой разлагается что-то прохладное с горьковатым привкусом. Он маскирует свою истерию кашлем, а после слышит вязкое «здравствуй», выражающее своей интонацией куда больше, чем тысяча отрепетированных и повторенных про себя вопросов. Это ему в отце и нравится.

— Привет, Джой сказала...

— Приезжай. Ты же знаешь, что мы тебе всегда рады.

Квентин усмехается — знает, в отличие от Колетт, которой, он уверен, плевать не то что на результаты экзамена, на сына вообще. И эта его уверенность будит в нём такую прекрасную вещь как совесть. Противно думать о матери в таком ключе, — ведь это же мать. Чёрт возьми, мать.

— Хорошо.

Рефлексия и быстрая ходьба помогают. Он понимает это, переходя дорогу уже в шестой раз. Из головы отказывается уходить образ преподавателя. Так получилось, что в отличие от своих одногруппников, Квентин познакомился с Алленом Питтсом задолго до пятого семестра. А именно за год до того, как Питтс стал вести у третьего курса психологов этику. Он оказался новоявленным любовником его матери, был младше её лет на семь, но Квентин видел тогда — у него это серьёзное, возможно даже — не проходящее. Тем не менее, они расстались. Инициатором, как понял сам Квентин, была мать, сам он лезть в эти дебри не хотел — понимал, что это может плохо для него кончиться. Поэтому новость об их расставании он воспринял как нечто само разумеющееся. Всю плачевность он осознал лишь полгода назад, когда порог лекционной пересёк выпускник аспирантуры, а ныне старший преподаватель кафедры философии Аллен Питтс, возненавидевший сына бывшей пассии с первого семинара или даже с первого после долгого перерыва взгляда. Профессиональная этика преподавателя этики оказалась пущена его амбициями по кругу. Кажется, граница «преподаватель-студент» была стёрта уже тогда. Пока один взывал к рационализму, второй действовал чисто на эмоциях, являя собой даже не безалаберность или глупость, а простую детскую обиду.

С полным отсутствием понимания происходящего Квентин добрался до многоэтажного дома, расположенного в Прествич — типичном спальном районе Манчестера с обезличенной грязно-серой инфраструктурой и зелёными декорациями.

Дверь квартиры открыла Ёнджон, супруга отца. Она криво улыбнулась, и на её зубах показались следы от мака. С тяжёлым подбородком и большим носом её едва ли можно было назвать красавицей, но за что его отец полюбил эту женщину Квентин понимал ясно: она была честной, понимающей и, что самое главное, тёплой. К ней тянулись. Он нередко ловил себя на зависти к Рэйнард, ведь ей так повезло с родителями, причём с обоими. К отцу Квентин и сам тянулся, и наличие у него другой семьи воспринимал нормально, хотя и любовники матери его особо не тревожили. Кроме одного.

Ёнджон улыбнулась, затащив его в тёплую квартиру. В нос ударил приятный запах яблок в карамели и лёгкого женского парфюма.

— Привет, троечник, — прошелестел голос рядом. По лестнице в одной рубашке и шортах спустилась Джой с лохматым котом на руках.

Квентин на столь лестное обращение лишь закатывает глаза и лениво обнимает младшую сестру, чихая.

— Убери это недоразумение куда подальше.

Рэйнард злобно хихикает и отпускает своего питомца на пол. Тот, горделиво подняв хвост, следует на кухню, где на всю квартиру транслируется матч по кёрлингу.

— С окончанием сессии, тупица.

— Я посмотрю на тебя через год на твоей первой сессии, дорогуша. Ты сегодня на слэм идёшь?

— Я позову отца, — бросает женщина и идёт на кухню.

Квентин снова чихает.

— Хорошо. Ой... Какого хрена ты кота завела?

— Он был таким несчастным, прям как ты сейчас.

Губы Квентина сжимаются в тонкую полоску, и он потирает пальцами подбородок, думая, чтобы такое сказать едкое.

— Так что там со слэмом?

— Хочешь со мной?

— А что, нельзя?

— Можно, — недоуменно произносит Рэйнард и заправляет волосы за ухо. — Ты никогда не относился серьёзно к моей лирике, и ты...

— С этим цветом ты похожа на цыплёнка, — резко меняет он тему и встречается с беззаботным взглядом отца.

— А ты на недорокера. Ой, пап, какой счёт?

— Будто тебя это интересует, — фыркает мужчина, и Рэйнард понимает, как же эти оба похожи, не то что в характерах, даже в мимике.

— Мы собираемся на слэм. Это до одиннадцати. Так, на будущее.

— Так, на будущее, проследи за ней, а то...

— Ланс там будет?

— Квентин! — возмущается Рэйнард, топая ногой. Квентин гаденько улыбается.

— Проследи за ней.

Квентин кивает.

— Если хочешь успеть к началу, то нам нужно выходить минут через пятнадцать. Я переоденусь, а вы пока тут полощите друг другу мозги. Вдруг поможет.

Он провожает взглядом сестру на второй этаж и поворачивается к отцу.

— Это пиздец, — вздыхает он облегчённо. — Он тронутый на всю голову.

— Он ещё будет у вас вести?

— Надеюсь, что нет. Даже Чон не была такой сволочью в прошлом семестре.

— Господи, Квентин, я тебя умоляю, в университете с каждым семестром появляются преподы один другого краше. В своё время я с такими столкнулся.

— Да этот уёбок даже дополнительных вопросов не задавал, хотя мой ответ был одним из лучших на экзамене, но этот...

— Не выражайся, —исподлобья смотрит на него родитель и хлопает по плечу. — Зная Рэйнард, еёпереодевания затянутся на полчаса, ты наверняка голоден. Пошли, бедный студент.