Как же хорошо было учиться в Москве! Эх, вспоминаю с улыбкой. Вокруг высотные здания, половина из которых - памятники старины, а вторая половина - архитектурные произведения искусства современности. Теперь я несусь в пыхтящем и скрежещущем ПАЗике по разухабистому российскому направлению к своему первому делу. Вместо прогулок по Китай-городу и выпускного в Бауманке меня ждет поселок Мамалыгино, в котором кто-то крадёт лошадей из конно-спортивного клуба. Автобус трясет на грунтовой дороге, меня швыряет по жёстким сидениям, которые расписаны неизвестными художниками, за окном мелькает однообразный пейзаж из берёзок, домишек, заборчиков и полей. Мои мысли уносятся под это мелькание снова к Москве. Мы всем курсом корпели над учебниками, тряслись перед экзаменами, изучали огромное количество дополнительного материала, как же недавно это было! Выпускные экзамены подкрались к нам незаметно, словно убийца в темноте, и обрушились на наши бедные головы. Не все прошли это испытание, кто-то отправился на пересдачу, кто-то покинул нас насовсем, чтобы отправиться по другому пути. А мы, выжившие, отметили выпуск бурным весельем и крепким алкоголем в дрожащих руках. Как же нам было хорошо весь вечер, как же нам было плохо утром, но это не важно! Было весело, а потом знакомый с помощью связей устроил меня в прокуратуру, обойдёмся без имен и фамилий, но я обзавелся рабочим местом, где меня радушно приняли, устроили и направили на мое первое стажерское задание. И после этого я понял, как обманчивы улыбчивые лица. Когда я узнал, куда меня направляют, то подумал, что ослышался. Нет, я понимаю, что сразу серьезное дело мне бы не дали, однако хоть на кражу телефона, но в Москве или в области я мог рассчитывать! Ага, щаз, держи карман шире, Эдик! Да, меня зовут Эдуард, и не нужно рифмовать мое имя по поводу и без! И сейчас Эдик едет среди полей и огородов в сторону какого-то поселка Мамалыгино расследовать дело о краже скота! У-у-у, скотство! Я помню, как улыбался начальник отдела, расписывая мне прелести предстоящей командировки: "Не волнуйся, Эдя, недельку там поживешь, деревенским воздухом надышишься! Ну, поковыряешься в этом Мамалыгине, наверняка быстро наткнешься на след конокрада. По-любому это либо местный алкаш, либо заезжие цыгане! В первом случае ты раскрыл дело, во втором ты, может, проедешься по следам цыган, ничего не найдешь и сдашь дело в архив, где оно и упокоится с миром! Главное для нас - это то, что ты себя проявишь. От этого, Эдя, зависит толщина твоего кошелька!". Уговорил он меня, бес толстый, хотя выбора у меня не было особого, взял я направление, документы, сел на поезд до областного центра, а оттуда сел в ПАЗик, и уже два часа я трясусь по этой бесконечной дороге в ожидании остановки или того, что мой желудок вернёт мне съеденный привокзальный беляш. Но, видимо, Бог услышал мои молитвы: мимо заляпанного окна автобуса прополз дорожный знак "Мамалыгино", и мой транспорт, разбрызгивая грязь, поскакал по колдобинам к остановке, возле которой нырнул передними колесами в лужу и остановился. Я вышел, шатаясь как после трёхмесячного скитания по штормовым водам Тихого океана, погрузив подошвы в разбрызганную автобусом по остановке грязь. Хотя остановкой кусок раскрошенной бетонной плиты и ржавый знак, нарисованный явно от руки, назвать было сложно. Местные старушки, резво ринувшиеся к открытым дверям адского транспортного средства, смотрели на меня с подозрением, я более чем уверен, что в их глазах я превратился в столб, обклеенный ярлыками вроде: "Американский шпион", "Столичная сволочь", "Приезжий", "Занюханый интеллигент" и так далее, и тому подобное. Блеск! Ещё бы, в их Мамалыгино прибыл довольно высокий, пусть и худощавый, молодой мужчина с породистой аристократической внешностью. Бабка рассказывала, что в родне у нас то ли князья, то ли графья, от того у мужчин рост под два метра, темные прямые и густые волосы, зелёные большие глаза с пушистыми ресницами, густые ровные брови, прямой нос, выраженные скулы и округлый подбородок, а губы очерчены четко, с характерными острыми уголками. В отношении внешности я был типичным представителем своего рода, весь в отца, а характером, к сожалению, в мать, что пугало меня и всех моих родных. Моя мать была поэтессой, дивной женщиной, лёгкой феей, и ее фейная душа не выдержала нагрузок этого мира. Рождение меня она приняла стоически, а вот тяготы семейной жизни сломали ее, вдобавок у нашей семьи были не лучшие времена тогда: отец требовал, чтобы каждый член семьи вкладывал в бюджет хоть копеечку. Мама потухла, как свеча, от ее веселого смеха и беззаботного порхания не осталось и следа, целые дни она просиживала над старой швейной машинкой, строча платья и юбки, блузки и комбинезоны на заказ. После трёх месяцев работы мама покончила с собой, выпив огромное количество таблеток. Так исчезла из нашей жизни легкокрылая фея, приносившая свет и тепло, мы с отцом остались вдвоем. Тогда он чуть не отправился в могилу следом за мамой, но характер не позволил, папа не бросил меня в одиночестве, за что я ему очень благодарен. Вздохнув полной грудью, я понял, что под ребрами поселилась знакомая боль, глаза щиплет от солёных слез, а горло стянуло спазмом. Ну уж нет, только не здесь! Я стряхнул с себя отчаяние, вцепившееся в душу острыми когтями, и отправился на поиски местного участкового. Три улицы, на каждой два десятка домов, в конце поселка, ближе к обширному полю и роще, стоит конноспортивный клуб "Комета", а вот участкового нет, словно сквозь землю провалился! Я, в десятый раз за два часа, свернул на соседнюю улицу в поисках хоть одного адекватного человека, который мне расскажет об устройстве этого чертового места, и услышал громкие крики у одного из домов. В этот момент во мне проснулся отец, и я, презрев опасность, бросился туда, тем более мне показалось, что кричат женщины. Отец учил простой истине: женщин нужно беречь, после пережитой потери это стало его манией. Крики доносились от дома с покосившимся забором, состоящим, казалось, из целой свалки - доски вперемежку с листами железа, сеткой-рабицей и стенками от газовых плит и холодильников. Перемахнув этот дурацкий плетень, едва не порвав при этом брюки, я приземлился в грязный двор, спугнув пару деловитых куриц и тощую собачку, и бросился на задний двор, где разгоралась драка. Во дворе стояли изрядно подпитые мужики в каких-то неизвестно чем вымазанных майках, драных трениках, на лицах тупое свирепое выражение, глаза стеклянные, рожи заплывшие. Таких я ненавидел с безумной силой, на какую вообще способна человеческая душа. Один их вид заставлял меня дрожать от гнева и желать им смерти, ведь я знал, что именно такие отвратительные твари способны на любое преступление, просто так, из природной жестокости: убить за полтинник, изнасиловать школьницу, зарезать мать за бутылку. Практика в полиции любви к этим отбросам не прибавила. Один из них заламывал тонкую руку смуглой девушке за спину, заставляя ее согнуться пополам, остальные трое ржали, как ненормальные, и отталкивали в грязь немолодую женщину, которая кричала что-то на непонятном мне языке, плакала и снова бросалась на ублюдков. Главный герой этого шоу начал задирать длинную цветастую юбку девушки, и я заорал во всю мощь связок.

- Тварина, оставь ее!!! 

Все обернулись ко мне, дружки урода через секунду снова заржали, а сам "герой" обратился ко мне, не выпуская девчушку из цепких лап. 

- Ты чё нарисовался, мажор? Вали отсюда, чмо, а то и тебя загнем, как эту сучку! 

Приятели снова​ поддержали вожака издевательским смехом и матерными угрозами в мой адрес. Я хотел уже было достать табельное и научить кретинов уважать власть, но меня немного опередили события. Девушка размахнулась острым каблуком сапога и дала обидчику по колокольчикам так, что даже я звон услышал. Мужик взревел и рухнул в грязь, извергая изо рта ругательства и содержимое желудка. Приятели пострадавшего опешили, а боевая красавица схватила штакетину и принялась охаживать несостоявшегося насильника и его дружков с такой силой, что щепки летели в стороны. Мужики бегали и орали, смуглянка лупцевала их по всем частям тела, а я подошёл к пожилой женщине, помог ей подняться и предложил воды из сумки. Только теперь, взглянув поближе, я понял, что мной стоит цыганка в годах. Смуглая кожа похожа на печеное яблоко, вокруг глаз добрые морщинки, а сами глаза черные, глубокие, задорные и очень молодые. Смоляные волосы, вьющиеся крупными кудрями, уже тронуты сединой так обильно, что непонятно - черные они с сединой или седые с черными волосками. Женщина уселась на табурет, отряхнула тяжёлую юбку и хихикнула, глядя на то, как красавица запустила остатками штакетины в дверь сарая, за которой скрылись обидчики. Словно опомнившись, она бросилась к старушке, что-то ласково приговаривая на своём языке, та лишь коротко отвечала, кивала или качала головой, но все время улыбалась и смотрела на меня. Девушка посмотрела мне в глаза, и я понял, что убит, просто наповал сражен! Огромные золотисто-карие глаза под густейшими опахалами длинных ресниц затягивали меня в омут всполохов янтаря и шоколада. Курносый носик, пухлые губки, круглое смуглое личико, соболиные брови, не девушка - куколка! Ее черные волосы разметались по плечам прихотливыми волнами, обрамляя милое личико водопадом ночи. Хороша цыганочка, безумно хороша! Ростом не больше метра шестидесяти, плечи округлые, тонкая талия, на которой звенел пояс с разнообразными монетками. Я понял, что беззастенчиво рассматриваю воинственную девушку и спешно перевел взгляд на ее лицо, но красавица лишь весело скалила белые зубки. 

- Ты нездешний, - утвердительно произнесла она, пытаясь расчесать пальцами спутавшиеся волосы, - спасибо, что заступился! Как зовут?
- Э-э-э...Эдик! - очнулся я, - Эдуард, а тебя?
- Малиша, - снова улыбнулась цыганка, отбрасывая непослушные волосы за спину, - а это - Рита, моя бабушка.
Я кивнул старушке, которая что-то быстро залопотала мне и Малише.
- Нам пора, - сказала красавица, помогая бабушке подняться, - но если ещё встретимся - погадаю тебе, Эдик! Хороший ты!
Она развернулась, тряхнув гривой черных волос, прошла к калитке, стащила с тощей собачонки ошейник и забрала ее с собой. Только на грязной улочке я вспомнил, что хотел спросить, где искать участкового. Фигуры цыганок удалялись, и я просто крикнул вслед.
- Малиша, а где здесь участковый?
- Иди в конец улицы, - крикнула в ответ цыганка, обернувшись, - потом поверни по тропинке налево, за магазин и найдешь! Пока, Эдик!
- Пока, Малиша, - тихо сказал я и потрусил по дороге, чему-то глупо улыбаясь.