Щурясь, Дазай сквозь ресницы смотрит на небо. Оно пронзительно голубое и покрыто пышными белоснежными облаками, гонимыми ветром так быстро, что их движение отчётливо заметно. Тем не менее, они нисколько не скрывают яркое пылающее летнее солнце, пригревающее так сильно, что Дазай чувствует сырость пота у корней волос, несмотря на то, что без всякого движения лежит на капоте машины, похожий на выбравшегося на плоский камень морского тюленя - очень ленивого и очень сонного. - Хорошо, - едва слышно бормочет лежащий рядом с ним Чуя и чуть сдвигает руку. Мизинцы цепляются друг за друга, образуя крошечный замок, и Дазай улыбается. У них с Чуей на этих пальцах широкие ободки колец из чернёного серебра. Ничего дорогого и вычурного, просто своеобразная метка на пальцах, где, как верит Ацуши, за концы привязана красная нить, что соединила его вместе с Чуей, помогла найти его тогда, почти год назад. Это тоже было лето: жаркое, душное, совершенно ужасающее. Дазай умирал после экзаменационной поры, не зная, чем себя занять, и тогда на горизонте нарисовался Ацуши. Не сказать, что они были лучшими друзьями, но друзьями всё же были и часто проводили время вместе. Дазай не позволял Ацуши забросить учёбу. Ацуши не позволял ему покрыться книжной пылью в университетской библиотеке с допотопными компьютерами. И именно он в итоге пригласил Дазая посетить гонки на загородной трассе. - Будет весело, - обещал Ацуши, и так его глаза сверкали энтузиазмом, что Дазай не смог отказать. Он соврёт, если скажет, что не ожидал чего-то супер-крутого, киношного. Почему-то ему казалось, что на месте обязательно соберётся толпа, будет жёсткий тотализатор, и кто-нибудь обязательно нашепчет ему на ухо о крутых королях гонок, которым лучше не вставать красным светофором поперёк дороги. На деле всё оказалось совсем не так. - Мы просто маленький кружок по интересам, - однажды сказал ему Чуя. - Просто нелегальный. Маленьким этот кружок точно нельзя было назвать. Дазай помнит самодельные высокие трибуны, не выглядящие безопасными, море из людской толпы, смех и крики, и споры, и разговоры, и пьяные счастливые улыбки. Гоночных машин тоже было немало. Или не совсем гоночных - не то чтобы Дазай что-то в этом понимал. Он поехал с Ацуши от скуки и уж точно не ожидал того, что ему так понравится весь этот шабаш, в котором между людьми едва не искрило от нетерпения, азарта, адреналина. Не ожидал Дазай и того, что Ацуши познакомит его со своим парнем Акутагавой Рюноске - мрачным типом в чёрном, на тёмно-бордовом капоте машины которого был рисунок оскалившейся морды какой-то потусторонней твари. Ацуши эту машину едва не облизывал. Но чего Дазай не ожидал больше всего, так это повстречать на этом съезде любовь всей своей жизни. Звучит громко и помпезно, даже смешно, но Дазай просто знает это. С того самого момента, когда во время гонки кто-то подцепил на хвост копов, и в поднявшемся вокруг хаосе выскочивший из толпы Ацуши с воплями - больше азартными, чем испуганными - запихнул его в первую попавшуюся машину. Ну, так тогда казалось. На самом деле это была машины Чуи, лучшего друга Акутагавы, и именно Накахара спас их задницы, когда со скоростью света увёз прочь из самого центра заварушки, успев по пути скинуть пару патрульных машин с хвоста. И казалось бы, мимолётная встреча, простое стечение обстоятельств, но вот прошёл год, и Дазай лежит рядом с Чуей на капоте его машины, на их пальцах кольца, которые для них купил Чуя, и Дазай... Дазай всё ещё так сильно влюблён в этого человека. - О чём думаешь? - с ленцой спрашивает Чуя и чуть сдвигается, вжимаясь виском в его плечо. О чём Дазай думает? Наверное, ни о чём. Просто перед глазами плавают картины воспоминаний, разделённых с Чуей на двоих. Как Дазай встретился с ним вновь на другом гоночном съезде, и парень беззлобно дразнил его, наигранно удивляясь, как это Дазай после такого стресса в первую сходку решился прийти ещё раз. Как Чуя предложил прокатить с ветерком, и Ацуши почти силком запихнул Дазая в его машину. Как они притормозили в этой самой пустоши возле запасной дороги для маршрута в Канагаву и проговорили обо всём и ни о чём одновременно часы, впервые встретив вместе рассвет. Серьёзно, Дазай и не заметил, как пролетело время. Как Чуя первым предложил обменяться номерами, и как Дазай согласился. Как Чуя постоянно писал ему, по делу и без, скидывая забавные посты или фотографии из автомастерской своего друга, в которой работал, и как Дазай смеялся и писал всякие глупости в ответ, пока Ацуши пялился в экран его телефона, пристроив подбородок поверх плеча, и лукаво сверкал глазами, воркуя о том, какой он прекрасный купидон. А потом, когда они с Чуей узнали друг друга, когда сблизились, всё стало ещё лучше. Чуя начал заезжать за ним в универ и иногда похищать, чтобы увезти за город. И, казалось бы, каждый раз одно и то же, но Дазаю нравилось тогда и нравится до сих пор. Нравится любоваться Чуей за рулём и нравится дышать воздухом салона, в котором переплелись запахи сигаретного дыма, ароматизатора и одеколона Чуи. Нравится слышать рёв мотора и шуршание шин по гладкому асфальту. Нравится приоткрывать окно и ловить встречный ветер. В пустоши в конце весны и всё лето напролёт всегда пахнет горячим асфальтом, пылью, сухой травой и вереском, горькой дикой полынью. Когда они с Чуей вот так лежат на капоте его машины, к этому запаху примешивается запах прогретого солнцем железа. Дазаю нравится. Именно здесь, в пустоши, Чуя впервые поцеловал его. Они говорили о чём-то, и Дазай даже не помнит, о чём именно. В памяти отпечатался только собственный смех, и как Чуя чуть не скатился с капота от громкого хриплого хохота. Его глаза сверкали синими драгоценными камнями в обрамлении золотисто-рыжих ресниц, и в какой-то момент он так посмотрел на Дазая... Так, будто увидел что-то невероятно прекрасное, какое-то захватывающее дух зрелище. И тогда Дазай притих, не привыкший к таким взглядам, замолчал смущённо. И тогда Чуя подался вперёд, обхватил его лицо ладонями и втянул в медленный, почти ленивый поцелуй. Его губы были сухими, обветренными, шершавыми. Дазай углубил поцелуй первым. Кажется, тогда его сердце билось где-то в горле и в желудке одновременно. - Эй, Чуя, - зовёт Дазай и поворачивает голову, морщится от лезущей в глаза вьющейся чёлки. - Как думаешь, через год... Мы всё ещё будем вместе? Снова приедем сюда? - Я хочу в это верить, - помедлив, отвечает Чуя и тоже поворачивает к нему лицо, а после и вовсе переворачивается, укладываясь на бок. - Я бы хотел. И через год. И через два года. И через три. Что не так? Неопределённо пожав плечами, Дазай тоже переворачивается на бок и цепляется ногами за ноги Чуи, чтобы не соскользнуть. Он и сам не знает, что не так. Может, просто до сих пор не может поверить собственному счастью. Когда-то у него не было ничего особенного в жизни: ни друзей, ни интересов, ни любимого человека. А теперь он дома бывает всего по паре часов, чем очень волнует Одасаку - лучшего друга, почти старшего брата и человека, с которым он снимает на двоих квартиру, сбежав от чрезмерной опеки отчима - постоянно проводит ночи, участвуя в качестве зрителя в нелегальных загородных гонках, и бессовестно прогуливает занятия, чтобы побыть наедине со своим любимым человеком. Помимо всего прочего, пусть они с Чуей и ровесники, Чуя ощущается старше по многим причинам, и Дазая это... Возможно, немного волнует. Ему ещё два года учиться, а после ещё что-то делать со своей жизнью, как-то определяться в выборах, а Чуя уже давно со всем этим разобрался. Он не стал поступать в высшее учебное, закончив какие-то технические курсы, и работает в своё удовольствие в мастерской друга, натаскивает новичков, возится с гоночными машинами приятелей, которые всегда обслуживаются только у Тачихары - того самого друга - и в целом не просто живёт, а наслаждается каждым днём своей жизни. Самая большая проблема Чуи - это то, что Тачихара живёт любовью к аэрографии и постоянно пытается сотворить нечто «непотребное», как с кривым лицом выражается Чуя, с его машиной. «Кстати об этом», - проносится в голове, и Дазай легко соскальзывает с капота, вставая на ноги. На мгновение приходится остановиться и медленно вдохнуть. Чёрт побери, кажется, его разморило куда сильнее, чем Дазай думал. Воздух вокруг кажется плавающим маревом. Перед глазами на мгновение всплывают чёрные круги, но, встряхнув головой, Дазай быстро приходит в себя и медленно обходит машину по кругу, вспомнив о том, что заметил, когда выбегал из подъезда, и что сознание зафиксировало в папку «посмотреть и обдумать потом». Замеченным оказывается аэрографический рисунок, и это... Точно не то, чего Дазай ожидал от Чуи. Он не разбирается в технических характеристиках машин и не особенно понимает в крутом «уличном стиле» оформления гоночных машин, но из всех увиденных машин на гоночном съезде ему всегда больше всего нравилась машина Чуи: полностью чёрная, матовая, и только диски горят красной подсветкой в темноте, и такого же цвета надпись витиеватыми буквами, нанесённая люминесцентной краской на дверцу со стороны водителя - «Арахабаки». - Чуя? - зовёт Дазай лениво промычавшего в ответ парня и встаёт перед машиной. - Это... Бараньи рога? - Не напоминай, - стонет Чуя и приподнимается на локте. Смотрит на Дазая, переводит взгляд на капот машины и ласково его поглаживает. - Не переживай, крошка. Однажды мы собьём идиота Тачихару за всё, что он делал с тобой, и соврём, что он сам выскочил под колёса, и мы просто не успели затормозить. - Как драматично, - фыркает Дазай и вновь отходит в бок, чтобы осмотреть бараний рог, закрученный в неполный круг вокруг переднего колеса. - Не могу сказать, что этот рисунок совсем не в тему. Ты же упёртый как баран и вечно прёшь напролом, порой абсолютно забывая о собственной безопасности. Ацуши как-то рассказал мне, что тебя в прошлом даже звали как-то так... Предводитель овец? Пастырь овец? А, точно! - щелчок пальцами. - Король овец! Дазай уже хочет пошутить на эту тему, как поднимает взгляд на Чую, и все слова комом в горле встают. Чуя не выглядит как-то иначе. Он всё так же полулежит на капоте и рассеянно поглаживает его пальцами. В его плечах нет напряжения, и кривая улыбка всё ещё присутствует на губах, но взгляд Чуи, его лицо... Будто упала тень, заслонив его от яркого солнечного света. Такое пустое выражение, прикрытое верхним слоем эмоций, будто поставленных на паузу. «Дерьмо», - только и проносится в голове, пока сам Дазай подходит вплотную и присаживается на край капота, берёт Чую за руку и переплетает их пальцы. - Прости. Что бы там ни было задето, я не хотел, - искренне говорит Дазай. Переведя на него взгляд, Чуя молчит какое-то время, а после неловко пожимает плечами и затягивает его обратно на капот, сжимая пальцы крепче в ответ, вжимаясь лбом в его плечо, будто в желании спрятать лицо. - Всё в порядке, - отвечает почти безразлично и продолжает с явно ядовитым весельем. - Рано или поздно ты бы всё равно узнал эту историю с учётом того, что у Тачихары язык как помело. - Если ты не хочешь говорить... - Почему же? Очень поучительная история, Дазай. О том, что нужно быть внимательнее в выборе друзей, никогда не садиться в чужие гоночные машины и не вестись на слезливые истории о бандитах, вымогательстве и вынужденном участии в тотализаторе. - Ацуши говорил, у вас здесь нет ничего криминального... - Ацуши сказал правду. Но до того как я... Познакомился с Акутагавой... И пришёл в эту компанию, я гонял с другим съездом, на трассах по ту сторону Йокогамы. С ребятами мы были знакомы со школы, и именно Ширасэ открыл мне мир ночных загородных гонок. Разумеется, мы были сопляками и только смотрели поначалу, а потом, когда мне восемнадцать исполнилось, я впервые сел за руль - один добродушный парень разрешил посмотреть его машину изнутри. Ну, тогда-то всё и началось. Свою первую машину я выиграл. Сам не помню, как. На адреналине ни черта не запомнил, из-за руля вывалился как под градусом: всё плывёт, кружится и вертится, светится, и звуки оглушают, и сердце в глотке колотится. Это было потрясающе. Настолько, что я втянулся за считанные недели. А потом Ширасэ предложил денег на тотализаторе срубить. - И ты согласился? - Шутишь? С такими ставками отказался бы только идиот. Не то чтобы мы были богачами, чтобы хотя бы один раз не попытаться. Всё прошло хорошо, и я пересёк финиш первым. Думал, ещё пару раз и всё, но Ширасэ в раж вошёл и меня накручивал: машина неплохая, чутьё у меня отменное, дороги уже хорошо выучил и всё такое. Разумеется, в итоге, когда ставки поднялись, это уже перестало быть игрой, забавой и лёгкими деньгами. Там тоже не было своих гоночных королей, но зато были те, кто стоял за тотализатором. Неудивительно с учётом того, сколько там денег в обороте вращалось. Ну и в итоге Ширасэ влез в какое-то дерьмо, и мне нужно было гонку слить. Я... Вспылил тогда. Разорался и заявил Ширасэ, что он идиот, что я не могу проиграть гонку, потому что... - Не раз и не два выигрывал, и это будет нелепо, и все сразу всё поймут? - Нет. Потому что... Потому что я... - О... Глядя в бегающие глаза Чуи, Дазай сразу понимает, в чём было дело. Слова разных людей о том, как Чуя стал более «тихим и мирным» накладываются на собственные воспоминания о том, как поначалу лихачил Чуя на дорогах и как перестал это делать, когда заметил, что Дазаю не очень комфортно на больших скоростях, когда желудок прилипает к позвоночнику. Не то чтобы Дазай не доверял Чуе и его опыту на дорогах, но лучше не дразнить Костлявую запредельными скоростями, когда можно ехать в нормальном темпе, и неважно, если на дороге другие машины или нет. Теперь Чуя в первую очередь думает о комфорте своего пассажира, а не о своём собственном, и всё вместе складывается в голове Дазая во вполне логичную и понятную картину. - Дай угадаю, - негромко говорит он. - Ты заявил, что тебе гордость не позволит или что-то такое, да? Сказал, что плевать хотел на каких-то там ублюдков из тотализаторной системы и их закулисные игры? Что выиграешь любой ценой? - Ты так хорошо меня знаешь, Дазай, - невесело улыбается Чуя и пододвигается совсем вплотную, всё-таки утыкаясь лицом в его шею. - Верно. И тогда они раздолбили мою машину. Это было так красноречиво, буквально самое настоящее явное предупреждение, но я решил переть напролом, как чёртов баран, коим и был... Грёбаный Король овец - самый быстрый, сильный и ловкий из всех, самый упёртый, всегда идущий к своей цели и достигающий её. Один из моих фанатов предложил свою тачку, и я согласился, запрыгнул в неё без раздумий. - Фанат оказался не фанатом, да? - И тормоза оказались повреждены. Не знаю, как смог уцелеть - машина дважды перевернулась, скатываясь с дороги в кювет. Голову мне встряхнуло не слабо - сотрясение второй степени, как потом сказали в больнице. Меня подобрал Акутагава. Сказал, что в тот вечер поставил новые ускорители и хотел их проверить на заброшенной трассе с восточного выезда. Наша гоночная трасса совсем рядом была, и он увидел, как моя машина решила поиграть в юлу. Он же познакомил меня потом с Тачихарой, и так я оказался в этом съезде. - А что с твоим другом? Ширасэ? - Он пришёл ко мне через неделю после того, как меня из больницы выпустили. Сказал, что ему очень жаль. И что до такого бы не дошло, если бы я не упёрся, как баран. Я разбил ему морду и спустил с лестницы. Больше он не появлялся. - Если Тачихара знает об этой истории, зачем сделал этот рисунок? Разве не очевидно, что это плохое воспоминание, и ты не хотел бы видеть напоминания о нём? - Ты шутки Тачихары слышал хоть раз? - А, так это были шутки? Дазай широко распахивает глаза и прижимает тыльную сторону ладони к губам, будто безмерно удивлён. Взглянув на него, Чуя криво улыбается, а после негромко смеётся и легко целует в подбородок, будто в знак благодарности за то, что попытался отвлечь. - Да, Дазай, это были шутки. И с таким чувством юмора, как у него, твой вопрос не имеет смысла. Фыркнув, Дазай улыбается и зарывается пальцами в магнитящиеся из-за покрытия машины рыжие волосы, накручивая вьющиеся пряди кольцами на пальцы. Приобняв его за талию, Чуя закрывает глаза и расслабляется в его объятиях. Уткнувшись носом в его макушку, Дазай в который раз поражается метаморфозам, которым не раз и не два становился свидетелем. Сонный и ленивый Чуя такой тихий и спокойный, мягкий и податливый. Его можно тискать как любимую подушку или огромную мягкую игрушку и... Ладно, не такую уж и огромную. Маленькую мягкую игрушку. Да, так будет точнее. В то же время за рулём Чуя... Властный? Дазай не знает, как описать это ощущение. То, как Чуя уверенно держит пальцы на руле, как ленивым движением кисти сдвигает рычаг переключения скоростей, как расслабленно растекается по спинке сиденья, выдыхая сигаретный дым в приоткрытое окно... В такие моменты Чуя кажется единым целым с машиной. Будто «Арахабаки» - это он и он - это «Арахабаки», а Дазай просто оказался по случайному - счастливому - стечению обстоятельств вместе с ним в этой капсуле. В то же время Чуя на гоночной трассе - это совсем другое. В первую их встречу Дазай здорово паниковал из-за копов на хвосте, поэтому даже не смотрел на Чую толком, лишь цепляясь за ремень безопасности и жмуря глаза от ужаса. Представляя с содроганием, что будет, если они попадут в аварию и окажутся в больнице, и примчится взволнованный Сакуноске или - что ещё хуже, откровенный кошмар - его гиперзаботливый отчим в лице Мори. Дазай тогда малодушно подумал, что лучше умереть свободным, чем оказаться запертым в своей бывшей комнате в квартире Огая на тридцать втором этаже, как грёбаная принцесса в башне. После этого кошмара, окончившегося тем, что Чуя выбросил их с Ацуши возле метро и умчался, Дазай больше никогда не находился внутри салона, когда Чуя гонял с кем-то наперегонки, но именно он - тот, кто всегда встречает Чую за финишной чертой, и неважно, приходит тот первым или нет. И когда Чуя вываливается из салона: растрёпанный, раскрасневшийся, взбудораженный, со сверкающими дикими глазами и шальной улыбкой... Что ж, возможно, Дазай пару раз запрыгивал на него от избытка чувств, и они жарко целовались прямо перед всей толпой под громкое восторженное улюлюканье. Пышущий жаром и азартом, будто пропахший жгучим адреналином, пусть это и невозможно, Чуя казался и до сих пор кажется Дазаю ярким пылающим огнём, завораживающим и безумно притягательным. - Чуя? - зовёт едва слышно Дазай. - Мм? - так же тихо отзывается тот и прижимается губами к его ключице. - Что? - Я люблю тебя... Как и всегда, как каждый чёртов раз Чуя сначала замирает, подбирается всем телом, будто эти слова неожиданны для него, будто он не может поверить, что кто-то говорит ему их, что кто-то и в самом деле остался рядом с ним, даже несмотря на его вспыльчивость и порывистость, и неумение контролировать свою громкость и идти на компромиссы. А потом Чуя расслабляется, растекается всем телом в его собственнической - уж себе-то Дазай может признаться в своей маленькой жадности - хватке, и Дазай чувствует отпечаток его улыбки на своём горле. - Я тоже люблю тебя, Дазай, - отвечает Чуя и вновь целует его в ключицу. - И через год, и через два, и через три... Я уверен, даже через десять лет... Мы всё ещё будем вместе. У Дазая от этих слов перехватывает дыхание, и новое солнце рождается в груди - ещё больше, ещё ярче, ещё горячее. Соскользнув чуть ниже по капоту, он подталкивает подбородок Чуи пальцами, заставляя его поднять лицо повыше, и вжимается губами в чужие губы. Сначала просто так, поверхностно, лишь ради простого контакта, от которого мурашки по коже разбегаются, а после Чуя улыбается в его губы и втягивает его в поцелуй, постепенно надавливая, заставляя перевернуться на спину и нависая сверху. В груди сладко тянет. Чуя закрывает собой небо. Он закрывает собой солнце. Он прячет Дазая в своей тени, и Дазай ответно улыбается в поцелуй, крепко обнимая его за шею. Теряя связь с реальностью, сосредотачивая внимание только на губах Чуи и его языке, дразняще скользящем по изнанке его щёк и языку, на его запахе и приятной тяжести его тела, Дазай прикрывает глаза и позволяет себе во всём этом раствориться.

***

Говорят, счастье пахнет чем-то сладким, даже приторным. Говорят, счастье - это как конфеты и розы, и дорогое пузырящееся шампанское. Говорят, счастье имеет розовый или алый цвет.Когда солнце заходит за горизонт, и на тёмном полотне неба вспыхивают первые звёзды, Дазай крепче сжимает замок из переплетённых с уснувшим Чуей пальцев и думает о том, что его счастье пахнет горячим асфальтом и пылью, прогретым солнцем металлом и сухой травой, вереском.Что его счастье - это бесконечная лента дороги, машина Чуи и они вместе, сидящие рядом с переплетёнными поверх рычага переключения скоростей пальцами.Что его счастье - это кольца на их мизинцах, и сонный Чуя в его руках, и взгляд Чуи, что в первую очередь всегда ищет его, когда «Арахабаки» с эффектным разворотом тормозит за финишной чертой.И цвет у счастья Дазая не розовый и не алый. Не жёлтый и не зелёный, и не фиолетовый. Цвет у счастья Дазая пыльно-серый и чёрный, и прозрачно голубой, и синий, и золотисто-рыжий.- Такое неидеальное по всем канонам счастье, нэ, Чуя? - шёпотом спрашивает Дазай у спящего парня и поглаживает большим пальцем его запястье.Неидеальное, да. Зато настоящее, реальное. Самое нужное и важное.Бесценное.По губам Дазая блуждает лёгкая улыбка. Звёзд на небе становится всё больше. Дазаю кажется, они улыбаются в ответ.

|End|