Я поднял нож.

— Ной, - я вздрогнул от неожиданного прикосновения к своим трясущимся рукам. Повернув голову к источнику голоса, я нашел рядом Стеллу с блестящим от слез лицом. Она улыбалась, но это была отчаянная улыбка, улыбка боли и мольбы. — Не надо, - практически шепотом, глядя на меня с усталостью, попросила она и чуть надавила на мои пальцы, которые держали нож мертвой хваткой.

Я не хотел сдаваться. Меня мучила ненависть и жажда отмщения. Подталкивающие на грех видения в голове мелькали беспорядочно, и по ошибке я принял их за действительность. Но в истинной действительности я не делал ничего из того, что выдавала фантазия, возникшая, по-видимому, от страшного недомогания.

Сердце забилось чаще, и я уже не слышал что кричал Элвис, будто окунулся в холодную воду. Уши заложило. В припадке я покрылся мелкой дрожью и постоянно сглатывал обильно выделяющиеся слюни во рту. Я часто моргал, чтобы вернуть четкость картинки, которая разворачивалась передо мной.
Да, да, я все-таки вникал в его крики: он, как и любой человек, пойманный за преступлением, отрицал свою вину. Какой жалкий червяк!

Я не убивал его, как мне показалось. И мне стало от этого безбожно грустно, хотя я и осознавал, что был готов пойти на настоящее преступление. Если бы не голос Стеллы, послуживший мне маяком для побега из дьявольской чащи ярости, что бы со мной было дальше?

Элвис наконец-то перестал кричать попросту и, наткнувшись прищуренными глазами на нож, залился странным смехом. От неё волосы на затылке шевелились. Стелла, испугавшись, что его реакция станет для меня последней каплей в чаше терпения, придвинулась ближе, как бы намереваясь спрятать меня за своей спиной, и схватила мои руки в разы увереннее.

— Мало того, что вы вломились ко мне домой, так ты мне угрожаешь, Ной? - тыча в меня пальцем, возмущался театрально Элвис. Забавно, что такое ничтожество, способное на низости, не умело лгать должным образом. Его актерское мастерство заслуживает только презрения. — Ты что о себе возомнил?! Тебе в тюрьму захотелось?

— Ты единственный, по кому плачет решетка, - сдавленно заметил я, пытаясь совладать с нервами, которые проявлялись в слабом голосе. — Мы всё видели и не станем молчать.

— Ты мне угрожаешь? Угрожаешь мне, да? - он сделал стремительный шаг, однако вовремя вспомнив о холодном оружии в моих руках, остановился, опасливо оглянувшись. — Я не знаю, что вы вбили в свои пьяные головы, но лучше следите за тем, что говорите!

Вот он какой, Элвис Коулман - грязная крыса, надеющаяся всегда удачно сбегать с тонущего корабля. Даже сейчас, казалось бы, в его скверном положении дела, он хочет переложить вину на нашу якобы опьянелость. К его несчастью, в наших со Стеллой организмах процента алкоголя столько же, сколько в Элвисе процента адекватности - ноль.

Пейдж, все это время молчавшая, жалобно всхлипнула и обратилась к отцу:

— Хватит, прошу тебя, хватит... Я больше так не могу!..

Дядя злобно рыкнул на неё, тогда я заставил его смотреть на себя одной лишь репликой:

— Через пару минут сюда нагрянет полиция.

— Что? - явно не ожидав услышать что-то подобное, он заметно побледнел.

Это то, что я так долго надеялся увидеть - страх на его проклятом лице. Раньше мысль о разоблачение его заводила, а сейчас, столкнувшись с реальной угрозой, он стушевался. Небось поджилки затряслись!

— Что за глупости!

Мы одновременно повернулись на шум сирены, которая стала для меня звуком свободы, что вполне противоречиво. Я улыбнулся, как дурак, предчувствуя финал своего детского кошмара. Но не тут то было.

Мы сглупили, наивно посчитав, что Элвис спокойно согласится отдаться в руки закона. Он, толкнув меня, крикнул «с дороги!» и рванул в коридор. Я упал на спину, ударившись затылком о ножку тумбочки, на мгновение лишившись зрения.

— Черт!

Нельзя допустить, чтобы он сбежал через задний двор. Всё ещё держа в руке нож, я, поскользнувшись на месте, поспешил перехватить Элвиса, прося Стеллу позаботиться о напуганной кузине, бившейся в истерике, как тогда, в туалете и кинотеатре.

— Стой! - избавившись от пиджака, я нагнал Элвиса на кухне.

Теперь и он направлял в мою сторону нож, только побольше, предназначенный для разделывания мяса. Свет выключен, поэтому стоял зловещий полумрак, который разрывали красно-синие маятники полицейских машин, попадавшие в комнату через открытую шторку окон. Я был рад, что девочки сейчас в безопасности и в то же время истекал холодным потом от ужаса, боясь непредсказуемых ходов Элвиса. Былое наваждение кинуться на него иссякло, и я не знал как поступить. Важно не дать ему скрыться.

Красно-синий свет ложился на левую часть его лица, заостряя и так худые черты. Глаза его странно сверкали, подобно совиным. У них есть что-то общее - оба хищники.

— Брось, тебе некуда идти. Дом наверняка оцеплен, - нервно усмехнувшись, я следил за повадками его тела. Мне хотелось оставаться в ясном уме в стрессовой ситуации и анализировать, анализировать, но не получалось!

О хладнокровности речи быть не могло, потому что я чувствовал себя перед ним маленьким мальчиком, загнанным в угол.

Элвис, словно прочитав мои мысли, нагло хмыкнул и принял боевую стойку, явно собираясь напасть. Снаружи послышались голоса, один из которых был мне знаком.
Одиссей, подгонявший полицейских, уже был рядом с входной дверью. С меня лился уже седьмой пот, а озирался в сторону окна и одновременно не упускал из виду Элвиса, мысленно умоляя тех не мешкать.
Я позабыл, что сегодня мой выпускной и думал только о том, что ждёт в грядущем будущем мою семью. Через что мы все должны пройти прежде, чем начать всё заново и как сегодняшняя ночь отразится на каждом из нас.

— Сюда, там кто-то плачет! - Одиссей провел первую группу в комнату, где находились в неутешительном состоянии девочки.

Это значит, скоро они появятся здесь. Чтобы попасть на задний двор, Элвису нужно выйти из кухни и завернуть направо, там, рядом с дверью в ванную, есть небольшой проем, откуда он и сможет выбраться на свободу; не уверен, что на долговременную. По его взгляду можно рассудить, что он планировал план побега, и эти жалкие секунды для чужого мозгового штурма отводились мне, чтобы сделать выбор . Что я могу? Нет, не так, что я должен сделать? Ждать, пока он не сделает свой ход, самому попытаться остановить его или рискнуть и позвать полицейских?

Неожиданно наши с ним глаза нашли друг друга. Я не услышал, что он сказал и первым закричал во все горло:

— Он здесь!

Элвис, не тратя больше времени, замахнулся, а я, растерявшись, попятился назад, в этом самый миг осознав, что никогда бы не смог убить человека, какую бы ненависть к нему не испытывал. И был счастлив! Это означало, что я не такой негодяй, как тот, кто отчаянно желал меня в данную секунду зарезать.
Однако, несмотря на его отчаянный шаг, он не успевает хотя бы ранить меня: дверь за моей спиной с грохотом отворилась, врезавшись в стенку, и двое мужчин в форме выстрелили в ногу Элвиса. Он, вскрикнув, потерял равновесие, уронив нож под обеденный стол.

Я с немым ужасом смотрел как один из офицеров, не обращая внимания на кровотечение чуть ниже колена, заломил дяде руки за спину и прижал лицом к кухонному шкафчику, диктуя его права на адвоката и один звонок. Другие полицейские, окружив с обеих сторон, тормошили меня, спрашивая в порядке ли я. Комок в горле не позволял сказать лживое «да». Я судорожно глотал воздух и отмахивался, желая просто выйти наружу и вздохнуть полной грудью. Мне бы немножечко тишины для осмысления происходящего...
Надев на Элвиса наручники, офицер грозно велел ему шагать и не оказывать сопротивления. Когда они прошли мимо, Элвис желчено мне ухмыльнулся, как бы этой улыбкой пытался сказать «это не конец, а начало». Я почувствовал кислый привкус во рту и, резко отвернувшись, опустошил желудок в раковину. Меня тошнило желудочным соком, потому что за весь день я так и не поел.

— Ной! Ной! - нашел меня Одиссей, обняв одной рукой. — Что, черт возьми, это всё значит?!

Меня лихорадило, я плохо понимал, о чем меня спрашивали и, слабо шевеля губами, спрашивал о Пейдж. Где она теперь? Как она себя чувствует? Успел ли Элвис сделать ей что-то... опять.

Все как в тумане: известив родителей о произошедшем, нам посадили в машины, чтобы отвезти в участок для оформления документов: Стелла и Пейдж ехали позади нас и, наверное, впервые открыли свои шкафы с хранящимися внутри скелетами. Им предстоял долгий разговор по душам.

— Миранда, - тихо сказал я, обращаясь к офицеру за рулем.

— Что, сынок?

— Миранда... моя тётя, она всё знала. Знала и ничего не делала. Пожалуйста, сделайте так, чтобы она тоже понесла наказание.

Одиссей, согласившийся поехать со мной, шокировано вылупил глазенки, плохо понимая, о чем шла речь. Я не хотел рассказывать ему правду по дороге. В салоне повисла тяжелая тишина, но никто её не собирался нарушать.

— И не говорите, что это я вам рассказал. Пожалуйста.

— Да какого черта здесь происходит, - на выдохе буркнул еле слышно Одиссей, взъерошив красиво уложенную причёску, на которую он наверняка потратил уйму времени.

Мы приехали в полицейский участок, однако прежде, чем выйти из машины, я попросил друга задержаться, чтобы рассказать свою историю вплоть до каждой мелочи и не важно значительная она или нет. Я рискнул, хорошо понимая, что он может отречься от меня, но предчувствие подсказывало, что Одиссей не из таких.
Сначала он не верил моим словам, истерично посмеиваясь и закуривая одну сигарету за другой, позабыв, что мы находились не в его машине. Потом он долго сохранял молчание, наблюдая за также курящими полицейскими на парковке. Скорее всего он проходил через пять стадий принятия. Я ему не мешал, сам не имея сил и настроения разглагольствовать. В конце концов Одиссей покончил с пачкой тонких и, твердым взглядом, в котором клокотало что-то ещё, пристально уставился на меня и вытянул раскрытую ладонь для рукопожатия. Этот жест для семьи Уокеров красноречивее всяких слов. И это не было шуткой или злым неуместным розыгрышем. Он схватил меня за горячую руку и крепко пожал её, стискивая челюсть, отчего скулы его углубились. Он словно сдерживал слёзы. Но плакать не стыдно, точно не сегодня. Этой ночью можно было позволить себе слабость.

— Что дальше? - спросил Одиссей.

Мы мирно шли в участок, словно всё в порядке.

— Его посадят.

— Нет, я про тебя и Пейдж... Вот почему она меня тогда оттолкнула. Она испугалась? Я должен попросить у неё прощения.

Я коротко кивнул ему и остановился посреди пустой парковки. Одиссей обернулся, вопросительно подняв брови. Я велел ему не ждать меня.

Почему же я ничего не чувствую? Не триумфа? Не облегчения или радости? Почему меня грызло изнутри не прекращающее волнение вперемешку с грустью. Я схватился за лоб и поднял глаза на звёзды. Они всё видели. Снова мимо их любопытных глаз не ускользнула трагедия. Они стали свидетелями слабости и жестокости, чистой боли и отчаянием. Никчемные наблюдатели!.. И все же они знают больше нашего. Это хорошо, что они не умеют разговаривать.
Точно.
Они знают много чего, что было, но они не могут знать, что будет. А я знаю. Это преимущество рассмешило меня. Я заливисто расхохотался, держась за живот и ткнул пальцем в небо.
Никто больше, даже я сам, не станет молча наблюдать за чужой болью и смирительно ждать, что буря сама по себе уляжется. Это неправильно. Я с самого начала поступал неправильно. Из-за моей трусости страдал не только я сам, но и Пейдж, а если бы мы оба продолжали молчать дальше, вероятно, пострадал бы и Чарли. Эта цепочка жертв могла быть бесконечной, если кто-нибудь не решился бы разорвать её.

Утро наступило для меня в полдень. Дома никого, кроме меня и брата, чему я откровенно рад. Меньше всего на свете хотелось откровенничать с родителями, тем более вчерашнего разговора в присутствии третьих лиц мне хватило на целую жизнь. Сам от себя в шоке, как я сумел раскрыться перед мамой и папой. Я впервые видел отца плачущим и эта картина оставила в моем сердце неизгладимый след.
Сидя в коридоре в объятиях таких же расстроенных друзей, я думал одновременно о нескольких вещах: первое, что это на самом деле случилось! Второе, меня поедало изнутри необъяснимое чувство вины перед родителями и даже перед ни о чем не подозревающем Чарли. Третье, я боялся грядущего, потому что оно кардинально изменит мою привычную жизнь. Да, о нормальности следовало бы забыть.

— Ты наконец-то проснулся! Я голоден, пожарь мне яичницу, - в своей манере, то есть не постучавшись, заглянул в ванную Чарли до сих пор одетый в пижаму.

Как раз в эту секунду я натягивал на себя трусы.

— Можно мне хотя бы спокойно пописать?

Чарли, сузив придирчиво веки, задумчиво замычал и лениво пожал плечами.

— Только вымой руки, а то мне в горло кусок не полезет.

Сперва мне жутко захотелось наругать его за язвительность, которая для его возраста неприемлема, но вдруг я оцепенел в чувствах безудержного счастья и успокоения. Я так рад, что Чарли остался самим собой, вредным, желчным, но по-своему невинным созданием, которого обошла стороной наша с кузиной участь. Его детство не тронуто, оно в безопасности на добрые пять-шесть лет, пока родители не решат, что он готов для позорной тайны семьи Коулман. Впрочем, я не уверен, что кто-нибудь из нас захочет вспоминать Элвиса - лично для меня этот человек мертв: в своей голове я спорол ему живот.

— Хорошо. Я почищу зубы и приготовлю тебе завтрак, а ты пока переоденься, - отказавшись впадать в раздумья, я вернул все внимание младшему брату.

— Нет, мне нравится ходить дома в пижаме.

— Значит, руки мыть не буду, - рассудив категорично, я демонстративно натянул бриджи на бедра и одарил Чарли короткой улыбкой.

Он в бешенстве, что моя манипуляция вновь на нём сработала, хлопнул дверью и только после крикнул мне раздраженное «ладно!».

После позднего завтрака я решил прибраться дома лишь для того, чтобы занять себя делом и не думать о том, чем взрослые занимались в полицейском участке. Чарли весь день пролежал на диване, пересматривая первые серии «Покемонов» и даже не рассматривал вариант с помощью мне. Но так даже лучше: чем больше работы, тем меньше времени на всякие мысли.

Родители вернулись лишь к трем часам; они уставшие и обездоленные попросили пройти на кухню.

— Прости нас, - поцеловала меня в висок мама очень крепко и обняла так же.

Отец, усевшись рядом, похлопал меня по спине в знак поддержки, но не стал повторять за мамой. Его лицо выражало задумчивость и глубокую боль, которую выдали красные, судя по всему, от слёз глаза. Что, черт подери, творилось там, в участке?

— Это не ваша вина, - отнекивался я тихо, взглянув за спину на тот случай, если Чарли решил подслушивать.

Однако мы говорили негромко, а дверь была заперта.

— Мой сыночек, мой малыш , - мама залилась слезами и целовать меня беспорядочно, зарываясь носом в макушку, — я ужасная мать, прости меня! Прости, если сможешь!

— Я же сказал, вы не причем.

— То, что ты рассказал вчера... то, что это началось, когда тебе было восемь, правда? - папа старался не дрожать голосом, однако у него получалось плохо, и винить его не в чем.

Будь я на его месте, пожалуй, тоже бы обливался чувством вины, не исключено, что и ненависти к самому себе и миру в общем; я бы страдал и много плакал, задаваясь вопросом, почему именно мой ребенок?

— По правде говоря, я точно не помню, сколько лет мне было. Может, семь.

— Господи, - надтреснуто завыла мама, спрятав лицо в ладонях.

Она опустилась на выдвинутый мной стул и, не скрывая настоящих эмоций, тихо всхлипывала. Я не просил её перестать. Уж лучше ей выплакаться, а то боюсь, она может потерять сознание - сердце у мамы слабое.

— Почему ты не рассказал нам об этом? - задал папа вопрос, который мне задавал офицер в участке.

Недолго думая, я ответил также, как и вчера:

— Потому что он угрожал мне. Я испугался.

— Всё это время... ты молчал, - не нашел что добавить отец; выражение его усталых глаз стало глубже. Он словно постарел на несколько лет: печаль добавляла ему возраст. Вдобавок он почти не спал, и темные круги под глазами обратили его в нездорового человека.

Я до сих пор не мог свыкнуться с фактом, что они всё знают. Мы будто обсуждали обыкновенные бытовые вещи, вроде поездки в отпуск или покупка нового дивана. В моих фантазиях было немного иначе...

— Нас проконсультировали и посоветовали найти для вас с Пейдж психотерапевта. Ты же не против? - шмыгнув, виновато улыбалась мне сквозь бусины слез мама.

Её по природе короткие ресницы слиплись. Она вся покраснела и щеки её блестели, как и потемневшая радужка выразительных глаз. Внезапный порыв обнять её застал меня врасплох. Я утешительно приподнял левый уголок рта.

— Я найду психотерапевта в городе, в который поступлю.

— Пейдж остаётся здесь, - заставил смотреть на себя папа.

— Она так захотела?

— Бабушка боится отпускать её в таком состоянии. Миранде тоже назначили специалиста. Кроме того, подняли вопрос о лишении родительских прав, - спокойно произнес он, задумчиво пробарабанив пальцами по поверхности стола.

Ну вот, я добился своего. Наказание не обошло стороной и тётю. Я не чувствовал сожаления, разве что мне было стыдно перед резко осиротевшей Пейдж. Я должен попросить прощения за это и попытаться донести до неё, что лучше не иметь родителей вовсе, чем подобных Элвису и Миранде.

— Она не объяснила свое равнодушие? - спросил сухо я.

— Кто знает что творится у неё в голове? Она, по сути, тоже жертва. После свадьбы у них особо не клеилось, они часто ругались. Элвис бил её.

— Он всегда был таким?

— Я не знаю, сынок. Он был обычный.

— Но из-за чего-то же он стал таким? - нахмурившись, я посмотрел сперва на отца, затем на замолчавшую маму. — Он мог снять себе проститутку, но он пришел ко мне, а потом и к своей дочери, у которой только начались месячные! Это чудовищно...

Слева снова раздались рыдания. Папа, глубоко вздохнув, отвел пустой взгляд в окно, за которым, забравшись к нам во двор, светило ярко солнце. Контраст настроений позабавил меня в неуместную минуту: здесь, на кухне слишком грустно и серо, на улице, вместе с тем, пестрели краски.

— Как он оправдывал себя на допросе? - с одной стороны мне не терпелось закончить этот тяжелый для всех разговор, а с другой я желал вытянуть из родителей каждую деталь, чтобы собрать наконец пазл.

Из статей в интернете мне было известно, что педофилами принято считать больных людей или тех, кто в детстве был лишен чего-то. Я плевать хотел на прошлое Элвиса и мне абсолютно все равно, если ему недодали любви, издевались в школе, возможно, тоже домогались. Правда, плевать! Я ни капли ему не сочувствую, потому что, если оно так, он должен был знать насколько это больно.

— Будет суд, малыш, - оставила мой вопрос без ответа мама, наверное, потому, что его нет, — тебе придется выступать свидетелем. И не только тебе.

— Хорошо, - я думал спросить, как они себя чувствуют, но взглянув на них снова, я понял, что в этом смысла нет - по ним видно невооруженным глазом.

Но что они чувствовали помимо вины передо мной? Что они чувствовали к Элвису и кто он для них теперь? Я побоялся лезть им в душу, побоялся в первую очередь задеть отца, чей родной брат сделал это с нами.

***
Суд назначили на двадцать пятое число следующего месяца. Бабушка с дедушкой пришли к общему согласию, что Пейдж не будет присутствовать на заседании из-за пострадавшего ментального здоровья; родители опасались, что встреча с отцом пойдет ей во вред, тем более ей диагностировали тревожное расстройство.

С кузиной я виделся после той ночи два раза. Она почти не разговаривала, но поблагодарила меня.

— Поверь, я говорила ему «нет», - расположившись под яблоней во дворе бабушкиного дома, рассказывала Пейдж, — оказывается, моё «нет» ничего не значило. Я рада, что ты пришел и спас меня. Сама бы я не справилась.

— Не переживай, - слабо улыбнулся я, надеясь хоть немного утешить сестру, — ты пройдешь лечения и отправишься на побережье, как и мечтала. Будешь жить полной жизнью молодой девушки. Теперь это возможно.

— Мы были лишены с тобой самого главного - свободы. Ты не согласен со мной? Посуди сам, Ной. Мы имели язык, умели разговаривать и могли логически мыслить, но не могли говорить, потому что слишком боялись. Что ты чувствуешь сейчас?

— Облегчение, - не задумываясь, ответил я.

Пейдж, всего на миг задержав на мне красноречивый взгляд, кротко улыбнулась. Сквозь зеленую листву яблони ей на лицо упали солнечные лучи, под которыми её чистая белоснежная кожа словно засветилась.

— Я никогда не почувствую облегчения, - созналась с прискорбием Пейдж. — И не смогу забыть всё, что со мной произошло. Но я могу попытаться двигаться дальше.

Я понимал её мысли. Жертвы не забывают своих насильников и невидимые увечья, которые они нанесли, они не забывают своих страхов и мыслей, своих криков и сожалений. Полностью память от этого не очистить.
Подпорченные. Снаружи мы выглядим обычными, такими как все; мы можем улыбаться, путешествовать, праздновать дни рождения и ходить на концерты, однако мы все ещё те подпорченные дети, и наши души хранят в себе страшные воспоминания. Они запечатаны в нас - это бремя, которое мы вынуждены нести до самой смерти. Но не мы виноваты в том.

Больше с Пейдж до самого отъезда в университет я не решался видеться. Лето заканчивалось и наступила пора сборов, а я до сих пор не проверял электронную почту, хотя не сомневался, что ответы о зачислении давно известны.

— Ну, что там?

Я и не заметил как мама подкралась ко мне в комнату. Испугавшись, я машинально закрыл крышку ноутбука.

— Мам! Теперь я знаю, в кого у нас Чарли, - фыркнул я, осуждающе смерив ту взором, и схватился за быстро бьющиеся под ребрами сердце.

Она попросила прощения, все-таки желая узнать результаты. Я прикусил задумчиво губу. Из четырех университетов меня приняли в два.

— Ты должен радоваться, Ной! Поздравляю тебя! Это стоит отпраздновать.

Мамин восторг я разделять не мог, пока не узнаю результаты Стеллы. Она сделала ставку на судьбу, так что же?.. У нас получилось?
Созвонившись, мы договорились покататься на велосипедах по Байк-парку, чтобы объявить об результатах. Я волновался весь день и толком ничего не ел, борясь со слабостью, напавшей на меня прямо перед выходом.
Мы решили выписать на альбомный лист университеты, в которые нас приняли и сравнить, есть ли общие. Теперь я думаю, что держать интригу с самого начала было неудачной идеей. Я в страшном волнении!

— Эй, ты опоздал!

Я не хотел говорить, что тянул время, потому что слишком переживал и даже думал отменить встречу. Но я ведь больше не прячусь от проблем, даже если речь о подобном пустяке. На первый взгляд пустяке!
Стелла чмокнула меня в щеку и указала на два стоящих рядом велосипеда.

— Я за них уже заплатила. У нас есть два часа, двадцать минут из которых мы, благодаря тебе, потеряли. - Она весела и беззаботна. Неужто её зачислили в Калифорнийский? — Ну ты чего застыл? Давай покатаемся, пока солнце не село!

Она казалась невероятно счастливой. Закатное оранжевое солнце, подглядывавшее за ними за высокими зданиями, светило ей в лицо, и кожа Стеллы приобрела матовый оливковый цвет. Живая улыбка, обнажавшая маленькие ямочки на щеках, наполнилась умиротворением. Её пшеничные пряди, прямо как раньше приподнятые заколками, переливались, будто жидкое золото. Глаза-щелочки заблестели; я увидел в них добрую грусть.
Вопреки сложившейся теплой атмосфере и радости, которая переполняла Стеллу, сегодняшний закат был пропитан меланхолией. Эта грусть, обычно возникающая в преддверии неминуемого прощания, прошибала мою грудь насквозь. Я застыл на месте, за спиной сжимая в кулаке сложенный листок. Расправь я его, мы либо сольемся в поцелуе, разделяя общее ликование, что разлучаться не придется; либо погрузимся в безмолвную печаль. Может, поэтому Стелла хотела сперва покататься на велосипедах? Это обычная прогулка, но мы будем счастливы в неведении, наслаждаясь исключительно друг другом и не думая о чем-либо другом.

— Давай кто первый доедет до киоска с мороженым? Проигравший угощает! - уверенно схватившись двумя руками за руль, Стелла положила ногу на педаль, следом оттолкнувшись, воскликнула: — Погнали, неудачник!

Её попытка раззадорить меня выглядела ужасно детской, и все-таки я ей уступил. Мы обгоняли друг друга, наматывали круги, обменивались колкостями и флиртовали. Стелла, в конце концов, победила, потребовав свой приз немедленно. Я угостил её шоколадным рожком.

Меж тем, воздух стал гуще, а небо нарядилось в огненно-оранжевую шубу из облаков, которые собрались над нами, пока горизонт сохранял непорочную чистоту. Земля вдруг, в местах куда попадали последние лучи солнца, заблагоухала. Я знал, что буквально через пару минут город охватит тоскливая синева, а пушистые кучевые облака станут походить на обыкновенные тучи. Зато молодая луна, преследовавшая нас все это время, торжественно вступит во владения ночи и загорит холодным таинственным светом. Следом за ней покажутся любопытные звезды.

— Вот мы и проводили очередной закат, - с тоской произнесла Стелла, покончив с мороженым.

Мы уселись на окрашенную в белый скамейку. Она вытерла испачканные губы тыльной стороной ладони и, собрав к груди острые коленки, из-за чего её короткие джинсовые шорты задрались, обняла свои ноги.

— Я всегда считал, что это грустное занятие.

— Так оно и есть, потому что закат - это финальный свисток, который дает нам понять, что день подошел к концу. А это в свою очередь обозначает, что вместе с ним мы лишились чего-то навсегда. Или упустили, забыли. Те немногие, кто задумывается об этом, грустят, потому что осознают, что чем больше закатов они проводили, тем больше дней их жизни безвозвратно утрачены.

— Это звучит несправедливо.

— Несправедливо любить рассветы только потому, что они приносят нам новый день и возможности изменить себя или жизнь к лучшему, но ничего для этого не сделать. А потом сокрушаться на ни в чем не виноватые закаты и жалеть себя, - спокойно, без злобы или отвращения рассудила Стелла, в глазах которой отражался горящий желтым горизонт. — Я одна из таких дурачин.

Она пристыжено захихикала, я сказал, чтобы её утешить:

— Похоже, я тоже.

— Но я все равно люблю закаты больше рассветов. Даже умереть однажды мечтаю именно что на закате!

— Тогда я под звёздами, - не всерьез вставил я. Моя интонация выдала мою ложь, и Стелла фыркнула, а потом заметно изменилась в настроении.

Уголки губ приняли исходное положение, и улыбка, так подходившее Стелле, растворилась. Взгляд, хоть и державшийся за горизонт, потух и стал скучающим. О чем она задумалась я не мог даже гадать. Я решил, что устроенная Стеллой тишина идеальный момент для объявления результатов - пора бы уже раскрыть карты!

Достав из кармана помятый листок, я зашуршал им, привлекая внимание все такой же бесстрастной блондинки. Она прищурилась, отчего на лбу показались неглубокие морщинки.

— Ты же не забыла о нашем уговоре? - испугался я её туманности в глазах.

Не ответив мне, Стелла вытащила из переднего кармашка шорт маленький розовый листок, который обычно используют как стикеры с важными напоминаниями на холодильниках, типа «выпить за день два литра воды», «выбросить мусор», «оплатить счета».

— Сделаем это вместе? Или хочешь, я могу быть первой?

— Лучше вместе, - на меня напало желание улыбаться. Я прикусил губу, лишь бы принять серьёзный вид.

Кивнув, Стелла досчитала до трех, после чего мы одновременно развернули бумажки. Она расхохоталась.

На её стикере начеркан один единственный университет - Калифорнийский. Я обомлел, гипнотизируя резкий почерк, не совсем свойственный её обладательнице. Она писала быстро.

Стелла, прикрыв лицо рукой, продолжала смеяться до боли в животе, о которой она мне объявила, и смех этот был истерический, отчаянный. Я понимал почему.

Покраснев, она сморгнула слезинку и горячо закивала головой.

— Что ж, ставки на судьбу оправдали себя: я действительно поступила в Калифорнийский.

Да, это так, но ирония в том, что меня в него не зачислили. Письма, которым обрадовалась мама, пришли из Колумбийского и Стэнфордского университетов.
Внезапно захотелось плакать от обиды, и чтобы совладать с нахлынувшими чувствами, я тоже начал громко смеяться. Только выходило у меня это неестественно, будто я выжимал его из себя, что, собственно, являлось правдой.

— Значит, будем приезжать друг к другу в гости на каникулах, - Стелла искала позитивное в том, что меня разбило.

Я очень хотел учиться вместе с ней.

— Это даже хорошо, - не унималась она, — ты не будешь отвлекать меня. Может, на факультете я буду лучшей, и твоя тень не накроет мою, мистер Всезнайка.

— Эйнштейн, - поправил я, мягко улыбнувшись.

— Мистер Эйнштейн. Эй, ты собираешься плакать? Как это мило, - нагнувшись, Стелла ткнула пальцем мне в лоб и обнажила жемчужные зубы в широкой улыбочке. Я отмахнулся, уверяя, что не стал бы этого делать, даже если бы мне заплатили. — Ну да, ты же не Одиссей, который за пять центов готов родину предать.

— Он производит такое впечатление?

— Временами.

— Я передам ему твои слова.

— Делай, что хочешь, - в одолжении закатила глаза блондинка, поднявшись со скамейки, — уже темнеет, надо вернуть велосипеды.

— Стелла, - окликнув её, я ещё не придумал, что сказать. Или придумал, но не знал как сформулировать свои мысли. — Ай, забудь. Пошли. — Я хотел сказать, что мне жаль, но по бегающим глазкам, как у олененка Бэмби, я понял, что Стелла прилагала огромные усилия, чтобы не разреветься. Значит, ей тоже обидно.

Убрав велосипеды с подножки, под расслабляющее пение птиц, скрывающихся среди густой листвы клена, мы поспешили вперед. Духота спала, приятный прохладный ветерок, игравшийся с нашими прическами, дул в спину. Знойное лето заканчивалось.

— Мой автобус проехал, - остановилась Стелла, провожая отрешенным видом транспорт с рекламой витаминов на корпусе.

Автобус завернул на светофоре за угол и скрылся среди зданий.

— Летом они ездят допоздна.

— Следующий только через час.

— Тогда давай поужинаем у меня дома? Мама обещала устроить праздник в честь моего поступления.

— Ты так и не сказал, какой университет выберешь.

И вправду. Я задумался, но в данной обстановке не мог взвесить все «за» и «против», как и не мог сравнить эти два учреждения и выбрать тот, что удовлетворял мои желания.

Мы вернули прокатные велосипеды владельцу и остановились на том, чтобы Стелла заглянула ко мне. Мама к ней привыкла больше как к моей девушке и уже не думала о Стелле как о подружке Пейдж. Даже Чарли она нравилась: он злорадствовал надо мной, если Стелла находила возможность исчерпывающе осадить меня колкостью или просто пошутить.

— Вот бы здесь были Пейдж с Одиссеем.

— Перед нашим отъездом Одиссей обещал устроить грандиозную вечеринку.

Мы играли в монополию, и Чарли не нравилось, что мы отвлекались на посторонние разговоры, тем самым затягивая с ходами.

— Этого же ты хотел? - я вопросительно изогнул бровь. Стелла бросила кости - выпало четыре. — Нормальности.

Действительно... Это то, чего я добивался с детства. Я и не заметил, что сейчас моя жизнь походила на скучный телесериал. Если так подумать, моя жизнь больше не вызывала жалости. Я поступил в хороший университет, у меня есть настоящая, причем красивая подружка, лучший и главное верный друг. Как и полагается, я победил внутренних чудовищ - чтобы начать жить, нужно умереть. Не в прямом смысле этого слова.

Я погиб в восемь лет и наконец-то ожил совсем недавно, на свой выпускной, когда смог дать настоящий отпор чудовищу номер один.

У меня получилось. И теперь, как и сказала Пейдж, я буду идти дальше.
Наши со Стеллой взгляды пересеклись, и я в согласии ей улыбнулся.
События этих нескольких месяцев изменили каждого из нас: меня, Пейдж, Стеллу и Одиссея. Мы все стали чуточку осознанней.

И все же, мы были слишком молоды для всего этого.