Артём

Мои влажные фантазии о том, что долгожданный отпуск я проведу исключительно в горизонтальном положении, двигаясь только в сторону холодильника, туалета и презервативов, разбиваются об изуверские планы отца, считающего, что лучший отдых от работы — кверху задницей ковыряться в огороде с раннего утра и до позднего вечера. Желательно в лютый зной, чтобы волосы на жопе дымились даже сквозь шорты, а яйца пашот ждали не на тарелочке, а в трусах. Знаю, надо помогать старикам (Хотя о каких стариках речь? Им до пенсии, как раком до Китая). Но и меня, пожалуйста, поймите. Я устал как собака! Весь последний месяц на работе прошел под девизом: «Весь в поту и хуй во рту». Хуй, если что, не Шурика, а всего директорского состава, заказчиков, закупщиков... да бля, меня за этот промежуток времени кто только ментально не имел. Сраные дедлайны чуть не свели меня разом и в могилу, и в дурдом (в паре с недавно нагрянувшей бывшей). В результате последние дни я дорабатывал на автопилоте, большей частью мозга из-за хронической усталости пребывая в глубоком анабиозе. Все, что заставляло меня продолжать дышать, а не лечь и сдохнуть, как загнанная лошадь — это мечты о долгом сне длиною в несколько суток, ароматном завтраке вместо наспех сооруженных сухих бутербродов и Миронове, желательно стянувшем с себя трусы и самолично растянутым еще до моего пробуждения. Можно мне хотя бы парочку дней такого вот кайфового покоя?

Отец считает — «не можно», когда в пятницу после работы сообщает, что следующим утром ждет меня вооруженным лопатой и шлангом для полива на своей великой фазенде размером в полтора квадратных метра. «Отказ не принимается», — заявляет он сухо. Ой, блядь... Когда он входит в режим дачника-фанатика, даже смерть перестает быть уважительной причиной для отказа от прополки грядок. Инсульт инсультом, но на участок, будь добр, приползи к шести утра и сорную травку пощипай от забора до забора. А то умереть любой дурак может, а ты вот родителям для начала помоги, свинья неблагодарная, ага. Он еще и Саню собирается припахать, но я сердечно прошу хотя бы ребенка оставить в покое! В эти выходные будет достаточно и меня в качестве жертвоприношения ублюдскому богу плодородия. Одно дело — ехать на дачу, чтобы чуть-чуть поработать, а затем с размахом отдохнуть, совсем другое — дача в августе, где тебя выебут не баклажаны, так помидоры, не огурцы, так тяпка. А мне только сельскохозяйственной продукции в жопе для полного счастья и не хватало. Там уже тонна чертежей и смет. Местечко занято! Но отцу такого не объяснить. Он, чуть что, тут же заводит шарманку про то, как в школу ходил пешком из Владивостока в Калининград, одновременно с тем работая на восьми работах, обслуживая семейный огород, а в свободное время в качестве хобби вытаптывая дорогу сквозь сибирские леса. Ну знаете эти шикарные байки от старшего поколения про то, как им хуево жилось. Они почему-то свято уверены, что теперь и мы обязаны жить так же хуево. А если ты смеешь жить чуть лучше или проще, а работаешь чуть меньше, так стыд тебе и позор, обезьяна безмозглая да ленивая. Если ты не страдаешь, ты не человек, а так... ширпотреб гуманоидного типа. Короче, с отцом разговор короткий. Хуярь на даче до второго пришествия или умри (а уже после смерти хуярь на даче до второго пришествия). Обедай, не отходя от кассы. Посрать сходил — штрафной час работы после заката тебе обеспечен. В общем, август — тяжелое время, в которое мой отец из брюзжащего мужичка средних лет волшебным образом перевоплощается в сумасшедшего рабовладельца. Ему только кнута не хватает.

— Тоже мне ребенок, — ворчит в трубку помещик местного разлива в ответ на мои просьбы не заставлять Саню горбатиться на дачных приисках. — Лбу двадцать лет. На нем пахать надо!

Ага. Ты уже на мне допахался. В таких ежовых рукавицах меня, помнится, держал, каждый выход из дома чувствовался как глоток свежего воздуха. Немудрено, что гулял я с каждым разом все дольше и все с более интересными последствиями. Батька еще любил постоянно напоминать, что труд сделал из обезьяны человека. С уверенностью утверждаю, что поливка баклажанов и окучивание картошки ну никак не участвуют в моем личном эволюционном процессе. Зуб даю. Даже всю челюсть разом.

Пока я страдаю из-за необходимости ехать на дачу за преждевременным инфарктом, Шурику тоже несладко. За пару дней до отпуска его шефу взбредает в голову, что пригласить весь отдел на свадьбу своей дочери — шикарная идея. Не знаю, что на сей счет думает невеста, которой на свадьбу хотят пригнать свору незнакомых людей, а вот Шурику такое предложение кажется вопиюще неуместным. До самой пятницы мой наивный благоверный искренне надеется, что шеф неудачно пошутил или ляпнул, не подумав, а значит, вот-вот приглашение свое отзовет. Миронов даже отрепетировал достаточно искренний вздох сожаления. Но на попятную шеф, к ужасу Шурика, не идет. Отрепетированный вздох так и не находит благодарного зрителя. Его место занимают заунывные стенания Шурика, не желающего ехать ни на какую свадьбу. Мало того, шеф, видимо, из экономии на развлекательной программе, подряжает работников на выучивание каких-то стихов и пожеланий, а пара несчастных вообще готовят танцевальный сюрприз.

— Одним словом, не свадьба, а кринж, — вздыхает Шурик. Что такое кринж, я не знаю, но чисто интуитивно предполагаю, что ничего хорошего. Может быть, и неплохо, что мне всего лишь надо торчать на даче. Да, на жаре. Да, тяжёлый труд. Но это все же поблагороднее, чем читать похабные стихи, пытаться задницей угадать, что за предмет лежит на стуле, или тридцать минут слушать невнятное поздравление самого старого члена большого семейства. А завершить этот прекрасный вечер необходимо по классике: пьяной дракой. М-м-м... вкуснятина. Судя по рассказам Шурика, его ждет что-то подобное. Вишенкой на торте оказывается информация про то, что празднование пройдет в сельской местности. Мне бы понравилось, но вот Шурику... Утонченному, брезгливому Миронову и поездки на дачу, как серпом по яйцам. А тут свадьба в глуши... Это уже не серп, а настоящая коса да все по тем же многострадальным частям тела.

— Самодеятельность уровня дурдома «Солнышко», — рычит Шурик, скролля бесконечный свадебный чат, в который его добавили в день приглашения. Каждое утро там начинается с мотивирующего срача (мотивирует никуда на хуй не ехать). То салфетки не те, то кто-то где-то что-то потерял, то корова пожевала новую скатерть. Это не преувеличение. Реальная корова реальную скатерть. Хуй знает, что у них там происходит, ведь босс Шурика, как я понял, далеко не бедный человек. Более того — исключительно городской. То ли из села жених, то ли черт его знает, каким еще образом молодые (молодые ли?) додумались до такой попойки. Хотя, мне кажется, даже в самой глухой глубинке давно отошли от празднований, на которые приходит черт знает сколько народа, чтобы до рассвета заливать глаза водкой.

Короче, с какой стороны ни посмотри, а мероприятие намечается странное. Один плюс: село, в котором Шурика ждут при параде, в каких-то десяти километрах от нашего дачного поселка. Я туда, естественно, наведываться не собираюсь, но рад, что, если приключится форс-мажор, я успею примчаться к Миронову в кратчайшие сроки.

— А может хуй с ней, с этой свадьбой? — вкидываю я идею в вечер пятницы, наблюдая за тем, как Миронов, вырядившись в серый костюм и белую рубашку, вертится у зеркала. И черт... А в костюмчике-то он хорош. От задницы глаз не отвести. Он, конечно, и в обычной одежде весьма привлекателен. Но хорошо сидящий мужской костюм — это всегда плюс сто очков к очарованию. Интересно, много ли на свадьбе найдется одиноких дам, которые захотят познакомиться с Шуриком поближе? И парней... Один да нарисуется. Тут к гадалке не ходи. Хм... Что-то мне эта идея со свадьбой нравится все меньше и меньше.

— Конечно, «хуй с ней». Легко тебе говорить! У тебя же премия от этого мужика не зависит! — ворчит Шурик, не замечая моего весьма заинтересованного взгляда, то и дело блуждающего по его филейным частям. Он все никак не может выбрать галстук и бесится из-за этого. Еще Миронов бесится из-за свадьбы, из-за разбитой прошлым вечером любимой чашки (в кои-то веки случайно) и из-за горячей воды, которую планово отключили две недели назад. Так как в последний месяц на себя у нас времени почти не оставалось, неудивительно, что не нашлось его и на то, чтобы элементарно нагреть себе воды, так что душ мы оба принимали исключительно ледяной и выходили в свет чистые, но злые.

— А он у вас из тех, к кому надо подмазываться? — удивляюсь я. Был уверен, что такой рабочий контингент успел изжить себя. Увы, не везде.

— Он из тех, кому хорошо бы нализывать, — фыркает в ответ Шурик. — С аппетитным, блядь, причмокиванием.

— Еще одна подробность — и я заревную, — обещаю я со смехом.

— Ага. Дождёшься от тебя, — ворчит Шурик, но настроение его явно повышается. Демонстрировать он это, понятное дело, не собирается, но и я не так прост. Очень уж сочный у Шурика зад в этих брюках, так что...

На следующее утро мы не просыпаемся, воскресаем. Наши организмы в недоумении. Какого черта после окончания дедлайнов мы, полудурки конченые, опять встаем в ебучие шесть утра?! Я прям слышу это звонкое «сука-падла-гной» в хрусте своей спины. Ударная доза кофеина, бодрости ради утренняя грызня из-за грязной тарелки, варварски оставленной мной в раковине с вечера, спешные сборы, и вот мы оба топчемся в коридоре: Шурик по десятому разу поправляет галстук, я же подтягиваю так и норовящие сползти с меня древние спортивки и параллельно пытаюсь зашнуровать убитые кроссовки.

— Ты в своем репертуаре, — фыркает Миронов, весь из себя вылизанный с головы и до самых ног. Может, поход на свадьбу его не очень вдохновляет, зато это отличный повод принарядиться. А Миронов это любит, пусть и не желает признавать.

— Что опять? — фыркаю я разгибаясь. Меня ждет миллион гектаров картошки и рабовладелец, готовый без устали чихвостить меня весь день. Одна только эта мысль ввергает меня в пучины отчаяния. Слабо не портить мне последние минуты свободы от боли во всем теле этими вашими ядовитыми репликами, господин Миронов?

— Оделся как бомж, — продолжает ворчать Шурик.

— Ясен — красен. Я на дачу еду, а не на показ мод, если ты забыл.

— И что? Это повод одеваться, как бродяга с вокзала?

Как же ты, Миронов, любишь доебаться с ни хуя с утра пораньше. Хлебом не корми, дай повыебываться.

— Это повод не ебать себе мозги относительно галстука, — в тон Миронову отвечаю я. И начинается. Мы корректно шипим друг на друга в подъезде, чтобы не разбудить соседей, вполголоса язвим на улице, пока шагаем к машине, и переходим на громогласные вопли уже на полпути к месту сбора всех участников свадьбы. Ну как мы... На вопли переходит Шурик, а я сонно пялюсь вперед, молясь всем богам встретить ДПС-ников. Ребят, умоляю, остановите меня и штрафаните... не знаю за что... за что-нибудь, главное, чтобы Шурик перестал с таким аппетитом вгрызаться в остатки моего мозга. Ладно хоть ехать недалеко. Миронова и его коллег уже ждут свадебные автобусы, которые под веселую музыку увезут тьму наряженных людей в село Задрюпинск Мухосранского района. Эта идея нравится мне все больше и больше. Шурика я люблю. Но иногда он не заебет, так затрахает. Так что, дорогой-любимый, пиздуй развлекаться и не возвращайся домой без хорошего настроения!

Я останавливаю машину чуть дальше необходимого. Не хочу, чтобы на Шурика набросились с расспросами, что за мужик подвозит его и с какой стати. Знаю, парочка коллег Миронова в курсе его ориентации, но большинство — нет. И я не хочу ставить его в неловкое положение, пусть и очень хочется. Зря Миронов думает, будто бы я совсем его не ревную. Ревную еще как. Порой во мне взыгрывает вполне себе собственническое желание всем вокруг поведать, в каких мы отношениях, чтобы на Шурика никто даже глаз не косил. Но, во-первых, я взрослый человек и понимаю, что моя ревность — мои проблемы, которые никаким образом не должны отображаться на жизни Миронова. Во-вторых, не сочтите за токсичного уебка, но характер Шурика — гарант моего покоя. Потому что с этим припадочным хрен кто свяжется. Зубы все пообломают еще в первую неделю отношений. Шурик — это самый тяжелый уровень прохождения в шутере, где вместо винтовки у тебя палка, а из брони только фиговый лист на хую, когда как противники хуячат по тебе из турелей. Но даже при таком раскладе иногда хочется нацепить на Миронова футболку с подписью: «Собственность Артема Майского. Руки прочь».

Миронов мнется. Только что орал из-за какой-то хуйни, а тут внезапно затихает.

— Ты чего? — удивляюсь я, беспокоясь, может, я какое важное обвинение пропустил сквозь уши, и Миронов расстроен, что я не пытаюсь от злости перекусить руль?

— Да просто... — Шурик внезапно всхлипывает. Я аж вздрагиваю. Мне все кажется, что я привык к резким эмоциональным скачкам Миронова, но в этом предложении ключевое слово «кажется». Шурик смахивает с глаз накатившие слезы и шмыгает тут же покрасневшим носом:

— Другие смогли взять своих «плюс один». Жен, мужей, парней, девушек. А я... — всхлип. — Не могу притащить с собой своего бомжа... — всхлип. — Потому что...

Стоически пропускаю мимо ушей тот факт, что меня только что назвали бомжом. Ничего не бомж! Мужик в расцвете, блядь, сил! И вообще, важна не одежда, а то, что под ней. Я, если что, про душу. Но и с хуем у меня так-то все в полном порядке.

Миронов начинает рыдать. Я чешу правую щиколотку, потому что днем ранее меня укусил в нее какой-то исключительно мразотный комар. Укус жутко раздулся и периодически страшно зудит.

— Так и знал, что тебе плевать на мои чувства! — всплескивает Шурик руками. Я все еще чешу ногу, потому что на месте укуса разворачивается какой-то зудильный пиздец. Миронов шумно выдыхает в мою сторону несколько витиеватых эпитетов, шлет меня в задницу, хватается за ручку двери и уже собирается уйти, но я в последнее мгновение ловлю его за локоть, не очень изящно (простите, но я в древних спортивках теряю всякую грацию) притягиваю его к себе и мимолетно целую в губы. Такой расклад, естественно, Миронова тоже не устраивает. Он впивается пальцами в мое лицо и отдирает меня от себя с обвинительным: «Спятил?! А вдруг кто увидит?!». Семь утра. Суббота. По-моему, в это время спят даже маньяки.

Шурик все же выскальзывает из машины и агрессивно шагает в сторону автобуса. Вскоре, правда, оборачивается на меня. Хмурится. Машет рукой. Затем показывает средний палец. Господи, какой же придурочный! Я машу в ответ. Но все еще не двигаюсь с места. Выезжаю на главную дорогу только после того, как Миронов растворяется в толпе коллег. Что ж... одной проблемой меньше. Теперь дело за дачей.

Шурик

Майский — гондон! Я тут, блядь... А он, блядь... А я ведь, блядь! А он, вы видели, че, блядь? А я вот, блядь... А он?! Ой, всё!

Шагаю к автобусу, а сам зол как черт. Мало того что не выспался, так еще эти сраные брюки явно мне маловаты в самом интересном месте. Каждый мой шаг сопровождается скрипом агонизирующей ткани. Вот так всегда: сперва Майский возмущается моей худобе и начинает кормить меня в три горла, а потом моя жопа не умещается в штанах! А понял я это лишь вчера вечером. Ехать покупать другой костюм времени уже не оставалось. На хера в селе вообще костюм?! Но про одежду нам никто ничего не говорил, потому я предположил, что свадебный дресс-код классический. Судя по нарядам собирающихся у автобуса гостей, не я один пришел к такому выводу. Вангую, к вечеру мои яйца превратятся в труху. И виноват в этом будет Майский! Только Майский! Никого кроме него! Вечно наготовит таз чего-то вкусного, а я потом себя за щеками разглядеть не могу! Майский, мерзкая ты, блядь, сука!

— Утро доброе? — это не приветствие, а вопрос. Я невольно оглядываюсь и лицезрю Дениса в компании низенькой пухлой женщины. Его жена дарит мне приветливую улыбку. Я тоже кое-как выжимаю из себя подобие радости, мысленно злясь по новой причине. Проблема в том, что Денис из другого отдела. Так какого лешего он здесь делает? Мой шеф что, вообще всю контору на свадьбу пригласил? Если да, я повешусь! Или кого-то повешу...

— Только не говори, что директор позвал и ваш отдел тоже, — выдыхаю я еле-еле, чувствуя, что свадьба, и без того казавшаяся мне кринжем восьмидесятого уровня, грозит пробить дно дна прямиком к Сатане, который это мероприятие и задумал.

— Пригласил, — кивает Денис бодро. — А ты не рад?

— Не столько не рад, сколько не понимаю, где нас всех собираются размещать и... и вообще, — тяжело вздыхаю я, но стараюсь не скатываться к зубодробительному негативу перед женой Дениса. Нас представляют, и остатки дороги до автобуса мы преодолеваем втроем. Народу тьма. И рожи все до боли знакомые. Не хотел я начинать свой отпуск с лицезрения всей толпы моих коллег! Я их, конечно, люблю! Но обычно я ощущаю такой прилив чувств, когда рядом их нет. Когда же сметчики мне дышат в затылок, закупки наебывают на телефон, будто в них бесы вселились, оценщики херачат в телегу, а заказчики шлют пассивно-агрессивные письма на почту, я не чувствую ничего, кроме чистой и непорочной ненависти. Да, сегодня никто не станет писать или звонить, но вот личных разговоров точно не избежать. И кто бы что ни вещал про выходной, отдых, свадьбу, так или иначе, беседа обязательно завернет в рабочие дебри. А мне это надо? Ни-Ху-Я.

Мы с Денисом жмем руки всем знакомым, которых встречаем по пути. Коллега выглядит счастливым и гордым. Еще бы, появилась классная возможность похвастаться своей любимой женой и показать ей людей, с которыми он работает. Думаю, это весьма мило. Я бы тоже так хотел... Но все, что я на данный момент могу, это рожать одну улыбку за другой с таким усилием, что у меня начинает сводить челюсть. Не удивлюсь, если со стороны выгляжу как человек, страдающий от страшного запора. Жена Дениса не входит в наш коллектив, потому с ней вести беседу мне как-то проще. Она вежливая и милая. Я закидываю удочку на тему сериалов, которые так люблю, и замечаю, как глаза ее загораются. Следующие сорок минут, пока мы херачим по колдобинам в говножуйск местного разлива, беседую я исключительно с ней. Несколько раз меня пытаются втянуть в спор о том, какой поставщик в нашем городе надежнее, но я лишь отмахиваюсь. Я в отпуске, черт вас подери! И если между поставщиками нет сексуального напряжения, я о них говорить не желаю!

Лишь после того, как автобусы останавливаются и я вместе с толпой коллег и других гостей выхожу на грязную площадку, нам рассказывают, в чем же прикол данного мероприятия. Оказывается, основная свадьба прошла вчера. Роспись, ресторан, красивые поздравления — все это было вчера. Сегодня же второй день свадьбы, который молодые решили провести с пометкой «звездец». Они намеренно заказали самого хабалистого тамаду из возможных, пообещали роскошный список дебильнейших конкурсов, а на стол выставили столько самогона, что его бы хватило на то, чтобы спился маленький город. Новоиспеченные муж и жена наказали родне притащить на этот прикол всех, кого не лень. Потому народу пиздец. Некоторых гостей предупредили, на какой цирк «Шапито» их зовут, но большинство о комичности мероприятия слышат впервые, потому мужчины погрязают начищенными туфлями в грязи, женщины — пачкают каблуки в траве. А все потому, что высаживают нас посреди поля. Буквально. Поле заминировано коровьими лепехами диаметром метр на метр. Ладно, преувеличиваю. Чуть поменьше. Девяносто на девяносто. Кто-то обсуждает оригинальность идеи, кто-то пытается разузнать, где раздобыть обещанный самогон, кто-то (как я) ворчит под нос, что на такое дерьмо не подписывался. Что ж... Все так же посреди поля выставлен длиннющий стол, который успели накрыть. Мне не очень нравится близость столов к коровьему навозу, но кто меня спрашивал, верно? Первые дорвавшиеся до самогона счастливцы вливают в себя по дозе настроения и тут же оценивают мероприятие по достоинству: от одной звезды оно резко поднимается до уверенных четырех. Я оказываюсь в списке угостившихся горячительным одним из последних. Горло горит. Глаза наливаются слезами. Но в душе воцаряется временное затишье. Я оглядываюсь по сторонам и понимаю, что идея празднования на солнцепеке посреди поля без единого тенька — не так уж и плоха. Вот сейчас еще пару рюмок хряпну и вообще посчитаю мероприятие отпадным.

На часах, меж тем, значатся девять утра...

Артём

Так как на даче мы с отцом в гордом одиночестве, работа распределяется между нами поровну: рабовладелец руководит, я делаю все остальное. Сперва разбираю гору изгнивших досок, которые остались еще от старого забора. Их у нас в углу участка больше, чем говна за баней. Тысячу лет назад отец с пеной у рта уверял, что выбрасывать их никак нельзя. «Они ж почти новые! Пригодятся!» Сперва по плану им следовало обрести вторую жизнь в виде миниатюрных заборчиков вокруг отдельных грядок, но оказалось, что силой мысли доски не распилить и с помощью телекинеза в землю их не воткнуть. Надо неплохо так подзаебаться. А отец мой, хоть и не такой распиздяй, как я или Саня, но все же Майский. Работа, которую можно не работать, сделана не будет, если вы понимаете, о чем я. Тщательно все обдумав, отец решил, что маленькие самодельные заборчики на хер нам не сдались и вообще только порежут участок и испортят общий вид. Вторым назначением деревяшек стала растопка костра. Но для этого их следовало держать в сухом месте или хотя бы накрывать плёнкой от дождя и снега, чего отец также делать не захотел. Не забываем: придуманная нами самими работа не является обязательной! Короче, отец довел эти доски до состояния, когда без слез на них взглянуть бы уже не получилось. Учитывая, сколько лет мы делали новый забор (и делали бы еще столько же, если бы не Дитрих), от деревяшек за годы осталась сплошная склизкая труха, изъеденная всякой неприятной живностью и воняющая так, что ими можно приводить в сознание упавших в обморок людей. Два часа ковыряния в этом непотребстве — такое себе начало утра, но куда деваться. Пока я собираю все это в большие мешки, которые затем мне следует отвезти на свалку, отец сидит на солнышке и то и дело потягивает сигаретку-другую. Периодически он вкидывает в воздух рандомные факты, на которые я автоматически угукаю. Например, теперь я знаю, что Петрович двумя дачами левее все никак не уберет со своего участка полудохлую яблоню, хотя отец по-дружески уже раз пятьдесят советовал ему спилить ее к чертям собачьим.

— Его яблоня. Что хочет, то и делает, — бормочу я себе под нос, а отец только отмахивается.

— Ты всегда на чьей угодно стороне, только бы не на моей! — заявляет он.

И это частично правда. Но я же не виноват, что отец мой жутко вредный! И любитель поучить других людей жизни. Мне скоро сорок, а он до сих пор читает мне нотации, как будто нет и пятнадцати. Впрочем, свои пытки я выдерживаю миролюбиво и с отцом спорить не берусь. В конце концов, в некотором роде я до конца жизни останусь для него нерадивым дитем, по малолетству повесившим на родителей незапланированного внука. Но когда такие же психологические издевательства отец пытается распространить на окружающих людей, приходится вмешиваться. Я отцовские пытки заслужил, но в чем повинен бедолага Петрович?

— Я на твоей стороне, когда ты прав, — усмехаюсь я, за что получаю по башке грязным полотенцем. Впрочем, батька отходчивый, поворчит и остынет. Через полчаса он уже вновь берется делиться со мной информацией, которая совершенно мне неинтересна. Я бы предпочел послушать радио, но останавливать отца не рискую, иначе в следующий раз вместо полотенца может оказаться и что-то потяжелее. Хотя времена драк давно ушли. Вот по малолетству любил я довести отца до греха. Интересное было время. Сложное. Зато есть что вспомнить. Помню, как-то батек застал меня за пробой наркоты, которую приволокли мои сомнительные дружки. Он мне тогда ребро сломал в назидание, чтоб я не забывал, что не следует тянуть в рот что попало. За этот жизненный урок я до сих пор благодарен. Все друзья из той компании давно умерли. Один я живой и с давно сросшимся ребром. Еще, помню, напились как-то с друзьями и поехали на машине друга колесить по городу. В результате въехали в столб. Водила сразу в морг. Парочка человек в больницу. Я отделался испугом, но позже в больницу все равно приковылял, потому что рука у бати всегда была тяжелой. Девяностые, хули. В те времена творить подобное казалось нормой. Не уверен, что на меня бы подействовали те методы воспитания, которые практикуются теперь. А вот отцовский авторитет неплохо работал. Но я рад, что молодёжь сейчас куда более вдумчивая и менее отвязная. И про последствия наркотиков прекрасно знают, и про опасность садиться за руль пьяными. Потому, наверное, и методы воспитания куда адекватнее.

— ...Филипповых, кстати, помнишь? — нескончаемый поток информации сливается со стрекотом кузнечиков и чириканьем птиц. Сейчас меня отец слегка раздражает, но когда его не станет, я буду вспоминать такие дни с улыбкой. Жгучее солнце, запах сухой травы и свежезаваренного чая из листьев смородины и нескончаемая отцовская болтовня. Негативным эмоциям в такие моменты места нет. Серьезно, надо ценить каждый день, проведенный со своими стариками. Я уже потерял мать, потому слишком хорошо знаю, о чем говорю. Сколько между мной и мамой было дрязг и этих классических фраз из разряда «Вырастешь и поймешь» или «Пока я кормлю и пою тебя, ты должен мне подчиняться!» Такими фразами, конечно, и батя грешил, но мать чаще. Я страшно злился на них, считал, что родители пытаются отнять у меня свободу выбора и будто бы ничегошеньки они в жизни не понимают. В отличие от меня, пиздюка малолетнего. А потом у меня появился ребенок, и я внезапно понял, откуда ноги растут. По большей части из страха за своего наивного отпрыска. Но это в случае если ты адекватный родитель. А ведь есть еще тьма неадекватных, которые за наигранным волнением прячут элементарные садистские наклонности или что похуже.

Рак забрал маму слишком рано. Помню, сперва я на нее почему-то злился. Будто бы она умерла назло мне. Бред несусветный, но что было, то было. Потом ходил в таком странном состоянии, будто бы матери у меня никогда и не было, и я просто ее нафантазировал. Этот период длился недолго, но, помнится, очень меня пугал. А затем пришло время ностальгии. И если в последние годы жизни матери я все больше фокусировался на негативных эпизодах с ее участием, после ее смерти внезапно в голову полез ворох позитивных. И оказалось, что она делала для меня столько всего, за что благодарить ее следовало до самой старости. Моей старости. Увы, жизнь распорядилась иначе.

— Ну помню, — вздыхаю я, вспоминая мамину подругу и ее супруга. Филипповых в последний раз я видел классе в пятом. Их дочь на тот момент поступала в университет, и они приходили к маме о чем-то пошушукаться. Молодая студентка смотрела на меня из-под длинных ресниц с отрешенностью, пока я, только-только начавший интересоваться девочками, вертелся вокруг нее в надежде попялиться на ее грудь.

— У них в семье трагедия, — заявляет отец, но сильно расстроенным не выглядит, значит, никто не умер. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Что за трагедия? — спрашиваю я без интереса.

— Внучка их младшая заявила, что предпочитает других девочек. Лесбиянка, то бишь. Или как оно там? — бормочет батя, а у меня внутри все разом холодеет. — Молодое поколение — сплошная катастрофа. Избалованные, изнеженные, уже не знают, как еще себя развлечь. В наше время такого не было! — продолжает он с жаром.

— Люди с нетрадиционной ориентацией всегда были и всегда будут, — парирую я, пытаясь сосредоточиться на склизких досках. Когда отец берется рассуждать на подобные темы, я обычно стараюсь соскочить, но на этот раз во мне начинает разгораться маленькое пламя праведного гнева.

— В мое время не было! — настаивает батя.

— В твое время и секса не было. Но как же тогда я на свет появился? Из пробирки? — я стараюсь сделать тон мягче, чтобы отец не заметил, как я злюсь. Батька лишь отмахивается. Говорит что-то про моду и нынешний упадок. Я с ним согласен лишь отчасти. Предполагаю, что всегда был, есть и будет процент людей, которым просто стало «любопытно». Еще существуют «сильно восприимчивые» индивиды, которые предпочтут верить каждому слову, льющемуся с телеэкрана или монитора, нежели будут напрягаться и развивать критическое мышление. Этим скажешь, что хорошо быть геями, станут геями, скажешь, что неплохо бы стать снова гетеро, и переобуются налету. Короче, будут мотыляться по трендам, как говно в проруби. И этих людей может становиться больше или меньше в зависимости от времени и доступности информации. Но в основном люди просто пытаются быть счастливыми, и я считаю, что никто не вправе мешать им достигать подобных целей.

Отцу не нравится мое предположение о пробирке, и он что-то ворчит себе под нос, а затем неожиданно выдает:

— Если бы Саня связался с пацаном, я бы его высек! — заявляет он, и я невольно клацаю зубами. Я че-то не понял? Полнолуние аль ретроградный Меркурий? С хуя ли у всех вокруг резко пошел крен на тему ориентации?! То бывшая моя заявляется и порет какую-то хуйню прикола ради, то вожжа попадает под хвост отца. Хорошо, что Саня в городе, иначе еще одного удара за такой короткий период времени он бы мог и не пережить. Сын деда обожает. Да и отец мой на самом деле во внуке души не чает. Но трения между поколениями не обошли стороной и их.

— Не пори горячку. Никого бы ты не высек, — хмурюсь я, отвлекаясь от мусора. Чтобы подчеркнуть сказанное, выпрямляюсь и смотрю отцу в глаза. — Это мой сын. Его воспитание на моих плечах. Ты уже парочку раз высек меня. И как, сильно помогло? — фыркаю я, кажется, впервые в жизни припоминая те единичные эпизоды нетерпения отца, которые сам же считаю достаточно справедливыми. В основном. Будучи подростком, я был тем еще мудаком. Да и в двадцать плюс разумностью не отличался. Частенько делал то, за что сейчас и сам бы вставил себе хорошеньких пиздюлей. Но Саня — дело другое. Мой золотой ребенок не заслужил, чтобы кто-то даже предполагал возможность насилия над ним.

— Ты вообще не поддавался контролю! — тут же ощетинивается отец.

— И это правда. Но то я. Саня к моим косякам отношения не имеет. Он ни одной моей ошибки не повторил. Потому даже не думай когда-нибудь поднять на него руку.

— Да я же просто... Это к слову пришлось! — ярится отец. — Чего ты всерьез-то каждую фразу воспринимаешь? — резко идет он на попятную. — Я рассуждал теоретически! Мы оба знаем, что с нашим мальчиком все в порядке.

Здесь ты прав. Саня встречается с парнем, и все с ним в полном порядке, это верно.

— Ага. И это никак не связано с его личной жизнью. Он взрослый парень и сам решит, с кем ему жить и с кем спать, — настаиваю я на своем.

— Вот из-за таких родителей дети и отбиваются от рук! — зло выдыхает отец. — Все ему всегда позволяешь. В жопу дуешь! Доиграешься, Артем, он и правда тебе не невесту приведет на порог, а жениха!

— Заебись! Меня лично все устраивает! — срываюсь я. — Приведет, и дальше что? Откажешься от него? На улицу выгонишь, перед этим хорошенько отхлестав чем потяжелее? Поставишь под угрозу жизнь человека, которого столько лет растил, лишь из-за его предпочтений?! — рычу я, а перед глазами встает картинка с прошлого декабря, когда Дитрих топтался у нас на пороге с синяками, от которых лично у меня кровь в венах стыла. Я и тогда не понимал, и сейчас не понимаю, как такое можно сотворить с собственным ребенком. Да, бывают исключения, когда твое дитятко совершает такое, чего простить никак нельзя. Не стану оглашать вслух те жуткие истории, что иногда доходят до моих ушей. Но у таких вот ублюдков родители почему-то до последнего их защищают, даже когда их тычут носом в неопровержимые доказательства. «Если мой сын и делал котлеты из соседей, то только по незнанию!» И смех и грех. Порой за малолетнего насильника и убийцу родители горой, а окажись в семье лесбиянка, так это сразу нарекают не иначе, чем трагедией.

Батя пытается что-то высказать мне в пику. Я не уступаю. И вот в мирном прибежище Майских наступает коллапсирующий хаос. У нас это случается редко, но ой как метко. В конце концов, раскрасневшийся от ярости отец уходит в домик, громко хлопнув дверью. Через пару минут он выходит на улицу, уже переодетый в городскую одежду. Ни слова, не обронив в мою сторону, батя шлепает к своей машине. Тут моя злость начинает перемежаться с тревогой. Блядь. Батя, конечно, не развалина древняя, но хронические проблемы со здоровьем присутствуют. Что, если он сейчас за руль сядет, а у него сердце прихватит? Или инсульт ебнет?! Ярость стихает, будто ее и не было. Зато тревога ширится и заполняет меня собой до основания.

— Пап! — зову я его, выбегая за забор. Отец уже размещается за рулем. Он кидает на меня хмурый взгляд из-под густых бровей:

— Позже поговорим, — выдает он тихо, но четко. — Сейчас мы оба к конструктивному диалогу не готовы, — с этими словами он жмет на педаль газа.

Доигрался хуй на скрипке: очень музыку любил. Кто меня за язык тянул, спрашивается. Я что, не мог, как обычно, угукнуть и забыть о сказанном отцом, как о страшном сне? А с другой стороны, его за язык тоже никто не тянул. На хуя сына-то приплетать? Сидит тут, царь медной горы, рассуждает, что бы сделал с внуком, будь у него неправильная ориентация. Я вновь начинаю злиться, при этом не переставая переживать насчет здоровья отца, потому первым делом ухожу в домик, нахожу свой телефон и набираю Настасью Леонидовну. Женщина берет трубку со второго гудка, и сперва в ее голосе слышится тревога, но лишь я рассказываю ей о случившейся ссоре, медленно выдыхает:

— Не обращай ты на него внимания, — советует она. — Ты ведь знаешь, что мы на неделе летим в Санкт-Петербург?

— Отец упоминал.

— А он упоминал, что, оказывается, до одури боится самолетов?

Здесь я зависаю. Сей факт слышу впервые в жизни.

— Нет.

— Для меня это тоже стало открытием, — смеется Настасья Леонидовна. — Я лишь недавно поняла. Билеты мы купили давненько, но чем ближе полет, тем нервнее он становится. А в последние две недели в него будто бес вселился. Такой брюзга — кошмар! Он у нас и так вредина, а тут окончательно распоясался. Потому не обращай на старого дурака внимания. Из Петербурга приедет как новенький. А прямо сейчас лучше под руку ему не попадаться, а то совсем распсихуется. Тогда отпуск придется проводить в больнице, а не в культурной столице.

Поздновато вы меня об этом предупредили, Настасья Леонидовна! Могли бы и загодя позвонить, да на ушко шепнуть об уровне батькиной неадекватности! И все же я немного успокаиваюсь. Личные страхи отца, конечно, не дают ему право транслировать ахинею, но остроту его рассуждений хотя бы частично можно списать на стресс. К счастью ли, к горю ли, но это не первая наша с батей ссора, чтобы так переживать. Так что я делаю глубокий вдох, заставляя свою тревожность умолкнуть. Помиримся, и все будет как прежде.

Попрощавшись с Настасьей Леонидовной, я было откладываю телефон в сторону, но замечаю, что на часах значится третий час дня, а от Шурика ни слуху ни духу. Я почему-то был уверен, что он в течение дня обязательно напишет мне минимум парочку полных ярости сообщений, а может, даже позвонит. Но меня не встречают ни пропущенные звонки, ни смс-сообщения. Полный информационный штиль.

«Ну что? Как там свадьба?» — печатаю я, не надеясь на быстрый ответ. Но он приходит незамедлительно. В нем всего одно слово: «Пиздец».

Шурик

Пиздец. Какой же, мать вашу, пиздец! Четверть гостей успевает надегустироваться самогона до просветления (свинского состояния) еще к обеду (не без помощи свадебного тамады). Теперь эти полумертвые тела ползают по дальней части поля, попеременно выкрикивая какую-то херню. В основном это мои коллеги мужского пола, но затесались в их пьяном кружке и пара дамочек, лихо скачущих по высокой траве в пугающе коротких юбках. Одну девушку я не знаю, а вот вторая — Зоя Михайловна — наш главбух — из тех немногих, кто на свадьбу поехал без лишних уговоров. И теперь понятно, почему. Оказывается, Зоя Михайловна не дура выпить. Ей за пятьдесят, и одного её тяжелого взгляда достаточно для того, чтобы мое очко сузилось до размера молекулы. Сегодня обычно строгая дама неожиданно весела и добра. Жаль, не может стоять на ногах, но ползает пиздец как быстро. Не отстает от нее какой-то парень лет двадцати пяти, который тоже в зюзю пьяный. Молодой герой-любовник весьма настырно ползает за Зоей Михайловной, стараясь с ней флиртовать. Он даже с цветами (в зубах), которые успел насобирать на этой же самой полянке. Мне от такого мракобесия аж плохо.

Наблюдаю за этим пиздецом только вполглаза, все остальное внимание предпочитая отдавать ведущему. Этот тип — явно профессионал своего дела. «Хороший тамада и конкурсы интересные» — это про него. Не удивлюсь, если фраза была впервые произнесена именно в его адрес. Лысый мужик в отвратительных шортах до колен, в натянутых на носки сандалиях и цветной рубашке, заправленной в трусы, выглядит как насмешка над человечеством. Я понимаю, что мужик оделся так специально и в этой своей неземной всратости он неебически хорош, а на глазах все равно наворачиваются слезы боли и ужаса.

Конкурсы и того хлеще. Каждый из них — моя личная психологическая травма, которую позже мне придется прорабатывать годами. Прямо сейчас, впрочем, мне весело. Я на самогон не налегаю, но чутка приголубливаю чисто, чтобы не поехать крышей. Я достаточно трезв, чтобы порицать ползающих или валяющихся на земле гостей, но и достаточно пьян, чтобы воспринимать новый призыв тамады на участие в конкурсе с улыбкой, а не воплями ужаса. Короче, я навеселе, но старательно держу себя в руках.

За эти полдня мы уже успели поиграть в «налил, выпил, закусил», когда тамада разбивает нас на команды, а затем мы наперегонки пытаемся умять предназначенные нам угощения, состоящие из бутылки самогона и тарелки с солеными огурцами. Первый участник открывает бутылку с алкоголем, второй — наливает водку в стакан, третий — залпом ее выпивает, а четвертый — закусывает огурчиком. И так по кругу. К концу конкурса четверть гостей оказывается истреблена. Это те самые люди, что теперь передвигаются по полю исключительно на карачках.

После этого гостям предлагают сыграть в, господи боже, «кукушку». Ведущий разбивает гостей на пары «девушка-парень», после чего девушку ставят на два стула, а приставленного к ней парня начинают раскачивать другие мужики. Парню следует пролететь между ног девушки, будучи лицом вверх, и сказать «ку-ку». Женщин, к счастью, оказывается меньше, чем мужчин, потому мне, спасибо всем святым, спутница не достается. Участие в этой вакханалии, соответственно, обходит меня стороной. Огорченный вздох, который я репетировал для шефа, все же пригождается! Зато следующий конкурс вниманием не обделяет и меня. Пока молодые покатываются со смеху, во всеуслышание признавая, что более добротного дерьма в жизни не видели, солнце нещадно обжаривает гостей до золотистой корочки, а самогона становится всё меньше, тамада предлагает нам сыграть в «перекати яйцо». Название говорит само за себя. Мне оно сразу не нравится. В еще меньший восторг я прихожу, когда меня делают одной из центральных фигур дурацкого состязания. Раньше я наивно полагал, что конкурсы существуют для развлечения гостей. Теперь понимаю, что все это бред сивой кобылы. На самом деле они нужны для того, чтобы ставить всех вокруг в неловкое положение. Я, как и другие участники мужского пола, взбираюсь на стул. Напротив меня материализуется совсем юная девушка. Судя по приколотому к ее ярко-зеленому сарафану миниатюрному букетику цветов, она подружка невесты. Весьма милая. И весьма пьяная. И ее близость к моей ширинке страшно меня напрягает. Из приволоченных огромных колонок тем временем на все поле играет всем знакомый трек:

...Водил меня Серёга

...На выставку Ван Гога.

...Там было тёлок много,

...И нервы как канат.

Это мои нервы как канат. Каждый новый конкурс может оказаться для моей нервной системы последним!

— Правила просты и невинны! — заливает тамада, и по его тону я четко понимаю, что ничего простого и невинного в происходящем найти не удастся. — Каждой из участниц я выдам по яйцу. Его вам необходимо без помощи рук перекатить из левой штанины вашего мужчины в правую! — сообщает он торжественно. Я невольно морщусь. Некоторые женщины брезгливо фыркают и отказываются. Но не моя пара.

...В партере «Мариинки»

...Все поняли блондинки

...Я прима, без пизды.

У моей примы-без-пизды в венах самогон, а в глазах огонь. Она намерена не просто участвовать. Я вижу, она настроена на победу.

Мама, роди меня обратно.

Прежде чем я беру яйца в руки (свои, а не те, что раздает ведущий) и громогласно заявляю, что участвовать в этом непотребстве не собираюсь, девушка запихивает в мою штанину яйцо и ждет отмашки тамады. Следует ли мне напомнить, что штаны мне в некоторых местах узковаты, так как из-за чертового Майского я наел бока?! И не только бока?! И потому я без понятия, как азартная особа собирается протискивать яйцо через те территории, где места ему просто нет?! Да еще и без помощи рук?!

...На лабутенах, нах

...И в ахуительных штанах!

Но тамада орет: «На старт!» — и я невольно напрягаюсь. Тамада орет: «Внимание!», поднимая руку над головой, и я шумно сглатываю, стремительно трезвея. «МАРШ!» — раздается на все поле, и я задерживаю дыхание. Особа действует агрессивно, но упрямо. Я злюсь, но меня начинает пробивать на смех, потому что... щекотно. Блядь, а что будет, когда она доберется до паха? Как я вообще встрял в это говно? Я уже не уверен, что желанная премия стоит таких усилий. Да и мой шеф на самом деле не такой уж гнилой тип, чтобы лишать меня заслуженной доплаты лишь потому, что мне не захотелось ехать в поле! Но на дачу с Майским мне хотелось ехать еще меньше. Как бы я ни любил отца Артема и его мачеху, мне всегда в их компании неловко. Чувствую себя лжецом.

...На лабутенах, нах

...И в ахуительных штанах!

Девушка уже преодолевает мое колено. Какая ловкая. Но впереди самое сложное. Мои брюки начинают сужаться, облепляя подросшие ляжки. С каждым движением девушка чувствует все большее сопротивление ткани. Штаны не желают пропускать к моему паху лишнее яйцо. Спасибо самогону, иначе я бы уже орал как больной или... не знаю... разрыдался, чувствуя себя униженным. Может мне почаще выпивать? Легкое опьянение явно идет мне на пользу.

Яйцо стремительно поднимается. Вокруг стоит жуткий гул. Помимо участников, имеются и зрители. За одну пару болеют особенно рьяно. Я скашиваю взгляд и замечаю Дениса с женой. И вы туда же?! Господи! Яйцо уже холодит верх ляжки. Брюки разве что не скрипят от тесноты. Я хочу, чтобы все это поскорее закончилось, и кто-то сверху, видимо, слышит мои молитвы. Вот только этот кто-то проблему мою решает весьма оригинально. Слышится хруст, а затем я ощущаю между ног склизкую влагу. Всего на мгновение у меня в голове мелькает ужасающая мысль: меня зверски ранили и надо срочно вызывать в эту глухомань скорую помощь! Еще через секунду я понимаю, что не ощущаю боли, а значит, все не так уж и плохо. Я медленно опускаю взгляд и вижу, как у меня по брюкам растекается мерзкое пятно. Яйцо оказалось сырым. Ёб вашу мать!

...На лабутенах, нах

...И в ахуительных штанах!

Тамада заявляет, что мы исключены. Азартная девушка берется спорить, я же пялюсь на свои штаны. Какого хрена? Что мне теперь прикажете делать? Я же выгляжу так, будто обоссался. И вы хотите, чтобы я проходил так до вечера? Фотографии выйдут блеск. А фотографов на этой вакханалии, кстати говоря, сразу несколько. Но фотографии они делают исключительно на мыльницы. Шика девяностых молодые решили придерживаться и здесь.

— Я не могу так ходить, — заявляю я хорошо поддатому шефу, тыча на свою ширинку. Тот лишь закатывается хохотом и отмахивается от меня. Я злюсь и думаю, что мне теперь делать, когда кто-то случайно задевает меня плечом. Да, блядь, я из тех людей, которые даже на широком поле найдут с кем столкнуться. Я теряю равновесие и стремительно лечу на землю. Вовремя выставляю руки вперед, потому падение оказывается почти мягким. Вот только до ушей моих доносится хруст не выдерживающей давления ткани. И доносится он подозрительно близко.

...На лабутенах, нах

...И в ахуительных штанах!

Я не на лабутенах. И мои ахуительные штаны, судя по неожиданной свободе и прохладе, скользящей по бедрам, только что порвались (Сука, Майский, это ты во всем виноват!) по шву в районе моего несчастного жирного зада.

...На выставке Ван Гога

...Я главный экспонат.

Эта песня когда-нибудь закончится?! Ее крутят подряд уже раз десятый. Не иначе диджей накидался самогона и валяется где-то на поле. Судя по блаженному выражению лица молодой жены и хозяйки праздника, ей этот трек очень нравится, а значит, возможно, нам суждено слушать его до глубокой ночи. Не самая новая песня. И клип из нее всплывает у меня в голове непозволительно поздно. Там главная героиня оказывается в таком же неловком положении, как я сейчас. Сука, вселенная же меня предупреждала!

Ну что, Майский. Сегодня я твой главный экспонат.

Не знаю, виноват самогон, нервное напряжение или чувство унижения, которое переливается через край чаши моего терпения, но я начинаю истерически смеяться. Люди вокруг вторят мне и с удовольствием гогочут то ли со мной, то ли надо мной. Кто-то подхватывает меня за локти и поднимает на ноги. Теперь я с мерзким пятном у паха и дырой на жопе. Лучше быть уже не может.

— Александр, вы как? — спрашивает парень из соседнего отдела, что помог мне принять вертикальное положение.

— Ой, как брючки жалко, — тяжело вздыхает жена моего шефа, оказавшись по другую от меня сторону. — Во что же нам вас переодеть?

И тут появляется тамада. Дьявол с микрофоном широко улыбается, и я чую, мне пизда.

— А я знаю, во что! — сообщает ведущий с жутковатым блеском в глазах. — Как раз подходит время для импровизированного сценического выступления!

О нет. Только не импровизированные сценические выступления!

...На лабутенах, нах

...И в ахуительных штанах!

Но жена шефа, активно кивая, уже берет меня под руку и настойчиво волочит к одной из палаток, каким-то волшебным образом выросших на широком поле. Оказывается, все не так уж у них и не продуманно, как я посчитал изначально. Тот стол, что встретил нас рано утром — фуршетный. Хотя я бы скорее назвал его самогонным. Позже на этом поле подобно грибам после дождя появляются десятки палаток. Шеф с толпой помощников приволакивает огромный стол, музыкальные колонки, свет на вечер, гору украшений, и место празднества из просто колхозного превращается в колхозный шик. На соседнем поле пасутся коровы. А впереди метрах в пятистах небольшая лесополоса. Если перейти через нее, попадаешь в село, где у шефа добротный летний дом. Главная достопримечательность этого дома на сегодняшний день — туалет. Всего километр хода и можешь насладиться благами цивилизации. Если успеешь добежать. Но меня тащат к локации поближе. Палатка оказывается прибежищем всяческого маскарадного барахла. Учитывая, что актеров я на километры вокруг не узреваю, весь этот ужас походу припасен для любимых гостей. Боже мой, эта пытка когда-нибудь закончится?! А до ушей упрямо доносится:

...На лабутенах, нах

...И в ахуительных штанах!

И в этот момент мне пишет Майский. На его дурацкий вопрос я отправляю вполне себе емкий ответ, после чего приходит новое сообщение:

«Хочешь, я тебя заберу?»

Хочу. Но нельзя. Не хочу, чтобы затем меня расспрашивали, что за мужик приехал за мной в эту пердь мира. Хотя мы-то с Майским уже поняли, что друг от друга будем находиться не так уж и далеко. Его дачный массив совсем рядом. Но другим этого не объяснишь.

«Не надо», — пишу я коротко и почти тут же жалею об этом сообщении, потому что помощники тамады демонстрируют мне и паре других гостей наряды, которые для нас подобрали... И мне становится плохо.

Артем

Солнце медленно кренится к горизонту, когда я сбрасываю с себя наряд сельского бродяги и натягиваю костюм бродяги городского. Сажусь в машину, размышляя о том, не звякнуть ли Шурику, а то на последние мои сообщения он так и не ответил. Я понял, что свадьба там из разряда «пиздец рулю, потухли фары», но я не отказался бы от подробностей. Надеюсь, молчание Миронов хранит в связи с отличным времяпрепровождением, а не потому, что что-то случилось. Завожу мотор и, прежде чем двигаться с места, привычно тянусь к пачке сигарет. Прикуриваю как раз в момент, когда телефон содрогается от входящего звонка. Саня. Беру трубку и слышу тихое шипение Дитриха:

— Прекрати! — выдыхает он, стараясь быть тихим, но звучит при этом пронзительно громко. — Неудобно же!

— Неудобно, Александр, щи пиздой хлебать. А все остальное удобно, — сообщаю я меланхолично. После ссоры с отцом и приступа ярости меня так же резко накрывает апатия. На яркие эмоции пороха будто бы не остается. — Что у вас там приключилось?

— Пап, привет! — слышу я родную кровиночку. — Такой вопрос: ты же бывал в гей-клубе нашего города?

Хо-хо-хо...

— Допустим, — хмурюсь я. У меня все еще свежи воспоминания о том, как зимой я вытаскивал из этого самого гей-клуба зарёванного Шурика. Не очень я доверяю таким заведениям.

— А там есть какой-то дресс-код?

— Не припомню. Но выглядеть прилично не помешает. Все ж общественное место, — на всякий случай уточняю я, затягиваясь. А то знаю я этого оболтуса: попрется в клуб в дачных шлепках и пляжных шортах, юный стиляга. Думаю об этом и невольно усмехаюсь. Боже, да я же сейчас рассуждаю точно так же, как Шурик, когда смотрит на меня.

— Насколько прилично? — деловито осведомляется Саня.

— Как минимум в чистом, — выдыхаю я со смехом, — и глаженом.

Тут же на заднем фоне раздается торжествующее: «А я говорил!». Саня стонет в голос.

— Почему все так зациклены на глажке? — возмущается он. — Саш, оставь мою футболку в покое! Сам справлюсь! Да умею я гладить, прекрати! Для этого дела совсем необязательно оканчивать курсы по переподготовке!

Я от смеха закашливаюсь табачным дымом.

— Решили-таки изучить местную гей-фауну? — интересуюсь я как бы между прочим. Я не привык контролировать Саню, но мне бы хотелось знать, из каких злачных мест, если что, потребуется его забирать. А то в нашем бедовом семействе не один только Шурик любит находить приключения на задницу. Мой сына тоже этим грешит с завидным постоянством.

— Да тут подружая Дитриха в город приехала. И чета у нее на личном фронте говнище полное. Решили ее в гей-клуб сводить. Может, подцепит кого.

— Главное, чтобы не лобковых вшей, — фыркаю я, не одобряя таких сомнительных связей, но и не смея кому-то что-то запрещать. Сам-то я в свое время цеплял штуки и похлеще. Не каждый опыт можно передать словами. Иной раз человек должен сам оступиться, чтобы усвоить урок.

— Обижаешь. Мы будем держать ситуацию под контролем, — заверяет меня Саня.

— Значит, идете втроем? — я стараюсь не выказывать тревоги, но тревожусь. Трио из двух парней и одной девушки — не очень надежная компанейская конструкция.

— К нам еще Боря с Гришей присоединятся! — сообщает мне Саня.

— Так, а это кто? — я привык, что заочно знаю всех друзей сына. Кого как зовут, кто с кем спит, кто чем увлекается. Саня сам мне рассказывал об этом с самого детского сада. А я, видимо, так умело изображал большой интерес со своей стороны, что сын делится со мной такими вещами и по сей день. Точнее, делился до недавнего времени. Вот как к Дитриху окончательно переехал, начали появляться информационные дыры. Понимаю, что это логичный исход, не всю же жизнь Саню рядом с собой держать. А все равно немного тоскливо.

— Боря — главный со студзимы. Помнишь, я тебе о нем зимой рассказывал?! — как ни странно, но действительно помню. — А Гриша — мужик его.

— Григорий, — тихо поправляет Саню Дитрих. — Мы с ним не знакомы, — поясняет он громче.

— Это ты с ним не знаком, — усмехается сын и, прежде чем нервный Александр разражается потоком вопросов, выдает: — Дитрих, не надо паники.

У меня будто в голове щелкает рубильник, и я тут же берусь напевать:

— Нет, не надо слов, не надо паники!

— Это мой последний день на Титанике! — тут же подпевает Саня.

— Вот и вся любовь, снимаю батики!

— Это мой последний день на Титанике!!!

— Я для вас шутка, что ли?! — воет Дитрих, а сын лишь ржет в голос.

— Короче, все будет чики-пуки, не переживай, — вещает Саня. — Если не будет похмелья, завтра утром звякну, расскажу кто с кем пососался! Если же будет...

— Сам вечером позвоню, — продолжаю я за сына.

— Да. Было бы круто! Ну все, пап, мы спешим! Горячие девочки ждут не дождутся, когда смогут закинуть свои длинные ножки Танюхе на плечи!

— Саш! — раздается возмущение Дитриха.

— Пока! — не обращая на него внимания, кидает мне сын.

— Пока, — не успеваю я выдохнуть, а по ушам уже бьют гудки окончания разговора. Я усмехаюсь и думаю о том, а не позвонить ли все же Шурику и не узнать ли, как его дела, когда телефон вновь начинает дрожать. И то ли я обладаю экстрасенсорными способностями, то ли стал свидетелем фантастического совпадения, потому что звонит мне Миронов.

— Привет! Ну что, как у вас т... — взяв трубку, бодро выговариваю я.

— Ты на даче? Или уже уехал? — сухо отвечает Миронов вопросами на вопрос. А в голосе его, нарочито спокойном, я легко угадываю еле уловимые нотки истерики.

— Вот собираюсь уезжать, — отвечаю я, уже точно зная, что поеду не домой.

— Меня забрать сможешь? Я кину адрес дома, неподалеку от которого свадьба, — объясняет Миронов сдержанно.

— Не вопрос, приеду, — успокаиваю я Шурика. — Что-то случилось? — рискую я задать вопрос.

— Что-то случилось точно, — рычит Миронов, явно сдерживаясь из последних сил. — Приезжай и забери меня из этого зоопарка, пока я тут кого-нибудь не убил!

Ой-ёй, педаль газа в пол. Пора спасать свадьбу от рыжего хрупкого чудища.

Шурик

Знал, что идея идиотская. Знал, но все равно повелся. И все как обычно покатилось по пизде. Ебучий самогон. Ебучие люди!

Мои рвущиеся штаны для нашего тамады с интересными конкурсами становится провидением. Ведущий заявляет, что это знак судьбы и что именно мне следует отыграть лучшую роль на этом сомнительном празднике жизни. Моего персонажа величают не иначе как Анжелой, и это очень херовый знак. Моя двоюродная сестра — Анжела. В те времена, когда с семьей я еще общался, она постоянно мне жаловалась, что в каждом втором фильме девяностых, где есть проститутка (то есть в девяноста восьми случаях из ста), ее обязательно зовут Анжелой. Сестру это, естественно, бесило. Неожиданная ностальгия по временам, когда моя ориентация еще была тайной, оказывается в самую точку. Анжела, которую мне следует отыграть — королева профурсеток. Но это половина беды. Вторая половина заключается в том, что для отыгрыша недостаточно натянуть на себя парик и криво намалевать губы дешевой красной помадой. Нет. Для потенциальной Анжелы скрупулезно подобрали невероятно харизматичный костюм. Когда пара подружек бывшей невесты не краснея стягивают с меня лишнюю одежду, я пребываю в тихом ахере. Когда на меня натягивают миниатюрное красное платье в облипку с глубоким декольте, которое на мне смотрится комично, я еще в легком непонимании. Как на мне оказываются черные чулки, я вообще, блядь, упускаю момент. Красные каблуки и рыжий парик завершают образ роскошной потасканной жизнью проститутки.

— Я... Э... погодите... — еле-еле лепечу я, взирая в зеркало и вообще себя не узнавая. Меня весьма профессионально красят. Вульгарно донельзя, но все же красиво.

Красиво, блядь.

Больше никогда... НИКОГДА НЕ СТАНУ ПИТЬ САМОГОН!

Я вроде бы не пьяный. По крайней мере, не сильно. Зато до хуя смелый. Миронов, ты правда собираешься рассекать по полю на красных каблуках в платье настолько коротком, что его подол идет вровень с твоими яйцами?!

...И вот я, слегка шатаясь, рассекаю по полю на красных каблуках в платье настолько коротком, что... Передо мной и еще парочкой проституток (другие парни в своих нарядах выглядят более комично, а я прям икона эротизма) стоит непростая задача: разыграть идиотскую сценку с бандитами, сутенерами и дешевыми шлюхами. Сценарий мне кажется пресным, но зрители, наблюдая за нашими потугами, покатываются со смеху. Я заражаюсь общим весельем и тоже смеюсь до икоты. Потом начинается очередная волна омерзительных конкурсов. Жених с невестой (читай: муж с женой), задыхаясь от смеха, умоляют меня походить в амплуа истеричной (мой импровизационный каприз) Анжелы еще самую малость. А мне даже в кайф. Наконец-то могу всласть поистерить и повыносить мозги всем присутствующим мужикам, без страха быть раскрытым! И я выдохну, и народ посмеется. «Все в плюсе!» — думаю я. Да и чего стесняться? К вечеру больше половины гостей умудряются вырядиться кто кем может, так что со стороны мы выглядим как подопечные психдиспансера на выгуле. Я разрешаю себе немного расслабиться. Подливаю в себя еще самогончика и уже почти радуюсь жизни, когда происходит конфуз. Если бы я был потрезвее, я бы раньше понял, чем грозят такие игрища в переодевалки. Но увы... Бывают моменты, когда я позволяю себе резко отупеть. Заканчиваются мои приступы идиотизма обычно хуево. Один из пьяных гостей путает меня с девушкой и смачно шлепает меня по заднице. Я рефлекторно тут же называю его грязной свиньей. Мужик отвечает мне чередой оскорблений. «Чего так вырядилась? Сама виновата! Шлюха ебаная!» — и все в этом духе. А зеваки вокруг ржут, думая, что мы разыгрываем очередную юмореску. Вот только вскоре до пьяного тела доходит, отчего все так гогочут (то есть просекает, что я парень), и тогда мужик резко звереет. Он толкает меня в плечо. Я, злой и храбрый благодаря самогону, в ответ ударяю мужика кулаком в челюсть. Костяшки взрываются болью. Мужик пытается ударить меня в ответ, но теряет равновесие, плюхается на траву и вырубается. Все вокруг никак не могут остановиться ржать. А я будто бы впервые за день прозреваю и осознаю, в каком я оказался положении. Где моя одежда, я не знаю, а если бы и знал, штаны испорчены. Я посреди поля. Из знакомых три с половиной человека. Все в говно. А я сраный скоморох местного разлива в костюме проститутки.

Вот тогда-то я и звоню Тёме.

Артём

...Я себя сделала сама, я никому ничего не должна.

...Отпустила и взлетела...

Такое часто бывает: сперва мы с Саней вспоминаем какую-то песню, а затем она меня преследует еще пару дней к ряду. Она играет из проезжающих машин, в ларьке, где я покупаю сигареты, в шиномонтаже или, как сейчас, из радио.

...Выше к далёким берегам, вопреки шансам и острым волнам.

...Отпустила и пропела...

Я написал Шурику о том, что доехал до места назначения еще минут десять назад. Сообщение он прочитал, но ничего не ответил. Стоит ли снова позвонить? А вдруг что-то случилось?!

«Вы не мой капитан, а я не ваш океан...» — льется из радио, и в этот момент из кустов буквально вываливается стройная рыжая девушка. Из-под неприлично короткого платья виднеются кружева черных чулок. Ну ни хрена ж себе, сказал я себе. Я в жопе вселенной, откуда бы здесь взяться ночной бабочке? Может, это кто-то из гостей брачующихся?

...Нет, не надо слов, не надо паники...

Да попробуй тут не запаниковать, когда особа с низкой социальной ответственностью весьма упрямо движется в сторону моей машины! Нет, я не боюсь дам древней профессии. Чего я боюсь, так это Шурика, который, увидев неподалеку от меня эту дамочку, надумает дум, которых хватит на пять романов и девять повестей! И все они будут посвящены тому, какой я ебаный кобелина. Прошу, мне не нужен новый сезон. Прошлый закончился всего пару недель назад!

...Это мой последний день на Титанике.

Девушка упрямо прется прямиком к машине. Блядь... следовало вырубить фары! Но кто же знал, что я попаду в такую ситуацию?! Миледи, не могли бы вы повернуть в обратную сторону? Очень прошу! У меня ни хуя себе какое ревнивое чудовище в паре и... Так, вы уже слишком близко!

Я жму на кнопку блокировки дверей машины за секунду до того, как наглая дамочка хватается за ручку пассажирской двери и пытается ее открыть. Ебать тебя, Люся! Не знаю, откуда ты вывалилась, но давай-ка заваливайся обратно! То ли пьяная, то ли угашенная чем поинтереснее. В темноте хер разглядишь. Да мне и не надо.

Просто, блядь, съеби к хуям, умоляю!

— Майский! — выдыхает дамочка совсем не дамским голосом. — Ты охуел?! Открой!

Ш...

Шу...

Чё за?

Щелкает разблокировка дверей. Миронов распахивает дверь (Блядь, это реально он!) и я оцениваю его вид свежим взглядом.

— Ебать... — вырывается из меня неосознанное.

— Ни слова, — рычит Миронов, плюхаясь на пассажирское рядом со мной. Мой взгляд сам собой тут же перекочевывает к его ляжкам, которые на данный момент стягивают кружева чулок. Платье настолько короткое, что при сидячем положении практически поднимается до пупка. Ни хуя себе. НИ ХУЯ СЕБЕ!

— Я что-то не понял... Чем это вы там занимались на этой вашей свадьбе? — глухо выдыхаю я, практически приклеенный взглядом к этим сраным чулкам.

— Пили...

Это я понял.

— ...и в конкурсах идиотских участвовали, — рычит Миронов, скрестив руки на груди.

— А ты в результате выиграл или проиграл, раз ходишь в таком виде? — интересуюсь я, а самого начинает аж потряхивать. Ебать. Нет, я все понимаю, нарядись он так для меня. Но меня не устраивает ситуация, при которой на него в этом наряде пялились и другие мужики. Похуй, даже если все там натуралы, хотя очень, сука, я в этом сомневаюсь! НЕТ, БЛЯДЬ, ЭТО ЧЕ, НА ХЕР, ТАКОЕ, БЛЯДЬ? НУ А ХУЛИ НЕ ГОЛЫЙ-ТО СРАЗУ??! АААА?

Сжимаю зубы, чтобы поток огненной ревности не начал выплескиваться из моего рта вместе с кровавой пеной. Терпи, Тёма, а то хуйни нагородишь. Я знаю, что ревность — чувство хуевое. Обычно я с ней успешно справляюсь. Но прямо сейчас на старости лет меня неожиданно накрывает по полной программе.

— Не хочу ничего объяснять, — тем временем заявляет явно трезвеющий Шурик, скрещивая руки на груди и будто бы пытаясь закрыться от моего внимательного взгляда. То ли до него только сейчас доходит, в каком он виде, то ли хуй знает че еще. Перед толпой малознакомых людей, полагаю, ты щеголял в таком виде без зазрения совести, а тут, гляньте, застеснялся?

— Мы так и будем стоять посреди дороги? — продолжает шипеть Миронов. Он то и дело тянется к подолу неебически короткого платья, пытается его одернуть вниз и закрыть хотя бы часть ляжек, но ни хуя у него не выходит. Чем больше усилий он прилагает для того, чтобы закрыться, тем сильнее упрямая ткань платья стремится вверх, давая мне возможность лицезреть уже не только кружева силиконовых резинок чулок, но и полоску голой кожи над ними. И вот эти пара сантиметров обнажения давят на мою и без того расшатанную психику похуже порнухи, случайно включенной в пятнадцать лет. Кровь закипает моментально и устремляется далеко не к мозгу. И без того мыслящий далеко не как гений, прямо сейчас я в шаге от того, чтобы разучиться говорить.

Машина вопреки шквалу бурлящих во мне страстей срывается с места. Нервно барабаню пальцами по рулю, старательно вглядываясь в проселочную дорогу. Дневная духота не уходит даже после захода солнца. Воздух горячий и тягучий. На моем лбу выступает испарина даже от минимальных движений. Далеко впереди вижу змеящуюся полоску света — это освещенная трасса, до которой по колдобинам и буеракам еще катить и катить. Я правда пытаюсь сосредоточиться сугубо на маячащем впереди, кусками выхватываемым фарами пейзаже, но взгляд то и дело стремится обратно к чертовым черным чулкам на чертовых бледных ногах. А почему мне раньше никто не намекнул, как Шурику идут подобные элементы одежды?

— Какой-то ты тихий, — неожиданно выдает Шурик. А ты вниз глянь. Хуй у меня зато пиздец громкий. Одно неверное движение, и ширинка на моих шортах треснет!

В плавной речи Миронова буква «т» по произношению подозрительно напоминает «ц», что выдает его истинный уровень опьянения. Шурик вообще странный предмет, он вроде бы пьяный, а вроде и нет. Часто за ним замечал это непонятное пограничное состояние. Вот я либо пьяный, либо трезвый. Третьего не дано. Миронов же зачастую и ходит прямо, и мысли выражает четко, и только вот эта «т» в виде «ц» подчеркивает, что на самом деле стоило бы держать ухо востро, потому что в любую секунду Шурик может вычудить нечто такое, на что способен лишь в жопу пьяный человек.

Не успеваю подумать об этом, как чувствую руку Шурика на своем правом колене.

Так.

Я читал «Худеющего» Стивена Кинга, потому таких игрищ не одобряю!

— Даже не спросишь, как прошла свадьба? — в тоне Миронова появляется лукавство, но это не значит, что через мгновение он не попытается оторвать мне башку.

Как-как. Охуенно, судя по твоему блядушному виду.

— Так ты, вроде, все что хотел, уже рассказал, — я стараюсь говорить ровно, но фраза все равно цедится сквозь зубы, выдавая мое недовольство. Рука Шурика ползет выше. Малыш, я за любой кипиш, но если, сука, ты полезешь мне в штаны, пока я за рулем, я тебе спасибо за такие приколы не скажу.

— А че это ты на меня рычишь?

О, блядь, начинается. Кайф. Люблю-обожаю. И походу я все еще слегка на взводе после ссоры с отцом. Или из-за слишком короткого платья Шурика. Или из-за всего и сразу!

— Ничего я не... Дома поговорим, — выдыхаю я, понимая, что спорить в дороге себе дороже. Еще не хватало под оглушительные вопли Миронова насмерть вкатить в ближайшее дерево. Нет-нет-нет, все разговоры в комфортной обстановке и никак иначе. К тому же по приезде я однозначно успею поостыть. Собраться с мыслями мне не помешает, а то из меня так и норовит зафонтанировать смесь злости и недовольства.

— Почему не сейчас? — интересуется Шурик невинно, при этом пододвигая свою цепкую руку к моему паху. Он то ли не чувствует моего дурного настроения, то ли ему просто наплевать.

— Потому что не сейчас, — рычу я, убирая от себя руку Миронова, возможно, чуть грубее, чем стоило бы. Шурик тут же поджимает измазанные в вульгарной красной помаде губы, насупливается и отворачивается к окну. Надеюсь, все обиды он возьмется высказывать мне уже после того, как мы доберемся до дома.

Радио продолжает пытаться разряжать обстановку, хотя сейчас любой трек — как мертвому припарка. Сквозь замогильное молчание, трещащие между мной и Шуриком прорывается незнакомый мне кавер на песню «Цунами». Красивый мужской голос превращает обычную попсу во что-то действительно любопытное:

...Ты мне совсем не враг.

...Я прошу, сделай мне навстречу шаг!

Шурик и «шаг навстречу» — это что-то из разряда фантастики. Он предпочитает делать шаги исключительно в противоположную от меня сторону и ждать, когда я возьмусь за ним бегать. Знаете, когда Миронов шагает в мою сторону? Когда хочет потыкать меня палочкой, как спящего медведя.

Я не вижу, но чувствую каждой клеточкой своего тела, что Шурик вот-вот психанет. И мало мне не покажется...

...Мы так хотели, так искали...

...Счастье накрыло, как цунами!

Ну... предположим, не счастье. Как цунами меня накрывает ебаный Мироновский вопль, настолько высокий, что мне приходится проверять, не пошли ли трещинами боковые зеркала. Шурик, без подготовки, берется сыпать обвинениями. Что-то мне припоминает. Что-то явно в накрученном состоянии додумывает. Я, если честно, сильно не вслушиваюсь, предпочитая сосредоточиться на ухабистой дороге. Но пара колких фраз в мой адрес все же ввинчиваются мне в виски и заставляют меня тихо скрипеть зубами. Шурик успокаивается так же быстро, как до того завелся. Замолкает, как я затем понимаю, лишь для того, чтобы перевести дух перед вторым подходом. Миронов при этом истерично трясет гривой искусственных волос, топает как ребенок по дну автомобиля и живо жестикулирует, будто бы итальянец. Все чаще я наблюдаю его средние пальцы, сигнализирующие, в каком направлении мне следовало бы двигаться. Я бешусь все сильнее, при этом, мать вашу, продолжая то и дело пялиться на чулки Шурика. Сука, как бы мне и мысль свою донести, и при этом не разосраться с Мироновым в дерьмину, чтобы мне потом еще и перепало? Сложная задачка, да? Из разряда нерешаемых. А так, знаете, хочется и на елку залезть, и жопу не ободрать.

Подскочив на очередной колдобине и услышав неприятный скрип со стороны машины, я понимаю, что плотина, которая сдерживает все мое недовольство, дает течь.

...Я упрямо подниму глаза навстречу.

...Ты видишь, там бесконечность...

Я вижу бесконечность неадекватности Шурика. И пусть данную часть его личности я тоже люблю, но это совсем не значит, что периодически она меня не вымораживает! Сука, вот ведь до мертвого же доебется!

...Не пугай меня, я знаю, так не легче,

...Когда любовь безупречна.

Если наша любовь и безупречна, то исключительно в своем безумии. Спустя миллиард обвинений, я начинаю потихоньку отвечать на тупые высеры Шурика. Одна фраза. Две. Три. И вот я уже источаю волны яда не хуже Миронова, при этом еще и умудряясь вести машину. Шурик орет, я рычу. Ебанутая пара мечты. За нашим взаимным какашкозакидательством уже не слышно радио. Впереди непроглядная темень. По обе стороны от нас вырастает ебаный кривой лес. Отличная локация для встречи с маньяком. Вот только если прямо сейчас перед нами появится мужик с тесаком, я перееду его на машине и даже не замечу, как раз до хрипоты доказывая Шурику, что я его люблю, но это не отменяет того факта, что он меня заёб!

— ...И вообще! Разоделся как шлюха и... — эта фраза пробивается сквозь звуковой апокалипсис, и я даже не сразу соображаю, что ее автор — я сам. Нихуя себе, как я увлекся срачем. Настолько, что только что нехуёво переборщил. Шурик резко замолкает. И молчание это настолько давит на виски, что мне внезапно очень хочется попросить ее вернуться к крикам. Что за хуйня в меня сегодня вселилась?!

— Машину останови, — шипит Миронов дрожащим голосом. Вся ярость, что кипит во мне последние пятнадцать минут, резко затухает.

Ну ебаный ж ты нахуй!

— Шурик, я...

— Останови, мать твою, машину! — вопит Миронов, при этом ударяя кулаком по приборной панели. Та лишь каким-то чудом выдерживает его натиск. Мысленно умываясь слезами по моей бедной машине, я лихорадочно подбираю нужные слова, но в голову, как назло, не идет ни единой мудрой мысли, одна лишь дебильная белиберда, состоящая из смеси подростковой обиды и тестостеронового гнева с веточкой недоеба сверху. Недоеб вырисовывается благодаря сраным чулкам, из-за которых я теперь нескоро познаю покой. Чулкам, платью и каблукам, которые в равной степени смотрятся на Шурике и омерзительно-вульгарно, и ахуительно-сексуально.

Я давлю на педаль тормоза. Машина останавливается посреди ебаного леса. Шурик злой. Я тоже, но еще и с охуеть насколько невтемным стояком. Миронов распахивает дверь и пытается выбраться из машины, но ему не очень удобно из-за платья и каблуков. Я первые две секунды изображаю пень, не понимающий, что происходит. Затем часть крови от члена все же возвращается к моей думалке, и я начинаю потихоньку паниковать.

— Я сказал херню, Шур, — выдаю я до противного тихо. — Прости. Я придурок! Ты меня слышишь?

Я еще что-то говорю, но сам же себя не слушаю, потому что Шурик таки вылезает из машины, при этом нехило так подсветив бедрами. Остатки крови вновь устремляются к паху. Да что ж такое! Кажется, у меня начинает капать слюна с подбородка. Миронов шипит мне в ответ что-то неразборчивое, после чего захлопывает дверь машины с таким грохотом, что мне на мгновение кажется, что машина рассыплется в труху.

— Хуйню сказать имеет право каждый! — вяло оправдываюсь я, на что мне в очередной раз демонстрируют средний палец. Миронов обиделся и намерен возвращаться домой на своих двоих. Отличная идея, Шурик. И время как раз прогулочное! И наряд что надо! Даю себе пару секунд на то, чтобы перевести дух и не начать злиться с новой силой. Но воображение решает, что покой мне сегодня не должен даже сниться. Я прямо вижу, как Шурик выходит к главной трассе и идет параллельно дороге. Как рядом с ним останавливается фура, и из окна свешивается мужик под полтосик.

— Сколько стоишь? — спрашивает он.

А Миронов в силу ебанутости обязательно грубит в ответ. Ну а дальше сюжет начинает походить на ебаный триллер, и я с усилием останавливаю шарманку неуемной фантазии, не желая представлять любимого человека покалеченным.

— Шурик, хватит страдать херней. Вернись в машину, — прошу я, но Миронов упрямо ковыляет по дороге вперед в свете фар. Пока еще я его вижу благодаря дальнему свету. А пройдет дальше, и потеряю. Что мне потом делать? Искать Миронова по всему лесу на перегонки с каким-нибудь маньяком местного разлива?

— Шурик, я прошу по-хорошему, — рычу я, раздраженно ударяя ладонью по двери машины. Моя дипломатическая жилка, получившая колотую рану со стороны отца, окончательно испускает дух благодаря вывертам Миронова.

— По-хорошему? — слышу я насмешливый голос Шурика. — А ты у нас что, умеешь по-плохому? — ерничает он. Сраный, ты, провокатор! И сраный я мудак, который каждый раз на это дерьмо ведется!

Я в тихом бешенстве выхожу из машины, проглатывая одну едкую фразу за другой. Все, немного в детский садик поиграли, пора и честь знать.

— Миронов, вернись. Ходить ночью по лесу в твоем образе — не самая удачная идея, — рычу я, шагая за Шуриком.

— Иди на хуй, — раздается где-то впереди. Интуиция подсказывает, что это не кукушка, не лисичка, и не ебаный дубок. Это пьянь на каблуках в лице моего благоверного посреди ночи изображает не то русалку, не то лешего.

Дорога под моими ногами неровная. Ни намека на асфальт. Земля, в дождь вспоротая и вздутая колесами проезжающих машин, застыла кривой бугристой колеей, по которой и в кроссовках-то идти неудобно, а на каблуках и того хуже.

— Иди ищи себе святую невинность. Чего со шлюхой связываться?! — орет Миронов впереди.

— Говорю же, хуйню сморозил. Искренне за это извиняюсь, — рычу я, чертыхаясь себе под нос. Мы уходим все дальше от машины и, бля, я уверен, что видел ужастики, которые начинались точно так же!

— Да, Майский. В этом ты мастер: морозить хуйню! — брякает Миронов, а затем тихо вскрикивает. До ушей моих доносится звук падения. Твою мать. Темень вокруг, пиздец. Я судорожно вытаскиваю из кармана телефон и включаю фонарик. Миронов обнаруживается метрах в двадцати от меня с ободранными коленками, в пикантно задранном платье и в чудом уцелевших каблуках. Я бы предложил Шурику разуться, вот только на этой дороге помимо колдобин можно обнаружить и стекло, и мусор, и тьму другой дряни, которую с собой привозят дачники. Напорется на что-то из этого ногой, потом еще год из больницы не вылезет.

— Шурик, идем в машину, — хватаю я Миронова под локоть, но парень неожиданно агрессивно сопротивляется. Он с силой лупит меня по запястью, заводя уже знакомую шарманку с бесконечным списком моих проебов реальных и вымышленных, при этом адресуя все проклятья мира вашему покорному слуге. Выбешивает Шурик меня этим пассажем, мама не горюй. Убираю телефон в карман, погружая нас обоих в темноту ночи, после чего, несмотря на яростные сопротивления Миронова, сперва ставлю его на ноги, а затем и вовсе беру его тощую тушку на руки. Шурик орет как больной. Брыкается не хуже капризного ребенка. Я на мгновение пытаюсь представить, как мы смотримся со стороны. Вот тебе и триллер с маньяком. В роли киношного психа прямо сейчас выступает не кто-нибудь — я сам.

Шурик пытается съездить мне кулаком по морде, но промахивается. Расстроившись, ударяет меня в район груди, но слабенько. Я даже шага не замедляю. Миронов бесится, что все его потуги мимо кассы, и начинает трепыхаться руками и ногами, настроенный вырваться из моей хватки любым способом. В результате мне прилетает еще парочка ударов по корпусу, и один по предплечью. Сука, да что за день-то какой уебищный! Закончится он когда-нибудь или нет?!

Шурик, посвятив мне все любимые обидные эпитеты, с удовольствием начинает отправлять меня в объятья каждой бабы, к которой он успел меня приревновать за последние полгода. В ход идет и соседка Людка, и продавщица из торгового центра, и молодая мамочка с детской площадки.

— Вали трахать своих шлюх! — вопит Шурик на весь лес. Сука, Миронов. Перед белками меня хоть не позорь. Речи про эфемерных шлюх мои любимые. Увидеть бы их хоть одним глазком. А то, по словам Шурика, у нас с ними тесные взаимоотношения, а я их даже в глаза не видел.

«Впрочем, одна шлюха сегодня на горизонте имеется», — мелькает у меня в голове злая мысль. Я останавливаюсь перед машиной, понимая, что если сейчас просто запихну Шурика внутрь, поездка выдастся не из простых. Сперва бы слегка притушить Мироновское бесилово. А что на него действует наиболее успокаивающе? Ясно что. Секс.

Шурик

Хуила тупорылая! Назвал меня шлюхой из-за одежды, на которую сам же пускает слюни! Или он думает, я не заметил, что глаза его к моим ногам будто бы приклеились? Блядь, вот больше всего меня бесят придурки, которые пытаются осуждать то, на что у них в первую очередь и встает! Злюсь пиздец. Еще и каблуки эти сраные натирают. И платье пиздец неудобное и постоянно задирается. В чулках, несмотря на тонкий капрон, отчего-то жарко, а из-за парика начинает чесаться голова. Но в машине я его снять не додумался, а сейчас боюсь потерять. Крайне мала вероятность того, что мой шикарный образ после окончания свадьбы меня попросят вернуть, но подстраховаться не помешает.

Не знаю, с какой это стати Артем сегодня такой психованный, и знать не хочу. Доберусь до дома сам. Без этого придурочного фетишиста, который даже в приступе бешенства не способен оторвать взгляда от моей задницы!

Так я думаю еще до того, как Майский поднимает меня над землей и неуклонно тащит обратно к машине. Запал на вопли у меня начинает потихоньку угасать, оттого я трепыхаюсь лишь сильнее. Пытаюсь взбесить себя искусственно. Не хочу, чтобы Артем в очередной раз почувствовал себя победителем. А побеждает он всегда. Майский, конечно, любит строить из себя этакого дипломата-терпилу, который якобы бедняжка такой, каждый раз прогибается под мои желания, сдувает с меня, психически больного человека, пылинки и далее по списку. По факту, все вообще не так. Давайте трезво оценивать ситуацию: любая наша серьезная ссора заканчивается тем, что меня ебут. Против ли я? Обычно нет. Вот только мои переживания и озвученные вслух проблемы остаются в подвешенном состоянии. Еблей их не решить, а Майский не торопится делать что-то помимо. Да, я знал об этой его черте и прекрасно понимал, на что подписываюсь, возобновляя наши взаимоотношения. Я понимаю, что все не так уж и плохо. Просто Майского надо постоянно пинать и выедать мозг. Тогда все будет в лучшем виде. Но лишь даешь ему карт-бланш на действия, и он готов пустить на самотек все проблемы до одной.

Сегодняшнюю ссору, правда, в разряд серьезных вписать не получится. И не скажу, что я действительно пытаюсь чего-то добиться. Просто птица «перепил» добралась и до меня. А затем этот бугай на свадьбе, что начал руки распускать, и Майский с этим его «как шлюха». Мне становится так обидно, что хочется выть на луну. То есть сначала Майский пожирает меня глазами, а когда я чуть-чуть к нему пристаю, тут же предпочитает меня оскорблять. Охуенно устроился. Артем, конечно, почти сразу осознает, что переборщил, но мне от этого ни хуя не легче. Я чувствую себя круглым дураком. Для одних — клоун в идиотском наряде, для других — дамочка с низкой социальной ответственностью. А по факту я просто заебанный работой архитектор, который хочет дойти до дома и выспаться. И чтобы о нем немножечко позаботились! О многом прошу?

Артем считает, что о многом, потому что в ответ на мои трепыхания он неожиданно выпускает меня из рук. Я каким-то необъяснимым образом оказываюсь прижатым лицом к горячему капоту его машины. Из-за неудобных туфель весьма не просто удержаться на ногах, но я кое-как нахожу более менее устойчивое положение. Я пытаюсь подняться с машины и понимаю, что у Майского на меня другие планы. Артем несильно, но бескомпромиссно прижимает меня к капоту, давя пятерней на спину между лопаток. Встает он ко мне при этом настолько близко, что я чувствую его ширинку, упирающуюся аккурат мне в задницу.

...вот говорил же! Очередное подтверждение моим словам! Ори на Майского — не ори, закончится все по классике. Меня. Просто. Выебут.

— Руки убрал, — рычу я в металлический капот, пытаясь дотянуться до подола платья и опустить его пониже. Ничего не выходит. Тонкая дешевая блестящая ткань еле прикрывает ягодицы. Как назло, белье я выбрал по погоде — брифы из тонкой бежевой ткани. Все боялся, что задница вспреет. Что ж... вот сейчас она реально вспреет и далеко не из-за нижнего белья.

В ответ на мои фырканья Майский хранит гробовое молчание. Лишь грубыми движениями заставляет меня расставить ноги шире, после чего ныряет рукой под платье, сбагривая ткань, проводит пальцами между моих ягодиц и поднимается выше к пояснице. Там нижняя часть многострадального платья и остается. Я же ощущаю лесную прохладу, ласкающую кожу, которую освобождают от тонкой, но все равно дающей лишнее тепло ткани. Мое нижнее белье тает в пыльной темноте сраной глуши, в которую меня практически заволокли. Невольно скулю от бессилия, понимая, что стою с задранной кверху задницей посреди гребаного леса. У нас с Майским и до того, естественно, бывали уличные приключения, но все это носило частично безопасный характер. На той же даче, скажем, имелся забор. А тут что? Тут в любую минуту мимо может проехать машина, выцепив меня, такого красивого (и полуголого) фарами с едким ксеноном. Вот уж что-что, а задницу мне с такого ракурса еще ни разу не подсвечивали. А еще не стоит забывать о том, что полевая свадьба совсем рядом, а значит, за рулем таинственного автомобиля плюсом к другим удовольствиям может оказаться кто-то с моей работы. Кто-то, кто меня узнает! Кто-то вроде моего шефа! В этом случае мне конец.

...и это все меня отчего-то пиздецки заводит. Чувство, что вот-вот кто-то нас застукает, заставляет мое сердце перейти с мерного биения на дикий галоп, а тело, предполагая, что времени у нас с Майским в обрез, решает в минимальные сроки достичь пика возбуждения. И вот мой член уже обтирает горячий капот, дыхание сбивается, а чертовы ноги на сраных каблуках так и норовят разъехаться в стороны. Более менее устойчивое положение мне придает только Майский, вплотную вставший к моей уже голой заднице и одной рукой продолжающий давить мне на спину.

— Тём, нас же спалят... — выдыхаю я тише и слышу позорную дрожь предвкушения в собственном голосе. Вот на хрена я родился таким любвеобильным?!

— Не спалят, — уверенно заверяет Майский. — Мы ж в пизде мира, — смеется он, подушечкой большого пальца начиная поглаживать мой задний проход.

— Давай хотя бы в машину переберемся, — уже умоляю я, понимая, что через пару минут достигну того уровня возбуждения, при котором мое критическое мышление атрофируется и отвалится, и я с большим удовольствием соглашусь поебаться хоть на сосне.

В ответ слышится легкий смешок.

— Не переживай. И до машины доберемся.

Артём

С задранным платьем Миронов выглядит еще более вульгарным и доступным. Радует, что такой вид лицезреть могу я один, но нить ревности, зародившаяся ранее и прошившая собой весь наш сумбурный, слишком громкий и грубый разговор, до конца все еще не рассосалась. И в голову лезут дурацкие мысли вроде тех, будто бы, выпей Миронов чуть больше, и, быть может, на моем месте оказался бы кто-то другой.

«Хуйню порешь, Артем. Харе отыгрываться на Шурике за чушь, которую вывалил батя. Миронов тут никаким местом не виноват», — одергиваю я себя и пытаюсь от этой части эмоции абстрагироваться, полностью погрузившись в иные ощущения. Поступающая визуальная информация в виде капроновых чулок, плотно обтягивающих ляжки Миронова — ебаная услада для глаз. На такой вид и вздрочнуть не грех. Мой большой палец правой руки погружен в скулящего на капоте Миронова. Ноги его слегка подрагивают от напряжения. Все же стоять на каблуках — не самое простое дело. А если при этом у тебя в заднице чей-то палец, и того сложнее. Дешевое блестящее платье складками бугрится у талии Миронова, оголяя отличный белый зад, который так и просит смачного шлепка. Что я и делаю. Звон от удара ладони по мягкой гладкой коже разносится по всей лесополосе. Шурик невольно сжимается и будто бы засасывает мой палец глубже в себя. Что, нравится?

Свободной рукой я несильно царапаю левый бок Миронова, спускаюсь к бедру, а от него ниже по худой ноге, чтобы просунуть пальцы под кружевную резинку. Так как Шурик умудрился упасть на колени, чулки теперь драные. Стрелки тянутся от коленей во все стороны и это пиздецки красиво в свете фар на фоне сгущающегося вокруг ночного тумана.

Миронов в очередной раз издает что-то умоляюще милое, и я, отвлекшись от чулок, вытягиваю из парня палец, хватаю его за талию и прижимаю к своему паху. Он бесстыдно трется измазанной смазкой задницей о мой стояк, царапая капот заведенной машины. Оглаживаю мягкие ягодицы и вновь невольно переключаюсь на чулки. Черт, да почему же они на Шурике выглядят настолько пиздато? Это незаконно.

Миронов пикнуть не успевает, а я уже разворачиваю его к себе лицом, усаживаю на машину, хватаю его за ноги и дергаю на себя. Шурик, не удержавшись, шлепается спиной на капот, но не говорит ни слова против. Он лишь тяжело дышит и ждет, когда я что-нибудь сделаю. Он даже не подозревает, какие темные фетиши пробуждает во мне прямо сейчас. Игра в маньяка и шлюху у трассы уже не кажется такой уж пугающей. В конце концов, немного дикости фантазиям не помешает.

Помада на губах Шурика слегка размазалась, тонкие бретельки платья сползли с плеч, парик съехал набекрень. Одним рывком избавляюсь от копны искусственных волос, так как только они не вписываются в идеальную извращенную картинку. Миронов слабо возмущается, но недолго, так как я хватаю его за шею и впиваюсь в его измазанные красным губы. Проникаю языком как можно глубже, чтобы все непроизнесенные слова так и остались в его глотке. Миронов в ответ обвивает мою шею руками, царапает ногтями затылок и трется об меня, как заведенный.

— Где же он? — шепчет он еле слышно, лишь заканчивается болезненный глубокий поцелуй. — Ну? Где?

Взгляд Миронова мутнеет, припухшие губы дрожат от нетерпения, гибкое тело в моих объятьях мгновенно нагревается на пару градусов. Я это состояние Миронова прекрасно знаю. Сейчас, что ему ни предложи, он раздвинет ноги еще до того, как я договорю фразу. Впрочем, ноги его давно раздвинуты, а я уже выбрал, что хочу сделать в первую очередь.

Чертовы чулки.

Избавившись от рук Миронова, я укладываю его на капот, а сам отхожу назад и опускаюсь на колени, потому что хочу увидеть, коснуться, ощутить его ноги в чулках еще ближе.

— Тема? — раздается недоуменное.

— Не двигайся, — торопливо бросаю я и касаюсь губами кожи прямо над резинкой чулок. Со стороны Шурика раздается что-то нечленораздельное. Я же хватаю Миронова за колени и развожу его длинные ноги сильнее прежнего. Открывающийся вид заставляет мою кровь уже не кипеть, а, мать вашу, испаряться. Злость и раздражение, которые копились во мне на протяжении всего этого чертовски длинного дня, прямо сейчас готовы выплеснуться в окружающую среду самым безопасным способом из возможных.

Я несильно смыкаю зубы на коже Миронова чуть выше чулок и вбираю ее в себя, желая оставить на светлом полотне неаккуратную роспись. Нетерпеливый Шурик, жаждущий куда более ярких ощущений здесь и сейчас, пробует ласкать свою грудь сквозь ткань платья, но у него ничего не выходит. Тогда одну руку он запускает под свой сомнительный наряд, а второй тянется к своему паху.

— Не наглей, — осаживаю я его торопливость.

— Да тебя пока дождешься... — звучит досадливое, но рука все же останавливается на животе. Пальцы пропадают в блестящих складках платья.

— Это, Миронов, называется прелюдией, — не сдержавшись, смеюсь я.

— В жопу твои прелюдии, — плаксиво выдыхает Шурик, неожиданно начиная сползать с капота. В жопу — это уже не прелюдия, а главное блюдо.

Я ловлю парня лишь в последний момент, практически уткнувшись носом ему в пах. Понимаю, что Миронов инсценировал свое падение, когда невольно бросаю на него взгляд и сталкиваюсь с довольной улыбкой.

— Тебе идет стоять на коленях, — заявляет он, приподнимаясь на локтях и нагло укладывая ляжки мне на плечи. — Почаще бы так.

Я бы с удовольствием ответил язвой на язву, но, кажется, если я продолжу тянуть резину, Шурик меня в этом лесу и прикопает. Возможно, по частям. Так что, прежде чем соревноваться с ним в остроумии, сперва следует слегка притушить его болезненное желание. Сугубо ради собственной безопасности.

Я провожу языком по члену Миронова, не сводя глаз с его наглой рожи. Шурик звонко выдыхает, когда я добираюсь до головки, и невольно толкается мне в рот навстречу горячему языку, лишь я беру в рот. Описав восьмёрку по горячей чувствительной коже, я хочу спуститься ниже и вновь уделить внимание его стройным ножкам, но Шурик не позволяет мне выпустить его. Дотянувшись до меня, парень хватает меня за волосы и силком тянет на себя, явно собираясь прощупать членом мои гланды. Я невольно упираюсь рукой в бампер и останавливаю Шурика от слишком резких движений. Вот же неугомонный озабоченный сгусток нервов!

— У тебя окончательно крыша поехала? — выдыхаю я, слегка запыхавшись. Миронов извивается на капоте, не зная, куда себя деть и как затушить внутренний пожар. В силу цветущей во мне злости, мне хочется, чтобы он поварился в таком состоянии как можно дольше, пока агония неудовлетворенности не заставила его пойти на крайние меры. А чтобы помочь ему до этого состояния дойти, я провожу языком по его животу ниже пупка и нарочито медленно спускаюсь к внутренней складке между правым бедром и пахом. Чувствую, как Миронов пытается принять более устойчивое положение, чтобы добавить себе очков маневренности. Ни хуя у него, естественно, не выходит, и парень не придумывает ничего лучше, чем схватить меня за волосы и притянуть к своему лицу. Когда мы вот так близко друг к другу, наконец-то ощущаю стойкий запах фруктов и самогона, что исходят от припухших губ Шурика. Расфокусированный взгляд бесцельно блуждает по моему лицу, пальцы, впивающиеся мне в затылок, слегка подрагивают от напряжения. Шурик молчит, но в его безмолвии мольбы больше, чем до того в плаксивых словах. И мне это молчание прерывать не хочется. Нас окружает лесная прохлада. По земле стелется полупрозрачный молочный туман. Он же заволакивает собой зазоры между ветвями деревьев и кустов. Ощущение, будто мы с Шуриком попали во взрослую славянскую сказку. И где-то за туманом бродит леший или старая ведьма, пока мы тут с Мироновым без зазрения совести предаёмся низменным животным порывам.

Губы Шурика мягкие и теплые. Так сразу и не скажешь, какие гадости могут срываться с этих нежных лепестков. И хорошо, что этот поток дерьма можно заткнуть одним-единственным поцелуем (но эффективнее, конечно же, членом).

Миронов пододвигается ко мне вплотную. Шарит пальцами под мятой футболкой, скулит в немой просьбе скорее взять его, наполнить, сделать своим, будто бы отметин моего присутствия в его жизни даже спустя полгода все еще недостаточно. Бедра Шурика горячие благодаря нагретому капоту. Наверное, все же стоило заглушить машину. Я задираю левую ногу Шурика и вжимаю колено ему в грудь. Миронов успевает вкинуть стандартную в нашем случае реплику про «нерезиновые» части тела, прежде чем я грубо вхожу в него, мгновенно заставляя замолчать. И о своей растяжке Шурик больше не думает. Все его внимание привычно перетекает к моему члену, хорошенько вдалбливающемуся в его тугое тело. Под пальцами скользит капрон чулок. Каблук на задранной ноге походит на холодное оружие. Я держу размеренный ритм, но периодически сбиваюсь из-за необходимости подтягивать на капот постоянно с него сползающего Шурика. Миронов при каждом сбое программы тихо бесится. Влажные шлепки разлетаются на всю округу. Где-то вдалеке я замечаю вспышку фар, но прежде чем успеваю занервничать, свет исчезает — машина благополучно сворачивает на один из съездов и растворяется в воздухе.

Миронов берется драть мне плечи, что указывает на его полную оторванность от реальности. Слишком темно, чтобы разглядеть веснушки Шурика или пронаблюдать за тем, как он покрывается красными пятнами, но я легко додумываю визуальную составляющую нашей близости. Ритмично вздрагивающую венку на шее Шурика. Вставшие и набухшие от попеременных щипков соски. Влажный от слюны низ живота. Налившийся кровью член. И покрасневшее тугое кольцо мышц, каждое погружение в которое отдается в теле напряженным, скручивающимся в районе живота наслаждением.

Шурик резко вздрагивает. Движения его становятся хаотичными. От его спины на капоте остается влажный след. Миронов очень старается заглушить стон, но даже сквозь зубы он кажется оглушительным. Тело изгибается под напором рвущегося наружу удовольствия, пока я продолжаю с упоением вдалбливаться в него, стараясь поспеть за Мироновым. Нагнетаемое удовольствие внутри наконец-то распыляется в пространство. Из меня вырывается вздох облегчения, за которым следует резкое расслабление мышц тела. И я неуклюже бухаюсь прямо на тяжело дышащего Шурика. Пару минут мы лежим на капоте не шевелясь. Миронов, восстановив дыхание, запускает пальцы мне в волосы и начинает перебирать короткие пряди.

— А может, на дачу вернемся? — предлагаю я устало. В город посреди ночи ехать не улыбается, особенно после секса. Сейчас с куда большим удовольствием я бы растянулся на кровати и проспал до самого утра. Миронов на мое предложение некоторое время молчит:

— А там найдется для меня какая-то одежда? И обувь?

— Зачем тебе? По-моему, туфельки и платье тебе очень идут, — заявляю я, за что получаю несильный тычок вбок.

— Старый извращенец, — фыркает Шурик, пытаясь выползти из-под меня. Но его закованные в чулки ноги, вновь обратив на себя мое внимание, заставляют меня подумать о том, не пойти ли на второй круг.

— Ага, — даже не собираюсь спорить с выводами Миронова. — Походу, так и есть, — провожу пальцами по кружевам. — Но я же не виноват, что ты в этих шмотках крышесносно горяч.

— А может, тебе просто телка нужна? — рычит Шурик с нотками обиды в голосе. Хуя себе. Мы только потрахались, а ты уже готов обижаться? Так быстро? Нет, ну в таком случае однозначно нужен раунд номер два. Не все тупые мысли получилось вытрахать из тебя с первой попытки.

— Нет, мне нужен ты. Голый. И в чулках, — заявляю я, мысленно прикидывая, не являются ли два этих утверждения взаимоисключающими.

Миронов опять что-то фыркает, но я-то чувствую, что второй круг уже неминуем, потому подхватываю парня за бедра, поднимаю над машиной и несу к пассажирским сидениям.

— Я устал! — возмущается Шурик, хотя я-то прекрасно знаю, что в нашей семье реально устаю от секса только я. У меня то в поясницу стрельнет, то колено заскрипит. Хоть раз это Миронова останавливало от скачек на моем члене? Подсказка: ни разу! В него как бесы вселяются, так хоть плачь. Так что не надо мне этих ваших «устал».

— Да быть не может, — недоверчиво качаю я головой, распахивая дверь в машину. — Посмотри, как яростно ты лупишь меня по спине. Энергия из тебя бьет ключом!

— Майский, я предупреждаю!

Начинается новая волна гнева, которая сулит нам впереди ни хуя себе какой яркий оргазм. Уж мне ли не знать. По-другому с этим психом не бывает.

Песни, упомянутые в главе:Ленинград – ЭкспонатЛолита - На ТитаникеArsafes, Ptashnick, Averianov - Цунами (Cover)