Когда мы выбрались из микроавтобуса, то практически не чувствовали своих задниц. То же касалось и спин, нещадно нывших от неудобных поз. Сосед глядел на нас с пронизывающей жалостью, словно мы с Кариной были безнадежно потеряны для общества. Он бросил наши сумки в придорожную пыль и укатил восвояси. Мы решили не махать ему напоследок, а то он мог бы подумать, что мы ему благодарны.

По небу уже поплыли вечерние тучи, и стало прохладнее. Путь лежал сквозь длинную заросшую аллею, и все также цвел прекрасный сад, полнившийся знакомыми с детства запахами. Я могла с закрытыми глазами увидеть дорогу, пролегающую меж клумб с чайными розами, чьи тяжелые головки нагибались к самой земле.

- Пошли? – спросила Карина, подхватывая свою сумку.

В сумерках аллея полнилась стрекотом насекомых. Дом виднелся в ее конце, и все окна горели. Все такой же. Почти. Все вокруг было на это «почти». Эти маленькие, незначительные перемены соткали дух старости, которая вдруг поселилась в этом месте.

Нас уже увидели. Навстречу понеслись тетушки, и спустя мгновение они дружно на меня набросились.

- Господи, как она изменилась!

- Такая взрослая! Волосы такие длинные!

Тетя Роза и тетя Виола – женщины с цветочными именами, превратившиеся в хранительниц места моего детства. За эти годы они стали чуть шире, чуть старше и чуть тише.

Я натянуто улыбалась и переглядывалась с Кариной. Та застыла в какой-то неловкой позе, не чувствуя себя к месту.

Тетки запоздало к ней обернулись.

- Это Карина, - воспользовалась я минутным замешательством. – Я вам о ней рассказывала, она...

- Да-да, художник! – радостно закивали они. – Мы видели ваши картины, чудно, ну просто очень!

И нас затолкали нас к дому. Между делом Карина тихо спросила:

- Не подскажешь, что я рисую?

- Голых мужчин на фоне фруктов?

- И кто тебя надоумил на такие пошлости?

Хихикая, мы вошли в прихожую. Внутри дом тоже ветшал. По побелке пробежали тонкие трещины, да и кое-где надо бы освежить цвета. Но все равно здесь было хорошо. В мире есть места, куда ты всегда можешь вернуться, и все тебя здесь будет ждать.

Из другой комнаты приглушенно доносилась знакомая песня. Что-то ретро...

- Это же «Летнее вино», - тут же среагировала Карина. – Нэнси Синатра.

Память на ценности поп-культуры срабатывала у нее машинально.

«She took my silver spurs a dollar and a dime

And left me cravin' for more summer wine»

- легким эхом доносилось, как из другой вселенной.

(Перевод, англ: Она забрала мои шпоры, доллар и десять центов.

Осталась лишь жажда летнего вина)

В этом витало что-то призрачное. Да и тетки были уже не те. Все они делали машинально, но за этим проглядывала рассеянность. Словно они чего-то не ожидали, хотя я их предупредила за две недели.

Спустя пару минут они вернулись с чаем и вкусностями, выглядя уже чуть собраннее, будто поход на кухню каким-то образом привел их в порядок.

- Ни о чем не беспокойтесь, девочки. Я знаю, что вас измотал город и все ваши дела... Здесь вас даже посуду не заставят мыть.

- Как же хорошо видеть рядом с собой молодых и веселых. Тогда и живешь, как будто бы вечно...

Нас вряд ли можно было бы назвать веселыми девчонками. То есть нам друг с другом, конечно, было весело, но на окружающих это не распространялось.

- Как вы?

Тетя Роза налила чай со свойственной ей щедростью почти до самого верха. Теперь поднять чашку, не расплескав, было невозможно.

- Справляемся. Твоя мама нам очень помогает. Без нее было бы сложнее.

Повисла натянутая пауза. Я скованно таращилась на переполненную чашку. Карина провалилась куда-то в подушки, помалкивая и настороженно переводя взгляд с одного лица на другое. На заднем плане угасали последние аккорды «Летнего вина».

- Тут вообще... много перемен, - заметила тетя Роза, и они с сестрой как-то странно переглянулись.

- Да? Что именно? – с интересом вопросила я.

- Мы продали почтит все хозяйство и оставили только дом, - каким-то извиняющимся тоном сказала она. – Иначе надо кого-то нанимать. А еще соседи напротив съехали. Ну те, что с близнецами приходили к нам.

Это меня только обрадовало. У теток была манера нянчить всех подряд, в том числе и чужих детей, постоянно бегавших по нашему дому. С другой стороны, наверное, странно внезапно оставаться наедине с тишиной. На них это, по-моему, плохо сказалось.

- Ну, мы и решили, что...

И тут на кухне раздался адский грохот. В глазах женщин мелькнула сдавленная паника.

- Опять.

- Сколько мы говорили...

Кто-то в глубине дома отчетливо ругнулся. Голос был мужской.

Тетки сорвались с места и помчались прочь. Мгновение мы с Кариной пребывали в молчании, затем дружно отправились за ними.

Посреди кухни стоял диковатого вида парень. Отросшие волосы небрежно обрамляли худое лицо с тонкими, немного злыми чертами лица. Нас полоснули бесноватым взглядом, но не поздоровались.

Изо рта у типа торчала дымящаяся сигарета, и это было неслыханной наглостью. В этом доме никому не разрешалось курить. Картину дополняли осколки посуды, разлетевшиеся по всему полу, и его босые ноги в драных джинсах. С хладнокровным видом он перебинтовывал себе руку, изредка бросая на нас хмурые взоры исподлобья.

- Ты почему опять через окно входишь? – гневно вопросила тетя Роза. – Дверь для кого? Посмотри, снес все банки, которые мы сушили...

- Я же не знал, что вы понаставите на подоконник всякий хлам, - не расцепляя зубов, заявил тот.

- Хлам?! Мы это для варенья вымыли, между прочим. И если что, это были наши банки!

Парень только вяло пожал плечами, затягивая узел на руке потуже.

- Да еще и порезался! Цивилизованные люди заходят через дверь.

- Никогда не причислял себя к таким, - презрительно хмыкнул он и метко зашвырнул окурок в урну.

Тетки с невыразимым молчанием смотрели на него круглыми глазами, и в их лицах плескалось отчаяние напополам с бессилием.

- Затуши, - процедила тетя Виола, кивая на ведро, откуда поднималась струйка дыма.

Странный молодой человек бесцеремонно взял из рук Карины ее кружку и вылил содержимое в урну.

- А убирать кто будет?!

Видимо, он счел ниже своего достоинства нам отвечать. Мы все столпились в коридоре, провожая его удаляющуюся в сторону лестницы фигуру. Он прекрасно знал, как мы на него таращимся, и даже не подумал обернуться или извиниться.

- Это кто?! – ошалело поинтересовалась Карина.

- Вот это мы и имели в виду, когда говорили о переменах, - тяжело вздохнула тетя. – Это Тристан. И он теперь живет с нами.

***

«Это Тристан. И он теперь живет с нами». Звучало как из какого-нибудь анекдота. После таких фраз обычно воцаряется немая сцена, а потом надо смеяться. Само имя звучало ужасно претенциозно. Много вы Тристанов встречали?

Мы надолго впали в ошарашенное молчание. Дом моих теток, как и их жизнь, уже давно стало чем-то от меня отдельным, и я ни во что никогда не вмешивалась. Но присутствие постороннего человека, который ведет себя абсолютно по-хамски, казалось чем-то неправильным.

К этому Тристану возникло чувство мгновенной неприязни и еще что-то непонятное. Позже поняла, что это был страх. В нем чувствовалось что-то недоброе.

- Это твой... родственник? – наконец-то поинтересовалась Карина, обращаясь ко мне.

Я с минуту пребывала в трансе, а затем протестующе воскликнула:

- В первый раз его вижу! Нет у нас никаких Тристанов!

- Тогда... что это было? – хором вопросили мы и мы обернулись к теткам.

Те переглянулись, и опять возникло ощущение, будто они очень не хотят это объяснять.

- Да нет, милая, ты его знаешь, - затем сказала тетя Роза с рассеянной улыбкой. – Это тот самый мальчик, который учился вместе с Евой. Они еще... дружили. Помнишь, однажды на каникулах он приходил к нам?

***

Так сразу не вспомнилось, но парень со странным именем Тристан и, правда, существовал в нашей жизни.

Кажется, Еве исполнилось тогда восемнадцать... Я, как всегда, приехала на каникулы. Это было очередное сухое лето, выгоравшее с каждым днем, из-за чего создавалось впечатление преждевременной осени. Сестра, тогда еще не пропавшая без вести, все больше обрастала секретами.

Лохматый тип, иногда отирающийся у нашего крыльца, не имел для меня имени. Так смотришь на людей в автобусе, но выйдя на своей остановке, не можешь вспомнить их лиц. Ева пошла за ним, и они, ни слова не говоря, удалились в неизвестном направлении.

Если бы я только знала тогда, сколько бед этот человек принесет в наши жизни годы спустя...

***

Уже позже нам нехотя рассказали, как получилось, что Тристан теперь живет с ними и откуда он вообще взялся.

Его действительно так звали - придурь эксцентричной матушки по имени Марианна. Бульварные имена, похоже, передавались в этой семье по наследству.

Они жили по соседству в модном, треугольном коттедже, одна стена которого была полностью стеклянной. Жилье выражало в себе квинтэссенцию хюгге, но домом так никому и не стало.

Семья приезжала туда только летом, чтобы «мальчик дышал воздухом». В подростковом возрасте тот предпочитал ему марихуану. Родителей постоянно где-то носило, а Тристан сидел в одиночестве на крыше до поздней ночи, курил и смотрел на луну. Он ни с кем не дружил, и местная молодежь его недолюбливала. Тристана окружала тонкая аура презрения ко всему вокруг.

Моя сестра, судя по всему, была единственным человеком, которого он подпустил ближе, чем остальных. Время от времени они встречались и подолгу гуляли. Окружающие замечали, что они могут провести много часов, не произнося ни слова. Что давало такое общение – непостижимо, но Ева на него хорошо влияла. В какой-то момент он даже стал здороваться с людьми. В маленьких городах всегда недостаток событий, поэтому окружающие почти сразу их обженили. Но Тристан и Ева не походили на тех, кого ждет свадьба и колокола. Оба были слишком странными для таких вещей.

В ее последнее лето Тристана оставили в доме-треугольнике совсем одного. Говорят, его родители разводились и делили немалое имущество через адвокатов. Сына в этот период задвинули куда подальше. Мало кто заметил, но после пропажи Евы, исчез и Тристан. Он собрал вещи, сел в машину и куда-то уехал ближе к осени. От него не было вестей около пяти лет. Пару раз в их доме появлялся женский силуэт, загорался свет на верхних этажах, но больше никто не сидел на крыше, глядя на луну горящим взглядом.

На расспросы о сыне Марианна отвечала отстраненно. «Уехал, дела... Он уже взрослый». А вскоре и она пропала. Дом зарос и пострашнел.

И вот, спустя пять лет, она вдруг объявляется снова. Похорошевшая и благоухающая, Марианна забежала к теткам, и сообщила, что продала дом.

- Уже вряд ли вернусь сюда еще раз. Я уезжаю в другую страну.

Когда спросили про сына, выяснилось кое-что неожиданное. Он находился в больнице. В то последнее лето Тристан ушел из дома и вступил в известное леворадикальное движение «Белая птица», устраивающее скандальные акции протеста. Последнюю такую акцию назвали терроризмом, так как они взорвали пустые склады огромного концерна. Пострадавших не было, но ба-бах вышел во всех смыслах: их сгребли, включая Тристана. Но Марианна добилась, чтобы его перевели в больницу по состоянию здоровья.

Ее откровенность удивила. Видимо, скорая эмиграция, странным образом развязала ей язык.

Казалось, что на этом все и закончится. Дом-треугольник купил какой-то богатый хипстер-стартапер, который никогда в нем не жил.

Спустя некоторое время соседи увидели свет на верхних этажах, а на крыше сидела знакомая сутуловатая фигура. Тристан курил и смотрел на луну, как и раньше, словно некоторые вещи в жизни не меняются.

Как выяснилось, он понятия не мел, что дом уже продан. Но даже если так, ему было плевать. Во избежание проблем с новым владельцем тетки временно приютили Тристана, а тот не оказывал сопротивления, как и не высказывал ярого желания пожить с ними. Он был абсолютно безучастен. Позвонив Марианне (та на всякий случай оставила свой номер), они узнали, что Тристан сбежал из больницы. Больница оказалась психушкой.

Марианна впала в истерику и попросила до поры, до времени «подержать Тристана» у них, а сама обещала приехать, как только сможет. Но это уже растянулось на три месяца, а от матери, между тем, ни звука.

Тетки были, в общем-то, и не против, потому что, как ни крути - дом осиротел.

«Он же друг Евы, а значит не совсем чужой человек!» - решили они.

Логики в этом вообще не было. Они думали, что бедный мальчик, проигравший в битве за справедливость, доставит им немного радости и оживит будни. Да и будет о ком заботиться, ведь это так свойственно их щедрым натурам.

Но Тристан, как и был мерзким заносчивым типом, так им и остался. Просто теперь что-то в нем было безнадежно повреждено, и временами он словно с цепи срывался. Один раз напился до такого состояния, что пытался поджечь свой бывший дом. Потом подрался с кем-то в городе. Помощь теток воспринимал как нечто само собой разумеющееся, словно они были ему должны.

Страшнее всего оказались ночи, когда ему снились кошмары. Он дико кричал, обхватив себя руками, бился о стены спальни, и почти всегда приходилось вызывать скорую, чтобы ему вкололи успокоительное.

Не говоря уже о том, что он курил прямо в доме, принципиально не носил обувь и входил зачем-то через окно, роняя банки и тарелки, раня руки и ноги. Возможно, он просто испытывал терпение окружающих.

Теток это расстраивало, но они постоянно всех жалели. Пожалели и его, мальчика с испорченной психикой, которого даже собственная мать бросила. Во время их рассказа меня не покидало смутное ощущение, что Ева сыграла во всем этом какую-то роль. Но Тристан никогда ни о чем не рассказывал. Тем более, о ней.

***

- А вы не пробовали его выгнать? – ненавязчиво вклинилась Карина.

Тетки одновременно покачали головами.

- Это было бы неправильно по отношению к нему.

- Ну, его мать так и поступила, - хмыкнула я. – Она нашла лучший способ избавиться от больного сына – свалить его на вас.

- Мы не будем терпеть вечно, - отрезала тетя Виола. – К осени этот вопрос должен решиться. Или нам придется его решить.

За окном уже совсем стемнело. А мы все сидели в полутемной комнате, размышляя над проблемой Тристана. Для двадцати с лишним лет история его жизни была переполнена драмами и невероятными поворотами.

- Он хоть что-нибудь делает? – спросила Карина. – Чем он занимается целыми днями?

- Да ничем! – рассерженно воскликнула тетя Роза. – Он встает очень рано. Всегда встречает рассвет на крыше. Потом опять ложится спать. Часам к одиннадцати снова выходит, что-нибудь ест на скорую руку и пропадает на весь день. Где он, что с ним, мы не знаем. Говорят, его в поле часто видят. Ходит там, как бродяга... Приходит где-то под ночь. Опять ест, что найдет в холодильнике, и уходит на крышу.

- О боже. Да он еще больший бездельник, чем мы.

- Если честно, мы не очень-то хотим его трогать, - заметила тетя Виола. – Мы даже рады, что в основном он живет так, как будто его нет. Не считая, конечно, ночных кошмаров и битых банок.

- Ну, как знаете...

Мы с Кариной вдруг почувствовали себя ужасно усталыми. Сначала неудачное пробуждение с перепоя, потом долгая дорога в адском микроавтобусе и под занавес - явление этого Тристана. Вечер был явно перегружен подробностями его жизни.

- Пошли спать, - предложила я.

Карина согласно кивнула, и мы отправились наверх.

На втором этаже наши головы одновременно повернулись в сторону чердака. Люк был открыт. Мы переглянулись, и нас посетила одна и та же мысль.

- Глянем на него? – шепотом вопросила Карина.

- Только тихо.

На цыпочках мы двинулись к лестнице, бесшумно взобрались наверх и, застыв на одной перекладине, просунули в чердачный люк головы. Я видела профиль Карины в паре миллиметров от моего лица, и в ее глазах горел неподдельный интерес.

На чердаке никого не оказалось, и тогда мы поднялись выше. Огромное окно на всю стену было раздвинуто. Все так же на цыпочках мы подобрались к створкам.

Он был прямо над нами. Слышались редкие затяжки. Чтобы увидеть его нормально, надо было выйти на балкон или хотя бы высунуть голову, но тогда бы нас заметили. Мы убедились в том, что Тристан сидел, где ему полагается в этот час, и тихонько слезли вниз.

- Вот же придурок! – гневно воскликнула я. – Живет за их счет, хоть бы по хозяйству помогал.

- Да, странная история, - протянула Карина. – Как его там зовут? Христос?

- Тристан.

- Окей, главное, чтобы он не вмешался в наш отдых, и мы, так и быть, не будем скидывать его с крыши.

Мы уснули почти сразу. Наши веки только и ждали, чтобы опуститься и размыть этот день в черноте.

***

...В нашем доме, оказывается, жили два полярных волка. Только почему-то никто их кроме нас с сестрой не видел. И мы зловеще улыбались окружающему миру, храня удивительную тайну о двух волках, которые всегда с нами. Они ели прямо с рук и всегда шли следом. В дни, когда шел снег, они выли, как плача...

Ева обняла одного из них, зарываясь носом в его искрящуюся серебром шерсть, и прошептала:

- Я буду звать тебя Тристаном. Потому что ты всегда печален. Ты остаешься со мной, но глаза твои смотрят на север.

Я глядела на них завороженно и немного стыдливо, словно стала свидетелем какой-то очень личной сцены. Внезапно Ева подняла на меня чужой взгляд и спросила:

- А ты? Как ты назовешь своего волка?

***

«Не знаю».

Я и вправду не знала, как назвать моего волка. Он у меня вообще был?

Волосы выбились из-под резинки, которую я забыла снять с вечера. Я распустила их полностью, чувствуя, как они тяжело рассыпаются по спине, и подслеповато уставилась в окно.

Светило солнце, а ветки с зелеными яблоками дрожали прямо в паре миллиметров от стекла. Небо было словно умытое в это утро.

Сон приснился очень странный. Я даже сказала бы недобрый. Мне никогда не снилась Ева. Вообще. И в этом виделся какой-то высший смысл. Ева и так была мифической, а во сне это набирало силу. Когда она посмотрела на меня, это были глаза незнакомого человека.

А может, я просто переслушала рассказов о злосчастном Тристане.

Кровать Карины была застелена с пугающей аккуратностью.

Все еще в пижаме с героями мультика «Время приключений» я выбралась в коридор и прислушалась. Снизу доносились голоса теток. Взгляд сам потянулся в сторону чердака, и - что примечательно - люк был открыт.

Внезапно накатил легкий испуг. А что если я полезу туда за ней, а наткнусь на этого Тристана? По-моему, он страшный человек. До сих пор не удавалось выкинуть из головы картину того, как он хладнокровно обматывал руку бинтами. В этом было что-то мерзкое и леденящее. Не говоря о том, что у него проблемы с головой.

Но зная любовь Карины к высоте, я все-таки не сомневалась, что найду ее там.

Ухватившись покрепче, я полезла наверх. Мимоходом бросилось в глаза, что с чердака исчезли матрасы и подушки, на которых мы обычно валялись с Евой. Там теперь вообще было пусто и чисто.

«В моей голове бы также легко прибраться...» - пронеслась жалящая мысль.

Окна оказались раскрыты настежь, как и прошлым вечером. Внезапно донесся смех Карины. Я вышла на балкон и убедилась в догадке: она и блудный Тристан сидят на крыше, болтают ногами и курят.

- Привет, - махнула она мне. – Залезай.

Мы с Тристаном смерили друг друга настороженными взглядами. Тут я заметила, что Карина одела свою любимую пеструю рубашку. Волосы причесаны, и по какому-то недоразумению подведены глаза. Я в пижаме с Джейком и Финном почувствовала себя неуместно.

Что до Тристана, тот был весь в черном, как юный вдовец. Волосы у него при свете дня оказались какого-то пепельного, выгоревшего цвета, отчего он казался слегка поседевшим.

- Салют, - пробормотала я и все-таки забралась к ним по маленькой лестнице.

- А мы тут сидим и болтаем. Тристан рассказывал, как они отлупили неофашистов. Те потом повыходили из организации и стали учиться да спортом заниматься. Воспитание - дело тонкое.

Я искоса наблюдала за ним. Мне сказали, он никогда не улыбается. Но, оказывается, он делал это только глазами. Губы же по-прежнему были сомкнуты и даже не дрогнули.

- Мило.

Он уставился на меня в упор, и я поняла, что сейчас меня сравнивают с Евой. Мое лицо, ее лицо. Нашу мимику, жесты, голоса, манеру стоять и даже дышать.

- Значит... ты - Тристан, - с промедлением сказала я. – Что за тяга к кельтской мифологии?

- Мать мою спроси, - ответил он, затянувшись. При этом в его щеках образовались глубокие провалы, а взгляд ушел в себя.

- Боюсь, не представится возможность, - сказала я, чувствуя непонятную враждебность к нему. - Или, может, Тристан оттого, что ты всегда печален?

В его взгляде что-то вспыхнуло и тут же погасло. Только сейчас я заметила, что у него очень странные глаза: светло-голубые, обрамленные в черную каемку. Как у настоящего волка.

- Как это связано? – полюбопытствовала Карина, слегка наклоняясь.

Я пожала плечами, не желая говорить о своем сне, но Тристан ответил за меня:

- На латыни "tristis" означает «печальный». Но это ложная связь. Если тебе это не дает покоя, имя Тристан произошло от кельтского имени Друст. Что означало «бунт» или «мятеж». Это уже потом, в средние века, Друст стал Тристаном, потому что это было созвучно с латинским "tristis".

- Ух ты, да ты явно гуглил свое имя, - добродушно усмехнулась Карина.

Мы с Тристаном буравили друг друга пристальными взглядами, осознавая, что друг другу не понравились.

- Латинский вариант больше нравился Еве, - сухо завершил он и сделал очередную затяжку. – А вы с ней, кстати, совсем непохожи.

- Судя по твоему тону, со знаком минус.

- Твоя сестра была удивительной.

- Спасибо, я поняла, что попроще.

- Эй, ребята, завязывайте! – воскликнула Карина. – Что-то мне подсказывает, что мордобои на крыше всегда заканчиваются кровавыми лепешками на земле.

- Мордобои – это по части Тристана, - огрызнулась я. – Он таким способом, как я уже поняла, решает свои внутренние конфликты.

Он резко встал и легко соскочил с крыши.

- Мне пора, увидимся, - бросил он через плечо.

И сделал это с таким высокомерным видом, что показалось, будто мы недостойны его присутствия.

Воцарилось молчание. Утренняя прохлада постепенно растворялась, и солнце начало напекать крышу. Карина смотрела на меня некоторое время мучительным взглядом, и, наконец, сказала:

- Да ладно тебе. Ты как никак начала первая.

- Я?! – меня аж передернуло от такого заявления. – Я ему вопрос задала простой!

- Но это, возможно, было для него... лично, - попробовала возразить она.

- А меня не лично с сестрой сравнивать? Посмотри на него, Карина, - вызверилась я, – Это эгоистичный ублюдок, которому абсолютно положить на весь белый свет! Я сомневаюсь, что он хотя бы на долю секунды был уязвлен. И брутальные рассказы ему чести не делают.

- Ладно, - сдавленно пробормотала она. – Главное, не ругайтесь больше.

Я поймала себя на том, что нервно барабаню ступнями по краю крыши.

- Мне так не нравится, - в итоге выдала я. – Я не хочу соседствовать с ним под одной крышей! Его надо как-то выселить.

- И что его ждет? – укоряющее вопросила Карина. – Опять психушка, не иначе.

Я хмыкнула и отозвалась:

- Если людей туда сажали однажды, то явно неспроста, тебе не кажется?

- Да он нормальный! – возмутилась Карина. – Чушь все, что у него мозги набекрень. Ему приписали этот диагноз, чтобы выдрать из тюрьмы. Он сам рассказал. Вообще нам было весело. Он такой же, как и все, просто попал не в ту компанию. И нервишки шалят.

Внезапно я снова обратила внимание на тот факт, что Карина вскочила чуть свет, да еще и приоделась. Помнится, с вечера мы решили, что будем держаться от него подальше.

- А ты тут как вообще оказалась? – сердито вопросила я.

Она пожала плечами и невинно округлила глаза.

- Просто. Приспичило покурить. При твоих тетках этого делать не стоит, и я решила пойти туда, где меня вряд ли заметят. А он уже тут как тут. Ну, я и присоединилась.

- А глаза зачем накрасила?

Тут она не на шутку разозлилась и рявкнула:

- По-моему тебя просто бесит тот факт, что мы с ним поладили!

- Конечно, бесит! – воскликнула я – Он...

- Что он?

- Говнюк, который любит быть против всех!

- В таком случае ты ничем не лучше. Твоя подчеркнутая враждебность – это глупость просто! Ты даже не хочешь дать ему шанса.

- А с какой стати?!

Карина спрыгнула на площадку у окна и смерила меня тяжелым взглядом.

- Нельзя ненавидеть людей только потому, что они чужие для тебя!

И она оставила меня печься среди их окурков и упавших яблок. Я сидела, поджав колени к подбородку, испытывая детское желание расплакаться и одновременно продолжать что-то доказывать этим двоим.

Поведение Карины было сродни предательству. Мы ведь приехали вдвоем и собирались отдыхать без вмешательства посторонних. А Тристан, безусловно, проходимец. И вообще, с какой стати мне любить парня, который сидит на шее моих родственников и говорит мне гадости?

Я яростно слетела вниз, намереваясь наконец переодеться и позавтракать. Мне совсем не нравилось то, что происходит.

***

День прошел неважно. Мы с Кариной чувствовали себя взвинчено и почти друг с другом не разговаривали. Тетки работали в саду, и днем их не было видно.

Хотелось выбраться и погулять по окрестностям, но жара стояла невыносимая, и мы прятались в прохладной гостиной. Карина возилась со своими многочисленными фотоаппаратами, а я листала старые журналы и переваривала в голове утреннюю беседу. Было скучно.

Периодически в коридоре мелькала фигура Тристана. Он двигался абсолютно бесшумно, словно скользящая полуденная тень. На нас не обращал внимания и даже не поворачивался. Карина временами поднимала голову и разглядывала его с каким-то странным прищуром. У нее явно что-то было на уме.

Где-то после обеда мы услышали звук открывающегося в кухне окна. Судя по всему, Тристан уходил по своим загадочным делам. И как только это случилось, я почувствовала себя куда лучше.

- Глупо ссориться так, - заметила я.

- А что, кто-то ссорился? – проворчала Карина.

Но остаток дня все равно прошел в натянутом молчании. В результате, как стало прохладнее, я выбралась на улицу и отправилась гулять в одиночестве.

Места были вроде и знакомы, но при этом создавалось ощущение, будто я тут никогда раньше не была. Кажется, это называется жамэвю - разновидность психического расстройства, при котором знакомые предметы и лица воспринимаются как впервые увиденные.

Или просто я стала чужой в этих местах.

Небо наполнялось тревожными облаками, переливающихся багровыми оттенками. В голове подрагивали странные хрустальные перезвоны. Колокольчики Евы. Теперь это и мои галлюцинации.

Я стянула сандалии, и ступни окунулись в теплую придорожную пыль. Наконец все было правильно. Закрыв глаза, я ощутила, будто мы, как в детстве, стоим с сестрой бок о бок, босые, и весь мир для нас - огромный летний сад...

Прогулка вышла недолгой и немного грустной. Все-таки взять с собой Карину было хорошей идеей, без нее я тут только хандрила бы. Не надо нам больше ругаться из-за всяких идиотов.

Возвращаясь назад, я прошла и мимо бывшего коттеджа Тристана. Невольно шаг замедлился. Его дом оказался куда меньше нашего. Из-за треугольного дизайна он выглядел как инопланетный корабль посреди сосен.

Я подошла чуть ближе, не решаясь переступить через низенькую ограду. Если у моих теток был огромный фруктовый сад, то участок Марианны, несмотря на свои размеры, никак не использовался.

С левой стороны ската крыши имелась удобная ниша. Как раз, для того чтобы сидеть там, курить и смотреть на луну.

Почему-то становилось грустно смотреть на этот заваленный опилками треугольник. Его нежилая атмосфера пропитала и Тристана, внезапно поняла я. Он все еще был как-то связан с этим местом.

***

Всегда казалось закономерным, что меня сравнивают с Евой. Она производила ошеломляющее впечатление своей внешностью. Именно поэтому люди, знакомые с сестрой, пытливо вглядывались в мое лицо, пытаясь найти в нем какое-то объяснение, или схожесть, или даже ее саму. И не удивительно, что ничего кроме меня в нем находили.

Стоило ей появиться где-нибудь, как головы окружающих один за другим поворачивались в ее сторону и застывали.

Ева шла, как будто плыла. Нет, не так. Она дрейфовала по земле, походя на корабль, который возвращался из странствий. Ее словно прибивало к берегу, так она шла.

Что до меня, то я двигалась быстро, резко, «почти, как мужик» - замечали некоторые. Задумавшись, я со всего маху могла и врезаться в висящие рекламные стенды или столбы. Пожалуй, это был мой единственный способ произвести впечатление.

Наше принципиальное различие я уже упоминала раньше. Она была богиней в человеческой ипостаси, а я обычной девчонкой. Лично для себя я в этом проблемы не видела. Что плохого в том, чтобы быть такой, как все? Нынешнее дикое желание быть необычными – какой-то комплекс неполноценности всего поколения.

Но когда Тристан сказал, что она была удивительной, это, все-таки меня покоробило. Он подобрал отличное слово. Никогда не испытывая к сестре зависти, я все же чувствовала подавленность, от того, что не могу быть, как она.

Даже внешне мы различались. Ева со своей золотистой кожей и первозданной свежестью впадала в душу быстрее, чем я - бледная немочь с вечно подтекшей подводкой и растрепанной головой.

Иной раз хотелось описывать сестру бесконечно, как художник, который не может налюбоваться своим произведением искусства. Просто такой она была. Непонятной. Эфемерной. Как песок, струящийся сквозь пальцы.

Во время бессонницы, когда вся тяжесть вселенной ложится на плечи, я часто ставила нас рядом и думала – кто мы такие? По какому недоразумению мы рядом? Хотелось заглянуть в ее искрящиеся жидким теплом глаза и спросить: «Ты хотя бы меня помнишь?».

Я хоть что-то значила в твоей жизни?

Если ты моя сестра, почему ты меня оставила?

Были такие ночи, когда мне казалось, что моя жизнь – это прогулка по ее следам, куда бы они ни вели. Потому что я ощущала их присутствие рядом с собой каждую секунду. Так, наверное, и чувствуют себя простые смертные, понимая, что боги их оставили. И куда ни глянешь, вокруг лишь руины их былого величия, по которым я неловко карабкаюсь и все пытаюсь понять, почему они ушли.

Примечания:

(фр. jamais vu — «никогда не виденное») — состояние, противоположное дежавю