Забирать душу человека не в бою впервые — страшно. Предчувствие сквозит в чужих глазах, там, за тёмной их радужкой, мелькает тень осознания, понимания — это не просто порыв воздуха встрепенул листья над головой. И недаром вкус еды не такой как прежде — более пресный, словно часть чувств уже свернулась внутри, оберегая тело от излишней боли. Холод — такого не ощутить живущему, он не ведом мёртвым, лишь те, кто посередине могут испытать его — растекается от упавшего на грудь кленового листа, что подхватил хлёсткий осенний ветер. Как тончайшее лезвие, он пронзает тело, рвёт сосуды, рушит устоявшийся порядок и наводит свой — безжизненный, вязкий, сворачивающий любые планы, любое будущее. И вот уже тело падает на землю, и стремятся к нему прохожие, испуганно галдя.

— Хорошая работа, Доракен-кун, — Ханма хлопает беззвучно в ладоши, кривит в усмешке рот, — Первый экзамен сдан.

Смотреть на павшего не в бою — сложно. Но и отвернуться нельзя. Продли он его существование хоть на миг — и ткань мироздания нарушится. Кажется — что есть мгновение жизни человека? Лишнее слово. Взгляд. Улыбка, посланная любимому. Объятие, отданное ребёнку. Рука, протянутая другу. Скорбь окутает скоро тех, кто ещё утром вспоминал о нём. Ему уже всё равно — его душа пересекает трехглавую реку Санзу, дабы встретить беспристрастный суд своего жизненного пути.

Но подари этот миг — и захрустит, затрещит изнанка мира: не взойти на трон правителю, учёному, корпящему над колбами, станется отвернуться, пропуская реакцию, что ждал и надеялся увидеть, балетная дива пропустит лучшее своё па, а приглашенный на её выступление политик не влюбится в тонкое кружево движений. Годы постигал искусство успеть в нужный миг Дракен. В мире богов смерти нет времени, нет расстояний и кажется, словно имеешь ты множество попыток исполнить свой долг. Только не так это. Всему свой срок — первый, самый важный урок. Учит он не поддаться жалости, когда приходит пора душе покинуть крошечное тельце, едва в нём освоившись. Учит не поддаться гневу, слепящему глаза, и бессильно взирать на то, как лишает жизни невинного торговца разбойник, а твой учитель, посмеиваясь, сопровождает не душегуба на великий суд. Учит терпению — сиюминутных порывов быть не должно, когда являешь человеку перед тобой волю его судьбы.

Но, кажется, наставник его — вот кто на самом деле способен научить умерить любую вспышку — будь то злость или жалость. Каждое слово в беседе с ним — будто шаг на тонкий лёд. Нажимает он на струны волнений Дракена — отзовётся ли в его душе яростью, страстью, тревогой попытка вновь залезть в неё, не снимая запёкшихся в дорожной пыли гэта? Раз за разом подначивает он Дракена, усердно скрывающего и сворачивающего эмоции как поклажу в пустую котомку поглубже путник.

Второй урок бога смерти — чувствовать сплетение всего сущего в мире. Без этого не сможешь направить вовремя на скорого посетителя палат царя Эммы солнечный луч, что заставит его моргнуть и пропустить ступеньку на пути к полотну железной дороги. Не услышишь, где сердце сделает перебивку, споткнётся о частокол вредных привычек или усталость натруженных вен, и не сумеет уже как прежде преодолеть их. Не учуешь — вот здесь человек свернул не туда, куда должна вести его дорога в преисподнюю.

Тонкая паутинка, прилипающая к лицу вместе с сентябрьским ветром, журчание ручья по весне, в котором предстоит промочить ноги, гудок автомобиля, неподдающийся суетной, дёрганой руке водителя — никому не ведомо, что стоит за этими незамысловатыми оттенками жизни.

Не под силу отделить ни один из живущих миг, сотканный кем-то из шинигами от случайного порыва природы и человека. Сплетаются случайности и намеренности в такую тонкую ткань, что шва не видно. Захочешь посмотреть — не найдёшь, где рука жизни, а где — бога смерти.

— Что ж, Доракен-кун, — Ханма курит вкусно — начал, ещё когда сам был среди живых, — и это обучение завершено. Ты, пожалуй, талантливее всех, тех, кто был под моим началом.

— Как ты согласился стать тем шинигами, что обучает других, Ханма?

Янтарные глаза прикрываются на миг, дым из ноздрей валит шумными струями, растекаясь по полу и мягким подушкам. Сколько лет вот так, пропитывая их табаком, готовит Шюджи своих учеников? Богам смерти не ведомы расстояния и время не расстилает свою длань над ними, лишая существования лишь тех, кто рискнёт нарушить ход вещей или условия заключённой сделки.

— Зачем тебе знать, Доракен-кун? — скука овладевает лицом шинигами, будто его история — повесть, не стоящая того, чтобы её услышали чужие уши, — куда занятнее другое — следующее твоё испытание.

Отринуть любые привязанности обычных смертных для воина проще, чем для иных. В пути к очередной битве и в бою привык Дракен выносить голод, холод, боль ран и тяжесть лишений. Но понимает он — настала пора отказаться от того, что все эти десятки лет не покидало дум и сердца, от того, за кем подглядывал сквозь слои времени и чьё дыхание хотелось оберегать.

У каждого есть близкий человек. Не всякому, правда, дано узнать, что же с ним станется дальше, за пределом, за порогом таинственного царства. Кем суждено на следующий раз возродиться. Только вот Дракену известно — каждое воплощение, каждый шаг и каждая смерть того, кому он предан всей душой. Ради кого пришлось сложить оружие и взять за руку Ханму, явившегося лично. Чей образ являлся раньше во снах, а теперь — в бессонном, вечно бодрствующем царстве маячит на кромке сознания и кого нельзя забывать. Но придётся. Придётся разыграть партию длиной в века. Пусть ему и неведомо будет, кто стоит за плечом, и кто незримо ведёт его. Пусть он позабудет своего лучшего воина и в каждой следующей жизни только смутно ему будет казаться — должен быть кто-то ещё рядом. Дракен согласился отдать своё место другим — не столь умелым, менее надёжным, не таким верным. Чтобы его слава воссияла в полной мере, в каждом появлении, где это суждено.

Только ради него пошёл он на сделку с Богом Смерти.

Манджиро.