— Ну что, готов влюбляться заново? 

 Женщина лет тридцати, высокая и симпатичная, в глухом плаще, на высоких каблуках и с вместительной сумкой через плечо, открыла дверь и вошла в гостиничный номер. Сбросив плащ на кровать, она осталась в тонком, полупрозрачном, ничего особо не скрывающем боди на голое тело. 

— Как думаешь, я достаточно небрежно светанула бельем? Администратор поверил, что мы здесь будем снимать порно? 

 Мужчина, поджарый и коренастый, что-то прокряхтел в ответ, а затем подхватил ладонью снизу здоровенную на вид картонную коробку из-под стиральной машины и подвинул ее одним краем через высокий порог. Тяжело переведя дыхание, уперся плечом в стенку и несколько раз дернулся вперед, с грохотом вталкивая коробку в прихожую. После чего, потащил ее по полу в дальний угол спальни, к телевизору, сминая по пути толстый узорчатый ковер.

— Справишься? — забеспокоилась женщина.

Поднятый большой палец в ответ.Оторвав кусок картона, мужчина достал из коробки странный прибор, напоминающий сразу все безумные ретро-футуристические изобретения из старых фантастических фильмов. Большой и громоздкий металлический корпус, разукрашенный в самые легкомысленные тона, заменял устройству заднюю стенку, тогда как спереди на нем были расположены маленький жидкокристаллический экранчик и целая россыпь всевозможных тумблеров, переключателей, рычажков, лампочек, дисководов, кнопок, и даже настоящая мини-клавиатура. По бокам через шлейфы подключались аккуратные пластмассовые коробочки, отдаленно напоминающие видеоигровые картриджи, и вся эта конструкция была опутана сверху донизу пучками разноцветных проводов.

Наконец, мужчина тяжело опустился на кровать и в изнеможении уставился в потолок.

— Ты как? — Поинтересовалась женщина. — Здесь в холодильнике должно быть пиво. Принести?

— Пока пер эту херню на третий этаж, думал, сдохну. Насть, мы сейчас на каком?

— На четвертом. — И, после паузы, добавила:

— Давай я, все-таки, принесу пиво.

Она поставила открытую банку на столик и заботливо погладила партнера по голове:

— В любом мало-мальски приличном отеле, где есть лифт, также есть камеры, проверки и нужно показывать паспорт. А в этой дыре, Леш, на нас никто не обратит никакого внимания, мы тут как призраки. Здесь, поди, и ментов-то отродясь не бывало. По-крайней мере, хочется в это верить.

— Ага.

Снизу грохнулось что-то увесистое, сверху раздались звонкие удары хлыста, протяжные стоны, переходящие в крик, а через стену сбоку глухо заскрипела кровать.

— Вот правда, как же этой штукой пользоваться?

Женщина сняла туфли, села на пол и провела пальцем по холодной поверхности машины:

— Зря они уничтожили все коммерческие модели. Я даже не представляю, как тут что нажимается, куда что вертится, что гудит, что мигает, а что просто для красоты. Ну, спасибо, хоть без перфокарт. Но с картриджами. Как думаешь, сюда можно подключить Рингфит? В моем любимом лавбургере было куда проще.

Настя достала из сумки плотный томик с обнимающейся парочкой на обложке и простеньким названием «Лавбургер № 25», присела на краешек кровати и пролистала несколько страниц.

— Как красиво у них в книжке получилось — втерлись в доверие к производителю, обвели вокруг пальца приставов, проникли, как в Джеймсе Бонде каком-нибудь, на завод по переплавке и украли, ну, или спасли от уничтожения, самый последний в истории ЭмошнМодул. Потом, конечно, ушли от погони, победили злодея, и на вершине небоскреба, в прекрасном открытом саду, — а ведь где еще должны красиво заканчиваться любовные истории, не в больничной палате же, — они подключились и перезагрузили свои чувства. Переизобрели любовь — ярче, чем когда-либо. Думаешь, у нас получится не хуже?

Мужчина поднялся и выдохнул.

— Вывезти эту хрень со склада было несложно, меня больше волнуют статьи. Кража плюс хранение или создание ЭмошнМодула, да еще группой лиц — по совокупности лет на шесть тянет, а то и на семь.

— Скажешь, что я тебя заставила, — подмигнула ему женщина.

— Вообще, это очень серьезно и совершенно не смешно. — Он насупился. — Но я готов. Готов рискнуть, чтобы сохранить наш брак.

Пауза.

— Нашу семью.

— Мой рыцарь, мой герой.

Мужчина опустился к монструозной машине, подключил ее к пилоту, достал из сумки планшет и стал вдумчиво перебирать электронные страницы скачанных с даркнета разрозненных инструкций, технических описаний, чертежей и методических рекомендаций революционной некогда технологии «коррекции эмоционального фона».

— Справишься?

— Это не полноценный ЭмошнМодул, это его прототип, но я попробую. Десять лет назад создали сотню таких и разослали по научно-технологическим институтам для изучения и исследования, для опытов. Тогда еще не было никакого единообразного простого подхода, каждый продумывал свой подход в погоне за успехом. Это уже потом разработали коммерческие «лав-модули», как их между собой называли. Помнишь, кстати, насколько они были автоматизированные? Три кнопки и Reset. А здесь черт ногу сломит. Впрочем, картриджи должны немного помочь.

Женщина удовлетворенно кивнула, а затем направилась к холодильнику. Достала пиво, подсела к партнеру, одну банку положила на колени, а вторую протянула ему.

— Можно тебя на минуту?

— Чего?

— Ну, с годовщиной, любимый.

— И тебя с годовщиной, любимая. — И, подумав немного, добавил. — Дай Бог, чтоб последней.

Они чокнулись и выпили по глотку. Помолчали немного, и тут вдруг, словно испугавшись нарастающей тишины, она выпалила:

— А что ты почувствовал в ту самую секунду?

— Ну как сказать. Что чувствуешь, когда аппаратный сбой выжигает у тебя всю любовь к самому близкому человеку? Ничего не чувствуешь, пустоту. Такое сложно внятно описать, как сложно описать вакуум, или абсолютную черноту, или любой другой отрицательный абсолют. Не хочется ничего описывать, от такого хочется, в первую очередь, убежать.

— Ты тогда, как раз, ушел из дома на полтора месяца.

— Ага.

Женщина тяжело выдохнула:

— Страх — вот, что было у меня. Даже, наверное, ужас, такой, знаешь, парализующий, будто бы все навсегда закончилось. Будто бы все наши наивные романтические переписки разом стерлись, фотографии обуглились, воспоминания выцвели, бабочки в животе превратились в опарышей, а я осталась совсем одна, сидеть на пепелище. Пока тебя не было, я же практически не вставала — лежала сутками на кровати, уткнувшись в телефон. Не знаю, что бы я делала тогда без этих дурацких лавбургеров.

— Прости меня.

— А потом мне попался номер двадцать пять.

Она вдруг засмеялась.

— Никогда не думала, что буду так радоваться дешевой романтической книжке. Но в ней была надежда. Обещание.

— Какое?

Секундное молчание.

— Что мы точно не станем, как Макаровы.

Мужчина улыбнулся и погладил ее по руке:

— Мы будем в сто раз круче.

— И определенно мы ни за что не пойдем в «стариковский» парк.

— Даже когда нам исполнится восемьдесят?

Женщина с вызовом посмотрела на партнера:

— Даже когда девяносто. С этой машиной мы и в сто лет будем самой счастливой парой — каждый день у нас будет, как первый, каждое прикосновение, каждый поцелуй, и каждый секс. Осталось совсем немного усилий, совсем чуть-чуть. Пожалуйста, заставь эту дуру работать.

Протяжные стоны сверху переплетались со звонкими девичьими взвизгами снизу, глухим скрипом кроватей, звуками драки, судя по нарастающей интенсивности, кажется, переходящей в смертоубийство, криками на грубом и непонятном языке.

— У нас в номере слишком тихо, — заметил мужчина, — это подозрительно. Хоть телик включи, пока я работаю.

Настя послушно щелкнула пультом.

— ...ровно год, как, в совершенно рутинный момент вечерней синхронизации, пятьдесят миллионов владельцев «лав-модулей» выжгли в себе всякую любовь, всякую привязанность и страсть к партнеру. Но самое трагическое здесь то, что все эти люди, в первую очередь, хотели сохранить барахлящие отношения, пытались их спасти, освежить, может, даже, перезапустить. И как часто бывает с благими намерениями, извилистая дорожка привела их в ад пустоты и равнодушия, отвращения к близкому и даже, иногда, ненависти. Семьдесят пять процентов пар распались в течение полугода, но что остальные, помогает ли им психотерапия и регулярные посещения Романтических парков?

Репортерша остановилась перед массивными двухстворчатыми дверьми, ведущими в зал, и c деланным энтузиазмом произнесла:

— Давайте же узнаем.

— Ну давайте, — передразнила ее Настя и подложила под голову вторую подушку.

В большом зале яблоку было негде упасть — сотни людей общались, спорили, поддерживали друг друга. Камера то тут, то там выхватывала трогательные моменты, задерживаясь на моментах особенно душещипательных, периодически наезжала на спикеров, когда те декламировали что-то исключительно важное или проникновенное. А потом картинка изменилась — на фоне благостных, примиряющих всякие страсти, пасторальных пейзажей Романтических парков, зазвучал кроткий закадровый голос. Он говорил о важности понимания, умения выслушать, и о семье Сергеевых, что гуляют каждый вечер по полчаса по одной и той же тропке, говорят, делятся, переживают совместное, прокладывают себе дорожку из безобидных слов в уютное Спокойствие; говорил о важности сиюминутного, об отказе от невероятных мечтаний в пользу крошечных радостей, и о семье Кузнецовых, что каждый вечер кормят уток овсянкой, едят ягодное мороженое на скамейке (в дни, когда хочется побунтовать, они заказывают фруктовое) и играют с настольный теннис, или просто сидят у пруда, обустраивая себе маленькое Сегодня вместо недоступного монструозного Завтра. Еще говорил о нежности и скромности, о важности того, чтобы «не пугать партнера излишней настойчивостью » и о семье Васнецовых, что приходят всегда в парке в Любовный сад, держатся за руки, и втайне ото всех, совсем как школьники, неловко целуются под раскидистыми ветвями акации.

— Ах, они кушают мороженку и чмокаются в щечку. Какая идиллия, какая безмятежность. — Женщина скривилась и бросила пульт на кровать:

— Нельзя любить на четвертинку, на половинку или на одну пятую, нельзя подменить горящую в крови страсть подслащенной замороженной водичкой в вафельном стаканчике, и уж точно нельзя подменить потный, грубый, животный секс неловкими обнимашками на скамеечке и суетливыми поцелуйчиками. Не тот возраст, не та жизнь, да и я уже не та, чтобы совсем без борьбы схватиться за первый предложенный мне дешевый эрзац счастливой семейной жизни.

Мужчина, сосредоточенно вводящий на мини-клавиатуре параметры жены, отвлекся на ее тираду, согласно кивнул и добавил:

— Посиделками у пруда не перебить воспоминаний. О том, что сладость первого поцелуя не сравнится ни с каким десертом, теплота первых объятий согреет лучше любого одеяла, и никакой камчатский деликатес не обойдет по вкусу картошку фри с шаурмой на первом свидании. Я уж не говорю про первый секс...

Он грустно вздохнул и замолчал, словно бы погружаясь в прошлое.

— Все будет даже лучше, любимый.

Настя ласково погладила его по голове и вернулась к телевизору. Щелкала бесцельно эротические и порноканалы — люди там предавалась страстям похлеще соседей сверху и снизу, даже, наверное, похлеще их самих в лучшие, лавмодульные времена, хотя, конечно, без того их самоотверженно-эгоистичного желания одновременно поглотить и полностью раствориться в партнере. Немного, только, механическими выглядели эти телевизионные страсти — не как воздушная летняя пробежка, полная наслаждения и здоровья, а как олимпийский спринт на время с окончанием на лицо. И все же, для нее даже в этой искусственной, напрочь функциональной похоти, была своя толика притягательности.

И тут, свершилось.

Машина, до того лишь кокетливо подмигивающая разноцветными глазками светодиодов, вдруг загудела, забухтела, ожила. Завибрировала слабо подогнанными шлейфами, задрожала картриджами. Мужчина в последний раз пробежал глазами по введенным данным, переключил, на всякий случай, несколько рычажков, достал из коробки металлический объект, напоминающий тонкий обруч, и пристроился на кровать.

— Готово?

В ее голосе прозвучало и нетерпение, и сомнение, и нервная дрожь.

— Я настроил аппарат на перезагрузку выгоревших любовных чувств, на усиление привязанности, на страсть и влечение, в конце концов. Чтобы бабочки в животе, головокружение от легкого прикосновения — все такое. Вроде, должно сработать, но, на всякий случай, я буду первым. Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Мы почти у цели, так что самое главное сейчас — не бояться.

Настя взяла его за руки и посмотрела в глаза:

— Самое главное сейчас — помнить, зачем мы это делаем, а делаем мы все ради нас, ради друг друга.

— Ради нашего брака.

— Чтобы стать самой крутой, самой счастливой семьей на свете. Как в фильмах или лавбургерах. Помнишь, какими были Макаровы? Самая горячая парочка в универе, на работе, первыми поженились, первыми спрыгнули с парашютом, первыми купили лавмодуль, вместе объездили пол-мира, и, кажется, ни на секунду не теряли своей любви. Как же я им завидовала.

— Теперь они, как все, ходят в стариковский Романтический парк и по-стариковски едят мороженое.

— Они сошли с дистанции, весь мир сошел, а мы ближе к победе, чем когда-либо. Остался последний шаг. Ты уверен?

Леша вздохнул и с какой-то легкой обреченностью надел на голову обруч. Посидел так несколько минут с закрытыми глазами, — со стороны могло показаться, будто бы он спит, — а потом вдруг вскочил и зарядил жене тяжелую пощечину.

— Ты, сука, изменяла мне.

Все случилось за мгновение. Женщина упала навзничь, он схватил было ее за ногу, но она, оттолкнувшись, сумела освободиться, подтянулась к краю кровати, съехала на пол и резко выдернула пилот из сети.

Мужчина совершенно без сил опустился на ковер рядом с машиной.

— Да что с тобой произошло? — испуганно и с ноткой гнева бросила Настя. — Мы же это обсуждали — я не изменяла, просто со знакомым выпили лишнего и целовались. Один раз. Ты же меня простил, говорил, что точно простил.

Тяжелый вздох вместо ответа.

— Не обсуждали, точно не так. Не с такими эмоциями, настолько сильными, что не описать. Как будто я снова в эту секунду переживаю измену, только все ярче и больнее в тысячу раз.

Она грустно покачала головой и подхватила мужа за плечи. С трудом втащила на кровать, — он не сопротивлялся и лежал совершеннейшим бревном, — залпом осушила оставшееся пиво и села рядом. Осторожно потрогала саднящую щеку.

— Здоровенный синяк будет.

— Прости.

— Это моя вина. Надо было самой попробовать. Ну, с другой стороны, мы теперь знаем, что эта дура может быть опасной.

— В следующий раз спрячем все тяжелые предметы?

— И нож.

Настя повернулась к партнеру.

— На кухне есть большой, длинный нож, такой острый, что если слишком долго на него смотреть, можно порезаться. Стоит как минимум надеть на его лезвие поролон или что-нибудь резиновое.

Леша пожал плечами.

— Так глупо все получилось, но это моя вина, и я признаю ошибку. Я перекалибрую настройки с нуля, и в следующий раз все будет по-другому. Ты мне веришь?

— Верю.

Она приткнулась к нему сбоку, обняла и положила голову ему на грудь.

— По другому и быть не может.

Они полежали немного вместе, пока мужчина не пришел в себя, и отправились домой.

***

Четыре дня спустя

— Ошибка моя была в том, что первичными эмоциями я настраивал яркие, жаркие, быстрые чувства, вроде страсти или ревности, которые даже в хладнокровном человеке могут вызвать настоящую бурю, лишить всякого спокойствия и самоконтроля; медленные и тихие эмоции, которые неторопливо распускаются и облагораживают влюбленность я убрал во вторую и даже третью очередь, а надо было наоборот. 

 Мужчина высыпал картриджи из сумки на пол и разложил по стопочкам: на одних он писал формулы фломастером, другие помечал стикерами из массмаркетного набора для маленьких девочек «Моя первая влюбленность», и каждый тщательно калибровал, раз за разом прогоняя через машинные тесты. Женщина же ходила по квартире и собирала все острое, режущее, все опасное, что можно расколотить и порезаться, в большой мешок. Здоровенный же нож, который все не давал ей покоя и словно обещал кровопролитие, она обмотала сначала тряпкой, затем убрала в пакет, закрепила скотчем, и спрятала на дальнюю верхнюю полку шкафа, за побитый пылью многотомник русской классики. 

 — Мешок я в ванну положу. А с тарелками что делать? Как бы их не побить. 

 — В плед заверни. 

 Разноцветные огоньки весело подмигивали, настраивая на позитивный лад, провода тихо гудели. Эмошнмодул дребезжал и поскрипывал, намекая на солидный возраст, но держался. Пиво стыло в холодильнике. Телевизор тихо шелестел новостями, то и дело перебиваясь на комментарий о важности здоровых отношений, а за стенкой кто-то ругался и бил посуду. 

 — В этот раз сделаем акцент на нежности, на привязанности, на всех бесконечных мелочах, любовных глупостях, которые мы так ценим друг в друге. Чтобы все это плавно в мозгу отпечаталось, прижилось, а затем можно медленно переходить к легкой страсти. Сексуальное вожделение, наверное, пока отключу, но только пока — не знаю просто, как оно отзовется. 

 Настя опустилась на пол и погладила холодную машину: 

 — Будь сегодня хорошим мальчиком, ладно? И не будь жадиной — мы просто хотим вернуть себе капельку счастья. 

Машинка в ответ только задрожала шлейфами. 

— Ну что, второй раунд? 

 Мужчина одел на голову обруч, выпил залпом банку пива и перекрестился. Тяжело вздохнул, словно собираясь с духом, а затем дрожащим пальцем щелкнул тумблер и застыл с закрытыми глазами, словно мраморная статуя. 

 — Эта штука уже работает? Если вдруг захочешь меня убить, предупреди. 

 Женщина торопливо накидала подушек в углу кровати и свернулась калачиком, защищая голову пледом. 

 — Ой, все-таки, зря мы вчера не купили мне шлем. 

 Тишина. 

— Помнишь, как мы побежали под летним дождиком на такси, а ты вдруг захотела целоваться прямо на улице? Нас бы тогда даже тропический ливень не расцепил бы, такие мы были мокрые и такие счастливые. Простудились немного, правда, но разве молодость напугаешь обычной простудой? А помнишь, как тискались в самолете, и как на нас косо смотрели, кажется, абсолютно все. Еще стюардессы ругались, и мы демонстративно пошли вместе в туалет. Кто-то стучал, а мы были слишком заняты друг другом. А помнишь... 

Жена оттолкнула плед в сторону и удивленно посмотрела на мужа: 

— Штука работает? Да, работает? 

— Эх, было дело. 

 Мужчина вдруг почесал голову, словно пытаясь привести мысли в порядок, тяжело выдохнул и медленно опустился спиной на пол. Женщина, побросав подушки, тут же подскочила к нему, проверила пульс и легонько потрясла, но тот лишь лежал, совершенно изможденный, лишенный сил, грузный, как мешок картошки, и тихо дышал. 

— Ты в порядке? 

 — Я очень устал. 

 Он открыл глаза. 

— Каждую минуту думать, как бы сохранить наши отношения, оценивать каждую мелочь, каждый свой поступок, каждый шаг, чтобы только где-то не оступиться, не разочаровать тебя, не сломать хрупкую нашу семейную жизнь — это изнуряющий труд. Навроде каторжного. А потом еще по ночам вспоминать, где я что сделал не так, не договорил, недолюбил, прокручивать в голове раз за разом, корить себя за глупости и ошибки — тяжкая ноша. И я правда устал. 

— Это в тебе опять машина говорит? 

 Женщина рывком убрала обруч в коробку, помогла мужу подняться и принесла пиво из холодильника. Посидели, помолчали немного. 

— Что-то у нас снова не получилось, любимый. 

 Она как-то сразу осунулась. 

— Ну, хоть пиво попьем. — грустно усмехнулся мужчина. 

 Настя залпом осушила банку и картинно раздавила ее пальцами. 

— Нельзя сдаваться, Бог любит Троицу. 

— В следующий раз точно получится.

***

Неделю спустя

— Нам не хватает позитивного отношения, визуализации успеха, как говорит одна тиктокерша — последние дни мы слишком концентрировались на провалах. 

 Женщина достала из сумки книгу. 

— Вот здесь они, например, попадают в ужасную засаду, сидят под пулями, но, знаешь что — не теряют самообладания. Держат удар. В конце героиня, вообще, висит, ухватившись рукой за железный прут, торчащий из бетонного блока на высоте сотен метров, того и гляди упадет, а он в последний момент спасает ее, почти что играючи. Наверное, даже не вспотев. А мы из-за пары мелких промахов куксимся, дома почти не разговариваем. Спим, как соседи. 

— Да настроения просто нет, — пожал плечами мужчина. — Все казалось таким реальным еще месяц назад, а теперь я не уверен, работает ли вообще эта штука. Может быть, из всех тестовых экземпляров нам попался единственный бракованый? 

Машина в ответ обиженно помигала огоньками. 

Женщина опустилась на пол с банкой пива и погладила мужа по голове. Тот не отшатнулся, не дернулся, только грустно покачал головой, словно отстраняясь от нее. Яркие чувства давно потухли, так что они снова обратились к одиноко стоящему посередине комнаты громоздкому Эмошнмодулу. 

— Мы слишком остро реагируем друг на друга — слишком много пережитого. Ревности, ссоры, страхи, склоки какие-то мелкие по глупости, измены, ладно, ладно, не было измен, мысли о разводе... 

— У тебя были мысли о разводе? — Испуганно отреагировал она. 

— Думал, у тебя были. — Поднял бровь он. — Не важно, все равно наш багаж уже не удалить, нужно подходить с другого боку. В этот раз первичной эмоцией я подключу легкий эгоизм, самовлюбленность, чтобы поднять немного самооценку, и на нее уже наслаивать более сложные чувства, вроде привязанности и любви. 

 Пауза. 

— Чтобы не было отторжения, нужна уверенность в себе. 

Настя отхлебнула из банки и потянулась к картриджам. 

— Я тут почитала на днях твои заметки и, кажется, что-то поняла. Не такая уж я и дура. — подмигнула она, — Смогу, наверное, даже сама все настроить, если захочешь. Главное ведь практика. 

Вдвоем они быстро перекалибровали систему и уселись с пивом перед телевизором. 

— Боишься? 

Он потер щетину рукой и ответил: 

— Немного. 

По новостям опять рекламировали стариковские парки, делать было откровенно нечего, так что Настя поставила банку на пол и очень серьезно посмотрела на мужа. 

— В этот раз моя очередь. 

Таким же тоном она когда-то соглашалась прыгнуть с парашютом. 

— Даже не спрашивай — боюсь, боюсь страшно. Просто мне кажется, ты слишком сомневаешься, ты как бы внутренне отталкиваешь машинные чувства, потому что переживаешь, что не получится. Стыдишься и за промахи, и за надежду, и за то, что тогда бросил меня — за все, а надо не стыдиться, а верить. 

Вздох. 

— Сейчас точно все получится, я знаю. У нас будет и свой небоскреб, и свой открытый сад, свой счастливый финал и свой реальный лавбургер. 

Женщина одела на голову обруч и щелкнула тумблер. Посидела несколько минут в тишине, а потом вдруг рассмеялась: 

— Видишь, все в порядке. Кулаками не машу, по комнате не прыгаю, пена изо рта не брызжет. Это потому, что я — волевая и решительная, и не дам никакой дурацкой штуковине запудрить мне мозги. Гуди не гуди, машинка, а меня ты не проведешь. 

Настя потянулась, как ленивая кошка, и в полном экстазе взглянула на мужа: 

— Я так тебе завидую, ты отхватил себе самый драгоценный приз. Ничего для этого не сделал, а получил меня, представляешь? Не за миллиард долларов, или волшебное королевство — за так. За свою нищенскую зарплату и уродливую морду, за пустоту в голове. За вонь и нестираные носки. Не подходи ко мне, я тебя презираю. 

Она бросилась к зеркалу в исступлении: 

— Какая же я все-таки невероятная девчонка, куда там Елене Прекрасной и Анджелине Джоли. Ева Грин по сравнению со мной — пугало, Софи Марсо — колхозница. Невозможно, что я вообще когда-то посмотрела в твою сторону. 

Мужчина одним резким движением стащил обруч с жены и толкнул ее на кровать. Та упала, как подкошенная, полностью лишившись всяких сил, словно марионетка, которой в кукольном театре перерезали веревочки, и только тихо постанывала. 

— Не слушай меня, это все неправда. 

— Я знаю. 

По щекам ее потекли слезы. 

— За что же нас так прокляли-то, любимый? Какая же страшная эта анти-любовь, что выжгла в нас всякое чувство. 

Он присел рядом и погладил ее по щеке. 

— И какая бессмысленная погоня за этим чувством. 

— Нет, — она дернулась, — еще не все потеряно. Нужно попробовать включить прибор на полную, зарядить чувства на максимум, чтобы не оставить места печали и сомнениям. Только так мы сможем все вернуть. 

 * * *

Два дня спустя

В середине дня, прямо на рабочем месте, он вдруг почувствовал внутри себя странную пустоту, предательский холодок под сердцем. Холодок с каждой минутой становился все леденее и леденее, обрастал инеем, беспокойство не отступало, мурашки побежали по спине стройным маршем, и ему даже показалось вдруг, будто что-то очень важное у него только что украли. Но что? 

Леша отпросился домой, но поехал в гостиницу. 

Бегом он поднялся на четвертый этаж, открыл дверь и обомлел. Разбитый телевизор лежал на боку у стены, разодраные страницы, осколки посуды, ложки, вилки и побитые картриджи валялись по всему полу, а на перевернутой тумбочке красовался аккуратно сложенный лист бумаги. Но подозрительнее всего был шум воды. 

Мужчина ворвался в ванную комнату и увидел тот самый здоровенный нож на полу, и свою жену, мирно лежащую в ванной с обручом на голове и перерезанными венами на руках. Все эмоции, чувства исчезли, он не кричал, только рефлекторно бросился к ней и вытащил на лестничный пролет, и сразу же вызвал скорую. 

 * * * 

 Настя с трудом разлепила глаза и увидела перед собой больничную палату, и мужчину, пристроившегося рядом на неудобном стуле. 

— Где машина? 

— Сломал. И выбросил. 

— Черт. 

— Как себя чувствуешь? 

— Лет на двести. 

Она потрогала пальцем пересохшие губы и потянулась к стакану с водой. 

— Читал мою записку? 

— Нет. Порвал и тоже выбросил. 

— А вот это правильно. 

Мужчина взял стакан и аккуратно напоил жену. Поправил ей подушку. 

— Что случилось? 

— Слишком много ярких эмоций. Веселье, радость, даже восторг. 

Она облизала губы, чтобы легче было говорить. 

— А потом я вдруг поняла, что это конец, мы теперь навсегда чужие люди. Никакая фантастическая машина или волшебная сила нашего прошлого уже не вернет. Страсть, вожделение остались навсегда там, в воспоминаниях, а мы теперь просто такие неудачливые соседи. Уходим, приходим когда захотим. 

Пауза. 

— И ты опять уйдешь. 

— Нет. — с горячностью ответил он. 

— Я ведь на несколько секунд, кажется, умер, когда увидел тебя в ванной. Как будто у меня сердце вынули, а ведь мое сердце мне в тот день шептало, что что-то не так. Шептало не о пылком влечении, а о важности заботы и понимания. Пускай горячие чувства ушли, но мы-то друг у друга остались. Лучшая парочка две тысячи двадцать седьмого по версии нас самих. Плевать мне на страсть и на вожделение, главное, чтобы ты была жива. 

— Ты меня не бросишь, как тогда? 

Она попыталась сесть, но силы предательски оставили ее, и она опустилась на подушку.

— Я не говорила тебе, но те полтора месяца я каждый день думала о самоубийстве. Убегала в лавбургеры, только бы не переживать снова и снова это иссиня-черное, холодное, бесконечное одиночество. Пообещай, что не бросишь. Не хочу, как в прошлый раз, не хочу возвращаться в эту черноту — я этого больше не переживу. 

— Обещаю. 

Он очень осторожно, чтобы лишний раз не побеспокоить, прикоснулся губами к ее губам: 

— Давай попробуем еще раз, только, теперь сами, без любовного допинга. 

— Ага. 

— У меня к тебе, кстати, очень важный вопрос. 

— Шоколадное, — улыбнулась женщина. — Когда мы пойдем гулять по стариковскому парку, купишь мне шоколадное. 

— А я поем ванильное. 

— Но дай слово, что мы там будем самыми-самыми крутыми. 

Мужчина рассмеялся: 

— Станем хватать друг друга за разные места, обляпаемся мороженым и обольем кого-нибудь сладким сиропом, и целоваться на скамеечке будем не по-стариковски, а как-нибудь по рок-н-рольному. Нас потом покажут по телику, и скажут, что все парочки как парочки, но вот эти двое совсем отмороженные, как их вообще только пустили, ведут себя, будто бы им по семнадцать. Никакого стыда, будто бы на них проклятье машины толком и не сработало. 

— Так и сделаем. — Она засмеялась и, спустя мгновение, добавила: 

— Я люблю тебя. 

— И я тебя. 

Перед уходом, он оставил ей на тумбочке купленный в больничном книжном свеженький лавбургер, чтобы скоротать время. Она потянулась было к нему, подержала немного в руках, пролистнула несколько страниц, — на них происходили невероятные, фантастические приключения, кипела страсть, бурлило сексуальное напряжение, — и с вздохом облегчения выбросила в мусорку.