В четверг я проснулся довольно бодрым, но еще не полным сил, однако наконец-то отходняк закончился. Но вспомнив, что сегодня будут давать новые таблетки, а после тихого часа — встреча с психологом... Я хотел заскулить.

Что, собственно, и сделал, уткнувшись в подушку.

Все утро я пытался заставить себя выходить из палаты почаще, но, открыв дверь, закрывал обратно. Выбирался только по необходимости, о чем потом решил рассказать врачу сам, ведь я все же собрался стремиться к выздоровлению, но с чего надо было начать — не имел понятия. Однако про тошноту и боль в желудке я пока не упоминал, потому что тогда меня, скорее всего, заставят есть то, что подают в столовой. И помимо того, что пришлось бы сидеть с остальными больными, так еще и было страшно, что меня прямо перед ними стошнит.

Пока спасался йогуртами.

В итоге Юрий Владимирович поговорил со мной перед обедом очень быстро, минуты две, максимум три, спрашивая самое важное. Ведь он не только мой врач. Да и сейчас со мной было все более-менее в порядке относительно моих психов или обмороков. Так что все по факту, все по факту.

Мне стали ставить другие капельницы, от которых не вырубало. Хотя даже было немного жалко, но надоело гулять по туману, который находился у меня не только в мутной голове, но и перед глазами. Ну а новые таблетки не давали о себе знать в плане побочек. Пока, по крайней мере. Поэтому я ловил момент — переводил дух от последних трех дней.

Я валялся в постели во время тихого часа, слушая музыку и пытаясь настроиться на общение со своим новым вторым врачом. В голову приходили мысли о том, что же мне на этот раз предложат сделать, что будут спрашивать. Потом я начал размышлять, что за человек будет сидеть передо мной, старый или молодой, насколько отталкивающий. Почему-то я настраивался именно на это.

А ведь Юрий Владимирович меня не отталкивал... Он не был настойчивым и не был грубым, вроде даже улавливал, что я говорил, хотя говорил-то я и не много. Он мог успокоить меня несколькими фразами, и это было так необычно... Необычно то, что от него мне не хотелось сбегать с самого начала, даже стену выстраивать. Тогда я не придавал этому значение, будто не замечал этого, но сейчас пришло осознание, и стало как-то волнительно... Даже не получалось толком разобрать, что именно не так.

А еще Юрий Владимирович сказал важные для меня слова: мои чувства и мысли нормальны. А этого мне не говорил никто и никогда, и будто именно этих слов мне не хватало.

И вот прям сейчас мне стало неимоверно страшно. Страшно, что я позволял себе даже думать обо всем этом. Мои закоренелые убеждения не давали мне открыться и подпустить к себе человека, не то что чужого, а даже родного. Родного по крови, но не по духу. По духу я до сих пор плавал один, как огромный кит по океану.

А сейчас я, по сути, доверился ему. Сделал то, чего остерегался. Поэтому и тревожно: казалось, что не только я, но и мысли мои дрожали. Мне еще сотрясения не хватало. Какие эмоции, кроме того, что боюсь воткнутого ножа в спину? Внимание Юрия Владимировича ко мне такое же, как и к другим пациентам, но казалось, что он не просто бездушно выполнял свою работу, а делал это потому что... Будто он просто не мог поступать иначе. Другие могли, а он — нет. Он, как и я, словно стремился достичь в чем-то идеала: в его случае — быть идеальным врачом. Наверное, поэтому он и не отталкивал меня.

Боже...

Ужас какой. Аж голова раскалывалась.

После него в мыслях начал мелькать Никита. Если мы похожи, то насколько? Моя замкнутость ощущалась в больнице намного сильнее, чем обычно. Никита как раз-таки открытый весь такой. Совершенно противоположный мне, куда ни глянь. Стану ли я тоже таким позитивным, как и он, несмотря на свои проблемы с психикой? Хотя... Помимо них есть еще тьма других проблем, которые тоже, как и мои диагнозы, могут вытекать одна из другой.

А еще Никита приставучий, фиг отвяжешься. Улыбки его эти, болтовня без умолку, даже его волосы рыжие уже бесили. Встречались всего-то несколько раз, я бы и не думал о нем вообще, если бы не видел четко его физиономии. Но нет, он вошел в теперь уже «Топ-2» моего списка узнаваемых лиц.

В итоге мои размышления добрались до номера один этого топа... До Андрея. Как часто он ходил на ЭСТ? И как решился на это? И вообще, я даже не знал, чем он болен. Было видно, что ему плохо, что что-то не так. Поначалу меня не интересовал этот вопрос. Меня в принципе всегда мало что интересовало в людях, но здесь...

Раз мы теперь общались, мне нужно было знать о нем больше, что-то важное, чтобы случайно не ляпнуть что-нибудь не к месту. А я мог. У меня и так не получалось предугадать его реакции на что-либо, с собой бы разобраться, а так как его болезнь покрыта для меня тайной, то вообще непонятно было, что от него ожидать. Ведь все его сторонились, хотя при мне он ничего ужасного не творил. Нервировал только иногда, да озадачивал, но не более.

Да. Ничего более. Ничего.

Почему-то от него я не чувствовал опасности.

Я вздохнул и решил сейчас забить на все это, и, видимо, чтобы дистанцироваться от размышлений, мозг умудрился уйти совсем не в ту степь, и тело перестало дрожать. Теперь мне приходили в голову только какие-то тупые вопросы по типу, почему тихий час называют часом, если длится он два часа? Или почему пододеяльник называется не надодеяльник или вокругодеяльник? Почему сковорода и тарелка на столе стоят, но если тарелка в сковороде, то она лежит? И, конечно же, я пробовал искать ответы в гугле, но удовлетворяющие меня находил не всегда.

Когда после тихого часа наступил уже час икс, я шел к кабинету психолога, и меня немного потряхивало. По спине медленно катилась капелька пота. На мне была новая одежда: вся черная, будто на траур пошел, просто я примерно так себя и чувствовал. А еще на кофте не было большого кармана, меня это стало нервировать, потому что ковыряться в бинте при ком-то не хотелось, ведь будет сразу понятно, что я переживаю. Да и нажимания на ногти фиг скроешь, но об этом я, почему-то, сразу не подумал.

Очкастая весь путь тараторила то одно, то другое, перепрыгивая с темы на тему, но для меня это слышалось белым шумом.

— Кстати! — сказала громко чуть ли не в ухо, и я ошарашенно отшатнулся в сторону. Очнулся.

— Ч-что?

— Сейчас будет забавно очень, когда ты подойдешь к кабинету, — хихикнула Очкастая.

— Почему? — мне уже стало страшно.

— Увидишь, — сказала как-то загадочно и остановилась. Я тоже. — Так, все, пришли, вон тот кабинет, я приду... — посмотрела на часы, — минут через сорок. Думаю, управитесь.

И улетела обратно по коридору, а я развернулся и направился к двери. Подойдя к кабинету, взглянул на табличку.

«Клинический психолог Несмиян Евгений Викторович».

Чего?! Какого хера, это шутка?

Я осмотрелся по сторонам, но никто так и не выпрыгнул, держась за живот от смеха, и не снимал мою реакцию, как делали это в школе.

Ладно, значит, реально совпадение. Подумаешь, даже отчество. Так, все, надо постучаться и зайти уже.

Но я все не решался. Это чем-то было похоже на то, как я не решался открыть дверь своей палаты и выйти. Только тут — войти.

— Заходите! — Услышал вдруг, и помимо рук, затряслись и колени.

Я открыл дверь.

***

Сидя в очень мягком, словно облако, кресле, я утопал в нем и будто становился еще меньше. Передо мной стоял столик со стаканом и графином с водой.

— Хм... — изучая какой-то документ, хмыкнул врач, которым оказался очень молодой парень, тем более не внушающий доверие из-за очевидной неопытности. Он сидел напротив меня, нас разделял тот самый столик и моя заранее выстроенная стена. — Значит, представляться нам уже и не обязательно. Интересное совпадение, не считаете?

— Есть немного, — ответил я, разглядывая кабинет.

Он выглядел очень минималистично, вещи стояли ровно и многие даже симметрично. Будто специально, чтобы ничто не отвлекало от важного. Только вот случится здесь что-то важное? Создавалось ощущение, что нет.

— Получается, что Евгений Несмиян будет узнавать Евгения Несмияна в любом случае.

— Я вас не собираюсь узнавать.

— Конечно, вы собираетесь узнавать себя. А — я вас, — он отложил документ в сторону и налил в стакан воды. — Так что оба Евгения узнают Евгения.

До меня как обычно не сразу дошло, но потом дошло. Однако мне не особо хотелось, чтобы и он узнавал меня. Но я понимал, что, несмотря на вспотевшие ладони, через это придется пройти, потому что иначе дальше продвинуться не получится.

Я потер левую ладонь о штаны.

— Так, ну для начала я немного расскажу о себе, чтобы было честно. Вам же будет проще, зная, кто перед вами?

Он говорил со мной на «вы», что было непривычно, ведь Юрий Владимирович обращался ко мне на «ты», хотя, казалось, должно быть наоборот, ведь тот явно старше.

— Не уверен, — сказал я, уже ковыряясь в своем бинте. Если Юрий Владимирович практически сразу расположил к себе, то Евгений Викторович, которого хотелось назвать просто «Женя» из-за возраста, явно пока что меня отталкивал. Но я решил, раз уж пришел, то надо хотя бы досидеть. — Давайте попробуем.

— Отлично. Значит так, я специалист с опытом шесть лет. Раньше я работал в психоневрологическом диспансере. Затем какое-то время в частной клинике. Постоянно повышаю свою квалификацию и пишу статьи по психотерапии.

Я удивился: когда он только все это успел? Юрию Владимировичу, наверное, лет тридцать, или чуть больше, а этот будто лет на десять младше. Но разум мне подсказывал, что не настолько. Уже даже показалось, что общаться на «вы» не так уж и плохо.

— Специализируюсь на различных психических расстройствах, такие как депрессия, биполярное аффективное расстройство, ОКР, шизофрения, ПРЛ, ПТСР и, впрочем, многие другие, — продолжил он, а у меня в голове все эти аббревиатуры разлетелись буквами в разные стороны. Ну, кроме ОКР. — Мы с Юрием Владимировичем давние друзья, и он попросил именно меня помочь вам, поэтому ради него я согласился.

Теперь мне стало как-то совестно перед Юрием Владимировичем, я полтихого часа его чуть ли не восхвалял, что можно отнести к исключительной ситуации. И теперь, если я не буду стараться, то подставлю его.

Тебе нельзя его предавать, нельзя, нельзя подводить... иначе...

Да я и так не хотел этого! Теперь что, мысли будут угрожать мне заранее?

Но мои пальцы-предатели уже жили своей жизнью, и я не мог сдержаться, чтобы не начать нажимать на ногти. Врач не шевелясь смотрел явно на меня, и я лихорадочно пытался придумать, как выкрутиться из ситуации. Я положил поверх левой руки забинтованную, чтобы прикрыть и не палиться. Хотя вряд ли у меня это получалось.

Раз, два, три, четыре...

Но врач, видимо, не замечал, или делал вид, что не замечает, поэтому никак не отреагировал. По крайней мере, ничего не сказал. Однако явно ждал, когда ему уже хоть что-то скажут, и я вспомнил, где нахожусь.

Пять, шесть, семь.

Словно прокрутив пленку назад и включив магнитофон заново, в голове я еще раз прослушал его последние слова. Так, Юрий Владимирович попросил, тот согласился, и...

— И я ради него тоже постараюсь, — удивительно быстро завершив ритуал, решил сказать я, а сам поразился своим же словам, насколько просто они мне дались. Обычно вслух говорить еще сложнее, чем с самим собой.

Поправив очки, я взял стакан и отпил немного воды.

— Вы ради себя постарайтесь лучше, — сказал Евгений Викторович. Я поставил стакан на стол так, чтобы между ним и графином было такое же расстояние как между ним же и краем стола. — Тогда и ему приятно будет. — Я неуверенно покивал головой и снова выпрямился. — Значит, далее... Я работаю постепенно, учитывая особенности пациентов, но и им необходимо работать — над собой. Тогда мы сможем двигаться дальше, и в итоге получим результат.

Все это время он никуда не отворачивался от меня, будто пытался уловить мельчайшие сигналы из моей головы и посмотреть, что же в ней. Но я мысленно отгонял его сверхспособности, размахивая мухобойкой. Дурацкие ассоциации, да, но в этот момент мой взгляд цеплялся за стакан. В воде плавало две мертвые мошки.

— Понятно, — рассудил я. — Похоже на учебу

— Так и есть. — Врач ненадолго задумался и сказал: — Скажем так, вам необходимо будет научиться понимать себя. Потому что без этого — вы потеряетесь.

— Я уже теряюсь... — тихо сказал ему то, в чем долгое время было сложно признаться самому себе. Я будто бегал по незнакомым коридорам, но никого не встречал. И в итоге убегал все дальше, дальше...

— Мы вас найдем, и вы не исчезнете, — мягко сказал Евгений Викторович, и мой взгляд отцепился от мертвых мошек.

Он будто знал, что меня волнует. А может, это волновало не только меня, а каждого, кто сидел в кресле, где сейчас находился я?

— Ловлю на слове, — как-то нервно сказал я.

— Хах, хорошо. А теперь ваша очередь, — Евгений Викторович положил ногу на ногу: — Расскажите что-нибудь о себе.

Дурацкий расплывчатый вопрос. Что именно люди хотят услышать, когда задают его?

— Например? — решил уточнить.

— Например, что вы умеете, что любите, что не любите, какие фильмы или музыку предпочитаете...

— Вы вот о фильмах и музыке не говорили, — заметил я.

— А что, интересно? — хмыкнул врач.

— Не очень, — честно признался ему.

— Ну, вот я так и подумал, поэтому не сказал. Вам ведь сейчас наверняка не это важно во мне.

— А вам важно, какие я фильмы смотрю и что слушаю? — не понял я.

— Нет. Просто мне это интересно, — пожал плечами в ответ, и затем сказал то, о чем я никогда и не задумывался: — Часто людей по их интересам, по каким-то глупым мелочам узнаешь лучше, чем если просто задавать важные сухие вопросы. Бывает, так проще понять другого.

Снова от меня хотят услышать какие-либо факты о себе, и мне всегда было сложно понять, зачем людям это нужно. Врач сказал, чтобы проще понять человека. Значит, в последнее время по крайней мере двум людям было интересно узнать меня лучше...

Я потряс головой. Скоро и правда сотрясение мог заработать.

— Ладно... — я облизнул все еще сухие губы. Что-то рассказать, значит. — Умею играть на пианино и гитаре. Точнее, сейчас не очень умею, — пробормотал я. — Люблю... Люблю играть на пианино и на гитаре, — покивал сам себе. — Удивительно, не правда ли? Что еще... Не люблю...

Не люблю свою мать. Своего отца. Отчима.

— Не люблю...

Ты не должен так думать, не имеешь право, не должен, не должен... иначе...

Пальцы снова дали о себе знать.

Закрыв глаза, я глубоко вздохнул и выдохнул:

— Не люблю, когда меня трогают, — все же закончил предложение, даже не соврав.

— Понятно, — он несколько раз, задумавшись, постучал ручкой по подлокотнику своего кресла и спросил: — А музыка с фильмами?

Я посидел, поразмышлял и сказал:

— Фильмы всякие, что зацепит. Кроме боевиков, это абсолютно нет, — помотал головой. — А музыку... Тоже разную. Ну... — Как же сложно вспоминать жанры. — Пост-панк, электронику, инструментальную. Не особо известные группы в основном.

— Ого, какой суповой набор, — удивился Евгений Викторович.

— Ну да, так вышло, — я дернул плечом. Попсу я не любил, от шансона тошнило, от рока — болела голова, рэп будто вдалбливал в мозг информацию, а не давал самому обдумать ее.

— Ну, это даже прекрасно, — врач внезапно поднялся, отчего я дернулся.

— Почему? — тихо спросил.

Тот взял стакан с мошками и, пока шел в сторону окна, сказал:

— Вы разносторонний человек. И смотреть на вещи под разным углом — полезно для мышления.

— Ну что-то пока незаметно, — сыронизировал я.

— Мы постараемся сделать так, — он начал поливать вялый цветок, — чтобы помочь вашему мышлению, — и повернулся ко мне: — Да?

Помочь мышлению? Да, мое мышление как раз и не в порядке.

Успешный опыт у Евгения Викторовича, про который он говорил, или нет — я не знал. Но и про опыт Юрия Владимировича — тоже.

— Да, давайте, — ответил я, приняв то, что мне все равно некуда деваться. Только идти вперед и, видимо, напролом. Насколько сил хватит.

— Вот и договорились, — слишком довольно сказал Евгений Викторович. Снова подойдя к столику, он поставил стакан и опять налил в него чистую воду. — Ну что же, в принципе, особо смысла в этом тесте я уже не вижу, — он подошел к шкафу и вытащил из выдвижного ящика лист бумаги. — Но вы все равно пройдите, чтобы я мог понимать некоторые ваши особенности до того, как вы мне их расскажете вслух, — сел в кресло, положил лист на столик и пододвинул ко мне вместе с новой ручкой. — Он простой, не бойтесь.

Он сказал рассказывать про свои особенности? Из меня же подробную информацию не вытянуть. Я даже мог начать заикаться. Просто психиатрам отвечать сам факт симптомов не так страшно, как объяснять подробности, которые выуживают психологи. По крайней мере, так делали предыдущие.

— Хорошо, — я взял дрожащими руками листок, а их оказалось два: на них было много граф с вопросами и ответами. Так много, что аж рябило в глазах.

— Отлично. Вот, возьмите планшет для удобства, чтобы к столу не наклоняться. Как закончите, скажите.

Я прихватил планшет и, прицепив верхней прищепкой листки, плюхнулся обратно в кресло. Евгений Викторович тоже откинулся на спинку, после чего взял тот самый документ, ручку и начал что-то записывать. Ну что ж, поехали.

Закусив губу, я приступил к тесту.

Он состоял из более чем ста вопросов, а ответы делились на четыре варианта: «не знаю», «нет/никогда», «иногда», «да/часто». Я быстренько пробежался глазами и понял, что это надолго.

Пока читал вопросы, понимал, что я и правда мало о себе знаю. Где-то ответы были очевидные, а где-то вообще не понятно было, что отвечать, и я часто ставил галочку под «не знаю».

Например, прочитал вот такой тупой вопрос: «Вы вертите предметы в руках?». А что, никто никогда не вертел? Только если нет рук, разве что... Но мне показалось, что тут не про это.

Ответ: «Иногда».

А вот ироничный: «У вас есть необычные сексуальные предпочтения?». Да, чтобы меня никто не трогал, ха! Но вообще я не понял, нафига тут и такие вопросы, они смущают, и такого плана был не один.

Ответ везде один: «Не знаю».

А на этом я отпустил губу: «Кусаете ли вы щеки, губы, язык?»

Ответ: «Да/часто».

Над этим я задумался: «Вы считаете естественным помахать или сказать «привет» при встрече с людьми?». Нет, ну я не совсем тупой, конечно я знал, что это правильно, но сам раньше особо так не делал. Потому что и не с кем было. С матерью, разве что. Я понимал, что обычно люди так и поступают. Поэтому, чтобы не показаться странным, поздоровался и уже целых два раза попрощался с Никитой. А сколько с Андреем — не запомнил. Как будто я ему только и говорил «пока». Даже как-то не по себе стало, и я отвлекся на следующие вопросы.

Ответ: «Иногда».

Та-а-ак...

Вот этот — прям издевательство: «Вы считаете, что легко определять возраст по внешнему виду?». Ну, судя по тому, что примерный возраст Евгения Викторовича я так и не понял, очевидно, что не всегда.

Ответ: «Иногда».

Вот про это мне часто говорят: «У вас есть склонность интерпретировать буквально?». Видимо, есть.

Ответ: «Да/часто».

Еще один вопрос был про трудности распознавания лиц, этому даже название есть трудновыговариваемое: «У вас есть сложностями с распознаваниями лиц (прозопагнозия)?». Оно это или нет, до встречи с Андреем и Никитой я будто бы никогда никого нормально не видел. Могу ли я поставить «иногда?» Наверное, они — это слишком маленький процент для такого ответа.

Ответ: «да/часто».

Вообще, все же были вопросы, где говорилось о том, что и правда касалось меня чуть ли не напрямую.

«Избегаете ли вы ситуаций, когда люди могут выразить свои положительные эмоции по отношению к вам?».

«У вас имеются определенные ритуалы, которым необходимо следовать?».

«Вы иногда чувствуете боязнь в безопасных ситуациях?».

«Вы малообщительны?».

«Вы инстинктивно пугаетесь звука мотоцикла?».

«Вам труднее, чем другим, поддерживать дружеские отношения?».

И многие другие...

На всех них я отвечал: «Да/часто», и так хотелось прочитать, что же в итоге покажет этот тест, ведь мои ответы должны хоть немного показать меня настоящего. Даже я плохо знал этого Женю.

В общем, вопросов, которые то вгоняли меня в ступор, то четко указывали на мои особенности, было достаточно. Мне даже показалось, что очень часто дело касалось именно ОКР и социофобии, хотя я не был уверен.

Но больше всего мне запомнился один...

Последний.

«Вы, как правило, долго смотрите на людей, которые вам нравятся, и почти (или совсем) не смотрите на людей, которые вам не нравятся?».

Передо мной возник пристальный серый взгляд...

Я осушил стакан воды, но рука дрожала так, что вода немного расплескалась. Однако врач снова будто не увидел или опять проигнорировал. Ручка тряслась, и угомонить ее не получалось. И так сложно левой рукой заполнять, а тут еще и это. Я собирался твердо и уверенно поставить галочку в графе «нет/никогда», потом уже не очень уверенно в «не знаю», но в какой-то миг ручка пролетела над «иногда» и приземлилась в «да/часто».

Капец.

— Ну? — Я вздрогнул, когда Евгений Викторович подал голос, и ручка выпала у меня из руки. — Как ваши успехи?

— Ч-что? А, да, я закончил, но...

— Отлично, давайте сюда. — Я нехотя положил лист на стол и пододвинул ему. Тот взял и произнес: — В следующий раз разберем некоторые моменты.

Что-то мне поплохело.

— Некоторые? Некоторые — это хорошо, — согласно покивал я, но на деле все было очень хреново. Он и без сигналов моего мозга справится теперь.

— Не переживайте, давить не буду. Но лучше узнаю, как с вами дальше работать.

— Угу... — Я снова весь вспотел и, облокотившись на колени и опустив голову, закусил губу, но почти сразу отпустил ее, вспомнив один из дурацких вопросов. Надо было на чем-то сосредоточиться. На полу лежала упавшая ручка. Поднял ее.

— И так, давайте обсудим наши дальнейшие действия. Расскажу вкратце, что у нас по плану, и дам вам кое-что с собой.

— Что?

Пусть это будет еда.

— Домашнее задание.

Черт.

— Даже в школе на первом уроке их не давали, — цокнул я.

— Считайте, здесь школа с углубленным уклоном, — он встал и снова подошел к тому выдвигающемуся ящику.

— Мне с такими не очень везет, — вздохнув, я импульсивно защелкал колпачком ручки и пожалел, потому что начал считать щелчки.

Раз, два, три...

— Вот и проверим наверняка, — Евгений Викторович достал какую-то толстую тетрадь или блокнот. — Вы были отличником, верно? — повернулся ко мне.

Семь, восемь...

— Да-а-а, — защелкал медленнее. Звучало подозрительно. — А вы откуда знаете?

Щелчки били по вискам и раздражали с каждой секундой еще больше.

— Не переживайте, мне никто не говорил. — Поздно. — Пока не берите в голову. — Тоже поздно. — Сейчас отнеситесь к этому заданию с полной серьезностью и ответственностью, будто потом будете экзамен сдавать, — снова сел в кресло, листая тетрадь.

Пятнадцать, шестнадцать...

Во мне теплилась надежда, что Евгений Викторович и сейчас ничего странного не замечал, хотя как раз-таки странно было бы это.

— А я точно не буду? — спросил с надеждой.

— Будете, — он захлопнул тетрадь, и я перестал щелкать на двадцать первом щелчке.

Выдохнул.

— Тогда почему «будто»? — не понял я.

— Потому что это не совсем экзамен, но на вопросы по заданию отвечать придется.

— Запутанно, — я проморгался и поправил очки, — но вроде дошло.

— Я не сомневался, — снова как-то довольно сказал врач. — Итак, сразу грузить не буду, сначала потренируемся перед следующим домашним заданием. Вот, — теперь на стол положил ту тетрадь, — держите.

— И что это? — кивнул я.

— Дневник. Дневник настроения, — уточнил Евгений Викторович. — Потом задание будет чуть сложнее, но сейчас этого достаточно.

— Мне что-то такое уже давали. Было сложно... Сложно...

— Что именно сложно?

— Не знаю. Разбираться в себе.

— Понимаю. Копаться в себе — любому человеку сложно и часто неприятно.

— Ох... И как этот вести?

— О, он довольно простой, но придется вам не просто, — стал запугивать меня. Ну, или я так воспринял. — В дневнике вам нужно будет отмечать ключевые ситуации в течение дня, которые как-то повлияли на вас эмоционально, — он поднял ладонь и начал загибать пальцы: — Ситуация записывается в первой графе, — мизинец. — Затем вам нужно описать свои чувства, которые вы испытали, — безымянный. — Не только «стало страшно», например, но и что с вами в этот момент произошло. Например, вспотели руки.

И я почувствовал, что держу уже влажную ручку.

— Понял, — сжал ее еще крепче. — И все?

— Почти. В последней графе оценить эмоции по пятибалльной шкале, — средний палец, и затем его руки сцепились в расслабленный замок. Мои им позавидовали. — Не ждите вечера, чтобы записать все, что произошло с вами. Иначе вы запутаетесь, и будет каша. Постарайтесь делать записи регулярно и прислушивайтесь к себе и к своим ощущениям.

Мне что, с собой его везде таскать? Не, это будет выглядеть глупо. Хотя... Я не особо-то чтобы выходил куда-то из палаты.

— А зачем это все?

— Затем, чтобы вы наконец начали себя узнавать, Евгений, — вкрадчиво заговорил врач. — Без этого путь к выздоровлению будет закрыт. Сейчас будет лишь тренировка. Вам нужно научиться открывать запертые двери, подобрать ключи к их замкам. А эмоции — первый шаг.

Внезапно в дверь постучали, и ручка, снова выпав из моей руки, закатилась куда-то под кресло.

— Ну что, Евгении, вы закончили? — крикнула Очкастая. — Хватит уже мучить парня.

Тут я с ней согласился.

— Да, Валентина Ивановна, сейчас я его отпущу, секунду, — сказал Евгений Викторович чуть громче, чем все время говорил, и, вытащив из кармана свою ручку, положил передо мной: — Держите мою, ту потом достану.

— Да нет, — я замялся, — давайте лучше сам достану...

— Все-все, не хочу ничего слышать. — Затем кивнул на дверь: — Вас ждут.

Сердце екнуло.

— Да, точно, я пошел, — встав, я пихнул ручку в задний карман, схватил дневник и пошел на выход.

— Спасибо за беседу, — услышал за спиной.

Я повернулся, кивнул и вышел в коридор.

***

Пока шел по коридору, держа подмышкой дневник, рассматривал ручку. Она была такая простая, обычная, совершенно стандартная. Грубо говоря, она была такой же, каким хотел стать я. А вот ее хозяин мне таким не показался. Сначала он меня напрягал, затем немного удивил, потом даже заставил задуматься...

Я понимал, что врач все это время аккуратно прощупывал почву. Не хотел сразу же меня спугнуть, наверное, присматривался, хотя я все равно нервничал все это время. Но игнорировать мне было нельзя. Иначе — минус один шанс хотя бы попробовать, но... подлечиться. Как сказал Евгений Викторович, нужно помочь своему мышлению. И он был прав.

Но мое тело реагировало на все так остро, будто оголенный нерв. Только вот чувства эти вечно запутаны и малоконтролируемы. Они настолько вразнобой, словно мои предпочтения в музыке и фильмах: часто вообще не вяжутся со мной, но в них весь я. Хотя я даже сейчас толком не мог сказать себе, что в данный момент чувствую, а мне еще этот дневник, блин, эмоций заполнять.

Хм... Эту встречу же записывать в дневник? А эмоции и чувства какие? Эмоции и чувства... Все это время мои ладони потели, мне казалось, что воздвигнутая стена и не спасала меня толком, да так оно и было. Голова пыталась подстроиться под ситуацию, но у нее это с трудом получалось. И пусть я показывал себя — точнее, хотел показать себя — спокойным, на самом деле во мне тихо кричала паника. Да так, что я уже вымотался, аж еле ноги волочил и мозг еле работал. Даже цветок в его кабинете завял, и я себя чувствовал примерно так же.

И решил, что надо будет в палате записать в дневник «смятение» и «усталость». Сойдет для первого раза.

Подходя к двери отделения, я задумался еще над двумя, казалось, нерешаемыми вопросами.

Во-первых, пусть я и чувствовал себя вялым цветком, но, возможно, Евгений Викторович сможет помочь мне обрести силы как и тому растению, которое он полил?

Во-вторых, он не показался мне обычным, стандартным — скучным, как его ручка. Может, не быть таким — это тоже нормально?

Сейчас я не мог себе ответить на эти вопросы. Но они уже заняли в моей голове места на заднем ряду.

***

Когда мы зашли в отделение, Очкастая, то есть, Валентина какая-то там, но пусть все же останется Очкастой, умчалась к медпосту. Я же шел не особо торопясь, ведь в коридоре было оживленно.

Причем так, будто что-то случилось.

Все активно ходили туда-сюда, говорили, бубнили, медсестры суетились, а причину всего этого я не мог понять. Да и как-то интересно, если честно, не было. Хотелось поскорее вернуться в палату, полежать и переварить этот вечер. Но переваривал сейчас только мой желудок — сам себя — и ужасно болел, вызывая тошноту.

— Несмиян! Вернулся? Быстро ужинать, там тебе оставили, и на лекарства, — крикнула мне Сонная из лекарственной, пока остальные две туда-сюда бегали: то в процедурную то из нее, то к телефону на медпосту.

Придется есть ужин? Только этого не хватало... Теперь скрыть, что я не ел, станет сложно. И что делать?

В столовой никого не было и воняло рыбой... Боже, еще и так противно: кисло-сладкий запах, въедающийся через нос чуть ли не в мозг. Четверг — рыбный день, что ли?

Непонятно, голод или запах этот, но что-то слегка вскружило мне голову, словно желая сбить меня с ног. Но сбило только с толку: показалось, что в уши кто-то глухо прошипел, будто кошка, а затем этот кто-то отдалился, словно и не было его.

Я немного пошатнулся и уперся рукой о стол, уронив дневник. Что произошло? Мой взгляд упал на раздаточное окно, будто причина находилась там.

На нем стояла несчастная тарелка с подобием ужина, к которому не хотелось даже за километр приближаться. Но мой желудок заурчал, и я прошипел ему:

— Заткнись!

— Сам с собой разговариваешь?

Я резко развернулся, аж чуть очки не слетели. За мной в дверях стоял Андрей.

— Да, иногда приятно поговорить с умным человеком, — с облегчением выдохнул я, поднимая дневник с пола.

— Но ты же говорил, что не считаешь себя умным, — напомнил Андрей и, прищурившись, слегка улыбнулся. Только и делал, что щурился и улыбался при мне.

— А? А, да, точно... — вспомнил я, все еще переводя дух.

Андрей сделал тяжелый шаг во внутрь столовки, будто проходил через вязкий портал, но под ногами находился лишь маленький порожек. Андрей глянул на тарелку и остановился.

— Чего не ешь? — кивнул в ее сторону.

Мой мозг начал вылавливать из снующих туда-сюда мыслей возможное оправдание.

— Эм-м-м... — я покосился в сторону еды. — Я не ем рыбу, у меня аллергия. А на-а-а... — и присмотрелся, что там еще лежало. — А на рисе теперь все вот это вот лежит, пропитывает.

Ты снова врешь, ты обманываешь всех вокруг, себя, его, перестань, перестань... а иначе...

Я положил дневник на стол так, чтобы корешок находился параллельно краю, и спрятал обе руки за спину, будто сцепил их в замок. Хотя затея наверняка могла провалиться, потому что была мега глупой, ведь одна из них перевязана. Однако как скрыть свои нажатия пальцами, я умнее не придумал. Как и то, что ему ответить.

Раз, два, три, четыре, пять...

— Тебе и правда тяжело живется, — цокнул Андрей и покачал головой. Затем отвернулся, выглянул в коридор и посмотрел по сторонам. — Помочь? — снова вернулся ко мне.

— С чем? — удивился я.

— С этим, — Андрей опять кивнул на тарелку.

— В смысле?

Еще и он сбивал меня с толку.

— Лучше съесть, — не моргая, он будто гипнотизировал меня, — альтернативу найдут точно несъедобную.

Как и все, что здесь дают.

Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь.

— А, да, это я уже понял... — опомнился я, и просипел: — Но как ты поможешь? Кхм-кхм...

— Съем за тебя, — тот дернул бровями.

— Что? Нет! — воскликнул я и сам себя же испугался.

— Тс-с-с, — он стал медленно подносить палец к свои губам, а я следить за этим, наконец отцепившись от глаз Андрея, — тише.

Во рту было очень сухо, хотя я недавно осушил стакан воды у психолога.

— Не нужно, я что-нибудь придумаю, — кашлянул.

— Что, в форточку выкинешь? — Андрей покосился на открытую фрамугу под потолком. И я тоже. — Даже я не дотянусь, — и после, смерив меня взглядом, добавил: — А ты так тем более.

Я, ничего не ответив, лишь закатил глаза и стал расхаживать в поисках мусорки. Но нигде ее не мог найти.

— А ты любишь рыбу? — спросил его типа невзначай, все еще делая вид, что ищу, куда выкинуть эти дурацкие рыбу с рисом.

— А тебе интересно?

— Да нет, — как-то слишком неуверенно сказал я, словно обманул, но себя. — Ну вдруг ты так хочешь ее... — понадеялся, ведь это бы спасло меня.

— Обожаю рыбу, — вдруг, к моему счастью, признался Андрей. — И рис.

— Правда? — мне аж не верилось. Я остановился.

— Да, — подтвердил мои надежды Андрей.

У меня аж отлегло. Вот же повезло.

— Ну, тогда можешь съесть, — махнул рукой на тарелку.

— Это вопрос или одолжение? — с усмешкой спросил меня.

— Предложение.

— Хм-м-м, — он ненадолго задумался: — Хорошо. С удовольствием. — Снова оглянулся на выход. — Только нужно быстро, пока не увидели, — и после двинулся в сторону раздаточного окна.

Быстро — это явно не про него. Он словно плыл против течения, но так уверенно, что я аж загляделся, позавидовав его этой особенности.

Особенности быть уверенным.

В первое время мне казалось, что Андрей настолько уставший, что может в любой момент отключиться. Но этого все же не происходило. Несмотря на свое разбитое состояние, он двигался вперед, и сейчас от него будто сочилась сила, аура какая-то, которая порой заставляла меня замирать и сердце мое тоже. Он был словно несгибаемой веткой в ураган. Казалось, что бы вокруг Андрея не произошло, он всегда останется таким вот стойким, хоть и физически слабым.

— Очень вкусно. Жаль, ты не можешь это есть, — сказал Андрей с набитым ртом.

Спустя, наверное, вечность мы оба стояли у подоконника на расстоянии метра друг от друга. Я, держа правой подмышкой дневник, покручивал левой рукой торчащую прядь волос и думал: впервые видел, как Андрей ест. Ну не в смысле каким образом, хотя и это тоже, а что в принципе ест. Мне стало даже немного грустно, что я, похоже, один тут ничем не питался...

— Да-да... Очень жаль, — с трудом вспомнил, что тот сказал.

Рядом с Андреем я вечно зависал.

Мне правда было жаль, что я не мог это есть. Иначе я бы не стоял тут голодный и не завидовал аппетиту Андрея. По желудку порой будто ползали черви и прогрызали в нем ходы. А я заливал их только йогуртом и кефиром, что уже вообще никак не спасало.

Андрей периодически глядел то на еду, то в сторону выхода, то на меня, и так по кругу. У меня аж голова закружилась от этого. Или не от этого. А еще на каждом новом круге я все сильнее дергал пальцем несчастный локон.

В коридоре кто-то с громким топотом пробежал мимо столовки, и я вздрогнул, чуть не вырвав клочок волос.

— Слышал, там кто-то упал недавно, — почти неразборчиво проговорил Андрей. — Вот все и всполошились.

— Куда упал? Как упал? — не понял я.

— Как? Думаю, больно, — проглотив рис, он чуть подольше глянул на меня и продолжил уплетать его. Рыбу уже съел.

— Ну, в смысле от чего? — я поправил очки и понял, что сейчас Андрей ответил примерно так же, как если бы мне задали такой вопрос. Он что, пародирует? Ладно, неважно.

— Эпилепсия, сказали, — дожевав очередную порцию, теперь уже с трудом проглотил ее. — Попить бы сейчас, — прокашлялся в ладонь.

И мне.

— Я такое только в кино видел... — В моей голове стали проявляться кадры из фильмов, когда человек падал и дергался, лежа на полу. Это всегда выглядело жутко, и фильм после этого я не досматривал.

— Смотрю, ты киноман, — в очередной раз с выхода перевел взгляд на меня, и снова на тарелку.

— Я не...

Не успел договорить, потому что Андрей резко всучил мне в руку тарелку, чуть не раскидав остатки риса по сторонам, а мой дневник вновь грохнулся на пол.

— Евгений! — крикнула Сонная медсестра, стоящая на пороге. Я, наверное, побелел. Но она, увидев тарелку в моих руках, лишь сказала: — Давай скорее ешь, ты последний остался.

— Д-да, сейчас. Я уже... — посмотрел на тарелку, потом на ложку у Андрея в руке. Моя голова опять начала судорожно придумывать очередное оправдание.

— Я помогаю ему, — ляпнул Андрей. Я удивленно глянул на него, мол, ты че несешь, а он такой: — Из ложечки кормлю. Он же не может, — указал на мою замотанную руку.

В этот момент мне хотелось вмазать этой тарелкой со всеми объедками ему в лицо, но, во-первых, я бы так никогда не сделал, а во-вторых, до меня как обычно не сразу дошло, что он меня просто отмазал.

— Как мило. Евгений нашел себе друга, я уже и не надеялась. Как, впрочем, и насчет тебя, Андрей. — У меня перехватило дыхание, и тарелка чуть не выпала из руки, но я умудрился ее удержать. Покосился на Андрея — тот на меня, потом он глянул на Сонную и сказал:

— Мы просто общаемся.

Андрей в очередной раз понял меня и выручил. Воспользовался добытой информацией обо мне и снова мне же во благо. Но после встречи с психологом я кое-что окончательно осознал: в одного я себя не расшифрую, а Андрей здесь мне ближе всех...

Я встряхнул головой.

— Ладно, ниче не поняла. Короче, — обратилась ко мне, и я выпрямился, — дуй уже за таблетками, через пару минут не придешь — сама затолкаю тебе их в рот, — и ушла.

Я выдохнул. Пронесло.

— Думаю, это можно уже поставить, — Андрей посмотрел на тарелку в моей руке, и я мельком — тоже. — Там почти ничего не осталось.

— А тебе не говорили в детстве, что нужно все доедать до конца?

— Нет, — он слегка мотнул головой, — меня так не мучили.

Мучили — и правда подходящее слово. Мать всегда заставляла меня съедать все до последней крошки. После чего я шел в туалет, но не для того, ради чего обычно туда ходят. А чтобы проблеваться. Может, потому и не вырос: в желудке мало чего оставалось.

— Это хорошо, — покивал я, глядя на остатки в тарелке.

Если бы мать сейчас, как и раньше, сказала мне, что нужно это доесть, — то я бы доел.

Слегка пожевав губу, я отнес тарелку на тележку. Андрей тоже подошел, а я быстро уступил ему место, отойдя в сторону.

Он положил ложку.

— Ладно, тебе пора, — повернулся ко мне и, стоя напротив, вскинул брови: — Ты же не любишь, когда тебя ждут.

Бил прям по больному.

— Точно, — я немного замешкался. В голове все еще звучало «мы просто общаемся». — Надо идти.

— До встречи.

«До встречи» и «пока» — такие разные прощания. Одно с надеждой, другое — чисто формальность.

Бросив на Андрея взгляд, я повторил за ним:

— До встречи, — и быстро ретировался из столовки.

Завернув в сторону лекарственной, я глубоко вздохнул, но затем дыхание сперло от увиденного: чуть дальше по коридору стоял тот самый Громила. Он оперся о стену спиной и согнутой ногой и, сложив руки на груди, смотрел по сторонам, будто провожая взглядом всех болтающих по разным углам людей, быстро шагающего дежурного врача и взволнованных медсестер, идущих за ним. Почему-то мне показалось, что Громила даже улыбался, хотя, конечно, по очертаниям я был не уверен.

Возможно, сам же и достроил его выражение лица, но легче от этого мне не стало.

Громила повернул голову в мою сторону. А я понял, что случайно замедлил шаг, и чуть быстрее направился к лекарственной, делая вид, что не замечаю его. Пока Сонная, недовольно ворча, высыпала таблетки мне в ладонь, я осторожно косился в его сторону. Громила все еще находился в том же положении, что и прежде. И голова его тоже.

Запив лекарства, я наконец немного смочил горло водой. Взяв очередной йогурт, резво развернулся в сторону перекрестка и, стремительно, но не очень, зашагал туда, чтобы уже поскорее вернуться в палату. Я будто носом чувствовал, что Громила шел по пятам вместе со своей вонью. Даже прислушался, но меня сбивали остальные раздающиеся звуки в коридоре и пульсирующие удары в ушах. Рука сжала бутылку так сильно, что крышка могла вылететь, словно пробка от шампанского.

— Жень, — прозвучало за спиной, и я чуть не умер, но это оказался голос Андрея. И снова сокращенное имя, но сейчас оно слух не резало.

Я повернулся. Громилы нигде рядом не оказалось, но чувство опасности все еще не покидало.

— Что такое? — недоумевающе спросил.

— Ты забыл, — Андрей помахал в воздухе моим дневником.

— Точно... — Совсем из головы вылетело, ведь так хотел успеть прийти вовремя на лекарства.

Я стоял на перекрестке, а Андрей двинулся в мою сторону и вновь оказался на расстоянии вытянутой руки. Вспомнив, как он подошел тогда со своими пластырями, я снова застыл от близости, но моя рука опять жила своей жизнью и подала Андрею йогурт.

— На, запей, — не так уверенно, как хотелось, сказал я, кивая на несчастную бутылку. Сейчас она тряслась, будто я стоял на морозе и не мог унять дрожь.

Андрей покосился на нее, и уголок его губ приподнялся вместе с кривым шрамом. Будто вот-вот пронзит серый глаз, но не доставал. Андрей медленно поднес свободную руку под мою с йогуртом, и я тут же разжал пальцы.

Поймав бутылку, тот в ответ протянул мне дневник. Я старался как можно спокойнее и аккуратнее взять его, чтобы снова случайно не выронить — а в этот момент шансы на падение в сто крат увеличивались. И как только взялся, забрать мне его не дали. Андрей держал его так крепко, будто не хотел отдавать и никак не мог решиться отпустить. И все глядел на меня, глядел...

А я на него.

«Вы, как правило, долго смотрите на людей, которые вам нравятся, и почти (или совсем) не смотрите на людей, которые вам не нравятся?».

Рывком я выхватил дневник, шагнул назад и вперился взглядом в обложку, будто там найду верный ответ.

— Спасибо, — вдруг поблагодарил меня Андрей, и я оторвался от обложки. Но в глаза смотреть не решился. — И спокойной ночи, — тихо пожелал мне.

А я стоял как истукан и тупил. Ответить «пока» после того, как решился сказать «до встречи» уже нелогично. Ответить «до встречи» на пожелание спокойной ночи — тоже. Пожелать спокойной ночи — просто смелости не хватало, да и на мое «спокойной ночи» мать никак не реагировала, и я вообще отказался от этой фразы.

Поэтому я все же мельком взглянул на него и просто по старинке кивнул, надеясь, что и в этот раз он хоть что-то поймет. Потому что я уже ничего не понимал. И, увильнув от пожеланий, устремился к себе в палату, на этот раз не особо сбавляя скорость.

***

Бред какой-то.

Дурацкий вопрос.

Еще и ответ случайно поставил тоже дурацкий.

Теперь окончательно в голове все перемешалось. Зачем врач мне только дал этот тест? Мне что, мыслей навязчивых не хватало?

Я думал и думал, пока натирал себя губкой в душе. Вода оглушала, а мысли, казалось, были везде. Проникли через кожу, сквозь поры. И не отмыться, не отвязаться от них совсем.

Еще и вонь Громилы будто тоже въелась...

Да наверняка в тесте имелось в виду что-то другое. Я ведь не разбирался даже просто в общении с людьми, в мимике тоже не особо, а теперь замечал ее на этих двоих, и разгадать не всегда было просто, куда там до глубоких вопросов.

Казалось, фильмы же смотрю и все такое, можно было бы уже и хоть немного понимать людей. Но я и там не видел лиц, поэтому больше наблюдал за движениями, за красивой съемкой и за смыслом. Правда, часто он до меня не доходил, потому что я пропускал большинство разговоров. Меня больше интересовали атмосфера и музыкальное сопровождение.

Музыка часто говорит больше, чем слова людей.

В общем, из-за отсутствия обычного общения некоторое даже там мне трудно давалось для восприятия полной картины. Это как слушать иностранную музыку, не понимая, о чем там поется, но тебе она все равно нравится.

Ну, допустим, на Никиту-то я тоже смотрел. Значит, ничего такого во взглядах нет? Да? Правда, я смотрел на него не так часто и долго... Хотя мы и виделись не так часто и недолго.

Боже...

Сам себе придумал, сам и загонялся в итоге. Таким темпом мне и правда затолкают, по крайней мере сегодня, ночные таблетки насильно, потому что, пока я мылся, прошло уже, наверное, пару часов, а это уже походило на мой рекорд.

У меня и так уже вся кожа шелушилась, что даже крем не помогал, да и тот почти закончился.

Когда я, наконец, вывалился из душа, то упал на кровать прямо в полотенце. Так вымотался, что даже одеваться было лень. И еще меня теперь оглушала не та вода, что в душе, а та, что за окном, будто звучащий очередью из автомата. Снова лил дождь. Лампочка на потолке казалась такой яркой, а без очков и линз ослепляющий свет расплывался, становясь похожим на знойное солнце...

Закрыв глаза, оно все еще мелькало передо мной, будто отпечаталось на веках, и раздражало меня так же, как и вонючий рыбный запах. Словно они взаимосвязаны. Хоть и не логично.

Я нервно поднялся и, жмурясь, на ощупь добрался до выключателя рядом с дверью. Нажал на него и открыл глаза — в темноте им стало легче, но ничего не было видно. Затем вернулся, впихнул в уши наушники, щурясь, пока подсвечивал полку в тумбочке телефоном, и снова лег на кровать, не включая никакой музыки, несмотря на то, что наушники уже зарядились.

Мои легкие медленно гоняли туда-обратно воздух, и я какое-то время пролежал вот так, размеренно дыша и успокаиваясь. Снова какой-то перегруз случился, который больно жалил по восприятию всего на свете. И снова от усталости и после Андрея... Уже скоро станет закономерностью.

Но в этот раз не так сильно, хотя мне казалось, что повода было больше.

Бинт опять намок. Идти в перевязывать мне точно не хотелось, иначе я мог увидеть или Андрея, от встречи с которым сейчас у меня бы подкосились ноги, или Громилу, от которого тоже бы подкосились, но явно по другой причине. Даже просто из-за его присутствия где-то неподалеку мне хотелось свернуться в маленький комок и укатиться под кровать.

Я размотал бинт, отбросил в сторону и, чуть касаясь, провел левой рукой по влажной правой. Многие ранки уже затянулись, и я выдохнул с облегчением. Пальцы постепенно начинали не до конца, но чуть-чуть сгибаться и разгибаться.

Но вот живот жег изнутри не по-детски. А я взял и просто отдал йогурт Андрею. Зачем вот?..

Левая рука побила меня по голове.

Да затем, что сказать «спасибо» хотя бы за то, что тот выручил в столовке и принес дневник, у меня снова язык не поворачивался. А еще он как раз вовремя появился, когда я вовсю ощущал вонь Громилы.

И все же, Громила не выписался... Вот и как мне чаще выходить из комнаты? Теперь мне будет казаться, что тот наблюдает за мной из-за какого-нибудь угла, ведь сегодня он, похоже, и правда смотрел именно на меня. Словно зверь на добычу.

И вот что еще странно: точно ли я сам додумал улыбку громилы? Она будто и правда проскользнула у него на лице. Нужно было срочно погуглить про то название расстройства, как его там, прото... прато... прозо... пагно... Прозопагнозия! Точно. Возможно, я узнаю о себе чуть больше.

Я вынул наушники, включил свет, ведь мне стало получше, вновь оделся в спортивный костюм и лег обратно, прихватив телефон. Надев очки, начал гуглить. В интернете было столько информации, что мне чуть снова не стало плохо, и я отложил телефон на тумбочку. Вообще, частично похоже на мою проблему, если ее так можно было назвать. Да, лица я не различал особо. Точнее, я их будто и не видел, но там написано, что человек может даже себя не узнавать в зеркале, но я-то узнавал. Хотя видов там этого расстройства куча, как и причин. Однако нигде не было написано, по крайней мере, я не нашел, что человек внезапно начинает видеть лица чужих людей...

Но я отметил в тесте, что проблемы с восприятием есть, и лучше именно вопрос на эту тему как раз и разобрать.

Но точно не последний.

Рука снова побила меня по голове. Надо ее уже как-то приструнить, совсем отбилась от... Рука, от рук, как сказать... В общем, скоро шишка могла вырасти.

Пока я еще хоть что-то соображал, нужно было уже попробовать заполнить этот дневник, ведь мне сказали, отнестись к заданию ответственно. А иначе я и не мог.

Сев, я достал потрепанный дневник и, протерев его влажными салфетками, положил на тумбочку. А вот где находилась ручка, вспомнить не мог. Начал быстро шарить по карманам, пока не понял, что на мне же была траурная одежда, а не спортивная. Но пока искал, в большом обнаружил пластыри, про которые уже успел забыть... Андрей, сам того не зная, напоминал о себе. Я откинулся на подушку. Когда же закончится уже этот день?

В итоге, налепив оставшиеся два пластыря на самые глубокие ранки, я поднялся и пошел искать ручку в той самой черной, как мое настроение, одежде. Ручка оказалась в заднем кармане штанов, отчего мне даже стало немного совестно перед Евгением Викторовичем, ведь она — его, а не моя, и с ней надо бы обращаться поаккуратнее, чтобы потом вернуть в целости и сохранности.

Я сел на кровать и, нависнув над тумбочкой, попытался записать в дневник хоть что-то разборчивое. Правой рукой держать ручку было еще больно, а левая выдавала такие каракули, словно врач не Евгений Викторович, а я. Самому бы потом разобрать.

Внутренности дневника состояли из таблиц и определенных граф...

Описание ситуации, затем описание эмоций и чувств, и последнее — степень выраженности.

Итак.

Ситуация: встреча с психологом. Эмоции и чувства: смятение и усталость. Степень: четыре балла.

Ситуация: узнал про парня и эпилепсию. Эмоции и чувства: беспокойство в груди, тревога. Степень: два балла.

Ситуация: столовая...

Нет, про это не надо писать, потому что начнется выяснение, почему я не ем, и все станет еще хуже. Зачеркиваем.

Ситуация: Громила...

Нет, про это тоже писать не буду. Зачеркну пожирнее. Я не смогу рассказать про свои страхи на этот счет, подозрения и наблюдения. Что-то может произойти либо со мной из-за него, либо с ним из-за меня. А это излишнее внимание и ужасные последствия, куда ни глянь.

Что же еще...

Ситуация: отдал вблизи человеку йогурт. Эмоции и чувства: оцепенение, сухость во рту, озноб. Степень: пять баллов.

Насчет последней ситуации я тоже не был уверен, писать или нет. Казалось, это такой пустяк для всех, кроме меня. Главное, чтобы Евгений Викторович не начал выпытывать, кому и почему я отдал этот чертов йогурт. Но сам же сказал, что давить не будет. Разбирать с ним такое — выше моих сил. Мне с собой-то обсудить сложно, неловко, аж дрожь берет, а с кем-то другим — тем более.

А я ведь даже не мог сказать банальное «поделился с другом», ведь мы просто общались.

Сегодня Андрей меня выручил даже не дважды, а трижды: не дал умереть от «аллергии», не дал провалиться сквозь землю перед носом медсестры и не отдал меня в лапы хищника.

И как только у него получалось выходить сухим из воды? В столовке он, как только уловил мое беспокойство, незамедлительно выкрутился из ситуации. Точнее, выкрутил меня из ситуации. Я бы тоже хотел уметь так постоять сам за себя, сказать что-то вовремя, или вообще сказать хотя бы. А еще если и врать, то без моральных наказаний, лучше уж пусть будут физические. А вот это вот самоистязание собственными мыслями, с которыми приходилось каждый раз бороться, словно от этого зависела моя жизнь...

Нет, Андрей бал очень далек от этого. На него хотелось ровняться — никогда ни на кого не хотел ровняться, и вот.

Однако я понимал: возможно, Андрей и правда излучал сильную ауру, а возможно, он просто таким образом терял ее, пока она до конца не иссякнет. По идее, он был таким же вялым цветком, как и я. Как и Никита, и тот, у кого случилась эпилепсия. Нам просто необходимо, чтобы кто-то нас поливал.

Банальный йогурт не справится с такой задачей. Но сил Андрею немного прибавит.

С протеинами же, в конце концов.

*

Я медленно плыл под мутной, грязной водой, будто в глубоком темном болоте, и нужный путь было не разобрать. Отовсюду доносились глухие звуки, похожие на голоса, удары, крики. Я увидел маленький огонек и направился к нему, словно к маяку. Огонек становился все больше и больше, все ярче и ярче, и, когда я добрался до него, то не смог разглядеть даже собственные руки. Но от него не веяло теплом, он излучал лишь промозглый холод, пробирающий до самых костей. Внезапно свет начал гаснуть, и передо мной стала проявляться жуткая огромная морда рыбы-Удильщика. Она злорадно улыбалась, насмехаясь надо мной, и в следующий момент ее широкая пасть раскрылась...

А дальше — темнота.