«Децибелы» пронизаны вибрациями в бешеном ритме металкора. На афише «Эвтерпа». Она же на сцене. Обычный пятничный вечер, и бар буквально переполнен народом. Заказав пиво, я отхожу поздороваться с парнями, пока у них есть время для небольшой передышки.

- Здорова, Горын! - орёт Сташ, перекрывая шум, - Как сам?.. к туру готов?

Взобравшись на сцену, жму ему руку и салютую двумя пальцами.

- Так точно.

Болтая со Сташем, то и дело поглядываю на часы и проклинаю стрелки. У меня назначена ещё одна встреча на вечер, а кое-кто не только испытывает моё терпение, но и тратит драгоценное время.

- Давай, разнеси там пару городов!

- И вам удач, - оставив напутствие, я хлопаю Сташа по плечу, и ухожу со сцены.

- Давай, старик.

Я - механизм.

Топая к бару, прохожусь взором по залу заполненному посетителями. Я задолбался уже ждать этого чудилу - бывшего драммера «ДиП», но нам реально нужен ударник в срочном порядке. Он, как ни странно, согласился, но, очевидно, пунктуальность неведомое ему слово, что весьма хреново для драммера. Вывод сам собой напрашивается, впрочем, на примере Коляна пунктуальность и педантичность людей-осьминогов становится мифом. Чёрт, это ж надо было так облажаться...

- Привет, - раздаётся справа голос, не предвещающий ничего хорошего.

Взглянув на Солу, крутящую стакан с голубым коктейлем по стойке, пытаюсь предугадать, что у неё на уме.

- Ты каким ветром...

- Давай пропустим прелюдию, - предлагает она совершенно холодно, даже не смотря на меня. Женщины никогда особого доверия у меня не вызывали. В их головах крутятся неправильные шестерёнки. Крутятся в неизвестном направлении и рождают хрен знает что. Абсолютно великолепные, странные, непонятные существа.

Ну, и что же ты задумала?..

- Я бы с радостью, да боюсь, Раевский младший это не одобрит.

- А мы ему ничего не скажем, - парирует Сола, впервые поднимая на меня взгляд. Тёмные глаза в полумраке бара кажутся двумя маслинами. Она встревожена, как бы не пыталась этого скрыть, и это крайне дерьмово.

- Сделай что-нибудь. Что угодно, она же...

Я выставляю на Солу ладонь прежде, чем она успевает договорить.

- Так, стоп.

Но она всерьез настроена трахнуть меня в мозг.

- С ней всё было нормально, пока вы...

- С ней, - перебиваю я, пока этот разговор не зашёл слишком далеко, - я тебя уверяю, никогда не бывает всё нормально. И не было никогда.

- Ты, вообще, понимаешь, что наделал? - не унимается Сола, - Хоть немного отдаёшь отчёт своим действиям? Сначала ты врываешься в её жизнь, переворачиваешь всё вверх дном, затем просто уходишь. А после, как ни в чём не бывало возвращаешься! Какого чёрта? Что у вас произошло?

Отставив пиво, я поворачиваюсь к ней и подаюсь вперед, чтобы до неё наконец дошло.

- Сола, возможно, это секрет для тебя, но это не твоё дело. Если нам нужно будет, мы разберёмся.

- Если это будет нужно тебе, - акцентирует Сола, смотря на меня более чем враждебно и презрительно. - Называй вещи своими именами.

Вскинув руки, я отстраняюсь, поражаясь её непрошибаемой недальновидности.

- Это в любом случае невозможно. И я вовсе ни при чём, - обозначаю я тут же. - Я знаю, что с ней произошло. И знаю, что с ней происходит. Как и то, что между нами всё охренительно сложно. И будет, до тех пор, пока она сама не захочет это упростить.

Сола вскидывает подбородок, всё стремительнее начиная меня ненавидеть прямо здесь и сейчас.

- Ты был ей нужен! А ты швырнул ей её же проблемы в лицо и оставил с ними один на один! А потом...

- А потом я осознал свою ошибку, и оперативно исправил. Сола. Я понимаю, вы подруги. Но не лезь туда, куда тебя не просят.

- Ты сбежал! - прикрикнула она с упрёком.

Я мог бы ей, пожалуй, сказать правду. Или мог бы промолчать.

- Сола, послушай. Я не знаю, что она тебе сказала. И мы не будем выяснять сейчас кто прав, а кто виноват. Я тупанул, не отрицаю. Но! Если бы я тогда не сбежал, а именно это я, увы, и сделал, запаниковав, ты права, то чёрта с два б она, переступив через себя, обратилась бы к специалисту. Я по себе это знаю прекрасно, а мы равно гениальны в своём упрямстве и отрицании. Поверь мне на слово. И всё же я вернулся. И я пытаюсь. Пусть, она через день велит мне проваливать, по настроению, чёрт! Но я пытаюсь, - выпалил я, ловя себя на том, что задыхаюсь. - И я в любом случае, Сола, уже никуда не денусь, нравится тебе или нет.

У Солы глаза стремительно округлившись, заметались вокруг.

- Она и на пушечный выстрел никого к себе не подпустит ближайшие пару лет терапии и самокопаний, в лучшем случае. И я грёбаный счастливчик, хотя бы потому что сумел приблизиться. Но, естественно, не могу ничего обещать, - подъитожил на выдохе, отчетливо слыша, как от злости на самого себя звенит воздух вокруг.

- Раф, поговори с ней, она...

- Нет, - отрезаю я, и совершенно спокойно встаю из-за бара.

Сола потрясённо смотрит на меня, пока я оставляю купюры на стойке.

- Что значит нет?

- Я сделал то, что сделал. Она сделала то, что сделала. А ты, не донимай меня больше вопросами, которые тебя даже не касаются, - говорю я, и забив на опоздавшего драммера, разворачиваюсь, намереваясь уйти.

- Да что с тобой такое? - возмущается Сола мне вслед. Но мне плевать.

И ответ на её вопрос до глупого прост.

Я - механизм.

***

Как вообще такое возможно, я не понимаю? Она даже в полукоматозном состоянии аккорды штурмует, как Берлин - Красная армия, и, чёрт, даже не напрягаясь.

А у меня сводит грёбаную руку.

Раз за разом.

Что я пытаюсь доказать? Точнее даже, для чего?

Бросив гриф, я надолго застраиваю взглядом в пустой точке, ощущая, как гудят руки от перенапряжения.

Комната в светлых тонах наполнена свежим морозным воздухом из приоткрытого окна.

Серая, безликая комната, такая же пустая, как мир. Быть грёбаным моно скучно.

Хотя, мне вечно втирают про монохромию, про психосоматическую природу проблемы, про полиморфизм и, хрен знает, что ещё, убеждая, мол, это обратимо, и есть шансы, на то, что мир расцветёт. Но мне уже девятнадцать, а я всё ещё вижу мир глазами собаки. И даже хуже порой. Порой, я не вижу ни черта кроме красного, и тот, лишь в моменты течения чистого зла в крови. Как в насмешку, судьба швырнула мне красную тряпку. А порой, мой мир вдруг расцветает... И было бы неплохо, просто великолепно, если бы этого не случалось. Никогда.

Я вновь хватаюсь за плектр, снимаю аккорды, и хоть немного чувствую себя живым. И если б проблема была только в монохромии.

Я вообще по уши в проблемах.

«ДиП» еле-еле держится на плаву. Сорвём тур - и пойдём ко дну.

Ещё и график трещит по швам, я ничего не успеваю, запутавшись в паутине, что сплёл некогда сам себе.

Реально, чёрт, зовите меня Паук.

Звук с визгом срывается, рассеивая гудящие волны, стремящиеся к тишине.

На пороге комнаты стоит отец, он оставляет выдернутый шнур на усилке, в другой руке грея бокал, предположительно с коньяком или виски.

- Мешаю? - спрашиваю я, не в силах отвести взгляд от бокала с горячительным. - Извини, не знал, что ты дома.

- Нет, - качает он головой, проходя к окну, и опирается на подоконник, - я так, на минуточку.

Он отпивает из стакана, и мне реально как-то дико. Время даже не обеденное, он не имеет пристрастия к алкоголю, а тут вдруг...

- Ты что такой замученный? - интересуется отец. Он мягко улыбается, но в его взгляде клубится нечто тяжёлое, нечто... задумчивое... печальное? Это тянет меня за нервы. Он часто погружён в размышления, очень частно, но это... Ему не присуще уныние.

- Устал, просто. - Намекнув на бокал, я не сумел удержаться: - А ты чего это средь бела дня, да так основательно? Повод есть?

- Вроде того, - кивает он, опуская голову. Он прячет глаза...Крепко сжимает бокал и, намертво приковав взгляд к полу, долго не может разрушить давящую тишину. Я тоже не могу. Я начинаю догадываться, что что-то неладно, чертовски неладно. Мне становится тяжело дышать. Я тону... Вот дерьмо! Я тону! - и в глазах медленно начинает чернеть...

- Результаты пришли, - произносит он, словно через силу. - Деменция Кройтфельдта-Якоба.

Мне казалось, этот день уже не может быть хуже. Но у судьбы на сей счёт были явно иные соображения.

- И я не представляю, как ей об этом сказать, - прошептал отец, подняв на меня обречённые глаза.

Беда в том, что и я не представлял. Я, вообще, такого не представлял.

***

Три месяца.

Три. Грёбаных. Месяца.

Я не могу понять, почему он так спокоен. Я готов мир спалить ко всем чертям, а отец, словно бы чихать хотел на всё. А ведь это не я, а он медленно умирает. Чёрт! Чёрт, возьми!.. Он - смертник!

- А-а-а!.. Да сука! - Эхо от крика способно сбросить лавину на мою башку. Вблизи нет гор. А жаль. Может быть это отрезвило. Я вполне могу сорвать голос, крича в никуда. Меня не колышет. Просто это нужно - выплеснуть желчь, пока она не изъела меня изнутри в решето. - Как так-то, чёрт! Да ёбаный в рот!..

Со зла пнув ледяную оглоблю в застывшую реку, я пытаюсь полностью раствориться в линии горизонта. Пытаюсь дышать глубоко и ровно, иначе меня капитально бомбанёт и пиши пропало - два года самоконтроля разлетятся в ошмётки.

Я мог бы сконцентрироваться на том, что он даже не мой отец. Что он даже не мой дядя! На самом-то деле, он просто кем-то мне приходится через десятое колено, но это херня полная! Он не просто заменил мне отца, он реально им был.

Просто так получилось. Вот почему мы немного похожи. Связи там давно были потеряны, но случившееся всё же дошло и до их ведома. С опозданием в пять лет, но дошло. Правда, для меня навсегда, наверное, останется сфинксовой загадкой, какого чёрта они меня нашли и забрали в промежутке четырнадцати лет? Пригласили того ещё кровопийцу в дом. Я, в самом деле, немало попил крови, прежде чем мозги хоть немного встали на место.

Я смотрю на безликую линию горизонта, и голову пронзает писк, заглушая окружающие звуки. Прямая линия, - так это звучит. Порывы ветра не остужают вспышку, меня бросает в жар, чувствую, что проваливаюсь, словно под ногами тает снег, покрывающий побережье. Перед глазами растекаются красные пятна всевозможных оттенков. Сам себе приказываю, остыть, но это не работает. Меня так и тянет взять какую-нибудь кирку и расхерачить лёд, до середины затянувший реку. Или просто что-нибудь расхерачить. От частоты поверхностного дыхания башка кругом, и ни черта не соображает.

Ухожу от реки, с каждым шагом удаляясь от невыносимого писка, словно от него возможно убежать. Но придётся снести голову с плеч, чтобы он заткнулся раз и навсегда. Ведь он только там. В моей черепушке. Звуковые галлюцинации, чёрт. Здравствуй, рассвет безумия! Давно не виделись. Меня не посещали глюки, года четыре точно.

Спрятав руки в карманы джинсов, бреду по заснеженным улицам, среди мирных домов и машин, играющей во дворах детворы. И всё пытаюсь остыть и выключить красный. Он, как стоп-сигнал. Как только загорелся, следует немедленно тормозить. В срочном, блядь, порядке, иначе полный абзац, катастрофа эквивалентная столкновению поезда с бензовозом. Просто бах, - и всё, я уже не я.

Дотащившись до дома, я долго торчу у кованной калитки, не решаясь войти во двор. В кирпичном коттедже горит свет, хотя время вроде обеденное, но стронциевое небо будто матовое, едва подсвеченное, тяжёлое. День сегодня пасмурный. И дерьмовый.

Мама, как на зло на лекциях. У неё поразительная способность меня тормозить, когда надо. Вот сейчас это самое «надо», да только её дома нет. Блин, узнает, тотчас же сообщит Ярэку. Он родной сын, по сути мой брат, но мы, когда он уезжал учиться, чертовски плохо расстались. Пшал [1], сто процентов спустит на меня всех собак, мол, это я потрепал отцу здоровье своими заёбами. И будет прав. Наверное. Что уж там, потрепал и нехило.

На широких садовых качелях в запорошенном дворе с торца дома сидит отец. Слишком спокойный, он просто мерно раскачивается, шарясь в смартфоне. Я еле сдерживаю желание прыгнуть в тачку и уехать на «точку», хотя на самом деле вообще не хочу никуда ехать: ни на «репу», ни в тур.

- Может, отменишь гастроли, - предлагаю я, открывая калитку и проходя во двор, хрустя снегом под ногами, - я не поеду в тур...

- Одно слово: контракт. - вздохнув, отец поднимает на меня взгляд, немного угасший и хмурый. - Да и что уж ты меня хоронишь-то раньше времени? - попрекает он, легко усмехаясь. - Успеется.

Нашёл чему улыбаться, - думаю я непроизвольно. Смеяться в лицо собственной смерти, это, конечно, фривольный героизм. Говорят, под конец вообще мрак. Болезнь изъедает мозги настолько, что от человека не остаётся ничего, только неадекватный экзоскелет существа. Не хочу его таким видеть. Я хочу запомнить его таким, как сейчас: никогда не унывающего, спокойного, рассудительного, по-настоящему запомнить. Но всё, что мне доступно: грёбаный монохромный фильм, смонтированный из серых воспоминаний.

Есть и цветные.

Я не всегда был таким.

И это никогда не было секретом для них. Они ведь могли проигнорировать весть, принесённую на птичьем хвосте. Знали же изначально, кто я, откуда. Знали, что я тот ещё больной ублюдок.

- Почему вы решили меня забрать? - спрашиваю я, присаживаясь рядом с ним на качели. Вопрос, терзающий меня не первый год, и только он может дать на него честный не предвзятый ответ. Мама слишком добрая душа, она вечно закрывала глаза на все мои косяки.

- У тебя же и впрямь цыганские корни, - рассуждает папа, достаточно проницательно на меня смотря, - и ты, в широком смысле, нашей крови, мы из одной семьи.

- А, то есть, это был решающий фактор? - Но в душе я всегда знал: всё сложнее. Они в любой момент могли отказаться от меня, сныкать в какой-нибудь лазарет закрытого типа, и никто бы их за это не осудил.

- И да, и нет, - отвечает он, мысленно явно предаваясь воспоминаниям. - Вы тогда о чём-то говорили с Софой, помнишь? Когда мы только тебя нашли в том детском доме, - припомнил он тот самый день. Действительно, мы говорили с матерью наедине ещё до того, как я стал её так называть, до усыновления, до того, как по-настоящему узнал... почувствовал, что такое семья. И ничего особенного в этом разговоре не было, и было всё. Ей вмиг, по-моему, стало ясно, что проблема - моё второе имя.

- Мне она сказала, - продолжает отец, почти незримо улыбаясь, - что тебе не на достойную жизнь нужен шанс, а на счастливую. Я знал, что Ярэк вырастет и уедет, так и вышло, у него уже своя жизнь. А я, разве я мог тебя бросить на произвол судьбы? Жизнь ведь так коротка и сурова. Я всегда поступал по чести, ты ведь знаешь. Мои решения - моя честь и совесть. И я не знал даже, получится ли у нас. Ты ведь уже даже не был маленьким ребёнком, тебе было четырнадцать, ты был подростком, причём весьма... трудным, - подобрал он эпитет, недурно приуменьшив. Трудный, блядь, подросток, это Тори (причём до сих пор). Я не трудный, я вообще нерешаемый - грёбаный парадокс.

- Ты всегда был чрезмерно самостоятельным. И самовольным. Я всё думал, что я могу тебе дать, как отец. Как избежать ошибок, которые когда-то допускал с Ярэком, какие, вообще, показать тебе пути, я ж ничего и не умею, только что на скрипке пиликать, - имитирует он смычок в пальцах, вызывая у меня кубатонны скепсиса.

- Сказал сын барона...

- Дад [2] никогда мной не гордился, - потешается отец, хотя в этой шутке слишком много правды.

- С чего бы вдруг? Сын скрипач, женился на русской...

- Возмутительно, - качает он головой. Он отшучивается, словно так ему легче примириться с разрушительной действительностью. Но при взгляде на меня, он не может скрыть сожаления, оно стелется горьким дымом на дне тёмных глаз. Не о том, что здорово подпортил отношения со своим отцом. Он должен был жениться по сговору, это когда старшие планируют брак детей от и до, чуть ли не с самого детства подбирая пару. Сейчас уже не редкость, что этими традициями пренебрегают, но бате вот не свезло. Впрочем, он распорядился по-своему, и уж всяко не жалеет о решении. Не об этом. - Я долго не мог понять, что она имела в виду, - говорит он, немного хитро на меня поглядывая. - А когда начал с того, что сам умел, начал учить тебя музыке, понял. Тебе не нужен был шанс на достойную жизнь - у тебя он был и так. Что бы ни случилось, попал бы ты в семью, или же вышел в большой мир из стен детдома - ты мог его покорить. Такие, как ты, рождаются раз в столетие.

- Не раз, - протестую я, - и не в столетие. Я знаю немало талантливых музыкантов.

- Это не просто талант, нет. Это дар от Бога.

- Э, нет, дад... - протягиваю я, - Любовь к музыке ты мне может и привил, а вот любовь к богу - это вряд ли.

Лишь усмехнувшись на это, папа устремляет взор в небо, будто бы уверенный, что там ему уже взбивают райскую перину. Впрочем, это его убеждения, он никогда не пытался преломить мои, я никогда не осуждал его за веру, будь она хоть трижды слепа. Один чёрт, никто ничего не знает, смысла в религиозных спорах нет.

- Жалеешь? - решаюсь я всё-таки спросить, всерьёз рассчитывая на предельно честный ответ. Может, хоть на одре, скажет правду, просто это важно. Я дочерта ошибок наворотил, зачастую я сам даже не могу объяснить, зачем и почему совершил то или иное. Но поступки оставляют осадок, как бы там ни было, ничего не проходит бесследно.

- Ничуть. Жаль только, что время так быстро пролетело. Ты уже совсем взрослый. Самодостаточный. Жалею, что многого, наверное, недодал. Хотел, но не успел.

Он поднимается на ноги, и взъерошивает мне волосы, будто мне долбаные пять. Но для него, я, видимо, и вправду никогда не был чужим, и до последнего останусь ребёнком.

- Просто будь счастлив, чаворо [3]. Иначе какой во всём этом смысл?

***

Где вот её носит, чёрт?

Время пол-пятого, а Тори даже на горизонте не маячит. А у нас так-то генеральный прогон по плану.

Это волнует меня лишь поверхностно, я даже вызов на мобиле жму на автопилоте, один за другим, минут эдак тридцать. Шарабан под завязку забит другими мыслями.

Если мне ещё не взъебнули мозг по телефону, значит Ярэк ещё не в курсе, значит, мама ещё не знает, значит, она не дома, отец один, а в сейфе хранится наган. Ёб твою мать! Вот почему он такой спокойный, он и не собирается дожидаться конца. Это не в его духе, он даже с температурой под сорокет ни за что не скажет, что болен, и не может продолжать. Я помню, его с одного концерта, чуть было на скорой не увезли, потому что он и вида не подал, что ему хреново, и он не может подняться на сцену. Для него не существует слова «не могу», есть только слово «не хочу мочь». И он скорее пустит себе пулю в лоб, чем позволит увидеть себя в предсмертном бреду.

Ещё Колян, сука, сидит за установкой и отстукивает палкой по медной тарелке.

- Слышь, калека, завязывай на нервы действовать.

- Чё я сделал-то? - не вдупляет Колян, разведя руками. Видя, что я совершенно не в духе, он поднимается из-за установки и шурует к Саньку за столом с ноутом. - Ну, давайте без неё прогоним, Санёк, вон партии её найдёт, записаны же.

- Мои ещё заодно найдите, - советую я отвлеченно, поддаваясь мысленному порыву, съездить до дома, и если там всё норм, то до Тори, и... а чёрт знает. Просто порыв.

- Не, ну какого фига вообще? - воспаляется Миша. - Давайте, может, и в тур не поедем? Демку закинем арт-директорам, пускай крутят музло, так, что ли?

И Миша вообще-то прав. У Вики семь пятниц на неделе. К первому числу объявится, и на том спасибо. А она объявится, никуда не денется. Поди, перебрала с вечера, лежит отсыхает. Конкретно достали уже эти её помирашки. И сделать-то, главно, ни хрена нельзя, до неё не достучишься, что ни скажи, всё, как об стену горох. Ей насрать вообще с прибором, и пока сама не образумится, не дойдёт до неё, что, диагноз не приговор, так и будет убиваться чем попало и заниматься самобичеванием. Это не просто бзик какой-то, и причина вовсе не во мне. Она себя казнит за что-то, но я, как не крути, врубиться не могу, что конкретно стряслось.

В помещении засквозило, и я уловил движение в коридоре.

- Не прошло и полгода... - ворчу я раздражённо, пытаясь взять над собой контроль и не разораться на неё. Явилась и ладно.

Но я поворачиваю голову на вход, и меня всерьёз сковывает оторопь. Не одного меня, впрочем. Мишаня обескураженно смотрит на мужчину в пальто и шляпе на пороге студии, и всё, что может произнести, как умственно отсталый:

- Александр Сергеевич?..

Санёк тогда лишь отвлекается от ноутбука и вскидывает взгляд на своего родственничка.

- Привет, дед, - озираясь, он спотыкается взглядом об Коляна, хлещущего пивас, закинув ноги на стол, - ты чего это с визитом?

- Здравствуй, Саша. Да вот, решил воочию узреть, чем это мой внук занимается дни на пролёт.

Осматривая студию, Гетман, примечает Коляна, допивающего банку светлого. Тот, заметив наконец дока, захлёбывается, кашляет, скидывая ноги со стола, и не удержав равновесие, брякается на пол. Поднявшись, выглядывает из-за стола с опаской.

- Драсти.

Походу, Колян с доком не впервые встречается.

Сашка подавляет смех, сдавлено выговаривая:

- Маме не говори, а то она впечатлительная.

- Знаю, - бесстрастно соглашается Гетман. - Не буду. - Он нацеливает всё своё внимание на меня, и я непроизвольно напрягаюсь. - Рафаэль. Виктория где?

- Не здесь, как видите.

- Вижу, - кивает он, и разворачиваясь, собираясь удалится, бросает: - Можно тебя на пару слов?

А он, вообще, в курсе, что я не его клиент? Всё, что нас связывает - профилактические беседы в течение пары лет в кабинете школьного психолога.

Игнорируя всеобщие любопытные взгляды, я выхожу с Гетманом на улицу. Лёгкий морозец кусает лицо и руки.

- Буду краток, - произносит он. - Я допустил ошибку.

- Какую ещё на хрен... - осекшись, я непроизвольно прочищаю горло, а опасения, мириадой комет проносятся в мыслях. - Какую ошибку?

- Чудовищную. - невозмутимо отвечает док, смотря в глубь рощи. - Я применил некоторую методику, предвидя, что она упадёт, но полагая, что у неё будет страховка, которая не позволит ей разбиться.

Неужто Гетман, мать его, нашёл способ вспороть стяжки и открыть, зашитую некогда, память? Я бы мог в это поверить, старый еврей и не такое может проворачивать. У него докторская по НЛП, он как пить дать протеже Мессинга.

- А страховка, - продолжает мужчина, цепко впившись в меня взглядом, - оказалась непрочной.

Чёрт, вот этого только сейчас не хватало, не мог он повременить что ли со своими фокусами гипнотическими?

- Вы в своём уме, вообще?

- Абсолютно. И кстати, я никогда не оставляю конфиденциальные сведения без присмотра. Без умысла. У тебя имеется просто удивительнейший комплекс. Гордыня, зашкаливает так высоко, что ты мнишь себя чем-то великим. При этом вечно бьёшься темечком о потолок. Но тебе всё мало, нужно больше, выше, могущественнее. Знаешь, что за комплекс? Знаешь, конечно же. А известно ли тебе, что существует один нюанс? Ты так и норовишь кого-нибудь спасти. Если это в твоих интересах.

- Не очень-то профессионально. И вообще попахивает нарушением прав и свобод человека, вам не кажется?

Его лицо, испещрённое излучинами морщин, принимает удивлённый вид, но в глазах, серых, как тонкое напыление графита, только шахматный расчёт в механизме холодного разума.

- А разве я сделал выбор за тебя? Нет, - качает он головой, - я лишь немножечко на этот твой выбор повлиял. Чуть-чуть совсем, - улыбается Гетман, и взгляд наполняется скрытым лукавством. - Так что, будешь ловить? А то ведь, разобьётся.

- Вы ненормальный.

- Так все ненормальные, - пожимает он плечами, мол, се ля ви. Кивнув, он удалятся прочь по заснеженной тропинке.

- Так все ненормальные обычно и говорят, - парирую я вслед.

Он лишь салютует мне, расслабленно бредя по хрустящему снегу, даже не оборачиваясь.

Мне стоило помнить, что Гетман - не человек. Он - грёбаный испытатель душ человеческих. Я с таким, клянусь, никогда прежде не сталкивался, а я через множество его коллег прошёл, было дело. Ни один из них не сумел просечь даже того, что я их тупо наёбывал, как малых детей. Но Гетмана не обведёшь вокруг пальца, он знает всё, что ты скажешь, ещё до того, как ты успеешь подумать.

Походу, я попал в самую чёртову точку. И если я не ошибаюсь, Вика не то, что и, впрямь, сильно загналась. Она же дура, может и сделать с собой чего-нибудь. Она и так может! Чёрт. Сола права. Пора бы кончать со всей этой мутью, пока это не сделала она с собой.

_________________________

[1] пшал - брат.

[2] дад - отец, папа.

[3] чаворо - сынок. (кэлдэрарский диалект цыганского языка.)