Посмотрите на меня сверху вниз — и увидите дурака. Посмотрите на меня снизу вверх — и увидите господина. Посмотрите мне прямо в лицо — и увидите себя!

Чарльз Мэнсон

Впервые я увидел ее одним осенним утром. Октябрьское солнце золотило ее фарфоровую кожу так, что казалось, будто от нее исходит свечение. Тонкие руки с длинными изящными пальцами, как у пианиста, коснулись моего лба. Я не видел в тот день ее лица, но уже тогда знал, что она прекрасна. Прекрасна настолько, что могла бы стать частью моей коллекции.

С тех пор дни, когда она приходила, стали для меня, как глоток воздуха для утопающего. Я жил в ожидании ее прихода. А когда ее не было, то тешился мыслями о том, как бережно я бы обескровил и расчленил ее идеальное тело. Она бы стала жемчужиной коллекции! Мои девочки все еще где-то там, за пределами этого места, ждут, когда я вернусь к ним, коснусь их холодных бледных рук, загляну в их стеклянные кукольные глаза. Надеюсь, им там не очень скучно. Я тщательно подбирал коллекцию, так что компания у них едва ли не звездная.

Помню, что, уезжая в тот день, я подумывал их перевезти, но решил, что еще не время. Да и забрать их всех все равно бы не получилось. Теперь я понимаю, что это было провидение судьбы. Забери я их тогда, и уже бы никогда не увидел. Их бы осквернили, возможно, даже похоронили. Что может быть хуже? Погребать такую красоту под землей, позволять червям пожирать их тела – кощунство! Я спас их, подарил им вечную красоту.

Я помню свою первую девочку. Она всегда будет для меня особенной, только не единственной. Ее звали Хлоя. Я узнал это позже из ее водительских прав. Фотография, кстати, была на них ужасная. Не знаю, кто сделал ей эту безвкусную прическу с косичками, как у школьницы. Если бы в тот день она выглядела также, я бы даже не обратил на нее внимания. Но ей повезло, что в тот раз она решила распустить свои шикарные золотые локоны. Ее волосы были такими мягкими, пахли ромашкой и медом. Если сильно постараться, то и сейчас можно почувствовать этот запах. Моя память – все, что у меня осталось.

Хлоя работала в одном из джаз-клубов Чикаго. Я заходил туда однажды, чтобы встретиться с Филом – моим инспектором по досрочному освобождению – он предпочитал общаться в неформальной обстановке со своими подопечными, даже не знаю почему. Он всегда казался мне странным. Он будто видел меня насквозь. Каждый раз, собираясь к нему на встречу, я готовился к тому, что он скажет что-то вроде: «Чарли, я знаю о твоих грязных мыслях. Пока это только мысли, но мы оба понимаем, что это ненадолго». Но он просто пил свой черный кофе с молоком и тремя ложками сахара, слушал мои рассказы о том, как я здорово справляюсь, как мне нравится новая работа, делал пометки в своем полосатом блокноте, пожимал мне руку и уходил со словами: «До следующей пятницы, Чарльз! Не делай того, чего бы не сделал я».

Да, он бы этого не сделал. Ему бы не хватило духу, но это не значит, что ему бы этого не хотелось. Уверен, если бы он мог видеть Хлою такой, какой видел я, то не устоял бы. Она была прекрасна в своей смерти, еще прекраснее, чем тогда на сцене.

Хлоя пела в баре по пятницам, обычно это была пара песен перед выступлением основного артиста, но меня не интересовал тот лощенный ниггер, который пел о Дьяволе так, будто он Роберт Джонсон*. Меня тошнило от его напускного отчаяния на его черной роже, но вот Хлоя... Хлоя другое дело. Когда я увидел ее, она готовилась к вечернему выступлению, до которого оставалось еще несколько часов. Фил сидел напротив и рассказывал историю про какого-то парня, который из-за косяка дешевой травки вернулся за решетку. Он, наверное, думал, что этот пример наставит меня на путь истинный и вынудит больше никогда не садиться за руль после стакана бурбона, но я тогда не слушал его. Я был поглощен Хлоей и беспокоился лишь о том, чтобы этого не заметил Фил.

У меня на лбу выступил холодный пот, руки дрожали так, что пришлось сжать чашку с чаем изо всех сил, чтобы хоть как-то унять эту дрожь. Если бы в баре было освещение получше, инспектор наверняка бы заметил мои побледневшие костяшки пальцев, но он был слишком увлечен поучительной историей, и, наверное, подумал, что это моя реакция на судьбу того травокура. Я был не настолько глуп, я был еще глупее.

В то время я думал, что смогу со всем справиться, смогу держать все под контролем, что все будет идти по тщательно продуманному плану. Но я ошибался. Ошибался так же, как и тогда, когда думал, что смогу сдержать свой порыв и не тронуть этого белокурого ангела с голосом Дины Вашингтон*.

Я не помню, как уходил оттуда, не помню, как попрощался с Филом. Но помню, как неистово мастурбировал той ночью, представляя Хлою и все то, что я с ней сделаю. Я вернулся в бар на следующий день, но ее там не оказалось. Осторожно выпытав у официантки про певчую птичку с золотыми волосами, я узнал, что она выступает только по пятницам. Это была самая длинная неделя в моей жизни.

С самого утра пятницы я пребывал в приподнятом настроении. Я знал, что сегодня увижу ее. Мне стоило огромных усилий не прийти в бар раньше назначенного времени и не сидеть за столиком с остывшим чаем, прожигая дыру в ее изящной спине. Фил в тот вечер был не в настроении, он быстро выпил свой кофе, коротко расспросил меня, как обычно, и ушел. Он даже не сказал на прощание свою дежурную фразу, но меня тогда мало волновало, что с ним не так. Мне едва хватало самообладания сохранять внешнее спокойствие и отвечать без дрожи в голосе.

Как только инспектор ушел, я наконец-то смог расслабиться, но не до конца. Приходилось следить за тем, чтобы мои взгляды были не слишком уж пристальными, во всяком случае, пока она не начнет петь. Когда Хлоя вышла на сцену, у меня пересохло в горле. Девушка с искрящимися золотом кудрями, кокетливо опущенными ресницами, изящной талией и пухлыми губами. Ее лицо казалось мне самым прекрасным, что я когда-либо видел. В ту самую секунду, когда ее тонкие пальцы с кроваво-красным маникюром коснулись микрофона, я понял, что убью ее.

It's a new dawn

It's a new day

It's a new life

For me

And I'm feeling good*

Она была новым рассветом для меня, новой жизнью, новым глотком воздуха. Нет, первым глотком. Эти серые глаза, которые она все время прятала от публики, будто стыдилась взглянуть на тех, кто аплодировал ее таланту и молодости, стали для меня откровением.

Только теперь я наконец-то закончил собирать свой мысленный пазл. Вот то, чего не хватало в моей жизни. То, о чем я всегда мечтал, но никак не мог даже себе в этом признаться. Это как то чувство, когда пытаешься вспомнить слово, оно вертится у тебя на языке, ты буквально чувствуешь его вкус, но поймать не можешь. Хлоя была моим словом. И слово это «Смерть».

Хлоя научила меня видеть истинную красоту. Ту, что незыблема и не подвластна ни времени, ни солнцу, ни самой Смерти. Она научила меня ценить эту красоту. Ценить настолько, чтобы не дать ей кануть в небытие. Я слушал ее медовый голос, раскачиваясь на стуле, будто в тантре. Ее пение обволакивало меня, обнимая и защищая. Наверное, именно так чувствует себя младенец на руках у матери.

And I'm feeling good

And I'm feeling good

And I'm feeling good

Она все пела, и пела. Если бы Нина Симон* была в этом зале, ей бы стало стыдно. Эта девушка, Хлоя, просто растоптала ее, даже особо не стараясь. Мне никогда не нравился джаз, я вообще очень редко слушал музыку, но эта песня стала для меня чем-то особенным. С тех пор, занимаясь очередной девочкой, я включал «Feeling good*» на старом патефоне и слушал. И они слушали. Мои девочки умирали и перерождались под эту песню.

Когда Хлоя закончила петь, я заставил себя встать и выйти на улицу. Мне нужно было отрезветь от этого наваждения, потому что впереди была самая важная часть вечера. Я припарковал машину у служебного выхода из бара, и теперь медленно шел к ней, вдыхая горячий воздух летнего вечера. Мне как раз хватило времени привести голову в порядок, сесть за руль и выкурить две сигареты, пока Хлоя появилась в дверях бара.

Мне повезло – никто ее не встречал. Она переоделась в простые джинсы и черную майку, сняла каблуки, сменив их кедами, а волосы собрала в хвост. От той изящной королевы джаза, что я видел совсем недавно, осталась только тень. Но в этой простой девушке тоже был свой шарм, и я знал, что нужно, чтобы сделать ее снова королевой. И в этот раз навсегда.

Я вылез из машины и неспешно двинулся следом за ней. Шел на безопасном расстоянии, чтобы не спугнуть ее и не спровоцировать себя. Легкий ветерок доносил запах ее волос – мед и ромашка. По пути до ее дома мне казалось, будто я в трансе. И каких же усилий стоило не приближаться к Хлое!

Когда девушка свернула к спальному району, мое сердце пропустило удар. Перед глазами пронеслись картины ее обнаженного тела, ее испещренной порезами плоти, но я сжал кулаки и стиснул зубы так сильно, как только мог.

«Она не для этого!» — сказал я себе тогда.

Сложнее всего было побороть моего внутреннего зверя в первый раз. Потом стало проще, он понял, какое удовольствие получит в итоге, и каждый раз, встречая новую девочку, послушно мурлыкал и больше не вмешивался.

На улице уже совсем стемнело, фонари освещали одноликие дома своим скучным желтоватым светом. Я шел за Хлоей и думал, почему она возвращается домой одна. Пару раз она оглядывалась, как затравленный зверек, и мне приходилось быстро нырять в тень, чтобы не напугать ее еще сильнее. Как только она свернула на подъездную дорожку одного из домов, я возликовал. Эта прогулка была для меня испытанием, и я чудом его прошел.

Я не тронул ее в тот вечер, и даже через неделю. Только спустя мучительно долгий месяц мы с Хлоей наконец-то познакомились. Мне потребовалось четыре чертовых недели, чтобы все подготовить и убедиться в том, что в баре меня никто не вспомнит. Даже сейчас мне сложно сказать, откуда у меня взялось столько терпения и здравомыслия, но только благодаря этому я смог спасти так много прекрасных девушек.

Когда все было готово, ожидание превратилось из муки в агонию. Казалось, что пятница никогда не наступит, и этот день вовсе вычеркнули из недели. А еще я боялся, что Хлоя больше не работает в том баре. Боялся, что просижу у ее дома, окрыленный предвкушением, а она так и не появится. Или, что еще хуже, она будет не одна.

Но, видимо, сама судьба хотела спасти прекрасное тело белокурой джаздивы, потому что все прошло даже лучше, чем я рассчитывал. Я затаился в тени мусорных контейнеров, выждал, пока девушка моей мечты пройдет мимо , а затем быстрым движением ввел ей тщательно выверенную дозу пропофола. Хлоя обмякла почти сразу, успев только удивленно вскинуть брови и сдавленно охнуть. На всякий случай я зажал ей рот рукой, но препарат подействовал, как и было обещано. Боже, храни черный рынок!

Не теряя ни минуты, отлаженными движениями я подхватил ее безвольное тело так, будто она просто выпила лишнего, придерживая за талию. Такая близость чуть не лишила меня рассудка, но я быстро взял себя в руки. Малейшее промедление сейчас могло стоять мне жизни, если не большего.

По дороге до тайного места я так нервничал, что патрульные мерещились мне на каждом углу. Но все обошлось, и мы с Хлоей оказались наедине. Позже, глядя на ее чистую кожу, спокойное, если не умиротворенное лицо, я вдруг понял, почему она так красива. Она напомнила мне Элайзу. Куклу моей сестры, с которой мне никогда не разрешали играть.

Однажды сестра забыла ее в гостиной, и я взял Элайзу в руки. Я сидел на диване, гладил ее золотистые кудри, рассматривал ее огромные кукольные глаза цвета мартовского неба и не мог оторваться. Когда отец застал меня за этим, то стал кричать. Его пухлое лицо раскраснелось, изо рта летела слюна, а дыхание обжигало перегаром дешевого пива. До сих пор я не переношу пиво.

В тот день отец запер меня в подвале и приказал вычищать все его инструменты до тех пор, пока я не увижу в них свое отражение. Мне было пять лет, и я ненавидел этого пьяницу, мнящего себя истинным мужчиной, который «никогда не возьмет в руки девчачьи побрякушки» всей своей крохотной душой. Мне всегда казалось, что он так злился только потому, что сам хотел поиграть с куклой. С тех пор Элайза снилась мне каждую ночь.

Только спустя много лет я понял, почему отец пришел тогда в ярость, почему он избил меня и снова запер в подвале, когда в десять лет я заявил, что хочу заниматься танцами. Понял, почему он всегда запрещал мне играть с сестрой в куклы, даже когда она сама просила составить ей компанию. Когда мне было тринадцать, мать, которую я почти не видел из-за ночных смен в больнице, пришла с работы раньше. Ей стало плохо, видимо, ужин из ближайшей забегаловки с доставкой был не такой уж отличной идеей.

Она застала отца за странным занятием. Он напялил на себя ее нижнее белье и танцевал под попсовые песни в наушниках, чтобы никто не услышал этих слащавых мелодий. Это, наверняка, была Майли Сайрус или Бибер, или еще кто из этой тусовки. Мама просто стояла в дверях и смотрела, как ее сорокалетний муж - автомеханик, пьяница и заядлый фанат Ред Сокс - танцует перед зеркалом в красном бюстгальтере и черных стрингах. Белье едва налезло на его толстое тело, а на распухшем от алкоголизма лице красовалась яркая помада и синие тени для глаз - макияж почти с обложки журнала "Денверские киски".

Когда он заметил ее оторопелое лицо в отражении, то пришел в такое бешенство, что избил мать до полусмерти. Единственное, чего я никогда не смогу понять, почему она так и не пошла в полицию. И не ушла от него. И вообще не сделала ровным счетом ничего. Мы все продолжали жить так, как до этого, понимая, что мой отец - латентный гомосексуалист, мечтающий о том, чтобы какой-нибудь потный дальнобойщик назвал его "детка".

И вот теперь, когда Хлоя-Элайза у меня в руках, и никто не помешает играть с ней, я почувствовал наконец-то свободу! Эйфория вскружила голову, а улыбка растянулась на лице сама по себе. Все, что я творил до этого, было бессмысленной жестокостью, и только теперь я нашел праведный путь.

Спасая моих девочек, я старался искупить вину. Теперь у меня был шанс все исправить! И я исправлял. Помню, как позволил Хлое прийти в себя. Как долго смотрел на ее заполняющиеся слезами глаза, как она терзалась по столу, скованная кожаными ремнями по рукам и ногам.

It's a new dawn

It's a new day

It's a new life

For me

And I'm feeling good

Звуки голоса Нины доносились из патефона, я раскачивался из стороны в сторону, подпевая и улыбаясь. В глазах Хлои застыл животный ужас, но я гладил ее по волосам и улыбался, представляя, какой прекрасной куклой она станет! Она будет благодарна мне, ведь ее красота не увянет с годами! Глупышка...

— Ты поёшь намного лучше, ты знаешь? — сказал я ей тогда.

Я почти уверен, что она даже не поняла, о чем речь. Но это было и не важно. Следующий укол заставил ее снова уснуть. Ее молодое сердце вряд ли выдержало бы такую дозировку во второй раз, но мне и не нужно было, чтобы оно продолжало биться.

Когда я начал процесс преображения, ее внутренности были еще теплыми. Я бережно зафиксировал тело над большим тазом, сделал несколько разрезов и сел напротив, наблюдая, как понемногу вытекает вся кровь.

Когда она была обескровлена, то стала такой бледной, такой прекрасной, почти как Элайза! Но мне пришлось продолжать. Я осторожно срезал ее волосы, чтобы потом превратить их в парик для будущей куклы. Столь же бережно удалил все волоски с ее тела, все до единого. Самым сложным было удалить глазные яблоки так, чтобы не повредить их. Они были слишком прекрасными, чтобы вот так просто от них избавиться. Позже я долго и упорно искал искусственные глаза, которые были бы похожи на те, что смотрели на меня сквозь стекло аквариума, в котором я их хранил.

Когда воск нагрелся до нужной температуры, я начал танцевать вокруг нее, распыляя горячую жидкость по телу Хлои. Слой за слоем воск покрывал безупречную оболочку. Мне потребовались месяцы, чтобы превратить этот кокон в бабочку. Я чувствовал себя так, как счастливые семейные пары перед рождением первенца или в канун Рождества. Приятные хлопоты, суматоха, трепет внутри и сладкое чувство предвкушения.

Орудуя то лопаткой, то скальпелем, я осторожно и старательно соскребал воск, придавая будущей кукле очертаний Хлои. Ночь за ночью она становилась все прекраснее, пока не стала идеальной! Когда я начинал скучать по ней, то просто подходил к аквариуму, в который поместил самые прекрасные в мире глаза, и смотрел в них, вспоминая девушку. Я, конечно, сделал замеры и фотографии, перед тем, как залить ее тело воском, чтобы потом повторить все в точности. Но только эти глаза в формальдегиде могли придать мне сил работать дальше, напоминая, ради чего это все.

Когда все было наконец-то готово, и последняя прядь ее золотых волос оказалась на своем месте, я возликовал. Моя девочка вернулась, и теперь останется со мной навсегда! Глядя в ее серые кукольные глаза, я понял, что она стала еще прекраснее, чем при жизни.

Хлоя, моя прекрасная Хлоя, скрытая под воском, стояла на своем пожизненном месте в комнате для девочек, которую я оборудовал с такой любовью! Мое сердце трепетало. Я нарядил ее в голубое платье без рукавов с пышной юбкой, примерно такое же было у Элайзы. Так появилась коллекция моих девочек. Хлоя была первой, но не последней.

Вечерами я сидел наверху, раскладывая перед собой на столе водительские права тех, кому я подарил вечную красоту. Это единственный сувенир, который я позволял себе оставить на память, не считая глазных яблок в аквариуме. От остальных вещей избавлялся сразу же. Мои девочки! Они все были прекрасны! Они были достойны этого, достойны стать красивыми навсегда.

Теперь, просиживая дни в этом богом забытом месте, я надеялся лишь на то, что мох красавиц не найдут еще много лет. Я тщательно все спланировал, я ни разу не ошибся, ни разу не дал копам сесть себе на хвост. Судьба свела меня с Хлоей и подарила целых семь лет осмысленной жизни, судьба же меня с ней и развела.

— Доброе утро, мистер Уинстон! Сегодня чудесный день, не так ли? Позже я зайду за вами, и мы немного прогуляемся по саду! Как вам такая идея? — сладкий голос той самой сияющей девушки, которая стала для меня лучиком света в этой беспросветной тьме, выдернул из воспоминаний.

У меня не осталось ничего, кроме памяти. Они называют это синдромом изоляции, а я - судьбой. Когда в тот злополучный вечер я ехал на работу, какой-то придурок на синем «Крайслере» врезался в меня на перекрестке. Кроме визга тормозов и звона стекла я почти ничего не помню. В себя пришел уже в больнице, и уже в клетке. 

Я не мог ничего сказать, не мог пошевелиться и даже дышал с помощью аппарата искусственной вентиляции легких. Помню, как противно и монотонно шумела эта штука, не позволяющая мне умереть окончательно. И помню, как врач говорил что-то медсестре про кровоизлияние в мозг и повреждение моста. Я тогда ничего не понимал, да и сейчас не понимаю. Знаю лишь одно, что по иронии судьбы меня угробил козел, севший за руль после пары стаканов бурбона.

Саманта подошла ко мне, поправила плед, который соскользнул с колен, и перекатила инвалидное кресло поближе к окну. Моя голова опустилась на грудь, потому я не видел ее лица. Я не чувствовал ее прикосновений, когда девушка взяла меня за подбородок, но в воображении тонкие пальцы Саманты были мягкими и теплыми. Она вытерла слюну, что стекала из моего рта и зафиксировала голову так, чтобы я видел пейзаж за окном.

— Вот, так лучше. Правда, мистер Уинстон? А теперь пора принимать лекарства.

Я не попался полиции, я избежал клетки, ведь после срока за вождение в пьяном виде я поклялся себе, что больше в тюрьму не вернусь. Так и вышло. Судьба это, Бог или еще кто, но я не в силах ничего исправить или изменить. Все, что у меня осталось – моя память, потому что мое собственное тело предало меня. Мое тело стало моей клеткой.

* Роберт Лерой Джонсон — американский певец, гитарист и автор песен, один из наиболее известных блюзменов XX века. Ходят слухи, что он заключил сделку с дьяволом — отдал душу в обмен на умение играть блюз. В самых известных своих песнях — «Me and the Devil Blues», «Hellhound on My Trail», «Cross Road Blues» — он непосредственно упоминает об этом.

* Дина Вашингтон – одна из самых знаменитых исполнительниц джаза и блюза в США. Также известна под псевдонимом «Королева Блюза».

* Отрывок из песни Нины Симон – «Feeling Good».

* Нина Симон – одна из самых известных джазовых исполнительниц конца XX века.