Сколько прошло времени, сказать было трудно. Я сидел на койке рядом с Мати, потом мерил камеру шагами, пытался заснуть. Наконец, мне удалось провалиться в какую-то поверхностную дремоту, и мне тут же приснился кошмар про то, как я перед зеркалом снимаю со своего лица маски, а их бесконечное количество. Проснулся я в холодном поту от того, что лязгнул засов камеры. Мати спал безмятежным сном. Маленькая дверца открылась, и туда просунули два видавших виды алюминиевых стакана. Я взял стаканы: в каждом было немного воды. В дверцу тут же сунули мятую алюминиевую тарелку, и только я её взял, как дверца моментально захлопнулась. В тарелке лежали четыре куска хлеба и два срезка сырокопчёной колбасы, что я запасал для нас в мешках. Я разбудил Мати и мы поели. Мати даже крошки с одеяла собрал и съел.

— Голодно-то как! — Жалобно сказал он. — Тебя не сильно напичкали наркотой?

— Вообще не пичкали. Я сам всё рассказал. Поэтому нас и кормят, а ведь предлагал же поесть ещё в метро!

— Ты только не злись, я тоже им всё рассказал, я на наркотике не мог соображать, — он уставился в пол.

— Не вини себя, ты тут вообще не при чём. Весь спрос будет с меня. Между прочим, тебе не показалось странным, что нас объявили военными преступниками, и допрашивает нас генерал Пандыр?

— Па-а-н-Де-Ыр, — передразнил Мати. — Не, я как-то не думал.

— А зря, потому как в армии уж точно найдётся не один военный следователь, прокурор, переводчик, контрразведчик и так далее, кому бы эту простую задачу могли поручить. Что проще? Накачал человека наркотиками и тряси его, как рождественскую ёлку! Так ведь нет, сам генерал, которому бы стратегическим планированием заниматься и двигать полки по картам сражений, сидит в маленьком кабинетике и слушает, что лопочут белобрысый олух, да бывший наркушник. Нет, тут что-то не так! И почему это нас в одну камеру посадили?

— Ну, чтобы нам было веселее вместе...

— Ага, чтобы мы могли договориться о том, как вести себя на допросе, или чтобы вместе сбежали?

— Я понял: здесь есть подслушивающее устройство! — Воскликнул Мати и начал осматривать камеру.

— Бесполезно. Я уже пытался найти. Вероятнее всего, оно вмуровано в одну из стен, чтобы как раз не нашли. Но этот ход хотя бы понятен. Не понятно, что им от нас нужно: я застрелил этого осла на виду у пяти человек. По любым земным законам меня можно было бы упечь в тюрьму лет на пять, даже не напрягаясь со сбором доказательств, а в статусе военнопленного — не особо даже с судом напрягаясь. А тебя могли бы вообще отпустить — ты на свидетеля-то тянешь с трудом.

— Я останусь с тобой, — заявил он безапелляционно. — Я к этому двадцать пять лет шёл, чтобы наблюдать их, изучать их язык!

— Эх, Мати, Мати, — я протянул руку и потрепал его по голове.

— Что? — Он внимательно посмотрел на меня.

Я вздохнул, но так и не решился сказать, что жить нам осталось недолго.

Снова загремели засовы на двери, и в камеру вошли три конвоира. Хотя все азиаты были для меня на одно лицо, я готов был поклясться, что это были другие солдаты, не те, что приходили за мной. Тот, что с дубинкой, остался закрывать камеру, двое других потащили нас в направлении, противоположном тому, куда нас водили на допрос. На старом промышленном лифте мы спустились этажей на пять вниз и попали в просторный зал с высоким потолком, уставленный разнообразным физико-химическим оборудованием и приборами. Вдоль зала шёл коридор из толстой металлической сетки, по которому нас провели в квадратный бокс, выложенный из каких-то тёмных блоков в дальнем углу зала. Внутри бокс оказался размером три на три метра и около двух метров в высоту. Стены бокса были выкрашены ослепительно белой краской. Несколько мощных ламп буквально заливали бокс светом. Две видеокамеры под потолком смотрели на три привинченных к полу металлических стула с подлокотниками. На одном из них уже сидел какой-то азиат в одних трусах. Руки его были привязаны к стулу самофиксирующимися пластиковыми хомутами. Он тревожно озирался.

Нас с Мати бесцеремонно усадили на металлические стулья и привязали такими же хомутами. Из большого динамика на стене последовала короткая лающая команда, солдаты отдали честь невидимому командиру и поспешно удалились, закрыв за собой тяжелейшую белую дверь со штурвалом.

— Внимание, — послышался из динамика голос генерала. — Сейчас вы будете подвергнуты испытанию, добровольное согласие на которое вы сегодня подписали.

Я сильно выругался в адрес генерала и его матери, но генерал никак не среагировал на это. Он, очевидно, повторил свою фразу на родном языке, после чего сидевший с нами азиат начал дёргаться, причитать и просить, но после короткого окрика генерала заткнулся.

— Вы должны в подробностях запомнить, что с вами происходит, чтобы впоследствии описать наблюдаемые явления, — сказал генерал и повторил это же на своём языке.

Азиат заскулил и вжался в стул.

Спустя секунду я ощутил лёгкий приступ волненья и слабый высокочастотный писк в ушах. Азиат в панике забился на стуле. Он начал что-то кричать, выгибаться, пытался высвободить руки, издирая в кровь запястья о пластиковые хомуты, потом разрыдался, продолжая что-то выкрикивать. Когда штурвал на двери завертелся, и она открылась, он пребывал уже в невменяемом состоянии. Солдаты разрезали связывающие его хомуты кусачками и под руки увели из бокса.

— Что вы почувствовали? — Загремел со стены голос генерала.

— Я почувствовал слабый высокочастотный свист, который воспринимался скорее не как звук, а как давление на уши, — сказал я.

— А я вообще ничего не почувствовал, — заявил Мати. — А что было с этим беднягой?

Стена ответила молчаньем. Время шло.

— Генерал, — сказал я. — Вы собираетесь нас отсюда выпускать или нет?

Никто не ответил. Мы с Мати обменялись недоумёнными взглядами. Я попытался было освободиться, но хомуты крепко удерживали меня на стуле. Снаружи раздались размеренные шаги, и в бокс вошёл пожилой азиат в чёрном костюме-двойке. Он опирался на трость из резного дерева, на ногах были лаковые туфли, а волосы гладко прилизаны. В разрезе пиджака проглядывала дорогая бежевая рубашка и шейный платок. Руки были в чёрных перчатках. Он внимательно оглядел нас, потом ткнул тростью в Мати и приказал: «Умри!» Я ощутил исходившую от него волну внушения, чуть более сильную, чем у господина У.

— Да пошёл ты, — ответил Мати.

— Сам сдохни, — добавил я.

Незнакомец усмехнулся, резким движением повернул рукоятку трости, выхватил из чёрного дерева длинный тонкий клинок и сделал выпад в мою сторону, чуть было не попав мне в сердце. Я еле успел отпихнуть клинок ногой, и азиат едва не упал, вложив в удар энергию своего тела. В этот момент кто-то включил испытательный сигнал. Незнакомец поморщился, даже закрыл одно ухо левой рукой, но продолжил наносить удары. Сначала он пытался уколоть в сердце то меня, то Мати, но мы довольно ловко отбивались от его неуклюжих ударов: он был медлителен, а испытательный сигнал явно действовал ему на нервы. Тогда он сосредоточился на мне и попытался колоть меня в корпус короткими выпадами, но и на этом поприще немногого добился. И тут его внимание привлекли мои руки, которыми я не мог свободно двигать. Он прицелился и проткнул мне правую руку клинком чуть выше запястья, рядом с удерживавшим руку хомутом. Искры посыпались у меня из глаз, я завопил от боли, а он навалился всем своим весом на клинок, наклонившись ко мне, и наслаждался моими страданьями, поворачивая клинок в ране. Я дёрнул руку на себя, пытаясь освободиться, и клинок разрезал пластиковый хомут. Он потерял равновесие, взмахнул руками и упал головой мне на колени. Вне себя от боли и ярости я стал лупить его локтем в голову и шею, пока он не потерял сознанье. Негнущимися пальцами правой руки я схватил клинок и разрезал свои путы, затем перехватил клинок левой рукой и освободил Мати.

— Ну и сволочь! — Воскликнул Мати и попытался погладить меня по правой руке, из которой ручьём бежала кровь.

— Лучше перевяжи, — сказал я, чувствуя, что скоро накатит болевой шок.

Мати поспешно скинул с себя футболку, порвал её на несколько частей и весьма умело перевязал рану. Из оторванного рукава моей сорочки и остатков футболки он соорудил мне перевязь. Я почувствовал себя плохо и упал на стул, едва не потеряв сознанье. Перед глазами стояла красная пелена. Мати тормошил меня за плечо и что-то говорил, но я его не слышал. В ушах звенело. Это продолжалось минут пять, потом я начал приходить в себя, а рана со страшной силой заболела.

— Больно, — пожаловался я Мати.

— Терпи, малыш! — Почему-то обрадовался он. На глазах его блестели слёзы.

Я с трудом поднялся на ноги.

— Мне нужно обезболивающее, иначе я помру от боли. Пошли искать аптечку, — сказал я и вышел из бокса.

Мати заботливо поддерживал меня за локоть левой руки.

По коридору навстречу нам бежала переводчица с моего допроса.

— Я вам помогу, — сказала она на бегу и скрылась в боксе.

Там раздались два приглушённых выстрела, затем она вышла оттуда, с невозмутимым видом поправляя юбку.

— Поздравляю, — сообщила она нам. — Вы только что убили господина Хе'м Гор Т Сё. Очень уважаемый господин. Мы скорбим по нему всем своим сердцем. Пойдёмте, я перевяжу вашу рану.

— А где генерал? — Спросил я.

— Генерал мёртв. Но это не должно вас волновать. Так и было задумано.

Я поморщился: похоже, мы угодили в такой гадюшник, что мало приключений не будет.

— Зачем нас связали, если вы хотели, чтобы мы его отвлекли? — Спросил я по дороге.

— Тогда бы господин Хе'м Гор Т Сё почувствовал подвох.

— А если бы он нас убил? — Возмутился Мати.

— Мы включили специальный сигнал, чтобы он не почувствовал моё приближение. То, что вы оба живы — это большой плюс операции, — спокойно сказала она.

— Вот стерва, — прошептал Мати мне на ухо.

Мы дошли до середины коридора, и она открыла ключом небольшую дверцу в металлической решётке. Мы последовали за ней в заваленный оборудованием полумрак, где картонные коробки и ящики всевозможных размеров громоздились рядом с какими-то приборами, образуя своего рода лабиринт. Переводчица быстрым шагом направилась к дальнему углу лабиринта и остановилась перед пыльным деревянным ящиком с полустёртой маркировкой «US Army Biomedical Service». Она приоткрыла его, извлекая жёлтый чемоданчик, на котором был изображён красный крест. Хрустнули защёлки, и в окружающем пространстве запахло почему-то карболкой. Она начала вглядываться в содержимое чемодана.

— Вот этим нужно присыпать рану, а потом наложить эту повязку. А в этом шприце — обезболивающее, — подсказал ей Мати. — Я когда-то пользовался такими аптечками в экспедициях.

Она развязала повязку на ране, и я скорчился от боли. Мати схватил шприц из чемодана и быстро всадил мне иглу в левое плечо, я даже пикнуть не успел.

— Ты что? А дезинфекция? — Разозлился я на него.

— Игла покрыта стерилизующим составом, это же всё рассчитано на применение в полевых условиях.

Переводчица принялась обрабатывать мне рану. Боль постепенно отступила, но не пропала совсем. Я наконец смог нормально соображать.

— Кто у вас тут главный? Я хочу с ним поговорить, — сказал я ей.

— У нас нет главного, вы ошибаетесь, как и господин Хе'м Гор Т Сё.

— А кто теперь замещает генерала? — Я не сдавался.

— Это не имеет значения. Генерал взял на себя всю ответственность, а господин Хе'м Гор Т Сё ему поверил, хотя и знал правду. Но он не мог поверить в неё.

— Он приказал ему умереть? — Спросил Мати.

— Вы задаёте слишком много вопросов.

— Послушайте, любая встреча с вашими этими господами может стать для нас последней! Позвольте нам хотя бы удовлетворить своё любопытство, — сказал я как можно более просительно.

Она, похоже, смягчилась.

— Как называлась станция, на которой нас схватили? — Снова спросил я.

— Музей истории естественных наук.

— Почему-то я так и думал. А почему её так и не открыли? — Спросил Мати.

— Я не знаю, раздражённо сказала она. Нам нужно идти, — она закончила перевязку и собралась уже уходить.

Мати выудил из ящика ещё один медицинский чемоданчик, и мы пошли за ней.

— Позвольте, я угадаю, что случилось? — Спросил я на ходу и, не дождавшись ответа, продолжил. — Довольно давно, лет тридцать назад, вы построили гейт-станцию, что позволило вам совершать переходы в другие миры. Однако вскоре ваши господа обнаружили, что не имеют влияния на жителей других миров, и быстро свернули этот проект, опасаясь, что мы можем освободить этот мир от них. Что скажете?

— Скажу, что Вы не правы, — произнесла она, пристально посмотрев на меня. — До ввода станции в строй у нас был только один господин — господин Хатуль, наместник Бога на земле. Под его мудрым руководством мы достигли процветания, объединения всех наций в одну и создания мирного общества. Ему мы обязаны проектами космических кораблей и гейт-станции. Когда станция заработала, господин Хатуль ушёл, но пришли другие господа. Много других.

— Я вас понимаю, — заявил я, хотя уже ничего не понимал.

Дальше она пошла молча и на вопросы не отвечала. Мы поднялись на лифте на тот этаж, где находился кабинет генерала. Стоявшие у лифта солдаты вытянулись по стойке смирно. Далее мы прошли по коридору, миновали дежурного, который вскочил и что-то доложил переводчице, весь трясясь от страха. Она коротко кивнула ему, и мы вышли на просторный двор, распахнув весьма массивные двери. День клонился к закату. Недалеко от бетонного крыльца парил большой чёрный гравимобиль, резкие очертания которого шли вразрез с моими представлениями об этих грациозных машинах. На двери красовался герб Корпорации. Шофёр, азиат в чёрной куртке и кепке, дремал, откинувшись на подголовник и свесив руку в открытое окно. Переводчица что-то резко сказала ему, шофёр встрепенулся, выскочил из машины и распахнул заднюю дверь, согнувшись в поклоне.

— Он довезёт вас до космодрома, — сказала она. — Его не посмеют остановить. Да, ваши вещи уже в салоне. Двое солдат попробовали вашу еду, они сейчас в коме. Поэтому больше к ним никто не прикасался.

Она повернулась и скрылась за дверью. Мы с Мати переглянулись и пулей заскочили в салон гравимобиля. Шофёр хлопнул дверцей, машина задрожала и поползла, описывая небольшой полукруг. Свет едва пробивался сквозь тонированные стёкла, но моё внимание привлекли наши мешки посреди просторного салона, и мы с Мати, не сговариваясь, накинулись на воду и колбасу. Хлеб уже засох, так что его пришлось грызть, что нас не остановило. Вмиг уделав роскошные кожаные сиденья крошками, мы допивали предпоследнюю флягу воды, передавая её друг другу. Я откинулся на подголовник и смотрел в окно, а Мати разложился поперёк салона, скинул кроссовки и положил ноги мне на колени. Под голову он затолкал мешок.

— Ты мой герой, Рик, — сказал он, довольно рыгнув.

— Фу, Мати, какой ты невоспитанный мальчик, — я погрозил ему указательным пальцем левой руки.

— Больше не буду, я просто был очень голоден, — начал оправдываться он. — И ещё я очень рад, что всё вот-вот закончится. Я покажу тебе Стокгольм, там очень красиво летом.

— Хотел бы я, чтобы всё уже закончилось, — сказал я и посмотрел на улыбающегося Мати. — Я с удовольствием побываю с тобой в Стокгольме. А ты должен пообещать, что съездишь со мной в Айдахо, к моей матери.

— Ну уж нет, там и моря-то не видно, — возмутился он, и мы оба засмеялись.

Гравимобиль на бешеной скорости мчался над равниной, плавно подскакивая над попадавшимися на пути группами деревьев.