...Сейчас, оглядываясь на своё беззаботное детство и такую же беспечную юность, я могу с точностью утверждать, что нашу с Винсенте дружбу можно разделить на три периода: когда мы с ним только познакомились (нам тогда было лет по пять), когда наши отцы перессорились и мы надолго потеряли связь, и когда мои родители спустя много лет всё-таки решили «вести дела с этими проклятыми N.». «Проклятыми» они были недолго: вскоре отец снова начал брать меня с собой, когда ездил к синьору N., я заново сдружился с его детьми, и вышло так, что своё шестнадцатое лето я провёл в загородном доме семьи Винсенте на правах если не дальнего родственника, то уж очень близкого друга. И безо всяких преувеличений могу заявить: это лето было лучшим в моей жизни.

Мы с Винсенте были неразлучны. В какой-то степени нашу вновь появившуюся привязанность можно было объяснить схожестью наших интересов и тем, что мы были ровесниками (правда, мой друг часто подшучивал: я, мол, старше тебя на целую неделю). Однако я точно помню, что меня больше всего околдовывало (какое точное слово!) в то время: природное обаяние красавца Винсенте и его эрудиция. В свои шестнадцать лет он мог поддержать разговор на любую тему и умел убедить любого собеседника в своём искреннем расположении. Это умение и глубокие карие глаза было единственным, что досталось ему от отца. От матери, добродушной, но до невозможности болтливой синьоры Роберты, он унаследовал и того меньше. Сын убеждённых консерваторов и домоседов, он часто говорил: «Меня тянет из дома, стены меня угнетают», любил вместе со мной бродить целыми днями по пыльным итальянским дорогам и возвращаться домой затемно, уставшим, но счастливым до невозможного.

В последние два месяца лета к нам присоединился некто, имеющий шестнадцать лет за плечами, богатых родственников в Штатах и весьма туманные связи здесь – весёлый долговязый подросток, «кузен Арчибальд», как он сам представился. Этот парень появился здесь неожиданнее, чем снег в летнюю пору, улыбался всем и каждому, курил, за глаза называл синьора N. «старым греховодником» и вообще был душой любой компании. Заядлый игрок, он научил меня и Винсенте играть в бридж, и мы порой проводили целые дни за новым развлечением; естественно, играли не на деньги, иначе религиозная синьора Роберта выставила бы нас с Арчибальдом, да и с Винсенте в придачу, за дверь.

Мы тщательно избегали говорить о наших родителях. Особенно неохотно вспоминали о делах, которые мой отец вёл с синьором N.: я – из-за необъяснимого стыда, Винсенте – из-за врождённого благородства. Однако порой я говорил как бы шутя: «Винсенте, твой отец в бешенстве. Кажется, если моя семья не согласится уступить ему, он пришлёт им мой труп в подарок», на что мой друг только улыбался и просил не болтать чепухи... Основную часть лета, конечно же, мы бездельничали, пропадали то на кухне, то в конюшнях; то бегали по окрестностям, хохоча, как умалишенные, то могли устроить шутливые схватки, победителем в которых всегда был Винсенте. Зато когда Арчи предложил время от времени устраивать соревнования по стрельбе (мишенью обычно было горлышко бутылки из-под вина), то в них с переменным успехом лидировал то он, то я. Упоминание об этих состязаниях приятно мне ещё по одной причине – «миловидной черноглазой причине» как шутил Винсенте.

Её звали Джульетта, и в то лето ей было неполных тринадцать – самый лучший возраст для девочки-подростка, по моему мнению. Она была младшей сестрой Винсенте и самым боготворимым членом семьи N. – это положение давало ей некоторые привилегии в наших глазах; например, мы позволяли ей присутствовать при соревнованиях, в отличие от ещё одного нашего ровесника, о котором я упомяну чуть позже.

На примере Джульетты я убедился в том, что девочки взрослеют несколько быстрее – обучение в какой-то особенной женской школе в совокупности с живым и быстрым умом способствовали тому, что двенадцатилетняя малышка почти на равных общалась с нами. Это нас немало смущало, и порой мы были слишком резки с ней. Никогда не забуду, как Винсенте расхохотался сестре в лицо, когда она, в ответ на какую-то шутку, надула губки и произнесла: «Мужчинам никогда не нравится общество умных женщин». Конечно же, Джульетта обиделась и убежала.

Ближе к вечеру того дня я собрался с духом, пошёл просить прощения от имени всех нас – и застал её в слезах. Как только я переступил порог её комнаты, она радостно-удивлённо вскрикнула, бросилась ко мне так быстро, что её белое платье мелькнуло перед глазами подобно молнии, и повисла на моей шее, плача, смеясь, и повторяя, какой я несносный, противный, гадкий, настоящий мальчишка и т.д., и всё это – одновременно, как это могут только девушки и женщины. Но, конечно же, через четверть часа мы снова были друзьями и Джульетта, снова смеясь, потащила меня на веранду танцевать под музыку с новых иностранных пластинок – «старый греховодник» любил музыку и любил, когда его обожаемые дети веселились, так что нам никто не препятствовал, если не считать хохочущего в уголке Винсенте. Помню, что в тот вечер чувство счастья просто переполняло меня, и от этого все события казались ярким фантастическим сном.

Мне хотелось бы окончить свои воспоминания о тогдашней жизни семьи N. на этой весёлой ноте, но я не могу не упомянуть об ещё одном человеке, тем летом занимавшем значимое место в моих мыслях.

Точно помню, что второй сын синьора N. был младше нас с Винсенте, а вот насколько – не могу сказать с уверенностью; мне кажется, ему было лет пятнадцать. Эмануэле не мог похвастаться красотой – он унаследовал все те черты, которые гармонично сочетались во внешности его родных, и тем не менее, бедняга был очень некрасив. Думаю, это печальное обстоятельство и было причиной его скверного характера, проявлявшегося практически в каждой мелочи; помимо того, юноша был скрытен и как-то болезненно раздражителен.

Хотелось бы упомянуть о библиотеке Эмануэле.

Однажды, решив, что о человеке можно узнать многое по тем книгам, которые он читает, я отважился проверить это на небольшой библиотеке, принадлежащей брату Винсенте. Выбрав момент, когда синьора Роберта зачем-то позвала своих сыновей, и незаметно для всех пройдя в комнату Эмануэле, я был очень удивлён – книги занимали три огромных полки, но среди всего этого разнообразия не было ничего из художественной литературы. Значительное место отводилось религиозным трудам нескольких авторов, присутствовали книги по истории, биологии, физике, медицине, а на верхней полке лежала какая-то рукопись, доставать которую мне как-то не захотелось.

Я был абсолютно сбит с толку. Зачем пятнадцатилетнему мальчику такое разнообразие научных книг? Тем более, в совокупности они не давали представления о том, чем хочет заниматься в дальнейшем их владелец. К примеру, мы с Винсенте готовились посвятить себя юриспруденции, Арчибальд в будущем видел себя успешным финансистом, и, конечно же, у нас где-то были книги, которые свидетельствовали об этом, – но они валялись, заброшенные куда-то, и мы о них вспоминали не чаще, чем раз в полгода.

Огорчённый тем, что моя затея не увенчалась успехом, я повернулся, чтобы уходить... и столкнулся с Эмануэле.

– Могу ли я узнать, что вам понадобилось в чужой комнате во время отсутствия её хозяина? – поинтересовался он самым язвительным тоном, на который был способен.

Если бы он высказался не в таких выражениях, или, на худой конец, промолчал, то я бы тут же извинился, объяснил своё присутствие, ещё раз извинился и ушёл бы восвояси. Но Эмануэле поступил так, как поступил, а я был шестнадцатилетним юнцом, не привыкшим уступать никому и ни в чём.

– Давайте сразу проясним то, что вас больше всего интересует: я не вор и не собирался ничего стащить. Как вы можете догадаться, меня интересовали ваши книги, а не фамильные драгоценности и столовое серебро, – довольно высокомерно ответил я.

– Книги, вот как... – насмешливо протянул Эмануэле. – Если я не ошибаюсь, у вас дома есть прекраснейшая библиотека, в которой вы можете пребывать сколько вам угодно, не боясь, что кто-то зайдёт и скажет: «Вон отсюда, синьор Проныра!»

Это был довольно ясный и оскорбительный намёк, указывающий, что Эмануэле ничуть не рад моему пребыванию в поместье, и я не намеревался оставлять его просто так, но ход дальнейших событий изменило внезапное вмешательство Джульетты, которая наблюдала за нашей перепалкой с порога комнаты.

– Эмануэле, ты ведёшь себя гадко и выставляешь всех нас в дурном свете. Мама разве не говорила, как нужно вести себя с гостями? – строго спросила девочка. – А ты, – добавила она, обращаясь ко мне, – не воспринимай всё так серьёзно. Вы ещё подерётесь, право. И было бы из-за чего!

Мы молчали. Конечно же, было неприятно, что о правилах поведения нам напоминала двенадцатилетняя девчонка, но Джульетта была права, а мы – нет.

– Сейчас же помиритесь и пожмите друг другу руки, – требовательно заявила девочка. – Иначе я не буду с вами разговаривать до конца лета. Ну же!

Я нехотя протянул руку Эмануэле. Его ладонь – как сейчас помню – была холодной и влажной, как у нездорового человека. Вздрогнув от внезапного отвращения, я чуть было не разжал пальцы, но насмешливая ухмылка юноши вернула меня в реальность...

Позже выяснилось, что между братьями семьи N. никогда не было особой любви. Слишком уж разительной была разница между ними и слишком Эмануэле, угрюмый и непривлекательный, ненавидел общительного красавца Винсенте. Единственной ниточкой, связывающей младшего брата с окружающим миром, была, как ни странно, Джульетта. Невозможно было представить себе более трогательную заботу, которой Эмануэле окружал свою сестру, невозможно было представить себе большую самоотверженность, с которой Джульетта заступалась за брата во время довольно частых семейных ссор, и мне оставалось только ломать голову, что они, такие разные, нашли друг в друге.

Однажды я набрался смелости и спросил девочку об этом.

Она улыбнулась, но как-то грустно, и замолчала, хотя до этого весело болтала со мной. Я подумал, что она плохо расслышала вопрос, и повторил его ещё раз.

– Представь себе такую ситуацию: меня кто-то серьёзно обидел, – задумчиво сказала Джульетта. – Как бы все вы тогда поступили?

Этот вопрос был слишком неожиданным. Я растерялся, не зная, что ответить.

– Без сомнения, вы с Винсенте тут же помчались бы убивать обидчика, – едва заметно улыбнулась девочка. – Мама отправилась бы в церковь, ставить свечки: одну – за грешную душу обидчика, две – за то, чтобы бог не вменил вам это убийство во грех.

Она продолжала улыбаться.

– Отец и Арчи поехали бы в банк или к своим знакомым узнавать, можно ли сделать так, чтобы счета обидчика вмиг обнулились. А Эмануэле единственный из всех останется рядом со мной, и будет подавать мне носовые платки и держать меня за руку, пока я не перестану плакать...

Этот наивный пример глубоко запал мне в душу. Джульетта тонко прочувствовала выдуманную ситуацию и объяснила её, сперва немного обидев меня. Но на правду ведь не обижаются.

Размышляя, я пришёл к следующему выводу: вследствие причин, мне неизвестных, Эмануэле мог чувствовать к человеку или глубочайшую преданность и любовь, или ненависть и презрение. Если его отношения с Джульеттой подходили под первый вариант, то отношения со мной и братом – под второй, и не раз я задумывался над тем, что нам с Винсенте нужно посочувствовать – самим фактом своего существования мы нажили себе врага...

30.01.19