Вереница уличных огней сияла ярко, когда Кейси забежала в супермаркет в получасе ходьбы от дома. Она кивнула кому-то из знакомых, взяла пачку чая с нижней полки. А в ряду с выпечкой выбрала шоколадное печенье с карамелью, уже зная, что к нему не притронется. Только Райли могла в одиночку умять упаковку этой приторной дряни.

Прокладывая дорогу к выходу между высокими стеллажами, она в который раз задумалась: «И всё-таки, какой странный день». Раньше ей казалось: «Если хоть кто-нибудь узнает о том, что я принимаю дексамфетамин, мне конец!» А сейчас, когда страх наконец сбылся и мама нашла таблетки, Кейси, несмотря на упрёки совести, впервые за долгое время почувствовала себя почти умиротворённо.

«В голове не укладывается... Мама сказала, что поступила эгоистично, когда выбрала меня. Сказала честно, что в тот момент желала этого, считала единственно правильным! — эти слова Кейси прокручивала в памяти с таким трепетом, с каким не читала ни одну молитву. — Это значит, что окажись мертва я, а тот человек с цепочкой — жив, она всё равно не была бы счастлива... Все её кошмары и сожаления были бы обо мне!»

Она оплатила на кассе два злаковых батончика в придачу, сунула их во внутренний карман куртки, сложила чай и печенье в шуршащий пакет. А после выбежала на улицу, где с неба теперь срывался мелкий дождь, стеклянным бисером рассыпаясь по асфальту.

«Если всё так, то мне действительно не нужно заглаживать вину за чью-то смерть, не нужно становиться лучшей! Можно не просить Уилла воровать для меня таблетки, не ходить на каждую вечеринку и не набирать максимальный балл по всем предметам, — она фыркнула и смело подставила волосы под холодные капли, уже зная, что совсем скоро они промокнут насквозь. Ногам было холодно, но сердцу — так тепло, что хотелось петь. — Господь всемогущий... Неужели мне и правда достаточно просто быть?»

Где-то над Железной Стеной сверкнула молния; вдалеке прогремело, словно в ответ на её мысли, и Кейси, запрокинув голову, рассмеялась.

О таком чудесном вечере она не смела и мечтать.

Изморось размеренно забарабанила по крышам; стала собираться в складках её куртки, стекая на землю по мокрым колготам, наполнять лужи. Густел туман, разрываемый светом фонарей. И в пабе напротив магазина громко обругивали погоду парни, как раз вышедшие на перекур. Кейси узнала среди них знакомых — и поскорее шмыгнула вниз по Мэйн-стрит и Ан Крохан, подальше от уличного шума и их внимания, домой, к камину, где её наверняка заждались и мама, и Райли.

Всего двадцать три минуты вместо получаса — и к ней из темноты во второй раз за вечер выплыли очертания родного здания. Здесь ветер фыркал редко; трава, напитавшись влагой, припала к земле.

Кейси задержалась, чтобы открыть калитку, и задумалась: на подъездной дороге к дому, в пяти шагах от их низкой кованой ограды, обрывались свежие следы от грязных шин.

Это было необычно.

Ещё двенадцать лет назад автомобилей на местных дорогах не наблюдалось совсем — не было топлива. Но даже в последние годы, когда количество машин резко возросло, а цены на бензин упали до приемлемых, в их маленьком Клейне все по привычке продолжали использовать коней и волов.

Исключениями стали разве что междугородние автобусы, регулярно снующие туда-сюда по одной-единственной безопасной дороге, соединяющей Клейн с другими Оплотами; и, конечно, служебные машины. Те, что покрупнее, — для пожарных, бригад «скорой помощи» и грузоперевозок, будь то продукты, стройматериалы или гробы; а маленькие, легковые, — для мэров и, иногда, епископов и гард.

Кейси снова пригляделась к следам от колёс.

«Легковой? Может, патруль, — она напряглась, слабо представляя, что гарды могли забыть здесь в такой час. — Боже... Только бы это не касалось Райли и телевышки».

Ей понадобилось всего полминуты, чтобы войти во двор и запереть за собой калитку. Дождь к этому времени уже припустил, превращаясь в ливень, размывая дорогу в грязь. Стало совсем зябко. И Кейси, убедившись, что автомобиль уехал, кинулась к крыльцу.

Обычно проныра, завидев её из окна в такую погоду, давно бы уже схватила зонтик в прихожей и выбежала навстречу. Но сейчас во дворе было тихо и пусто. Ни на первом, ни на втором этажах почему-то не горел свет, не считая отблесков очагового огня в кухне-гостиной. И белые шторы сильно колыхались в настежь распахнутых окнах.

Кейси нахмурилась, резко замедляя шаг. Вгляделась в шторы снова, щурясь от капель, бьющих по ресницам, — и пакет выскользнул у неё из рук.

Ни одно из окон в доме не было открыто. Повсюду на газоне лежало битое стекло.

Кейси сразу попятилась назад, к калитке, ныряя под дождевую дымку, одновременно думая: «Меня не было всего час!» и «Да никто не стал бы громить все окна, включая, чтоб его, то, что в ванной!» А потом за колыханием штор она увидела маму, мирно сидящую в кресле в гостиной. Та буднично закинула ногу на ногу; её платье белым пятном угадывалось в полумраке. И Кейси, даже не взглянув на упавшие в лужу чай и печенье, с тревогой побрела к входной двери.

Как и два часа назад, замок не был заперт. И если бы не разбитые окна, она решила бы, что всё в порядке: в плохую погоду мама часто оставляла дверь открытой, чтобы Кейси не пришлось возиться с ключами на обратном пути. Но сейчас всё было не так, неправильно. И от лёгкого толчка дверь распахнулась резко, с силой, подталкиваемая ветром изнутри.

В прихожей, откуда выветрилось всё тепло, не было ни души. Куртка Райли не висела на крючке, но на коврике стояли её коричневые ботинки. Часы с маятником громко тикали, уже показывая девять, и Кейси, придержав за собой дверь, чтобы та не хлопнула, не разуваясь, прошла в кухню-гостиную, откуда едва слышно пахло свежесваренным кофе. Мама сидела у затухающего камина на сквозняке и дремала.

— Мам?

Ей показалось, что она выпалила это чересчур громко, панически, но на самом деле с губ не слетело ни слова. Только беззвучный шёпот, так и не ставший криком.

Тогда Кейси молча бросилась вперёд, упала перед мамой на колени, потрясла за плечи, схватила за запястье. Пульса не было. Дыхания — тоже. Кожа на лице посинела, как и краешки губ, не очерченные помадой, а на горле в тусклом свете огня виднелась багровая полоса.

Шерил Хоган задушили её собственной серебряной цепочкой и усадили в кресло за мольберт.

Отказываясь верить в то, что всё кончено, Кейси коснулась маминой шеи, с которой пропало украшение; робко приподняла ей веки холодными пальцами. Широкие зрачки не двинулись, взгляд остекленел. И тогда на ватных ногах Кейси поднялась, отступила как можно дальше, к пустому кухонному столу, по которому был разлит кофе, и опёрлась на край бедром. Под подошвами хрустнули осколки заварника. Мир поплыл перед глазами, но она сказала себе: «Я подумаю об этом позже».

Об этом.

Например, о шее, которая странно качалась туда-сюда, когда Кейси трясла мёртвую маму за плечи. Или о веках, которые открывались неожиданно легко и оставляли на подушечках пальцев следы перламутровых теней. Или о приоткрытых губах, в правом уголке которых собралась и высохла слюна.

Она ещё не знала, что сдержит это обещание — «подумать позже». И что думать об этом ей предстоит всю жизнь.

А пока Кейси просто стояла посреди кухни, вслушиваясь в шелест дождя за окном, сжимала ладони до болезненных полумесяцев от ногтей и твердила себе: «Потом. Я успею поплакать потом». Иногда мрак вокруг разрывала молния. Но уже через мгновение тени возвращались в дом, словно дожидаясь, когда камин потухнет окончательно, чтобы слиться в одно огромное чёрное ничто.

Кейси знала: стоит этому произойти — и в каждом трепетании штор ей начнёт мерещиться убийца. «Но его здесь нет; он, наверное, уехал, у него была машина!» — резонно успокоила себя она. И всё равно взгляд заметался от угла к углу, а ноги сами собой понесли её к выключателю в гостиной.

Один щелчок — и с губ сорвался вскрик, когда спирали всех трёх лампочек в люстре одновременно вспыхнули — и сгорели. Ни на одной из них не было стеклянных колб.

«Огради меня, Господи, — тогда зачем-то шепнула Кейси и зажмурилась, нащупывая серебряный крестик на груди под курткой и воротом водолазки, — сохрани в эту ночь от всякого зла...» [1]

Но когда она открыла веки, мрак не рассеялся. Никто не пришёл на помощь, труп не исчез. И Кейси, поддавшись панике, бросилась к очагу и подбросила в него охапку дров, словно надеясь в глубине души: сейчас она обернётся, и при ярком свете окажется, что мама всё-таки едва-едва, но дышит; что ей ещё можно помочь...

Но огонь разгорелся, а чуда так и не произошло: мама действительно умерла. И от осознания этого картинка вокруг на мгновение расплылась так, будто туман с улицы забрался в комнату через разбитые окна и застелил глаза. Захотелось сесть прямо на пол, обхватив себя руками, зажмуриться и безукоризненно притвориться, что всё в порядке; обмануть саму себя. Но вместо этого она продолжала стоять перед трупом, не чувствуя пола под ногами, и смотреть на каждый штрих воцарившегося в гостиной хаоса, освещённого дымным пламенем.

Осколки лопнувших лампочек на полу. Телевизор, теперь с расколотым экраном, — тот самый, который Кейси обычно смотрела зимними вечерами, закутавшись в плед, пока мама гребнем укладывала ей волосы. Несколько кровавых разводов на мамином платье. Попадавшие со стен натюрморты, написанные её рукой, с паутиной трещин по стеклу. И красивые фарфоровые куклы, вывалившиеся из шкафа, от удара разлетевшиеся на куски.

Их лица врезались ей в голову ещё на много дней, потому что Кейси теперь чувствовала себя так же. Раз-би-той. И она совсем не знала, как собрать себя по частям.

«Нет, соберись... Думай, Кей, думай! — Ей стоило больших усилий отвести взгляд от фарфоровых черепков. — Кто вломился в дом? Кто-то взрослый и сильный настолько, чтобы усадить в кресло... труп?»

Последнее слово само собой вспыхнуло в сознании, и Кейси постаралась его отогнать. Но даже так, мысли продолжали кружить, точно первый снег, ведь не было никакого объяснения ни битому в целом доме стеклу, ни пропаже цепочки, ни...

«Проныра. Она-то где? Где?!» — Кейси прошиб холодный пот, когда она наконец вспомнила о ботинках Райли в прихожей. И её заколотило вдвое сильнее.

Машинально подобрав с пола ближайший осколок фарфора и зажав его в руке, точно пародию на нож, она метнулась в кухню, в ванную и снова в гостиную, но нет: на первом этаже был всего один труп. И сейчас больше всего на свете Кейси боялась обнаружить второй.

Чувствуя, как в груди колотится сердце, она наконец замерла перед лестницей на второй этаж, тёмной и жуткой, опасаясь даже смотреть наверх, чтобы не увидеть там ещё одно тело с двумя растрёпанными рыжими косичками. Может, тоже задушенное. Например, собственным крестиком. Или лямкой школьного рюкзака, в котором Райли таскала пижаму на каждую ночёвку...

Но и лестница оказалась пустой.

Кейси знала: наверху, всего в трёх шагах от последней ступеньки, на стене между двух спален, находилась маленькая тревожная кнопка. Такие были в каждом доме на втором этаже, запускали мощный прожектор на крыше и характерную сирену, привлекая внимание всей округи. Одно нажатие — сирена для гард, два — для скорой, три — для пожарных... Лучшее в своей простоте изобретение оплотчан, опасающихся, что фейри перехватят любые радиоволны и каким-то волшебным образом проклянут всех, кто выйдет с ними на контакт.

«Всего четыре минуты, — напомнила себе Кейси, глядя наверх, в молчащую темноту, и кусая губы. — И гарды, и скорая будут здесь уже через четыре минуты после того, как я дважды коснусь кнопки... И они, не теряя времени, обыщут весь дом и весь Клейн, и найдут Райли во что бы то ни стало, и спасут её, если только она жива! И тогда, может, всё будет в порядке. Хотя бы с ней всё будет в порядке!»

Но ноги не сдвинулись с места.

Лёгкий осколок фарфора в пальцах казался просто жалким, и погрузиться в темноту, сжимая только его, было страшно. Поэтому, чтобы придать себе смелости, Кейси вернулась к обеденному столу и выдвинула ящик с приборами, выискивая разделочный нож для мяса среди прочих, тупых. Но его не оказалось ни здесь, ни в раковине, а поиски среди погрома заняли бы вечность. Подумав, Кейси открыла шкафчик под мойкой, в котором хранилась вся бытовая химия, и достала из шкафчика аэрозоль для удаления ржавчины.

«Опасно. Избегать попадания в глаза и на кожу», — гласил мелкий текст на этикетке. Кивнув самой себе, Кейси сняла защитный колпачок.

Только тогда она, выставив баллончик перед собой, маленькими шажками, прислушиваясь к тишине второго этажа, двинулась наверх. В висках гулко стучало, точно в ритм ударов маятника в прихожей. Мрак обступил со всех сторон. Но даже когда Кейси наощупь прокралась по коридору к нужному месту между двух спален, никто ей не помешал. Не раздалось ни звука, ни шороха, не последовало удара.

Лишь на месте тревожной кнопки из гнезда торчали оборванные провода.

Кейси резко развернулась, прижимаясь к стене спиной, гадая: «Ловушка?» Взгляд заметался, ища в коридоре кого-нибудь или что-нибудь.

Снова ничего... И она наконец поняла почему, когда пристальнее взглянула налево, в дверной проём собственной комнаты.

Без сознания, убийца лежал прямо на сером пушистом коврике подле её металлической полуторной кровати. Он, всеми уважаемый духовный наставник и учитель религии в школе имени Святой Бригиты. Он, разумный мужчина сорока пяти лет с ухоженной бородкой с проседями и добрым взглядом... Он, преподобный отец Кларк. И из всех людей, живущих в Оплоте, это просто не мог быть он.

Его голова была запрокинута, глаза двигались под плотно закрытыми веками, губы застыли в улыбке, а грудь вздымалась тяжело, равномерно. Чёрная сутана расстелилась по земле, из-за чего казалось, что преподобный упал в лужу чернил. На шее блестел массивный крест. И рукоятка кухонного разделочного ножа, зафиксированная шейным платком Кейси, виднелась из левого плеча: он будто нарочно не выдернул её, чтобы не истечь кровью.

Кейси, окаменев, подумала, что могла бы добить его прямо сейчас. Наступить ему на руку, вытянуть нож из раны, всадить в глотку. Провернуть несколько раз. И ещё дважды. Затем отобрать треклятую цепочку, которая должна была быть где-то здесь, и демонстративно обмотать её вокруг его горла прямо над коловраткой, затянуть. Подвесить преподобного на дверную ручку...

Но если он притворялся, на дверной ручке могла оказаться она сама.

Да и был ли это на самом деле преподобный отец Кларк?

Райли, кажется, считала, что не был.

Аэрозоль от ржавчины ходил ходуном в руках Кейси, пока та смотрела на убийцу матери: долго, пристально, с ненавистью. А после взгляд зацепился за исписанный листок, вырванный из школьной тетради и услужливо положенный на порог. Прямо на нём — мамин ведьмин камень, а рядом — одна из глянцевых фотографий, снятых с холодильника, перепачканная в крови.

Фотография хихикающей Райли.

И Кейси не удержалась.

Стиснув баллончик покрепче, она подошла к дверному проёму — и, схватив в охапку всё, попятилась, чувствуя себя мышонком, ворующим из мышеловки заведомо отравленный сыр. Кейси успела заметить зеркало у туалетного столика перед большой двуспальной кроватью, тоже разбитое, как и всё в кухне-гостиной; выдвинутые ящики письменного стола; смахнутые с него учебники; распахнутые дверцы широкого белого гардероба. И, убедившись, что преподобный был в комнате совершенно один, она затолкала записку с камнем в карман; бегом бросилась и в мамину девственно пустую спальню, увешанную картинами, и в ванную; и, спустившись, вышла на крыльцо. Но Райли нигде не было. Совсем нигде.

— Райли? — решившись, закричала Кейси на весь двор. — Райли!

Звенящая тишина, прерываемая раскатами грома. И ливень, струями хлещущий по щекам.

«Может, Райли всё-таки дома, у Хиггинсов. Может, она была здесь, но убежала», — Кейси убеждала себя в этом снова и снова, но ботинки проныры и фотография, найденная возле записки, растаптывали все надежды в прах. Поэтому, остановившись на ступеньках и зажав баллончик с аэрозолем под мышкой, она наконец судорожно развернула тетрадный листок.

«В эту ночь ты утратила всё, что тебе дорого, дитя. Но не печалься: оно было ложью. Теперь ты вольна остаться у себя в комнате и вверить себя нашим рукам, равно как и вольна бежать прочь со всех ног, стремясь покинуть Клейн. Однако будь то Оплот или любой уголок мира вне Железной Стены, мы всё равно отыщем тебя, ведь место тебе под Холмом. Жизнь твоя и верность твоя — отныне желание Неблагого Двора.

Так приди же к нам сама: сейчас ли, склонив перед нами голову; потом ли, надев на ночь камень вместо креста, причастившись кровью и нашими слезами. И мы раскроем тебе всю правду, одарим милостью. Даруем сладкий сон, без боли и ужаса... Сон без снов, о котором ты вскоре взмолишь небеса.

Но сроку тебе на то — двенадцать ночей, дитя. Поспеши же.

Безобразны куклы, лишившиеся изумрудных глаз».

Небо плакало, пропитывая бумагу, пока Кейси перечитывала последние строки — и, кажется, тоже плакала. Всё это было слишком невозможно, чтобы быть правдой, слишком чудовищно. Было просто слишком.

— Ох Райли. Господь всемогущий... — шепнула она, машинально складывая влажный листок вчетверо и пряча в карман куртки. А после, с грохотом уронив баллончик на ступеньки, обхватив плечи руками, она с опущенной головой побрела по асфальтовой дорожке прочь от дома.

«Фейри не могут попасть внутрь Оплотов... не могут никого похитить, никого убить... — ступая по лужам, в которых отражалась чернота, размазывая слёзы по щекам рукавом и вновь отпирая калитку, Кейси отстранённо вспоминала слова, которые ей из раза в раз повторяли с первого класса и до сих пор. — Но если фейри всё же могут это, кого мне просить о помощи? Куда идти? Добраться до участка Гарды Шихана, показать им записку? Но что они сделают?!»

Что может сделать кучка едва вооружённых оплотчан, не сведущих в магии, против врага, захватывающего их собственные тела? Перекреститься? Преподобный отец не снимал крест с груди. Помолиться небесам? Но это не вернуло бы ни маму, ни Райли, если её забрали ши Неблагого Двора... Конечно, если её действительно забрали.

В конце концов, не было такого фейри, кто не любил бы вводить смертных в заблуждение, подшучивать над ними или запугивать попусту. И если Райли на самом деле не похищали; если она лишь краем глаза увидела убийство, бросила обувь и сбежала; и если никакой Неблагой Двор не коснулся её и пальцем... Единственным местом, куда проныра могла броситься в поисках помощи, был никак не полицейский участок, а телевышка.

Рэй.

Закусив губу, стараясь не думать ни о чём из того, что она увидела в гостиной, Кейси набрала побольше воздуха в грудь и бросилась прочь из дома, в сторону полей.

***

     [1] Молитва «Да воскреснет Бог».