Я научилась скрывать свои эмоции и чувства на холодном фарфором лице. Скрывать и казаться всем стервозной девушкой, которую не сломать.

И лишь опытные и взрослые люди понимают, что это все только мишура и маска, за которой, скрывается — маленькая девочка, которой причинили огромную боль.

Каждый раз, когда мое сердце разбивается в дребезги, я начинаю кусать — не очень-то пухлые губы, чтобы не начать кричать.

Даже наедине, я не могу быть полностью собой. Я всегда должна держать маску, чтобы не сорвать ее в ненужный момент.

Волнистые волосы прилипли к заплаканному лицу и постоянно лезут в рот, а челка закрывает глаза словно убаюкивая, как заботливая мать.

Я обкусываю свои тонкие запястья, как делаю всегда , когда хочется кричать. А после на вопрос: «что случилось с руками?» я скажу, что: «меня расцарапала соседская кошка».

«Запомни! Первое правило из двадцати: НИКТО И НИКОГДА НЕ ДОЛЖЕН ВИДЕТЬ ТВОИХ СЛЕЗ. Все должны думать, что ты неспособна на эмоции» — эти слова всплывают в памяти, каждый раз, когда хочет впасть в истерику.

Эти слова, не дают мне быть собой и плакать тогда, когда мне этого хочется.

Эти слова ранят и бьют меня, — острейшими наконечниками — кинжалов.

Никто не знает, что происходит внутри меня, и какой ураган боли я скрываю и от самой себя.

Никому не дано меня понять.
Лишь потому что, я этого не хочу.
И лишь потому что, я сама себя не понимаю.
И если меня все-таки поймут, меня будут: осуждать или жалеть, а я не хочу ни того, не другого.

А однажды, он скинул сообщение в котором был целый список правил. Состоял он из сорока или пятидесяти пунктов. С половиной из них я была согласна, только потому что, я и так не делала это в жизни.

Но только в силу возраста.
С годами же, я полюбила короткие платья и юбки, но так и не возлюбила лосины и леггинсы.

Полюбила яркие макияжи или устрашающие.
Еще, мне нравится менять свою внешность до неузнаваемости;  словно не Я, та самая Марика, а другой человек. Чистый лист.

***

Очень мало людей с которыми мне удается быть собой и не думать о своих словах или смехе. О том, как я выгляжу или не слишком ли громко говорю, красиво ли я ем и не кажусь ли дурой, если открою рот.

Поэтому, мне всегда было проще молчать и брать в руки книгу. Читая или смотря фильм, я всегда, настолько погружалась в процесс — словно проживала жизнь героев воочию и выйти из этой «реальности» с годами стало сложнее.

Возможно я слишком впечатлительная или жизнь вымышленных героев куда интереснее моей собственной.

***

В отчем доме — бабушки, я сплю в комнате ее покойного отца. Дом старый и ветхий, построен без единого гвоздя.

С большого и длинного балкона, прекрасный вид на зеленый сад с грушевым деревом и цветами. А если взглянуть вдаль, то можно увидеть горы, которые окружают нас всюду и лес.

За пределами двора стоит вишневое дерево или как у нас, называют его здесь, на мегрельском: булиш джа.

Все эти деревья, были посажены отцом моей бабушки. Когда началась война, он, в отличие от всех, оставался в своем доме рассчитывая на то, что находится в низменной части, которая когда-то считалась центром села.

Но об этом, мало кому было уже известно, после того, как имеющиеся там дома распродали и на их месте построили искусственное озеро.

С помощью которого, можно было добраться до другого села. В до военное время, там проходил катер толи корабль, который перевозил жителей с одного берега на другой.

Но низменная часть, не сильно помогла дедушке. Во время войны, в его дом, так же нагрянули гости. Но в силу кавказского менталитета, они не тронули старика и просто остались передохнуть. Это были абхазы, а после них были и грузины. Он принимал всех, как своих и угощал чем был богат.

Он прошел первую и вторую мировую войну, и был очень богат умом. И никогда не делил людей на национальные различия, только на поступки.

Во дворе, он так же посадил свое любимое — инжирное дерево (или оно было еще с его детства - неизвестно). Оно имело полулежащую форму, что давало возможность, легко залезть на него и срывать спелые плоды.

Так начиналось его утро. Прабабушка Венера — его жена, готовила завтрак, а он, просыпался и лез на это дерево.

Объедался сладким и сочным инжиром, а после, когда она звала его есть, он говорил: вамапу мудгарен гур (не хочется что-то мне). После этих слов, шла ругань прабабушки Венеры, о том, что есть инжир на голодный желудок вредно и конечно есть не захочешь, если с утра им насытишься.

Прабабушка Венера или дид беб (большая бабушка), как мы называли ее дома, была по образованию медсестрой. Всю свою жизнь, до самой пенсии, она работала в Гальской городской больнице.

Она была безумно красивой женщиной и в молодости, и в старости. Она никогда не выходила из дома, не нанеся на лицо увлажняющий крем и крем для рук «бархатные ручки» — очень популярный среди местных.

Полчаса выбирала в чем ей пойти, брала зонтик и косынку, и только после всех своих ритуалов, причесавшись и помазав свои сморщенные и маленькие губы помадой, — выходила из дома.

И не важно, что она никуда идти не собиралась — просто посидеть на лавочке перед домом. Но люди же смотрят, все же ее знают, поэтому всегда нужно выглядеть хорошо.

В 2003 прадедушки не стало. Спустя год его смерти, мы с мамой приехали домой. Мне тогда, было только три года и это была моя первая поездка на Родину. Я прекрасно владела мегрельским и грузинским языком, а русский, был для меня самым непонятным и чужим.

В тот же год по-моему, я пошла в садик и там, я рассказывала веселые истории из дома на мегрельском. Так и не понимая, почему воспитательница говорит мне: «это все, конечно интересно, но можешь пожалуйста, рассказывать все тоже самое, но на русском».

Та самая первая поездка в Абхазию, ассоциируется у меня с долгой и жаркой прогулкой до мельницы с бабушкой и мамой с бабушкина пастилой из инжира, которую я называла: тхапли, милой собачкой кремового оттенка, с которой я обожала играть. Бабушка сказала, что она осталась после прадедушки.

Сейчас и не вспомню, как его звали, но точно помню, что это был мальчик. Я помню, какой милой он была. На следующий год, к моему приезду его уже не было — он умер. Бабушка сказала, что он съел цветы и погиб.

Но что стало на самом деле, не знаю. Да уже и никто и не вспомнит, и это не настолько уже важно.

Когда я была совсем ребенком, мне всегда было интересно: «когда я вырасту, буду ли я помнить то, каким ребенком я была?»

Этот вопрос возник, потому что, когда я спрашивала что-то у старших о их детстве и прошлом, мне отвечали, что они не помнят. С годами, я поняла, что они все прекрасно помнили, просто, спустя одиннадцать лет, рана все еще болела.

Если бы воспоминания были цветами, то мои состояли бы только из теплых и ярких оттенков: зеленый, голубой и желтый, а еще оранжевый. Именно такой я помню свою Родину, того времени.

Первые зерновые культуры же попали в Абхазию в эпоху неолита из Ближнего Востока. Земледелие тогда было примитивным, мотыжным.

Для того чтобы засеять поле, нужно было предварительно расчистить его от леса с помощью рубки. Затем все поджигалось, и лишь потом очищенный участок обрабатывался каменными мотыгами или палками — копалками.

Спустя тридцать с лишним тысяч лет, после эпохи неолита, большую часть территории все так же, занимают девственные леса.

Наш же дом, находится в низменной части горы и вокруг нас, не одного соседа. Только лес. Безумно глубокий и красивый.

Помнится, когда я, ребенком, впервые пошла в лес с дядей — он рубил деревья на зиму, для камина, который стоял в гостевой комнате.

Тогда, у жутко наивного и глупого ребенка, появилась мечта построить себе дом на дереве, когда вырастет.

Сейчас, эта идея кажется ужасно не практичной и довольно опасной.

Но недельку на дереве, я бы пожила — ради закрытия детского гештальта.

Еще, первая поездка домой, запомнилась мне болотом, через которое приходилось проходить, через лес, чтобы добраться до озера или моим любимым грузинским словом: талахи (грязь).

Еще, ужасной жарой и страхом дяди Иракли коров, которые обожали бежать за ним. Наверное, это потому что, он рыжий, может они видели в нем своего? Или он был в качестве красного флага для них, как для быка?

Бесконечными гостями, застольями и телятами, которые мне так нравились и, которых я так боялась, в силу возраста.

Еще, тем, как я хотела обнять цыпленка и случайно убила..

Так же, отключением света, но в этом спустя 15 лет стабильность и каждодневным страхом, витающим в воздухе, когда дядя уходил куда-то.

Мы не говорили о прошлом, а может говорили, но я была слишком маленькой и не понимала. Но в ту сказочную пору, все равно витал запах послевоенного периода и след потерь. Больших потерь.

Ходить по неизведанным местам, было очень опасно, вплоть до 2010 года. Можно было случайно наступить на мину и еще очень повезет, если она не действующая.

А по ночам, бабушка читала мне сказку про красную шапочку, это была моя любимая сказка. Мы спали с мамой в большой комнате, по середине балкона. В середине стояла большая белая дверь, а слева и справа от нее: два больших окна, которые открывались наружу. У правого окна стояла большая и мягкая кровать и по-моему, она была без пружин или это был просто матрас.
Не знаю.

В другой части комнаты, стоял большой и красивый сервант, сейчас, он помнится мне почему-то хрустальным и винного оттенка, хотя такого, я у нас не видела потом.

Наверху этого серванта стоял большой орел, сделанный из дерева. Этот орел, есть в нашем доме по сей день. Ручная работа, какого-то неизвестного автора. Подарок прадедушке.

В этой комнате сейчас, только два старых серванта. Но если их помыть и починить дверцу, то вполне как новые и дорогие.

Но наш народ не умеет ухаживать за старыми вещами, мы умеем только покупать все  лучшее, а потом хранить и прятать до лучшего времени. А потом, мы умираем, так и не познав «лучшую» жизнь для которой хранили эти бокалы. 

Нравится в нашем поколении то, что мы не боимся быть собой, даже если наши взгляды отличаются от взглядов общественности и то, что мы можем купить дорогую посуду, и пользоваться ею — не храня в серванте, до лучших времен.

В углу все так же, висит фотография прадедушки, как и пятнадцать лет назад.

Потолок в этой комнате протекает, поэтому она не жилая. В ней еще две двери, ведущие в другие комнаты. Всего в этом доме, помимо нынешней моей: четыре комнаты.

И только три из пяти жилые и только в моей ей свет.

Однако, интересно то, что, попасть в эти комнаты можно только с комнаты по середине или с моей.

В комнате, которая через мою дверь — склад вещей, а иногда там живут рабочие, которых мы привозим в сезон орехов из Грузии.

Через маленькую, белую дверь от нее — маленькая комната, с видом на огород. Она когда-то принадлежала дяде, а сейчас, она находится в аварийном состоянии: стена, которая отсоединилась от пола снизу и с выбитым окном.

От нее и с комнаты по середине, выход в пятую комнату — мою самую любимую, еще с самого детства. Это самая большая комната из всех.

И когда я была ребенком, там была металлическая лестница со сварными перилами в трубах которой, любили строить домики осы и небольшой балконной частью.

Справа с огорода росло персиковое дерево, а под лестницей справа стояло и стоят лимонное и мандариновые деревья.

Лимонное дерево не было плодовитым никогда. Но стояло в качестве украшения и год назад, когда мы решили его срубить, он начал нести очень хорошие плоды, которые потом, мы стали продавать.

А когда наступает ночь, я могу отдохнуть душой и быть свободной. Я обожаю это время суток, лишь с ночью и Луной я могу быть собой. Они никогда меня не осудят.

Не скажут, что во мне что-то не так или, что я недостаточно хороша, прекрасна или, душу своей любовью. Или, что я больше не нужна.
Что я ужасна или лицемерна, лишь из-за того, что долго молчав, я открываю рот.

Они — настоящие и искренние.
Луна и ночь — они не такие, как люди.

А я..

Я просто,

как одинокий волк:
вою на луну каждую ночь.

И выхожу со своей комнаты в одиннадцать ночи, собирать мандарины с фонариком. Но в этом году, я узнала от одной писательницы, что королек бывает разных сортов: жидкий и с вяжущим вкусом во рту, как песок, а есть еще сладкий как абрикос, и консистенцией очень похож.

Как оказалось, у нас дома, королька моего нелюбимого сорта, только одно дерево, а иного, находится в конце сада, целых три.

Поэтому, каждый год, мои ночные похождения, начинаются в сентябре за корольками, а после в октябре или ноябре за цитрусами.

Сегодня, дядя наконец починил лампочку у меня на балконе, которая месяц как перегорела. И я поднималась по каменным лестницам, в полной темноте, под свет луны и звезд.

— Ты тут Псоу открыла? — спросил он смеясь, увидев, какое количество цитрусовых лежит у меня на письменном столе.

— Это чтобы, часто вниз не спускаться.. — с невозмутимым лицом ответила я.

— Давай я тебе холодильник еще поставлю, чтобы вообще не пришлось спускаться, — шутя, произнес он.

— Нет, мне его ставить некуда будет.

— А то, ты и не против, да? —  смеется, уже хватаясь за живот.

Я обожаю его смех. Он всегда, если смеется, то смеется от всей души и сердца, до самых слез.

Безумно редко говорю ему это, хотя нет, вообще никогда не говорила. Да, я никогда не говорила ему, но я очень сильно люблю его.
Он заменил мне отца. Он был моим наставником и человеком, с которым можно было спокойно и весело выпить чай, когда он приходил домой пьяным.

В моей голове в пятнадцать лет гулял ветер и мысли о замужестве, но к счастью, к семнадцати годам: мысли о учебе и реальном будущем, были выше прочей ерунды, которая не подходила по возрасту и статусу.

А он, очень часто говорил со мной по душам, но я никогда не открывала ему свою.

А он, будто бы ждал, когда, я буду говорить ему то, что чувствую, а не только смотреть искренне и с восхищенной любовью, своими большими темно-карими глазами.