Я в оцепенении - будто мне сдавили горло, пригвоздили к полу и гудят прямо в ухо. Нет, в оба уха.

Хорошо, что со мной Тим.
Он отвечает на вопросы в приемном холле, берет мою руку и подносит запястьем к считывающему устройству для подтверждения родства с задержанным. После того, как мэтчинг оформлен, Мартен ведёт меня в помещение для встречи.

Комната с серыми стенами, парой серых стульев и серым длинным столом.
Мы ждём.
Воздух с трудом находит путь в лёгкие. Крепко сжимаю руку Тима. Считаю полосы на его пуловере. Сбиваюсь и начинаю снова...

И вот входит папа в сопровождении двух служащих комитета, одетых в серую форму. Его одежда темнее, но тоже серая.

Не могу сдвинуться с места. Хочу броситься к нему и обнять, но не выходит, ноги приросли к полу.

- Элисса, - говорит он и делает шаг ко мне навстречу.

Тим пытается высвободить руку, и только тогда я понимаю, что впилась ногтями в его ладонь.

- Ну же, - он подталкивает меня вперёд, - ты не знаешь, когда вы ещё увидитесь.

Наконец выхожу из ступора и подхожу к отцу. Бросаюсь ему на шею, и слезы тут же наворачиваются на глаза. Надо сдержаться, для рыданий у меня ещё будет время.

- Зачем ты писал эти стихи, - шёпотом говорю я в самое его ухо.

- Потому что душа человека ищет выражения. И находит в творчестве. Они пытаются изжить в нас всё прекрасное, все чистые порывы - но им не удастся.

Перехватываю встревоженный взгляд Тима. Он предупреждающе качает головой.

Но папа продолжает:
- Они нашли все мои бумаги, - говорит он, пристально глядя мне в глаза, будто хочет, чтобы я что-то поняла, - все до единой записи - легкой мерой я не отделаюсь.

Я знала, что отец не стал бы писать в планшете, вся информация с гаджета - в открытом доступе для Государства и его служителей. Значит, папа раздобыл бумагу, чернила...

- Правда, наши друзья, - папа косится на своих охранников, - не отличились аккуратностью, вам придётся прибраться в гараже, - снова тот же многозначительный взгляд. - Позаботься о маме, - добавляет он вдруг поникшим голосом.

Горло першит от горечи, сжимаю кулаки.

- Это ты должен был о нас заботиться! Ты должен был быть нашей опорой, но ты променял нас на... какие-то порывы!

Голос срывается на крик, и уже через мгновение я жалею о своей несдержанности. Взгляд папиных карих глаз всё такой же спокойный и полный любви к своей неуравновешенной дочери.

- Дедушка называл тебя "Звоночком", - говорит он с печальной улыбкой, а затем едва слышно произносит: - Не делай глупостей. И будь добрее к Марку.

Отец отворачивается и направляется к выходу, охранники выводят его. Едва мы с Тимом остаёмся одни, меня начинает трясти от рыданий. Плачу, прильнув к груди Мартена. Будто внутри треснул огромный сосуд боли - и теперь соленая вода хлещет наружу. Не могу остановиться.

Мы прощаемся у моего дома.
Прежде, чем зайти внутрь, я иду в гараж. В последние дни папа много времени проводил там. Может, он хотел подсказать мне, что есть что-то ещё?
Что-то, упущенное краснорукавыми.

Дверь отходит в сторону, и я прохожу внутрь. Слишком много хлама. Слишком много абсолютно ненужных вещей. Неспроста.

Разгребая кучу сваленных вперемешку запчастей велосипедов, автомобилей и неисправной техники, нахожу старый планшет отца. Откладываю его в сторону, но вдруг, повинуясь необъяснимому чувству, снова беру в руки и запускаю.

Окно приветствия требует пароль.
Дата рождения мамы?
Неверно.
Дата регистрации их союза в системе?
Неверно.
Третья попытка и, если снова ошибусь, блокировка...

День рождения Марка? Марка, который вряд ли наведается в КДД. Под страхом смерти не покажется в том районе, чтобы его репутация не запятналась. Сложно же ему теперь придется - изображать ярого антидефектника, когда ты сын и внук дефектных.

Мой день рождения?

Мысли вертятся спиннером в голове.

Имя бабушки? А может, фамилия дедушки, та, что была изначально, то перековеркивания?

Дедушка... Папа ведь упомянул деда.

Ввожу: "Звоночек" - и - хвала моему хиленькому уму! - попадаю на рабочий стол.

Когда я открываю тысячную папку с чертежами и сметами, веки начинают слипаться... Ничего! Только файлы, связанные с его работой.
Закрыв все окна, пытаюсь понять, что я упустила.

Заставка рабочего стола - остроугольная металлическая конструкция, расширяющаяся книзу. Дурацкая не то ваза, не то какой-то макет, эта фигура стоит в кабинете отца всё время, что я себя помню.
Может, отец неспроста сделал заставкой именно эту фотографию?
Мчусь в дом, чтобы проверить.

В гостиной я застаю маму, она усиленно протирает пыль с мебели, глаза по-прежнему красные.

Не заметив моего возвращения, она трёт журнальный столик, бьюсь об заклад, уже в сотый раз. Он давно сверкает, но мама продолжает водить салфеткой по стеклу.

- Ты не ходила на работу?

Мама вздрагивает и оборачивается, натягивая на лицо улыбку.

- Вернулась пораньше, - она оглядывается, будто вспоминает, где находится. - Сейчас приедет Марк, пойду, займусь ужином.

Марк, мой старший брат, работает моделью. С показов на фотосессии, с фотосессий - на тусовки. Вот его жизнь. Он - образец воплотившихся грёз любого подростка. Красивый, высокий, светловолосый - в папу, и черноглазый - в маму. Он с детства занимался плаванием, а чуть повзрослев, проводил уйму времени в тренажёрных залах, и его идеальное тело и мамины связи быстро открыли ему дорогу в мир моды. Наша мать работает в электронном журнале, Полистайл.
Энн Винди - главный редактор. Большая шишка, в общем. Она планировала и меня утянуть в эту сферу, но я хотела стать... Хотя какая разница? Моя жизнь переменилась. Так, как прежде, уже не будет.

Спешу подняться наверх. Пробираюсь в кабинет отца. В углу, на тумбе, стоит та самая фигура. Попытка приподнять её провальна - непонятно, зачем, но странная штуковина намертво приделана к поверхности тумбы. Горло слишком узкое, к тому же острое - отбрасываю мысль запустить туда руку. Попытки разглядеть что-то внутри тоже безуспешны. Прикладываю поочерёдно оба глаза - кроме черноты, ничего. Делаю глубокий вдох - и аккуратно просовываю руку внутрь. Опускаю до локтя и вскрикиваю - алая полоска чуть выше локтя начинает кровоточить. Стиснув зубы, пытаюсь дотянуться пальцами до дна. Есть! Скользнула по днищу, потом чуть в сторону, и ещё... Ничего. Не может быть. Снова и снова шкребу дно, приподнявшись на цыпочки - ничего.
Вытягивая руку, касаюсь стенки... Не холодный металл. Что-то другое. Нащупываю прямоугольный контур, затем цепляю ногтями край - и вытягиваю. Вверху, чтобы выудить находку, сворачиваю обнаруженное в трубочку - и та-да-ам! - у меня в руках сокровище отца! Со всех ног лечу в свою комнату и, заперев дверь, изучаю свёрток.

Это бумага. Несколько листов бумаги, соединённые в одну - я понимаю, что это книга. Тоненькая, старая, пыльная, с пожелтевшими страницами. Но книга. Настоящая!
«Ганс Христиан Андерсен» - написано вверху шрифтом с закорючками. И ниже:
«Русалочка».
На первом листе - длинноволосая девушка с рыбьим хвостом.
Я с нетерпением переворачиваю страницу.
И начинаю читать.

Руки дрожат.
Шершавая поверхность бумаги под пальцами - забытое чувство. Это приятно. И странно. Это не холодный пластик планшета или смартфона. Не неживое свечение стеклянных экранов. А как дивно она пахнет! Прикрываю веки и снова и снова втягиваю носом запах страниц.

"Далеко в море вода синяя-синяя, как лепестки самых красивых васильков, и прозрачная-прозрачная, как самое чистое стекло..."

Стук в дверь. Подпрыгиваю - книга падает на пол.

- Да? - пытаюсь придать голосу сонное звучание.

- Марк и Кэти приехали. Ждём тебя внизу.

Кэтрин - гёрлфренд брата, которую я на дух не переношу. Она тоже модель, и слишком много о себе мнит. Но мне-то известно, что её нос, уши, губы и даже веки претерпели немало изменений, прежде чем стали безупречными. Её взгляд всегда задерживается на моём родимом пятне, когда мы здороваемся. И когда мы разговариваем, она смотрит не в глаза, а на щёку, туда, куда природа влепила мне крупное тёмно-коричневое пятно. Ещё один мой изъян. Если все окружающие меня люди запросто обращаются к хирургам и переделывают в себе то, что им не нравится, я не могу, даже если захочу. Мама ещё подростком отвела меня в клинику эстетического преображения, откуда мы вернулись - я - с карманами, полными жевательных конфеток в виде пухлых губ, она - без надежды сделать моё лицо идеальным.
Теперь же она убеждена (что ей ещё остаётся), что пятно - моя особенность, которое выделит меня среди остальных и поможет достичь успеха.

Спускаться на ужин хочется так же сильно, как выковырять себе глаз.
Но мама уже дважды поднималась за мной, и я сдаюсь, чтобы не вынуждать ее недовольно пройтись по лестнице в третий раз. Прячу книгу под матрац и нехотя плетусь в столовую.

Кэти в ярком зеленом платье, которое, когда она села, задралось так, что вот-вот выглянет её белье, одарив меня неискренней улыбкой отбелённых зубов, ласково протягивает:

- Элисса, мы не хотели начинать без тебя.

Оставив её притворную вежливость неотвеченной, занимаю место напротив мамы, справа от подруги Марка. Брат молчит, сцепив руки в замок на столе.

Чувствую на себе его взгляд и поднимаю глаза, вопросительно вскинув брови.

- Поменьше чудачеств, окей, систр? Нам и так хватает позора.

Сжимаю вилку, вспоминая просьбу отца быть добрее к Марку, но не могу перестать представлять, как проткнула б его наманикюреннные пальцы.

- Прошу вас, хотя бы сегодня без ругани, - устало говорит мама и берётся за приборы.

- А ты уже сказал им? - вдруг воодушевляется Кэт, брызнув в стакан с водой немного ускорителя метаболизма из сиреневого флакончика, который она всегда носит с собой. - Марки будет участвовать в показе новой коллекции нижнего белья! - запивает новость фиолетовой жидкостью.

- И ты этим гордишься? - смотрю на брата, не скрывая отвращения. - Когда твой отец ожидает суда - ты будешь расхаживать в трусах по подиуму?! Мы всерьёз обсуждаем это сейчас, спустя несколько часов после папиного ареста?!

- Я целый год к этому готовился, во мне нет ни одного грамма лишнего веса, я разговаривал со счетчиком калорий чаще, чем с Кэт - а чем отцу поможет мой отказ от участия в показе?

- Папа всегда говорил, что...

- И до чего договорился папа? - в голосе брата сквозит ехидство.

- Элисса! - голос мамы заставляет меня заткнуться на полуслове. Её лицо начинает покрываться красными пятнами. Рука тянется к шее - когда она нервничает, она всегда теребит неклэйс, подаренный отцом... Но сейчас её пальцы касаются пустой впадинки между ключицами - колье, которое она не снимала, даже когда шла в душ, нет... Как будто всё, что касается папы, отравлено едкими токсинами, и нужно скрыть, изъять, скомкать и вышвырнуть память о нём прочь.

Тяжело дышу.

- Но...

- Просто помолчи, Элисса! - хозяйка дома смотрит сердито на меня. На меня! А не на своего сына, которому впору бы задать хорошую порку.

Стискиваю зубы. Резким движением отодвигаю приборы, поднимаюсь из-за стола и мчусь наверх.
Запираю дверь, нажатием кнопки затемняю стекла и ещё одним - закрываю шторы. Пару минут колочу подушку, представляя на её месте поочерёдно брата и его подружку, пока не вспоминаю о своём сокровище... Вынимаю книгу из текстильного укрытия и снова чувствую приятную дрожь от прикосновения к бумаге. Эпизод за ужином остаётся где-то за чертой значимого, мыслями я - в подводном мире.

К концу истории я плачу так, словно моё сердце изранили тысячей ножей. Пытаюсь успокоиться, вытирая слёзы рукавом блузки, но тщетно.

Папа говорил, что все кругом помешались на своём внешнем виде. Что вравной степени зазорно гордиться и стыдиться своим обликом - имеет значениелишь то, что ты делаешь и как это влияет на жизни других. Русалочка умирает, жертвуя собой ради счастья принца... Вот что важно иценно. Сделать так, чтобы было хорошо тем, кто тебе дорог.

Но в нашем мире едва ли кто-то способен на подобное. Вот почему они избавились от книг. Вот почему творчество запрещено. Мы бы научились чему-то такому же светлому. Смелости. Самоотверженности. Добру. Мы бы никогда не смирились с тем, что любимых людей отнимают у нас.

Перечитываю историю. На одной из страниц, на полях, мелко-мелко написано:

"Единственная война в мире - это война наших правителей против народа".

Что это значит? Всем известно, что мирно живем только мы, остальные страны погрязли в затяжной войне. Потому ситизенам запрещено покидать пределы государства, и даже аэропорты закрыли много лет назад, осталась всего пара - для государя и его приближенных.

На следующей странице написано:

«Если ты в системе, это не значит, что ты не можешь стать её трещиной».

Листаю дальше. Натыкаюсь еще на одну запись:

"Просвещённые".

Это слово начинает пульсировать в моих висках: Просвещённые.
Ребята рассказывали о них. Не более, чем слухи. Байки. Присказки.
Но сейчас я уверена, что они существуют.
Отшельники - единственные, знающие правду. Среди них сновидцы - те, кто видят прошлое и будущее во снах, и ясновидцы - их видения посещают наяву.

Что, если...

Встаю с кровати и меряю комнату шагами.
Важно только то, как ты влияешь на жизни других.

Беру книгу. Рядом со словом «просвещённые» три галочки. Верчу страницу, пытаясь понять, что это может значить. Их трое? Или чтобы найти их, нужно выполнить три миссии?
А если посмотреть вот так, то похоже на крыши. Или горы... Отшельники ушли в горы!

Что, если у просвещённых есть что-то, что поможет мне вытащить папу? И он хотел, чтобы я раздобыла это?! Отец дал мне наводки, оставил послание... Я должна попробовать стать трещиной.

До восемнадцатилетия осталось всего несколько месяцев. Единственная возможность не угодить сразу же под штамп - это отправиться в путь как можно скорее.

Не знаю, что будет, когда я найду отшельников - но чувствую, что должна это сделать.

Плана "Б" у меня нет.
Я отправляюсь к ним.