Нависшие низко над головой облака разразились дождем.

Разглядев в стороне глыбы, бросаюсь туда. Каменные плиты расположены так, что получается что-то вроде крыши. Сгодится.

Волосы намокли и липнут к лицу, зубы стучат. Вытягиваю ноги - они теперь вне укрытия. Ткань брючин стремительно мокнет - и плевать.

Сдерживаемая ярость вдруг вырывается наружу - я кричу. Дикий вопль тревожит мерный шум дождя.

Зарываюсь пальцами под землю и выдираю комья грязи. Сжимаю кулаки так крепко, что вода просачивается и стекает коричневыми полосками.

В груди ноет.
Чувство, будто меня выпотрошили.
Прилюдно раздели и облили помоями. Впрочем, логичней обратный порядок: сперва помои, затем потрошение.
Но логика и я - в параллельных плоскостях.

Мне на колени падает какой-то свёрток. Едва не отбрасываю коньки с перепугу.

- Вишенка, вот ещё хотел спросить, вашим людям правда интересно то, что другие ели на обед? Я слышал, вы даже учитесь в специальных местах фотографировать содержимое своих тарелок. - присев на корточки, заглядывает мне в лицо, которое я секундой ранее попыталась утереть, а теперь, высунув руки под небесные потоки, смываю грязь с ладоней. - Если б не дождь, решил бы, что ты плакала.

- Что ты здесь делаешь? - человек, может, хотел упиваться горем, но даже простудиться и умереть в одиночестве не дают.

- Говорил же давече, мне скучно. Разверни, это от Веледары. Она кручинилась, сердобольная, что не успела тебя петушком угостить.

Каким ещё...
В свёртке действительно петух, прозрачный, карамельного цвета, насаженный на палочку. Принюхиваюсь к сладкому запаху.

- Да не взрывчатка это, леденец. Откушай.

Дождь усилился и хлещет так, как я бы хотела отхлестать по мерзкому ищейкиному лицу. С Яснозора вода стекает ручьями.

- Подвинься, - говорит он, уже присев на землю и сдвинув меня в сторону. - Невежа. Могла и попрощаться перед уходом.

- Я не... Ненавижу прощания, - отрезаю, лишь бы не говорить, что ушла только для того, чтобы унять беспокойство по Мерзкому, который просто взял - и предал меня. Который сделал вид, что я... Что... Прокусываю внутреннюю сторону щеки до крови.

- А спать ночью в поле любишь? - суровым тоном ворчит провидец, - а быть съеденной шакалом? Али забоданной горной козой? Али с голоду помереть? Твоё счастье, что я дюже добрый. Доведу тебя до стены.

- Славомысл сказал, что мне не стоит ждать от вас помощи.

- О, об этом я тоже хотел спросить. Взнарок всё с ног на голову переворачиваете? Знамо дело, что он имел в виду. На твою просьбу иного ответа и быть не могло. Они не вояки. И все эти годы не корпели над планом спасения тех, кто самовольно выбрал свой путь и кто не шибко-то алчет спасения.

- Они? Ты себя отделил от рода? Вроде это их заветная мечта.

- И об этом хотел спросить. У вас дурнотон всклень словеса ядом не приправлять?

Выдыхаю, подтягиваю ноги к груди и обхватываю мокрые колени руками.

- Сама не знаю, на что надеялась. Просто... увидела в папиной... - закрываю рот руками, опомнившись. С ужасом смотрю на провидца. Тычу пальцем в своё запястье и жестом велю молчать.

Сколько мы уже успели выболтать? С тихим стоном откидываю голову и ударяюсь о глыбу.
И без того соображаю из рук вон...

Когда небеса прекращают свирепствовать, мы выдвигаемся в путь. Привал делаем только затемно.

Первым идёт спать Яснозор, но скоро просыпается и принимает дежурство, а я, планировавшая сменить его у костра через пару часов, встаю только на рассвете.

Мы царапаем друг другу послания на земле. После полной свободы, которую вкусила у отшельников, сложно вновь учиться держать всё в себе. Нужно привыкать - дома никто не станет глушить сигнал, чтобы дать выговориться.

В груди снова начинает ныть.

«Правда думает, что ты помогаешь из симпатии?»

Часто-часто моргаю, ускоряю шаг и иду вперед, чтобы провидец не видел моих влажных глаз.

«Правда втюхалась?»

***

Ещё одна ночь. Мы где-то в районе штольни. Костёр согревает окоченелые пальцы, Яснозор лежит на моем рюкзаке, сложив руки на груди. Смотрю на его запястье, в котором нет чипа, с завистью. Вбираю в себя свет звёзд, не заслонённых высотками. Уже завтра буду ступать по мощёным улицам мегаполисов. Ни травы, ни ночных светил. Царство стекла и пластика.

Мы стоим, переминаясь с ноги на ногу, у белой стены, отделяющей ситизенов от живой природы.
Не зная, как проститься с ним, вывожу на земле: «Спасибо».
И ниже: «Прощай».

«Перед тем, как что-то сделать, хотя бы до дюжины досчитай. Авось твое будущее сделается чуть ясней», - пишет Яснозор.

Выпрямляется, подносит руку к сердцу и опускает вниз. Повторяю это движение.

«И постарайся не выплакать все глаза по мне, Вишенка».

В последний раз закатываю глаза в ответ на его широкую, от уха до уха, улыбку, рождающую сразу две пары ямочек на щеках, и перебираюсь на ту сторону стены.

Закрываю за собой дыру.
Дыре в сердце кусок фанеры не поможет.

***
Размышляю, идти к Ирме или нет, но, оглядев себя, понимаю, что навестить тётю придётся. Нужно принять душ и сменить одежду.

Встречаются первые мегаполисчане. В моде оранжевый - это понятно при одном взгляде на них. Оранжевые пряди, оранжевая одежда. Хочется взвыть от их вида и их пустоголовости, от беззаботных, не обезображенных думами лиц.
Среди манекенов системы мне будет не хватать даже патлатого Яснозора.

Ирма отворяет дверь, едва я нажимаю на кнопку хоумфона.

- Лисси, девочка моя! - восклицает она и затягивает меня в дом, заключая в объятия.

Не успеваю опомниться - передо мной появляется мама. И от выражения ее лица я начинаю жалеть, что не приняла предложение Тима остаться с отшельниками.

- Наигралась в бунтарку? - цедит она сквозь зубы.

Опускаю глаза. Мне нечего ответить.

На все расспросы тети о моем «романе» я только выдавила из себя, что все кончено. Она понимающе кивнула и больше не приставала. Не донимал даже Кеви, лишь смотрел на меня с печатью скорби на смазливом лице и глубоко вздыхал, сочувствуя. А это значит, что мой вид - жалкий донельзя.

Мы уезжаем утренним рейсом.
В поезде сидим друг против друга.
Против. Наверно, не зря так говорится.
Если бы мама села рядом, сбоку, возникла бы иллюзия поддержки. Я могла бы положить голову ей на плечо, почувствовать её тепло. Теперь мне остаётся только рассматривать свои колени под осуждающим, хмурым взглядом.

Энни Винди молчит. И лучше бы она кричала на меня или вовсе влепила пощёчину. Но мама, сжав губы, просто смотрит в упор и хрустит пальцами.

Когда возвращаешься домой, пограничные досмотры проходят стократ проще. Выявители со скучающим видом задают нам механизированным монотонным голосом вопросы и вызывают следующих.

Мысленно переношусь в тот день, когда всё началось. Тогда у меня было множество вопросов, теперь же у меня есть ответы.
Я - всего лишь часть плана.
Предлог попасть к отшельникам.

В Сэйнтполисе мама натягивает мне на голову широкополую шляпу, которая абсолютно не вяжется с моим видом.

- Опусти голову, - шипит она, пока мы ловим такси.

Дефектный за звуконепроницаемой перегородкой приветствует нас текстовым посланием, высвечивающимся на экране.
Мама называет наш адрес, и он ретранслируется водителю на монитор навигатора. Едем в тишине.

Едва переступаем порог дома, как я чувствую что-то враждебное в воздухе. Чуть не подпрыгиваю, когда вижу Кэти и Марка.

- С возвращением, - выдаёт брат, кривя губы в ухмылке. - Как дорога?

Его чёлка выкрашена в апельсиновый цвет, пуловер отделан оранжевой кожаной вставкой, изображающей карман. На самом деле, это не карман. В этом вся суть нашего мира. Казаться, а не быть.
Казаться счастливым обществом.
Казаться великим государством.
Половина населения заключённых, живущих впроголодь, не очень вяжется с величием.

- Элисса, а ты, оказывается, ультрафотогенична. Камера тебя любит, - с невинной улыбкой произносит не-дай-Создатель-будущий-член-нашей-семьи.

- И представь, мне даже не пришлось для этого делать двадцать операций по корректировке подбородка и ушей.

Лицо невесты брата сливается с обоями фисташкового цвета.

Поднимаюсь в свою комнату и запираю дверь. Оглядываю некогда родные стены, развешенные гиф-портретами близких мне людей. Эмби и я подпрыгиваем, смеясь.
Полные дуры. В переносном смысле. Тем летом мы обе были помешаны на анорексии и хотели выглядеть, как эти ходячие скелеты. Тогда так было модно. Мне плохо удалось, потому что, когда рядом не было подруги, я наяривала, будь здоров. А Эмби почти достигла своего идеала в сорок килограмм.

На соседнем портрете мама с папой, серьёзные - и следом прыскающие смехом. Тим и я, смотрим прямо, а затем одновременно поворачиваемся лицом друг к другу. Я с папой, он притягивает меня к себе и целует в макушку.
В мою пустую макушку.

Падаю на кровать и позволяю себе выплакать горечь последних дней.

***

- Ты в курсе, который час? Быстро поднимайся!

Щурясь от света, которое мама впустила в комнату, нажав на кнопку раскрытия штор, ухожу с головой под одеяло.

- Вставай! - мама стягивает одеяло, - опаздываешь на занятия!

- Какие ещё занятия? - прячу лицо под подушку.

- Школа, милая моя, стоит на том же месте, где ты её и оставила. Живей.

Остатки сна испаряются в мгновение.
Встаю и говорю, глядя на маму с самым серьёзным видом, чтобы она поняла, что я бескомпромиссна в этом вопросе.

- Я не пойду туда.

- Пойдёшь.

Энни Винди достаёт из моей гардеробной первое попавшееся платье и швыряет на кровать.

- Наверно, Тим не жаждет заезжать за тобой теперь, поэтому я позвонила Эмбер, она скоро будет. Иди в душ и спускайся на завтрак.

Эмби тараторит всю дорогу, а я все глубже вжимаюсь в сиденье ее янтарного кабриолета.

- Эт фёст*, я была адски зла на тебя, ты ведь строила из себя пуританку, - она закатывает глаза, - но теперь, когда мы обе отхватили себе красавчиков-Выявителей, я не сержусь! Кто прошлое помянет, тому линзу вон, - она смеётся.

Мне тоже хочется смеяться самым истерическим смехом от того, как она издевается над словами. Но это не она. Издеваются те, кто прибрал себе наши книги, те, кто вовсю упрощают нашу речь, вносят в неё чужестранные слова и заставляют нас забыть свой язык, который не просто средство общения, а отражение нашей многовековой истории.

Это не я такая умная, а провидец - автор коричневой брошюрки.

В школьных коридорах все внезапно замолкают и таращатся на нас.

- Сбежим с последнего урока и займёмся шопингом, ты в центре внимания, а ходишь в устаревших нарядах, - шепчет Эмби мне в ухо, - и эта чёрная куртка - откуда она у тебя? Рили** не вяжется с образом.

В отличие от меня, она вышагивает с гордо поднятой головой.
Ей льстит внимание к её подруге. И выставленные напоказ отношения той с ищейкой. Она даже завидует, по её признанию, ведь ей Дон не позволяет выкладывать в блог совместные материалы.

После третьего урока, когда мы направляемся в столовую под бесконечный словесный поток Эмби о нашей сегодняшней пижамной пати и предстоящих откровениях о новых краснорукавых бойфрендах, я останавливаюсь.

- Забыла планшет в аудитории.

- У тебя ведь его нет, - недоуменно говорит Эмби. - Кстати, я знаю, какой мы тебе купим! Новая модель...

Она перечисляет бесполезные функции, из-за которых поголовье ситизенов выбросит «старые» планшеты, которым нет и двух месяцев, и побежит за новинкой, пока я не перебиваю.

- То есть, телефон. Я забыла телефон. Схожу за ним. И догоню тебя.

В конце коридора оборачиваюсь - подруга уже скрылась в столовой.

Сворачиваю и быстрым шагом иду к выходу под аккомпанемент из перешёптываний учащихся.

Ловлю первое же такси. Называю домашний адрес - сейчас там никого нет. Займусь уборкой, отправив подальше все эти робо-приборы. Верный способ избавиться от дум мрачных - труд. Попытаюсь привести мысли в порядок по методу Дарины. Когда машина останавливается, не придаю значения, но вдруг дверь распахивается, и Выявитель в окуляре без объяснений выволакивает меня под локоть из такси и заталкивает в свой автомобиль. Не успеваю даже вскрикнуть.

- Наконец познакомлюсь с тобой ближе, Винди.

Эта манера растягивать гласные мне откуда-то знакома...
Когда мы трогаемся, он снимает окуляр и небрежно бросает на пассажирское сиденье.

- Не нервничай. Ещё успеешь, когда прибудем на место.

Оборачивается ко мне и смеётся гнусным смехом. Говорит что-то ещё, но я уже не слышу.

Только вижу его сальные темно-русые волосы с проплешиной.
_____________
*at first
**really