Селур долго осматривал доску объявлений и хмурился. Цирюльник приглашал к себе. Некая дама В. предлагала массаж от болей в плечах и пояснице. Какой-то Джордж искал начитанного собутыльника, обещая тому обильное угощение взамен на интересную беседу. Марк де Обрайтер, капитан корабля, звал желающих в пятидневный круиз по Вельветовому морю. Малограмотный Дьяк, пишущий врач через «ф» и с мягким знаком, искал доброго дантиста, который подлатал бы его черные зубы за спасибо.

Все не то, не за этим я пришел в Тендоки.

После случая в Трате Селур неделю избегал людей, обходил деревни и села стороной, ночевал на опушках леса или в открытом поле. Пару раз посреди ночи на него нападали: волки и зерницы. Волков он отпугивал огнем, а вот с зерницами приходилось несладко. Каким идиотам взбрело в голову хоронить умерших родственников в корнях ржи, Селур не знал, но знал, что зерницы появились именно по их вине. Желтоглазые, покрытые крошащимися струпьями, пахнувшие хлебом, ― они выбирались из земли затемно и бродили по округе в поисках влаги. Мечи их не брали. От ударов они рассыпались, точно зерно, и заново соединялись. Чтобы сладить с ними, Селуру пришлось использовать заклинание: он вызвал небольшой дождь, чем израсходовал оставшиеся две с половиной линии.

Селур мог колдовать и без линий, но понимал, к чему это приведет. В последний раз, когда он, будучи совсем еще юным, за ночь раз десять вызвал пламя, от страшного гнойного недуга ― буквально лопнул, как пузырь, ― скончался его друг, спящий в кровати над ним. С тех пор Селур поклялся, что никогда и не при каких обстоятельствах не станет злоупотреблять магией. И для того, чтобы сдержать слово, ему нужно убить грязного, как написано в кодексе чистых, человека. Ведь за него он получит новые четыре линии.

Селур решил, что нет лучше места для поисков какого-нибудь мерзавца, чем Тендоки, крупнейший город Хоруин. Убийства, изнасилования, отравления ― здесь все это должно быть в избытке. В свой прошлый визит в Тендоки, он покарал местного маньяка с фетишом на потрошение женщин за пятьдесят, и сегодня не беспричинно надеялся отыскать нового, не менее отвратительного преступника.

На пока все шло совсем не по плану.

Доска изобиловало мусорными объявлениями об услугах ремесленников. И не одного, сколько бы и где бы Селур не видел досок, такое было впервые, не одного сообщения о пропаже, убийстве или розыске. Селур резко выдохнул носом, круто развернулся, собираясь уходить, и тут увидал мужчину с напоминавшей гнездо прической. Мужчина шел к нему, размахивая руками, ― в одной свернутый в трубку лист, в другой сверкающий на солнце молоточек.

С новым объявлением? Может хоть сейчас мне повезет?

― Что у тебя? ― нетерпеливо спросил Селур.

Мужчина ловко его обогнул, остановился у доски, опытным движением отвернул верхний край листа и вытащил из кармана чуть ржавый гвоздь.

― Мед, ― проговорил он, поставил гвоздь и ударил молотком, ― самый сладкий и густой во всем Хоруине.

Селур громко фыркнул.

― Чего? ― обернулся мужчина. Над губой у него чернела тонюсенькая полоска усов. ― Не любишь мед?

― Как же, обожаю! ― бросил Селур. ― Вот только сейчас, поверь, мне не до меда.

― Ты просто не пробовал настоящий мед. ― Пчеловод пожал плечами и вернулся к работе.

Что Селуру нравилось в городских, так это спокойное отношение к причудам. Городским нет дела до того, что у кого-то черные пальцы или красные глаза, у них свои заботы. Тут никто не станет глядеть на тебя как на ненормального.

А ведь так и должно быть.

Позади Селура проехала скрипящая на поворотах кибитка. Из приоткрытого окна кабины долетел звонкий девичий смех.

― Послушай, ― сказал Селур, ― чего это у вас на доске нет новостей про убийства там всякие или грабежи? Неужели в городе воцарился порядок?

― Угу. Можно и так назвать. С недавних пор верховный маг Грелон всерьез взялся за контроль улиц, ― ответил пчеловод, ― создал отряды эти, как их там... ве... что-то на «ве», точно не помню уже. С тех пор я даже и не слышал об убийствах, а если и слышал, то мигом позабыл. Мало их было.

― В жизни не поверю, чтоб мало убийств...

― Чистым и положено не верить. Расслабитесь, и чернь внеземная устроит тут хаос. Ну что, подумал насчет меда? Отдам бочонок за полцены, в честь, скажем, твоей непростой работы.

― Только за бесплатно.

― Нет уж, так и разориться недолго. ― Пчеловод на шаг отступил от доски, упер руки в бока, наклонил голову. ― Вроде ровно... Достаточно броско, а, что думаешь?

― Сойдет.

Мимо Селура, задев его плечом, проскочил низенький человек с сумкой на спине, в кепи почтальона. В руке у него трепетал лист бумаги. Посмотрим, что здесь. Почтальон у доски не задержался. Вдавил большим грубым пальцем гвоздь сверху посередине листа и помчался дальше. Селур вскинул брови: да неужели ― сообщение о розыске.

На пергаменте был изображен портрет женщины. О цвете ее волос и глаз, Селур мог только догадываться, но и без того сомневаться не приходилось ― она красива.

Не идеальна ― лицо несколько несимметричное, один глаз чуть шире другого, да и нос кривоват, хотя вполне возможно виноват художник, ― но все же красива. И за что ее...

Селур распахнул рот.

Не может быть!

Под портретом мелким, слишком мелким, учитывая обстоятельства, почерком писарь вывел: «Подозревается в убийстве верховного мага и защитника Хоруин Грелона Дуная. Особа опасна. За поимку назначается свободная награда».

― Посторонись! ― Перед Селуром словно из-под земли вырос запыхавшийся почтальон. Вернулся. ― Извините! ― Почтальон быстро пригвоздил еще одно объявление и понесся прочь, на ходу расталкивая зевак.

У Селура скакнуло сердце. То был указ, подписанный императором Хоруин, Деволом Третьим, о роспуске ордена чистых на основании совершенных в Нординах преступлениях.

С сего момента, прочитал Селур, объявляю чистых вне закона, их лицензия недействительна. А посему, каждый встретивший чистых гражданин обязан немедленно сообщить об их местонахождении страже. В случаях агрессии со стороны чистых допускается применение оружия, вплоть до убийства, при необходимости. В случае, если убийство-таки состоялось, гражданин обязан доставить тело чистого страже. Лицам, профессионально занимающимся розыском людей, поручается розыск чистых. И объявляется награда: тысяча серебряных за одного члена ордена. Сей указ действует на всей территории Хоруин и землях Нординской империи.

Внизу листа чернела небрежная подпись императора.

Они там что, с ума сошли?

Пыхтящий от негодования, Селур с трудом подавил желание сорвать мерзкое объявление, скомкать в лепешку, найти этого императора-недоумка и запихать этот идиотский указ ему прямо в зад. А желание было велико.

Как могут судить всех нас за какие-то преступления ордена аж в другой стране?

Селур заметил, что пчеловод, крепко сжав молоток, пристально рассматривает доску. Чтоб тебя! Надо уходить! Накинул капюшон, мягко на пятках развернулся.

― А как же мед? ― раздалось сзади.

Он поджал губы.

― Завтра заберу, ты только скажи где и во сколько?

В двух каменных домах спереди, за фонтаном, улицу переходил пеший отряд стражи.

Как вовремя.

― Завтра будет поздно. Я прочел указ.

― Не делай глупостей.

― Мне нужно только закричать.

― И почему же ты молчишь?

Селур поглядел по сторонам. Слева привязанная к стойлам у лавки пряностей фырчала кобыла, недовольная капаньем с крыши. За кобылой плевались три крепких мясника. Справа три уютных лавочки заняли две молодые девушки, старуха с книгой и два мальчугана. Дальше через дорожку из окна кирпичного дома выглядывал попыхивающий трубкой старик. Селур мог попытаться убежать, но на этот счет у него было дурное предчувствие.

― Что произошло в Нординах? ― спросил пчеловод.

― Самому интересно.

― Вы перешли черту?

Селур посмотрел через плечо: молот опущен ― драться пасечник с ним не намерен.

Хоть что-то.

― Сказал ведь, что не знаю. Я ни разу не бывал в этих Нординах. И за поступки других членов ордена не несу ответственности. Судить меня, все равно, что наказывать всех пасечников на свете за преступление одного какого-то пасечника. Это абсолютная глупость.

Селур крутил головой, подбирая верный момент. Никто не должен смотреть в его сторону.

― Я понимаю, почему ты...

Вот он!

Селур неожиданно развернулся и точно веслом, прямой рукой зарядил пчеловоду по голове. Тот камнем упал, выпустив из руки молоток. Чугунная головка звонко ударила о булыжник. Молоток отскочил в куст шиповника.

― Кто-нибудь! ― крикнул Селур, громко, но не настолько, чтобы услышала стража. ― Мужчине плохо, принесите воды!

Люди засуетились. Мясники оставили разговор, старуха бросила книгу на лавочке и поспешила к пчеловоду, девушки перестали хихикать. Селур дождался, когда пчеловода обступят со всех сторон и незаметно ушел. Проходя мимо двух пареньков, игравших в камни, Селур услышал:

― А ведь ему не плохо стало. Его тот ударил, сильно, с размашки. Он плохой человек.

Верно все говоришь. Иногда мне кажется, что я даже хуже, чем плохой.

***

Селур перелез через забор, чуть выше пояса, с косой медной решеткой, и спрятался за пышным кустом зыскуса. Зыскус рос вокруг каждого храма чистых и по поверию отгонял чернь. Селур в это не верил. Он вообще редко верил в легенды, сказания и прочую, как сам называл, ересь. Но зыскус ему нравился ― уж больно хорошо пах: этакая смесь земляники, яблока и тюльпана.

Храм Веди-Вичи стоял на северо-востоке Тендоки, в четырех кварталах от Бурого моста. Мост был построен совсем недавно и соединял земли только-только отстроившейся деревни Заварушка со столицей Хоруин. Именно по Бурому мосту Селур планировал вскоре уйти из города, но для начала ему нужно заглянуть в храм. Зачем? ― кажется, он и сам не до конца понимал этого, но чувствовал, что должен.

У входа никого. Наверняка стража побывала здесь еще днем. Но нельзя исключать и того, что они поджидают внутри. Будь я на их месте, обязательно бы поджидал. В большом зале или в комнате очищения, с тусклыми свечами и во всеоружии. Внезапная атака ― что может быть лучше в замкнутом помещении?

Пригнувшись, Селур мягко пошел по траве, по дорожке, выложенной плиткой, переступил через лохматый кустик мыльнянки и замер. На витражных окнах над главными дверями играл холодный отблеск луны. Селур прислушался. Калитка тихо-тихо поскрипывала, подталкиваемая прохладным ветерком. Где-то вдали слышался стук лошадиных копыт по брусчатке, с крыш доносилось протяжное мяуканье, а из открытых окон домов, фасадами выходящих к храму, ― приглушенный мужской хохот.

Селур двинулся дальше. Скользя, как тень, вдоль стен, облицованных гранитом, он принюхивался. Отделял аромат зыскуса от запаха скошенной травы, пытался уловить другой, не менее знакомый запах, кисловатый со спиртовыми нотками. Так пахли оружие и доспехи стражи после очередной чистки. А запахи быстро не выветриваются, тот, кто их ясно слышит, отлично это знает.

Нашел.

Он остановился у тяжелой дубовой двери. Поверхность двери, лакированная, испещренная загадочными, совершенно непонятными рисунками, слабо серебрилась. Селур чуть наклонился, что убедиться.

Кислым спиртом пахла граненая ручка.

Они там, внутри. Поджидают. Что это...

Селур поглядел под ноги. На крыльце, в самом углу, лежал браслет ― простенькая веревочка, а на ней камушки, много меньше жемчужины и совсем не дорогие. Часть камней раскрошилась ― очевидно, наступили. Он принадлежал настоятелю храма. Селур присел, осторожно поднял браслет и увидал спереди, на плитке, темное пятно. За пятном еще пятно, а дальше ― длинный след, похожий на отпечаток скользящей ладони.

В темноте запросто можно было ошибиться. Но Селур знал. Не предчувствовал, не подозревал, а знал ― это кровь. Кровь настоятеля храма.

Его держали за ноги и волочили по земле.

Селур поджал губы, кровь закипала в его венах.

Раненного волочили по земле... Волочили потому что какой-то хрен, звавшийся членом ордена, сдурел и убил другого хрена. Вот падаль, чтоб вас! Вот падаль!

Селур стиснул кулаки.

Он был беззащитным стариком, стариком, потратившим жизнь на обучение ребят, от которых отвернулись другие. Ребят вроде меня. И вы... Вот падаль!

Через приоткрытую форточку витражного окна долетел смех ― приглушенный, но раскатистый, точно ржали пьянчуги на пирушке. Селур сунул браслет в холщовую торбу, скрипнул зубами. Вот падаль! Развернулся и распахнул дверь.

Петли регулярно смазывали: дверь открылась бесшумно. Внутри теснилась темнота, слабо разбавленная разноцветными лучами луны, преломленными витражными стеклом. Селур их не видел, для него все было единым ― черно-белым. Он мягко вошел. Молитвенный зал, заставленный рядами скамеек, пустовал. В конце на возвышение стоял длинный стол с серебряными канделябрами и медные чашечки с погасшими ― по запаху недавно ― свечами. За столом на стене висела икона Первого Чистого в инкрустированной золотом раме. По обе стороны от Чистого застыли картины его сыновей ― Карла и Девана. Когда Селур был маленьким, то часто сравнивал себя с Деваном. Карл казался ему высокомерным всезнайкой, а вот Деван простым парнем с сильной волей.

С тех пор прошло много лет, сейчас Селур бы предпочел быть высокомерным всезнайкой. Слишком много вопросов, но слишком мало ответов.

Он пошел по ковровой дорожке между скамьями, ощущая, как о берег памяти бьют волны ностальгии. Это было давно. Одиннадцатилетнего Селура после недолгих попыток свыкнуться с его причудой сюда послала мать. Тощий и дрожащий, он должен был пройти обряд посвящения. Его заставили раздеться, накинули сверху лишь просторное белое тряпье и велели идти по этой самой дорожке. Идти и смотреть пол. А вокруг находилось столько людей... Лысые старики в черных одеяниях, старушки в платочках, мальчики в дорогих костюмах и девочки в шелковых платьях. Девочки вводили Селура в краску.

Селур помнил, как наступил на подол своего тряпья и споткнулся. Помнил, как распластался на ковре и тем самым оголил задницу. Помнил, как захихикали ребята. Он тогда быстро встал, напряженный в потугах сдержать подступающие к глазам слезы. И настоятель храма, тогда совсем еще молодой, громко произнес, что Селур прикоснется к лику святых.

Что такое «лику» Селур не знал, а потому любопытство ненадолго притупило страх. Затем какие-то люди в мантиях подняли столешницу, и настоятель попросил Селура взойти на возвышение. Ступеньки были холодные. Когда Селур оказался возле настоятеля и заглянул в то, что скрывалось под столешницей, он вскрикнул. Там лежал скелет. Мерзкий скелет в бархатной сутане.

Настоятель бережливо взялся за запястья скелета, приподнял костяную руку и попросил Селура ее поцеловать. Он ничего не мог с собой поделать ― съеденные с утра ломать хлеба и молоко низвергнулись наружу. Прямо на настоятеля. Прямо в склеп на мощи святого.

Зато потом Селуру полегчало. После долгих уговоров он согласился поцеловать кость, но сжульничал и приложил лишь щеку. К счастью никто, кроме настоятеля этого не заметил, да и тот лишь улыбнулся и потрепал Селура за волосы.

Он был хорошим человеком.

Хохот пульсировал, то подавлял тишину, то прерывался, сменяясь еле слышным бормотанием. Селур свернул влево, двинулся по коридору, ведущему к комнатам очищения. Кислый запах с примесью спирта стал просто невыносимым.

― Может, хватит уже, а? ― услышал Селур, остановившись у приоткрытой двери. Через щель можно было видеть говорящих. Три стражника ― один совсем еще зеленый, с угреватым лицом, и двое матерых, братья близнецы, у каждого в руке по фляге. Возмущался молодой: ― Это святотатство. Мы в храме, а не в бордели или пабе.

― Ты прав, ― серьезно протянул близнец, гладковыбритый, с уродливым шрамом на пол щеки. Его брату с лицом повезло больше ― не царапины. ― Духам этим завидно станет, нам, пожалуй, следует их угостить.

Он плеснул из фляги пойла на пол, нарочно обрызгав молодого, и захохотал.

― Извини ради Бога, мы же в храме.

― Боб, ты явно перегибаешь палку, ― сказал его брат. ― Ладно плеснуть в горло каплю согревающего, но на пол...

― До нас Шен тут был, так он и вовсе сказал, что нассал вон в тот угол... ― Боб сделал глоток. ― Причем на глазах настоятеля, представляешь?

― Ага, ― сказал Селур, открыв дверь. ― И я нассу на тебя на глазах твоего брата, идет?

На секунду стражников взяла оторопь, затем Боб поставил на стол флягу, встал и обнажил клинок. Простенький, стальной ― такие часто ломаются при встрече с настоящим оружием.

― Ты из... ― начал Боб, но Селур стянул перчатку, и продолжение выглядело бессмысленным.

― Я очень расстроен услышанным, ― тихо произнес Селур. ― И вы, ― обратился он к молодому стражнику и ко второму близнецу, ― встаньте что ли, достаньте оружие, я подожду... совсем не хочется убивать безоружных.

Молодой судорожно сглотнул.

― Послушайте, мы лишь делаем то, что нам приказал император...

― Заткнись, ― велел Боб. ― Достань меч. Нас трое, он один.

― Всего трое, ― подчеркнул Селур и сморщился. ― От вас несет, ужас просто. Зачем император пошел на такую глупость?

― Мы сильные воины, троих достаточно, чтобы охранять...

― Боб, он имеет в виду приказ.

― Тебя, чистый, это не...

Мгновение. Легкий двойной шаг. Селур одной рукой выбил из руки Боба меч, другой вдавил в стену. Клинок звонко ударил о плитку, Боб, охнув, закашлялся.

― Повтори, ― бросил Селур, сильнее сжимая его горло.

― Тебя... это...

Селур замахнулся. Бить не собирался ― всего напугать, да и не Боба, а его брата.

― Постой! ― воскликнул близнец. ― Прошу прекрати. После смерти Грелона...

― Макс, перестань... ― прохрипел Боб, он не мог пошевелиться.

― После смерти Грелона, ― продолжил Макс, ― Хоруины в очень шатком положении... Мы потеряли главного защитника и теперь ожидаем нападки. Нам нужны надежные союзники, связи и деньги для набора армии. А объявление Нордин ― лучший для этого вариант. И денег получим, сколько надо, и проявим солидарность, что впоследствии поможет улучшить отношения между империями. Чистые стали жертвой обстоятельств.

― Обстоятельств, говоришь? ― переспросил Селур. ― И какие такие обстоятельства вынудили вас избивать настоятеля храма, отца Векду?

― Это все Шен, ― ответил молодой, ― наша смена началась после захода солнца.

― Ну Шен-то вам наверняка все рассказал...

― Нет, ― отозвался Боб. ― Он ничего не...

Селур не сильно, но неожиданно ударил его в живот, под дых. И выжидающе посмотрел на Макса ― мне продолжать?

― Настоятель отказался пускать их в хранилище. Там наверняка должно быть много золота, серебра и прочих ценностей. А когда они пытались войти силой, он наложил какое-то заклятие на дверь, и та теперь не открывается. Шен пытался заставить его отменить чары, но старик оказался упрямым.

Хранилище? Я пробыл здесь шесть лет, но не слышал ни о чем таком. И чтобы старик использовал волшбу... Там лежит что-то ценное, очень ценное.

Короткий размах, удар костяшками в подбородок. Боб скользнул по стене вниз, распластался на полу. Макс вскрикнул, хватаясь за гарду.

― Не стоит, ― предупредил Селур. ― Твой брат оклемается, причем довольно скоро. Проводи меня к хранилищу. И ты, зеленый, пойдешь с нами.

― Но вход ведь закрыт наглухо.

― Твое дело показать где. И только.

Макс кивнул.

― Ладно...

― Еще кое-что, ― бросил Селур, ― оружие оставьте здесь.

Стражники повиновались. На самом деле, думал Селур, напади они втроем на меня разом, могли бы и уложить. Боб в этом не врал. Но таинственный мрак, окутывающий легенды о чистых, сыграл мне на руку. Не в первый и, наверняка, не в последний раз.

Как оказалось, вход в хранилище находился в молитвенном зале, за картиной Карла Чистого. Макс осторожно снял картину с гвоздей, и Селур увидел узенькую, на вид совсем тоненькую, дверь.

― Здесь, ― сказал молодой стражник. ― Мне попробовать ее выбить?

― Конечно, ― усмехнулся Селур. Если отец Векда действительно использовал волшбу, не поможет и таран. Даже самый огромный таран на свете. Ну пусть зеленый попробует.

― Зошх, ― мотнул головой Макс, ― это бессмысленно.

Зошх поднял колено к груди и выпрямил ногу, перенося вес всего тела в стопу. Бухнуло. Но дверь как стояла, так и стоит.

― Попробуй снова, ― подбодрил Селур.

И вторая, и третья попытки не увенчались успехом.

― Как мертвая стоит, ― проговорил Зошх и убрал со лба прядь.― Невозможно.

― А вы ручку пробовали поворачивать?

― Шен не идиот, ― сказал Макс.

― Зошх? ― Селур выгнул бровь.

Парень взялся за ручку, напрягся, да так, что покраснел, и отпустил.

― Не идет, ― заключил он.

― Посмотрим-посмотрим. ― Селур ухватился за ручку, сделал вид, что изрядно напрягся, ― хотя прекрасно понимал, что запросто откроет дверь, ― и повернул ее. Из приоткрытого рта Зошха вырвался короткий, удивленный вздох. ― Тут дело не в магии, а в силе, видите?

Отец Векда, конечно, хитер, сделал так, что открыть дверь может только чистый. И дело не в силе вовсе, а в заклятие. Но страже лучше этого не знать.

― Я первый, вы за мной, ― Селур открыл дверцу и боком протиснулся внутрь. Стражники влезли следом.

Хранилище представляло собой крайне странное зрелище. Пустая комната без окон ― куб со стороной пять метров: на стенах горят факелы с вечным огнем, у дальней стены стоит ветхий колченогий стул без спинки ― вряд ли на него часто садились.

― И это хранилище? ― воскликнул Зошх.

― Не все хранилища битком набиты сокровищами, ― проговорил Селур. Он и сам несколько удивился, но пустота комнаты его не смутила. Раз Векда применил волшбу, здесь что-то было. И он это что-то найдет.

― А я слышал, что в этом...

― Там на стуле что-то лежит, ― Макс вытянул руку.

― Замерли! ― рявкнул Селур. ― Ни звуку!

Он какие-то мгновения помедлил, не дышал. Легкая неправильность движения воздуха подсказала ему, что где-то здесь тайный выход из комнаты. Селур удовлетворенно кивнул. Так и думал.

― Стойте там, где стоите, ― велел Селур стражникам, а сам двинулся вперед. Неторопливо, вслушиваясь в каждый шаг, ― повсюду могли быть ловушки. И редкие из них срабатывали бесшумно.

На стуле лежало небольшое, с ладошку, зеркальце в деревянной оправе. В такие гляделись девочки из небогатых семей. Стекло в мелких царапинах, отполированная ручка и рама. Селур осторожно взял зеркальце, поднес к лицу ― в отражение на него глядел узкий глаз под бровью.

А я постарел, подумал Селур, вот ведь время бежит.

Зошх за спиной повел шеей, и та хрустнула.

― Что это за зеркало? ― шепотом спросил Макс.

― С виду обычное, ― отозвался Селур. Он крутил зеркальце в руках, чувствуя, что разгадка близка, припоминал излюбленные фразы отца Векды, искал в них двойной подтекст. Возможно, Векда намекал ему и ни раз. ― Вы уверены, что императору нужны именно сокровища?

Селур тут же фыркнул: мог бы и не спрашивать. Пешки редко имеют особенность понимать, куда и зачем их ставят игроки.

― Ну не зеркало же, ― ответил Зошх. ― Казна испытывает нехватку денег, а за это больше серебряной не получишь.

― Шену просто дали задание конфисковать имущество храма. Он не из тех, кому император объясняет свои планы.

― А кому он объясняет? ― Селур двинулся вдоль стены по периметру комнаты, не прекращая поворачивать зеркальце влево-вправо. Три стены из гранита были отшлифованы ― гладкие, точно покрытое лаком выструганное дерево, а одна, та, в которой находился дверной проем ― рельефная, вся в щербинах.

Странное архитектурное решение.

Селур вынул из латунного оцинкованного подфакельника факел, подошел ближе, осветил неровную стену. Над тонким, в два пальца, дверным косяком темнело углубление в форме ромба. Селур посветил влево и вправо ― отыскал еще по два таких же углубления. После чего отступил от стены на три шага и выдохнул.

Быть не может! Пятиромбическая дверь.

― Что это? ― спросил Макс.

― Есть три варианта, ― начал Селур. ― Первый ― вы пьете по капле снотворного и валите отсюда отсыпаться в комнате очищения. Второй ― я вас вырубаю простенькими размашистыми ударами: в подбородок или в висок, это на ваше усмотрение. И наконец, третий вариант, тот, до которого, я надеюсь, не дойдет ― вы уснете навеки. Решайте.

Селур обернулся к страже. Зошх нервно сглотнул, попятился. Макс, сжав кулаки, колебался. Тусклый факел освещал их напряженные лица.

― Ну? ― поинтересовался Селур. ― Что решили?

Зошх остановился.

― Мой отец работает начальником королевской стражи. Если он узнает, что я уклонился от драки с преступником, принял снотворное... Да даже если он просто догадается, что я струсил, дал себя ударить... Он... ― Зошх поджал губы, шагнул навстречу Селуру. ― Я выбираю третий...

Неожиданно Макс развернулся и наотмашь ударил Зошха. Тот и глазом не успел повести. Бум. И на земле без сознания.

― Ему рано, ― объяснил Макс, потирая ушибленное предплечье. ― Я выпью снотворное.

― Когда он очнется, у тебя будут неприятности.

― Главное, что очнется. А там ― посмотрим.

― Жизнь всего дороже. — Селур вытащил из торбы маленький сосудик, протянул Максу. Макс взял его, сделал короткий глоток и наморщился.

― Мерзость.

― Лошадиная моча с примесью...

― Перестань, умоляю. ― Макс пошатнулся, но устоял. ― Подсобишь?

Селур помог Максу взять под руку Зошха и выпроводил за дверь. Несколько мгновений он слышал тяжелые шаги, эхом разлетающиеся по молитвенному залу. Потом что-то упало... кто-то упал ― Макс, и все вокруг утонуло в тишине.

― Ладно, ― пробормотал Селур. ― Поглядим.

Он помнил строчки из сказаний чистых, посвященные пятиромбической двери, строчки, которые так часто повторял на занятиях отец Векда:

«И да откроет пятиромбическую дверь священное крещение,

И да пропустит сия дверь дитя божьего, куда ему надобно».

Селур соединил большой, указательный и средний пальцы, перекрестился ― лоб, грудь, правое плечо, левое плечо, правое плечо, левое плечо ― и стал ждать. Дверь, как стояла, так и стоит. Факелы не погасли. Потайной проход не открылся. Тишина.

Он перекрестился еще раз, держа в левой руке факел.

― Ну? ― Поджал губы.

Ничего.

Он подошел ближе к двери.

Все-таки сказания ― это чушь. И да откроет хренову дверь священное крещение ― бред. И для чего эти углубления вообще нужны? И это зеркальце? И эти пять отверстий...

Он посвятил вниз.

Погодите...

На плитке перед дверью было выскоблено шестое ромбическое отверстие.

Чтоб его! А что если, священное ― это от света, а не от святости. На слух ведь одно и то же. А эти шесть отверстий... Он мысленно посчитал, сколько совершает касаний при крещении, ― их тоже шесть. Значит, мне стоит перекреститься на этой стене светом? Но... Зеркало! Дурацкие солнечные зайчики!

Он снова отошел от стены, вытянул факел в сторону и зеркалом поймал свет: на темной шероховатой стене появился светлый овальчик. Селур осторожно ― кто знает, что случится, если он промахнется ― направил овальчик в самый верхний ромб, затем сразу вниз на углубление в плитке, потом к нижнему правому, нижнему левому ромбику...

Когда зайчик коснулся последнего, шестого углубления, воздух в хранилище стал плотнее и задрожал. Селур, охнув, выронил факел и едва не упал ― пол под ногами скакнул, словно храм подпрыгнул. С потолка посыпалась штукатурка.

Однажды Селуру снилось, как он попал в живой дом, там двери жили своей жизни, окна открывались, когда хотели, лестницы скрипели сами по себе, то был кошмар. И теперь Селур будто очутился в этом кошмаре. Ему потребовалось вся подготовка чистого, весь опыт в магических делах, чтобы сохранить самообладание.

Храм не может скакать. Это галлюцинация. Последний рубеж защиты ― глюки, как умно.

Селур, пошатываясь, двинулся к двери. Как же ему сейчас хотелось упасть, прижаться к полу, переждать. По гранитным стенам прошлась волна, и потолок стал опускаться. Ну конечно. Клаустрофобия и первобытный страх быть раздавленным. Селур знал, все, что он видит, происходит невзаправду, но все равно почувствовал ужас, когда макушки коснулся грубый камень.

Перед глазами вдруг все поплыло.

Еще одна галлюцинация?

Селур пытался сфокусировать взгляд на дверной ручке, но та ходила туда-сюда, туда-сюда. Факелы летали по комнате, основанием ударяли Селура в плечи, в бок и в поясницу. Он держался на ногах из последних сил.

Боль рушит бред, напомнил себе Селур. Сунул большой палец в рот, сжал зубы...

На мгновение потолок вернулся на место, факелы вновь встали в подфакельники, пол перестал скакать. Селуру хватило этого мгновения, чтобы ухватиться за ручку и открыть дверь.

За дверью был свет. Синий. И густой, как краска.

И да пропустит сия дверь дитя божьего, куда ему надобно.

Селур шагнул за порог и ослеп.