Юра был личностью противоречивой: красивый, но не той красотой, которой может гордиться мужик, особенно эта пухлая нижняя губа, придававшая его лицу выражение вечно обиженного; ненавидел одиночество и одновременно страдал приступами панической атаки при тесном контакте с другим человеком; в беседах предпочитал молчать и слушать, притом что очень хорошо умел и любил петь. Службу во флоте он выбрал потому, что здесь придерживались определённого порядка, жили по уставу, праздные разговоры сводились к минимуму, а ещё это был самый верный путь находиться как можно дальше от того места, которое называлось домом.

Юра потянулся на кровати, приятно хрустнув позвонками спины. "Как хорошо жить в каюте одному", — подумал он, и блаженная улыбка озарила его заспанное лицо. Нет, Май был хорошим соседом, лучшим из тех, с которыми Юре доводилось сожительствовать. Грела сама мысль, что каюта теперь вся в твоём распоряжении: хочешь — ходи голышом, хочешь — полночи залипай в визор, даже если хочешь просто сидеть в тишине и пялиться в одну точку — никто странным не назовёт. Вот, например, сейчас Юра мог запросто висеть на турнике, который сам же и установил на стене, дрыгать конечностями, как марионетка, и тихо подхихикивать, представляя, как это выглядит со стороны. Ещё один загон Белова: он любит по-детски дурачиться, но об этом уж точно не стоит распространяться.

Если честно, Юра был рад, что именно Май Брайт по распределению стал его соседом. Они были близки по возрасту (Май младше на год), по темпераменту, схожи во мнениях и музыкальных предпочтениях. Но сблизиться полностью им не позволил стремительный роман Мая и майора Гамильтона. Юра, которому в силу обстоятельств много раз приходилось становиться свидетелем их необузданной страсти, часто думал: как любовь или влечение может настолько изменить человека? Причём тут вопрос был как к Маю, рассудительному и спокойному, так и к майору, циничному и волевому. И Юра в свои двадцать пять, по ряду причин ещё не вкусивший всей прелести человеческих взаимоотношений, в простонародье именуемых "теперь мы пара", так и не смог для себя определить, что должно случиться, чтобы его до такой же степени повернуло на человеке.

Дредноут "Эл Джей", может, и поражал своими размерами и мощью, но по факту получалось, что все служащие здесь люди были обречены на отсутствие частной жизни: сплетни в практически полностью мужском коллективе распространялись со скоростью звука, а обсуждение личного ближнего своего всегда находилось в топе тем для разговора в кают-компании. В первые дни по прибытии на дредноут Юра, погрузившись в этот круговорот служивых по кроватям, испытал диссонанс: военные, чётко, уверенно и отважно показывающие себя на заданиях и в боевых действиях, по факту оказывались озабоченными и озадаченными только одной проблемой: "Кого затянуть в койку?" Понятно, что все люди взрослые и по принуждению никто сексом не занимается, но сам факт, что все спят "под одним одеялом" сильно напрягал. Юра не был идеалистом или поборником морали, но интим напоказ — это уж точно не для него.

Взять, к примеру, Мая с Гамильтоном — чего только за их спинами не говорили. Юра, слушая всевозможные предположения по поводу их знакомства, инициатора отношений и так далее, только головой качал, бубня про себя: "Заняться, что ли, нечем?" Но когда и после заключения официального брака тема для разговоров "Брайт-Гамильтон" себя не исчерпала, а вышла на новый виток (кто, куда и кому присунул, и ставки на распределение ролей пасс/актив), Белов просто взбесился:

— Хули ты к ним прицепился? — не сдержался он, зависнув над ошарашенным Бруно Бернини, который, основываясь на личном опыте, в красках описывал, как именно Гамильтон может сделать хорошо. — Заведи ёбаря и рассказывай своё.

— Я смотрю, кому-то обидно, что третьим не взяли, — пикировал выпад связист, быстро совладав с эмоциями

— Как по мне, это у тебя обида. Мало кто на объедки ведётся, — оскалился в усмешке Юра.

Сам от себя такого не ожидал, но остановиться не смог. Понимал, что перегнул и уподобился тому же Бруно — полез в чужое личное.

— Белов, ты нарываешься...

Бруно поднялся на ноги, злобно полыхая глазами, стёр своё вечное жеманство с лица, сжал кулаки и насупился, вмиг превратившись в разъярённого мужика. Ростом он Юре заметно уступал, зато мышечной массы наработал достаточно для того, чтобы вырубить субтильного на первый взгляд Белова с одного удара. А Юра был из тех, кто готов пострадать за правду и свои принципы, поэтому даже не шелохнулся перед лицом реальной угрозы.

— Так, всё, брейк. — Юра дёрнулся, почувствовав на своих плечах чьи-то руки, и тут же напрягся, постарался сделать глубокий вдох, надеясь, что успеет купировать накатывающий приступ, но Сэл уже вышел из-за его спины, встал рядом, продолжая удерживать одной рукой за плечо. — Попиздели и разбежались.

— Тяжёлая артиллерия подтянулась, — оскалился Бруно, кулаки разжал, но сдаваться просто так не собирался. — Реально за кэпа впрягаешься или просто Снежка захотел впечатлить?

— Тупым пиздежом его вряд ли впечатлишь, — задорно усмехнувшись, ответил Сэл в своей излюбленной манере лёгкого стёба, будто вся эта ситуация не более чем шутка юмора. — Я ведь правильно говорю, С...

У него, наткнувшегося на холодное и злое выражение глаз Юры, хватило ума не договаривать тупую кличку, которую Белов не то что терпеть не мог — она его откровенно бесила. Зато вернувшаяся злость вмиг помогла восстановить самообладание, дыхание пришло в норму, и только крылья носа нервно подрагивали. Юра дёрнул корпусом, скидывая руку Сэла со своего плеча, одарил напоследок тяжёлым взглядом сначала его, потом Бруно и вышел из кают-компании.

Бля-я-я, как же он ненавидел снег и всё, что с ним связано. А ещё больше бесился, когда с этой холодной мерзостью проводилась аналогия с его внешностью. Снежок, Айс, Неве, Глацио... Будто Юра был виноват в своей аристократической бледности, в этих даже не блондинистых, а практически серебристо-белых (да-да, как ебучий снег) волосах и прозрачных светло-серых глазах. Благо брови и ресницы были нормальными, светло-русыми, иначе бы вообще походил на альбиноса.

Юра затормозил в одном из переходов к жилым отсекам, шумно выдохнул, прошёлся ладонью по коротко стриженным волосам, сжал пальцами шею сзади. Скоро будет двадцать лет, как он борется с гаптофобией, уже может спокойно жать другим руку при встрече или прощании, соприкасаться невзначай при общении, стоять в спарринге во время тренировочных боёв, но до сих пор не избавился от страха, если его трогал кто-либо за шею или плечи, тем более, если касающийся находился за спиной — приступы в таких случаях были неконтролируемыми. Юра и в лётчики подался только из-за того, что в данной профессии больше контактируют с автоматикой и механизмами, чем с людьми. Ему стоило титанических усилий и нескольких курсов стационарного лечения в клинике, чтобы из личного дела исчезла отметка "психически нестабилен". Но рыжий Сэл своими вечными "как бы невзначай" прикосновениями сводил все его усилия к нулю.

Сэл был его полной противоположностью, точно все те краски, которых не хватало в Юре, были отданы Айзеку. Рыжие, вернее, солнечно-золотые непослушные волосы, вихрами торчащие в разные стороны, словно понятие "расчёска" им вообще незнакомо, и кожа с россыпью родинок и веснушек, такая же, как и шевелюра, золотистая в любое время года, будто Сэл постоянно на пляже валялся, а не служил практически безвылазно на дредноуте. Но самым значимым в нём были глаза — хрен знает, о чём думала природа, расписывая болотно-зелёную радужку глаз янтарными всполохами, только оторваться от них Юра мог с трудом. Поэтому и старался как можно меньше смотреть на Сэла, чтобы не залипать.

Они были разными во всём, будто два противоположных полюса. Юра бы никогда не сошёлся с этим шумным, говорливым, развязным и беспардонно-откровенным лётчиком, если бы не Май, точнее, его муж майор Гамильтон. Волей-неволей приходилось общаться, одна компания всё-таки. Хотя "общаться" — это громко сказано. Всё, что Юра мог себе позволить, — сидеть в стороне и наблюдать за словесной пикировкой и весельем других. Это не было его прихотью — являлось абсолютно взвешенным решением: не сближаться с другими людьми и ксеносами, дабы не повлечь за этим тактильные контакты. Но Сэлу плевать хотелось на предпочтения и желания остальных, он постоянно крутился возле Юры, провоцируя на разговоры или даже ссоры, словно любое проявление Юрой эмоций, пусть и негативных, доставляло рыжему пилоту удовольствие.

Когда их противостояние только начиналось, Юра, взбешённый очередной выходкой Сэла в свой адрес, метался по каюте, не жалея отборного русского мата, расписывал, насколько далеко, глубоко и увлекательно тот может идти со всеми своими шуточками и подкатами. Май, сидя на своей койке, дал другу время выпустить пар и просто наблюдал за ним с невозмутимостью удава:

— Ты же ни разу не сказал ему "нет" напрямую.

Фраза Мая, мимоходом брошенная, оказалась тем самым дротиком, который пригвоздил Юру, как мотылька. Он мог огрызаться, мог игнорировать, чтобы потом беситься у себя в каюте, но ни разу язык не повернулся осадить поползновения Сэла напрочь, будто подсознательно ему хотелось оставить лазейку для возможности стать обыкновенным человеком.

"Хорошо быть кошкою, хорошо собакою..." — Айзек часто бубнил себе под нос этот детский стишок, который полностью отражал его сущность. Он никогда не отрицал наличие у себя звериной натуры, философствуя и оправдывая это тем, что люди те — же хищники, животные, просто им посчастливилось забраться повыше в условной пирамиде эволюции. Ну и зачем подавлять в себе кипящее внутри чувство охоты, учуяв дичь? Айзек знал, что большинство из тех робких, нежных, невинных и далее по списку на самом деле хотели быть сожранными (читай: оттраханными), прикрываясь и набивая себе цену моралью и нормами поведения, навязанными обществом. Знал, что его открытость и свобода отношений многих бесила, зато Айзек был честен как сам перед собой и своими потребностями, так и перед другими, рассматривая любого индивида в качестве своего потенциального секс-партнёра. На одну ночь или на месяц — тут уж как сложится, но со своей стороны он точно никого не обидел и не оставил неудовлетворённым.

Свежие задницы, то есть пополнение, никогда не оставляли Айзека равнодушными. Новобранцев можно было сравнить с глотком чистого воздуха: их появление будоражило все нервные окончания и стимулировало выброс адреналина. Юру он приметил сразу, оценив в первую очередь не задницу, чего с ним раньше не случалось, а глаза: до ломоты в яйцах захотелось растопить эти ледышки. Какой-то этот Белов был во всём неправильный: активно топил за асексуала при том, что каждое его движение, будь то поворот головы или кривая усмешка губ, отдавало дикой чувственностью, причём не наигранной, а именно природной; не лез в чужие отношения, не пытался создать своих, но его равнодушие только ещё сильнее будоражило фантазию Айзека. В тихих омутах черти водятся, и ему очень хотелось посмотреть на тех самых Юриных чертей, а ещё больше — узнать, куда эти черти могут завести холодного русского в постели. Голой грудью кидаться на амбразуру Айзек не спешил, решив для начала присмотреться, узнать поближе, чем тот живёт и дышит, ну и дать привыкнуть к себе. Результат превзошёл все ожидания: чем больше смотрел, тем больше хотел, даже неоднократно полученный от Юры от ворот поворот не снижал аппетита. Казалось бы, и спрос на Айзека есть, и предложений валом, моногамность он вообще не рассматривал как форму существования человеческих особей в современном социуме, считая, что ограничения только снижают градус в отношениях. Это всё равно что заказывать в ресторане одно и то же блюдо: да, любимое, но ведь оскомину легко набить до отвращения. А тут ещё личные страсти-мордасти кэпа развернулись перед глазами. Айзек от начала до конца был невольным свидетелем, как боевого офицера, мужика со стальными нервами трепала эта самая любовь. Не в претензии к Маю, видел, что тот искренен в своих чувствах к кэпу, просто так жизнь у этих двоих складывалась — всё через страдашки да глобальные проблемы. Айзеку же лишние сложности были ни к чему, на службе их хватало, чтобы ещё и в постель тянуть.

Юра держал оборону стоически. Айзек сбился со счёта, сколько раз уже пытался махнуть рукой на этого снежного мальчика и переключался на более покладистых и раскрепощённых. Забывался на какое-то время, с головой окунаясь в жаркие объятия и ласки очередного сговорчивого любовника, думая, что вот она та самая точка в их с Юрой недоотношениях. Но через неделю-другую всё возвращалось на круги своя. Честно надеялся, что тот хотя бы раз обиду выкажет или как-то прокомментирует недержание Айзеком члена в собственных штанах, а получал:

— Лишь бы на здоровье.

Освальд, белобрысый амбал-добряк из команды десанта, прибывшей не так давно в пополнение имеющихся на дредноуте резервов, в прямом смысле капал на Айзека слюной, пытался прятать блядский блеск ярко-голубых глаз при встрече, но как такое утаишь, рыжий-то не из титана, да и нюх у него на феромоны, как у собаки. Да и какая могла быть причина отказаться от хорошего секса? Непонятный мальчик Юра?

Закоротило их прямо в одном из переходов дредноута. Айзек со смены возвращался, но до каюты дойти не успел: расплющило его Освальдом по обшивке так, что дух напрочь вышибло, а вместе с ним и весь здравый смысл:

— Бугай, хорош, — хрипел Айзек в чужие губы, услышав нещадный треск своего лётного комбинезона, — не здесь же...

Осёкся — мимо шёл Юра. Освальд пыхтел, жадно вылизывая ему шею и сильнее притискивая за задницу к своему паху, а Айзек, забыв как дышать, зацепился взглядом за две прозрачные льдинки. Сам не знал, что пытался там рассмотреть: презрение, смущение, брезгливость, насмешку... Юра шага не сбавил, ни один мускул на лице не дрогнул, выдавая хоть какую-то эмоцию. Айзек, вздрогнув от чувственного прикосновения горячей ладони Освальда к своему животу, запрокинул голову, отзываясь на ласку, решив, что безысходность в прозрачных глазах, сменившаяся смирением ему всего лишь померещилась.

___________________

Гаптофо́бия — редкая специфическая фобия, навязчивый страх, боязнь прикосновения окружающих людей.