* Маргаритка – невинность, верная любовь или «Никогда не скажу о своих чувствах!».

Мы сами себе лечение, ведь только нам подвластно захотеть сделать легче, пожелать продолжать возрождаться.

Призванье его было даровано Богом, лечить человеков от их же пороков, от невзгод и ненастий да бездн глубоких, затаившихся в сердцах омраченных. Покаяние, прощение будет его последним вздохом, и так правдиво умирать на глазах, задыхаясь в угарном дыме от чувств, никто не умел, как птица прекрасная, феникс.

                                     * * *
«Счастье в Ваших руках» – так началась очередная брошюра с рекламой реабилитационного центра психологической поддержи. Забавно. А что если я превратилась в нежнейший приторный пепел, впрочем, как и моя способность чувствовать, тогда чем держать, испытывать 'счастье'?

Который раз жизнь учит не привязываться к людям, а я? Я глупый, но верный неуч, что раздаёт себя по кусочкам каждому нуждающемуся. Добрая душа? Нет. Идиотизм. Безумие.

Чем вам не понравилось таковое признание? Я прямо вижу, как ваше лицо искажает гримаса отвращения от подобного заявления. Ожидать каждый раз новый исход от тех же поступков – сумасшествие, никак иначе.

А ещё я зависима. Люди – мой наркотик, а он – моя очередная доза амфетамина, новый период вечности.

Невинность или наивность?

Нужда в людях появилась ещё в беззаботном радостном детстве, когда детвора собиралась послушать мои выдуманные россказни; до сих пор смешно вспоминать их восторженные ангельские лица, на которых отчётливо читалось полное доверие и святая простота.

Тогда я ещё хотела привлекать внимание окружающих, сейчас же хочу забыться, раствориться, не чувствовать.

Думаете, больно от лжи других? Намного хуже ложь самим себе. Ведь говоря, что перестала чувствовать, я занимаюсь самообманом. Чувствую, но только полный спектр душевных терзаний, растворяющих внутренности, словно едкая кислота. Хочется постоянно глушить её, но слабохарактерность даёт о себе знать. Нет духу надавить чуть сильнее, как нет сил больше страдать.

Безвольная.
Всё, что могу, так это гореть синим пламенем и глотать остатки слёз, желая подавить стоны.

В каждый миллиметр плоти уже впитался эмпирематический аромат. Дыма привкус. А вонь сажи и гари пронизывает с пят.

Горю. Горю. Горю.

Началось моё новое самоуничтожение из-за одного касания, абилированного сразу всё тело. Касания души человеком, чьё имя до сих пор остаётся в священных скрижалях, глубоко зарытых в склепах под землёй. Тайна, покрытая загадочностью и тонким слоем тщеславия, такая, что осталась нераскрытой по собственной воле в избежание бессонных ночей.

А ведь не помогло. Даже незнание его имени не спасло меня от беспамятного забытья в томном протяжном говоре с чувственным акцентом французской диалектики.

Прожигание янтарными глазами куска матовой бумаги не срабатывает, надежда испепелить глупые слова, как напоминание о несбыточных мечтах, канувших в лету, не венчается успехом. В это же мгновенье, вспомнив о старинной бензиновой зажигалке Zippo, подаренной им, достаю её левой рукой из переднего кармана шорт, в то время как правой со всей силы сжимаю невинный лист.
Огонь – мой выход, спасение.

Первый щелчок.

Вспомните, как вам было хорошо.

— Чувствую себя ужасно. Меня отделяют ещё две неудачные попытки от окончательной депрессии.

— Я боюсь потерять тебя. Ты помнишь, я обещала быть с тобой во все времена?

Конечно, помнит.
Но продолжает молчать.

— Даже моя кратковременная память сжалилась надо мной и оставила тот момент  для тебя.

— Это точно.

Легкое дёрганье мышц лица выражается приподнятым правым уголком потрескавшихся персиковых губ с застывшими каплями алой крови.

— Ах, значит, так? Неужто вижу я улыбку на лице твоём?

Уставший взгляд, проникающий вглубь через пятиминутные пристальные 'гляделки', говорит о большем, чем бессмысленные экивоки.

— Сбежим?

— От себя не сбежать. Мне нужно что-то большее, чем трусливый побег.

Абиссальный страх заражает каждую частичку неспокойного сердца.

— Ты знаешь, мне ведь нечего тебе дать. Кроме своей жизни.

И я заливаюсь безудержным хохотом абсурда, крепче впиваясь протёртыми подушечками пальцев в локоть, будто хватаясь за уплывающую надежду.

Второй щелчок.

А теперь вспомните, когда пошёл процесс разрушения.

Это началось так быстро, что, добравшись так умело до нужного места, расчленив при этом всё тело, разодрав мясо до костей и засыпав пряной солью для облегчения моих страданий, ты ушёл полный радости и счастья. Ведь мои слёзы исцеляли твои глубокие полосы вдоль запястий, а сердце тлело перед огнём моего.

Научился улыбаться искренне и часто.

Шутить надо мной.

А я больше не смогла держаться также стойко перед тьмой. И окунувшись в неё с головой, потонула в грязном болоте. 

И ты не перенёс моих плохих 'состояний', а позже началось медленное отвыкание, затем вовсе позабыл обо мне. Так и ушёл мой милый к другой, начав жизнь с чистого листа, сердца.

Последний щелчок.

Горите.

Прекрасный огненный феникс во плоти. Бессмертный и очищающий.
Догорает сейчас опять. Как флаер в руках.

А ему всё радостно, что подарил новую жизнь человеку, истощил себя полностью, зато слезами залатал последние царапины.

И улыбается он так искренне от того, что в ладах с языками огня: сгорит да снова творить чудеса, обретя новую вечность в прохожем.