POV Чонгук.   

   Закат блевотно-ржавого цвета проник сквозь решетки окна и осветил беспорядочно валяющиеся на полу разномастные бутылки. Сколько их? Я даже не пытался считать, лишь раз за разом с треском проворачивал очередную крышку и жадно впивался в горлышко, не чувствуя ни горечи, ни вкуса. Но бурлящий в душе огонь ненависти, злобы и презрения к самому себе не смогла бы погасить и цистерна дешевого пойла.   

    Стоило закрыть глаза, как веки раз за разом обдавала волна сухого пустынного ветра. Местные называли это «самум» — шквальные пыльные бури, начинающиеся внезапно и так же внезапно заканчивающиеся. Я как наяву чувствовал мелкие песчинки, которые подобно мерзким личинкам скользили по коже головы, зарывались под шлем и амуницию. Пот заливал глаза, а в ушах звучали глухие удары — это сердце бешено билось о тяжеленный кевлар бронежилета. Стиснутые зубы дробили набившийся в рот песок в пыль; сожженная солнцем земля была погостом, а тонны песка – последним саваном тех, кто осмелился осквернить ее границы.   

    В тот день она забрала еще шестерых — моих бойцов, умирающих в объятом огнем здании на окраине мертвой пустыни. Предсмертные крики и мольбы о помощи заглушались непрекращающимися глухими хлопками — в горящем здании разоренного стекольного заводика все еще оставались готовые емкости. Сильный жар разрывал стекло, и бутыли лопались, как мелкокалиберные гранаты, раня острыми осколками даже сквозь слои снаряжения. Нам, стоящим на подступах к зданию, оставалось лишь сквозь стоны бессилия наблюдать за разворачивающейся на глазах трагедией. Сильнейший жар опаливал лица и не давал подойти ближе, чем на десять метров. В самом начале я еще успел вывести пятерых, но судьба оставшихся была предрешена.    

   Через полчаса беспощадное солнце освещало наполовину сожженые тела со вздувшейся от страшных ожогов кожей и торчащими из разрывов обугленными костями. То, что осталось от лиц, было искажено гримасой смертельного ужаса, а почерневшие тела свело в характерной позе. Личные жетоны прожгли на чудом нетронутой груди одного из бойцов багровые круги, будто бы навек клеймя своего обладателя личным номером. Одиннадцать цифр намертво въелись в остывающую плоть.    

   Остатки пламени молча дожирали тех, кого еще не успели вынести, и под оглушающие взрывы лопающихся оконных стекол я стоял коленями на земле и орал в голос от разрывающей изнутри боли. Казалось, в грудь попала граната и вывернула наизнанку, изодрала все внутренности вместе с душой. И ненавистное солнце медленно обугливало истекающую кровью воронку из кожи, мяса и костей. Последнее воспоминание — еле заметное покалывание в локтевом сгибе и муторный химический сон, навеянный сильнейшими транквилизаторами…  

     Лишь смертельная доза спирта могла бы покончить с этими кошмарами. Таких приступов не случалось уже давно, и я был уверен, что они остались в прошлом. Что весь ужас той бессмысленной бойни загнан в самые глубины памяти и заперт навеки. Но чудовищные воспоминания пробудились вновь от криков о помощи. А звук разбитого о стену стакана воскресил в памяти хлопки лопающегося стекла с пожарища посреди пустыни, и я снова и снова переживал тот кошмар, последним усилием воли заставляя себя держаться на плаву реальности. К моему удивлению, тихий испуганный голос девчонки и ее мягкие прикосновения за мгновение скинули удушающий морок. Так быстро приступ не проходил никогда. Она что-то лепетала, вглядывалась в глаза, но я, уже сжираемый ненавистью за свою недостойную слабость, резким рыком прогнал ее прочь. Стоящий на коленях полубезумный мужик не мог не напугать ее, и она кинулась в коридор, не разбирая дороги. А я в тот же миг пожалел о своих словах. Но лишь сильнее взревел — хватит с меня и одной слабости. Незачем к своему безумию добавлять еще и тягу к этой лживой девке.  

     Серые сумерки сменила непроглядная ночь, но сколько я не пил, спасительное опьянение не уносило сознание прочь. Иногда сквозь туман дремоты слышал чьи-то шаги и стуки в дверь. Кто-то звал меня срывающимся от волнения голосом, но это был не ее голос. И я пил и пил до тех пор, пока поднимающаяся из глубины желудка волна тошноты не заставляла плестись к унитазу, чтобы выблевать туда вместе с пойлом и свою никчемную жизнь.     

  Выжигая себя изнутри литрами алкоголя, я с мазохистским наслаждением представлял, как буду метаться из стороны в сторону, реветь раненым зверем и умирать в одиночестве под гнетом собственных кошмаров в тот день, когда семиграммовый кусок свинца оставит в ее затылке дымящую по краям дыру. В расплывчатых видениях я лично убивал мою собственную слабость сотни и сотни раз. Как в замедленной съемке видел ее хрупкое безжизненное тело, отбрасываемое пулей на изрытую землю. Безвольно раскинутые руки, разметавшиеся по глине волосы и широко раскрытые удивленные глаза. А ведь она мне верила, до последнего надеялась, что сможет избежать подобной участи.   

    Несмотря ни на что, я ждал ее. Ждал, когда поскребется в дверь — смиренная, покорная, ласковая. Как будет стараться выжить и применять для этого весь арсенал женских ухищрений — все, что заложено у них в генах для приручения самцов. Но она не пришла ни ночью, ни на утро. Отличный повод нажраться в хлам.   

    Как только в сознании всплывало ее протяжное, на манер чувственного стона, имя, я в яростном исступлении стремился мысленно обдать его помоями грубых слов, осквернить и втоптать подошвами в изгаженную плевками ненависти землю. В такие моменты я мысленно называл ее не иначе как личной шлюхой, подстилкой, куклой, предназначение которой — молча открывать рот для удовлетворения моих потребностей. На войне любая привязанность — твоя личная слабость. Личная мишень. И я вырезал по живому, выжигал из себя все признаки становящейся все сильнее привязанности. Слово «любить» давно вызывало лишь злую усмешку. Постепенно оно трансформировалось в низменное понятие животного совокупления.    

   Очередной закат солнца обозначил конец долгого похмельного дня. Башку разрывало изнутри, всего мутило и выворачивало — пришло время новой бутылки виски. Шатаясь, переступаю по полу и старательно обхожу горы пустой тары, но задеваю ногой одну бутылку. Звонко прокатившись по полу, она замирает на листке бумаги, подсунутым, видимо, под дверь. Что за…? На клочке бумаги, оторванном от блеклой распечатки, наспех нацарапанные буквы складывались в слова, от которых по телу пробежал холодок ледяной злости:    

   "Лиса в карцере"

* * *

      — Не надо, прошу тебя. Я не хочу…

      Высокие ноты испуганного голоса резонировали в тесном помещении карцера. Достаточно тихие, они умудрялись оглушать, заставляя сильнее стискивать зубы. От увиденного на глаза накатила пелена ярости, а дыхание сбилось, как у волка, почуявшего запах крови.     

  Рыхлое тело мудака вдавливало Лису в грязную стену, а белые толстые пальцы сжимали тонкие запястья, в попытках удержать вырывающуюся девушку. Сейчас Сынри как никогда был похож на похотливое обезумевшее животное, движимое лишь грязными инстинктами. Как никогда был похож… на меня.    

   Бледная Лиса отчаянно отбивалась и мотала головой, искусанные ярко-красные губы шептали одно и тоже:  

     — Не надо, прекрати…

      Невысокая, тоненькая — на фоне Сынри она казалась хрупкой фарфоровой статуэткой, зажатой тисками потных толстых рук. Такая беззащитная…   

    Но в миг, когда она на долю секунды подняла на меня взгляд, все встало на свои места. В смотрящих на меня в упор глазах были лишь вызов и холодный расчет. Она намеренно провоцировала эту скотину с целью стравить нас, отомстить за унижения. Лживая сучка была в своем репертуаре.     

  А вот Сынри меня удивил. Пару дней назад дело дошло чуть не до драки, когда он посмел заикнуться о том, что Лиса обязана наравне со всеми отрабатывать неудавшуюся попытку побега. Тем вечером лишь вопли Тэхена спасли его череп от множественных проломов. Сегодня не спасут. Очень необдуманно было с его стороны посметь посягнуть на МОЕ.    

   Рывок за шиворот, и не ожидавший этого охранник изо всех сил впечатывается затылком в противоположную стену. Не давая прийти в себя, молча наношу удар за ударом, с трудом разбирая сквозь кровавые пузыри на губах жалобные стоны трусливого мудака:    

   — Это не то, о чем ты подумал… Она сама хотела… Я не…    

   Еще один мощный удар заставил его заткнуться. К моему отвращению, Сынри даже не пытался сопротивляться — после нескольких жалких попыток подняться лишь скулил и закрывал руками разбитое в кровь лицо. И я напирал, уродовал ненавистную рожу кулаками, заставляя стоявшую в стороне Карми испуганно пятиться все дальше. Сбежать у нее не было никакой возможности — мы загородили единственный выход.  

     Я мог бы убить его одним ударом, но намеренно растягивал пытку, избивая харкающего кровью охранника методично и последовательно, сознательно причиняя больше боли и не давая впасть в бессознанку. Смотри, сучка, смотри внимательно! Ты же этого добивалась? Я ожидал увидеть ее полный ужаса взгляд или услышать слезные мольбы прекратить, но сухие настороженные глаза наблюдали за корчившимся на полу Сынри серьезно и внимательно. Ее трясло, но она не отрывала взгляд, лишь вздрагивала и, затаив дыхание, прикрывала рот ладошкой, когда стоны разбавлял хруст ломающихся костей.     

  — Тэхен тебе яйца оторвет… — Сынри умудрялся еще что-то хрипеть сквозь заполнившую рот мешанину из крови и выбитых зубов.   

    Когда поверженный противник остался неподвижно лежать на полу, я глубоко выдохнул — похмельная злость быстро отступала. Вытерев о штаны разбитые кулаки, оборачиваюсь на вжавшуюся в угол Лису. Девушка медленно подняла взгляд с затихшего Сынри на меня и вдруг вскинула исцарапанную ладошку. В зеленовато-серых зрачках заметался страх, но тонкие брови сурово сдвинулись, а чуть дрожащий голос прозвучал достаточно решительно:

      — Не смей!     

  Похоже, у меня был такой зверский вид, что она решила, будто я хочу ее ударить.

      — На выход, — рычу в ответ, для верности подталкивая замешкавшуюся у полутрупа девушку к двери.

      Струи душа обволакивали ее тело полупрозрачной пеленой, а невесомые хлопья белой пены контрастировали с чуть смугловатой кожей. В тесной душевой кабине наши тела сливались в одно под шум льющейся с потолка воды. Держать ее на весу не составляло труда, и я вжимал податливое тело в нагретые плитки, целовал каждую ссадину, каждый порез. В сильные размеренные толчки я вкладывал всю злость, закрепляя свое право на стонущую все сильнее пленницу собственническими поцелуями. Ее тело не врало — оно чутко реагировало на каждое прикосновение, даже против ее воли.   

    Утыкаюсь губами в часто пульсирующую венку на шее и пытаюсь восстановить дыхание. Нос щекочет до тошноты приторный сладкий запах.

      — Что за хренью от тебя пахнет?       

Лиса отчего-то звонко рассмеялась.

      — Это «Манговое наслаждение» вообще-то, — весело блеснула она на меня глазами и продемонстрировала яркий флакон геля для душа.

      Быстрым движением стерла влагу с этикетки и прочитала, понизив голос до сексуального шепота:     

  — «Манговое наслаждение» — сладкая фантазия, оживляющая чувства»! Сладкая фантазия, Чонгук!

      Наклонила голову к плечу и демонстративно облизала язычком губы, наблюдая за моей реакцией. Не могу не усмехнуться. Такая спокойная, расслабленная, притягательная… Тянусь к ней, но вдруг она сама порывисто обнимает меня за шею двумя руками и прижимается мокрой щекой к груди. Сбивчивый шепот щекочет кожу.   

    — Спасибо, что пришел. Я так тебя ждала.  

     Захотелось рассмеяться ей в лицо, но я лишь вцепился пальцами в блестящее от воды полотно темных волос. Я был ей нужен. Всего лишь как средство выживания с недоказанной эффективностью, но других вариантов у нее все равно не было.

* * *

     — Одевайся!      

 Широкими шагами меряю комнату и раздраженно распихиваю по карманам истрепанные купюры, рацию и оружие. После очередного разговора с Тэхеном руки подрагивали от желания убивать всех и каждого. Светлокожий ублюдок рвал и метал, брызгал слюной и обещал собственными руками удавить мою девку, ведь Сынри за ночь так и не пришел в сознание. А учитывая, что о больнице никто и не заговаривал — слишком велик риск — участь его ждала не завидная. Либо Док справится сам, либо похороним в ближайшем ельнике.

      — Что-то случилось? — сидящая на кровати лисащ удивленно следит за мной и безуспешно пытается пригладить торчащие в разные стороны волосы.    

   — Я невнятно говорю?! — комкаю ее кофту и швыряю ей на колени.     

  Лиса поджала губы и сверкнула на меня глазищами, но возражать не посмела. Быстро встала с кровати и начала одеваться, до нелепости неуместно отвернувшись к окну. Как будто не сама полночи позволяла мне ласкать и исследовать губами каждый сантиметр своего тела. Но хрупкое ощущение возникшей между нами теплоты и едва зародившееся доверие ночи сломала суровая реальность наступившего дня.

      — Вперед!      

 Внизу, в холле, нас уже ждали несколько готовых к поездке охранников. Практически у всех под куртками угадывались очертания спрятанного оружия.     

  — Чонгук, куда мы… — испуганный шепот девушки заглушило ядовитое шипение невесть откуда нарисовавшегося Тэхена, которой чуть не подавился от злости от одного только взгляда на испуганно попятившуюся от него Лису.      

 — А ты не ох*ел?! Какого хрена эта…       

Киваю охране:     

  — Ведите! — приказ был исполнен мгновенно — один из парней подтолкнул растерянную Лису к выходу.  

     —Чонгук, что происходит, куда … — тяжеленная дверь захлопнулась, заглушив ее испуганный голос, и в гулком холле повисла звенящая от напряжения тишина.   

    Выбиваю из пачки сигарету и раскуриваю, стараясь привычным ритуалом погасить в себе искры раздражения.      

 — Она едет со мной.      

 — Да ты хоть понимаешь, что творишь, сопляк…     

  Секунда, и вот уже крупное тело светлокожего оказывается прижато к стене, а горло до хрипа передавлено рукой. Медленный вдох сквозь сигаретный фильтр — огонек на кончике сигареты разгорается чуть ярче, затем выдох.   

    — Сбавь тон, — белесый дым на мгновение скрывает перекошенное злобой лицо, — иначе будешь сам разгребать все это дерьмо, понял?! Мне здесь нахрен ничего не нужно.

      — Пристрелить ее надо, пока у тебя совсем мозги не расплавились!      

 — Без тебя разберусь

      — Разберешься?! На кой хер ты ее тащишь? Всех под статью подвести хочешь? Стоять, я еще не закончил!

      Глухой стук захлопнувшейся за моей спиной двери заглушил его вопли.

      Выбрасываю окурок в зеленеющую трещину разломанного асфальта и, щурясь, оглядываю тюремный двор. Ненормальное для этого сумрачного мира солнце слепит глаза и, казалось, прожигает кожу насквозь. Но, слава богу, это было не то солнце… Шепотом выругавшись, быстро иду к замершему в ожидании джипу, сквозь запыленные окна которого видна сидящая на заднем сиденье Лиса. С завязанными каким-то старым платком глазами. Придурки. Колеса визжали в попытках вытянуть трехтонный джип из унавоженной грязью колеи, но мощный турбированный мотор справился — рывок, и мы отъезжаем под испепеляющим все живое взглядом Тэхена .     

  — Куда мы едем? Ты можешь нормально объяснить? — на очередном резком повороте Лиса неловко заваливается на меня. Приобнимаю ее за плечи и усмехаюсь, но девушка резко отталкивает меня и пытается стянуть повязку с глаз.

      — Руки оторву, — ласково обещаю ей и, перехватив ладонью оба запястья, вновь обнимаю брыкающуюся девушку. Ну прямо-таки два влюбленных на пропахнувшем чужими духами заднем сиденье Нью-Йоркского такси. Вот только вместо показного пафоса очередного ресторана и приторных до зубной боли шелковых простыней люкса, нас ждало нечто более простое. Ну уж чем богаты.       

— Приехали, — внимательно оглядываю пустую бетонную площадку, стиснутую со всех сторон подступающей вплотную тайгой.      

 — Успокаивает лишь одно, — вздыхает выходящая из машины Лисаделая неуверенные шаги вперед, — если бы ты хотел меня убить, то точно не стал бы везти так далеко.  

     — Точно — я уже присмотрел подходящее место на заднем дворе, — не удержавшись, притягиваю к себе ничего не видящую девушку и впиваюсь в губы властным поцелуем. Кулачки яростно колотят по груди, а обиженный стон отзывается нарастающим в районе ширинки тягучим желанием.

      Неожиданный стрекот, ударивший по барабанным перепонкам посреди глухого леса, заставил  Лису трезко вздрогнуть, а закручивающиеся вихри воздуха чуть не сбили с ног.  

     — Что это? — Лиса все же сдернула повязку и удивленно замерла — прогревающаяся в трехстах метрах от нас стальная машина заставила ее замереть от удивления.   

    — Вертолет? Мы полетим на вертолете? — выставив ладони перед собой, испуганно попятилась назад и истерично замотала головой, — нет… нет, только не это… я больше не сяду…

      Тяну упирающуюся Лису прямо в эпицентр воздушного торнадо, создаваемого бешено вращающимися крестовинами винтов старой, но еще весьма резвой военной птички. Но неожиданно девушка бросается мне на шею, стараясь срывающимся шепотом заглушить рев мощных двигателей:

      — Скажи, что ты отпустишь меня. Я полечу на нем, я сяду, только пообещай, что отпустишь… Ты же для этого меня сюда привез? Умоляю, Чонгук!

      — Вперед! — перехватываю ее за ворот кофты и последние метры буквально тащу хныкающую девчонку к подножке салона. Все уже были на местах, ждали только нас. Ну до чего же она наивная! Полтора месяца самой что ни на есть суровой жизни ничему ее не научили — все еще верит в чудеса. А чудес не бывает. Даже при всем желании, коего пока что особо и не наблюдалось, я не мог ее отпустить. Это было невозможно при любых обстоятельствах.  

     Во время взлета она еще пыталась принять гордый и донельзя обиженный вид, но, стоило только машине оторваться от земли и легонько качнуться в воздухе, как, разом забыв всю неприязнь, вцепилась в меня двумя руками и так не отпускала до конца сорокаминутного полета. Ей должно было быть и правда очень страшно, ведь почти весь полет плечо мне обжигало ее частое горячее дыхание. Я был бы не прочь продлить этот сладкий миг, но конечная точка нашего маршрута уже очень скоро обозначилась замелькавшими в окнах ангарами заброшенного аэродрома.

      Перед автоматически раздвигающимися дверьми небольшого сельского супермаркета бледное как полотно лицо еще не отшедшей от полета Лиса вытянулось от изумления.    

   — Мы приехали… в магазин?! — нервы сдали — девушка начала смеяться, сначала тихо, но истерика быстро набирала оборот. Со стороны мы выглядели мило воркующими влюбленными, но на деле ее шипение, казалось, было пропитано лютой ненавистью, — гребаный ублюдок!!! Ты все это время молчал о том, что вез меня на гребаный шоппинг в эту гребаную лавку?! Как же я тебя ненавижу, если бы ты только знал…

      — Послушай сюда! — обманчиво-ласковым движением кладу ладонь ей на затылок, но под волосами с силой зажимаю шею двумя пальцами, — один неверный шаг, слово или взгляд, и все, кто остался на прииске — покойники. Ты меня поняла? Пикнешь хоть слово — Тэхен через десять минут заметет следы. Поэтому советую быть послушной девочкой и вовсю пользоваться моей добротой.

      Риск был огромен — девчонка могла начать орать в голос еще на входе, но делать этого конечно же не стала, ведь прекрасно знала, что жизнь всех пленников оборвется в тот же миг. Стоило ей только открыть рот, и полтора десятка ни в чем не повинных людей получили бы пулю в лоб. Сообщить Тэхену ькодовое слово, означающее приказ немедленно ликвидировать все следы, не составило бы труда. Риск велик, но и оставлять ее там одну, среди отмороженной своры под носом у Тэхена, я не собирался

      Пока парни ржали как кони, ходя с тележками вдоль витрин, я изображал с насупленной  Лисой милую семейную пару, выбравшуюся с далеких ферм в цивилизацию. Чинно прохаживаясь с ней вдоль продуктовых рядов, я выискивал взглядом в толпе одно-единственное лицо. Наконец, различив в толпе невзрачного мужчину, будто бы невзначай прошел мимо него. Легкое, незаметное для постороннего взгляда прикосновение, и вот уже связной уходит, зажимая в кулаке координаты тайника. Продажа списанного оружия — мой маленький личный бизнес, знать о котором Тэхену было не обязательно. Поездка оправдала себя на все сто, а с тоской глазеющая по сторонам Лисс ничего не заметила.     

  — Чонгук, мне надо… — не договорив, она опустила глаза и слегла покраснела.   

   — Купи, — равнодушно бросаю в ответ, все еще в мыслях об удачной сделке. Сегодня мой счет пополнился еще сорока тысячами. Мелочь, а приятно.

      — Я сама только, ладно? Не смотри…

— Лиса кивнула на прилавок с сотней видов прокладок, тампонов и прочей женской хрени.

      Хмыкаю — нашла чего стесняться, дурочка. Но, радуясь сделке, я слишком поздно заметил подвох. Отвлекся всего на пару минут на телефонный звонок и упустил тот момент, когда задумчиво ходящая по рядам  Лису остановилась на месте. Девушка преувеличенно внимательно рассматривала очередную яркую упаковку, но напряженная спина, опущенная голова и настороженный вид заставили насторожиться и меня. Тихо захожу со спины и, честное слово, от увиденного тут же захотелось придушить ее на месте. Не было бы камер — так и сделал бы.      

 — Сучка, — Лиса вздрагивает и замирает на месте. Зажимая в руке невесть откуда взявшийся обрывок бумаги и украденный, видимо, из канцелярского отдела карандаш.

      — Дай сюда, — я говорил абсолютно спокойно, но явственно различил в глазах медленно повернувшейся девушки страх. Она успела нацарапать лишь несколько слов и номер рейса, но и этого хватило бы, чтобы уже сегодня к вечеру мы все лежали бы мордами в пол, с автоматами у виска.

      — Вернемся — обязательно обсудим это, — холодно обещаю еле сдерживающейся от слез Лису — на выход.    

   На обратном пути она, не стесняясь присутствующей охраны, разревелась в голос. Слишком много надежд сучка возлагала на эту поездку, уверенная, наверняка, что я свихнулся от любви настолько, что готов пожертвовать свободой и жизнью ради ее прекрасных глаз. Чудес не бывает, детка. Не стоит твоя упругая задница холодящего вену укола смертельной инъекции.    

   Дни мелькали один за другим, незаметно складываясь в недели. Весь последний месяц Лиса жила у меня — сначала почти безвылазно, стараясь не мелькать лишний раз в коридоре, чтобы не встретить Тэхена. Постепенно начала выходить — общаться с Доком и помогать  Джису на кухне. Каждый раз, возвращаясь вечером с дежурств, я ощущал ее не слишком сильную, но неподдельную радость — я был для нее всем. Без меня она изнывала от скуки и страха.  

     Целуя ее, я явственно различал реакцию ее тела на мои прикосновения. Она расслабленно откидывала голову назад, начиная тихонько стонать, и я верил ей до тех пор, пока случайно брошенный на темное окно взгляд не расставлял все по своим местам. Ее отражение меня ненавидело. Блики электрического света складывались на стекле в плотно сжатые губы, решительно прищуренные глаза и напряженное лицо. Лиса лишь терпела мои прикосновения, позволяла ласкать себя в надежде выменять у меня болезненную привязанность на свою жизнь. В такие моменты я ненавидел ее всей душой. Швырял на кровать и наваливался сверху, без жалости доводя до исступления, заставляя как в бреду шептать мое имя и умолять не прекращать сладкую пытку. И только тогда я ей верил, ведь ее податливое тело никогда не обманывало. В отличие от нее самой.

* * *

      Изломанный и изжеванный войной, не сумевший приспособиться к нормальной жизни мужчина еще не понимал, в какую сильную зависимость он попал от своей пленницы. И как, отрицая это, увязал все глубже и глубже. Ненавидя себя, он все же наслаждался жалким, но единственно возможным подобием нормальной жизни. Каждый раз, засыпая рядом с уютно свернувшейся у его плеча девушкой, он обещал себе завтра же избавиться от нее — вышвырнуть в тюремный корпус к остальным, а лучше пристрелить. Но где-то в глубине души, крошечным кусочком, еще способным что-то чувствовать, он отчаянно желал, чтобы идиллия не заканчивалась никогда.   

    Идиллию закончил сильный ливень, почти половину ночи заливающий темную тайгу. Много лет не латанная крыша тюрьмы текла, периодически заливая весь верхний этаж, но именно в эту ночь капли добрались до прорехи в истлевшей от времени изоляции проводки. Яркую вспышку и сразу же начавшийся за ней пожар никто не заметил — на верхние этажи редко кто совался. Огонь в мгновение ока начал распространяться по иссохшимся за почти сотню лет деревянным перекрытиям, всего за несколько минут охватив большую часть административного корпуса.

Прим автора: ну вот  и все.на сегодня лимит исчерпан.) Понравились главы? Ждете продолжения??