За окном льёт дождь. Небо тёмное, тяжёлое, давящее. Тут и там тучи, больше напоминающие клубы чёрного дыма, разрываются на части ярко-белыми ветвистыми молниями. Следом грохочет гром, и Ацуши передёргивает плечами, смаргивает пелену сонливости с глаз. Он ненавидит такую погоду. Ненавидит и любит. Когда на улице стена дождя, приятно сидеть дома и наслаждаться шелестом воды в листве деревьев и по асфальту, но так уж вышло, что чаще всего Ацуши в такую погоду слоняется по городу, пробирается через тёмные закоулки Йокогамы, выполняя очередное задание. Кто бы знал, как он ненавидит мокнуть и чувствовать ледяную дрожь по телу в те моменты, когда хлёсткий ветер бьёт по мокрой коже, забирается под вымокшую одежду, пробирая холодом до самых костей. Но сейчас Ацуши тепло. Очень тепло. Невероятно тепло. Почти жарко. И пусть в его крошечной съёмной квартирке перебои с отоплением, пусть по полу гуляют сквозняки, пусть дует из-под щелей в кухонном окне, покрытом паутиной трещин в левом верхнем углу, Ацуши всё равно невероятно тепло и комфортно. Потому что там, за дребезжащим стеклом в старой потёртой раме, льёт холодный поток воды с небес и темно так, будто глаза выкололи, а в жилище Ацуши настольная лампа окрашивает серые стены золотистым сиянием. А ещё эфемерная золотая пыль покрывает кожу спящего на разворошенном футоне Акутагаву. Или лучше сказать, потерявшего сознания? Усмехнувшись, Ацуши проводит языком по острому клыку и бесшумно поднимается со своего места. Акутагава и в самом деле всё ещё не пришёл в себя. Неудивительно. Ацуши никогда не сдерживается в постели, и поэтому под конец их «вечеров для обмена информацией» детектив проваливается во тьму собственного сознания, абсолютно лишённый всяких сил и желания хвататься за неприятную для него реальность. Присев на корточки, Ацуши отводит с бледного лица спавшие на него боковые прядки волос и самыми кончиками пальцев проводит по стыку между плечом и шеей. На коже горит след от его зубов. Потянув одеяло вниз, Ацуши окидывает пристальным взглядом открывающееся нагое тело и довольно дёргает уголком губ, облизывает пересохшие губы. Акутагава напоминает ему куклу. Изящную, хрупкую фарфоровую куклу. Такой кукле место на полке. Такой кукле место в безопасности. Проведя ладонью по боку, погладив пальцами выступающие рёбра, Ацуши беззвучно выдыхает от удовольствия. Вся кожа Акутагавы украшена следами от его прикосновений. Ацуши каждый раз пытается быть ласковым и аккуратным, осторожным и нежным, но звериные повадки не так-то просто подавить. Поэтому кожа Акутагавы покрыта следами от его зубов. Поэтому возле его плеча горит метка от клыков, которая после превратится в долго заживающую гематому. Поэтому на ключицах и груди, на рёбрах и возле тазовых костей тут и там цветут бутоны засосов, что уже начали раскрашиваться пурпурным, тёмно-синим и чернильно-фиолетовым. Встав на колени, Ацуши вжимается носом над пупком на впалом животе и ведёт вверх по коже, собирая пряный аромат чужого тела, смешавший в себе естественный запах тёплой кожи, соль пота и горечь размазанной спермы. Поверх этого аромата Акутагаву саваном окутывает запах Ацуши, и от этого тигр внутри рычит довольно, перебирает лапами, хлещет хвостом по бокам. Да, ему это нравится. Им это нравится - то, что эта фарфоровая кукла, такая красивая, единственная в своём роде, уникальная, принадлежит Ацуши и только ему. Отстранившись, Ацуши вглядывается в лицо детектива и ведёт кончиками пальцев по его щеке. Закутать бы Акутагаву в алые шелка кимоно сестрицы Коё. Украсить бы его не по-мужски изящные тонкие лодыжки золотыми кандалами. Вложить бы в его руки с хрупкими запястьями глиняный чайник из набора для чайной церемонии. Акутагава стал бы прекрасным украшением любого дома любви Озаки, и Ацуши стал бы его частым и единственным клиентом. Он бы многое за это отдал. За то, чтобы только он видел Акутагаву. За то, чтобы цветущие следы его жадных клеймящих прикосновений никогда не исчезали с тонкой белой кожи, напоминающей порой рисовую бумагу. За то, чтобы не пришлось так много лгать и изворачиваться ради нескольких часов наедине. - Однажды он будет принадлежать тебе, - сказал ему как-то Дазай-сан и мягко потрепал по волосам. - Верь мне, Ацуши-кун. Я знаю толк в подарках, не так ли? Это правда. Ацуши верит своему наставнику, своему спасителю, своему боссу. Верит, потому что знает - Дазай-сан действительно знает толк в подарках, и дело вовсе не в том, что у него полно денег, и мужчина может купить всё что угодно. Нет, Дазай-сан умеет читать чужие души, мысли и всегда знает, что нужно тому или иному человеку. Он умеет радовать своих подчинённых, если находится в благодушном настроении и желает того от скуки. Он умеет выбирать подарки для Озаки-сан, а вот уж кто особенно придирчив и даже, Ацуши бы сказал, капризен. Он ведёт анонимную переписку с каким-то начинающим писателем и радует того вкладом денег в детский дом, основанный тем человеком для детей, пострадавших из-за стычек мафии и более мелкой шушеры теневого мира. Ацуши невольно стал свидетелем нескольких разговоров, не предназначенных для его ушей, и знает, что к этому безымянному человеку, отчего-то очень дорогому Дазаю-сану, ревнует Накахара-сан, заместитель, помощник и личный телохранитель босса. Но также Ацуши знает, что ревность эта в целом вызвана лишь вспыльчивым характером мужчины, потому что ему Дазай-сан сделал самый дорогой, даже бесценный в своём роде подарок - Дазай-сан подарил ему самого себя. Из-за всех этих «подарков» Ацуши в настоящем может любоваться Акутагавой и прикасаться к его обнажённой коже. Потому что Дазай-сан разрешил ему сливать этому человеку мелкие крупицы информации о Гин, хотя до этого приказ был убить того, кто заинтересуется девушкой. Ацуши очень рад, что приказ изменился. С той встречи в кафе под офисом ВДА тигр внутри него почувствовал своё, и Ацуши понял, что уже не отпустит этого человека. Почему Дазай-сан изменил своё решение, Ацуши не знает, но это и не его дело. Главное, что он смог воспользоваться ситуацией и сманипулировать Акутагавой, добившись того, чего возжелал едва не с первой же минуты знакомства - самого Акутагаву. Конечно, их не связывают никакие отношения, и уж точно не связывает любовь. Тигр признал этого человека своим, Ацуши тоже захотел его себе, и они просто взяли то, что посчитали своим по праву сильнейшего. Грубые законы природы, и Ацуши знает, что в человеческом обществе так не принято, но ему наплевать. Он - Белый Жнец Портовой мафии, и его не волнуют законы, тем более, людские. Акутагава же раз за разом ломает себя ради информации. Ацуши поначалу даже забавлялся, наблюдая за этим, ведь то, что он даёт Акутагаве, не несёт никакой особой ценности, но детектив и в самом деле хватается за любую мелочь, даже за что-то вроде «я видел Гин-сан сегодня, она разговаривала с одним из подчинённых и улыбалась». В настоящем же ему куда больше нравится разжигать костёр чужой ненависти, раз за разом подбрасывая туда новые поленья, подливая самое лучшее масло в огонь. Вероятно, Акутагава ожидал от их связи боли и унижения, насилия и травм. Ацуши собирает дрожь с его бёдер ладонями, пока покрывает подставленное горло ласковыми поцелуями, пока рисует языком узоры на хрупкой груди. Акутагава не то чтобы привлекателен телом - сказалось голодное детство. Он высокий и жилистый, и крепкий, и даже сильный, какие-никакие мышцы имеются, однако его плечи костлявые, ключицы торчат слишком сильно, рёбра и позвонки все пересчитать пальцем можно, а уж о тазовые кости, как и о скулы, порезаться можно. Ацуши хотел бы его сожрать. Проглотить целиком, обглодать эти торчащие кости и в самую последнюю очередь с хлюпаньем и чавканьем пожрать горячее сердце, которое он наверняка с лёгкостью вырвет из чужой груди, без труда пробив хрупкую костлявую грудную клетку. - Такой слабый, - шепчет Ацуши и поднимается с корточек, смотрит на беззащитное тело сверху вниз. - Такой сильный. Такой стойкий и такой ранимый. Ты комок противоречий, Рю-чан. Акутагава не отвечает ему. Акутагава его даже не слышит. Ацуши скользит голодным - всегда голодным - взглядом по молочным бёдрам со следами от собственной хватки, по следам засохшей смазки и спермы, по царапинам, которые Акутагава оставил на своей коже сам, пытаясь болью перебить удовольствие. Он всегда пытается это сделать, всегда пытается абстрагироваться от происходящего, от той цены, которую платит за информацию, но у него не выходит, потому что Ацуши зацеловывает его тело, вылизывает каждый сантиметр кожи, обласкивает губами и языком каждый позвонок, покрывает поцелуями хрупкую шею, которую так легко сломать, и длинные костлявые пальцы, что обычно скрыты тканью перчаток. У Акутагавы красивые руки, и Ацуши в самом деле хочет увидеть их в деле в процессе чайной церемонии. Его собственные руки совсем другие: кожа смуглее, пальцы не такие длинные, и ногти чёрного цвета, как и прорастающие из них длинные тигриные когти. Но именно эти руки заставляют тело Акутагавы дрожать от удовольствия. Именно эти руки раз за разом заставляют Акутагаву кончать без прикосновений к себе, от одной только стимуляции и собственнической хватки, и жадных прикосновений губ, и кусачих поцелуев, больше напоминающих борьбу и каждый раз отдающих привкусом железа. Потому что Ацуши заставляет Акутагаву стонать и скулить, умолять в своих руках. Потому что Акутагава ненавидит это, ненавидит предательство собственного тела, и каждый раз кусает свои губы в кровь. - Однажды я сведу тебя с ума, Рю-чан, - ласково, нежно шепчет Ацуши, вновь укрывая любовника одеялом по самые плечи, и глаза его светятся смешавшимся с аметистом золотом в полумраке комнаты. Бесшумно отступая в сторону кухни, Ацуши всё продолжает и продолжает смотреть на Акутагаву, а в памяти мокрые от слёз удовольствия ресницы, слипшиеся в острые чернильные треугольники, и первые багровые метки, растекающиеся по молочной коже, и ощущение чужого жара, и чужая дрожь, танцующая на кончиках пальцев. В ушах звенят чужие несдержанные хриплые стоны и задушенные всхлипы, и вскрики, от которых хочется выпустить когти и впиться клыками в податливую мягкую плоть. Эхо памяти вновь шепчет голосом Дазая-сана: «Однажды он будет принадлежать тебе». На мгновение перед глазами мелькает довольная улыбка Озаки-сан, любующейся резными деревянными заколками со скрытыми в них лезвиями, и как Накахара-сан закатывает глаза, когда Дазай-сан накидывает на его шею свой алый шарф, символизирующий власть, прежде чем зажать босса между собой и столом, поцеловать настойчиво, пробормотать что-то довольно, когда руки Дазая-сана обвиваются вокруг его шеи, и сам мужчина льнёт ближе. - Почему вы изменили своё решение? - лишь однажды негромко, почти робко спросил Ацуши, стараясь не обращать внимания на то, что пальцы Накахары-сана зарылись в каштановые кудри и массируют затылок босса, отчего тот буквально растекается в своём кресле. - Потому что ты мне нравишься, Ацуши-кун, - безмятежно улыбнулся Дазай-сан, явно страдающий от очередного приступа мигрени, но забывающий о ней напрочь из-за заботливой ненавязчивой ласки. - И я хочу, чтобы ты был счастлив. Счастлив ли Ацуши? Раньше он не смог бы ответить. Пусть мафия приютила его, не то чтобы Ацуши нравилось убивать в целом, и не то чтобы ему так уж нравился его новый дом. Ацуши боялся, до заледенения сердца в груди боялся смерти, а теневая сторона была пропитана дыханием Вечной, однако... Однако спустя время Ацуши смог подняться, возвыситься над своими страхами. Дазай-сан научил его быть стойким и смелым. Накахара-сан научил его быть сильным. Кёка-чан научила его быть верным и жертвенным, создавать связи с другими людьми. Порт подарил Ацуши жизнь, подарил новые эмоции, подарил смысл, и в его жизни наконец-то появилось что-то помимо ненависти и злобы, ярости, которая не утихла даже после того, как он разорвал директора приюта, этого бездушного садиста, на куски, омыв руки его грязной кровью. - А теперь в моей жизни есть ты, Рю-чан, - беззвучно шепчет Ацуши, глядя на усталое бледное лицо, на синяки от недосыпа под глазами и на искусанные в порыве страсти губы. Развернувшись на пятках, Ацуши возвращается на кухню, покидая тесную комнатушку, воздух в которой до сих пор густой и вязкий, душный, пропахший тяжёлым горчащим на кончике языка запахом секса. Ацуши вдыхает его поглубже в лёгкие, облизывает обветренные губы и наливает себе кофе. Кубик сахара падает в чёрную глянцевую гладь, напоминающую жидкий чёрный шёлк, и тает в ней. Сев за стол, Ацуши какое-то время мерно помешивает кофе чайной ложкой, постукивая ею о покатые края чашки, а после задумывается о том, что эта чёрная гладь также похожа на жидкую концентрированную ненависть Акутагавы к нему. От этого мурашки бегут по коже и губы растягиваются в маниакальной улыбке. Ацуши кидает в кофе ещё один кубик сахара. И ещё один. И ещё. И ещё... Шесть кубиков сахара. Семь. Восемь. Ацуши размешивает их и выпивает кофе залпом. Горячая жидкость, почти кипяток, обжигает язык и нёбо, нежную изнанку щёк. Горло и желудок горят огнём, будто Ацуши глотнул калёного железа. На губах всё ещё блуждает улыбка. Глаза загораются маниакальным огнём. Отросшие чёрные когти скребут по бокам кружки. Приторно, приторно, приторно сладко. Ацуши не останавливается, жадно пьёт, не обращая внимания на боль, пока не проглатывает всё до последней капли. Не помогает. Акутагава - его кожа, его кровь, его пот, его сперма, его слёзы - всё ещё невыносимо приторно сладкий на его языке.

|End|