— «Жила-была на свете принцесса. Звали её Лисе-Лотта. Волосы у неё были светлые, кудрявые, глаза голубые, почти как у всех принцесс. А ещё была у неё целая комната игрушек. Чего там только не было: и чудесная маленькая мебель, и игрушечные кухонные плиты с настоящими маленькими кастрюльками и кофейниками. Но принцесса не желала играть в куклы», — Джухён перелистнула страницу книги.

Мирную тишину в тёмной комнате никто не смел нарушить и лишь голос Джухён, спокойный и уверенный, раздавался в помещении. Он своей твёрдостью, подобной стали, разрезал омертвевшие сердца куколок, они для самой хозяйки огромного особняка самые настоящие и живые. Заменители всего грязного окружения ледяной королевы. Самые верные и без капли фальши, что она находила в жалких людишках на аукционе, возомнивших себя повелителями бескрайнего мира. И как иронично было для неё, что иметь при себе фарфоровое искусство считалось чем-то величайшим среди них. От бездушной вещицы ведь невозможно стать кем-то, у кого весь мир уложится на двух ладонях, начнёт ластиться под ногами, каждый шаг возносить до господства.

Шторы были плотно закрыты, что ни один луч солнечного света не смел попасть в тёмную комнату. Лишь свечи освещали её бледное личико и едва видные размашистые буквы на книге с желтоватой бумагой. Кресло, в котором восседала Бэ Джухён, было сливового оттенка с серебряными вставками и изогнутыми подлокотниками, и располагалось оно в самом центре комнаты. А игривый взгляд самой повелительницы собственного мира дожидался той самой строчки, где грустный, очернённый конец коснётся сердец её неживых созданий. Потому та продолжила читать вслух сказку:

— «Её мама-королева всякий раз огорчалась, когда видела, как Лисе-Лотта сидит невесёлая в своей красивой комнате с игрушками и всё о чём-то думает да думает.

— Лисе-Лотта, почему ты не хочешь в куклы играть?

— Это так скучно, — отвечала Лисе-Лотта.

— Может, тебе купить новую куклу? — спрашивала королева.

— Нет, нет, — отвечала Лисе-Лотта, — я вовсе не люблю кукол.

И тогда королева стала думать, что Лисе-Лотта захворала, и послала за собственным доктором принцессы, который тут же явился и дал новое лекарство. Теперь-то уж она приободрится, повеселеет и начнёт играть в куклы, — решил доктор.

Но не тут-то было. Лисе-Лотта, правда, попыталась успокоить свою маму-королеву. Сотни миленьких кукольных платьиц висели на маленьких-премаленьких вешалках, оставалось только выбирать. Она взяла куклу в голубом платьице и надела вместо него красное. Но тут же, едва успев переодеть куклу и взглянуть на неё, сказала:

— Ты такая же противная, как и была».

На периферии сознания Джухён что-то сломалось с треском, и она уже вскинула глаза, полные ужаса, на свои длинные пальцы, небольшие ранки, пришедшие с тяжёлой работой при создании грациозных существ. Бэ уронила книжку с ветхим переплётом на пол. Судорожно привстала её фигура, облачённая в тёмное одеяние, с мягкой мебели и потянулась к фарфоровым драгоценностям. Она оглаживала подушечками их гладкие лица, шёлковые волосы и бархатные платьица, проверяя, всё ли в порядке с куколками. Выхватывая каждую из деревянной полки, она боялась увидеть на их хрупких тельцах трещины, заботясь о том, чтобы те вовсе не раскололись на острые частицы. Но постепенно самые болезненные воспоминания подбирались к её оледеневшему сердцу, разламывая его на мелкие осколки. И мгновения, когда чёрные бабочки зародились в её сгнившей душе, вновь вернулись воспоминаниями.

Сквозные раны внутри неё не затягивались, становясь ещё больше.

Прижимая холодных куколок к своей груди, она стеклянным взглядом уставилась на своё отражение в серебряном зеркале, видя в нём проплывающие воспоминания своего омрачённого детства. Совсем ещё малышкой играла с такими же куклами, только сделанными руками лучших мастеров других стран, заплетала в их волосы цветочные стебли, украшая тем самым вид прелестных созданий. Родителей в тот день не было дома, по капризу младшей уехали к знаменитому портному, только бы тот сшил прекрасное платьице для Джухён. Потому та осталась вместе со старшей сестрой в большом особняке.

Бэ Джимин скептическим взглядом смотрела на то, как Джухён подбегала к ней, просила вместе провести время за интересной игрой чаепития в компании плюшевых медвежат и фарфоровых ангелов. Всего на три года старше своей сестрёнки, только любовь к ней никогда не испытывала, наоборот, распаляла в себе пламя ненависти всё больше. Родители души не чаяли, а злоба тянула за собой Джимин своими когтистыми ручонками, словно затягивая во впадины, как сирена. Зависть обжигала. Джимин желала такого же внимания от старших к себе, того, что они уделяли, ей было слишком мало.

Оставить Джухён в этот вечер с ней было роковой ошибкой.

— Онни, давай вместе поиграем? — промолвила Джухён, обнимая своими ручками милую куколку, что своим стеклянным взглядом смотрела на старшую. Как же ненавистны ей её куклы, зачаровывающие разбить фарфор о ледяной пол, о скалы, чьей остротой желалось пронизать тело маленькой девочки. А она смотрела с бесконечной любовью на сестру, считала своим самым родным человеком. Той, без которой жизнь уже будет не солнечной летней порой.

Как же глубоко Джухён ошибалась.

— Прекрати, — из-под полуопущенных век, сверху вниз смотрела на неё Джимин, сжимая руки в кулаки, чтобы в них все свои чернильные эмоции собрать, наделить небывалой силой, которые враждебными чувствами будут накаляться. — Мне неинтересно играть с тобой, глупая, — оскал промелькнул на пунцовых устах, стоило увидеть в глазах внезапную печаль. Накатила на младшую большим потоком после губительных речей старшей. Как ядом, прошлась по крови, вытравливала ту искренность, с которой к ней всегда подбегала Джухён.

— О чём ты говоришь, онни? — искренне не понимала она, сильнее вжимаясь ручками в куклу, словно ища в ней своё спасение, ту поддержку, что не даст стремительно ринуться вниз к разочарованию. Разбитым осколкам той светлой призмы, сквозь которую она смотрела на мир.

— Что услышала, Джухён, — желчью выплюнула из губ, из глубин самой души, которая с самого рождения желала убить ребёнка, избавить мир от младшей сестрёнки. За то, что любил больше, чем Джимин. — Ты мне противна.

— Я что-то сделала не так? — слёзы выступили на глазах малышки, она не понимала, почему отношение сестры к ней так резко поменялось. При родителях та её постоянно обнимала, по пушистым локонам проводила пальцами и щёки, зацелованные солнцем, сама же целовала. Как же переменчива оказалась старшая, стоило родителям покинуть дом. — Ты скажи, я обязательно исправлю свою ошибку.

— Ты родилась — в этом твоя ошибка, — произнесла, а вместе с этим сильнее вдавила кинжалы своей злобы в сердце ребёнка, которое теперь окровавленным лежало у её ног. Желалось больнее сделать, надавить сильнее, чтобы одни ошмётки её души и тела остались. Не пожалеет, пойдёт на столь ужасный поступок, а перед родителями состроит лживое личико, говоря, что несчастный случай. И Джимин поверят. Ведь Джухён не сможет разговаривать больше, малышка будет погребена под землёй.

— Так значит... — сорвался плач, разочарование в самой себе захлестнуло. Значит, ужасна, если дорогой человек не любит. Значит, омерзительна, раз отворачивается самый родной. — Ты меня никогда не любила? — слёзы сверкали при свете большой люстры, усыпанной алмазными камушками. Они находились возле каменной лестницы, ведущей к первому этажу, и Джимин на неё со зловещими огнями в глазах смотрела. Придумала, как превратить в реальность свои мысли, то, чем так грезила все эти восемь лет, что наблюдала за сестрёнкой.

Она вдруг подошла к фарфоровым куколкам, которых Джухён усадила на мягком ковре. До того, как узнала правду неприязни сестры. Как разорвали голыми руками её внутренности, искореняя всякую светлость во взгляде маленького дитя. Джимин взяла одну из них и выбросила к лестнице, оставляя на её ступеньках и полу осколки прелестных созданий. Вопль сорвался с губ Джухён, в груди невероятно болело за своё сокровище, словно причинили вред ей самой.

— Что ты делаешь? — закричала она, подбегая к сестре, в то время как она опрокинула большую часть её кукол, украшая всю лестницу и пол их раздробленными частями. Глаза созданий, словно живые, смотрели с болью на Джухён, которая не могла скрыть рыданий, всё не понимала, зачем старшей нужно было рушить настолько ценное для неё. Её милых кукол, в которых она находила своё утешение. Она подошла к старшей, стараясь остановить от таких жестоких действий, а затем взор с ужасом округлился. Ведь Джимин столкнула её тело вниз со всей силой. И никакого раскаяния в её тёмных, как ночь, глазах. Чудовище потопило в себе доброту девочки.

Осколки фарфоровых кукол воткнулись в плоть, лужи крови стекали рубинами к полу, и в том вечере хранились вся боль и разрушение Бэ Джухён.

Родители правды не узнали, в тот же день погибли на дорогах, оказавшись сбитыми в ледяное море, Джимин навсегда осталась безнаказанной. Поступок был унесён её тайной, о которой Джухён боялась говорить. Страх воспоминаний всё ещё сковывал хрупкое тельце, и по сей день падала в те моменты, как в пропасть, в которой потонуть и не выбраться.

— Прекрати, — судорожно прошептала она, подушечками пальцев оглаживая щеки фарфоровой куклы, на которую упала её слеза горячей каплей, — прекрати, Бэ Джухён.

Неожиданно её взгляд метнулся к небольшому чемоданчику, что был оставлен господином Пак Чанёлем, и Джухён унеслась в то мгновение, когда он пребывал в мрачном особняке ледяной королевы. Слуги шептались со страшными вздохами, подносили ладошки ко рту, только бы никто не заметил, что они щебетали о том, что госпожа Бэ завела его в ту самую комнату.

В ту, где она читала сказки своим милым созданиям.

Чанёль не моргал, не отвлекался, полностью сосредоточившись на девушке, холодной принцессе этого туманного замка. Его поражали фарфоровые куклы на полках, смотрящие прямо в душу, выискивающие в ней что-то своё, будто настоящие маленькие девочки, решившие всегда жить возле своей хозяйки. Но мужчина не подавал любопытного взгляда, держался спокойно и стойко, дожидаясь дальнейших действий и слов от Бэ.

— Присаживайтесь, — сказала она ему, указывая на кресло напротив неё. — Думаю, мой секретарь уже рассказал вам всё.

Она рассматривала Чанёля из-под своих пушистых ресниц, оглаживала взглядом его точёные скулы, губы, приятные черты лица, волосы пепельного оттенка и глаза, чарующие и затягивающие в себя, как чёрные космические дыры. В то время как и сам Пак не мог отвести взора от чародейной хозяйки. В груди сердце билось чаще, в голове сбивались мысли, они все были разрушены тем, как изящно тени оглаживали её стройную фигуру при слабом свете, размеренным бархатным голосом. Она колдунья, сирена, заманивающая в свои сети восхищения. Никак иначе. Чанёль и не смог бы подобрать других слов, чтобы как-то описать тот волшебный облик девушки, который представал перед ним.

— Да, — ответил он, расположил рядом возле своих ног чемодан с инструментами, — я бы сначала хотел провести небольшую консультацию, прежде чем мы начнём делать вашу татуировку.

Джухён кивнула.

— Вы выбрали эскиз?

— Нет, — она отрицательно покачала головой, положила руки на подлокотники и продолжала своим уверенным, грациозным взглядом смотреть на мужчину. Незнакомцев не любила, всегда держалась перед ними стойко, словно выгравировала в своём стане необыкновенную силу перед теми, кто так часто вдавливал своими губительными речами в её собственную бездну. — Думала, вы подскажете что-то интересное.

Чанёль опустил подбородок вниз, сомкнул губы в тонкую полоску и предложил:

— Что насчёт цветов? Я смотрел те фотографии ваших шрамов, которые вы отправили. Думаю, они смогут помочь перекрыть всё.

— Нет, — она облизнула свои алые губы кончиком языка, глаза загорелись от пришедшей в голову идеи, что тут же отмела предложенный мужчиной вариант. Он для ледяной королевы был слишком банален, Джухён от всех всегда отличалась. — Мне кажется, красивее будут выглядеть глазки моих фарфоровых кукол, — она устремила свой взгляд к полкам с крохотными произведениями своего искусства, уголки уст потянулись вверх, а у Пака зрачки расширились.

Совсем не ожидал такого.

— Попробуете изобразить такие же? — спросила она, расправляя на своём чёрном платье невидимые складки.

— Да, — тут же кивнул мужчина, — будет интересный опыт, — он слегка улыбнулся от мысли о том, что впервые будет рисовать на теле нечто необыкновенное, совсем иное от всего, что так часто просили его клиенты. Раздумья о том, что эта первая уникальность будет с Бэ Джухён, творили внутри него стайку бабочек, совсем не очернённых, коих он так привык ощущать.

Он в мрачном особняке нашёл свой свет.

Свою драгоценную куклу.

— Могу ли я рассмотреть ваши шрамы? Нужно посмотреть на состояние кожи, — голос немного отдавался хрипотцой от выкуренных сигарет перед посещением этого места, он спросил это, не смея вставать со своего места без её согласия. Имел уважение к хозяйке дома, что многие люди называли проклятым. Она в нём чуть не погибла, смерть вместо маленькой девочки вгрызлась своими острыми клыками в родителей, забрав их в свой загробный мир. Об этом писали новостные порталы. Имя Бэ Айрин на всю столицу гремело, о её величественном таланте многие знали, как и пережитой судьбе. И сам Чанёль прочёл несколько статей, прежде чем приехать сюда. Всегда был любопытен, не мог скрыть этого в себе.

Потому и в своём юном возрасте втянулся в грязный бизнес, продавая наркотики в ночных клубах за бешеные суммы, познакомился с тем, кто всем этим заправлял. Нашёл в мужчине своего друга, вечного учителя, только всё оказалось обманом. Его вокруг пальца обвели, забрали деньги, убили родителей и оставили ни с чем. Чанёлю пришлось поднимать себя, выползать из той боли, в которую был похоронен, точно в глубокую яму. С воплем на устах заковывать себя в титановую защиту, только бы никто из внешнего мира не пробил его внутренний, всё самое хрупкое, что еле дышало в сердце. Чернильные рисунки стали его утешением, вторя тем куклам, что для Джухён всегда были островом спасения.

— Можете, — кивнула Бэ, тут же отворачиваясь и расстёгивая замок на платье, чтобы открыть вид на свою спину. Место хранило на себе шрамы тех осколков кукол, что воткнулись в кожу в самом детстве. Бесконечно кричали о прошлом, не переставали вопить, когда девушка замечала собственное отражение в зеркале. Слёзы на глазах блестели, рёбра крошились от внезапно окативших воспоминаний, что для неё всякий раз были леденящей водой.

У Чанёля спёрло дыхание, сосуды стянулись в теле от заживших порезов на Джухён, которые на лопатках вторили крыльям, что безжалостно оторвали. В груди щемило чувство, представления о том, какой ужас могла пережить маленькая девочка, раз тело было настолько опороченным.

— Чудовищны, да? — спросила она, склонив голову. Никакой печали в её словах, на губах тянулась лишь лживая улыбка, что всегда была маской. Ей нужно притворяться, иначе совсем распадётся на мелкие атомы, умоет своё тело слезами. — Многие бы так сказали.

— Они не чудовищны, — он покачал головой, — мне просто... жаль, что с вами такое приключилось, — он сглотнул ком, а затем осторожно спросил: — Могу узнать, как?

— Можете, — кивнула, никогда не скрывала. — Старшая сестра — Джимин, как оказалось, никогда не питала ко мне настоящей любви, не считала частью своей семьи, в то время как я всегда глупо тянулась к ней. Она разбила куклы, толкнула меня к ним. Я скатилась по лестнице и вот-вот должна была умереть, но мой секретарь нашёл меня. Всё списали на несчастный случай, — хмыкнула Бэ. В мёртвой пустыне, раскинувшейся песчинками в её взгляде, нет ни единого живого раскрывающегося бутона надежды в своё освобождение. Она навсегда будет стиснута в этих цепях прошлого, с якорем на ногах тонуть к своему дну. Из него не выбраться. Только захлебнуться в страданиях, обжигать лицо горячими слезами и чахнуть. Человек, потерявший веру в эту жизнь, не сможет выбраться на сушу, вдохнуть лёгкими воздух. Навсегда останется в самой глубине уже без желания выживать, розовых призм, сквозь которые можно с лёгкостью смотреть на весь мир.

Джухён навсегда закована в своём особняке.

— Это ужасно... — прошептал Чанёль, осторожно коснулся её предплечья и сжал, стараясь в этом действии выразить всё своё сочувствие, только не оно нужно было девушке. Жалость в глотке застряла. Драла горло, подобно шипам роз, её бы выхаркнуть, как и все свои органы. В ледяной королеве не осталось пламени, она уже не горела каждый день проживать, в любовь никогда не верила, очаровываться уже было нечем. Вся вселенная для неё была туманным водоворотом, ураганом, сметающим всё самое сверкающее в ней. Одна привязанность к своим прелестным куклам осталась. — Мне так жаль, что с вами такое приключилось.

— Достаточно, — бесцветно, совсем холодно произнесла она, не желая слышать от мужчины то, что каждый в обществе лепетал, падая к её ногам, пресмыкаясь и вылизывая обувь, только бы добиться расположения девушки. От таких людей мерзко, они никогда не доберутся до сердца Бэ, заточенного в рёбрах, как и она в особняке.

Из него не выбраться никогда. И она сама выбрала его болезненные стены, давящие на череп отголосками детства, антикварную мебель, роскошь, блистающую на каждом углу. Ведь всё напоминало о родителях, перед которыми безгранично была виновата. Если бы не вела себя так отвратительно в тот день, они бы не покинули дом, не покинули её жизнь. Никогда бы не столкнулись с тем ужасом, которого люди страшатся. И сама Джухён никогда бы не узнала о неприязни старшей сестры, не разрушила себя её гневом.

Если бы... только сама юная госпожа понимала, что судьбу не изменить этим «если». Ход останется таким же, небеса сами поставили ей «шах».

Чанёль прокашлялся, в мыслях понимая, что это было лишнее. Он не должен был переступать их границы, это было неправильно с его стороны, за что он тут же извинился перед девушкой, и, взяв чемодан, приступил к работе. Раскрыл содержимое, вынимая нужные инструменты и материалы, сразу же надевая на лицо маску. Работать в ином месте, не таком удобном, как его салон, всё же было не слишком комфортно, но Паку не привыкать. Множество клиентов из отдалённых провинций или вовсе других стран просили его приехать, выплачивая за это немалые суммы. Так и секретарь Бэ Айрин пообещал приличное денежное вознаграждение, только бы хозяйка дома ощущала себя спокойно в своей привычной обстановке. Джухён не всегда нравилось выбираться в другие места, более того, она сразу же тянулась обратно к особняку, не имея желания больше находиться среди шумных городских улиц и гнилых людей.

— Вы ведь не против фрихенда? — спросил он, подчёркивая анатомию тела ещё раз, а после ручкой нанося границы будущих рисунков, размер. Чанёль прорисовывал более детально глаза фарфоровых кукол, чтобы не возникло никаких проблем, и выделял уже другой пастой фоновые детали, тени, прорабатывая контраст. Композиция была видна, что ему уже нравилось. — Мы заранее не обговаривали ваш эскиз, да и мне больше нравится этот стиль свободной руки. Можете не переживать, выйдет красиво. Раздробим ваши татуировки в несколько сеансов.

— Хорошо, — проговорила она. — Вам удобно в этом кресле и с таким небольшим журнальным столиком? Если нужно будет, попрошу прислугу обустроить для вас место лучше.

— Не переживайте обо мне, тем более моё кресло не так далеко от вашего и, если устану стоять, смогу подвинуть его, — он слегка улыбнулся, выражая этим свою доброжелательность. — Вам лучше будет опустить платье ниже, чтобы не испачкать. Мы будем задевать кости, потому может быть больно. Сегодня нанесём только контур.

— Хорошо, — произнесла Бэ, золотистый свет ламп блуждал по её груди и оголённым участкам тела, в то время как Чанёль светлыми теневыми пигментами прошёлся по контурам, которые сделал чёрной ручкой, закрепляя свои рисунки, не погружая иглу глубоко.

Джухён терпела начинающуюся боль, не позволяя себе судорожно втянуть воздух полными губами, ощущала, как длинные пальцы мужчины, облачённые в чёрные перчатки, касались лопаток, мест, где больше всего было шрамов. Мужчина влажной салфеткой протёрт тело после того, как прорисовал машинкой основные элементы, стёр светлую краску, давая себе вид на выделяющийся рисунок. Почти холодная ткань остужала вспыхнувшую кожу, давая девушке в какой-то момент почувствовать облегчение. Но процесс всей работы только начался, потому в этот момент ей предстояло пронести мириады физической боли, нанесённой аппаратом.

Разговаривать не хотелось. Потому Джухён осторожно взяла книжку с ветхим переплётом, сдавливая её иногда с силой, когда Чанёль вновь принялся за машину, ещё раз осматривая барьерную защиту на аппарате. Игла уже входила глубже, окрашивая все линии в более тёмные оттенки, разбавленные синеватой краской, ведь именно такие стеклянные глаза были у многих фарфоровых куколок Бэ.

— Могу я узнать, где тогда ваша сестра? — спросил Чанёль, смея разрушить их молчание и тем самым оторвать Джухён от чтения рассказов Ханса Кристиана Андерсена. Она нахмурила брови, чувствуя неприятность от излишнего внимания к себе. Джухён была не тем человеком, который любил купаться в нём, уже не та маленькая девочка, любящая все взгляды на себе. Девушка любила уединение, свой мир, в котором старалась довольствоваться каждой минутой и стараться не погрязать в прошлом. Господин Пак прямо сейчас потрошил её, даже не подозревая о том, что своими вопросами наносит сильнейшие удары по её изодранному в клочья сердцу.

— Покинула страну. Её тут больше ничего не держит, — тихо произнесла она, не поднимая своих глаз и фокусируя на своих пальцах, украшенных серебряными кольцами и маленькими бриллиантовыми камушками.

— Возможно, вы ошибаетесь и она раскаивается, — промолвил Чанёль, работая машинкой и набивая контур глазок. Волнение медленно покидало тело Джухён, но она всё равно порой шипела от накатывающей боли. — Просто... не может сказать вам об этом. Людям порой очень тяжело извиниться, — вспомнил о себе в юном возрасте, когда не мог рассказать отцу, чем занимался, как добывал настолько крупные суммы, хотя являлся всего лишь студентом. Извиняться за своё поведение будет до последнего вздоха, себе никогда не простит смерть родителей.

— Нет, господин Пак Чанёль, — отрицательно помотала головой Бэ Джухён, в груди бурлил океан, волны накатившей злости, которые подавить в себе она была не в силах. Как он мог делать выводы, не зная всей истории в более ярких красках, не видя того ужаса, что приключился с ней, не ощущая кожей все те осколки, что воткнулись в неё. Он не ведал о её прошлом, потому не имел за собой право разбрасываться такими словами. — Люди никогда не меняются. Нельзя слепо верить в сказки, реальность всегда мрачна. Человека не перестроишь, его не изменить — в этом истина.

— Но... — хотел было возразить мужчина, только его тут же перебили:

— Прошу вас прекратить, господин Чанёль. Не стоит лезть не в своё дело, — она ноготками сильнее вцепилась в свои ладони, срывая на коже все свои эмоции, книгу отложила, больше не имея к ней никакого интереса. Оловянный солдатик, которым именовала сама судьба Чанёля, решивший спасти Бэ Джухён, расплавился под её словами, уже не был таким стойким и прекрасным, каким заходил в мрачный особняк. Его очарованность девушкой склонила голову, вторя увядшему бутону алой розы, сирена обнажила свою сущность, давая понять, как глуп был он. Не стоило задавать вопросов, внезапно испортивших между ними обстановку, создавать напряжение. Паку на несколько секунд даже показалось, что фарфоровые куклы на полках устремили на него свои прожигающие взгляды, точно стражники своей хозяйки, решили навести на него потоки мурашек.

И сам мужчина понял, что никогда бы не смог стать для неё фарфоровой куклой, приносящей утешение.

Прошло ещё некоторое время мерного жужжания машинки, а затем наступила почти звенящая тишина, разбавленная голосами прислуги за дверью.

— Контур уже есть, — вытирая остатки краски салфеткой, произнёс чуть осипшим после молчания голосом Чанёль и прочистил горло, запаковывая машинку в свой чемоданчик. Он нанёс на место татуировок мягкую очищающую пену, тщательно растирая, чтобы смыть с кожи всё лишнее. А затем подушечки грубых шершавых пальцев мужчины размазали на спине антибактериальный крем. — Сейчас я дам вам брошюру по уходу. Через несколько дней приеду и продолжим набивать.

— Хорошо, — прошептала она и не взглянула в его сторону, не удостоила своим взглядом сказочной красоты, обликом лесной нимфы, ведь Чанёль не утратил в ней своё восхищение, не знал, как мог бы назвать ещё её дивную, но холодную, точно льды, красоту. — Попросите секретаря оплатить полную сумму. И отвезти вас домой.

— Я оставлю свой чемодан здесь. Нет необходимости таскать его, когда мы будем часто видеться, — проговорил он, сложив в него свои вещи и оставляя возле кресла, на которое так и не присел за всё время. — Доброго дня, госпожа Бэ Джухён, — и покинул комнату, не услышав тихое:

— Доброго дня, господин Пак Чанёль.

Ледяная королева, что царствовала в ночи его сердца, навсегда останется в нём чарующей сказкой.

Конец