Правда не в том, что люди говорят, а в том, о чем они молчат. Правда — величайшее сокровище, которое прячут от других, а порой и от себя, а потому люди молчат о самых важных вещах. Удивительным образом, Майне и Зоммер говорили о многом, а молчали об одном. И с этой странностью следовало разобраться без промедлений.

Мальчик выдавил из себя «метаморфис» и уступил место мне, полагая, что нам понадобится магия. Уступил неохотно — не понравилось ему, видишь ли, как я разделался с христианским жрецом. Теперь следит за каждым шагом и чуть что — дергает поводок. Но, задери меня тролль, если я дам ему испортить эту ночь.

Дверь открывается, пропуская в темную спальню дрожащий огонек свечи. Женский силуэт замирает в проеме двери. Похоже, вид мужчины, без стеснения развалившегося на кровати в верхней одежде, никого здесь не смущает. Она делает шаг вперёд и предусмотрительно запирает дверь на засов.

— Доброй ночи, Маргерит-Гислен де Лагиш. Извини, не знаю твоё настоящее имя. Но что-то мне подсказывает, что Маргерит не первое воплощение. Дочери и внучки, да?

— Чаще дочери, — хладнокровно отвечает она. — Время несправедливо к нам, отбирая красоту, дарованную Создателем. Морщины и седина приходят так рано... Попробуй, до внучек дотерпи.

— С Лагишами ты связана через дочь, сбежавшую с конюхом. Ты же фамильный призрак?

— Так удобнее. Будучи Маргерит, я не отвернулась от заблудшей дочери. Дала зятю денег на ремесло или торговлю. Но жили они небогато. Я помогала им средствами, а одну из внучек взяла на воспитание в бегинат. По счастью, Переход состоялся до того, как в Брюгге началась оспа. Девушка благополучно вернулась к родителям в Дижон с приличным приданым и вскорости удачно вышла замуж за богатого купца Ламбера.

Она ставит подсвечник на стол рядом с серебряным зеркальцем и письменным прибором. Пламя бросает отсвет на пупырчатый графин вина и два пузатых бокала ему под стать.

— Ждешь кого-то?

Ведьма разворачивает к кровати легкое колченогое кресло с вышитыми бархатными подушками и опускается в него. Она совершенно спокойна и разглядывает меня без малейшего стеснения, как некую диковинку. Для меня она выглядит комедианткой на подмостках в обрамлении тяжелых бархатных складок полога.

— Никогда не знаешь, кто заскочит...

Она не спрашивает о судьбе своих сообщников. Впрочем, мой визит говорит сам за себя.

— Не беспокойся, никто не нарушит наше уединение. Я стер гальдрастав, — киваю на гобелен со Святой Маргаритой и драконом, удачно вписавшийся между деревянных панелей напротив кровати. — Вижу, ты его перевесила. Любопытства ради, это ведь наследие Маргерит? Часть приданого?

Эдит Фогель — хоть можно ли ее так называть? — многозначительно улыбается. Приходится признать, что она недурна собой. Распущенные тёмно-русые волосы, насмешливые глаза, мягкие движения... Зло любит рядиться в очаровательные оболочки.

— Ты так проницателен, — в голосе ее слышна ирония. — Кстати, спасибо, что обувь снял...

— Одно дело вторгнуться в спальню дамы без приглашения, и совсем другое — испортить ее ковры и постель.

— Галантно. Чем обязана?

— Решил занести тебе это, — вынимаю из-за пазухи тонкое покрывало с вышитыми веточками и листьями. — Извини, что так выглядит, я его немного затаскал, но хоть не порвал. Можно постирать.

Лицо ее остается невозмутимым, разве что губы растягиваются в саркастичной улыбке, да жилка на лбу пульсирует.

— И что с того? Кто-то может подтвердить, что это моя вещь? А если и моя, то что это доказывает? Разве оно найдено на месте преступления?

— Ты, Маргерит, — можно я буду так тебя называть, пока имя не угадаю? — отлично знаешь, откуда оно у меня. А принес я его... да мне-то оно зачем? Хранить как память? Я не собираюсь тебя ни в чем обвинять.

— Так ты проник сюда ночью, как вор, по другой причине. Шантаж?

— Шантаж? Не обижай меня подобными предположениями. Я здесь ради душевного разговора. Не так часто удается встретить женщину, которая меняет тела, как иные платья. И каждый раз Йоль, двенадцать детишек и девушка...

— Да кто их считает, этих детей?

— Твоих тоже?

— Это справедливо. Я приношу в жертву тела чужих детей и души своих. Какая жертва выше?

— Двенадцать детей. И никто ни разу не хватился?

— Всегда предпочитала большие торговые города, где потеря десятка-другого детей ничего не значит. Чаще всего родители продавали мне их, лишь бы с рук сбыть. Сложнее всего найти детей, рожденных в Йоль. Не всех вносят в приходские книги, да и кто покажет приходскую книгу случайной женщине? Но все свои жизни я помогала при родах, занималась благотворительностью и опекала сирот.

— Не велика ли цена благотворительности?

— Всему есть цена. Тебе ли не знать, мессир?

— Прошлый Йоль в дубильне... Тебе кто-нибудь помогал? Зоммер? Майне? Курцман?

— Только моя дочь Эдит... Убедила ее, что жертвоприношение излечит меня от болезни. Она не знала, какая участь ее ждет. Впрочем, невинной жертвой ее трудно назвать. Дети должны были умереть от моей руки, но монахов отравила она. Мы затащили их тела в болото... Это опасно, там есть места, которые не замерзают зимой или схватываются тонким льдом. Но в чан с известью взрослые мужчины не влезли бы, а разрубить их тела нам было не под силу. Истерика у Эдит началась, когда я стала сворачивать сироткам шеи. Пришлось ее усыпить и пробудить перед самим Переходом. Замерзнуть в дубильне мне не хотелось. Она пыталась сбежать, но не успела. Мне повезло старое тело умерло не сразу, я довела его до саней, так мы и вернулись домой. После все заметили, что маменька стала плоха, а через день отошла, зачем-то ухватившись за ключ от усыпальницы Фогелей. Это так напугало Магдалену, что она стала ко мне присматриваться. Вообразила, что я бесноватая, и попросила помощи у отца Зоммера, который и присоветовал ей Курцмана. Прибрать обоих к рукам не составило труда. Зато Магдалена свято уверовала, что экзорцизм помогает. Отчаянно пыталась скрыть все от муженька и дяди... Как будто мужчины воспринимают женские дела всерьез.

— Гертруда Фогель ведь не совсем умерла.

— Этому у меня нет объяснений. Может, из-за Эдит что-то пошло не так... С другой стороны, меня еще никогда не хоронили таким способом. Возможно, мои мертвые тела и по сей день ворочаются в гробах, да из-под земли им не выбраться. Я пыталась угомонить покойницу, но месяц-два и она поднималась. Приходилось повторять.

— Почему ты спрятала Книгу в склепе? Почему бы не держать такую ценную вещь при себе?

— Не хотелось ненароком оказаться на костре. Книга влияет на людей самым роковым образом — хочешь постоянно практиковать. И раз за разом магия уничтожает тебя, если ты простой смертный, лишенный врожденного магического дара. И в то же время, Книгу должны использовать, от этого множится и ее сила, и сила истинного владельца.

— А истинный владелец это ты. Хитро, милая, — ухмыляюсь, — У тебя-то сила есть, хоть и небольшая. Зря ты пытаешься пробудить тот гальдрастав, что нарисован под кроватью... Я там уже много чего своего нарисовал. И под ковром тоже. Никто не войдет в эту комнату и не выйдет из нее без моего позволения.

— Ты — маг...— кивает она с таким видом, будто я подтвердил ее давнюю догадку.

— Мы сейчас не обо мне говорим.

— Правда? Жаль.

— Майне начертил гальдрастав в танцевальном доме еще в прошлом году.

Эдит-Маргерит пожимает плечами.

— Нашел его на картинке в часослове и пытался разгадать. Кстати, подал мне идею.

— Ты велела заложить подвал в танцевальном доме. Идеальное место, чтобы прятать детей.

— В тот раз не пригодилось, зато потом могло...

— Часослов — это способ привести Книге очередного раба? Так ты втянула в дело Фрица?

— Сам втянулся. Он увлекался наследием Лагишей. У них с Эдит была взаимная склонность. Но Майне готовили Фрица к духовной стезе, а Фогелям в зятья больше подходил практичный и приземленный Андреас.

— Люди, — ворчу, — Надо же все усложнить и запутать. Ты внушила Зоммеру идею с переселением душ?

— Отчасти. Фриц не стал рабом Книги. Им уже был Зоммер. Бедный отец Бенедикт был влюблен в меня еще в прошлом теле. Он скрывал это, но женщины знают такие вещи. А это тело так похоже на мое прежнее... Увлечь его не стоило ни малейшего труда. 

— Ты рассказала ему правду о себе?

— Зачем? Никто из них не знал правду. Только ее части. Они и так делали то, что мне было нужно. Фрицу я сказала, что после смерти матери у меня открылся колдовской дар. Я убедила его, будто Путь Книги освободит нас от оков и обязательств. Мы сможем начать жизнь в ином прекрасном мире, на другой ветви Древа, вдали от гнусной обыденности, от Фогелей и Майне, и никто не выдаст меня замуж за его брата. Но для этого надо заполучить Книгу. Пришлось ему отдаться — дурочка Эдит тянула с этим, но так оно даже лучше.

— Невинная шлюха — мечта забитого святоши. На Курцмана это тоже подействовало?

— Пришлось с восторгом и воодушевлением принять его... чудачества. Следы же, которые от них оставались, позволили настроить и Майне, и Зоммера против злой фурии Магдалены.

— Магдалена невиновна?  

— Ни в чем. Даже в смерти своего омерзительного муженька. Которого, видит Бог, имела полное право прикончить за то, что он скрыл свой первый брак и сделал ее замужней шлюхой с тремя ублюдками. Корень аконита она и в самом деле настаивала, чтобы облегчить негодяю боли в коленях. Так трогательно. Я подставила ее с помощью старинного платья, накладных кос и записок с ошибками.

— А заодно Гретель Нойман и Лотена де Фриза.

— Кауфманов я берегла на крайний случай. Нойманш и Лотена де Фриза могло бы и хватить, если бы дело вел шателен. Они чужаки и откровенно странные. Магдалена, — вздыхает Маргерит, — Шателен найдет у нее, если уже не нашел, стопку глупых и безграмотных любовных писем к герольду. Она не отправила ни одного, что по-своему забавно.

— Придумано недурно. Извини, что испортил игру.

— Я пыталась убедить Герберта обратиться к шателену, но он меня не послушал. Пришлось что-то переигрывать на ходу, чтобы сбить всех с толку.

— Гальдрастав в фактории Медичи?

— Должна же я была подстраховаться. Твоя привязанность к этой женщине известна всем.

— Ты хотела украсть ребенка?

— Девочку. Мальчишка, по милой тосканской традиции, уже таскает с собой нож...

— Честность я оценил, но ты играешь с огнем, дорогая. Вернемся к экзорцисту. Он был посвящен в дела Зоммера? Знал о похищениях?

— Нет. Но Зоммер использовал его для других грязных делишек. Курцман не мог на него донести, поскольку у самого рыльце в пушку. К тому же он надеялся на протекцию в университете и перед архиепископом. Да и в Кэмен отец Бенедикт был вхож.

— Анж де Сен-Жорж?

— С ним я не знакома. Это целиком и полностью затея Зоммера и Курцмана. Они помогли ему, чтобы избавиться от тебя. Майне больше не годился для вместилища, а рыцарь или его оруженосец могли бы подойти.

— Элок Шторм?

— Это еще кто? Впервые слышу.

— Йоханнес Вайнер?

Ведьма мечтательно вздыхает.

— Родственник. Прекрасное большое дитя — одаренный, чистый сердцем, рожденный на Йоль... Идеальная жертва — его одного бы хватило для Перехода. Увы, не удалось использовать. Паршивец, как чувствовал, сбежал куда-то в прошлом году перед Самайном и объявился только на Рождество.

— Мнимая смерть Майне?

— Он стал сомневаться, подозревать неладное... Надо было подчинить его волю, пока он нас не выдал. Я провела ритуал в башне Скворцов. Убедила, что это откроет его врожденные магические способности, а на деле я поработила его. Мнимая смерть и похороны довершили начатое — ожившему мертвецу некуда деваться.

— А сдала ты его, чтобы у шателена был виновный...

— Я надеялась, что и тебе хватит. Он был таким убедительным злодеем. Но я просчиталась... Бургомистр как-то за ужином проболтался, что ты был уверен в жертвоприношении на Йоль, а потому ставил под сомнение показания Фрица. Откуда такая убежденность?

— На это все указывало, — обрываю, не хватало еще откровенничать с ведьмой. — Ты наложила на него еще одно заклятье в день оглашения приговора.

— Да. Хотела лишить его разума и дара речи. Но там было слишком много людей и Добрые соседи со своей магией. Я не могла знать, что получилось в итоге.

— Ты придумала спрятать детей под эшафотом?

— Я хорошо знала это место.

— Охотилась на  повешенных?  Понимаю. Даже не буду спрашивать про руку славы в башне Скворцов. Ты сама спускалась в оссуарий, чтобы начертить гальдрастав?

— А чего мне там бояться? Мертвых? Да и Майне вы уже взяли. Нужно было место , о котором он ничего не знал и даже догадаться не мог.   

— Теперь расскажи по порядку о всех убийствах. Криспин Фюрст, аколит отца Зоммера...

— Он увидел меня с Майне на кладбище. И добро бы принял за призрака или Магдалену. Гаденыш узнал нас и подслушивал, но чихнул, чем себя и выдал. Мы погнались за ним. Я ударила в бок... Но, как видно, неловко. Мое оружие — яд и чары. Не нож... Фриц завершил дело.

— Сходится. Жоэль Марье?

— Она точно знала, что покрывало, которое ты сорвал — моё. Жоэль сказала мне по секрету, что вышила таких не меньше нескольких дюжин, но ей скучно было делать их одинаковыми. Она любила вышить в уголках что-то необычное, какую-нибудь картинку. На моём была белочка, спрятавшаяся в дубовых листьях. Дурочка гордилась, что не повторилась ни разу. Я заметила, что ты захаживаешь в лавку, не стило труда догадаться, что Аньес твоя любовница. Не появись у тебя возможность допросить Майне, ты помчался бы к ней с покрывалом. Что мне оставалось делать? К счастью, незадолго до этого я постаралась свести с барышнями дружбу. Заметила в мастерской вышивку с гербом Лагишей, интересно было выяснить с чего вдруг она там оказалась... Став богачкой, я не особо церемонилась с бедными дижонскими родственниками, а последние тридцать лет моей жизни прошли в Вормсе, и имя Аньес Лапьер мне ничего не говорило. Как все иной раз странно переплетается...

— Как ты отравила Жоэль?

— Мы выпили горячего вина. Ничего не стоило капнуть беладонны в кружку, когда она отвернулась... А ведь, казалось бы, мы с Бенедиктом благополучно выбрались из передряги. Майне уже был осуждён за убийство... Пострадать из-за вышитой белочки...

— Об этих белочках могла знать Аньес.

— Но не знала. Лишняя работа на простой вещи, как для этой мастерской. Аньес это не одобряла, и у нее слишком много дел, чтобы обращать внимание на мелочи.

— Ты подкинула в мастерскую ключ от Скворечника?

— Ты искал сообщницу Майне, а златошвейка вполне годилась на эту роль.

— Фрау Майне?

— О, матушка нашла в вещах сыночка листки, исписанные именем и портретами Эдит... И вот это вот: «Моя фея, чародейка, темный ангел...» Она хотела заставить меня во всем признаться, надеялась спасти Фрица.

Принеси фрау Майне эти записи мальчику, могла бы и в самом деле спасти сына от костра, вместо того, чтобы стать очередной жертвой.

— Кауфман как-то говорил, что его супруге везёт с наследствами. Надо думать, кто-то из богатых родственников тоже хлебнул беладонны? Или аконита? И теперь наследница ты... И если с детьми бургомистра что-то случится...

— Богаче и свободнее меня в городе будет только пфальцграфиня, — самодовольная улыбка скорее уродует ее, чем украшает. — И то вряд ли.

Пальцы Маргерит поигрывают бокалом, стоящим на столе, неторопливо крутят его вправо-влево.

— Одно не понимаю, зачем тебе понадобился бессмертный отец Зоммер?

— Его опыты с Книгой дали мне много сил. Иногда хочется поделиться Путем... да и вечный помощник был бы мне весьма кстати. Последний переход дался нелегко, а я учусь на своих ошибках. А ты, мессир, как действуешь? — она переходит на волнующий, грудной шепот. — Как находишь жертвы? Кого используешь для воплощения? Готова поклясться, что встречала похожего мужчину... когда же это было? Одно или два тела назад? Эти древние глаза на молодом лице, этот темный, пронизывающий взгляд мне не забыть никогда. Сын или внук? Ритуал в ночь Йоля, понимаю... Но почему младенец? Чем это удобно? Детскую душу проще вытравить из тела? Но разве не рискованно? Дети так часто умирают. Хоть не удивлюсь, если это тело какое-то особенное и его нельзя было упустить. И почему склеп Нибелунгов? Сила там так и хлещет, но решиться на такое — это... слишком смело. И куда девать трупы? В катакомбы? В клоаку? Говорят, там обитают крысы размером с собак и другие прожорливые твари. Если ты вернулся младенцем, кто избавился от трупов? Ух, как ты на меня смотришь, — усмехается ведьма. — Думаешь, я не догадалась кто ты?

— Ты понятия не имеешь, кто я, — злюсь.

Мальчика едва не выворачивает. Он чувствует себя обманутым и преданным. Все наше общее нутро пронизывает его ярость и ненависть. Загонит в клетку от переживаний, и весь наш план насмарку. Нет, он не так глуп, подождёт, послушает разговор. Маргерит могла видеть Наследника, человека, немного похожего на меня, как герцог немного, но похож на Зигфрида. Все мы одной крови.

— Вина не желаешь, мессир? — говорит она, — Горло пересохло, а разговор предстоит долгий. Нечасто встречаешь своих.

Я встаю, пошатываясь, подхожу к ней, сажусь прямо на стол.

— Как видишь, я уже пьян... но не откажусь, — нюхаю вино в графине и разливаю по бокалам. — Не отравлено, я надеюсь? Плохая шутка, понимаю. Не в доме повешенного говорить о веревках, — мочу губы в вине, — О! Херес, который так жаловал покойный бургомистр... Какой букет и крепость. За упокой души!

Эдит-Маргерит делает крошечный глоточек, я же залпом осушаю бокал, хоть этот херес слишком сладкий на мой вкус, предпочитаю посуше. Но довольно с меня неожиданных «метаморфисов», а в вине явно чувствуется датура — редкое восточное растение, известное в магических кругах как «трава дьявола» или дурман. Уверен, что его прекрасными белыми цветами можно полюбоваться в оранжерее бургомистерши. Колдовское зелье, не столь крепкое, чтобы убить, подарит мальчику возбуждение, изысканные видения, которые сменяться слабостью, головной болью и светобоязнью к утру. Но откуда ему знать? Стараюсь не пропустить момент — не хватало самому провалиться в колдовские грезы.

— Иногда появляется желание разделить с кем-то Путь Книги, Путь Вечности, — Маргерит откидывается в кресле, разглядывая меня с откровенным любопытством. Считает меня легкой добычей?

— Много ты знаешь тех, кто идет Путем Книги? — спрашиваю я.

— Увы. Трудно найти кого-то из наших, так трудно. Путь наш одинок и темен, как тебе известно. Жизни и смертные мелькают так стремительно, а иногда хочется задержать на чем-то свой взор.

— Ты не спросишь меня о Зоммере?

— Зачем? Здесь ты, а не он. Очевидно же, кто оказался сильнее. У нас нет никаких причин для вражды. Для нас все закончилось хорошо. Мы оба вышли победителями, а я ещё и разбогатела. Предлагаю оставить все как есть и обсудить будущее. Мы — древние, располагаем немалыми силами. Если мы объединимся, весь мир будет в наших руках. Вражда же нас погубит.

— С этим трудно не согласиться. За будущее.

Выпиваю весь бокал сладкой отравы, она мочит губы в вине...

— Что-то вино ударило в голову...

— Только в голову?

Изящная рука ложится мне на колено и медленно продвигается вверх по внутренней стороне бедра. Накрываю ее ладонью.

— Так вот как ты видишь наше будущее?

— А почему и нет? Почему бы не скрепить наш союз, разделив ложе...

— Давай-ка постельные дела позже обсудим. Что еще ты можешь мне предложить?

— Ты хотел вернуть дом Каспера ван Хорна. Я тебе его подарю.

— Хорошее начало торга. Что нужно тебе?

— Твоё невмешательство в мои дела и Книга. Ещё очень хотелось бы ознакомиться с твоим экземпляром, — говорит Маргерит, — Он ведь существует?

— У меня есть условия, мадам.

— Внимательно слушаю, мессир.

Я приподнимаю ее лицо за подбородок. Но сразу отпускаю — она и так уже не может оторваться от моих глаз. Попалась птичка.

— Почти забыл, как это делается, — едва не мурлыкаю от удовольствия, — Агния, какое же красивое имя...

Она вздрагивает.

— Оно означает чистота и непорочность. Иронично. И в своей первой жизни, прежде чем найти Книгу, ты была монахиней... Тебе было плохо в монастыре. Книга открылась тебе и дала свободу, наделила магией, сделала своей жрицей. Монахиня-ведьма, какая прелесть! Но вот беда — свобода оказалась мнимой, потому что тебя поймал в ловушку маг крови альвов, настоящий владелец Книги. Когда ты поняла в чем дело, ты избавилась от него, хоть это было и непросто. Так Книга стала твоей.

— Как? — спрашивает она в смятении, — Каким волшебством? Как можно такое узнать?

— Я угадал твоё имя, теперь ты должна разгадать загадку.

— Загадку? — удивляется она.

Ведьма ещё способна удивляться, но это скоро пройдет. Я продолжаю удерживать ее взглядом. Она знает множество фокусов, но их можно воплотить с помощью рун, инструментов и жертв. В нынешнем положении мне доступна пара-тройка простецких трюков, зато они всегда со мной, в моей крови, в самой моей сути.

— Загадку? — повторяет она. — Что за детские игры?

— Ты права. Это игра. И ещё договор. Если ты отгадаешь загадку с трёх попыток, я тебя отпущу. Но ты должна уехать из города. Книгу ты, конечно, не получишь, и магии я тебя лишу. А, да, совсем забыл, тебе придется сменить имя. Увы. Потому что ты напишешь признание, в котором расскажешь все, что уже известно мне.

— А если я не соглашусь? — ведьма вздрагивает.

— Согласишься. Условия лучше не придумаешь, — я дарю ей кривую усмешку. — Ты сможешь спокойно жить до конца своих дней. Если ты не разгадаешь загадку, ты умрешь прямо сейчас.

Лезвие ножа отражает пламя свечи и страх в глазах Агнии.

— Но... Что это значит? Магдалена тебя купила?

— Меня трудно купить.

— Я заплачу, сколько надо.

— Отличная мысль. Подумаю над этим. Только сначала будь умницей, разгадай загадку.

— Допустим, я согласилась...

— Допустим? — я провожу кончиком ножа по ее горлу, — А у тебя есть выход?

— Загадка так загадка. Но я должна знать, что ты не мухлюешь.

— Обижаешь.

— Вот писчие принадлежности, напиши ответ, — она тянется к шкатулке с перьями, но вместо того, чтобы взять одно, запускает руку поглубже.

— Не это ищешь? — я показываю ей крошечный флакончик, пропускаю его между пальцами, как фокусник монетку. — Цикута, да? Понятия не имею, что будет, если добавить ее к хересу с дурманом... Любопытно узнать. Кстати, нож для бумаги и ножницы я тоже забрал.

— Мессир ван Хорн...

— Маргерит, то есть Агния, моя прекрасная и непорочная монашка, неужели ты ещё не поняла, что мессира ван Хорна давно нет с нами? И звать его бесполезно.

Она пытается вскочить, но я придерживаю ее за плечи и усаживаю в кресло.

— Пей до дна, дорогая, — двигаю к ней почти полный бокал. — Веселиться так всем, если нас ждет ночь, полная неземных наслаждений. Смелее, — понукаю ее ножом и наливаю еще.

— Кто ты? — шепчет она слабо, глядя на меня с ужасом. — Демон?

— Это не та загадка, разгадку которой я хочу услышать. Так уж и быть...

Убираю нож за пояс и, закрыв лист рукой, как школьник, быстро пишу ответ.

— Что все время приходит, но никак не придет? — спрашиваю я наконец у Маргерит. — Три попытки в силе. Я сегодня добрый.

— В моем случае это смерть.

— Остроумно. Но нет. Твоя смерть застыла на кончике моего ножа. Вторая попытка.

На этот раз она думает дольше.

— Счастье?

— Грустная мысль. Но нет. Счастье хоть на миг, но приходит ко всем. Третья попытка. Подумай хорошенько. Я не тороплю.

Все время, что она молчит, я не свожу с нее глаз.

— Завтра, — шепчет Маргерит одними губами. — Когда приходит завтра, оно становится сегодня.

— Умница моя, — я показываю ей листок, на котором так и написано: «Завтра».

— С такими загадками ты немногого добьешься.

— Уже добился. Достаточно было, чтобы ты три раза согласилась сделать, что я велю, то есть окончательно приняла мою власть над собой. У нас все добровольно. Попробуй пошевелить ногами.

Она бьется, как рыба в невидимых сетях. Выгибается, пытается встать и раз за разом падает в кресло без сил.

— Ты обещал мне! Прошу...

— Да, обещал. Но сначала ты напишешь признание.

Двигаю перья и чернильницу поближе к ней.

— Не беспокойся, я тебе помогу.

— Я смогу ходить? — Агния-Маргерит торопливо вытирает слезы. — Это не навсегда?

— Нет. Не навсегда. Пиши.

Признание пишется полностью под мою диктовку, после чего я его внимательно перечитываю.

— Лучше не бывает, Агния. Ты молодец.

— Теперь ты меня отпустишь?

— В метафизическом смысле — да. Но, увы. Завтра для тебя не наступит.

Выливаю флакончик цикуты в ее бокал, поигрываю вином, взбалтывая яд.

— Здесь, — я поднимаю листок, исписанный аккуратным почерком, — мучительная казнь на костре. Вполне заслуженная для убийцы, отравительницы и ведьмы, оклеветавшей сестру... или дочь? А здесь, — указываю на бокал, — лёгкая, быстрая и даже приятная смерть. Но если ты не можешь или не хочешь сделать это сама, так уж и быть, я могу всадить тебе в сердце ножницы или нож для бумаги. Инструменты не очень подходящие для такого дела, а потому будет больно, но не могу же я оставить в твоём трупе свой нож, согласись.

Она безнадежно пытается встать, но ноги неподвижны.

— Ты обманул меня, — вид у нее несчастный и беспомощный. — Ты же обещал отпустить...

— Странно не то, что я обещал, а то, что ты поверила.

— Родись, — шепчет она.

Слышится странный звук — то ли ветер завывает на чердаке, то ли где-то в доме плачет младенец.

Деревянные панели на стенах скрипят и подрагивают, будто за ними кто-то скребётся или прогрызает себе путь. Тихо, но настойчиво. Хруп. Хруп. Хруп.

От напряжения на лбу ведьмы вздымается жила, а сквозь юное лицо проглядывает на мгновенье древняя старуха.

— Родись! — хрипит Маргерит. — Повелеваю тебе, родись!

Зудящее «уа-уа-уа» льется сквозь стены, поднимая волосы на теле. По дереву бегут корявые трещины. Запах сырости и гнили вползает в ноздри. Гобелен со Святой Маргаритой падает на пол. Панели скрипят и бугрятся, обрисовывая на мгновенье странную человекообразную фигуру. На свободу с треском вырывается бледная до синевы узловатая рука с длинными корявыми ногтями. Только я успеваю задуматься, какого же размера должно быть все существо, как стену проламывает огромная лысая голова — ни дать ни взять птенец из скорлупы. И такой же омерзительный.

— Что ты там говорил? — спрашивает ведьма. — Никто не может войти? Но мой страж уже был здесь. Ждал своего часа, скрытый в стене. Никакой магией его не найти, потому что это часть меня, но не я. Ты ведь любишь загадки?

Выпуклый лоб в черных прожилках над зажмуренными глазами, орущий рот с редкими кривыми зубами... Существо, сотрясаясь от надсадного плача, наполовину выбирается из стены и только теперь я понимаю, что оно такое. Малыш. Вроде неупокоенных младенцев, зарытых по глупости в недоброй земле. Только этот ребенок не родился. Это сброшенный плод. Ведьма подкармливала его заклинаниями и кровавыми жертвами — уж больно здоровым вымахал наследничек.

— Правда, милашка? — насмехается она. — И как мне его назвать? Может, Грендель? Имя, данное матерью, наделяет силой.

Малыш вылезает из стены полностью. Обычно они смахивают на нескладных подростков, этот гораздо хуже. Ему приходится горбиться и низко наклонять лобастую уродливую голову, чтобы поместиться в комнате — не сказать, что потолки низкие, но и чудовище, как ни крути, раза в три больше меня. Башка такая здоровенная, что шея удерживает ее с трудом. К нелепому грушевидному туловищу прицеплены длинные конечности, тонкие, но неприятно жилистые, с громадными стопами и ладонями. 

— Грендель, сынок, ты ведь проголодался? Мамочка давно тебя не кормила, а ты так быстро растешь... Скушай дядю, не стесняйся.

Грендель судорожно всхлипывает, как настоящий ребенок. Скорее из принципа — не прекращать же ор сразу. Крутит башкой, тянет носом, принюхиваясь, открывает зареванные глаза. Белые, без радужки и зрачка. Грендель слеп. Он делает шаг вперёд на нетвердых ногах. Мягко отступаю к окну. Уродливая голова тут же поворачивается ко мне, а за ней тянется рука — слеп, но не глух. Пальцы шарят по воздуху, пытаясь меня нащупать. Бугристые ногти застывают в волоске от моих глаз.

Первое, что приходит в голову — прикончить мамашу. Ныряю между руками чудовища и оказываюсь рядом с ней.

— Не советую, — предупреждает ведьма, когда нож приближается к ее горлу, — моя смерть сделает его сильнее.

Новоявленный Грендель, сообразив, что на четвереньках ему удобнее, кидается защищать родительницу со всей паучьей прытью. С размаху бьется об кровать, поскуливает и задумчиво морщит лоб. Перекатываюсь через кровать, хоть какое-то укрытие, способное сбить его с толку. Движение заставляет Гренделя повернуть голову и принюхаться. Столкнувшись с препятствием, он осторожничает, щупает бархатный полог балдахина, смятое покрывало. Наконец невидящий взгляд останавливается на мне. Малыш бросается вперед.

Вложив всю силу, опрокидываю на него кровать. Что-то ломается с хрустом. Существо воет и трясет поврежденной лапой, задняя увязла под массивным деревом, бархатом, тяжёлыми тюфяками и богатой пуховой периной. Башка торчит из-под балдахина.

Ведьма тем временем пытается встать, но каждый раз тяжело оседает в кресло. Мои чары ещё действуют, но ее нельзя упускать из виду.

Подбираясь поближе к сыночку, прикидываю, куда лучше пырнуть. Надо признать, ножик у меня, хоть и с длинным лезвием, но явно мелковат для Гренделя. Как вообще такое убить? Оно вроде бы мертвое, но жрет, стало быть, какая-то жизнь в нем теплится. Заметны кровеносные сосуды, пульсируют младенческие роднички. Отчетливо вижу их на черепе.

Малыш с плачем разрывает перину. Пуховое облако летит в лицо, забивает глаза и нос.

Твердая костлявая рука хватает меня за горло и тянет к себе. Отчаянно луплю ножом по пальцам, по жилам на руках. Малыш, заходясь в рыданиях, пытается затянуть меня в рот ногами вперед, хоть понятно, что целиком я там не помещусь. Как видно, ему не объяснили, что начать надо бы с головы. С размаху бью его ногами в зубы. Кованые сапоги пришлись бы очень кстати, да и острые носки пуленов, которые я снял, столь некстати проявив галантность. Больно, зараза, но в передних зубах Гренделя зияет кровавая брешь. С жалобным воем он прикладывает меня несколько раз об пол, чтобы как-то усмирить непослушную еду. Кровь заливает глаза, кричать от боли я не могу — хватка у малыша будь здоров. Воздуха отчаянно не хватает.

Натешившись, он отшвыривает меня, мощным рывком сбрасывает с себя кровать. Стерев рукавом кровь с лица, кое-как восстанавливаю дыхание. Грендель переходит на заливистый визг, пытаясь хоть как-то утвердиться на сломанных ногах. Заскакиваю ему на спину. Крепко хватаюсь за шею. Плоть его холодна, хоть я и ощущаю биение черных жил под руками. Искалеченное существо пытается меня сбросить, но острый нож уже вошёл в мягкую хрящеватую плоть родничка между теменем и затылком. Проталкиваю клинок глубже. Малыш отрывает меня и швыряет об стену. Сильно бьюсь крестцом и копчиком, но нож все еще при мне. В крике Гренделя слышится жалобное: «мама-мама».

— Потерпи немного, — говорит ему ведьма. — Убей злого дядю. Мама освободится и поможет тебе.

Сильно в этом сомневаюсь — кровь из раны Гренделя так и хлещет, да и нужен он мамочке, только чтобы разделаться со мной. Но уродец собирается с силами и ползет ко мне. Тоже собираюсь с силами и встаю. Нож будто намертво прирос к руке. На нем черная кровь и ошмётки мозга.

Плач малыша становится тихим и жалобным, переходит в стон, по телу пробегает судорога, он замирает в шаге от меня. Рука тянется ко мне, но тяжело падает на пол. С этим надо покончить. Вонзаю нож в место, где должно быть сердце, надеясь, что длины клинка хватит. Наваливаюсь всем весом на рукоять. Дрожь волной пробегает по телу чудовища, оно хватает ртом воздух, будто силясь закричать, но челюсть безвольно отвисает и больше не шевелится.

Малыш — порождение магии, и без нее мне не обойтись. Руки у меня и так в крови — моей и его. Рисую руны на безобразном лице.

— Грендель, силой Крови и именем Всеотца Одина, велю тебе упокоиться и отправляться к Хель. Пусть тебе повезет найти путь к свету и родиться у другой мамы.

Великанша Хель поймет, что это я его прикончил, может, сжалится и отпустит из царства мертвых. Иначе, суждено Гренделю ползать и плакать в сумраке до самого Рагнарёка...

Шорох за спиной, блеск безумия в глазах, ножницы, занесенные для удара. Перехватываю руку ведьмы, выворачиваю. Сломалась, но это уже неважно.

— Представляешь, даже не заметил, когда обронил.

Вынимаю ножницы из обессиливших пальцев.

— На цикуту больше не надейся, — предупреждаю я и вгоняю ножницы в артерию, пульсирующую под челюстью, чуть пониже уха.

Агния, она же Маргерит-Гислен де Лагиш, она же Эдит Фогель, женщина, прожившая десятки жизней, судорожно поднимает руки к ножницам и падает замертво рядом со своим нерожденным ребенком.

Забираю с собой листок, на котором я написал разгадку. Убеждаюсь, что признание лежит на столе и ничуть не пострадало. Натягиваю пулены. Бросив последний взгляд на разгромленную спальню, Агнию и Гренделя, пальцами тушу огонек свечи.