Чудом не растянувшись на каменном полу, судорожно вдыхаю морозный воздух. К хвое и ладану примешивается крепкий штын застарелого пота, кожи и грязной одежды. Я не один. Тварь внутри чует чужой страх, упивается им, любит, гад, произвести впечатление, аж подвывает от удовольствия. Портал за плечом сочится кровью и искрит сполохами пламени, открывая миру жуткое нутро городского эшафота. Красиво получилось, где уж убогим поделкам Майне и Зоммера.

Скупой свет струится из громоздкой ржавой лампады над алтарем, да ещё у входа, настоящего, а не того, через который я вошел, воткнули факелы. Дверь распахнута в заснеженный ельник. Ржание лошадей. Сжалились бы, завели внутрь.

Место узнаю без труда — часовня Благоразумного Разбойника. Поеденная жучком статуя Дисмаса, распятого вместе с Христом, смотрит из полумрака то ли на меня, то ли на рассохшиеся колодки для шеи, рук и ног, которые уместны здесь, как кровать с голой шлюхой. На потрескавшемся, будто изрезанном шрамами, лице святого написано неодобрение.

Перед статуей, спиной ко мне молится рыцарь в полном облачении. Шлем на сгибе локтя, плащ со Святым Георгием, поражающим змия, если так можно назвать жалкую ящерку, свернувшуюся на острие копья.

— Первый человек, вознесшийся на небеса вместе с Господом нашим, — говорит Сен-Жорж, — Как вы думаете, почему им оказался разбойник, почему не праведник?

— Господь наш милосерден, — отвечаю.

В полумраке различимы шестеро с арбалетами, темные фигуры с металлическими проблесками: оружие, заклепки, пряжки, глаза. Седьмой горбится у стены, прижимая к груди топор. Еще два толкутся снаружи, тревожно они перешептываются, заглядывая внутрь. Скучно не будет.

— Искреннее раскаяние милее Господу, нежели праведность, — продолжаю, — Так меня учили.

— Неужто? — шевалье смотрит через плечо, — Таких, как вы, это, должно быть, утешает.

Анж де Сен-Жорж встаёт на ноги, опираясь на меч, оборачивается ко мне.

— Вот уж не ожидал увидеть вас в Вормсе так скоро, мессир. Думал, вам турнира в Майнце хватило.

— Он велел мне ждать вас здесь. Знал, что вы явитесь, — говорит Сен-Жорж, надевая шлем.

— Кто знал? Господь?

— Господь... — рыцарь не сразу находит удобное положение для забрала. Оно с лязгом опускается на лицо, сбивая всю патетику. Приходится задвинуть повыше до упора. Плохая мысль, может же и заклинить.

— Господь всемогущ и всеведущ, но об этом мы ещё поговорим. У отца Бенедикта было видение, что вы появитесь здесь.

— Видение?

— Он — святой человек, — Анж де Сен-Жорж снимает рыцарский плащ и швыряет его на скамейку у алтаря, — Истина открывается святым в видениях и откровениях... У меня ведь были сомнения относительно вас — моя слабость, моя вина. Я начал видеть в вас человека, а не демона. Но теперь истина открылась и мне. Вы — малефик, инферналь или Кровь Змея.

Ему все-таки удалось меня удивить.

— Прошу прощения, кто я?

Рука в латной перчатке указывает мне за спину.

— Нет смысла отпираться. В этой стене раньше не было двери.

Не поспоришь, в часовнях одного входа вполне хватает. А теперь их два, один из них пылает пламенем и ведёт в костницу под городским эшафотом. Зрелище жутковатое.

— Это богомерзкое чародейство, а место, откуда вы пришли, сильно смахивает на преисподнюю.

— Вы не поверите, шевалье, но я спустился в преисподнюю, чтобы вытащить оттуда невинных младенцев, который ваш святой собирался принести в жертву. Хоть если вы его сообщник, а не искренни в своих заблуждениях, я трачу время попусту...

— Я здесь не для того, чтобы слушать гнусную ложь и клевету! — повышает голос рыцарь. — Мы, Сен-Жоржи, ведем свой род от Святого Георгия. Наш род наделен способностью распознавать Кровь Змея, а также смертных колдунов — малефиков и выходцев из ада — инферналей. Но я все еще не знаю, к кому отнести вас?

Клинок Сен-Жоржа вырывается из ножен. Держу меч наготове — никто ведь не велит его бросать, хоть при нормальном ходе событий с этого бы и начали.

— Должен объявить, мессир ван Хорн, что намереваюсь взять вас в плен и подвергнуть испытанию, чтобы убедиться в вашей вине или невиновности, если окажется, что вы одержимы злым духом. Советую сдаться добровольно. Иначе я буду вынужден вызвать вас на поединок.

— Поединок? Вас не смущает, что вы в доспехах, а на меня направлены арбалеты?

— Да, — печально соглашается он. — Готов покрыть себя бесчестьем, чтобы победить зло. Смею заметить, вы неплохо видите в темноте, что выдает вашу гнусную природу... но у меня нет от вас секретов. Роже... вы ведь помните моего оруженосца?

Юноша делает шаг вперед. Арбалет, меч-бастард и кинжал. Под гербовой коттой со Святым Георгием бригантина, защита рук и ног — все говорит о серьезности намерений.

— Доброй ночи, мессир, — оруженосец отвешивает поклон.

— Ночка, честно говоря, ни к черту, — отвечаю, — Но как вам угодно.

— Гастон! Жанно! Покажитесь ему!

Слуги Сен-Жоржа выходят на свет. Бывалые, это заметно, если присмотреться к рожам. Самострелы простейшие, но и я без брони. От арбалетного болта можно увернуться, можно отбить... Но малой кровью не обойдется.

Показывается и экзорцист Курцман, нашлась пропажа, вооруженный боевым топором. Арбалет ему не доверили.

— В интересной вы компании, герр Курцман, как для клирика и ученого мужа.

Курцман криво ухмыляется в ответ. И правильно, я бы на его месте тоже помалкивал.

— Остальных не представляю, поскольку они наемники, — заявляет Сен-Жорж, подбоченившись, — Но эти добрые люди помогут мне победить зло.

— И кто вас надоумил, что я — этот ваш инфернальный малефик? Отец Зоммер?

— Он знал вас с детства и открыл мне глаза, когда сомнения одолевали меня. Но всю правду о вас мне поведал сам Спаситель.

— Неужто снизошёл до моей скромной персоны? Вы здоровы ли, Сен-Жорж? Вы же себя не бережете: пост, умерщвление плоти, сон в криптах, а там воздух нездоровый, трупный яд, миазмы — всякое может почудиться.

Сен-Жорж поразительно спокоен и уверен в себе, на губах его играет снисходительная усмешка:

— Вашими устами говорит нечистый.

Вот уж неправда неправедная — тварь молчит и скрипит зубами от злости. Хотя откуда у него зубы-то? Он же дух бестелесный.

— Иисус явился мне месяц назад, когда я молился в нашей домашней часовне в Тулузе. Он сошел с креста, и раны его зияли и кровоточили. Но даже в страдании он излучал свет и силу. Он спросил, крепка ли моя вера. Я сказал, что крепка. «Иди же я поцелую тебя, мое возлюбленное дитя», — молвил он, заключая меня в объятия. И хоть я ощутил блаженство и благодать, Господь подверг мою веру страшному испытанию. Тело мое покрылось гнойниками и язвами, тряслось и корчилось от жара и боли. Душа едва не покинула бренную плоть, но я не отступил от нашего Спасителя и он всемилостиво сотворил чудо, вернув мне жизнь и здоровье.

— Вот же чертова крыса, — ворчу я. Алоизио жив и прислал мне подарочек в виде еще одного спасенного.

— А, прошу прощения, ваш... Спаситель не подванивал?

— Он же сошел с креста... Я счёл зловоние естественным. Нам приходилось проводить грешников путем страдания...

— Это уж точно, — с довольным видом подтверждает один из слуг, — И ни один не благоухал.

Шевалье не удостоил его даже взглядом.

— Путь смертной муки — великое искупление для духа, но боль и разрушение для бренной плоти. В страдании, унижениях и зловонии познаем мы замысел творца.

— Спаситель был добр и милосерден, никого не карал, — не то чтобы я надеюсь переубедить безумца, но вдруг прислушается. — Превращал воду в вино, а хлеба в рыбу, чтобы люди могли насытить слабую плоть. Болезни он не насылал, а исцелял. Увы, вам явился лжепророк, колдун и еретик Алоизио Бонфанти, возомнивший себя богом. Он в самом деле сильный маг. Самый инфернальный из малефиков, вашими словами говоря. У нас вышла стычка во Флоренции, он лишился головы. Понимаю, как это звучит, но он, должно быть, бессмертен, и не иначе, как силой самого дьявола. Так что, если он велел вам отправляться в Вормс и убить меня, то я вовсе не удивлен.

— Вы слышали это? — Сен-Жорж обводит взглядом своих подручных, как священник прихожан во время проповеди.

— Сатана хитёр и велеречив, ваша милость, — подаёт голос Курцман. — И сейчас он говорит с нами устами закоренелого грешника, как вы справедливо заметили.

Шевалье хорошеет в религиозном экстазе, да и от злобы, прямо скажем. Глаза сверкают праведным гневом, огненные отблески пляшут на лице.

— Иисус был подлинным. Он открыл мне тайну, которая могла быть ведома только ему.

— Тайну?

— Господь сказал мне, что вы убили моего брата Шерюбена де Сен-Жоржа много лет назад. Спаситель призвал меня и закалил моё тело и дух, чтобы я мог довершить подвиг, начатый моим братом...

— Простите, мне совестно, не помню вашего брата. Хотя такое имя трудно забыть...

— Шрам на вашем лице. Вы помните, как его получили?

Невольно отступаю. Страшный человек. Рука, вцепившаяся в горло, нож, темный силуэт и шепот: «Попался, гаденыш».

— Вы вспомнили — торжествует шевалье. — Мой старший брат занимался семейным делом и охотился на подобных вам тварей в человеческом обличье. Шерюбен еще дышал, когда я его нашел. Он только и успел сказать, что столкнулся с величайшим злом. Дитя, одержимое злым духом, что может быть ужаснее? Поведал и про шрам, который оставил на вашем лице. Брат хотел сказать что-то еще, но дух его покинул израненное тело. В ту пору я едва достиг отрочества, но поклялся найти убийцу Шерюбена. Найти и отомстить.

Пытаюсь подавить непрошенный смешок. Столько лет я видел в кошмарах человека, которого звали Шерюбен, мать его, де Сен-Жорж. Шерюбен! Херувимчик, черт его дери, вместе с его братцем ангелочком. Надо полагать, придурь у «потомков Святого Георгия» семейная и наследственная — от большого ума так детей не назовешь.

— Я искал вас много лет и уже потерял надежду, — продолжает мессир Анж. — И лишь божественное откровение вернуло мне ее. Узнав ваше имя и где вас искать, я намеревался убить вас без промедления. Увы, когда я увидел вас, вера моя вновь пошатнулась.

— Турнир Двенадцати? — язвлю, — Душонка в пятки-то забилась?

— Гордыня переполняет вас, — презрительно морщится шевалье, — Но нет во мне страха, ибо я воин Христов. И вам ведомо, что я не только не убоялся, но и скрестил с вами мечи на турнире в Майнце.

— После чего вы и наняли этих головорезов?

— Не обольщайтесь! Не ваша сила и слава сдержали мою руку, ибо они ничто в глазах Божьих. Увы, вы стали казаться мне больше человеком, чем демоном-инферналем. К тому же вы доблестный рыцарь и, следовательно, мой брат, пусть и заблудший. Я молился, чтобы Господь надоумил меня. Потом я решил исповедаться отцу Бенедикту. Он посоветовал не торопиться, дождаться знака от Господа и подготовиться, потому что вы опасный противник. Даже для меня.

— Хороший совет, — киваю я. — Когда Святая Адельгейда закровоточила, это был знак?

— И совершенно очевидный.

— Быстро ж святой отец обосрался... Верно, Курцман? — оборачиваюсь к экзорцисту, — Вы же сообщник Зоммера? Помнится, в день, когда мы с вами свели знакомство, он вышел с родственниками покойного. Надо полагать, велел вам зарядить святую свиной кровью?

— Святая кровоточила чудом Господним, — голос Курцмана сочится ядом.

Отец Бенедикт советовал Сен-Жоржу проявить осторожность в отношении меня еще до того, как я ввязался в дело жемчужин. С чего бы вдруг?

— Грубая речь как нельзя лучше обличает вашу низменную натуру, — продолжает рыцарь. — Нет, отец Зоммер воистину добрый человек. Он уверен, что экзорцизм спасет вашу грешную душу от власти злых сил. Святой отец предложил мне пленить вас, взять в колодки и передать ему. Он напомнил, что следует ненавидеть грех, но любить грешника. Потому я прошу вас сложить оружие и позволить себя заковать.

— Зачем? — вежливо интересуюсь я.

— О, это место так символично! Вы должны искренне раскаяться, как Святой Дисмас, пройти обряд экзорцизма. Путь умерщвления грешной плоти тяжек, но только через боль и страдания человек может познать милосердие Божие.

При этих словах Курцман расцветает широкой счастливой ухмылкой — грядет его звездный час.

— Про экзорцизм я с первого раза понял, не надо мне повторять, не я тут недоумок. Что будет после? Мы обнимемся, помолимся вместе и разойдемся, как братья во Христе? — спрашиваю я.

— Монастырь со строгим уставом, где вас, скорей всего, будут держать в клетке или яме. Ведь никто с точностью не скажет, подействовал ли экзорцизм до конца. Но вы можете принять очищающую смерть на костре, как и подобает оступившемуся христианину. Но прежде всего я должен попробовать вашу кровь — так мы издревле определяем отродье Змеево. Если окажется, что ваша кровь пропитана скверной, вы умрете незамедлительно. Ваша кровь пойдет на эликсир. В малых количествах она придает сил.

— Что-то мне ни один из вариантов не по душе, — краем глаза я замечаю движение в оссуарии, и лишь это заставляет меня сдержаться. Тварь полыхает.

Молот Тора! Опять эти ублюдки — пожиратели крови и плоти! Откуда только берутся.

— Мне, признаться, они тоже не нравятся, — сообщает шевалье. — Но я был вынужден дать слово отцу Бенедикту, а он не хотел вашей смерти. Я не столь великодушен. Я не против убить вас без покаяния и отправить прямиком в ад, слишком долго ждал.

— Вот это уже разговор, а то скулы сводит от проповедей. Только давайте вспомним, кто мы, и сведем дело к рыцарскому поединку. Пусть и не самому честному

— Согласен! Тем более, что я обещал Господу вашу голову. Так пусть он нас и рассудит.

— Эй, шевалье! — возмутился экзорцист. — Не так же договаривались со святым отцом! Его надо взять живым и целым, чтобы провести обряд экзорцизма.

— Что я могу поделать, если грешник упорствует в своих заблуждениях? — скорбно разводит руками Сен-Жорж. — Что же до вас, любезный, можете сколько угодно водить за нос доверчивого священника, но вы невежественный шарлатан и проходимец с дурными наклонностями, не более того. Гастон, пристрели его.

Курцман орет. Петляя и пригибаясь, бежит к выходу. Гастон бьет без промаха, но не ленится подойти, вырвать болт, угодивший клирику между лопаток. Переворачивает хрипящую, бьющуюся в предсмертных судорогах, жертву, добивает ударом корда. Старательно вытирает стрелу и лезвие о плащ экзорциста. Плюет на болт, снова вытирает. Люблю аккуратных людей. Радует, что в случае чего в меня попадет чистый болт, разве что немного заплеванный.

Шевалье шепчет молитву и крестится.

— Свинья. Прими, Гоподи, его грешную душу.

Тень в оссуарии становится отчетливее, и я решаю потянуть время. Известно же, что безумцы большие любители поговорить, было бы кому слушать.

— А любопытно, шевалье, вы тут обмолвились, будто я слишком силен даже для вас... Прошу меня простить, никогда прежде не слышал о вас и ваших ратных подвигах. Да и в поединке победил вас без особого труда.

— Я никогда не блистал на турнирах и редко участвовал в битвах. Господь дал мне иной дар. Вся моя жизнь проходит в служении с тех пор, как, будучи ребенком, я распознал в церкви ведьму и стал за ней следить. Убедившись, что она творит чары, я сжёг ее, чем спас бессмертную душу. На моём счету больше пятидесяти малефиков, шесть инферналей и один дракон. С вами уж как-нибудь справлюсь.

— Дракон? — продолжаю пятиться. — Огромный, огнедышащий?

— Нет. В человеческом обличье.

— Вооружен-то он был?

— Это не имеет значения, если сражаешься с истинным злом.

— Ах да. Совсем забыл.

— Довольно паясничать, мессир... Пора сражаться.

Лотен де Фриз вваливается в портал, неловко размахивая фальшионом. Уносит герольда далеко — останавливается лишь сбив колодки в центре часовни. Проходить через порталы нелегкое дело, как выяснилось. Повезло, что не грохнулся со всего маху. Ростом и мощью Лотен не впечатляет. Уж точно не из тех, кто способен одним видом внушить ужас головорезам вроде Жанно и Гастона. Они откровенно гогочут. Наемникам веселость тоже передается, но смешки их сухие и рваные.

— Будет озоровать, красавчик, — говорит Жанно, наводя арбалет на Лотена,

— Ножик-то положь.

— Так, — радуется де Сен-Жорж, — Ещё один малефик. Подождем немного, и у нас тут весь их чародейский шабаш соберётся.

— Вы сражаетесь с драконами? — мощный голос Лотена раскатистым эхо проносится по часовне. — Так рискните!

— Ты, что ли, дракон? — спрашивает Гастон с сомнением, но и с осторожностью, потому что голос производит впечатление. — Ну, первый даже меньше был...

— Не говори! Обмельчали совсем, гады! — хохочет Жанно. — Но тот змееныш еще был, может быть, вырос бы в большого.

— Да какой он, в падлу, дракон?

— Дракон? — шевалье, прикрываясь мечом, подходит поближе к Лотену. Присматривается с восхищенным интересом.

— Да, я вижу что-то такое.

Герольд гордо встряхивает гривой:

— Я самый настоящий дракон, а точнее левиафан.

Гастон, присвистнув, на мгновенье переключает все свое внимание на Лотена. Путь к алтарю открыт, и я осторожно отступаю.

— Это еще что такое? Морской змей? И что большой? — спрашивает он. — В том обличье?

— Большой. Могу пережевать и выплюнуть тебя, человече. Хочешь, покажу?

— Если не врет, сука, — размышляет Гастон, — То мы богаты. За каждый волосок или зуб алхимик кучу денег отвалит. А шевалье дурной крови на всю жизнь хватит.

Пока головорезы прикидывают, насколько ценным трофеем может быть левиафан и как его лучше продавать целиком или частями, я делаю еще пару шагов назад, поближе к статуе святого.

— Послушайте, шевалье, — продолжает Лотен, пропуская мимо ушей болтовню смертных, делящих его шкуру. В голосе появляется что-то вкрадчивое, к нему и в самом деле хочется прислушаться:

— Эта стычка ничем хорошим для вас и ваших людей не закончится. Возвращайтесь домой к прекрасной Аделинде... Она уж наверняка истосковалась. Любовь исцелит вашу больную душу.

— Должен признаться, что не знал женских объятий.

— Так вот в чем дело! — печально вздыхает Лотен, — И как прекрасная Аделинда это терпит? Она хотя бы догадывается о вашем существовании?

— Прекрасная Аделинда всегда со мной, — шевалье поднимает свой меч, — Вот она! Это особенный меч — он выкован из небесного железа и разит любую нечисть.

Тварь шипит.

А вот это плохая новость. Прошлый раз меня именно таким и убили. Действуем быстро.

У Лотена хватает ума резко отскочить в сторону. Как видно, он тоже побаивается Прекрасную Аделинду. Меч красив невероятно, насколько я успеваю заметить, клинок кажется темнее обычной стали.

— Вижу, вас страшит ее вид, — ликует Сен-Жорж. Повернувшись, он наблюдает и моё жалкое отступление. Лицо его проясняется. Делаю еще пару шагов назад, аккуратно обхожу скамью.

— Парни, стреляйте в змея, не давайте ему болтать. Твари сладкоречивы, но у них ядовитый язык.

Лотен отбивает фальшионом две стрелы.

— Точно змей! — рвет глотку Гастон. — Не чухаемся!

Стрела едва чирикает по плечу левиафана, который выбивает арбалет из рук наемника, и в два прыжка оказывается перед Жанно. Тот, сообразив, что уже не успеет перезарядить арбалет, выхватывает корд. Атака его выглядит тяжеловесной и неуклюжей. Противник уклоняется, будто состоит из расплавленного воска и ему ничего не стоит перетечь из одной формы в другую. Никакой суеты. Безумная скорость.

Отскакиваю назад, уходя из-под стрел. Схватив статую Дисмаса, бросаю ее в Гастона. Благоразумный Разбойник, сбивает головореза с ног, болт влетает в балку. В тот же момент лезвие фальшиона вскрывает горло Жанно. Замечаю, что два наемника под шумок дали деру. А вместе с ними парни, сторожившие вход.

Сен-Жорж соображает, с кого бы ему начать, и, как видно, решает оставить дракона на сладкое.

— Стреляйте в ван Хорна! — орет он. — В ноги цельтесь!

Толкаю скамью в сторону шевалье. Он спотыкается. Не падает, но теряет скорость. Забираюсь на алтарь. Стрелы свистят где-то внизу. Повезло. В следующий раз возьмут выше.

Подпрыгнув, срываю ржавую лампаду. Болт. Застрял, зараза, в стеганом боку пурпуэна. Удерживая лампаду за цепь, со всей силы луплю почти нагнавшего меня шевалье по морде и отскакиваю прямо на стрелявшего в меня наемника. Болт летит в пустоту, мой меч — прямиком в его глотку.

Шевалье хватается за забрало, но его заклинило насмерть, сам же постарался, красавец. Огонь и раскаленное масло впиваются в руку, заполняют все щели. Сен-Жорж орет, отступая, бессмысленно размахивает мечом — масло лишило его зрения. Арбалетные стрелы нелепо бьются в мечущуюся фигуру, проверяют на прочность бригантину.

Он срывает и отбрасывает шлем. Дым струится сквозь кольчужный капюшон, сплетаясь в нимб.

— Это бесчестно! — ревет шевалье.

Вот на что бы я ещё жаловался, если бы мне спалили физиономию!

— А чего ж вы ждали от зла?

Вместе с капюшоном и загоревшейся подшлемной шапочкой Сен-Жорж срывает с себя часть волос и скальпа. Покрасневшая обгорелая кожа пузырится, один глаз стекает по щеке, к другому прикипело обожженное веко.

Оруженосец в ужасе отступает, но, шатающийся раненым медведем, шевалье все же сбивает его с ног. Стрела наискось бьёт в сводчатый потолок и со звучным «бдзынь» ударяется об пол.

Замечаю, что наемники разбегаются. Такова их извечная тактика. Главное — уйти с поля боя на своих двоих, не имеет значения, как быстро ты при этом бежишь. Гастон продолжает сражаться, но Лотен уворачивается от его атаки со змеиным изяществом. Бьет по ногам, затем по горлу. Гастон мертв.

Пора кончать с шевалье. Оруженосец целится в меня из арбалета. С размаха я бью его по башке уже пустой лампадой, благо длины цепи хватает. Стрела с разочарованным визгом застревает в груди святого Дисмаса. Роже, сообразив, наконец, что ничего хорошего его не ждёт, отстреливаясь, пятится к выходу.

— Где ты?! — завывает Сен-Жорж, в какой-то мере он служит живым прикрытием для оруженосца. Лотен подбирает арбалет и пытается снять Роже. Нелегкое дело — пристрелить латника, разве что сильно повезёт...

— Не думай, что Господь даст тебе уйти, ван Хорн!

Испытывая адскую боль, шевалье продолжает вертеться и нарезать воздух Прекрасной Аделиндой. Очередная стрела оруженосца рикошетит о бронированное плечо шевалье.

— Господь Всемилостивый, направь мой меч! — хрипит Сен-Жорж. Как у него ещё мозги не спеклись?

Выбрав момент, подрезаю сзади по ногам. Он падает вперёд, пытается подняться на четвереньки. Бью в пах — без правил так без правил. Для точности перехватываю и направляю клинок у острия левой рукой. Готово. Кровь хлещет, шевалье орет — это скоро кончится, но для надежности я ломаю сапогом кисть, сжимающую Прекрасную Аделинду. Сил на крик у Сен-Жоржа уже нет.

— Будем считать, что елеем я вас помазал. Могу принять исповедь. Только поторопитесь.

— Будь ты проклят, прихвостень дьявола! — он поднимает голову, пытается дотянуться до меня здоровой рукой.

— Вы, шевалье, даже ругаться толком не умеете, — сетую я. Хватаю его за обгоревшие волосы и вгоняю острие меча под самый подбородок.

— И уже не научитесь.

Вдавливаю клинок, пока острие не выпирает под кольчужной бармицей на затылке. Довольно с него. Вытаскиваю меч. Только теперь замечаю, что в меня больше не стреляют. Зато слышу ржание, скрип снега, топот копыт. Лотен выпускает болт последний раз, стоя у входа в часовню.

— Удрал, но я его зацепил, — В его голосе Лотена звучит усталость. Из плеча торчит стрела.

— Хрен с ним. Ничего с этим не делай, — говорю, указывая на рану. — Я быстро.

Шевалье оказался живучим — все еще захлебывается в крови и трясется в предсмертной судороге, но ждать, когда он отойдет, тем более молиться над телом, нет ни времени, ни желания. Я не монашка, а он не заслужил право на достойный конец. Еще окоченеет раньше времени, а в таком холоде все может статься. Закрываю Сен-Жоржа в колодки, придаю естественную позу. Волосы у него темные и по плечи, как у меня, в полумраке не разобрать. Обгорели только. Подумав, нахлобучиваю ему на голову шаперон и прикрываю латы черным плащом Гастона. Помещаю труп посреди часовни, чтобы его было видно из любого угла — некогда мне разыскивать гальдрастав впотьмах. Полюбовавшись немного результатами своих трудов, опускаю голову шевалье пониже — отец Бенедикт осторожен, ускользнет, если не будет уверен в успехе. Другие трупы остаются на месте, убедительности ради. Нельзя же взять ван Хорна совсем без потерь.

Шлем шевалье в крови и во всякой дряни. Приходится выйти и почистить его снегом. Оказывается, Роже благополучно добрался до тракта. Скачет в сторону, противоположную Святой Адельгейде... Не могу его за это осуждать. У коновязи осталось четыре лошади, рядом сани, запряженные кургузой кобылкой. Для меня, не иначе.

Думать об этом нет времени. Возвращаюсь в часовню. Подтаскиваю скамью, втыкаю факелы.

— Садись, — киваю Лотену. Отрываю окровавленный рукав рубашки. Повезло, что стрела попала в мышцу и прошила плечо насквозь, чуть выше и повредила бы сустав, если не хуже.

— В сердце метил или в шею.

— Хлебни-ка, — протягиваю ему флягу и обламываю охвостье. Жду, пока сделает глоток-другой.

— Левиафан?

— Да.

— Давно живёшь среди людей? — спрашиваю больше, чтобы отвлечь.

— Да. Люблю поболтать, а своих редко встретишь. Море меня часто зовет, но этот облик мне больше по душе, — «е» здорово растягивается, потому что я вытаскиваю болт и тут же перехватываю флягу в дрогнувшей руке. Поливаю рану марком и перевязываю чистым рукавом. Сойдет на первое время. Остаётся натянуть верхнюю одежду, чтобы раненый не замерз.

— Спасибо, — говорит Лотен.

— Тебе спасибо.

— Мы же друзья.

— Теперь еще и подельники, — я киваю на трупы, — Ты посиди, отдохни. Потом арбалет возьмёшь для вида. Но сильно не дергайся.

— Мне ничего не будет. Пару дней поболит и заживёт.

— Все равно посиди спокойно, зачем кровь терять? Она, говорят, на вес золота у аптекарей и алхимиков.

Лотен лишь вздыхает в ответ.

С благодарственной молитвой водворяю Благоразумного разбойника на положенное место — впервые кто-то из святых оказал мне столь действенную помощь. Зажигаю единственную сальную свечу у алтаря, надеваю шлем Сен-Жоржа и его плащ. Святой Георгий со Змеем изрядно потоптаны и забрызганы кровью, но так даже лучше. Преклоняю колени, опираясь руками на крестовину меча.

Ждать приходится недолго. Отец Зоммер появляется из стены за алтарем. Пошатывается, но держится увереннее нас с Лотеном.

— Какая удача! Наша ловушка сработала, Сен-Жорж... Но что это? Кровь? Вы же не убили его? Надеюсь, только ранили. Мне он нужен живым... Вы пока тоже. Спать, — велит он, протягивая руку ко мне. Я вижу знак, начертанный на тыльной стороне, — все тот же гальдрастав вечной жизни и открытия путей. Схватив Зоммера за предплечье, впечатываю навершие меча ему в лоб. Священник тяжело оседает под звон злополучных серебряных монет.

Выбросив труп из колодок, закрываю в них Зоммера. Откатываю его рукава, убеждаясь, что там не спрятан еще один переделанный серебряный грош. Левая рука старика расписана рунами до локтя. Бью его по щекам, приводя в себя. Лотен подтягивает скамью поближе и безмолвно устраивается рядом с арбалетом в руках.

— Поговорим, отец Зоммер?

— О чем нам говорить? Вы и так все поняли, господа. — Он с некоторым удивлением смотрит на Лотена, которого тут не должно было быть.

— Неужто и похвастаться нет желания? Мы под большим впечатлением. Порталы, черный жемчуг... гальдраставы. А еще весточки посылали якобы от Катрионы де Рейн? Чтобы заманить сюда? Кто хоть барышню изображал? Курцман шлюху нанял и приодел?

Отец Бенедикт не отрывает глаз от сочащейся кровью и огнем двери в стене.

— Вы без труда нашли другой путь...

— Так уж и без труда.

— Я невиновен. Вам прекрасно известно, что я никого не убил. Собирался, но вы помешали. Штрауб до меня бы не добрался — для этого надо обладать воображением. И храбростью. Он бы в жизни не рискнул войти в портал. Да он и в оссуарий бы не полез. Впрочем, какое это имеет значение? Я не убийца. Вы не сможете меня обвинить. Не сможете ничего доказать...

— Вы убили Майне, причем с моей помощью. А я не люблю, когда меня используют.

— Майне был очень порочным молодым человеком. Он знал, что я собираюсь сделать с детьми, и его это нисколько не смущало. Скорее всего, он убил моего аколита... Если не его любовница...

— Имя, будьте добры. Мы сегодня все имена называем.

Отвечает не сразу и без особой охоты:

— Магдалена Кауфман. Но она мало что знала о наших делах. Не ждите, что шателен многого от нее добьется. Но зато ему будет кого казнить. Черни это понравится

Старик долго кашляет, сплевывая кровь. Предлагаю ему ковш со святой водой.

— Не хочу умирать, — бормочет Зоммер, напившись.

— А как же бессмертная душа? — спрашивает Лотен, — Райское блаженство после смерти?

— Душа-то бессмертна, но что ее ждет? Сотни лет в чистилище за малейшие прегрешения, адские муки за смертные грехи. Мест в раю мало и их займут люди получше нас с вами... Вы убьете меня, господа, или отдадите шателену?

Не спешу отвечать на этот вопрос. Сейчас моя очередь спрашивать.

— Вы же добрый человек, отче. Как вы до этого дошли?

— Исповедь, — хрипит он, пытаясь восстановить дыхание. — Мне нужно очистить душу. Хоть перед кем...