Мишель испуганным потерянным воробушком на неровных ножках всё бежит, перескакивая ступеньки, вверх в чужом подъезде по старой бетонной лестнице. Девчушка стремится в невиданную высь, на самый верхний этаж, за которым больше не будет битых стекол под ногами, окурков истлевших, грязных надписей на стенах и тусклых ламп, нервно дребезжащих от каждого сквозного дуновения ветра из старых окон в узорах из черной пыли. Это даже не её дом - всего лишь место, нужный пункт доставки, с которым её не связывает совершенно ничего, кроме, пожалуй, чужих улыбок людей и благодарностей в моменты, когда вручает им нужную книгу и учтиво, но бесцветно просит расписаться. Сахарные улыбки сводят зубы, в глазах кофейных, горьких-горьких-горьких плещется, отравляя собственный рассудок: «Заберите меня вместо книг. Улыбнитесь мне, усадите на полку и любуйтесь, мне ведь тоже хочется быть любимой» . А горло сводит спазмами из прогорклого глухого смеха.

Люди покупают книги, оставляя её за порогом. Люди запирают себя на замок в четырех стенах, совершенно не нуждаясь в общении странной несимпатичной девчушки. Люди тонут в своих телефонах, сажают зрение, жалуются на свою жизнь, не понимая, что уже давно слепы.

Мишель тоже мечтает ослепнуть, чтобы не видеть все эти фальшивые пластмассовые лица, чтобы не знать, не чувствовать на себе чьи-то колючие презрительные взгляды, чтобы не замечать всех этих несчастных людей вокруг, которым совсем не в силах помочь. Ведь сама тонет, захлебывается, барахтается в этой серой-серой-серой жизни, всё сбегая в яркую, несуществующую, цветную. В собственные фантазии.

«Хочу стать настоящей, хоть немного, хочу жить...Как все нормальные люди, у меня получится, обязательно получится!»

Сегодня мама опять спрашивала, нашла ли работу. Сегодня диплом бакалавра разноцветными чернилами поплыл прощальным судном с пробитым бортом по дну общей ванны в студенческом общежитии с тараканами и вечно скисшим молоком на пару. Мишель, разрывая свой диплом, с разодранной, дрожащей улыбкой на полных покусанных губах ровным голосом заверяла любимую маму, что, таких экономистов, как она, ещё надо поискать, что Москва город возможностей, и ей конечно же подарили шанс на лучшую, благополучную жизнь.

Конечно же не скажет, что это раскаленная адова печь, которая давно испепелила её дотла. Не скажет о том, что никогда не хотела идти на экономический факультет, ведь её мечтой было податься в журналисты и писать о том, что всегда остается за пестрым занавесом из благополучной и счастливой жизни. Не скажет и о том, что, устраиваясь на работу куда-нибудь в Макдонельдс, на вопрос: «Есть ли у вас высшее образование?» ответит, нервно передернув плечами, - «Утопила в ванне сразу после выпуска, считается?». Мишель не скажет никогда, что давно, кажется, утратила себя саму.

Добегает до громоздкой тяжелой металлической двери с пятнами спаленной карамели ржавчины, перечеркнутых линий неприличных надписей и окурков, минами желто-грязных бычков впечатавшихся в побитый кафель под ногами. Тусклый свет мигает тревогой над головой, тени расползаются от каждого нового шага по углам, а в собственной груди и без того птенцом раненым вновь бьется страх. Выход на крышу, выход к звёздам да только Мишель не может наслаждаться даже небом волшебным, усыпанном сахарной пыльцой на лилово-черном полотне. Мишель, невезучая, несчастная, глупая боится высоты.

Но там, за этой дверью шум города увязнет в тишине свежих, пестрых ночей под миллиардами звезд вдали от всего. Скоро ей удастся перешагнуть через очередную подножку жизни и согласиться на что-то большее, нежели миры опасностей и приключений, заточенные неизменно в книжные жестко выстроенные рамки. И, конечно, миры собственные не лучше - живет исключительно сутками в четырех стенах старого здания студенческого общежития с фастфудом, работой и передышками максимум в четыре часа до всплыва из толщи небесных вод оранжево-медного диска.Чтобы потом всплыть из пестроты цепляющей нарисованных судеб - в реальность плесневелую, серую и покрытую накипью из мельтешения постоянного совершенно чужих, посторонних людей, которые совершенно не стремятся стать ближе друг другу.

Мишель - самопровозглашенная затворница с компьютером стареньким вместо огнедышащего дракона в роли спасения и надежной, гарантированной безопасности. Не красавица. Обычная с необычным миром внутренних орбит. Курносая, с недавних пор бронзово-рыжая, как облезлая лисица.

«Не выходи из комнаты, не совершай ошибки...» - крутится прямолинейно мантрой в голове, и голосом Бродского - осипшим, сильным и неторопливым - в наушниках на нон-стопе бьется вибрацией пульса в каждом ударе сердца о рёбра.

Мишель пытается перебороть страх, прекрасно зная, что не получится.

Дверь остается запертой, равнодушной и молчаливой. Звёздное небо также - недосягаемо далеко.

Сердце - на тысячи тесовых замков замкнуто, забито и заколочено не одним гвоздем из собственного недоверия к себе - до основания и кроваво-алых следов собственного распятия на кресте отрицания реальности.

Мишель ловит горечь разочарования металлическим привкусом разодранной нижней губы - выдуманное имя режется лезвиями ударений, заморским бризом пьянит вишнёвым бордо на Мон-марте и оставляет от нее самой - только двигающийся манекен с узкой прорезью древесно-чистых глаз, с неровной стрижкой коротких непослушных волос с подожженными кончиками. Манекен с неправильными пропорциями тела - таких возьмут разве что в рекламу пончиков с карамельно-яблочной начинкой.

Мишель опускается неловко на прошитый следами чьих-то грязных ног пол, скидывая с плеч спортивную сумку с книгами, аккуратно запечатанными в разноцветные приветливые конверты. Подбирает непослушными руками с длинными рукавами черной кофты к груди коленки, обтянутые капроном пепельно-белых колготок, прячет спасительно в них лицо с чернильными разводами туши по нездорово пульсирующим жаром щекам, как в панцирь.

Тусклые вихры спутанной карамели короткими прилизанными прядями падают на лоб и щекочут колючими мурашками кожу на шее.

Мишель не плачет - несуществующие люди, затерявшиеся в собственных выдуманных мирах, быстро разучиваются чувствовать хоть что-то по-настоящему.

Мишель запутывается в лабиринтах собственного разума только сильнее.

Всё ещё боится панически высоты.

Всё ещё не может признаться маме, что, кажется, разучилась жить.

Всё ещё мёртвой точкой стоит между собой прошлой - никак не повзрослеть.

Мишель девятнадцать, и кажется это её конечная станция.