Kateʼs POV

Я захожу в палату Оливии, когда вижу Дотти и пять джентльменов. Понятия не имею, кто это, но все они разговаривают с моей девочкой.

 — Привет! Я вернулась и купила твои любимые kit-katʼы в торговом автомате! — говорю громко, когда один из них поворачивается. — Луи? — спрашиваю. Чёрт возьми, да это парни из One Direction.

 — Кейт? — он, кажется, также удивлён, как и я. Клянусь, что Зейн только что подмигнул мне, словно знает что-то, чего не знаю я.

 — Ты знаешь их, мамочка? — моё внимание привлекает сладкая Оливия, или Ливи, как её называл отец, но это слишком сложно для меня, чтобы называть её так. Другие могут называть её так, но не я.

 — Э-э, да, я знаю одного из них, — указываю ей на Луи. — Я познакомилась с ним в самолёте, когда летела сюда, — я мимолётно смотрю на Луи, а Зейн слегка подталкивает его, выводя из мыслей. Полагаю, Зейн уже знает обо мне.

 — У него длинные волосы, — Оливия продолжает рисовать.

 — О да, — смеюсь вместе со всеми в комнате.

 — Ну, мне пора идти работать. Когда вы, парни, захотите посетить ещё палаты, то вы знаете, где меня найти, — Дотти похлопывает меня по плечу.

 — Итак, сколько тебе лет, Оливия? — Гарри садится на край её кровати.

 — Три. А тебе? — она спрашивает.

 — Я старый. Мне двадцать один, — он улыбается.

 — Моя мамочка старше, — люблю её трёхлетнюю честность, пока все оборачиваются ко мне, ожидая подтверждения.

 — Именно так, — киваю и улыбаюсь. Чувствую себя так, словно мне шестьдесят. Двадцать три — не старость.

***

Через час Оливия устала. Она старалась не отставать от разговора, но я знаю, что она вымоталась. Ребята тоже заметили это, потому что Гарри предложил идти им дальше, и все они быстро согласились.

Я укрыла Оливию одеялом и положила рядом с ней маленькую игрушку слона, которую она назвала Хэмми, и поцеловала её. Она уже уснула, но я должна быть рядом, так что беру ещё одно больничное одеяло, укутываюсь в него и сажусь на диван с книгой.

Стук в дверь заставляет меня вздрогнуть, и я вижу лицо Луи в дверном проёме.

 — Можно? — он спрашивает, и я киваю. Он тихо закрывает стеклянную дверь и входит, поправляя маску. Они неудобные, но необходимы. Иммунная система Оливии слишком слаба после трансплантации. — Так, мы встретились снова, — он садится на стул возле меня.

 — Похоже, что да, — уверена, что он всё ещё удивлён, как и я. Я не думала, что мы встретимся когда-нибудь снова, и я удивлена, что мы встретились именно здесь, в больнице.

 — Итак, расскажешь мне о Оливии? — Луи спрашивает, немного нервничая. Делаю глубокий вдох, мне не нравится говорить людям о Оливии, как о больной. Окружающим становится сразу же жалко её, что я ненавижу.

 — Полагаю, ты имел в виду не узнать, какой её любимый цвет? — он кивает головой. Вот почему я не говорю окружающим, что она больна. Они всегда начинают относится к ней по-другому, когда узнают. — Ну, она больна. У неё рак, а в частности, нейробластома, — смотрю на него, это грустно, но я продолжаю свой рассказ. — Примерно через семь месяцев после того, как Джеймс умер, я жила вместе с родителями и Оливией. Как-то она проснулась днём и просто плакала. Я не знала, что делать, поэтому предположила, что у неё режутся зубы. Я дала ей слабое обезболивающее, и она заснула. Когда она проснулась снова, то ей было всё ещё не хорошо. Когда моя мама вернулась с работы, всё становилось только хуже. На следующее утро, когда я готовила Оливии завтрак, она стояла в это время в столовой, и она просто упала. Я поднимала её, но она падала. Снова и снова. Она пошла в восемь месяцев, так что я была в ужасе, — делаю паузу, вытирая первые слёзы. Я могу практически легко говорить о смерти Джеймса, но когда речь идёт о болезни Оливии, всё становится сложнее.

 — И что тогда? — Луи прерывает мои мысли.

 — Я попросила маму приехать, и мы повезли её в приёмное отделение. Как только мы приехали, у неё пошла кровь. Они поставили ей капельницу, от лекарств она становилась сонной, так что они воспользовались этим и сделали МРТ. Это было хуже, чем когда я узнала, что Джеймс умер. Это худший кошмар матерей. Мой ребёнок был болен, и я не могу ничего с эти поделать, я не могла помочь ей. На следующей день ко мне подошёл врач с целой командой других врачей и медсестёр, я знала, что это не хорошо. Он сказал мне сесть, он был не очень вежлив, я говорила, чтобы он просто сказал мне, что с Оливией, на что он ответил, что у моей девочки опухоль вдоль всего спинного мозга. Вот почему она не могла ходить. Они хотели назначить операцию на следующее утро, но из-за того, что опухоль была слишком большая и её много, они сказали, что не смогут удалить её полностью. Они говорили так спокойно о том, что рак часто проявляется в её возрасте. Они дали ей 30% на выживание после операции, так что после неё у нас был окончательный диагноз: нейробластома и сразу же начали химиотерапию. Каждую неделю с течение четырёх месяцев, а позже было ещё и облучение, но этот рак является агрессивным, и они не могли остановить его дальнейшее распространение.

 — Именно поэтому вы здесь? — Луи спрашивает.

 — Врачи в США сказали, что исчерпали все их возможные ресурсы. Они продолжали комбинировать лечение, но опухоль продолжала расти на том же месте, которую с помощью операции они бы не смогли достать. Когда они пытались в очередной раз во время операции, то рак только распространился. Нам нашли донора для пересадки костного мозга здесь, в Лондоне, так что я ухватилась за этот шанс, пытаясь помочь ей.

 — Я просто потерял дар речи. Я поражён, — он откидывается на спинку стула, очевидно, подбирая слова.

 — Это пилюля жестокой жизни, — говорю ему, рассматривая свои руки.

Мы сидим в тишине некоторое время, избегая контакт глазами. Когда я, наконец, смотрю на него, то вижу слёзы в его глазах.

 — О Луи, не плачь. Пожалуйста, не нужно, — чувствую себя виноватой перед ним.

 — Я-я не могу поверить, что ты прошла через это всё. Это несправедливо, — я быстро иду к нему, обнимая.

 — Я знаю, но ничего не поделаешь, — стараюсь не расстраиваться при нём. Он ничего не делает, а только обнимает меня, и я чувствую себя неловко.

 — Как ты держишься? — он спрашивает.

 — Я много плакала в самом начале. Химиотерапия ужасна, но ей это необходимо. Излучение болезненно, но она должна была даже несмотря на это проходить его. Я плакала каждую ночь, но это не то, что нужно Оливии. Ей не нужна мать, которая только и делает, что плачет. Она нуждается в матери, которая заставит её смеяться и будет играть с ней, пытаясь отвести от реальности. Я не помогала ей своими истериками, — это правда. Я отстраняюсь от него, нервно поправляя волосы и стараясь не смотреть на парня. Не хочу, чтобы он видел меня такой, мне было достаточно его взгляда, полного слёз.

Стук в дверь прерывает нас, Зейн просовывает голову, как делал и Луи.

 — Эй, приятель, я собираюсь ехать. Ты идёшь? — он спрашивает.

 — Э-э, нет, я побуду ещё немного. Спасибо, — Луи и Зейн смотрят друг на друга, и Зейн кивает, а затем смотрит на меня, а потом уходит.

 — Ты не должен. Я не буду расстроена, если ты уйдёшь. Не думаю, что тебе нравится сидеть здесь, надев маску и перчатки, — говорю ему честно. Не хочу, чтобы он жалел нас, оставаясь здесь.

 — Я хочу остаться здесь. Ты когда-нибудь отходишь? — он оглядывает комнату.

 — Да, в семь часов Дотти заканчивает смену, и она сидит с Оливией, которая, как правило, спит в это время. В этот момент я иду домой и принимаю душ, собираю некоторые вещи на следующий день и обычно возвращаюсь к десяти или одиннадцати, засыпая на этом диване, — я поглаживаю диван, на котором сижу, стараясь рассмешить его.

 — Когда её выпишут?

 — Это зависит от того, каким окажется количество лейкоцитов в её крови. Её тело сейчас не в состоянии защитить себя даже от простой простуды, так что её продержат здесь как можно дольше. Доктора говорили, что около недели.

 — Значит, ты будешь здесь ещё около недели? — он выглядит шокировано.

 — Я бы могла отправиться в ад, лишь бы моя дочь была счастлива, Луи. Это больница ничто по сравнению с тем, что она переживает, — я знаю, что говорю строго, но это правда. Я стараюсь изо всех сил сделать её счастливой, потому что она единственное, что осталось мне от Джеймса.