СодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru htmlНиколай Островский. Как закалялась сталь<br /><br /><br /> -----------------------------------------------------------------------<br /> М.: Правда, 1982<br /> OCR: Generalissimus, 2002<br /> -----------------------------------------------------------------------<br /><br /> * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * <br /><br />ГЛАВА ПЕРВАЯ<br /> - Кто из вас перед праздником приходил ко мне домой отвечать урок -<br />встаньте!<br /> Обрюзглый человек в рясе, с тяжелым крестом на шее угрожающе посмотрел<br />на учеников.<br /> Маленькие злые глазки точно прокалывали всех шестерых, поднявшихся со<br />скамеек, - четырех мальчиков, и двух девочек. Дети боязливо посматривали на<br />человека в рясе.<br /> - Вы садитесь, - махнул поп в сторону девочек. Те быстро сели,<br />облегченно вздохнув.<br /> Глазки отца Василия сосредоточились на четырех фигурках.<br /> - Идите-ка сюда, голубчики!<br /> Отец Василий поднялся, отодвинул стул и подошел вплотную к сбившимся в<br />кучу ребятам:<br /> - Кто из вас, подлецов, курит? Все четверо тихо ответили:<br /> - Мы не курим, батюшка. Лицо попа побагровело.<br /> - Не курите, мерзавцы, а, махорку кто в тесто насыпал? Не курите? А вот<br />мы сейчас посмотрим! Выверните карманы! Ну, живо! Что я вам говорю?<br />Выворачивайте!<br /> Трое начали вынимать содержимое своих карманов на стол.<br /> Поп внимательно просматривал швы, ища следы табака, но не нашел ничего<br />и принялся за четвертого - черноглазого, в серенькой рубашке и синих штанах<br />с заплатами на коленях:<br /> - А ты что, как истукан, стоишь? Черноглазый, глядя с затаенной<br />ненавистью, глухо ответил:<br /> - У меня нет карманов, - и провел руками по зашитым швам.<br /> - А-а-а, нет карманов! Так ты думаешь, я не знаю, кто мог сделать такую<br />подлость - испортить тесто! Ты думаешь, что и теперь останешься в школе?<br />Нет, голубчик, это тебе даром не пройдет. В прошлый раз только твоя мать<br />упросила оставить тебя, ну а теперь уж конец. Марш из класса! - Он больно<br />схватил за ухо и вышвырнул мальчишку в коридор, закрыв за ним дверь.<br /> Класс затих, съежился. Никто не понимал, почему Павку Корчагина выгнали<br />из школы. Только Сережка Брузжак, друг и приятель Павки, видел, как Павка<br />насыпал попу в пасхальное тесто горсть махры там, на кухне, где ожидали попа<br />шестеро неуспевающих учеников. Им пришлось отвечать уроки уже на квартире у<br />попа.<br /> Выгнанный Павка присел на последней ступеньке крыльца. Он думал о том,<br />как ему явиться домой и что сказать матери, такой заботливой, работающей с<br />утра до поздней ночи кухаркой у акцизного инспектора.<br /> Павку душили слезы.<br /> "Ну что мне теперь делать? И все из-за этого проклятого попа. И на<br />черта я ему махры насыпал? Сережка подбил. "Давай, говорит, насыплем гадюке<br />вредному". Вот и всыпали. Сережке ничего, а меня, наверное, выгонят".<br /> Уже давно началась эта вражда с отцом Василием. Как-то подрался Павка с<br />Левчуковым Мишкой, и его оставили "без обеда". Чтобы не шалил в пустом<br />классе, учитель привел шалуна к старшим, во второй класс. Павка уселся на<br />заднюю скамью.<br /> Учитель, сухонький, в черном пиджаке, рассказывал про землю, светила.<br />Павка слушал, разинув рот от удивления, что земля уже существует много<br />миллионов лет и что звезды тоже вроде земли. До того был удивлен услышанным,<br />что даже пожелал встать и сказать учителю: "В законе божием не так<br />написано", но побоялся, как бы не влетело.<br /> По закону божию поп всегда ставил Павке пять. Все тропари, Новый и<br />Ветхий завет знал он назубок: твердо знал, в какой день что произведено<br />богом. Павка решил расспросить отца Василия. На первом же уроке закона, едва<br />поп уселся в кресло, Павка поднял руку и, получив разрешение говорить,<br />встал:<br /> - Батюшка, а почему учитель в старшем классе говорит, что земля миллион<br />лет стоит, а не как в законе божием - пять тыс... - и сразу осел от<br />визгливого крика отца Василия:<br /> - Что ты сказал, мерзавец? Вот ты как учишь слово божие!<br /> Не успел Павка и пикнуть, как поп схватил его за оба уха и начал<br />долбить головой об стенку. Через минуту, избитого и перепуганного, его<br />выбросили в коридор.<br /> Здорово попало Павке и от матери.<br /> На другой день пошла она в школу и упросила отца Василия принять сына<br />обратно. Возненавидел с тех пор попа Павка всем своим существом. Ненавидел и<br />боялся. Никому не прощал он своих маленьких обид: не забывал и попу<br />незаслуженную порку, озлобился, затаился.<br /> Много еще мелких обид перенес мальчик от отца Василия: гонял его поп за<br />дверь, целыми неделями в угол ставил за пустяки и не спрашивал у него ни<br />разу уроков, а перед пасхой из-за этого пришлось ему с неуспевающими к попу<br />на дом идти сдавать. Там, на кухне, и всыпал Павка махры в пасхальное тесто.<br /> Никто не видел, а все же поп сразу узнал, чья это работа,<br /> ...Урок окончился, детвора высыпала во двор и обступила Павку. Он хмуро<br />отмалчивался. Сережка Брузжак из класса не выходил, чувствовал, что и он<br />виноват, но помочь товарищу ничем не мог.<br /> В открытое окно учительской высунулась голова заведующего школой Ефрема<br />Васильевича, и густой бас его заставил Павку вздрогнуть.<br /> - Пошлите сейчас же ко мне Корчагина! - крикнул он.<br /> И Павка с заколотившимся сердцем пошел в учительскую.<br /><br /> Хозяин станционного буфета, пожилой, бледный, с бесцветными,<br />вылинявшими глазами, мельком взглянул на стоявшего в стороне Павку:<br /> - Сколько ему лет?<br /> - Двенадцать, - ответила мать.<br /> - Что же, пусть останется. Условие такое: восемь рублей в месяц и стол<br />в дни работы, сутки работать, сутки дома - и чтоб не воровать.<br /> - Что вы, что вы! Воровать он не будет, я ручаюсь, - испуганно сказала<br />мать.<br /> - Ну, пусть начинает сегодня же работать, - приказал хозяин и,<br />обернувшись к стоящей рядом с ним за стойкой продавщице, попросил: - Зина,<br />отведи мальчика в судомойню, скажи Фросеньке, чтобы дала ему работу вместо<br />Гришки.<br /> Продавщица бросила нож, которым резала ветчину, и, кивнув Павке<br />головой, пошла через зал, пробираясь к боковой двери, ведущей в судомойню.<br />Павка последовал за ней. Мать торопливо шла вместе с ним, шепча ему наспех:<br /> - Ты уж, Павлушка, постарайся, не срамись. И, проводив сына грустным<br />взглядом, пошла к выходу.<br /> В судомойне шла работа вовсю: гора тарелок, вилок, ножей высилась на<br />столе, и несколько женщин перетирали их перекинутыми через плечо<br />полотенцами. Рыженький мальчик с всклокоченными, нечесаными волосами, чуть<br />старше Павки, возился с двумя огромными самоварами.<br /> Судомойня была наполнена паром из большой лохани с кипятком, где мылась<br />посуда, и Павка первое время не мог разобрать лиц работавших женщин. Он<br />стоял, не зная, что ему делать и куда приткнуться.<br /> Продавщица Зина подошла к одной из моющих посуду женщин и, взяв ее за<br />плечо, сказала:<br /> - Вот, Фросенька, новый мальчик вам сюда вместо Гришки. Ты ему<br />растолкуй, что надо делать.<br /> Обращаясь к Павке и указав на женщину, которую только что назвала<br />Фросенькой, Зина проговорила:<br /> - Она здесь старшая. Что она тебе скажет, то и делай. - Повернулась и<br />пошла в буфет.<br /> - Хорошо, - тихо ответил Павка и вопросительно взглянул на стоявшую<br />перед ним Фросю. Та, вытирая пот со лба, глядела на него сверху вниз, как бы<br />оценивая его достоинства, и, подвертывая сползавший с локтя рукав, сказала<br />удивительно приятным, грудным голосом:<br /> - Дело твое, милай, маленькое: вот этот куб нагреешь, значит, утречком,<br />и чтоб в нем у тебя всегда кипяток был, дрова, конечно, чтобы наколол, потом<br />вот эти самовары тоже твоя работа. Потом, когда нужно, ножики и вилочки<br />чистить будешь и помои таскать. Работки хватит, милай, упаришься, - говорила<br />она костромским говорком с ударением на "а", и от этого ее говорка и<br />залитого краской лица с курносым носиком Павке стало как-то веселее.<br /> "Тетка эта, видно, ничего", - решил он про себя и, осмелев, обратился к<br />Фросе:<br /> - А что мне сейчас делать, тетя?<br /> Сказал и запнулся. Громкий хохот работавших в судомойне женщин покрыл<br />его последние слова:<br /> - Ха-ха-ха!.. У Фросеньки уж и племянник завелся...<br /> - Ха-ха!.. - смеялась больше всех сама Фрося. Павка из-за пара не<br />разглядел ее лица, а Фросе всего было восемнадцать лет.<br /> Уже совсем смущенный, он повернулся к мальчику и спросил:<br /> - Что мне делать надо сейчас?<br /> Но мальчик на вопрос только хихикнул:<br /> - Ты у тети спроси, она тебе все пропечатает, а я здесь временно. - И,<br />повернувшись, выскочил в дверь, ведущую на кухню.<br /> - Иди сюда, помогай вытирать вилки, - услышал Павка голос одной из<br />работающих, уже немолодой судомойки. - Чего ржете-то? Что тут такого<br />мальчонка сказал? Вот бери-ка, - подала она Павке полотенце, - бери один<br />конец в зубы, а другой натяни ребром. Вот вилочку и чисть туда-сюда<br />зубчиками, только чтоб ни соринки не оставалось. У нас за это строго.<br />Господа вилки просматривают, и если заметят грязь - беда: хозяйка в три<br />счета прогонит.<br /> - Как хозяйка? - не понял Павел. - Ведь у вас хозяин тот, что меня<br />принимал.<br /> Судомойка засмеялась:<br /> - Хозяин у нас, сынок, вроде мебели, тюфяк он. Всему голова здесь<br />хозяйка. Ее сегодня нет. Вот поработаешь - увидишь.<br /> Дверь в судомойню открылась, и в нее вошли трое официантов, неся груды<br />грязной посуды.<br /> Один из них, широкоплечий, косоглазый, с крупным четырехугольным лицом,<br />сказал:<br /> - Пошевеливайтесь живее. Сейчас придет двенадцатичасовой, а вы<br />копаетесь.<br /> Глядя на Павку, он спросил:<br /> - А это кто?<br /> - Это новенький, - ответила Фрося.<br /> - А, новенький, - проговорил он, - Ну, так вот, - тяжелая рука его<br />опустилась на плечо Павки и толкнула к самоварам, - они у тебя всегда должны<br />быть готовы, а они видишь, - один затух, а другой еле дышит. Сегодня это<br />тебе так пройдет, а завтра если повторится, то получишь по морде. Понял?<br /> Павка, не говоря ни слова, принялся за самовары.<br /> Так началась его трудовая жизнь. Никогда Павка не старался так, как в<br />свой первый рабочий день. Понял он: тут не дома, где можно мать не<br />послушать. Косоглазый ясно сказал, что если не послушаешь - в морду.<br /> Разлетались искры из толстопузых четырехведерных самоваров, когда Павка<br />раздувал их, натянув снятый сапог на трубу. Хватаясь за ведра с помоями,<br />летел к сливной яме, подкладывал под куб с водой дрова, сушил на кипящих<br />самоварах мокрые полотенца, делал все, что ему говорили. Поздно вечером<br />уставший Павка отправился вниз, на кухню. Пожилая судомойка Анисья,<br />посмотрев на дверь, скрывшую Павку, сказала:<br /> - Ишь мальчонка-то какой-то ненормальный, мотается, как сумасшедший. Не<br />с добра, видно, послали работать-то.<br /> - Да, парень справный, - сказала Фрося, - такого подгонять не надо.<br /> - Убегается скоро, - возразила Луша, - все сначала стараются...<br /> В семь часов утра, измученный бессонной ночью и бесконечной беготней,<br />Павка передал кипящие самовары своей смене - толстоморденькому мальчишке с<br />нахальными глазками.<br /> Удостоверившись, что все в порядке и самовары кипят, мальчишка, засунув<br />руки в карманы, цыкнув сквозь сжатые зубы слюной и с видом презрительного<br />превосходства взглянув на Павку слегка белесоватыми глазами, сказал тоном,<br />не допускающим возражения:<br /> - Эй ты, шляпа! Завтра приходи, в шесть часов на смену.<br /> - Почему в шесть? - спросил Павка. - Ведь сменяются в семь.<br /> - Кто сменяется, пусть сменяется, а ты приходи в шесть. А будешь много<br />гавкать, то сразу поставлю тебе блямбу на фотографию. Подумаешь, пешка,<br />только что поступил и уже форс давит.<br /> Судомойки, сдавшие свое дежурство вновь прибывшим, с интересом<br />наблюдали за разговором двух мальчиков. Нахальный тон и вызывающее поведение<br />мальчишки разозлили Павку. Он подвинулся на шаг к своей смене, приготовясь<br />влепить мальчишке хорошего леща, но боязнь быть прогнанным в первый же день<br />работы остановила его. Весь потемнев, он сказал:<br /> - Ты потише, не налетай, а то обожжешься. Завтра приду в семь, а<br />драться я умею не хуже тебя; если захочешь попробовать - пожалуйста.<br /> Противник отодвинулся на шаг к кубу и с удивлением смотрел на<br />взъерошенного Павку. Такого категорического отпора он не ожидал и немного<br />опешил.<br /> - Ну, ладно, посмотрим, - пробормотал он.<br /> Первый день прошел благополучно, и Павка шагал домой с чувством<br />человека, честно заработавшего свой отдых. Теперь он тоже трудится, и никто<br />теперь не скажет ему, что он дармоед.<br /> Утреннее солнце лениво подымалось из-за громады лесопильного завода.<br />Скоро и Павкин домишко покажется. Вот здесь, сейчас же за усадьбой<br />Лещинского.<br /> "Мать, наверное, не спит, а я с работы возвращаюсь, - думал Павка и<br />пошел быстрее, посвистывая. - Получилось не так уж скверно, что меня из<br />школы выперли. Все равно проклятый поп не дал бы житья, а теперь я на него<br />плевать хотел, - рассуждал Павка, подходя к дому, и, открывая калитку,<br />вспомнил: - А тому, белобрысому, обязательно набью морду, обязательно".<br /> Мать возилась во дворе с самоваром. Увидев сына, спросила тревожно:<br /> - Ну, как?<br /> - Хорошо, - ответил Павка.<br /> Мать хотела о чем-то предупредить. Он понял - в раскрытое окно комнаты<br />виднелась широкая спина брата Артема.<br /> - Что, Артем приехал? - спросил он, смутившись.<br /> - Вчера приехал и останется здесь. Служить будет в депо.<br /> Павка не совсем уверенно открыл дверь в комнату.<br /> Громадная фигура, сидевшая за столом спиной к нему, повернулась, и на<br />Павку глянули из-под густых черных бровей суровые глаза брата.<br /> - А, пришел, махорочник? Ну, ну, здорово!<br /> Не предвещала Павке ничего приятного беседа с приехавшим братом.<br /> "Артем уже все знает, - подумал Павка. - Артем может и отругать и<br />поколотить".<br /> Побаивался Павлик Артема.<br /> Но Артем, видно, драться не собирался; он сидел на табурете, опершись<br />локтями о стол, и смотрел на Павку неотрывающимся взглядом - не то<br />насмешливо, не то презрительно.<br /> - Так ты, говоришь, университет уже закончил, все науки прошел, теперь<br />за помои принялся? - сказал Артем.<br /> Павка уставился глазами в потрескавшуюся половицу, внимательно изучая<br />высунувшуюся шляпку гвоздика. Но Артем поднялся из-за стола и пошел в кухню.<br /> "Обойдется, видно, без припарки", - облегченно вздохнул Павка.<br /> Во время чаепития Артем спокойно расспрашивал Павку о происшедшем в<br />классе.<br /> Павка рассказал все.<br /> - И что с тобой будет дальше, когда ты таким хулиганом растешь? - с<br />грустью проговорила мать. - Ну, что нам с ним делать? И в кого он такой<br />уродился? Господи боже мой, сколько я мучений с этим мальчишкой перенесла, -<br />жаловалась она.<br /> Артем, отодвинув от себя пустую чашку, сказал, обращаясь к Павке:<br /> - Ну, так вот, браток. Раз уж так случилось, держись теперь настороже,<br />на работе фокусов не выкидывай, а выполняй все что надо; ежели и оттуда тебя<br />выставят, то я тебя так разрисую, что дальше некуда. Запомни это. Довольно<br />мать дергать. Куда, черт, ни ткнется - везде недоразумение, везде<br />чего-нибудь отчебучит. Но теперь уж шабаш. Отработаешь годок - буду просить<br />взять учеником в депо, потому в тех помоях человека из тебя не будет. Надо<br />учиться ремеслу. Сейчас еще мал, но через год попрошу - может, примут. Я<br />сюда перевожусь и здесь работать буду. Мамка служить больше не будет. Хватит<br />ей горб гнуть перед всякой сволочью, но ты смотри, Павка, будь человеком.<br /> Он поднялся во весь свой громадный рост, надел висевший на спинке стула<br />пиджак и бросил матери:<br /> - Я пойду по делу на часок. - И, согнувшись у притолоки двери, вышел.<br />Уже во дворе, проходя мимо окна, сказал: - Там тебе привез сапоги и ножик,<br />мамка даст.<br /><br /> Буфет вокзала торговал беспрерывно целые сутки.<br /> Железнодорожный узел соединял пять линий. Вокзал плотно был набит<br />людьми и только на два-три часа ночью, в перерыв между двумя поездами,<br />затихал. Здесь, на вокзале, сходились и разбегались в разные стороны сотни<br />эшелонов. С фронта на фронт. Оттуда с искалеченными, с искромсанными людьми,<br />а туда с потоком новых людей в серых однообразных шинелях.<br /> Два года провертелся Павка на этой работе. Кухня и судомойня - вот все,<br />что он видел за эти два года. В громадной подвальной кухне - лихорадочная<br />работа. Работало двадцать с лишним человек. Десять официантов сновали из<br />буфета в кухню.<br /> Получал уже Павка не восемь, а десять рублей. Вырос за два года, окреп.<br />Много мытарств прошел он за это время. Коптился в кухне полгода поваренком,<br />вылетел опять в судомойню - выбросил всесильный шеф: не понравился<br />несговорчивый мальчонка, того и жди, что пырнет ножом за зуботычину. Давно<br />бы уже прогнали за это с работы, но спасала его неиссякаемая<br />трудоспособность. Работать мог Павка больше всех, не уставая.<br /> В горячие для буфета часы носился как угорелый с подносами, прыгая<br />через четыре-пять ступенек вниз, в кухню, и обратно.<br /> Ночами, когда прекращалась толкотня в обоих залах буфета, внизу, в<br />кладовушках кухни, собирались официанты. Начиналась бесшабашная азартная<br />игра: в "очко", в "девятку". Видел Павка не раз кредитки, лежавшие на<br />столах. Не удивлялся Павка такому количеству денег, знал, что каждый из них<br />за сутки своего дежурства чаевыми получал по тридцать - сорок рублей. По<br />полтинничку, по рублику собирали. А потом напивались и резались в карты.<br />Злобился на них Павка.<br /> "Сволочь проклятая! - думал он. - Вот Артем - слесарь первой руки, а<br />получает сорок восемь рублей, а я десять; они гребут в сутки столько и за<br />что? Поднесет - унесет. Пропивают и проигрывают".<br /> Считал их Павка, так же как хозяев, чужими, враждебными. "Они здесь,<br />подлюги, лакеями ходят, а жены да сыночки по городам живут, как богатые".<br /> Приводили они своих сынков в гимназических мундирчиках, приводили и<br />расплывшихся от довольства жен. "А денег у них, пожалуй, больше, чем у тех<br />господ, которым прислуживают", - думал Павка. Не удивлялся он и тому, что<br />происходило ночами в закоулках кухни да на складах буфетных; знал Павка<br />хорошо, что всякая посудница и продавщица недолго наработает в буфете, если<br />не продаст себя за несколько рублей каждому, кто имел здесь власть и силу.<br /> Заглянул Павка в самую глубину жизни, на ее дно, в колодезь, - и<br />затхлой плесенью, болотной сыростью пахнуло на него, жадного ко всему<br />новому, неизведанному.<br /> Не удалось Артему устроить брата учеником в депо: моложе пятнадцати лет<br />не брали. Ожидал Павка дня, когда выйдет отсюда, тянуло к огромному<br />каменному закопченному зданию.<br /> Частенько бывал он там у Артема, ходил с ним осматривать вагоны и<br />старался чем-нибудь помочь.<br /> Особенно скучно стало, когда ушла с работы Фрося.<br /> Не было уже смеющейся, веселой девушки, и Павка острее почувствовал,<br />как крепко он сдружился с ней. Приходя утром в судомойню, слушая сварливые<br />крики беженок, ощущал какую-то пустоту и одиночество.<br /><br /> В ночной перерыв, подкладывая в топку куба дрова, Павка присел на<br />корточках перед открытой дверцей; прищурившись, смотрел на огонь - хорошо<br />было от теплоты печки. В судомойне никого не было.<br /> Не заметил, как мысли вернулись к тому, что было недавно, к Фросе, и<br />отчетливо всплыла картина.<br /> ...В субботу, в ночной перерыв, спускался Павка вниз по лестнице, в<br />кухню. На повороте из любопытства влез на дрова, чтобы заглянуть в<br />кладовушку, где обычно собирались игроки.<br /> А игра там была в полном разгаре. Побуревший от волнения Заливанов<br />держал банк.<br /> На лестнице послышались шаги. Обернулся: сверху спускался Прохошка.<br />Павка залез под лестницу, пережидая, когда тот пройдет в кухню. Под<br />лестницей было темно, и Прохощка видеть его не мог.<br /> Прохошка повернул вниз, и Павке было видно его широкую спину и большую<br />голову.<br /> Сверху по лестнице еще кто-то сбегал поспешными легкими шагами, и Павка<br />услыхал знакомый голос:<br /> - Прохошка, подожди.<br /> Прохошка остановился и, обернувшись, посмотрел вверх.<br /> - Тебе чего? - буркнул он.<br /> Шаги на лестнице застучали вниз, и Павка узнал Фросю.<br /> Она взяла официанта за рукав и прерывающимся, сдавленным голосом<br />сказала:<br /> - Прохошка, где же те деньги, которые тебе дал поручик?<br /> Прохор резко отдернул руку.<br /> - Что? Деньги? А разве я тебе не дал? - говорил он озлобленно-резко.<br /> - Но ведь он дал тебе триста рублей. - И в голосе Фроси слышались<br />приглушенные рыдания.<br /> - Триста рублей, говоришь? - ехидно проговорил Прохошка. - Что же, ты<br />хочешь их получить? Не больно ли дорого, сударыня, для судомойки? Я думаю,<br />хватит и тех пятидесяти, что я дал. Подумаешь, какое счастье! Почище<br />барыньки, с образованием - и то таких денег не берут. Скажи спасибо за это -<br />ночку поспать и пятьдесят целковых схватить. Нет дураков. Десятку-две я тебе<br />еще дам, и кончено, а не будешь дурой - еще подработаешь, я тебе протекцию<br />составлю. - И, бросив последние слова, Прохошка повернулся и пошел в кухню.<br /> - Подлюга, гад! - крикнула ему вдогонку Фрося и, прислонясь к дровам,<br />глухо зарыдала.<br /> Не передать, не рассказать чувств, которые охватили Павку, когда он<br />слушал этот разговор и, стоя в темноте под лестницей, видел вздрагивающую и<br />бьющуюся о поленья головой Фросю. Не сказался Павка, молчал, судорожно<br />ухватившись за чугунные подставки лестницы, а в голове пронеслось и застряло<br />отчетливо, ясно:<br /> "И эту продали, проклятые. Эх, Фрося, Фрося..."<br /> Еще глубже и сильнее затаилась ненависть к Прохошке, и все окружающее<br />опостылело и стало ненавистным. "Эх, была бы сила, избил бы этого подлеца до<br />смерти! Почему я не большой и сильный, как Артем?"<br /> Огоньки в печке вспыхивали и гасли, дрожали их красные языки, сплетаясь<br />в длинный голубоватый виток; казалось Павке, что кто-то насмешливый,<br />издевающийся показывает ему свой язык.<br /> Тихо было в комнате, лишь потрескивало в топке, и у крана слышался стук<br />равномерно падающих капель.<br /> Климка, поставив на полку последнюю ярко начищенную кастрюлю, вытирал<br />руки. На кухне никого не было. Дежурный повар и кухонщицы спали в<br />раздевалке. На три ночных часа затихала кухня, и эти часы Климка всегда<br />проводил наверху у Павки. По-хорошему сдружился поваренок с черноглазйм<br />кубовщиком. Поднявшись наверх, Климка увидел Павку сидящим на корточках<br />перед раскрытой топкой. Павка заметил на стене тень от знакомой<br />взлохмаченной фигуры и проговорил, не оборачиваясь:<br /> - Садись, Климка.<br /> Поваренок забрался на сложенные поленья и, улегшись на них, посмотрел<br />на сидевшего молча Павку и проговорил, улыбаясь:<br /> - Ты что, на огонь колдуешь?<br /> Павка с трудом оторвал глаза от огненных языков. На Климку смотрели два<br />огромных блестящих глаза. В них Климка увидел невысказанную грусть. Первый<br />раз увидел Климка эту грусть в глазах товарища.<br /> - Чудной ты, Павка, сегодня какой-то. - И, помолчав, затем спросил: -<br />Случилось у тебя что-нибудь?<br /> Павка поднялся и сел рядом с Климкой.<br /> - Ничего не случилось, - ответил он глуховато. - Тяжело мне здесь,<br />Климка. - И руки его, лежавшие на коленях, сжались в кулаки.<br /> - Что это на тебя сегодня нашло? - продолжал приподнявшийся на локтях<br />Климка.<br /> - Сегодня нашло, говоришь? Всегда находило, как только попал сюда<br />работать. Ты погляди, что здесь делается! Работаем как верблюды, а в<br />благодарность тебя по зубам бьет кто только вздумает, и ни от кого защиты<br />нет. Нас с тобой хозяева нанимали им служить, а бить всякий право имеет, у<br />кого только сила есть. Ведь хоть разорвись, всем сразу не угодишь, а кому не<br />угодишь, от того и получай. Уж так стараешься, чтобы делать как следует,<br />чтобы никто придраться не мог, кидаешься во все концы, но все равно<br />кому-нибудь не донесли вовремя - и по шее...<br /> Климка испуганно перебил его:<br /> - Ты не кричи так, а то зайдет кто - услышит.<br /> Павка вскочил:<br /> - Ну и пусть слышит, все равно уйду отсюда. Пути очищать от снега и то<br />лучше, а здесь... могила, жулик на жулике сидит. Денег у них сколько у всех!<br />А нас за тварей считают, с дивчатами что хотят, то и делают; а которая<br />хорошая, не поддается, выгоняют в два счета. Тем куда деваться? Набирают<br />беженок, бесприютных, голодающих. Те за хлеб держатся, тут хоть поесть<br />смогут, и на все идут из-за голода.<br /> Он говорил это с такой злобой, что Климка, опасаясь, что кто-нибудь<br />услышит их разговор, вскочил и закрыл дверь, ведущую в кухню, а Павка все<br />говорил о накипевшем у него на душе.<br /> - Вот ты, Климка, молчишь, когда тебя бьют. Почему молчишь?<br /> Павка сел на табуретку у стола и устало склонил голову на ладонь.<br />Климка наложил в топку дров и тоже сел у стола.<br /> - Читать не будем сегодня? - спросил он Павку.<br /> - Книжки нет, - ответил Павка, - киоск закрыт.<br /> - Что, разве он не торгует сегодня? - удивился Климка.<br /> - Забрали продавца жандармы. Нашли у него что-то, - ответил Павка.<br /> - За что?<br /> - За политику, говорят.<br /> Климка недоуменно посмотрел на Павку:<br /> - А что эта политика означает? Павка пожал плечами:<br /> - Черт его знает. Говорят, ежели кто против царя идет, так политикой<br />зовется.<br /> Климка испуганно дернулся:<br /> - А разве есть такие?<br /> - Не знаю, - ответил Павка.<br /> Дверь открылась, и в судомойню вошла заспанная Глаша:<br /> - Вы это чего не спите, ребятки? На час задремать можно, пока поезда<br />нет. Иди, Павка, я за кубом погляжу.<br /><br /> Кончилась Павкина служба раньше, чем он ожидал, и так кончилась, как он<br />и не предвидел.<br /> В один из морозных январских дней дорабатывал Павка свою смену и<br />собирался уходить домой, но сменявшего его парня не было. Пошел Павка к<br />хозяйке и заявил, что уходит домой, но та не отпускала. Пришлось усталому<br />Павке отстукивать вторые сутки, и к ночи он совсем выбился из сил. В перерыв<br />надо было наливать кубы и кипятить их к трехчасовому поезду. Отвернул кран<br />Павка - вода не шла. Водокачка, видно, не подала. Оставил кран открытым,<br />улегся на дрова и уснул: усталость одолела.<br /> Через несколько минут забулькал, заурчал кран, и вода полилась в бак,<br />наполнила его до краев и потекла по кафельным плитам на пол судомойни, в<br />которой, как обычно, никого не было. Воды наливалось все больше и больше.<br />Она залила пол и просочилась под дверь в зал.<br /> Ручейки подбирались под вещи и чемоданы спящих пассажиров. Никто этого<br />не замечал, и только когда вода залила лежавшего на полу пассажира и тот,<br />вскочив на ноги, закричал, все бросились к вещам. Поднялась суматоха.<br /> А вода все прибывала и прибывала.<br /> Убиравший со стола во втором зале Прохошка кинулся на крик пассажиров<br />и, прыгая через лужи, подбежал к двери и с силой распахнул ее. Вода,<br />сдерживаемая дверью, потоком хлынула в зал.<br /> Крики усилились. В судомойню вбежали дежурные официанты. Прохошка<br />бросился к спящему Павке.<br /> Удары один за другим сыпались на голову совершенно одуревшего от боли<br />мальчика.<br /> Он со сна ничего не понимал. В глазах вспыхивали яркие молнии, и жгучая<br />боль пронизывала все тело.<br /> Избитый, едва доплелся домой.<br /> Утром Артем, угрюмый, насупившийся, расспрашивал Павку обо всем<br />случившемся.<br /> Павка рассказал все, как было.<br /> - Кто тебя бил? - глухо спросил Артем.<br /> - Прохошка.<br /> - Ладно, лежи.<br /> Артем надел кожух и, не говоря ни слова, вышел.<br /> - Могу я видеть официанта Прохора? - спросил у Глаши незнакомый<br />рабочий.<br /> - Он сейчас зайдет, подождите, - ответила она. Громадная фигура<br />прислонилась к притолоке.<br /> - Ладно, подожду.<br /> Прохор, тащивший на подносе целый ворох посуды, толкнув ногой дверь,<br />вошел в судомойню.<br /> - Вот этот самый, - сказала Глаша, указывая на Прохора.<br /> Артем шагнул вперед и, тяжело опустив руку на плечо официанта, спросил,<br />глядя в упор:<br /> - За что Павку, брата моего, бил?<br /> Прохор хотел освободить плечо, но страшный удар кулака свалил его на<br />пол; он пытался подняться, но второй удар, страшнее первого, пригвоздил его<br />к полу.<br /> Испуганные посудницы шарахнулись в сторону.<br /> Артем повернулся и пошел к выходу.<br /> Прохошка с разбитым в кровь лицом ворочался на полу. Артем из депо<br />вечером не вернулся.<br /> Мать узнала: сидит Артем в жандармском отделении.<br /> Через шесть суток вернулся Артем вечером, когда мать спала. Подошел к<br />сидевшему на кровати Павке и спросил ласково:<br /> - Что, поправился, браток? - Присел рядом. - Бывает и хуже. - И,<br />помолчав, добавил: - Ничего, пойдешь на электростанцию, я уже о тебе<br />говорил. Там делу научишься.<br /> Павка крепко сжал обеими руками громадную руку Артема.<br /><br />ГЛАВА ВТОРАЯ<br /> В маленький городок вихрем ворвалась ошеломляющая весть: "Царя<br />скинули!"<br /> В городке не хотели верить.<br /> С приползшего в пургу поезда на перрон выкатились два студента с<br />винтовками поверх шинели и отряд революционных солдат с красными повязками<br />на рукавах. Они арестовали станционных жандармов, старого полковника и<br />начальника гарнизона. И в городке поверили. По снежным улицам к площади<br />потянулись тысячи людей.<br /> Жадно слушали новые слова: "свобода, равенство, братство".<br /> Прошли дни, шумливые, наполненные возбуждением и радостью. Наступило<br />затишье, и только красный флаг над зданием городской управы, где хозяевами<br />укрепились меньшевики и бундовцы, говорил о происшедшей перемене. Все<br />остальное осталось по-прежнему.<br /> К концу зимы в городке разместился гвардейский кавалергардский полк. По<br />утрам ездили эскадронами на станцию ловить дезертиров, бежавших с<br />Юго-Западного фронта.<br /> У кавалергардов лица сытые, народ рослый, здоровенный. Офицеры все<br />больше графы да князья, погоны золотые, на рейтузах канты серебряные, все,<br />как при царе, - словно и не было революции.<br /> Прошагал мимо семнадцатый год. Для Павки, Климки и Сережки Брузжака<br />ничего не изменилось. Хозяева остались старые. Только в дождливый ноябрь<br />стало твориться что-то неладное. Зашевелились на вокзале новые люди, все<br />больше из окопных солдат с чудным прозвищем "большевики".<br /> Откуда такое название, твердое, увесистое, - никому невдомек.<br /> Трудновато гвардейцам дезертиров с. фронта сдерживать. Все чаще<br />лопались вокзальные стекла от ружейной трескотни. С фронта срывались целыми<br />группами и при задержке отбивались штыками. В начале декабря хлынули целыми<br />эшелонами.<br /> Гвардейцы вокзал запрудили, удержать думали, но их пулеметными<br />трещотками ошарашили. К смерти привычные люди из вагонов высыпали.<br /> В город гвардейцев загнали серые фронтовики. Загнали и на вокзал<br />воротились, и дальше двинулись эшелон за эшелоном.<br /><br /> Весной тысяча девятьсот восемнадцатого года трое друзей шли от Сережки<br />Брузжака, где резались в "шестьдесят шесть". По дороге завернули в садик<br />Корчагина. Прилегли на траву. Было скучно. Все привычные занятия надоели.<br />Начали думать, как бы лучше денек провести. За спиной зацокали копыта<br />лошади, и на дорогу вынесся всадник. Конь одним рывком перепрыгнул канаву,<br />отделявшую шоссе от низенького забора садика. Конник махнул нагайкой<br />лежавшим Павке и Климке:<br /> - Эй, хлопцы мои, сюда!<br /> Павка и Климка вскочили на ноги и подбежали к забору. Всадник был весь<br />в пыли, толстым слоем серой дорожной пыли были покрыты сбитая на затылок<br />фуражка, защитная гимнастерка и защитные штаны. На крепком солдатском ремне<br />висел наган и две немецкие бомбы.<br /> - Тащите воды попить, ребятки! - попросил всадник и, когда Павка<br />побежал в дом за водой, обратился к глазевшему на него Сережке: - Скажи,<br />паренек, какая власть в городе?<br /> Сережка, торопясь, стал рассказывать приезжему все городские новости:<br /> - Никакой власти у нас нет уже две недели. Самооборона у нас власть.<br />Все жители по очереди ходят ночью город охранять. А вы кто такие будете? - в<br />свою очередь задал он вопрос.<br /> - Ну, много будешь знать - скоро состаришься, - с улыбкой ответил<br />всадник.<br /> Из дому бежал Павка, держа в руках кружку с водой.<br /> Всадник жадно, залпом, выпил ее до дна, передал кружку Павке, рванул<br />поводья и, взяв с места в карьер, помчался к сосновой опушке.<br /> - Кто это был? - недоуменно спросил Павка Климку.<br /> - Откуда я знаю? - ответил тот, пожав плечами.<br /> - Наверно, смена власти опять будет. Потому и Лещинские вчера выехали.<br />А раз богатые утекают - значит, придут партизаны, - окончательно и твердо<br />разрешил этот политический вопрос Сережка.<br /> Доводы его были настолько убедительны, что с ним сразу согласились и<br />Павка и Климка.<br /> Не успели ребята как следует поговорить об этом, как по шоссе зацокали<br />копыта. Все трое бросились к забору.<br /> Из лесу, из-за дома лесничего, чуть видного ребятам, двигались люди,<br />повозки, а совсем недалеко по шоссе - человек пятнадцать конных с винтовками<br />поперек седла. Впереди конных двое: один - пожилой, в защитном френче,<br />перепоясанном офицерскими ремнями, с биноклем на груди, а рядом с ним -<br />только что виденный ребятами всадник. На френче у пожилого - красный бант.<br /> - А я что говорил? - толкнул Павку локтем в бок Сережка. - Видишь,<br />красный бант. Партизаны. Лопни мои глаза - партизаны... - И, гикнув от<br />радости, птицей переметнулся через забор на улицу.<br /> Оба приятеля последовали за ним. Все трое стоял" теперь на краю шоссе и<br />смотрели на подъезжающих.<br /> Всадники подъехали совсем близко. Знакомый ребятам кивнул им и, указав<br />нагайкой на дом Лещинских, спросил:<br /> - Кто в этом доме живет?<br /> Павка, стараясь не отстать от лошади всадника" рассказывал:<br /> - Здесь адвокат Лещинский живет. Вчера сбежал. Вас, видно, испугался...<br /> - Ты откуда знаешь, кто мы такие? - спросил, улыбаясь, пожилой.<br /> Павка, указывая на бант, ответил:<br /> - А это что? Сразу видать...<br /> На улицу высыпали жители, с любопытством рассматривая входивший в город<br />отряд. Наши приятели стояли у шоссе и тоже смотрели на запыленных, усталых<br />красногвардейцев.<br /> Когда прогромыхало по камням единственное в отряде орудие и проехали<br />повозки с пулеметами, ребята двинулись за партизанами и разошлись по домам<br />лишь после того, как отряд остановился в центре города и стал размещаться по<br />квартирам.<br /> Вечером в большой гостиной дома Лещинских, где остановился штаб отряда,<br />за большим с резными ножками столом сидело четверо: трое из комсостава и<br />командир отряда товарищ Булгаков - пожилой, с проседью в волосах.<br /> Булгаков, развернув на столе карту губернии, водил по ней ногтем,<br />оттискивая линии, и говорил, обращаясь к сидевшему напротив скуластому, с<br />крепкими зубами:<br /> - Ты говоришь, товарищ Ермаченко, что здесь надо будет драться, а я<br />думаю - надо утром отходить. Хорошо бы даже ночью, да люди устали. Наша<br />задача - успеть отойти к Казатину, пока немцы не добрались туда раньше нас.<br />Оказывать сопротивление с нашими силами - это же смешно... Одно орудие и<br />тридцать снарядов, двести штыков и шестьдесят сабель - грозная сила... Немцы<br />идут железной лавиной. Драться мы сможем, только соединившись с другими<br />отходящими красными частями. Ведь мы должны иметь в виду, товарищ, что,<br />кроме немцев, мы имеем по пути много разных контрреволюционных банд. Мое<br />мнение - завтра же утром отходить, взорвав мостик за станцией. Пока немцы<br />будут его налаживать, пройдет два-три дня. По железной дороге их продвижение<br />будет задержано. Вы как думаете, товарищи? Давайте решим, - обратился он к<br />сидящим за столом.<br /> Сидевший наискосок от Булгакова Стружков пожевал Губами, посмотрел на<br />карту, потом на Булгакова и наконец с трудом выдавил застрявшие в горле<br />слова:<br /> - Я... под... держиваю Булгакова.<br /> Самый молодой, в рабочей блузе, согласился:<br /> - Булгаков говорит дело.<br /> И только Ермаченко, тот, что днем говорил с ребятами, отрицательно<br />мотнул головой:<br /> - На черта же мы тогда отряд собирали? Чтобы отходить перед немцами без<br />драки? По-моему, нам надо здесь с ними стукнуться. Надоело драпака<br />задавать... Ежели бы на меня, то я дрался бы здесь обязательно. - Он резко<br />отодвинул стул, поднялся и зашагал по комнате.<br /> Булгаков неодобрительно посмотрел на него:<br /> - Драться надо с толком, Ермаченко. А бросать людей на верный разгром и<br />уничтожение - этого мы не можем делать. Да это и смешно.<br /> За нами движется целая дивизия с тяжелой артиллерией, бронемашинами...<br />Не надо ребячиться, товарищ Ермаченко... - И, уже обращаясь к остальным,<br />закончил: - Итак, решено - завтра утром отходим.<br /> - Следующий вопрос - о связи, - продолжал совещание Булгаков. -<br />Поскольку мы отходим последними, на нас ложится задача по организации работы<br />в тылу у немцев. Здесь - крупный железнодорожный узел, городишко имеет два<br />вокзала. Мы должны позаботиться о том, чтобы на станции работал надежный<br />товарищ, сейчас мы решим, кого из своих оставить здесь для налаживания<br />работы. Намечайте кандидатуры.<br /> - Я думаю, что здесь должен остаться матрос Жухрай, - сказал Ермаченко,<br />подходя к столу. - Во-первых, Жухрай из здешних мест. Во-вторых, он слесарь<br />и монтер - сможет устроиться работать на станции. С нашим отрядом Федора<br />никто не видел - он приедет лишь ночью. Парень он мозговитый и здесь дело<br />наладит. По-моему, это самый подходящий человек. Булгаков кивнул головой:<br /> - Правильно, я с тобой согласен, Ермаченко. Вы, товарищи, не<br />возражаете? - обратился он к остальным. - Нет. Значит, вопрос исчерпан. Мы<br />оставляем Жухраю денег и мандат на работу.<br /> - Теперь третий, последний вопрос, товарищи, - произнес Булгаков. - Это<br />вопрос об оружии, находящемся в городе. Здесь имеется целый склад винтовок -<br />двадцать тысяч штук, оставшихся еще от царской войны. Сложены они в<br />крестьянском сарае и лежат там, забытые всеми. Мне сообщил об этом<br />крестьянин - хозяин сарая. Хочет избавиться от них... Оставлять немцам этот<br />склад, конечно, нельзя... Я считаю, нужно его сжечь. И сейчас же, чтобы к<br />утру все было готово. Только поджигать-то опасно: сарай стоит на краю<br />города, среди бедняцких дворов. Могут загореться крестьянские постройки.<br /> Крепко сбитый, со щетиной давно не бритой бороды, Стружков шевельнулся:<br /> - За... за... чем... поджигать? Я д... думаю раз... раздать оружие<br />на... населению.<br /> Булгаков быстро повернулся к нему:<br /> - Раздать, говоришь?<br /> - Правильно. Вот это правильно! - восхищенно воскликнул Ермаченко. -<br />Раздать его рабочим и остальному населению, кто захочет. Будет по крайней<br />мере чем почесать бока немцам, когда прижмут до края. Зажимать ведь, как<br />полагается, крепко будут. А когда станет невмоготу, возьмутся ребята за<br />оружие. Стружков правильно сказал: раздать. Хорошо бы даже в деревеньку<br />завести. Мужички припрячут поглубже, а как немцы станут реквизировать<br />подчистую, эти винтовочки-то ой как нужны будут!<br /> Булгаков засмеялся:<br /> - Да, но ведь немцы прикажут сдать оружие и все его снесут.<br /> Ермаченко запротестовал:<br /> - Ну, не все снесут. Кто снесет, а кто и оставит. Булгаков<br />вопросительно обвел глазами сидящих.<br /> - Раздадим, раздадим винтовки, - поддержал Ермаченко и Стружкова<br />молодой рабочий.<br /> - Ну что же, значит, раздадим, - согласился Булгаков. - Вот и все<br />вопросы, - сказал он, вставая из-за стола. - Теперь мы сможем до утра<br />отдохнуть. Когда приедет Жухрай, пусть зайдет ко мне. Я побеседую с ним. А<br />ты, Ермаченко, пойди проверь посты.<br /> Оставшись один, Булгаков прошел в соседнюю с гостиной спальню хозяев и,<br />разостлав на матраце шинель, лег.<br /><br /> Утром Павка возвращался с электростанции. Уже целый год работал он<br />подручным кочегара.<br /> В городке царило необычайное оживление. Это оживление сразу бросилось<br />ему в глаза. По дороге все чаще и чаще встречались жители, несущие по одной,<br />по две и по три винтовки. Павка заспешил домой, не понимая, в чем дело.<br />Возле усадьбы Лещинского садились на лошадей вчерашние его знакомые.<br /> Вбежав в дом, наскоро помывшись и узнав от матери, что Артема еще нет,<br />Павка выскочил и помчался к Сережке Брузжаку, жившему на другом конце<br />города.<br /> Сережка был сыном помощника машиниста. Его отец имел собственный<br />маленький домик и такое же маленькое хозяйство. Сережки дома не оказалось.<br />Мать его, полная белолицая женщина, недовольно посмотрела на Павку:<br /> - А черт его знает, где он! Сорвался чуть свет, носит его нелегкая.<br />Оружие, говорит, где-то раздают, так он, наверное, там и есть. Всыпать вам<br />розог надо, сопливым воякам. Распустились уж чересчур. Сладу нет. Два вершка<br />от горшка, а туды же, за оружие. Ты ему, подлецу, скажи: если хоть один<br />патрон в дом принесет, голову оторву. Натащит всякой дряни, а потом отвечай<br />за него. А ты что, тоже туда собрался?<br /> Но Павка уже не слушал сварливой Сережкиной мамаши и выкатился на<br />улицу.<br /> По шоссе шел мужчина и нес на каждом плече по винтовке.<br /> - Дядя, скажи, где достал? - подлетел к нему Павка.<br /> - А там, на Верховине, раздают.<br /> Павка помчался что есть духу по указанному адресу. Пробежав две улицы,<br />он наткнулся на мальчишку, тащившего тяжелую пехотную винтовку со штыком.<br /> - Где взял ружье? - остановил его Павка.<br /> - Напротив школы раздают отрядники, но уже ничего нет. Все разобрали.<br />Целую ночь давали, одни ящики пустые лежат. А я вторую несу, - с гордостью<br />закончил мальчишка. Сообщенная новость страшно огорчила Павку.<br /> "Эх, черт, надо было сразу бежать туда, а не идти домой! - с отчаянием<br />думал он. - И как это я проморгал?"<br /> И вдруг, осененный мыслью, круто повернулся и, нагнав тремя прыжками<br />уходившего мальчишку, с силой рванул винтовку у него из рук.<br /> - У тебя уже одно есть - хватит. А это мне, - тоном, не допускающим<br />возражения, заявил Павка.<br /> Мальчишка, взбешенный грабежом среди белого дня, бросился на Павку, но<br />тот отпрыгнул шаг назад и, выставив вперед штык, крикнул:<br /> - Отскочь, а то наколешься!<br /> Мальчишка заплакал с досады и побежал обратно, ругаясь от бессильной<br />злобы. А Павка, удовлетворенный, помчался домой. Перемахнул через забор,<br />вбежал в сарайчик, примостил на балках под крышей добытую винтовку и,<br />радостно посвистывая, вошел в дом.<br /><br /> Хороши вечера на Украине летом в таких маленьких городишках-местечках,<br />как Шепетовка, где середина - городок, а окраины - крестьянские.<br /> В такие тихие летние вечера вся молодежь на улицах. Дивчата, парубки -<br />все у своих крылечек, в садах, палисадниках, прямо на улице, на сваленных<br />для застройки бревнах, группами, парочками. Смех, песни.<br /> Воздух дрожит от густоты и запаха цветов. Глубоко в небе чуть-чуть<br />поблескивают светлячками звезды, и голос слышен далеко-далеко...<br /> Любит свою гармонь Павка. Любовно ставит на колено певучую двухрядку<br />венскую. Пальцы ловкие - клавиши чуть тронут, пробегут, сверху вниз быстро,<br />с перебором. Вздохнут басы, и засыплет гармоника лихую, заливистую...<br /> Извивается гармоника, и как тут в пляс не ударишься? Не утерпишь - ноги<br />сами движутся. Жарко дышит гармоника, - хорошо жить на свете!<br /> Сегодня вечером было особенно весело. Собралась на бревнах, у дома, где<br />жил Павка, молодежь смешливая, а звонче всех - Галочка, соседка Павкина.<br />Любит дочь каменотеса потанцевать, попеть с ребятами. Голос у нее - альт,<br />грудной, бархатистый. Побаивается ее Павка. Язычок у нее острый. Садится она<br />рядом с Павкой на бревнах, обнимает его крепко и хохочет:<br /> - Эх ты, гармонист удалой! Жаль, не дорос маленько парень, а то бы<br />хороший муженек для меня был. Люблю гармонистов, тает мое сердце перед ними.<br /> Краснеет Павка до корней волос, - хорошо, вечером не видно.<br />Отодвигается от баловницы, а та его крепко держит, - не пускает.<br /> - Ну, куда ж ты, миленький, убегаешь? Ну и женишок, - шутит она.<br /> Чувствует Павка плечом ее упругую грудь, и от этого становится как-то<br />тревожно, волнующе, а кругом смех будоражит обычно тихую улицу.<br /> Павка упирается рукой в плечо Галочки и говорит:<br /> - Ты мне мешаешь играть, отодвинься.<br /> И снова взрыв хохота, поддразнивания, шутки. Вмешивается Маруся:<br /> - Павка, сыграй что-нибудь грустное, чтобы за душу брало.<br /> Медленно растягиваются меха, пальцы тихо перебирают. Знакомая всем,<br />родная мелодия. Галина первая подхватывает ее. За ней - Маруся и остальные:<br /><br /> 3iбралися всi бурлаки<br /> до рiдноп хати,<br /> тут нам мило,<br /> тут нам любо,<br /> в журбi заспiвати<br /><br /> И уносятся вдаль, к лесу, звонкие молодые голоса, поющие песню.<br /> - Павка! - это голос Артема.<br /> сдвигает меха гармоники, застегивает<br /> Павка ремни.<br /> - Зовут, я пошел.<br /> Маруся говорит упрашивающе:<br /> - Ну, посиди еще, поиграй немного. Успеешь домой.<br /> Но Павка спешит:<br /> - Нет. Завтра еще поиграем, а сейчас идти надо. Артем зовет, - и бежит<br />через улицу к домику.<br /> Открыв дверь в комнатку, видит - за столом сидит Роман, товарищ Артема,<br />и еще третий - незнакомый.<br /> - Ты меня звал? - спросил Павка.<br /> Артем кивнул на Павку головой и обратился к незнакомцу:<br /> - Вот он самый и есть, братишка мой. Тот протянул Павке узловатую руку.<br /> - Вот что, Павка, - обратился Артем к брату. - Ты говоришь, что у вас<br />на электростанции монтер заболел. Завтра узнай, не примут ли они на его<br />место знающего человека. Если нужно, то придешь и скажешь.<br /> Незнакомец вмешался:<br /> - Нет, я дойду с ним вместе. Сам с хозяином и поговорю.<br /> - Конечно, нужно. Ведь сегодня станция и не пошла, потому что Станкович<br />заболел. Хозяин два раза прибегал - все искал кого-нибудь заменить, да не<br />нашел. А пускать станцию с одним кочегаром не решился. А монтер тифом<br />заболел.<br /> - Ну вот, дело и сделано, - сказал незнакомец. - Завтра я за тобой<br />зайду, и пойдем вместе, - обратился он к Павке.<br /> - Хорошо.<br /> Павка встретился с серыми спокойными глазами незнакомца, внимательно<br />изучавшими его. Твердый, немигающий взгляд несколько смутил Павку. Серый<br />пиджак, застегнутый сверху донизу, на широкой, крепкой спине был сильно<br />натянут - видно, хозяину он был тесен. Плечи с головой соединяла крепкая<br />воловья шея, и весь он был налит силой, как старый коренастый дуб.<br /> Прощаясь, Артем проговорил:<br /> - Пока, всего хорошего, Жухрай. Завтра пойдешь с братишкой и уладишь<br />все дело.<br /> Немцы вошли в город через три дня после ухода отряда. Об их прибытии<br />сообщил гудок паровоза на станции, осиротевшей за последние дни. По городу<br />разнеслась весть:<br /> - Немцы идут.<br /> И город закопошился, как раздраженный муравейник, хотя давно все знали,<br />что немцы должны прийти. Но в это как-то слабо верили. И вот эти страшные<br />немцы не где-то идут, а уже здесь, в городе.<br /> Все жители прилипли к заборам, калиткам. На улицу выходить боялись.<br /> А немцы шли цепочкой по обеим сторонам, оставляя шоссе свободным, в<br />темно-зеленых мундирах, с винтовками наперевес. На винтовках - широкие, как<br />ножи, штыки. На головах - тяжелые стальные шлемы. За спинами - громадные<br />ранцы. И шли они от станции к городу беспрерывной лентой, шли настороженно,<br />готовые каждую минуту к отпору, хотя отпора давать им никто и не собирался.<br /> Впереди шагали два офицера с маузерами в руках. Посредине шоссе -<br />гетманский старшина, переводчик, в синем украинском жупане и папахе.<br /> Собрались немцы в каре на площади в центре города. Забили в барабан.<br />Собралась небольшая толпа осмелевших обывателей. Гетманец в жупане вылез на<br />крыльцо аптеки и громко прочитал приказ коменданта майора Корфа.<br /> Приказ гласил:<br /><br /> §1<br /> "Приказываю:<br /> Всем гражданам города снести в течение 24 часов имеющееся у них<br />огнестрельное и холодное оружие. За неисполнение настоящего приказа -<br />расстрел.<br /> §2<br /> В городе объявляется военное положение, и хождение после 8 часов вечера<br />воспрещается.<br /> Комендант города майор Корф".<br /><br /> В доме, где раньше находилась городская управа, а после революции<br />помещался Совет рабочих депутатов, разместилась немецкая комендатура. У<br />крыльца дома стоял часовой, уже не в стальном шлеме, а в парадной каске, с<br />огромным императорским орлом. Тут же, во дворе, было складочное место для<br />сносимого оружия.<br /> Целый день напуганный угрозой расстрела обыватель сносил оружие.<br />Взрослые не показывались. Оружие несли молодежь и мальчуганы. Немцы никого<br />не задерживали.<br /> Те, кто не хотел нести, ночью выбрасывали оружие прямо на шоссе, и<br />утром немецкий патруль собирал его, складывал на военную повозку и увозил в<br />комендатуру.<br /> В первом часу дня, когда вышел срок сдачи оружия, немецкие солдаты<br />подсчитывали свои трофеи. Всего сданных винтовок было четырнадцать тысяч<br />штук. Итак, шесть тысяч винтовок немцы обратно не получили. Повальные<br />обыски, произведенные ими, дали очень незначительные результаты.<br /> На рассвете следующего дня за городом, у старого еврейского кладбища,<br />были расстреляны двое рабочих-железнодорожников, у которых при обыске были<br />найдены спрятанные винтовки.<br /><br /> Артем, выслушав приказ, поспешил домой. Во дворе он встретил Павку,<br />взял его за плечи и тихо, но настойчиво спросил:<br /> - Ты что-нибудь принес домой со склада? Павка собирался умолчать о<br />винтовке, но врать брату не хотелось, и все рассказал.<br /> Пошли к сараю вместе. Артем достал заложенную за балки винтовку, вынул<br />из нее затвор, снял штык и, взяв винтовку за дуло, размахнулся и со всей<br />силой ударил о столб забора. Приклад разлетелся. Остатки винтовки были<br />выброшены далеко в пустырь за садиком. Штык и затвор Артем бросил в уборную.<br /> Проделав все это, Артем повернулся к брату:<br /> - Ты уже не маленький, Павка, понимаешь, что с оружием играть незачем.<br />Я тебе всерьез говорю - ничего в дом не носи. Ты знаешь, за это жизнью можно<br />теперь поплатиться. Смотри не обманывай меня, а то принесешь, найдут, меня<br />же первого и расстреляют. Тебя-то, сморкача, трогать не будут. Времена<br />теперь собачьи, понимаешь?<br /> Павка обещал ничего не носить.<br /> Когда шли оба через двор в дом, у ворот Лещинских остановилась коляска.<br />Из нее выходили адвокат с женой и их дети - Нелли и Виктор.<br /> - Прилетели птички, - злобно проговорил Артем. - Эх, и кутерьма<br />начнется, едят его мухи! - И вошел в дом.<br /> Весь день Павка грустил о винтовке. В это время его приятель Сережка<br />трудился изо всех сил в старом заброшенном сарае, разгребая лопатой землю у<br />стены. Наконец яма была готова. Сережка сложил в нее замотанные в тряпки три<br />новенькие винтовки, добытые им при раздаче. Отдавать их немцам он не<br />собирался - не для того мучился целую ночь, чтобы расстаться со своей<br />добычей.<br /> Засыпав яму землей, он плотно утрамбовал ее, натащил на выровненное<br />место кучу мусора и старого хлама. Критически осмотрев результаты своего<br />труда и найдя их удовлетворительными, снял с головы фуражку и вытер со лба<br />пот.<br /> "Ну, теперь пускай ищут. А если найдут, то чей сарай - неизвестно".<br /><br /> Павка незаметно сблизился с суровым монтером, который уже месяц как<br />работал на электростанции.<br /> Жухрай показывал подручному кочегара устройство динамо и приучал его к<br />работе.<br /> Смышленый мальчишка понравился матросу. Жухрай частенько приходил к<br />Артему по свободным дням. Рассудительный и серьезный матрос терпеливо<br />выслушивал все рассказы о житье-бытье, особенно когда мать жаловалась на<br />проказы Павки. Он умел так успокаивающе подействовать на Марию Яковлевну,<br />что та забывала свои невзгоды и становилась бодрее.<br /> Как-то раз Жухрай остановил Павку во дворе электростанции, среди<br />сложенных штабелей дров, и, улыбнувшись, спросил:<br /> - Мать рассказывает, ты драться любишь. "Он у меня, говорит, драчливый,<br />как петух". - Жухрай рассмеялся одобрительно. - Драться вообще не вредно,<br />только надо знать, кого бить и за что бить.<br /> Павка, не зная, смеется над ним Жухрай или говорит серьезно, ответил:<br /> - Я зря не дерусь, всегда по справедливости. Жухрай неожиданно<br />предложил:<br /> - Хочешь, научу тебя драться по-настоящему? Павка удивленно на него<br />посмотрел:<br /> - Как так - по-настоящему?<br /> - А вот посмотришь.<br /> И Павка прослушал первую короткую лекцию по английскому боксу.<br /> Нелегко досталась Павке эта наука, но усвоил он ее прекрасно. Не раз<br />летел он кубарем, сбитый с ног ударом кулака Жухрая, но учеником оказался<br />прилежным и терпеливым.<br /> В один из жарких дней Павка, придя от Климки, послонявшись по комнате и<br />не найдя себе работы, решил забраться на любимое местечко - на крышу<br />сторожки, стоявшей в углу сада, за домом. Он прошел через двор, вошел в<br />садик и, дойдя до дощатого сарая, по выступам забрался на крышу. Пробравшись<br />сквозь густые ветви вишен, склонившихся над сараем, он выбрался на середину<br />крыши и прилег на солнышке.<br /> Одной стороной сторожка выходила в сад Лещинских, и если добраться до<br />края, виден весь сад и одна сторона дома. Павка высунул голову над выступом<br />и увидел часть двора со стоявшей там коляской. Видно было, как денщик<br />немецкого лейтенанта, поместившегося у Лещинских на квартире, чистил щеткой<br />вещи своего начальника. Павка не раз видел лейтенанта у ворот усадьбы.<br /> Лейтенант был приземистый, краснощекий, с маленькими подстриженными<br />усиками, в пенсне и фуражке с лакированным козырьком. Знал Павка, что<br />лейтенант помещается в боковой комнате, окно которой выходило в сад и было<br />видно с крыши.<br /> Сейчас лейтенант сидел за столом и что-то писал, потом взял написанное<br />и вышел. Передав письмо денщику, он пошел по дорожке сада к калитке,<br />выходящей на улицу. У витой беседки лейтенант остановился - видно, с кем-то<br />говорил. Из беседки вышла Нелли Лещинская. Взяв ее под руку, лейтенант пошел<br />с ней к калитке, и оба вышли на улицу.<br /> Все это наблюдал Павка. Он уже собирался заснуть, когда увидел, что в<br />комнату лейтенанта вошел денщик, повесил на вешалку мундир, открыл окно в<br />сад и, убрав комнату, вышел, прикрыв за собой дверь. Тотчас же Давка увидел<br />его у конюшни, где стояли лошади.<br /> В открытое окно Павке была хорошо видна вся комната. На столе лежали<br />какие-то ремни и еще что-то блестящее.<br /> Подталкиваемый нестерпимым зудом любопытства, Павка тихо перелез с<br />крыши на ствол черешни и спустился в сад Лещинских. Согнувшись, в несколько<br />скачков он добежал до раскрытого окна и заглянул в комнату. На столе лежали<br />пояс с портупеей и кобура с прекрасным двенадцатизарядным "манлихером".<br /> У Павки захватило дух. Несколько секунд в нем происходила борьба, но,<br />захлестнутый отчаянной дерзостью, он перегнулся, схватил кобуру и, вытащив<br />из нее новый вороненый револьвер, спрыгнул в сад. Оглянувшись по сторонам,<br />осторожно сунул револьвер в карман и бросился через сад к черешне.<br />Вскарабкавшись быстро, по-обезьяньи, на крышу, Павка оглянулся назад. Денщик<br />мирно разговаривал с конюхом. В саду было тихо... Он сполз с сарая и<br />помчался домой.<br /> Мать возилась на кухне, приготовляя обед, и не обратила на Павку<br />внимания.<br /> Схватив лежавшую за сундуком тряпку, Павка сунул ее в карман, незаметно<br />выскользнул в дверь, пробежал через сад, перелез через забор и выбрался на<br />дорогу, ведущую к лесу. Придерживая рукой тяжело бивший по ноге револьвер,<br />что есть мочи помчался к старому, завалившемуся кирпичному заводу.<br /> Ноги едва касались земли, ветер свистел в ушах.<br /> У старого кирпичного завода было тихо. Кое-где провалившаяся деревянная<br />крыша, горы разбитого кирпича и разрушающиеся обжигные печи наводили тоску.<br />Все здесь поросло бурьяном. И только трое друзей иногда собирались сюда для<br />своих игр. Павка знал много потаенных местечек, где можно спрятать<br />украденное сокровище.<br /> Забравшись в пролом печи, он осторожно оглянулся, но дорога была пуста.<br />Тихо шумели сосны, легкий ветерок крутил придорожную пыль. Крепко пахло<br />смолой.<br /> На самом дне печи, в уголке, положил Павка завернутый в тряпку<br />револьвер, закрыл его пирамидкой старых кирпичей. Выбравшись оттуда, завалил<br />кирпичами вход в старую печь, заметил расположение кирпичей и, выйдя на<br />дорогу, медленно пошел назад.<br /> Ноги в коленях чуть дрожали.<br /> "Чем все это кончится?" - думал он, и сердце сжималось как-то<br />тягуче-тревожно.<br /> На электростанцию пошел раньше времени, чтобы только не быть дома. Взял<br />у сторожа ключ и открыл широкую дверь, ведущую в помещение, где стояли<br />двигатели. И, пока чистил поддувало, накачивал в котел воду и растапливал<br />топку, думал:<br /> "Что теперь делается на даче Лещинских?"<br /> Уже поздно, часов в одиннадцать, к Павке зашел Жухрай, отозвал его во<br />двор и тихо спросил:<br /> - Почему у вас обыск был сегодня? Павка испуганно вздрогнул:<br /> - Как обыск?<br /> Жухрай, помолчав, добавил:<br /> - Да, дело неважное. Ты не знаешь, что они искали?<br /> Павка хорошо знал, что искали, но рассказать о краже револьвера не<br />решился. Весь вздрагивая от тревоги, он спросил:<br /> - Артема арестовали?<br /> - Никого не арестовали, но все в доме перерыли вверх дном.<br /> От этих слов стало немного легче, но тревога не проходила. Несколько<br />минут каждый думал о своем. Один из них, зная причину обыска, тревожился о<br />последствиях, другой не знал и от этого настораживался.<br /> "Черт их знает, может, пронюхали про меня что-нибудь! Артему обо мне<br />ничего не известно, а почему у него обыск? Надо быть поосторожней", - думал<br />Жухрай.<br /> Разошлись молча к своей работе.<br /> А в усадьбе был большой переполох.<br /> Лейтенант, обнаружив отсутствие револьвера, вызвал денщика; узнав, что<br />револьвер пропал, он, обычно корректный, сдержанный, ударил денщика со всего<br />размаха в ухо; тот, качнувшись от удара, стоял, вытянувшись в струнку, и,<br />виновато мигая глазами, покорно ожидал дальнейшего.<br /> Вызванный для объяснения адвокат тоже возмущался и извинялся перед<br />лейтенантом за то, что в его доме случилась такая неприятность.<br /> Присутствовавший при этом Виктор Лещинский высказал отцу предположение,<br />что револьвер могли украсть соседи, в особенности хулиган Павел Корчагин.<br />Отец поспешно стал объяснять лейтенанту мысль сына, и тот немедленно дал<br />распоряжение вызвать наряд для обыска.<br /> Обыск не дал никаких результатов. Случай с пропажей револьвера убедил<br />Павку в том, что даже и такие рискованные предприятия иногда оканчиваются<br />благополучно.<br /><br />ГЛАВА ТРЕТЬЯ<br /> Тоня стояла у раскрытого окна. Она скучающе смотрела на знакомый,<br />родной ей сад, на окружающие его стройные тополя, чуть вздрагивающие от<br />легкого ветерка. И не верилось, что целый год она не видела родной усадьбы.<br />Казалось, что только вчера она оставила все эти с детства знакомые места и<br />вернулась сегодня с утренним поездом.<br /> Ничего здесь не изменилось: такие же аккуратно подстриженные ряды<br />малиновых кустов, все так же геометричны расчерченные дорожки, засаженные<br />любимыми цветами мамы - анютиными глазками. Все в саду чистенько и прибрано.<br />Всюду видна педантичная рука ученого лесовода. И Тоне скучно от этих<br />расчищенных, расчерченных дорожек.<br /> Тоня взяла недочитанный роман, открыла дверь на веранду, спустилась по<br />лестнице в сад, толкнула маленькую крашеную калиточку и медленно пошла к<br />станционному пруду у водокачки.<br /> Миновав мостик, она вышла на дорогу. Дорога была как аллея. Справа<br />пруд, окаймленный вербой и густым ивняком. Слева начинался лес.<br /> Она направилась было к прудам, на старую каменоломню, но остановилась,<br />заметив внизу у пруда взметнувшуюся удочку.<br /> Нагнувшись над кривой вербой, раздвинула рукой ветви ивняка и увидела<br />загорелого парнишку, босого, с засученными выше колен штанами. Сбоку стояла<br />ржавая жестяная банка с червями. Парень был увлечен своим занятием и не<br />замечал пристального взгляда Тони.<br /> - Разве здесь рыба ловится? Павка сердито оглянулся.<br /> Держась за вербу, низко нагнувшись к воде, стояла незнакомая девушка.<br />На ней была белая матроска с синим в полоску воротником и светло-серая<br />короткая юбка. Носочки с каемочкой плотно обтягивали стройные загорелые ноги<br />в коричневых туфельках. Каштановые волосы были собраны в тяжелый жгут.<br /> Рука с удочкой чуть вздрогнула, гусиный поплавок кивнул головкой, и от<br />него разбежалась кругами всколыхнувшаяся ровная гладь воды.<br /> А голосок сзади взволнованно:<br /> - Клюет, видите, клюет...<br /> Павел совсем растерялся, дернул удочку. Вместе с брызгами воды вынырнул<br />вертящийся на крючке червячок.<br /> "Ну, теперь половишь черта с два! Принес леший вот эту", - раздраженно<br />думал Павка и, чтобы скрыть свою неловкость, закинул удочку подальше в воду<br />- между двух лопухов, как раз туда, куда закидывать не следовало: крючок мог<br />зацепиться за корягу.<br /> Сообразил и, не оборачиваясь, прошипел в сторону сидевшей наверху<br />девушки:<br /> - Чего вы галдите? Так вся рыба разбежится. И услыхал сверху<br />насмешливое, издевающееся:<br /> - Она давно уже разбежалась от одного вашего вида. Разве днем ловят? Эх<br />вы, горе-рыбак!<br /> Это было уже слишком для старавшегося соблюсти приличие Павки. Он встал<br />и, надвинув на лоб кепку, что всегда у него являлось признаком злости,<br />проговорил, подбирая наиболее деликатные слова:<br /> - Вы бы, барышня, ушивались куда-нибудь, что ли.<br /> Глаза Тони чуть-чуть сузились, заискрились промелькнувшей улыбкой.<br /> - Разве я вам мешаю?<br /> В голосе ее уже не было насмешки, было в нем что-то дружеское,<br />примиряющее, и Павка, собравшийся нагрубить этой невесть откуда взявшейся<br />"барышне", был обезоружен.<br /> - Что же, смотрите, если охота. Мне места не жалко, - согласился он и,<br />присев, опять глянул на поплавок. Тот приблизился к лопуху, и было ясно, что<br />крючок зацепился за корень. Потянуть его Павка не решался.<br /> "Если зацепится, тогда не оторвешь. А эта, конечно, смеяться будет.<br />Хоть бы ушла", - рассуждал он.<br /> Но Тоня, усевшись поудобнее на чуть покачивающуюся изогнутую вербу,<br />положила на колени книгу и стала наблюдать за загорелым черноглазым<br />грубияном, так нелюбезно встретившим ее и теперь нарочито не обращавшим на<br />нее внимания.<br /> Павке хорошо видно в зеркальной воде отражение сидящей девушки. Она<br />читает, а он потихоньку тянет зацепившуюся лесу. Поплавок ныряет; леса,<br />упираясь, натягивается.<br /> "Зацепилась, проклятая!" - мелькает мысль, а косым взглядом видит в<br />воде смеющуюся мордочку. Через, мостик у водокачки прошли двое молодых людей<br />- гимназисты-семиклассники. Один - сын начальника депо, инженера Сухарько,<br />белобрысый, веснушчатый семнадцатилетний балбес и повеса Рябой Шурка, как<br />прозвали его в училище, с хорошей удочкой, с лихо закушенной папироской.<br />Рядом - Виктор Лещинский, стройный, изнеженный юноша.<br /> Сухарько, подмигивая, нагнувшись к Виктору, говорил:<br /> - Девочка эта с изюмом, другой такой здесь нет. Уверяю,<br />ро-ман-ти-че-ская особа. В Киеве учится в шестом классе, к отцу на лето<br />приехала. Он здесь главный лесничий. Она знакома с моей сестрой Лизой. Я<br />как-то письмецо ей подкатил в таком, знаешь, возвышенном духе. Влюблен,<br />дескать, безумно и с трепетом ожидаю вашего ответа. И даже из Надсона<br />выскреб стихотвореньице подходящее.<br /> - Ну и что же? - с любопытством спросил Виктор.<br /> Сухарько, немного смущенный, проговорил:<br /> - Да ломается, знаешь, задается. Не порть бумаги, говорит. Но это<br />всегда так сначала бывает. Я в этих делах стреляная птица. Знаешь, неохота<br />возиться - долго ухаживать да притоптывать. Куда лучше, пойдешь вечерком в<br />ремонтные бараки и за трешку такую красавицу выберешь, что язычком<br />оближешься. И безо всякого ломанья. Мы с Валькой Тихоновым ходили - ты<br />дорожного мастера знаешь? Виктор презрительно сморщился:<br /> - Ты занимаешься такой гадостью, Шура? Шура пожевал папироску, сплюнул<br />и бросил насмешливо:<br /> - Подумаешь, чистоплюй какой. Знаем, чем занимаетесь.<br /> Виктор, перебивая его, спросил:<br /> - Так ты меня с этой познакомишь?<br /> - Конечно, идем быстрее, пока она не ушла. Вчера она сама утром ловила.<br /> Приятели уже приближались к Тоне. Вынув папироску изо рта, Сухарько,<br />франтовато изогнувшись, поклонился:<br /> - Здравствуйте, мадемуазель Туманова. Что, рыбу ловите?<br /> - Нет, наблюдаю, как ловят, - ответила Тоня.<br /> - А. вы незнакомы? - заспешил Сухарько, беря Виктора за руку. - Мой<br />приятель, Виктор Лещинский.<br /> Виктор смущенно подал Тоне руку.<br /> - А почему вы сегодня не ловите? - старался завязать разговор Сухарько.<br /> - Я не взяла удочки, - ответила Тоня.<br /> - Я сейчас принесу еще одну, - заторопился Сухарько. - Вы пока половите<br />моей, а я сейчас принесу.<br /> Он выполнял данное Виктору слово познакомить его с Тоней и старался<br />оставить их вдвоем.<br /> - Нет, мы будем мешать. Здесь уже ловят, - ответила Тоня.<br /> - Кому мешать? - спросил Сухарько. - Ах, вот этому? - Он только сейчас<br />заметил сидевшего у куста Павку. - Ну, этого я выставлю отсюда в два счета.<br /> Тоня не успела ему помешать. Он спустился вниз к удившему Павке.<br /> - Сматывай удочки сейчас же, - обратился Сухарько к Павке. - Ну,<br />быстрей, быстрей, - говорил он, видя, что Павка спокойно продолжает удить.<br /> Павка поднял голову, посмотрел на Сухарько взглядом, не обещающим<br />ничего хорошего.<br /> - А ты потише. Чего губы распустил?<br /> - Что-о-о? - вскипел Сухарько. - Ты еще разговариваешь, рвань<br />несчастная! Пош-шел вон отсюда! - и с силой ударил носком ботинка по банке с<br />червями. Та перевернулась в воздухе и шлепнулась в воду. Брызги от<br />разлетевшейся воды попали на лицо Тони.<br /> - Сухарько, как вам не стыдно! - воскликнула она.<br /> Павка вскочил. Он знал, что Сухарько - сын начальника депо, в котором<br />работал Артем, и если он сейчас ударит в эту рыхлую рыжую рожу, то гимназист<br />пожалуется отцу, и дело обязательно дойдет до Артема. Это было единственной<br />причиной, которая удерживала его от немедленной расправы.<br /> Сухарько, чувствуя, что Павел сейчас его ударит, бросился вперед и<br />толкнул обеими руками в грудь стоявшего у воды Павку. Тот взмахнул руками,<br />изогнулся, но удержался и не упал в воду.<br /> Сухарько был старше Павки на два года и имел репутацию первого драчуна<br />и скандалиста.<br /> Парка, получив удар в грудь, совершенно вышел из себя.<br /> - Ах, так! Ну, получай! - и коротким взмахом, руки влепил Сухарько<br />режущий удар в лицо. Затем, не давая ему опомниться, цепко схватил за<br />форменную гимназическую куртку, рванул к себе и потащил в воду.<br /> Стоя по колени в воде, замочив свои блестящие ботинки и брюки, Сухарько<br />изо всех сил старался вырваться из цепких рук Павки. Толкнув гимназиста в<br />воду, Павка выскочил на берег. Взбешенный Сухарько ринулся за Павкой,<br />готовый разорвать его на куски.<br /> Выскочив на берег и быстро обернувшись к налетевшему Сухарько, Павка<br />вспомнил:<br /> "Упор на левую ногу, правая напряжена и чуть согнута. Удар не только<br />рукой, но и всем телом, снизу вверх, под подбородок".<br /> Рррраз!..<br /> Лязгнули зубы. Взвизгнув от страшной боли в подбородке и от<br />прикушенного языка, Сухарько нелепо взмахнул руками и тяжело, всем телом,<br />плюхнулся в воду.<br /> А на берегу безудержно хохотала Тоня. - Браво, браво! - кричала она,<br />хлопая в ладоши. - Это замечательно!<br /> Схватив удочку, Павка дернул ее и, оборвав зацепившуюся лесу, выскочил<br />на дорогу.<br /> Уходя, слышал, как Виктор говорил Тоне:<br /> - Это самый отъявленный хулиган Павка Корчагин.<br /><br /> На станции становилось неспокойно. С линии приходили слухи, что<br />железнодорожники начинают бастовать. На соседней большой станции деповские<br />рабочие заварили кашу. Немцы арестовали двух машинистов по подозрению в<br />провозе воззваний. Среди рабочих, связанных с деревней, начались большие<br />возмущения, вызванные реквизициями и возвращением помещиков в свои<br />фольварки.<br /> Плетки, гетманских стражников полосовали мужицкие спины. В губернии<br />развивалось партизанское движение. Уже насчитывалось до десятка партизанских<br />отрядов, организованных большевиками.<br /> Жухрай в эти дни не знал покоя. Он за время своего пребывания в городке<br />проделал большую работу. Познакомился со многими<br />рабочими-железнодорожниками, бывал на вечеринках, где собиралась молодежь, и<br />создал крепкую группу из деповских слесарей и лесопилыциков. Пробовал<br />прощупать и Артема. На его вопрос, как Артем смотрит насчет большевистского<br />дела и партии, здоровенный слесарь ответил ему.<br /> - Знаешь, Федор, я насчет этих партий слабо разбираюсь. Но помочь,<br />ежели надо будет, всегда готов. Можешь на меня рассчитывать.<br /> Федор и этим остался доволен - знал, что Артем свой парень, и, если что<br />сказал, то и сделает. "А до партии, видать, еще не дошел человек. Ничего,<br />времечко теперь такое, что скоро грамоту пройдет", - думал матрос.<br /> Перешел Федор на работу с электростанции в депо. Удобнее было работать:<br />на электростанции он был оторван от железной дороги.<br /> Движение на дороге было громадное. Немцы увозили в Германию тысячами<br />вагонов все, что награбили на Украине: рожь, пшеницу, скот...<br /> Неожиданно гетманская стража взяла на станции телеграфиста Пономаренко.<br />Били его в комендантской жестоко, и, видно, рассказал он про агитацию Романа<br />Сидоренко, деповского товарища Артема.<br /> За Романом пришли во время работы два немца и гетманец - помощник<br />станционного коменданта. Подойдя к верстаку, где работал Роман, гетманец, не<br />говоря ни слова, ударил его нагайкой по лицу.<br /> - Идем, сволочь, за нами! Там поговорим кой о чем, - сказал он. И,<br />жутко осклабившись, рванул слесаря за рукав. - Там у нас поагитируешь!<br /> Артем, работавший на соседних тисках, бросил напильник и, надвинувшись<br />всей громадой на гетманца, сдерживая накатывающуюся злобу, прохрипел:<br /> - Как смеешь бить, гад?<br /> Гетманец попятился, отстегивая кобуру револьвера.<br /> Низенький, коротконогий немец скинул с плеча тяжелую винтовку с широким<br />штыком и лязгнул затвором.<br /> - Хальт! - пролаял он, готовый выстрелить при первом движении.<br /> Верзила-слесарь беспомощно стоял перед этим плюгавеньким солдатом,<br />бессильный что-либо сделать.<br /> Забрали обоих. Артема через час выпустили, а Романа заперли в багажном<br />подвале.<br /> Через десять минут в депо никто не работал. Деповские собрались в<br />станционном саду. К ним присоединились другие рабочие, стрелочники и<br />работающие на материальном складе. Все были страшно возбуждены. Кто-то<br />написал воззвание с требованием выпустить Романа и Пономаренко.<br /> Возмущение еще более усилилось, когда примчавшийся к саду с кучей<br />стражников гетманец, размахивая револьвером, закричал:<br /> - Если не пойдете, сейчас же на месте всех переарестуем! А кое-кого и к<br />стенке поставим.<br /> Но крики озлобленных рабочих заставили его ретироваться на станцию. Из<br />города уже летели по шоссе грузовики, полные немецких солдат, вызванные<br />комендантом станции.<br /> Рабочие стали разбегаться по домам. С работы ушли все, даже дежурный по<br />станции. Сказывалась Жухраева работа. Это было первое массовое выступление<br />на станции.<br /> Немцы установили на перроне тяжелый пулемет. Он стоял, как легавая<br />собака на стойке. Положив руку на рукоять, на корточках около него сидел<br />немецкий капрал.<br /> Вокзал обезлюдел.<br /> Ночью начались аресты. Забрали и Артема. Жухрай дома не ночевал, его не<br />нашли.<br /> Собрали всех в громадном товарном пакгаузе и выставили ультиматум:<br />возврат на работу или военно-полевой суд.<br /> По линии бастовали почти все рабочие-железнодорожники. За сутки не<br />прошел ни один поезд, а в ста двадцати километрах шел бой с крупным<br />партизанским отрядом, перерезавшим линию и взорвавшим мосты.<br /> Ночью на станцию пришел эшелон немецких войск, но машинист, его<br />помощник и кочегар сбежали с паровоза. Кроме воинского эшелона, на станции<br />ожидали очереди на отправление еще два состава.<br /> Открыв тяжелые двери пакгауза, вошел комендант станции, немецкий<br />лейтенант, его помощник и группа немцев.<br /> Помощник коменданта вызвал:<br /> - Корчагин, Политовский, Брузжак. Вы сейчас едете поездной бригадой. За<br />отказ - расстрел на месте. Едете?<br /> Трое рабочих понуро кивнули головами. Их повели под конвоем к паровозу,<br />а помощник коменданта уже выкрикивал фамилии машиниста, помощника и кочегара<br />на другой состав.<br /><br /> Паровоз сердито отфыркивался брызгами светящихся искр, глубоко дышал и,<br />продавливая темноту, мчал по рельсам в глубь ночи. Артем, набросав в топку<br />угля, захлопнул ногой железную дверцу, потянул из стоявшего на ящике<br />курносого чайника глоток воды и обратился к старику машинисту Политовскому:<br /> - Везем, говоришь, папаша?<br /> Тот сердито мигнул из-под нависших бровей:<br /> - Да, повезешь, ежели тебя штыком в спину.<br /> - Бросить все и тикать с паровоза, - предложил<br /> Брузжак, искоса поглядывая на сидящего на тендере немецкого солдата.<br /> - Я тоже так думаю, - буркнул Артем, - да вот этот тип за спиной<br />торчит.<br /> - Да... - неопределенно протянул Брузжак, высовываясь в окно.<br /> Подвинувшись поближе к Артему, Политовский тихо прошептал:<br /> - Нельзя нам везти, понимаешь? Там бой идет, повстанцы пути повзрывали.<br />А мы этих собак привезем, так они их порешат в два счета. Ты знаешь, сынок,<br />я при царе не возил при забастовках. И теперь не повезу. До смерти позор<br />будет, если для своих расправу привезем. Ведь бригада-то паровозная<br />разбежалась. Жизнью рисковали, а все же разбежались хлопцы. Нам поезд<br />доставлять никак невозможно. Как ты думаешь?<br /> - Я согласен, папаша, но что ты сделаешь вот с этим? - И он взглядом<br />показал на солдата.<br /> Машинист сморщился, вытер паклей вспотевший лоб и посмотрел<br />воспаленными глазами на манометр, как бы надеясь найти там ответ на<br />мучительный вопрос. Потом злобно, с накипью отчаяния, выругался.<br /> Артем потянул из чайника воды. Оба думали об одном и том же, но никто<br />не решался первым высказаться. Артему вспомнилось Жухраево:<br /> "Как ты, братишка, насчет большевистской партии и коммунистической идеи<br />рассматриваешь?"<br /> И его, Артема, ответ:<br /> "Помочь всегда готов, можешь на меня положиться..."<br /> "Хороша помощь, везем карателей..." Политовский, нагнувшись над ящиком<br />с инструментом бок о бок с Артемом, с трудом выговорил:<br /> - А этого надо порешить. Понимаешь?<br /> Артем вздрогнул. Политовский, скрипнув зубами, добавил:<br /> - Иначе выхода нет. Стукнем, и регулятор в печку, рычаги в печку,<br />паровоз на снижающий ход - и с паровоза долой.<br /> И, будто скидывая тяжелый мешок с плеч, Артем сказал:<br /> - Ладно.<br /> Артем, нагнувшись к Брузжаку, рассказал помощнику о принятом решении.<br /> Брузжак не скоро ответил. Каждый из них шел на очень большой риск. У<br />всех оставались дома семьи. Особенно многосемейным был Политовский: у него<br />дома осталось девять душ. Но каждый сознавал, что везти нельзя.<br /> - Что ж, я согласен, - сказал Брузжак, - но кто ж его... - Он не<br />договорил понятную для Артема фразу. Артем повернулся к старику, возившемуся<br />у регулятора, и кивнул головой, как бы говоря, что Брузжак тоже согласен с<br />их мнением, но тут же, мучимый неразрешимым вопросом, подвинулся к<br />Политовскому ближе:<br /> - Но как же мы это сделаем? Тот посмотрел на Артема:<br /> - Ты начинай. Ты самый крепкий. Ломом двинем его разок - и кончено. -<br />Старик сильно волновался.<br /> Артем нахмурился:<br /> - У меня это не выйдет. Рука как-то не поднимается. Ведь солдат, если<br />разобраться, не виноват. Его тоже из-под штыка погнали.<br /> Политовский блеснул глазами:<br /> - Не виноват, говоришь? Но мы тоже ведь не виноваты, что нас сюда<br />загнали. Ведь карательный везем. Эти невиноватые расстреливать партизанов<br />будут, а те что, виноваты?.. Эх ты, сиромаха!.. Здоров, как медведь, а толку<br />с тебя мало...<br /> - Ладно, - прохрипел Артем, беря лом. Но Политовский зашептал:<br /> - Я возьму, У меня вернее. Ты бери лопату и лезь скидать уголь с<br />тендера. Если будет нужно, то грохнешь немца лопатой. А я вроде уголь<br />разбивать пойду.<br /> Брузжак кивнул головой:<br /> - Верно, старик. - И стал у регулятора.<br /> Немец в суконной бескозырке с красным околыш-ком сидел с края на<br />тендере, поставив между ног винтовку, и курил сигару, изредка посматривая на<br />возившихся на паровозе рабочих.<br /> Когда Артем полез наверх грести уголь, часовой не обратил на это<br />особого внимания. А затем, когда Политовский, как бы желая отгрести большие<br />куски угля с края тендера, попросил его знаком подвинуться, немец послушно<br />передвинулся вниз, к дверке, ведущей в будку паровоза.<br /> Глухой, короткий удар лома, проломивший череп немцу, поразил Артема и<br />Брузжака, как ожог. Тело солдата мешком свалилось в проход. Серая суконная<br />бескозырка быстро окрасилась кровью. Лязгнула ударившаяся о железный борт<br />винтовка.<br /> - Кончено, - прошептал Политовский, бросая лом, и, судорожно<br />покривившись, добавил: - Теперь для нас заднего хода нет.<br /> Голос сорвался, но тотчас же, преодолевая дарившее всех молчание,<br />перешел в крик.<br /> - Вывинчивай, регулятор, живей! - крикнул он. Через десяток минут все<br />было сделано. Паровоз, лишенный управления, медленно задерживал ход.<br /> Тяжелыми взмахами вступали в огневой круг паровоза темные силуэты<br />придорожных деревьев и тотчас же снова бежали в безглазую темь. Фонари<br />паровоза, стремясь пронизать тьму, натыкались на ее густую кисею и<br />отвоевывали у ночи лишь десяток метров. Паровоз, как бы истратив последние<br />силы, дышал все реже и реже.<br /> - Прыгай, сынок! - услышал Артем за собой голос Политовского и разжал<br />руку, державшую поручень. Могучее тело по инерции пролетело вперед, и ноги<br />твердо толкнулись о вырвавшуюся из-под них землю. Пробежав два шага, Артем<br />упал, тяжело перевернувшись через голову.<br /> С обеих подножек паровоза спрыгнули сразу еще две тени.<br /><br /> В доме Брузжаков было невесело. Антонина Васильевна, мать Сережи, за<br />последние четыре дня совсем извелась. От мужа вестей не было. Она знала, что<br />его вместе с Корчагиным и Политовским взяли немцы в поездную бригаду. Вчера<br />приходили трое из гетманской стражи и грубо, с ругательствами, допрашивали<br />ее.<br /> Из этих "слов она смутно догадывалась, что случилось что-то неладное,<br />и, когда ушла стража, женщина, мучимая тяжелой неизвестностью, повязала<br />платок, собираясь идти к Марии Яковлевне, надеясь у нее узнать о муже.<br /> Старшая дочь Валя, прибиравшая на кухне, увидев уходившую мать,<br />спросила:<br /> - Ты далеко, мама?<br /> Антонина Васильевна, взглянув на дочь полными слез глазами, ответила:<br /> - Пойду к Корчагиным. Может, узнаю у них про отца. Если Сережка придет,<br />то скажи ему: пусть на станцию сходит к Политовским.<br /> Валя, тепло обняв за плечи мать, успокаивала ее, провожая до двери:<br /> - Ты не тревожься, мама.<br /><br /> Мария Яковлевна встретила Брузжак, как и всегда, радушно. Обе женщины<br />ожидали услышать друг от друга что-либо новое, но после первых же слов<br />надежда эта исчезла.<br /> У Корчагиных ночью тоже был обыск. Искали Артема. Уходя, приказали<br />Марии Яковлевне, как только вернется сын, сейчас же сообщить в комендатуру.<br /> Корчагина была страшно перепугана ночным приходом патруля. Она была<br />одна: Павел, как всегда, ночью работал на электростанции.<br /> Павка пришел рано утром. Выслушав рассказ матери о ночном обыске и<br />поисках Артема, он почувствовал, как все его существо наполняет гнетущая<br />тревога за брата. Несмотря на разницу характеров и кажущуюся суровость<br />Артема, братья крепко любили друг друга. Это была суровая любовь, без<br />признаний, и Павел ясно сознавал, что нет такой жертвы, которую он не принес<br />бы без колебания, если бы она была нужна брату.<br /> Он, не отдыхая, побежал на станцию в депо искать Жухрая, но не нашел<br />его, а от знакомых рабочих ничего не смог узнать ни о ком из уехавших. Не<br />знала ничего и семья машиниста Политовского. Павка встретил во дворе Бориса,<br />самого младшего сына Политовского. От него он узнал, что ночью был обыск у<br />Политовских. Искали отца.<br /> Так ни с чем и вернулся Павка к матери, устало завалился на кровать и<br />сразу потонул в беспокойной сонной зыби.<br /><br /> Валя оглянулась на стук в дверь.<br /> - Кто там? - спросила она и откинула крючок. В открытой двери появилась<br />рыжая всклокоченная голова Марченко. Климка, видно, быстро бежал. Он<br />запыхался и покраснел от бега.<br /> - Мама дома? - спросил он Валю.<br /> - Нет ушла.<br /> - А куда ушла?<br /> - Кажется, к Корчагиным. - Валя задержала за рукав собравшегося было<br />бежать Климку.<br /> Тот нерешительно посмотрел на девушку:<br /> - Да так, знаешь, дело у меня к ней есть.<br /> - Какое дело? - затормошила парня Валя. - Ну, говори же скорей, медведь<br />ты рыжий, говори же, а то тянет за душу, - повелительным тоном командовала<br />девушка.<br /> Климка забыл все предостережения, категорический приказ Жухрая передать<br />записку только Антонине. Васильевне лично, вытащил из кармана замусоленный<br />клочок бумажки и подал его девушке. Не мог отказать он этой белокурой<br />сестренке Сережки, потому что рыженький Климка не совсем сводил концы с<br />концами в своих отношениях к этой славной девчурке. Правда, скромный<br />поваренок ни за что не признался бы даже самому себе, что ему нравится<br />сестренка Сережи. Он отдал ей бумажку, которую та бегло прочла:<br /> "Дорогая Тоня! Не беспокойся. Все хорошо. Живы и невредимы. Скоро<br />узнаешь больше. Передай остальным, что все благополучно, чтоб не<br />тревожились. Записку уничтожь. Захар".<br /> Прочитав записку, Валя бросилась к Климке:<br /> - Рыжий медведь, миленький мой, где ты достал это? Скажи, где ты<br />достал, косолапый медвежонок? - И она изо всех сил тормошила растерявшегося<br />Климку, и он не опомнился, как сделал вторую оплошность:<br /> - Это мне Жухрай на станции передал. - И, вспомнив, что этого не надо<br />было говорить, добавил: - Только он сказал: никому не давать.<br /> - Ну, хорошо, хорошо! - засмеялась Валя. - Я никому не скажу. Ну, беги,<br />рыженький, к Павке, там и мать застанешь.<br /> Она легонько подталкивала поваренка в спину. Через секунду рыжая голова<br />Климки мелькнула за калиткой.<br /> Никто из троих домой не возвращался. Вечером Жухрай пришел к Корчагиным<br />и рассказал Марии Яковлевне обо всем происшедшем на паровозе. Успокоил как<br />мог испуганную женщину, сообщив, что все трое устроились далеко, в глухом<br />селе, у дядьки Брузжака, что они там в безопасности, но возвращаться им<br />сейчас, конечно, нельзя, но что немцам туго, можно ожидать в скором будущем<br />изменения.<br /> Все происшедшее еще больше сдружило семьи уехавших. С большой радостью<br />читались редкие записки, присылаемые семьям, но в домах стало пустыннее и<br />тише.<br /> Зайдя как-то раз как бы невзначай к старухе Политовской, Жухрай передал<br />ей деньги:<br /> - Вот, мамаша, вам поддержка от мужа. Только глядите, ни слова никому.<br /> Старуха благодарно пожала ему руку:<br /> - Вот спасибо, а то совсем беда, есть ребятам нечего.<br /> Деньги эти были из тех, что оставил Булгаков.<br /> "Ну, ну, посмотрим, что дальше будет. Забастовка хотя и сорвалась, под<br />страхом расстрела рабочие хотя и работают, но огонь загорелся, его уже не<br />потушишь, а те трое - молодцы, это пролетарии", - с восхищением думал<br />матрос, шагая от Политовских к депо.<br /><br /> В старенькой кузнице, повернувшейся своей закопченной стеной к дороге<br />на отшибе села Воробьева Балка, у огневой глотки печи, слегка жмурясь от<br />яркого света, Политовский длинными щипцами ворочал уже накалившийся докрасна<br />кусок железа.<br /> Артем нажимал на подвешенный к перекладине рычаг, раздувавший кожаные<br />мехи.<br /> Машинист, добродушно усмехаясь себе в бороду, говорил:<br /> - Мастеровому на селе сейчас, не пропасть, работа найдется, хоть<br />завались. Вот подработаем недельку-другую, и, пожалуй, сальца и мучицы своим<br />послать сможем. У мужичка, сынок, кузнец всегда в почете. Откормимся здесь,<br />как буржуи, хе-хе. А Захар-то особь статья, он больше по крестьянству<br />придерживается, закопался в землю с дядькой своим. Что ж, оно, пожалуй,<br />понятно. У нас с тобой, Артем, ни кола ни двора, горб да рука, как<br />говорится, вековая пролетарская, хе-хе, а Захар пополам разделился, одна<br />нога на паровозе, другая в деревне. - Он потрогал щипцами раскаленный кусок<br />железа и добавил уже серьезно, задумчиво: - А наше дело табак, сынок. Ежели<br />немцев не попрут вскорости, придется нам в Екатеринослав аль в Ростов<br />навертывать, а то возьмут за жабры и подвесят между небом и землей, как пить<br />дать.<br /> - Да, - пробурчал Артем.<br /> - Как наши там держатся, не пристают ли к ним гайдамаки?<br /> - Да, папаша, кашу заварили, теперь от дома отрекайся.<br /> Машинист выхватил из горна голубоватый жаркий кусок и быстро положил<br />его на наковальню:<br /> - А ну, сыночек, стукни!<br /> Артем схватил тяжелый молот, стоявший у наковальни, с силой взмахнул им<br />над головой и ударил. Сноп ярких искр с легким шуршащим треском разбрызгался<br />по кузне, осветив на мгновенье ее темные углы.<br /> Политовский поворачивал раскаленный кусок под мощные удары, и железо<br />послушно плющилось, как размякший воск.<br /> В раскрытые ворота кузни дышала теплым ветром темная ночь.<br /><br /> Озеро внизу - темное, громадное; сосны, охватившие его со всех сторон,<br />кивают могучими головами.<br /> "Как живые", - думает Тоня; Она лежит на покрытой травой выемке на<br />гранитном берегу. Высоко наверху, за выемкой, бор, а внизу, сейчас же у<br />подножия отвеса, озеро. Тень от обступивших скал делает, края озера еще<br />более темными.<br /> Это любимый уголок Тони. Здесь, в версте от станции, в старых<br />каменоломнях, в глубоких заброшенных котлованах, забили родники, и теперь<br />образовалось три проточных озера. Внизу, у спуска к озеру, слышен плеск.<br />Тоня поднимает голову и, раздвинув рукою ветви, смотрит вниз: от берега на<br />середину озера сильными бросками плывет загорелое изгибающееся тело. Тоня<br />видит смуглую спину и черную голову купающегося. Он фыркает, как морж,<br />разрезая воду короткими саженками, переворачивается, кувыркается, ныряет и,<br />наконец, устав, ложится на спину, зажмурив глаза от яркого солнца, замирает,<br />распластав руки и чуть изогнувшись. Тоня опустила ветку. "Ведь это<br />неприлично", - насмешливо подумала она и принялась за чтение.<br /> Увлеченная книгой, данной ей Лещинским, Тоня не заметила, как кто-то<br />перелез через гранитный выступ, отделявший площадку от бора, и, только когда<br />на книгу из-под ноги перелезавшего упал камешек, вздрогнув от неожиданности,<br />подняла голову и увидела стоявшего на площадке Павку Корчагина. Он стоял,<br />удивленный неожиданной встречей, и, тоже смущенный, собирался уйти.<br /> "Это он сейчас купался", - догадалась Тоня, взглянув на Павкины мокрые<br />волосы.<br /> - Что, испугал вас? Не знал, что вы здесь, так что невзначай сюда. - И,<br />проговорив это, Павка взялся рукой за выступ. Он тоже узнал Тоню.<br /> - Вы мне не мешаете. Если хотите, можем даже поговорить о чем-нибудь.<br /> Павка с удивлением глядел на Тоню:<br /> - О чем же мы с вами говорить будем? Тоня улыбнулась.<br /> - Ну, чего же вы стоите? Можете сесть, вот здесь. - И она указала на<br />камень. - Скажите, как вас зовут?<br /> - Я Павка Корчагин.<br /> - А меня зовут Тоня. Вот мы и познакомились. Павка смущенно мял кепку.<br /> - Так вас зовут Павкой? - прервала молчание Тоня. - А почему Павка? Это<br />некрасиво звучит, лучше Павел. Я вас так и буду называть. А вы часто сюда<br />ходите... - Она хотела сказать: купаться, но, не желая открыть, что видела<br />его купающимся, добавила: - Гулять?<br /> - Нет, не часто, как случается свободное время, - ответил Павел.<br /> - А вы где-нибудь работаете? - допытывалась Тоня.<br /> - Кочегаром на электростанции.<br /> - Скажите, где вы научились так мастерски драться? - задала вдруг<br />неожиданный вопрос Тоня.<br /> - А вам-то что до моей драки? - недовольно буркнул Павел.<br /> - Вы не сердитесь, Корчагин, - проговорила она, чувствуя, что Павка<br />недоволен ее вопросом. - Меня это очень интересует. Вот это был удар! Нельзя<br />бить так немилосердно. - И она расхохоталась.<br /> - А вам что, жалко? - спросил Павел.<br /> - Ну нет, вовсе не жалко, наоборот, Сухарько получил по заслугам. А мне<br />эта сценка доставила много удовольствия. Говорят, что вы часто деретесь.<br /> - Кто говорит? - насторожился Павел.<br /> - Ну вот Виктор Лещинский говорит, что вы профессиональный забияка.<br /> Павел потемнел.<br /> - Виктор - сволочь, белоручка. Пусть скажет спасибо, что ему тогда не<br />попало. Я слыхал, как он обо мне говорил, только не хотелось рук марать.<br /> - Зачем вы так ругаетесь, Павел? Это нехорошо, - перебила его Тоня.<br /> Павел нахохлился.<br /> "Какого лешего я с этой чудачкой разговорился? Ишь командует: то ей<br />"Павка" не нравится, то "не ругайся", - думал он.<br /> - Почему вы злы на Лещинского? - спросила Тоня.<br /> - Барышня в штанах, панский сыночек, душа из него вон! У меня на таких<br />руки чешутся: норовит на пальцы наступить, потому что богатый и ему все<br />можно, а мне на его богатство плевать; ежели затронет как-нибудь, то сразу и<br />получит все сполна. Таких кулаком и учить, - говорил он возбужденно.<br /> Тоня пожалела, что затронула в разговоре имя Лещинского. Этот парень<br />имел, видно, старые счеты с изнеженным гимназистом, и она перевела разговор<br />на более спокойную тему: начала расспрашивать Павла о его семье и работе.<br /> Незаметно для себя Павел стал подробно отвечать на расспросы девушки,<br />забыв о своем желании уйти.<br /> - Скажите, почему вы не учились дальше? - спросила Тоня.<br /> - Меня из школы выперли.<br /> - За что? Павка покраснел.<br /> - Я попу в тесто махры насыпал, - ну, меня и вытурили. Злой был поп,<br />жизни от него не было. - И Павел обо всем рассказал ей.<br /> Тоня с любопытством слушала. Он забыл свое смущение, рассказывал ей,<br />как старый знакомый, о том, что не вернулся брат; никто из них и не заметил,<br />как в дружеской, оживленной беседе они просидели на площадке несколько<br />часов. Наконец Павка опомнился и вскочил:<br /> - Ведь мне на работу уже пора. Вот заболтался, а мне котлы разводить<br />надо. Теперь Данило волынку подымет. - И он беспокойно заговорил: - Ну,<br />прощайте, барышня, теперь мне надо во весь карьер жарить в город.<br /> Тоня быстро поднялась, надевая жакет:<br /> - Мне тоже пора, пойдемте вместе.<br /> - Ну нет, я бегом, вам со мной не с руки.<br /> - Почему? Мы побежим вместе, вперегонку: посмотрим, кто быстрей.<br /> Павка пренебрежительно посмотрел на нее:<br /> - Вперегонку? Куда вам со мной!<br /> - Ну увидим, давайте сначала выберемся отсюда.<br /> Павел перескочил камень, подал Тоне руку, и они выбежали в лес на<br />широкую ровную просеку, ведущую к станции.<br /> Тоня остановилась у середины дороги.<br /> - Ну, сейчас побежим: раз, два, три. Ловите! - И сорвалась вихрем<br />вперед. Быстро-быстро замелькали подошвы ботинок, синий жакет развевался от<br />ветра.<br /> Павел помчался за ней. "В два счета догоню", - думал он, летя за<br />мелькающим жакетом, но догнал ее лишь в конце просеки, недалеко от станции.<br />С размаху набежал и крепко схватил за плечи.<br /> - Есть, попалась птичка! - закричал весело, задыхаясь.<br /> - Пустите, больно, - защищалась Тоня.<br /> Стояли оба, запыхавшиеся, с колотившимися сердцами, и выбившаяся из сил<br />от сумасшедшего бега Тоня чуть-чуть, как бы случайно, прижалась к Павлу и от<br />этого стала близкой. Было это одно мгновенье, но запомнилось.<br /> - Меня никто догнать не мог, - говорила она, освободившись от его рук.<br /> Сейчас же расстались. И, махнув на прощанье кепкой, Павел побежал в<br />город.<br /> Когда Павел открыл дверь в кочегарку, возившийся уже у топки Данило,<br />кочегар, сердито обернулся:<br /> - Ты бы еще позднее пришел. Что, я за тебя растапливать буду, что ли?<br /> Но Павка весело, хлопнул кочегара по плечу и примирительно сказал:<br /> - В один момент, старик, топка будет в ходу. - И завозился у сложенных<br />в штабеля дров.<br /> К полуночи, когда Данило, лежа на дровах, разразился лошадиным храпом,<br />Павел, облазив с масленкой весь двигатель, вытер паклей руки и, вытащив из<br />ящика шестьдесят второй выпуск "Джузеппе Гарибальди", углубился в чтение<br />захватывающего романа о бесконечных приключениях легендарного вождя<br />неаполитанских "краснорубашечников" Гарибальди.<br /> "Посмотрела она на герцога своими прекрасными синими глазами..."<br /> "А у этой тоже синие глаза, - вспомнил Павел. - Она особенная какая-то,<br />на тех, богатеньких, не похожа, - думал он, - и бегает, как черт".<br /> Углубившись в воспоминания о дневной встрече, Павел не слышал<br />нарастающего шума двигателя; тот дрожал от напряжения, громадный маховик<br />бешено вертелся, и бетонная платформа, на которой стоял он, нервно<br />вздрагивала.<br /> Павка метнул взглядом на манометр: стрелка на несколько делений<br />перемахнула вверх за сигнальную красную линию!<br /> - Ах ты черт! - сорвался Павел с ящика и бросился к отводящему пар<br />рычагу, повернул его два раза, н за стеной кочегарки сипло зашипел<br />выпускаемый из отводной трубы в реку пар. Опустив вниз рычаг, Павка перевел<br />ремень на колесо, двигающее насос.<br /> Павел оглянулся на Данилу: тот безмятежно спал, широко разинув рот, и<br />выводил носом жуткие звуки.<br /> Через полминуты стрелка манометра возвратилась на старое место.<br /><br /> Расставшись с Павлом, Тоня направилась домой. Она думала о только что<br />прошедшей встрече с этим черноглазым юношей и, сама того не сознавая, была<br />рада ей.<br /> "Сколько в нем огня и упорства! И он совсем не такой грубиян, как мне<br />казалось. Во всяком случае, он совсем не похож на всех этих слюнявых<br />гимназистов..."<br /> Он был из другой породы, из той среды, с которой до сих пор Тоня близко<br />не сталкивалась.<br /> "Его можно приручить, - думала она, - и это будет интересная дружба".<br /> Подходя к дому, Тоня увидела сидящих в саду Лизу Сухарько, Нелли и<br />Виктора Лещинских. Виктор читал. Они, видимо, ожидали ее.<br /> Поздоровалась со всеми, присела на скамью. Среди пустого,<br />легкомысленного разговора Виктор Лещинский, подсев к Тоне, тихо спросил:<br /> - Вы прочли роман?<br /> - Ах да, роман! - спохватилась Тоня. - А я его... - Она чуть не<br />сказала, что книга забыта у озера.<br /> - Ну, как он вам понравился? - Виктор внимательно посмотрел на нее.<br /> Тоня подумала и, медленно чертя носком ботинка по песку дорожки<br />какую-то замысловатую фигуру, подняла голову и посмотрела на него:<br /> - Нет, я начала другой роман, более интересный, чем тот, что вы мне<br />принесли.<br /> - Вот как, - обиженно протянул Виктор. - А кто автор? - спросил он.<br /> Тоня посмотрела на него искрящимися, насмешливыми глазами:<br /> - Никто...<br /> - Тоня, приглашай гостей в комнату, вас ожидает чай! - позвала стоявшая<br />на балконе мать Тони.<br /> Взяв под руки обеих девушек, Тоня направилась к дому. А Виктор, Идя<br />сзади, ломал голову над сказанными Тоней словами, не понимая их смысла.<br /><br /> Первое, еще не осознанное, но незаметно вошедшее в жизнь молодого<br />кочегара чувство было так ново, так непонятно, волнующе. Оно встревожило<br />озорного, мятежного парня.<br /> Тоня была дочерью главного лесничего, а главный лесничий был для него<br />все равно что адвокат Лещинский.<br /> Выросший в нищете и голоде, Павел враждебно относился к тем, кто был в<br />его понимании богатым. К своему чувству подходил Павел с осторожностью и<br />опаской, он не считал Тоню, как дочь каменотеса Галину, своей, простой,<br />понятной и недоверчиво относился к Тоне, готовый дать резкий отпор всякой<br />насмешке и пренебрежению к нему, кочегару, со стороны этой красивой и<br />образованной девушки.<br /> Целую неделю не виделся Павел с дочерью лесничего и сегодня решил пойти<br />на озеро. Пошел нарочно мимо ее дома, надеялся встретить. Медленно идя вдоль<br />забора усадьбы, в самом конце сада заметил знакомую матроску. Поднял лежащую<br />у забора сосновую шишку, бросил ее, целясь в белую блузку. Тоня быстро<br />обернулась. Заметив Павла, подбежала к забору. Весело улыбнулась, подавая<br />ему руку.<br /> - Наконец-то вы пришли, - обрадованно сказала она. - Где вы пропадали<br />все время? Я была у озера, книгу там забыла. Думала, вы придете. Идите сюда,<br />к нам в сад.<br /> Павка отрицательно махнул головой:<br /> - Не пойду.<br /> - Почему? - Брови ее удивленно поднялись.<br /> - Да отец-то ваш, пожалуй, ругаться станет. Вам! же и попадет за меня.<br />Зачем, скажут, такого обормота привела.<br /> - Вы чепуху говорите, Павел, - рассердилась Тоня. - Идите сейчас же<br />сюда. Мой отец никогда ничего не скажет, вот вы сами увидите. Идемте.<br /> Она побежала, открыла калитку, и Павел не совсем уверенно пошел за ней.<br /> - Вы любите читать книги? - спросила она, когда они сели за круглый,<br />вкопанный в землю стол.<br /> - Очень люблю, - оживился Павел.<br /> - Какая из прочитанных книг вам больше всего нравится?<br /> Павел, подумав, ответил:<br /> - "Джузеппа Гарибальди".<br /> - "Джузеппе Гарибальди", - поправила Тоня. - Вам очень нравится эта<br />книга?<br /> - Да, я его шестьдесят восемь выпусков прочел, каждую получку покупаю<br />по пять штук. Вот человек был Гарибальди! - с восхищением произнес Павел. -<br />Вот герой! Это я понимаю! Сколько ему приходилось биться с врагами, а всегда<br />его верх был. По всем странам плавал! Эх, если бы он теперь был я к нему<br />пристал бы. Он себе мастеровых набирал в компанию и все за бедных бился.<br /> - Хотите, я вам покажу нашу библиотеку? - сказала Тоня и взяла его за<br />руку.<br /> - Ну нет, в дом не пойду, - наотрез отказался Павел.<br /> - Отчего вы упрямитесь? Или боитесь?<br /> Павел посмотрел на свои босые ноги, не блиставшие чистотой, и поскреб<br />затылок.<br /> - А меня мамаша или отец не попрут оттуда?<br /> - Бросьте наконец эти разговоры, или я окончательно рассержусь! -<br />вспылила Тоня.<br /> - Что ж, Лещинский к себе в дом не пускает, в кухне беседует с нашим<br />братом. Я к ним ходил по одному делу, так Нелли даже в комнату не пустила, -<br />наверное, чтобы я им ковры не попортил, черт ее знает, - улыбнулся Павка.<br /> - Идем, идем. - Она взяла его за плечи и дружески втолкнула на балкон.<br /> Проведя его через столовую в комнату с громадным дубовым шкафом, Тоня<br />открыла дверцы. Павел увидел несколько сотен книг, стоявших ровными рядами,<br />и поразился невиданному богатству.<br /> - Мы сейчас найдем для вас интересную книгу, и вы обещайте приходить и<br />брать их у нас постоянно. Хорошо?<br /> Павка радостно кивнул головой:<br /> - Я книжки люблю.<br /> Провели они несколько часов очень хорошо и весело. Она познакомила его<br />со своей матерью. Это оказалось не так уж страшно, и мать Тони Павлу<br />понравилась.<br /> Тоня привела Павла в свою комнату, показывала ему свои книги и<br />учебники.<br /> У туалетного столика стояло небольшое зеркало. Подведя к нему Павла,<br />Тоня, смеясь, сказала:<br /> - Почему у вас такие дикие волосы? Вы их никогда не стрижете и не<br />причесываете?<br /> - Я их начистую снимаю, когда отрастают, что больше с ними делать? -<br />неловко оправдывался Павка.<br /> Тоня, смеясь, взяла с туалета гребешок и быстрыми движениями причесала<br />его взлохмаченные кудри.<br /> - Вот сейчас совсем другое, - говорила она, оглядывая Павла. - А волосы<br />надо красиво подстричь, а то вы как бирюк ходите.<br /> Тоня посмотрела критическим взглядом на его вылинявшую, рыжую рубашку и<br />потрепанные штаны, но ничего не сказала.<br /> Павел этот взгляд заметил, и ему стало обидно за свой наряд.<br /> Расставаясь с ним, Тоня приглашала его приходить в дом. И взяла с него<br />слово прийти через два дня вместе удить рыбу.<br /> В сад Павел выбрался одним махом через окно: проходить опять через<br />комнаты и встречаться с матерью ему не хотелось.<br /><br /> С отсутствием Артема в семье Корчагина стало туго: заработка Павла не<br />хватало.<br /> Мария Яковлевна решила поговорить с сыном: не следует ли ей опять<br />приниматься за работу; кстати, Лещинским нужна была кухарка. Но Павел<br />запротестовал:<br /> - Нет, мама, я найду себе еще добавочную работу. На лесопилке нужны<br />раскладчики досок. Полдня буду там работать, и этого нам хватит с тобой, а<br />ты уж не ходи на работу, а то Артем сердиться будет на меня, скажет: не мог<br />обойтись без того, чтобы мать на работу не послать.<br /> Мать доказывала необходимость ее работы, но Павел заупрямился, и она<br />согласилась.<br /> На другой день Павел уже работал на лесопилке, раскладывал для просушки<br />свеженапиленные доски. Встретил там знакомых ребят: Мишку Левчукова, с<br />которым учился в школе, и Кулишова Ваню. Взялись они с Мишей вдвоем сдельно<br />работать. Заработок получался довольно хороший. День проводил Павел на<br />лесопилке, а вечером бежал на электростанцию.<br /> К концу десятого дня принес Павел матери заработанные деньги. Отдавая<br />их, он смущенно потоптался и наконец попросил:<br /> - Знаешь, мама, купи мне сатиновую рубашку, синюю, - помнишь, как у<br />меня в прошлом году была. На это половина денег пойдет, а я еще заработаю,<br />не бойся, а то у меня вот эта уже старая, - оправдывался он, как бы<br />извиняясь за свою просьбу.<br /> - Конечно, конечно, куплю, Павлуша, сегодня же, а завтра сошью. У тебя,<br />верно, рубашки нет новой. - Она ласково глядела на сына.<br /><br /> Павел остановился у парикмахерской и, нащупав в кармане рубль, вошел в<br />дверь.<br /> Парикмахер, разбитной парень, заметив вошедшего, привычно кивнул на<br />кресло:<br /> - Садитесь.<br /> Усевшись в глубокое, удобное кресло, Павел увидел в зеркале смущенную,<br />растерянную физиономию.<br /> - Под машинку? - спросил парикмахер.<br /> - Да, то есть нет, в общем, подстригите. Ну, как это у вас называется?<br />- и сделал отчаянный жест рукой.<br /> - Понимаю, - улыбнулся парикмахер.<br /> Через четверть часа Павел вышел вспотевший, измученный, но аккуратно<br />подстриженный и причесанный. Парикмахер долго и упорно трудился над<br />непослушными вихрами, но вода и расческа победили, и волосы прекрасно<br />лежали.<br /> На улице Павел вздохнул свободно и натянул поглубже кепку.<br /> "Что мать скажет, когда увидит?"<br /><br /> Ловить рыбу, как обещал, Павел не пришел, и Тоню это обидело.<br /> "Не очень внимателен этот мальчишка-кочегар", - с досадой подумала она,<br />но, когда Павел не пришел и в следующие дни, ей стало скучно.<br /> Она уже собиралась идти гулять, когда мать, приоткрыв дверь в ее<br />комнату, сказала:<br /> - К тебе, Тонечка, гости. Можно?<br /> В дверях стоял Павел, и Тоня его даже сразу не узнала.<br /> На нем была новенькая синяя сатиновая рубашка и черные штаны.<br />Начищенные сапоги блестели, и - что сразу заметила Тоня - он был подстрижен,<br />волосы не торчали космами, как раньше, - и черномазый кочегар предстал<br />совсем в ином свете.<br /> Тоня хотела высказать свое удивление, но, не желая смущать и без того<br />чувствовавшего себя неловко парня, сделала вид, что не заметила этой<br />разительной перемены.<br /> Она принялась было укорять его:<br /> - Как вам не стыдно! Почему вы не пришли рыбу ловить? Так-то вы свое<br />слово держите?<br /> - Я на лесопилке работал эти дни и не мог прийти.<br /> Не мог он сказать, что для того, чтобы купить себе рубашку и штаны, он<br />работал эти дни до изнеможения.<br /> Но Тоня догадалась об этом сама, и вся досада на Павла прошла<br />бесследно.<br /> - Идемте гулять к пруду, - предложила она, и они пошли в сад, а оттуда<br />на дорогу.<br /> И уже как другу как большую тайну, рассказал Тоне об украденном у<br />лейтенанта револьвере и обещал ей в один из ближайших дней забраться глубоко<br />в лес и пострелять.<br /> - Смотри ты меня не выдай, - неожиданно сказал он ей "ты".<br /> - Я тебя никогда никому не выдам, - торжественно обещала Тоня.<br /><br />ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ<br /> Острая, беспощадная борьба классов захватывала Украину. Все большее и<br />большее число людей бралось за оружие, и каждая схватка рождала новых<br />участников.<br /> Далеко в прошлое отошли спокойные для обывателя дни.<br /> Кружила метель, встряхивала орудийными выстрелами ветхие домишки, и<br />обыватель жался к стенкам подвальчиков, к вырытым самодельным траншеям.<br /> Губернию залила лавина петлюровских банд разных цветов и оттенков:<br />маленькие и большие батьки, разные Голубы, Архангелы, Ангелы, Гордии и<br />нескончаемое число других бандитов.<br /> Бывшее офицерье, правые и левые украинские эсеры - всякий решительный<br />авантюрист, собравший кучку головорезов, объявлял себя атаманом, иногда<br />развертывал желто-голубое знамя петлюровцев и захватывал власть в пределах<br />своих сил и возможностей.<br /> Из этих разношерстных банд, подкрепленных кулачеством и галицийскими<br />полками осадного корпуса атамана Коновальца, создавал свои полки и дивизии<br />"головной атаман Петлюра". В эту эсеровско-кулацкую муть стремительно<br />врывались красные партизанские отряды, и тогда дрожала земля под сотнями и<br />тысячами копыт, тачанок и артиллерийских повозок.<br /> В тот апрель мятежного девятнадцатого года насмерть перепуганный,<br />обалделый обыватель, продирая утром заспанные глаза, открывая окна двоих<br />домишек, тревожно спрашивал ранее проснувшегося соседа:<br /> - Автоном Петрович, какая власть в городе?<br /> И Автоном Петрович, подтягивая штаны, испуганно озирался:<br /> - Не знаю, Афанас Кириллович. Ночью пришли какие-то. Посмотрим: ежели<br />евреев грабить будут, то, значит, петлюровцы, а ежели "товарищи", то по<br />разговору слыхать сразу. Вот я и высматриваю, чтобы знать, какой портретик<br />повесить, чтобы не влипнуть в историю, а то, знаете, Герасим Леонтьевич, мой<br />сосед, недосмотрел хорошо да возьми и вывеси Ленина, а к нему как наскочат<br />трое: оказывается, из петлюровского отряда. Как глянут на портрет, да за<br />хозяина! Всыпали ему, понимаете, плеток с двадцать. "Мы, говорят, с тебя,<br />сукина сына, коммунистическая морда, семь шкур сдерем". Уж он как ни<br />оправдывался, ни кричал - не помогло.<br /> Замечая кучки вооруженных, шедших по шоссе, обыватель закрывал окна и<br />прятался. Неровен час...<br /> А рабочие с затаенной ненавистью смотрели на желто-голубые знамена<br />петлюровских громил. Бессильные против этой волны самостийного шовинизма,<br />оживали лишь тогда, когда в городок клином врезались проходившие красные<br />части, жестоко отбивавшиеся от обступивших со всех концов жовто-блакитников<br />[Жовто-блакитный - по-украински - желто-голубой]. День-другой алело родное<br />знамя над управой, но часть уходила, и сумерки надвигались опять.<br /> Сейчас хозяин города - полковник Голуб, "краса и гордость"<br />Заднепровской дивизии.<br /> Вчера его двухтысячный отряд головорезов торжественно вступил в город.<br />Пан полковник ехал впереди отряда на великолепном жеребце и, несмотря на<br />апрельское теплое солнце, был в кавказской бурке и в смушковой запорожской<br />шапке с малиновой "китыцей", в черкеске, с полным вооружением: кинжал, сабля<br />чеканного серебра.<br /> Красив пан полковник Голуб: брови черные, лицо бледное с легкой<br />желтизной от бесконечных попоек. В зубах люлька. Был пан полковник до<br />революции агрономом на плантациях сахарного завода, но скучна эта жизнь, не<br />сравнять с атаманским положением, и выплыл агроном в мутной стихии,<br />загулявшей по стране, уже паном полковником Голубом.<br /> В единственном театре городка был устроен пышный вечер в честь<br />прибывших. Весь "цвет" петлюровской интеллигенции присутствовал на нем:<br />украинские учителя, две поповские дочери - старшая, красавица Аня, младшая -<br />Дина, мелкие подпанки, бывшие служащие графа Потоцкого, и кучка мещан,<br />называвшая себя "вильным казацтвом", украинские эсеровские последыши.<br /> Театр был битком набит. Одетые в национальные украинские костюмы,<br />яркие, расшитые цветами, с разноцветными бусами и лентами, учительницы,<br />поповны и мещаночки были окружены целым хороводом звякающих шпорами старшин,<br />точно срисованных со старых картин, изображавших запорожцев.<br /> Гремел полковой оркестр. На сцене лихорадочно готовились к постановке<br />"Назара Стодоли".<br /> Не было электричества. Пану полковнику доложили об этом в штабе. Он,<br />собиравшийся лично почтить своим присутствием вечер, выслушал своего<br />адъютанта, хорунжего Паляныцю, а по-настоящему - бывшего подпоручика<br />Полянцева, бросил небрежно, но властно:<br /> - Чтобы свет был. Умри, а монтера найди и пусти электростанцию.<br /> - Слушаюсь, пане полковнику.<br /> Хорунжий Паляныця не умер и монтеров достал.<br /> Через час двое петлюровцев вели Павла на электростанцию. Таким же<br />образом доставили монтера и машиниста.<br /> Паляныця сказал коротко:<br /> - Если до семи часов не будет света, повешу всех троих! - Он указал<br />рукой на железную штангу.<br /> Эти кратко сформулированные выводы сделали свое дело, и через<br />установленный срок был дан свет.<br /> Вечер был уже в полном разгаре, когда явился пан полковник со своей<br />подругой, дочерью буфетчика, в доме которого он жил, пышногрудой, с ржаными<br />волосами девицей.<br /> Богатый буфетчик обучал ее в гимназии губернского города.<br /> Усевшись на почетные места, у самой сцены, Пан полковник дал знак, что<br />можно начинать, и занавес тотчас же взвился. Перед зрителями мелькнула спина<br />убегавшего со сцены режиссера.<br /> Во время спектакля присутствовавшие старшины со своими дамами изрядно<br />накачивались в буфете первачом, самогоном, доставляемым туда вездесущим<br />Паляныцей, и всевозможными яствами, добыты ми в порядке реквизиции. К концу<br />спектакля все сильно охмелели.<br /> Вскочивший на сцену Паляныця театрально взмахнул рукой и провозгласил:<br /> - Шановни добродии, зараз почнем танци.<br /> В зале, дружно зааплодировали. Все вышли во двор, давая возможность<br />петлюровским солдатам, мобилизованным для охраны вечера, вытащить стулья и<br />освободить зал.<br /> Через полчаса в театре шел дым коромыслом.<br /> Разошедшиеся петлюровские старшины лихо отплясывали гопака с<br />раскрасневшимися от жары местными красавицами, и от топота их тяжелых ног<br />дрожали стены ветхого театра.<br /> В это время со стороны мельницы в город въезжал вооруженный отряд<br />конных.<br /> На околице петлюровская застава с пулеметом, заметив движущуюся<br />конницу, забеспокоилась и бросилась к пулемету. Щелкнули затворы. В ночь<br />пронесся резкий крик:<br /> - Стой! Кто идет?<br /> Из темноты выдвинулись две темные фигуры, и одна из них, приблизившись<br />к заставе, громким пропойным басом прорычала:<br /> - Я - атаман Павлюк со своим отрядом, а вы - голубовские?<br /> - Да, - ответил вышедший вперед старшина.<br /> - Где мне разместить отряд? - спросил Павлюк.<br /> - Я сейчас спрошу по телефону штаб, - ответил ему старшина и скрылся в<br />маленьком доме у дороги.<br /> Через минуту выбежал оттуда и приказал:<br /> - Снимай, хлопцы, пулемет с дороги, давай проезд пану атаману.<br /> Павлюк натянул поводья, останавливая лошадь около освещенного театра,<br />вокруг которого шло оживленное гулянье:<br /> - Ого, тут весело, - сказал он, оборачиваясь к остановившемуся рядом с<br />ним есаулу. - Слезем, Гукмач, и мы гульнем кстати. Баб подберем себе<br />подходящих, здесь их до черта. Эй, Сталежко, - крикнул он, - размести<br />хлопцев по квартирам! Мы тут остаемся. Конвой со мной. - И он грузно<br />спрыгнул с пошатнувшейся лошади на землю.<br /> У входа в театр Павлюка остановили двое вооруженных петлюровцев:<br /> - Билет?<br /> Но тот презрительно посмотрел на них, отодвинул одного плечом. 3а ним<br />таким же порядком продвинулось человек двенадцать из его отряда. Их лошади<br />стояли тут же, привязанные у забора.<br /> Новоприбывших сразу заметили. Особенно выделялся своей громадной<br />фигурой Павлюк, в офицерском, хорошего сукна, френче, в синих гвардейских<br />штанах и в мохнатой папахе. Через плечо - маузер, из кармана торчит ручная<br />граната.<br /> - Кто это? - зашептали стоявшие за кругом танцующих, где сейчас<br />отплясывал залихватскую метелицу помощник Голуба.<br /> В паре с ним кружилась старшая поповна. Взметнувшиеся вверх веером юбки<br />открывали восхищенным, воякам шелковое трико не в меру расходившейся<br />поповны.<br /> Раздав плечами толпу, Павлюк вошел в самый круг.<br /> Павлюк мутным взглядом вперился на ноги поповны, облизнул языком<br />пересохшие губы и пошел прямо через круг к оркестру, стал у рампы, махнул<br />плетеной нагайкой:<br /> - Жарь гопака!<br /> Дирижирующий оркестром не обратил на это внимания.<br /> Тогда Павлюк резко взмахнул рукой, вытянул его вдоль спины нагайкой.<br />Тот подскочил кар ужаленный.<br /> Музыка сразу оборвалась, зал мгновенно затих.<br /> - Это наглость! - вскипела дочь буфетчика. - Ты не должен этого<br />позволить, - нервно жала она локоть сидевшего рядом Голуба.<br /> Голуб тяжело поднялся-толкнул ногой стоявший перед ним стул, сделал три<br />шага к Павлюку и остановился, подойдя к нему вплотную. Он сразу узнал<br />Павлюка. Были у Голуба еще не сведенные счеты с этим конкурентом на власть в<br />уезде.<br /> Неделю тому назад Павлюк подставил пану полковнику ножку самым свинским<br />образом.<br /> В разгар боя с красным полком, который не впервой трепал голубовцев<br />Павлюк, вместо того чтобы ударить большевиков с тыла, вломился в местечко,<br />смял легкие заставы красных и, выставив заградительный заслон, устроил в<br />местечке небывалый грабеж. Конечно, как и подобало "щирому" петлюровцу,<br />погром коснулся еврейского населения.<br /> Красные в это время разнесли в пух и прах правый фланг голубовцев и<br />ушли.<br /> А теперь этот нахальный ротмистр ворвался сюда и еще смеет бить в<br />присутствии его, пана полковника, его же капельмейстера. Нет, этого он<br />допустить не мог. Голуб понимал, что, если он не осадит сейчас зазнавшегося<br />атаманишку, авторитет его в полку будет уничтожен.<br /> Впившись друг в друга глазами, стояли они несколько секунд молча.<br /> Крепко зажав в руке рукоять сабли и другой нащупывая в кармане наган,<br />Голуб гаркнул:<br /> - Как ты смеешь бить моих людей, подлец?<br /> Рука Павлюка медленно поползла к кобуре маузера.<br /> - Легче, пане Голуб, легче, а то можно сбиться с каблука. Не наступайте<br />на любимый мозоль, осержусь.<br /> Это переполнило чашу терпения.<br /> - Взять их, выбросить из театра и всыпать каждому по двадцать пять<br />горячих! - прокричал Голуб.<br /> На павлюковцев, как стая гончих, кинулись со всех сторон старшины.<br /> Охнул, как брошенная об пол электролампочка, чей-то выстрел, и по залу<br />завертелись, закружились, как две собачки стаи, дерущиеся. В слепой драке<br />рубили друг друга саблями, хватали за чубы и прямо за горло, а от<br />сцепившихся шарахались с поросячьим визгом насмерть перепуганные женщины.<br /> Через несколько минут обезоруженных павлюковцев, избивая, выволокли во<br />двор и выбросили на улицу.<br /> Павлюк потерял в драке папаху, ему расквасили лицо, разоружили, - он<br />был вне себя. Вскочив со своим отрядом на лошадей, он помчался по улице.<br /> Вечер был сорван. Никому не приходило на ум веселиться после всего<br />происшедшего. Женщины наотрез отказались танцевать и требовали отвезти их<br />домой, но Голуб стал на дыбы.<br /> - Никого из зала не выпускать, поставить часовых, приказал он. -<br /> Паляныця поспешно выполнял приказания.<br /> На посыпавшиеся протесты Голуб упрямо отвечал:<br /> - Танцы до утра, шановни добродийки и добродии. Я сам танцую первый тур<br />вальса.<br /> Музыка вновь заиграла, но веселиться все же не пришлось.<br /> Не успел полковник пройти с поповной один круг, как ворвавшиеся в двери<br />часовые закричали:<br /> - Театр окружают павлюковцы!<br /> Окно у сцены, выходившее на улицу, с треском разлетелось. В<br />проломленную раму просунулась удивленная морда тупорылого пулемета. Она<br />глупо ворочалась, нащупывая метавшиеся фигуры, и от нее, как от черта,<br />отхлынули на середину зала.<br /> Паляныця выстрелил в тысячесвечовую лампу в потолке, и та, лопнув, как<br />бомба, осыпала всех, мелким дождем стекла.<br /> Стало темно. С улицы кричали:<br /> - Выходи все во двор! - и неслась жуткая брань. Дикие, истерические<br />крики женщин, бешеная команда метавшегося по залу Голуба, старавшегося<br />собрать растерявшихся старшин, выстрелы и крики на дворе - все это слилось в<br />невероятный гам. Никто не заметил, как выскочивший вьюном Паляныця,<br />проскочив задним ходом на соседнюю пустынную улицу, мчался к голубовскому<br />штабу.<br /> Через полчаса в городе шел форменный бой. Тишину ночи всколыхнул<br />непрерывный грохот выстрелов, мелкой дробью засыпали пулеметы. Совершенно<br />отупевшие обыватели соскочили со своих теплых кроватей - прилипли к окнам.<br /> Выстрелы стихают, только на краю города отрывисто, по-собачьи, лает<br />пулемет.<br /> Бой утихает, брезжит рассвет...<br /><br /> Слухи о погроме ползли по городку. Заползли они и в еврейские домишки,<br />маленькие, низенькие, с косоглазыми оконцами, примостившиеся каким-то<br />образом над грязным обрывом, идущим к реке. В этих коробках, называющихся<br />домами, в невероятной тесноте жила еврейская беднота.<br /> В типографии, в которой уже второй год работал Сережа Брузжак,<br />наборщики и рабочие были евреи. Сжился с ними Сережа, как с родными. Дружной<br />семьей держались все против хозяина, отъевшегося, самодовольного господина<br />Блюмштейна. Между хозяином и работавшими в типографии шла непрерывная<br />борьба. Блюмштейн норовил урвать побольше, заплатить поменьше и на этой<br />почве не раз закрывалась на две-три недели типография: бастовали<br />типографщики. Было их четырнадцать человек. Сережа, самый младший, вертел по<br />двенадцати часов колесо печатной машины.<br /> Сегодня Сережа заметил беспокойство рабочих. Последние тревожные месяцы<br />типография работала от заказа к заказу. Печатали воззвания "головного"<br />атамана.<br /> Сережу отозвал в угол чахоточный наборщик Мендель.<br /> Смотря на него своими грустными глазами, он сказал:<br /> - Ты знаешь, что в городе будет погром? Сережа удивленно посмотрел:<br /> - Нет, не знаю.<br /> Мендель положил высохшую, желтую руку на плечо Сережи и по-отцовски<br />доверчиво заговорил:<br /> - Погром будет, это факт. Евреев будут избивать. Я тебя спрашиваю: ты<br />хочешь помочь своим товарищам в этой беде или нет?<br /> - Конечно, хочу, если смогу. Говори, Мендель. Наборщики прислушивались<br />к разговору.<br /> - Ты славный парень, Сережа, мы тебе верим. Ведь твой отец тоже<br />рабочий. Побеги сейчас домой и поговори с отцом: согласится ли он к себе<br />спрятать несколько стариков и женщин, а мы заранее договоримся, кто у вас<br />прятаться будет. Потом поговори с семьей, у кого еще можно спрятать. Русских<br />эти бандиты пока не трогают. Беги, Сережа, время не терпит.<br /> - Хорошо, Мендель, будь уверен, я сейчас к Павке и Климке сбегаю, - у<br />них обязательно примут.<br /> - Подожди минутку, - забеспокоился Мендель, удерживая собравшегося<br />уходить Сережу. - Кто такие эти Павка и Климка? Ты их хорошо знаешь?<br /> Сережа уверенно кивнул головой:<br /> - Ну как же, мои кореши: Павка Корчагин, его брат - слесарь.<br /> - А, Корчагин, - успокоился Мендель. - Этого я знаю, с ним вместе жил в<br />одном доме. Этому можно. Иди, Сережа, и возвращайся скорее с ответом.<br /> Сережа выскочил на улицу.<br /><br /> Погром начался на третий день после боя павлюковского отряда с<br />голубовцами.<br /> Разбитый и отброшенный от города, Павлюк убрался восвояси и занял<br />соседнее местечко, потеряв в ночном бою два десятка человек. Столько же<br />недосчитали голубовцы.<br /> Убитых поспешно отвезли на кладбище и в тот же день похоронили, без<br />особой пышности, потому что хвастаться здесь было нечем. Погрызлись, как две<br />бродячие собаки, два атамана, и устраивать шумиху с похоронами было<br />неудобно. Паляныця хотел было хоронить с треском, объявив Павлюка красным<br />бандитом, но против этого был эсеровский комитет, во главе которого стоял<br />поп Василий.<br /> Ночное столкновение вызвало в голубовском полку недовольство, в<br />особенности в конвойной сотне Голуба, где убитых насчитывалось больше всего,<br />и, чтобы потушить это недовольство и поднять дух, Паляныця предложил Голубу<br />"облегчить существование", как он издевательски выражался о погроме. Он<br />доказывал Голубу необходимость этого, ссылаясь на недовольство в отряде.<br />Тогда полковник, не желавший было сначала нарушать спокойствия в городе<br />перед свадьбой с дочерью буфетчика, под угрозами Паляныци согласился.<br /> Правда, немного смущала пана полковника эта операция в связи с<br />вступлением его в эсеровскую партию. Опять же враги могут создать вокруг его<br />имени нежелательные разговоры, что вот он, полковник Голуб, - погромщик, и<br />обязательно будут на него наговаривать "головному" атаману. Но пока что<br />Голуб от "головного" мало зависел, снабжался со своим отрядом на свой риск и<br />страх. Да "головной" и сам прекрасно знал, что за братия у него служит, и<br />сам не раз денежки требовал на нужды директории от так называемых<br />реквизиций, а насчет славы погромщика, то у Голуба она уже была довольно<br />солидная. Прибавить к ней он мог очень немногое.<br /> Разбой начался ранним утром.<br /> Городок плавал в предрассветной серой дымке. Пустые улицы, как измокшие<br />полотняные полосы, беспорядочно опутывавшие несуразно застроенные еврейские<br />кварталы, были безжизненны. Подслеповатые окошки завешены и наглухо закрыты<br />ставнями.<br /> Снаружи казалось, что кварталы спали крепким предутренним сном, но в<br />середине домишек не спали. Семьи, одетые, готовились к начинающемуся<br />несчастью, сбивались в какой-нибудь комнатушке, и только маленькие дети, не<br />понимавшие ничего, спали безмятежно-спокойным сном на руках матерей.<br /> Долго будил в это утро голубовского адъютанта Паляныцю начальник<br />голубовского конвоя Саломыга, черный, с цыганским лицом, с сизым рубцом от<br />удара сабли на щеке.<br /> Тяжело просыпался адъютант. Никак оторваться не мог от дурацкого сна.<br />Все еще его царапал когтями по горлу кривляющийся горбатый черт, от которого<br />не было отбоя всю ночь. И когда наконец поднял разрывающуюся от боли голову,<br />понял: это будит Саломыга.<br /> - Да вставай же, холера! - тряс его за плечо Саломыга. - Поздно уже,<br />пора начинать. Ты бы еще больше выпил.<br /> Паляныця совсем проснулся, сел и, скривившись от изжоги, сплюнул<br />горьковатую слюну.<br /> - Чего начинать? - вылупил он бессмысленные<br /> глаза на Саломыгу.<br /> - Как чего? Жидов потрошить. Не знаешь? Паляныця вспомнил: да, верно,<br />он совсем забыл, вчера здорово выпили на хуторе, куда забрался пан полковник<br />со своей невестой и кучкой собутыльников. Убраться из города Голубу на время<br />погрома было удобно. Потом можно было сказать, что произошли недоразумение в<br />его отсутствие, а Паляныця успеет все обделать на совесть. О, этот Паляныця<br />большой специалист по части "облегчения"<br /> Он вылил ведро воды на голову, и к нему вернулась способность<br />соображать. Он зашнырял по штабу, отдавая различные приказания.<br /> Конвойная сотня была уже на конях. Предусмотрительный Паляныця, во<br />избежание возможных осложнений, приказал выставить заставу, отделяющую<br />рабочий поселок и станцию от города.<br /> В саду усадьбы Лещинских был поставлен пулемет, смотревший на дорогу.<br /> В случае если бы рабочие подумали вмешаться, их бы встретили свинцом.<br /> Когда все приготовления были окончены; адъютант и Саломыга вскочили на<br />лошадей.<br /> Уже трогаясь в пути, Паляныця вспомнил:<br /> - Стой, забыл было. Давай две подводы: мы Голубу приданое постараемся.<br />Го-го-го... Первая добыча, как всегда, командиру, а первая баба, ха-ха-ха,<br />мне, адъютанту. Понял, балда стоеросовая? - Последнее относилось к Саломыге.<br /> Тот блеснул на него желтоватым глазом:<br /> - Всем хватит.<br /> Тронулись по шоссе. Впереди - адъютант и Саломыга, сзади -<br />беспорядочной ватагой конвойники;<br /> Дымка рассвета прояснилась. У двухэтажного дома с проржавевшей вывеской<br />"Галантерейная торговля Фукса" Паляныця натянул поводья.<br /> Серая тонконогая кобыла его беспокойно ударила копытом по камню.<br /> - Ну, с божьей помощью отсюда и начнем, - сказал Паляныця, соскакивая<br />на землю.<br /> - Эй, хлопцы, слазь с коней! - обернулся он к обступившему его конвою.<br />- Представление начинается, - пояснил он. - Хлопцы, по черепкам никого не<br />стукать, на то будет еще час; баб тоже, если не велика охота, до вечера<br />продержитесь.<br /> Один из конвойников, оскалив крепкие зубы, запротестовал:<br /> - Как же так, пане хорунжий, а ежели по доброму согласию?<br /> Кругом заржали. Паляныця посмотрел на говорившего с восхищенным<br />Одобрением:<br /> - Ну, конечно, если по доброму согласию, валяйте, этого запретить никто<br />не имеет права.<br /> Подойдя к закрытой двери магазина, Паляныця с силой толкнул ее ногой,<br />но крепкая дубовая дверь даже не дрогнула.<br /> Начинать надо было не отсюда. Адъютант завернул за угол, направился к<br />двери, ведущей в квартиру Фукса, придерживая рукой саблю. За ним двинулся<br />Саломыга.<br /> В доме сразу услыхали стук копыт по мостовой, и, когда топот затих у<br />лавки и сквозь стену донеслись голоса, сердца словно оторвались и тела как<br />бы замерли. В доме было трое.<br /> Богатый Фукс еще вчера удрал из города со своими дочерьми и женой, а в<br />доме оставил стеречь добро прислугу Риву, тихую, забитую девятнадцатилетнюю<br />девушку. Чтобы ей не страшно было в пустой квартире, он предложил привести<br />своих стариков - отца с матерью - и всем троим жить до его возвращения.<br />Хитрый коммерсант успокаивал слабо возражавшую Риву, что погрома, может<br />быть, н не будет, что им взять с нищих? А Он уже ей, Риве, по приезде<br />подарит на платье.<br /> Все трое в мучительной надежде прислушивались: авось проедут мимо,<br />может, они ошиблись, может, те остановились не у их дома, может, это просто<br />показалось. Но, как бы опровергая эти надежды, глухо ударили в дверь<br />магазина.<br /> Старый, с серебряной головой, с детски испуганными голубыми глазами<br />Пейсах, стоявший у двери, ведущей в магазин, зашептал, молитву. Он молился<br />всемогущему Иегове со всей страстностью убежденного фанатика. Он просил его<br />отвратить несчастие от дома сего, и стоявшая рядом с ним старуха не сразу<br />разобрала за шепотом его молитвы шум приближающихся шагов.<br /> Рива забилась в самую дальнюю комнату, за большой дубовый буфет.<br /> Резкий, грубый удар в дверь отозвался судорожной дрожью в теле<br />стариков.<br /> - Открывай! - Удар резче первого и брань озлобленных людей.<br /> Но нет сил поднять руки и откинуть крючок.<br /> Снаружи часто забили прикладами. Дверь запрыгала на засовах и,<br />сдаваясь, затрещала.<br /> Дом наполнился вооруженными людьми, рыскавшими по углам. Дверь в<br />магазине была вышиблена ударом приклада. Туда вошли, открыли засовы наружной<br />двери.<br /> Начался грабеж.<br /> Когда подводы были нагружены доверху материей, обувью и прочей добычей,<br />Саломыга отправился на квартиру Голуба и, уже возвращаясь в дом, услыхал<br />дикий крик.<br /> Паляныця, предоставив своим потрошить магазин, вошел в комнату. Обведя<br />троих своими зеленоватыми рысьими глазами, сказал, обращаясь к старикам:<br /> - Убирайтесь!<br /> Ни отец, ни мать не трогались. Паляныця шагнул вперед и медленно<br />потянул из ножен саблю.<br /> - Мама! - раздирающе крикнула дочь. Этот крик и услышал Саломыга.<br /> Паляныця обернулся к подоспевшим товарищам и бросил коротко:<br /> - Вышвырните их! - Он указал на стариков, и когда тех с силой<br />вытолкнули за дверь, Паляныця сказал подошедшему Саломыге: - Ты постой здесь<br />за дверью, а я с девочкой поговорю кое о чем.<br /> Когда старик Пейсах кинулся на крик к двери, тяжелый удар в грудь<br />отбросил его к стене. Старик задохнулся от боли, но тогда в Саломыгу<br />волчицей вцепилась вечно тихая старая Тойба:<br /> - Ой, пустите, что вы делаете?<br /> Она рвалась к двери, и Саломыга не мог оторвать ее судорожно<br />вцепившиеся в жупан старческие пальцы.<br /> Опомнившийся Пейсах бросился к ней на помощь:<br /> - Пустите, пустите!.. О, моя дочь!<br /> Они вдвоем оттолкнули Саломыгу от двери. Он злобно рванул из-за пояса<br />наган и ударил кованой рукояткой по седой голове старика. Пейсах молча упал.<br />А из комнаты рвался крик Ривы.<br /> Когда выволокли на улицу обезумевшую Тойбу, улица огласилась<br />нечеловеческими криками и мольбами о помощи.<br /> Крики в доме, прекратились.<br /> Выйдя из комнаты, Паляныця, не глядя на Саломыгу, взявшегося уже за<br />ручку двери, остановил его:<br /> - Не ходи - задохлась: я ее немного подушкой прикрыл. - И, шагнув через<br />труп Пейсаха, вступил в темную густую жижу.<br /> - Неудачно как-то началось, - выдавил он, выйдя на улицу.<br /> За ними молча следовали остальные, и от их ног на полу комнаты и на<br />ступеньках оставались кровавые отпечатки.<br /> А в городе уже шел разгром. Вспыхивали короткие волчьи схватки среди не<br />поделивших добычу громил, кое-где взметывались выхваченные сабли. И почти<br />всюду шел мордобой.<br /> Из пивной выкатывали на мостовую дубовые десятиведерные бочки.<br /> Потом ползли по домам.<br /> Никто не оказывал сопротивления. Рыскали по комнатушкам, бегло шарили<br />по углам и уходили навьюченные, оставив сзади взрыхленные груды тряпья и<br />пуха распоротых подушек и перин. В первый день было лишь две жертвы: Рива и<br />ее отец, но надвигавшаяся ночь несла с собой неотвратимую гибель.<br /> К вечеру вся разношерстная шакалья стая перепилась досиня. Замутневшие<br />от угара петлюровцы ждали ночи.<br /> Темнота развязала руки. В черной темени легче раздавить человека: даже<br />шакал и тот любит ночь, а ведь и он нападает только на обреченных.<br /> Многим не забыть этих страшных двух ночей и трех дней. Сколько<br />исковерканных, разорванных жизней, сколько юных голов, поседевших в эти<br />кровавые часы, сколько пролито слез, и кто знает, были ли счастливее те, что<br />остались жить с опустевшей душой, с нечеловеческой мукой о несмываемом<br />позоре и издевательствах, с тоской, которую не передать, с тоской о<br />невозвратно погибших близких. Безучастные ко всему, лежали по узким<br />переулкам, судорожно запрокинув руки, юные девичьи тела - истерзанные,<br />замученные, согнутые...<br /> И только у самой речки, в домике кузнеца Наума шакалы, бросившиеся на<br />его молодую жену Сарру, получили жестокий отпор. Атлет-кузнец, налитый силой<br />двадцати четырех лет, со стальными мускулами молотобойца, не отдал своей<br />подруги.<br /> В жуткой короткой схватке в маленьком домике разлетелись, как гнилые<br />арбузы, две петлюровские головы. Страшный в своем гневе обреченного, кузнец<br />яростно защищал две жизни, и долго трещали сухие выстрелы у речки, куда<br />сбегались почуявшие опасность голубовцы. Расстреляв все патроны, Наум<br />последнюю пулю отдал Сарре, а сам бросился навстречу смерти со штыком<br />наперевес. Он упал, подкошенный свинцовым градом на первой же ступеньке,<br />придавив землю своим тяжелым телом.<br /> На сытых лошадях появились в городке крепкие мужички из ближних<br />деревень, нагружали подводы тем, что облюбовывали, и, сопровождаемые своими<br />сынами и родственниками из голубовского отряда, спешили обернуться два-три<br />раза в деревню и обратно.<br /> Сережа Брузжак, укрывший с отцом в подвале и на чердаке половину<br />типографских товарищей, возвращался через огород к себе во двор; он увидел<br />бежавшего по шоссе человека.<br /> Взмахивая руками, в длинном заплатанном сюртуке, без шапки с<br />помертвелым от ужаса лицом, задыхаясь, бежал старик еврей. Сзади, быстро<br />нагоняя, изогнувшись для удара, летел на сером коне петлюровец. Слыша цокот<br />лошади за спиной, старик поднял руки, как бы защищаясь. Сережа рванулся на<br />дорогу, бросился к лошади, загородил собой старика:<br /> - Не тронь, бандит, собака!<br /> Не желая удерживать удара сабли, конник полоснул плашмя по юной<br />белокурой головке.<br /><br />ГЛАВА ПЯТАЯ<br /> Красные упорно теснили части "головного" атамана Петлюры. Полк Голуба<br />был вызван на фронт. В городке остались небольшое тыловое охранение и<br />комендатура.<br /> Зашевелились люди. Еврейское население, пользуясь временным затишьем,<br />хоронило убитых, и в маленьких домишках еврейских кварталов появилась жизнь.<br /> Тихими вечерами издалека доносился неясный грохот, Где-то недалеко шли<br />бои.<br /> Железнодорожники расползались со станции по деревням в поисках работы.<br /> Гимназия была закрыта.<br /> В городе объявлено военное положение.<br /><br /> Непроглядная, нахмуренная ночь.<br /> В такие ночи даже широко раскрытые зрачки не могут одолеть темноты, и<br />люди движутся ощупью, вслепую, рискуя в любой канаве свернуть голову.<br /> Обыватель знает: в такое время сиди дома и зря не жги свет. Свет может<br />притянуть кого-нибудь непрошеного. Лучше всего в темноте, спокойнее. Есть<br />люди, которым всегда неспокойно. Пускай себе ходят, до них обывателю нет<br />дела. Но сам он не пойдет. Будьте уверены, не пойдет.<br /> И вот в такую ночь двигался человек.<br /> Добравшись до домика Корчагина, он осторожно постучал в оконную раму и,<br />не получив ответа, постучал вторично, сильнее и настойчивее.<br /> Павка во сне видит: на него наводит пулемет какое-то странное существо,<br />на человека не похожее; он пытается убежать, но бежать некуда, а пулемет<br />как-то страшно стучит.<br /> Стекло дребезжит от настойчивого стука.<br /> Соскочив с постели, Павел подошел к окну, пытаясь рассмотреть, кто<br />стучит. Но, кроме неясного, темного силуэта, ничего не увидел.<br /> Он был дома один. Мать уехала к старшей дочери, муж которой работал<br />машинистом на сахарном заводе. А Артем кузнечил в соседнем селе, отмахивая<br />молотом на харчи.<br /> Стучать мог только Артем.<br /> Павел решил открыть окно.<br /> - Кто там? - бросил он в темноту.<br /> За окном шевельнулась фигура, и грубый, придушенный бас ответил:<br /> - Это я, Жухрай.<br /> На подоконник легли две руки, и вровень с лицом, Павла выросла голова<br />Федора.<br /> - Я к тебе ночевать пришел. Принимаешь, братишка? - зашептал он.<br /> - Ну конечно, - дружески ответил Павел. - Какой может быть разговор?<br />Лезь прямо в окно.<br /> Грузная фигура Федора втиснулась в окно.<br /> Прикрывая его за собой, Федор не сразу отошел от окна.<br /> Он стоял, прислушиваясь, и когда луна выскользнула из-за туч и стала<br />видна дорога, он оглядел ее внимательно и обернулся к Павлу:<br /> - Мы мамашу не разбудим? Она спит, наверное?<br /> Павел сказал Федору, что в доме, кроме него, никого нет. Матрос<br />почувствовал себя свободнее и заговорил громче:<br /> - За меня, братишка, принялись эти шкуродеры всерьез. Сводят счеты за<br />последнюю бузу на станции. Если б братва была дружнее, то мы смогли бы во<br />время погрома устроить серожупанникам хороший прием. Но, понимаешь, народ<br />еще не решается лезть в огонь. Сорвалось. Теперь за мной и гонятся. Два раза<br />мне облаву устраивали, Сегодня чуть было не засыпался. Подхожу, понимаешь, к<br />дому, конечно, с задворок, стал у сарая. Смотрю, в саду кто-то стоит, к<br />дереву, прижался, но штык выдал. Я, понятно, отдал концы. Вот к тебе и<br />притопал. Здесь я, братишка, на несколько дней на якорь сяду. Возраженьев не<br />имеешь? Ну и хорошо...<br /> Жухрай, сопя, стаскивал забрызганные грязью сапоги.<br /> Павел был рад приходу Жухрая. Последнее время, электростанция не<br />работала, и Павлу было скучно одному в пустой квартире.<br /> Легли спать. Павел заснул сразу, а Федор долго курил. Затем поднялся с<br />кровати и, тихо ступая босыми ногами, подошел к окну. Он долго смотрел на<br />улицу; вернувшись к кровати, заснул, побежденный усталостью. Рука его,<br />засунутая под подушку, лежала на тяжелом кольте, согревая его своей<br />теплотой.<br /><br /> Неожиданный ночной приход Жухрая и совместная жизнь с ним в течение<br />этих восьми дней оказались для Павла очень значительными. В первый раз<br />услыхал он от матроса так много волнующего, важного и нового, и эти дни<br />стали для молодого кочегара решающими.<br /> Матрос, прижатый, как в мышеловке, двумя засадами, пользуясь<br />вынужденным бездельем, весь пыл своей ярости и жгучей ненависти к задушившим<br />край жовто-блакитникам передавал жадно слушавшему Павлу.<br /> Говорил Жухрай ярко, четко, понятно, простым языком. У него не было<br />ничего нерешенного. Матрос твердо знал свою дорогу, и Павел стал, понимать,<br />что весь этот клубок различных партий с красивыми названиями:<br />социалисты-революционеры, социал-демократы, польская партия социалистов -<br />это злобные враги рабочих, и. лишь одна революционная, непоколебимая,<br />борющаяся против всех богатых, - это партия большевиков.<br /> Раньше Павел в этом безнадежно путался.<br /> И большой, сильный человек, убежденный большевик, обветренный морскими<br />шквалами, член РСДРП(б) с тысяча девятьсот пятнадцатого года, балтийский<br />матрос Федор Жухрай рассказывал жестокую правду жизни смотревшему на него<br />зачарованными глазами молодому кочегару.<br /> - Я, братишка, в детстве тоже был вот вроде тебя, - говорил он. - Не<br />знал, куда силенки девать, выпирала из меня наружу непокорная натура. Жил в<br />бедности. Глядишь, бывало, на сытых да наряженных господских сыночков, и<br />ненависть охватывает. Бил я их частенько беспощадно, но ничего из этого не<br />получалось, кроме страшенной трепки от отца. Биться в одиночку - жизни не<br />перевернуть. У тебя, Павлуша, все есть, чтобы быть хорошим бойцом за рабочее<br />дело, только вот молод очень и понятие о классовой борьбе очень слабое<br />имеешь. Я тебе, братишка, расскажу про настоящую дорогу, потому что знаю:<br />будет из тебя толк. Тихоньких да примазанных не терплю. Теперь, на всей<br />земле пожар начался. Восстали рабы и старую жизнь должны пустить на дно. Но<br />для этого нужна братва отважная, не маменькины сынки, а народ крепкой<br />породы, который перед дракой не лезет в щели, как таракан от света, и бьет<br />без пощады.<br /> Он с силой ударил кулаком по столу.<br /> Жухрай встал; засунув руки в карманы, нахмуренный, зашагал по комнате,<br /> Федора угнетала бездеятельность. Он очень жалел, что остался в этом<br />городишке, и, считая дальнейшее пребывание здесь бесполезным, твердо решил<br />перебраться через фронт навстречу красным частям.<br /> В городе оставалась группа из девяти членов партии, которые должны были<br />вести работу. "Обойдетесь и без меня, а я больше не могу сидеть сложа руки.<br />Довольно, и так угробил десять месяцев", - с раздражением думал Жухрай.<br /> - Кто ты такой, Федор? - спросил его однажды Павел.<br /> Жухрай встал, засунув руки в карманы. Он сразу не понял вопроса:<br /> - Разве ты не знаешь, кто я такой?<br /> - Я думаю, что ты большевик или коммунист, - тихо ответил Павел.<br /> Жухрай рассмеялся, шутливо стукнув в свою широкую грудь, затянутую в<br />полосатый тельник:<br /> - Это ясно, братишка. Это такой же факт, как и то, что большевик и<br />коммунист одно и то же. - И он сразу стал серьезным. - Раз ты это понимаешь,<br />то помни, что никому нигде об этом говорить не следует, если не хочешь,<br />чтобы из меня кишки выпустили. Понял?<br /> - Понял, - твердо ответил Павел.<br /> На дворе послышались голоса, и дверь, не постучав, открыли. Рука Жухрая<br />быстро скользнула в карман, но сейчас же выбралась оттуда. В комнату входил<br />с перевязанной головой Сережа Брузжак, похудевший, бледный. За ним вошли<br />Валя и Климка.<br /> - Здорово, чертяка, - улыбаясь, подал Павке руку Сережа. - Мы к тебе<br />втроем в гости. Валя меня одного не пускает, боится. А Климка Валю не<br />пускает одну, тоже боится. Он хотя и рыжий, но все же разбирается, кого куда<br />пускать одного опасно.<br /> Валя шутливо закрыла ему ладонью рот.<br /> - Вот болтун-то, - засмеялась она. - Он сегодня Климке жить не дает.<br /> Климка добродушно смеялся, показывая белые зубы.<br /> - Что взять с больного человека? Котелок поврежден, вот и<br />заговаривается.<br /> Все засмеялись.<br /> Сережа, еще не окрепший от удара, примостился на Павкиной кровати, и<br />вскоре между друзьями шла оживленная беседа. Всегда веселый, неунывающий,<br />Сережа, теперь притихший и подавленный, рассказывал Жухраю, как его ударил<br />петлюровец.<br /> Жухрай знал всех пришедших к Павлу. Он не раз бывал у Брузжаков. Ему<br />нравилась эта молодежь - еще не нашедшая своей дороги в водовороте борьбы,<br />но ясно выражавшая стремление своего класса. И он внимательно слушал<br />рассказы юношей о том, как каждый из них помогал прятать у себя еврейские<br />семьи, спасая их от погрома. В этот вечер он много говорил о большевиках, о<br />Ленине, помогая каждому из них понять происходящее.<br /> Поздно вечером проводил Павел гостей.<br /> Жухрай по вечерам уходил и возвращался ночью. Он договаривался перед<br />отъездом с остающимися товарищами об их работе.<br /> В эту ночь Жухрай не вернулся. Проснувшись утром, Павел увидел пустую<br />кровать.<br /> Охваченный каким-то неясным предчувствием, Корчагин быстро оделся и<br />вышел из дому. Заперев квартиру и положив ключ в условленное место, Павел<br />пошел к Климке, надеясь узнать у него что-нибудь о Федоре. Мать Климки,<br />приземистая, широколицая женщина, с крапленным оспой лицом, стирала белье и<br />на вопрос Корчагина, не знает ли она, где Федор, ответила отрывисто:<br /> - А что, мне только и делов, что твоего Федора смотреть? Из-за него,<br />черта корявого, у Зозулихи весь дом перевернули. Тебе-то на что сдался он?<br />Что за компания такая? Нашлись приятели: Климка, ты... - Она с ожесточением<br />нажимала на белье.<br /> Мать у Климки была с язычком, сварливая.<br /> От Климки завернул Павел к Сереже. Рассказал о своей тревоге. Валя<br />вмешалась в разговор:<br /> - Чего ты тревожишься? Он, может, у знакомых остался. - Но в голосе ее<br />не было уверенности.<br /> У Брузжаков Павку не сиделось. Он ушел, несмотря на уговоры остаться<br />обедать.<br /> Подходил к дому с надеждой увидеть Жухрая.<br /> Дверь была заперта на замок. Остановился с тяжелым чувством: не<br />хотелось идти в пустую квартиру.<br /> Несколько минут стоял на дворе, раздумывая, и, направляемый каким-то<br />неясным побуждением, пошел в сарай. Пробравшись под крышу, отмахиваясь от<br />кружев паутины, вытащил из заветного уголка завернутый в тряпки тяжелый<br />"манлихер".<br /> Выйдя из сарая и ощущая в кармане волнующую тяжесть револьвера, пошел<br />на станцию.<br /> О Жухрае ничего не узнал и, возвращаясь обратно, около знакомой усадьбы<br />лесничего, замедлил шаг. С неясной для себя надеждой смотрел в окна дома, но<br />сад и дом были безлюдны. Когда усадьба осталась позади, оглянулся на<br />покрытые проржавленными прошлогодними листьями дорожки сада. Заброшенным,<br />запустелым выглядел он. Видно, не касалась его рука заботливого хозяина, и<br />от этой безлюдности и тишины большого старого дома стало еще грустнее.<br /> Последняя размолвка с Тоней, была самой серьезной из всех бывших ранее.<br />Произошла, она неожиданно, почти месяц назад.<br /> Медленно шагая в город, засунув глубоко в карманы руки, Павел вспоминал<br />о том, как вспыхнула размолвка.<br /> В одну из случайных встреч на дороге Тоня позвала его к себе в гости.<br /> - Отец и мама уходят к Большинским на именины. Дома буду я одна.<br />Приходи, Павлуша, мы будем читать очень интересную книгу Леонида Андреева -<br />"Сашка Жигулев". Я уже прочла ее, но с тобой с удовольствием перечту. Мы<br />очень хорошо проведем вечер. Придешь?<br /> Из-под белой шапочки, плотно охватывавшей густые каштановые волосы, на<br />Корчагина ожидающе смотрели ее огромные глаза.<br /> - Приду.<br /> И они расстались.<br /> Павел спешил к машинам, и от мысли, что впереди целый вечер в обществе<br />Тони, топки, казалось, горели ярче и поленья потрескивали веселей.<br /> В тот вечер на его стук в широкую парадную дверь открыла Тоня. Она,<br />немного смутившись, сказала:<br /> - У меня гости. Я их не ожидала, Павлуша, но ты не должен уходить.<br /> Корчагин повернулся к двери, собираясь уйти.<br /> - Идем, - схватила она его за рукав. - Им будет полезно познакомиться с<br />тобой. - И, обхватив рукой, она провела его через столовую к себе.<br /> Войдя в свою комнату, она обратилась к сидевшим молодым людям и,<br />улыбаясь, сказала:<br /> - Вы не знакомы? Мой друг Павел Корчагин. За маленьким столом посредине<br />комнаты сидели: Лиза Сухарько, хорошенькая, смуглая, с капризно очерченным<br />ротиком, с кокетливой прической, гимназистка; какой-то незнакомый Павлу<br />долговязый юноша в аккуратненьком черном пиджаке, с прилизанными, блестящими<br />от вежеталя волосами, серыми глазами и скучающим взглядом, а между ними в<br />щегольской гимназической куртке Виктор Лещинский. Его первого заметил Павел,<br />как только Тоня открыла дверь.<br /> Лещинский сразу узнал Корчагина, и его тонкие стрельчатые брови<br />удивленно приподнялись.<br /> Павел стоял у двери несколько секунд молча, обжигая Виктора недобрым<br />взглядом. Это неловкое молчание Тоня поспешила нарушить, приглашая Павла<br />войти, и, обращаясь к Лизе, сказала:<br /> - Познакомься<br /> Сухарько, с любопытством рассматривая вошедшего, приподнялась.<br /> Павел, круто повернулся и быстро пошел через полутемную столовую к<br />выходу. Тоня нагнала его уже на крыльце и, схватив за плечи, взволнованно<br />сказала:<br /> - Зачем ты ушел? Я ведь нарочно хотела, чтобы они познакомились с<br />тобой.<br /> Но Павел снял с Плеч ее руки и резко ответил:<br /> - Нечего меня напоказ выставлять перед этим обормотом! Мне с этой<br />компанией не с руки вместе сидеть. Тебе они, может, и приятны, а я их<br />ненавижу. Не знал, что ты с ними дружбу водишь, а то никогда бы к тебе не<br />пришел.<br /> Тоня, сдерживая возмущение, прервала его:<br /> - Кто тебе дал право так со мной разговаривать? Я тебя не спрашиваю, с<br />кем ты дружишь и кто к тебе приходит.<br /> Павел, сходя по ступенькам в сад, резко бросил:<br /> - Ну и пусть себе ходят, но я больше не приду. - И побежал к калитке.<br /> С тех пор с Тоней не виделся. Во время погрома, когда Павел с монтером<br />прятали на электростанции спасавшиеся еврейские семьи, размолвка с Тоней<br />забылась. Сегодня же снова захотелось встретиться с ней.<br /> Исчезновение Жухрая и ожидавшее его одиночество в квартире действовали<br />угнетающе. Серое полотнище шоссе, еще не высохшее от весенней грязи, с<br />выбоинами, наполненными бурой кашицей, поворачивало вправо.<br /> За нелепо выдвинутым на самую дорогу домом с облупленной, шелудивой<br />стеной сходились две улицы.<br /><br /> На перекрестке у разгромленного киоска с продавленной Дверью, с<br />перевернутой вверх ногами вывеской "Продажа минеральных вод" Виктор<br />Лещинский прощался с Лизой.<br /> Задерживая ее руку в своей, он говорил, выразительно смотря в ее глаза:<br /> - Вы придете? Не обманете?<br /> Лиза кокетливо отвечала:<br /> - Приду, приду, ждите.<br /> И, уходя, улыбнулась ему обещающими карими с поволокой глазами.<br /> Пройдя десяток шагов, Лиза увидела вышедших на шоссе из-за поворота<br />двух людей. Впереди шел коренастый рабочий с широкой грудью, в расстегнутом<br />пиджаке, из-под которого виднелся полосатый тельник, в черной, надвинутой на<br />лоб кепке, с темно-синим кровоподтеком у глаза.<br /> Он шагал твердо, слегка выгнутыми ногами, одетыми в желтые короткие<br />сапоги.<br /> В трех шагах позади него, почти упираясь штыком в его спину, шел<br />петлюровец в сером жупане, с двумя подсумками на поясе.<br /> Из-под мохнатой шапки смотрели в затылок арестованного два узеньких<br />настороженных глаза.<br /> Желтые, прокуренные махрой усы топорщилась в стороны.<br /> Лиза, слегка замедлив шаг, перешла на другую сторону шоссе. А сзади нее<br />выходил на шоссе Павел.<br /> Повернув вправо по дороге к дому, он тоже увидел идущих. Ноги приросли<br />к земле. В переднем он сразу узнал Жухрая.<br /> "Так вот почему он не вернулся!"<br /> Жухрай приближался. Сердце Корчагина заколотилось со страшной силой.<br />Мысли бежали одна за другой, их нельзя было схватить и оформить. Слишком мал<br />был срок для решения. Одно было ясно: Жухрай погиб.<br /> И, смотря на подходивших, Павел затерялся в рое охвативших его чувств.<br /> "Что делать?"<br /> В последнюю минуту вспомнил: в кармане револьвер. Как только пройдут<br />мимо, выстрелить в спину вот этому, с винтовкой, и тогда Федор свободен. И<br />от мгновенного решения прекратилась пляска мыслей. Крепко, до боли сжались<br />зубы. Ведь только вчера Федор говорил ему: "А для этого нужна братва<br />отважная..."<br /> Павел быстро оглянулся назад. Улица, ведущая в город, была свободна. На<br />ней не было ни души. Впереди торопилась пройти женская фигурка в весеннем<br />коротком пальто. Она не помешает. Второй улицы вбок от перекрестка он видеть<br />не мог. Лишь вдалеке по дороге на станцию виднелись человеческие фигуры.<br /> Павел подошел к краю шоссе. Жухрай увидел Корчагина, когда тот был от<br />него на расстоянии нескольких шагов.<br /> Вскинул на него одним глазом. Вздрогнули густые брови. Узнал и от<br />неожиданности задержал шаг. Его спина наткнулась на конец штыка.<br /> - Ну, ты, шевелись, а то прикладом огрею! - взвизгнул конвоир резкой<br />фистулой.<br /> Жухрай зашагал шире. Он что-то хотел сказать Павлу, но сдержался и как<br />бы в знак приветствия махнул рукой.<br /> Опасаясь привлечь внимание рыжеусого, Павел, пропуская мимо себя<br />Жухрая, отвернулся в сторону, как будто ему было безразлично все<br />происходящее.<br /> Но голову сверлила тревожная мысль: "Если я выстрелю в него и<br />промахнусь, то пуля может попасть в Жухрая..."<br /> Разве можно было думать, когда петлюровец уже был рядом?<br /> И случилось так: с Павлом поравнялся рыжеусый конвоир; Корчагин<br />неожиданно бросился к нему и, схватив винтовку, резким движением пригнул ее<br />к земле.<br /> Штык с лязгом скребнул о камень.<br /> Петлюровец не ожидал нападения и на миг оторопел, но сейчас же рванул<br />винтовку к себе изо всех сил. Наваливаясь всем телом, Павел удержал ее.<br />Бабахнул выстрел. Пуля ударила о камень и, взвизгнув, отскочила рикошетом в<br />канаву.<br /> От выстрела Жухрай отпрянул в сторону и обернулся. Конвойный<br />остервенело рвал винтовку из рук Павла.<br /> Он крутил ее, выворачивая юноше руки. Но последний не выпускал<br />винтовку. Тогда разъяренный петлюровец резким движением свалил Павку на<br />землю. Но и эта попытка освободить винтовку не удалась. Падая на мостовую,<br />Павел увлек за собой и конвоира, и не было сил, которые заставили бы его<br />выпустить оружие в такую минуту.<br /> В два прыжка Жухрай очутился рядом. Железный кулак его, описав дугу,<br />опустился на голову конвоира, а через секунду, оторванный от лежащего на<br />земле Корчагина, получив два свинцовых удара в лицо, петлюровец тяжелым<br />мешком свалился в канаву.<br /> Те же сильные руки подняли с земли Павла и поставили на ноги.<br /><br /> Виктор, отошедший от перекрестка на сотню шагов, шел, насвистывая<br />"Сердце красавицы склонно к измене". Он был еще под влиянием встречи с Лизой<br />и ее обещания прийти завтра на свиданье к заброшенному заводу.<br /> Среди заядлых ухажеров гимназии ходили слухи о Лизе Сухарько как о<br />смелой в вопросах любви девушке.<br /> Наглый и самоуверенный Семен Заливаной однажды рассказал Виктору, что<br />он овладел Лизой. И хотя Лещинский не совсем верил Семке, все же Лиза была<br />очень интересным и заманчивым объектом, и завтра он решил узнать, правду ли<br />говорил Заливанов.<br /> "Если только .придет, то я буду решителен. Ведь позволяет она себя<br />целовать. И если Семка не врал..." Его мысли прервались. Он посторонился,<br />пропуская мимо двух петлюровцев. Один из них ехал верхом на куцехвостой<br />лошадке, помахивая брезентовым ведром, - видимо, поить лошадь. Другой, в<br />короткой поддевке, в широчайших синих штанах, держась рукой за колено<br />верхового, что-то весело рассказывал.<br /> Пропустив их, Виктор собирался идти дальше, когда ухнувший на шоссе<br />выстрел остановил его. Обернувшись, Виктор увидел, как верховой рванул коня<br />и понесся на выстрел. За ним бежал другой, придерживая рукой саблю.<br /> Лещинский побежал за ними и, когда был уже близко около шоссе, услышал<br />другой выстрел. Из-за поворота на Виктора ошалело метнулся верховой. Он бил<br />лошадь ногами и брезентовым ведром и, заскочив в первые ворота, закричал<br />находившимся во дворе: - Хлопцы, в ружье, там нашего убили! Через минуту со<br />двора выбежало несколько человек, щелкая затворами. Виктора арестовали.<br /> На шоссе собралось несколько человек. Среди них и Лиза, которую<br />задержали как свидетельницу.<br /> От испуга она осталась на, месте, когда мимо нее пробежали Жухрай и<br />Корчагин. Она с удивлением узнала в напавшем на петлюровца юноше того, с<br />которым ее хотела познакомить Тоня.<br /> Один за другим они перепрыгнули через забор чьей-то усадьбы, и сейчас<br />же на шоссе вылетел конный. Увидя убегавшего с винтовкой Жухрая и конвоира,<br />силившегося подняться с земли, он погнал лошадь к забору. Жухрай обернулся,<br />вскинул винтовку и выстрелил в него. Конник шарахнулся обратно.<br /> Еле шевеля разбитыми губами, конвоир рассказал о том, что произошло.<br /> - Что же ты, балда, с-под носу упустил арестанта? Теперь получишь<br />двадцать пять шомполов по задней части.<br /> Конвоир озлобленно огрызнулся:<br /> - Ты очень разумный, я вижу. Упустил с-под носу! Кто же его знал, что<br />та стервятина на меня кинется, як скаженна!<br /> Лизу тоже допрашивали. Она рассказала то же, что и конвоир, но скрыла,<br />что знает напавшего. Их все же повели в комендатуру.<br /> Только вечером по приказанию коменданта их отпустили.<br /> Он предложил даже лично проводить Лизу домой. Но она отказалась. От<br />коменданта пахло водкой, и его предложение не предвещало ей ничего хорошего.<br /> Провожал Лизу Виктор.<br /> До станции было далеко, и идя под руку с Лизой, Виктор радовался<br />происшествию.<br /> - А вы знаете, кто освободил арестованного? - спросила Лиза, когда<br />подходила к дому.<br /> - Нет, откуда же мне знать.<br /> - Вы помните тот вечер, когда Тоня хотела нас познакомить с одним<br />молодым человеком?<br /> Виктор остановился.<br /> - С Павлом Корчагиным? - спросил он удивленно.<br /> - Да, кажется, его фамилия Корчагин. Помните, он ушел так странно? Так<br />это был он.<br /> Виктор стоял огорошенный.<br /> - А вы не ошиблись? - спросил он Лизу.<br /> - Нет, я прекрасно запомнила его лицо.<br /> - Почему же вы этого не сказали коменданту? Лиза возмутилась:<br /> - Вы думаете, что я могу сделать такую подлость?<br /> - Что вы считаете подлостью? Рассказать, кто напал на конвоира,<br />по-вашему, подлость?<br /> - А по-вашему честно? Вы забыли, что они делают. Вы не знаете, сколько<br />в гимназии евреев-сирот, и вы хотите, чтобы я им еще рассказала о Корчагине?<br />Благодарю вас, не думала.<br /> Лещинский не ожидал такого ответа. В. его расчеты не входило ссориться<br />с Лизой, и он старался заговорить о другом:<br /> - Вы не сердитесь, Лиза, я, пошутил. Я не знал, что вы такая<br />принципиальная.<br /> - Шутка у вас получилась нехорошая, - сухо ответила Лиза.<br /> У дома Сухарько Виктор, прощаясь, спросил:<br /> - Вы придете, Лиза?<br /> И услыхал ее неопределенное:<br /> - Не знаю...<br /> Шагая в город,. Виктор размышлял: "Ну, если вы, мадемуазель, считаете<br />нечестным, то я об этом совершенно другого мнения. Конечно, мне безразлично,<br />кто кого освобождал".<br /> Ему, родовитому польскому шляхтичу Лещинскому, были противны и те и<br />эти. Все равно скоро придут польские легионы, и тогда-то вот и будет<br />настоящая власть, истинно шляхетская, Речи Посполитой. Но в данном случае<br />есть возможность ликвидировать мерзавца Корчагина. Они ему живо голову<br />свернут.<br /> Виктор оставался в городке один. Жил у тети, жены вице-директора<br />сахарного завода. А отец с матерью и Нелли давно жили в Варшаве, где<br />Сигизмунд Лещинский занимал видное положение.<br /> Подойдя к комендатуре, Виктор вошел в раскрытую дверь.<br /> Через некоторое время он шел в сопровождении четырех петлюровцев к дому<br />Корчагиных.<br /> Указывая на светившееся окно, он тихо сказал:<br /> - Вот здесь. - И, обратившись к стоявшему рядом хорунжему, спросил: -<br />Мне можно идти?<br /> - Пожалуйста. Мы справимся одни. Благодарю за услугу.<br /> Виктор быстро зашагал по тротуару.<br /><br /> Павел, получив последний удар в спину, ткнулся вытянутыми руками в<br />стену темной комнаты, куда его привели. Нащупав руками, подобие нар, он сел,<br />измученный, избитый, подавленный.<br /> Его арестовали тогда, когда он этого не ожидал. "Как могли узнать про<br />него петлюровцы? Ведь его никто не видел. Что теперь будет? Где Жухрай?"<br /> Он расстался с матросом в доме Климки. Павел пошел к Сережке, а Жухрай<br />дожидался вечера, чтобы выбраться из города.<br /> "Как хорошо, что и спрятал револьвер в вороньем гнезде, - подумал<br />Павел. - Ведь если бы они его нашли, тогда мне конец. Но как они узнали?"<br />Этот вопрос мучил его неизвестностью.<br /> Мало чем воспользовались петлюровцы, из имущества Корчагиных. Свой<br />костюм и гармонь брат забрал в село. Мать увезла свой сундучок, и шарившим<br />по углам петлюровцам досталось очень немногое.<br /> Зато не забыть Павлу пути от дома до комендантской. Ночь темная, хоть<br />глаза выколи. Небо заволокло тучами, и, подталкиваемый с боков и сзади<br />немилосердными пинками, он шел бессознательно, в состоянии какого-то<br />отупения.<br /> За дверью слышались голоса. В соседней комнате помещалась комендантская<br />охрана. Под дверью яркая полоска света. Корчагин встал и, пробираясь вдоль<br />стены, ощупью обошел комнату. Напротив нар нащупал окно с прочной зубчатой<br />решеткой. Потрогал рукой - заделана крепко. Здесь, видно, раньше была<br />кладовка.<br /> Пробравшись к двери, постоял с минуту, прислушиваясь. Потом нажал<br />легонько на ручку. Дверь противно скрипнула.<br /> - Сволочь немазаная! - выругался Павел.<br /> В открывшуюся узенькую щель увидел чьи-то заскорузлые с раскоряченными<br />пальцами ноги на краю нар. Еще легкий нажим на. ручку, и дверь уже без<br />стеснения заверещала. С нар поднялась заспанная, растрепанная фигура и,<br />зверски скребя всей пятерней вшивую голову, многословно заговорила. Когда<br />восьмиэтажное ругательство, произнесенное лениво-однотонным голосом, было<br />закончено, фигура, дотронувшись до стоявшего у головы ружья, флегматично<br />изрекла:<br /> - Закрой дверь, а выглянь у меня еще разок, так получишь пятерку в...<br /> Павел прикрыл дверь. В Соседней комнате гоготали.<br /> Много передумал он в эту ночь. Первая попытка вмешаться в борьбу<br />окончилась для него, Корчагина, так неудачно. С первого же шага схватили и<br />заперли, как мышь в ящике.<br /> И когда, сидя, забылся в тревожной полудреме, выплыл образ матери, ее<br />худенькое морщинистое лицо с такими знакомыми, родными глазами. Плыла мысль:<br />"Хорошо, что ее нет, меньше горя!"<br /> От окна на полу вырисовывался серый квадрат.<br /> Темнота понемногу отступала. Приближался рассвет.<br /><br />ГЛАВА ШЕСТАЯ<br /> В большом старом доме светилось лишь, одно окна, задернутое занавесью.<br />Во дворе залаял внушительным басом привязанный на цепь Трезор.<br /> Сквозь дремоту Тоня слышит негромкий голос матери:<br /> - Нет, она еще не спит. Заходите" Лиза.<br /> Легкие шаги и ласковое, порывистое объятие подруги рассеивают обрывки<br />дремоты. Тоня улыбается усталой улыбкой.<br /> - Хорошо, Лиза, что пришла: у нас радость - вчера миновал кризис у<br />папы, и сегодня он спит спокойно целый день. И мы тоже с мамой отдыхали от<br />бессонных ночей. Рассказывай, Лиза, все новости. - Тоня притягивает подругу<br />к себе на диван.<br /> - О, новостей очень много! Часть из них я могу рассказать только тебе,<br />- смеется Лиза, лукаво поглядывая на Екатерину Михайловну.<br /> Мать Тони, представительная дама, несмотря на свои тридцать шесть лет,<br />с живыми движениями молодой девушки, с умными серыми глазами, с некрасивым,<br />но приятным, энергичным лицом, улыбнулась.<br /> - Я с удовольствием оставлю вас одних через несколько минут. А теперь<br />рассказывайте общедоступные новости, - шутила она, подвигая стул к дивану.<br /> - Первая новость - мы больше заниматься не будем. Школьный совет решил<br />выдать седьмому классу аттестат об окончании. Я очень рада, - живо<br />рассказывала Лиза. - Мне так надоела эта алгебра и геометрия! И для чего<br />учить все это? Мальчишки, возможно, дальше будут учиться, хотя они сами не<br />знают где. Везде фронты, сражения. Ужас. Нас выдадут замуж, а от жены<br />никакой алгебры не требуется. - Говоря это, Лиза засмеялась.<br /> Посидев немного с девушками, Екатерина Михайловна ушла к себе.<br /> Лиза подвинулась ближе к Тоне и, обняв подругу, шепотом рассказывала ей<br />о столкновении на перекрестке.<br /> - Представь себе мое удивление, Тонечка, когда я узнала в бегущем...<br />как бы ты думала, кого?<br /> Тоня, с любопытством слушавшая рассказ, недоуменно пожала плечами.<br /> - Корчагина! - выпалила залпом Лиза. Тоня вздрогнула и болезненно<br />съежилась.<br /> - Корчагина?<br /> Лиза, довольная произведенным эффектом, уже описывала ссору с Виктором.<br /> Увлеченная рассказом, Лиза не. заметила, какой бледностью покрылось<br />лицо Тумановой, как тонкие ее пальцы нервно перебирали ткань синей блузки.<br />Не знала Лиза, как тревожно сжималось сердце Тони, не знала, почему так<br />неспокойно вздрагивают густые ресницы прекрасных глаз.<br /> Тоня уже не слышала рассказа о пьяном хорунжем, у нее одна мысль:<br />"Виктор Лещинский знает, кто напал. Зачем Лиза сказала ему?" И невольно эту<br />фразу произнесла вслух.<br /> - Что сказала? - не поняла Лиза.<br /> - Зачем ты рассказала Лещинскому о Павлуше, то есть о Корчагине? Ведь<br />он его выдаст...<br /> Лиза возразила:<br /> - Ну нет! Не думаю. Зачем ему в конце концов это делать?<br /> Тоня порывисто села, до боли сжав руками колени.<br /> - Ты, Лиза, ничего не понимаешь! Они с Корчагиным враги, и к этому<br />прибавляется еще одно обстоятельство... И ты сделала большую ошибку,<br />рассказав Виктору о Павлуше.<br /> Лиза теперь лишь заметила волнение Тони, а это случайно уроненное "о<br />Павлуше" открыло ей глаза на вещи, о которых у нее были лишь смутные<br />догадки.<br /> Невольно чувствуя себя виноватой, она смущенно притихла.<br /> "Значит, это правда, - думала она. - Странно, у Тони вдруг такое<br />увлечение - кем? - простым рабочим..." Ей очень хотелось поговорить на эту<br />тему, но из чувства деликатности сдерживалась. Стараясь чем-нибудь загладить<br />свою вину, она схватила руки Тони:<br /> - Ты очень волнуешься, Тонечка? Тоня рассеянно ответила:<br /> - Нет, может быть, Виктор честнее, чем я о нем думаю.<br /> Вскоре пришел Демьянов, скромный мешковатый юноша, их одноклассник.<br /> До самого его прихода разговор у девушек не вязался.<br /> Проводив товарищей, Тоня долго стояла одна. Прислонясь к калитке, она<br />смотрела на темную полосу дороги, ведущей в город. На нее дышал насыщенный<br />холодной влажностью и весенней прелью вечный бродяга-ветер. Недобро,<br />мутно-красными зрачками мигали вдали окошечки городских усадеб. Вот он там,<br />этот чужой ей городок. В нем, под одной из крыш, не зная об угрозе, он, ее<br />мятежный товарищ. И, возможно, забыл о ней. Сколько дней пробежало чередой<br />после их последней встречи? Он был не прав тогда, но все давно уже забыто.<br />Завтра она увидит его, и опять вернется дружба, волнующая, хорошая. Она<br />вернется, Тоня это знает. Лишь бы не предала ночь. Ночь недобрая какая-то,<br />словно притаилась, поджидает... Холодно.<br /> Кинув последний взгляд на дорогу, Тоня вошла в дом. В постели, кутаясь<br />в одеяло, она стала засыпать с мыслью: лишь бы не предала ночь!..<br /> Ранним утром, когда в доме еще спали, Тоня проснулась, быстро оделась.<br />Тихо, чтобы не разбудить Никого, вышла во двор, отвязала Трезора, большого<br />лохматого пса, и пошла с ним в город. Напротив дома Корчагина остановилась<br />на минуту в нерешительности. Затем, толкнув калитку, вошла во двор. Трезор<br />бежал впереди, помахивая хвостом...<br /> Этим же ранним утром возвратился из села Артем. Приехал на телеге с<br />кузнецом, у которого работал. Взвалив на плечи мешок с заработанной мукой,<br />пошел по двору. За ним кузнец нес остальные пожитки. У раскрытой двери Артем<br />сбросил с плеч мешок, позвал:<br /> - Павка!<br /> Но ответа не получил.<br /> - Тащи в дом, чего там! - сказал подошедший кузнец.<br /> Положив пожитки на кухне, Артем вошел в комнату - и остолбенел. Все<br />было перерыто, перевернуто, старое тряпье разбросано на полу.<br /> - Что за черт! - недоумевающе буркнул Артем, оборачиваясь к кузнецу.<br /> - Да, беспорядок, - поддакнул тот.<br /> - Куда мальчишка девался? - начинал злиться Артем.<br /> Но квартира была пуста, и спрашивать было не у кого.<br /> Кузнец простился и уехал.<br /> Артем вышел во двор и стал осматриваться кругом.<br /> "Не пойму, что за буза такая! Квартира открыта, Павки нет".<br /> Сзади него послышались шаги. Артем обернулся. Перед ним стоял,<br />насторожив уши, громадный пес. От калитки к дому шла незнакомая девушка.<br /> - Мне нужно видеть Павла Корчагина, - сказала она негромко,<br />рассматривая Артема.<br /> - Мне тоже его надо видеть. Черт его знает, где он подевался! Я вот<br />приехал, квартира открытая, а его нету. А вы к нему, что ли? - обратился он<br />к девушке.<br /> В ответ услыхал вопрос:<br /> - Вы брат Корчагина - Артем?<br /> - Да, а что такое?<br /> Но девушка, не отвечая ему, смотрела с тревогой на открытую дверь.<br />"Почему я не пришла вчера? Неужели, неужели?.." И тяжесть в груди налегла<br />еще сильнее.<br /> - Вы застали квартиру открытой, и Павла не было? - спросила она<br />смотревшего на нее Артема.<br /> - А вы что, собственно, имеете к Павлу?<br /> Тоня подвинулась к нему ближе и, оглядываясь вокруг, порывисто<br />заговорила:<br /> - Я точно не знаю, но если Павла нет дома, то его арестовали.<br /> - За что? - нервно вздрогнул Артем.<br /> - Зайдемте в комнату, - сказала Тоня.<br /> Артем слушал ее молча. Когда она передала ему все, что знала, он пришел<br />в отчаяние.<br /> - Эх, будь ты трижды проклята! Не хватало печали - черти накачали... -<br />подавленно пробормотал он. - Теперь понятно, почему такой кавардак в<br />квартире. Внесла же нечистая сила мальчишку в эту историю... Где его теперь<br />искать? А вы, барышня, чья будете?<br /> - Я дочь лесничего Туманова. Павла я знаю.<br /> - А-а... - неопределенно протянул Артем. - Вот, муку вез подкормить<br />мальчишку, а тут вот что...<br /> Тоня и Артем молча смотрели друг на друга.<br /> - Я ухожу. Вы, может быть, его найдете, - проговорила тихо Тоня,<br />прощаясь с Артемом. - Вечером зайду к вам, вы мне расскажете.<br /> Артем молча кивнул головой.<br /><br /> В углу окна жужжала проснувшаяся от зимней спячки тощая муха. На краю<br />старого, протертого дивана, опершись руками о колени, сидела молодая<br />крестьянка, уставившись бесцельным взглядом в грязный пол.<br /> Комендант, закусив углом рта папироску, размашисто дописывал лист и под<br />подписью "комендант города Шепетовки хорунжий" с удовольствием поставил<br />витиеватую подпись с замысловатым крючком на конце. В дверях послышалось<br />звяканье шпор. Комендант поднял голову.<br /> Перед ним стоял с перевязанной рукой Саломыга.<br /> - Каким ветром занесло? - приветствовал его комендант.<br /> - Хорош ветер, руку разнес богунец до кости. Саломыга, не обращая<br />внимания на присутствие женщины, крепко выругался.<br /> - Что же ты, поправляться сюда приехал?<br /> - Поправляться будем на том свете. На фронте жмут, аж вода капает<br /> Комендант остановил его, указав головой на женщину:<br /> - Поговорим потом.<br /> Саломыга грузно сел на табурет и снял кепку с кокардой, на которой был<br />вырезан эмалевый трезубец - государственный знак УНР.<br /> - Меня Голуб прислал, - начал он негромко. - Скоро сюда дивизия сичевых<br />стрельцов перейдет. Вообще здесь каша заварится, так я должен навести<br />порядок. Возможно, головной приедет, с ним какой-нибудь заграничный гусь,<br />так чтоб здесь никто не разговаривай насчет "облегчения". А ты что пишешь?<br /> Комендант передвинул папироску в другой угол рта.<br /> - Тут один стервец у меня сидит, мальчишка. Понимаешь, на станции<br />попался тот самый Жухрай, помнишь, который железнодорожников натравил на<br />нас.<br /> - Ну-ну? - заинтересованно придвинулся Саломыга.<br /> - Ну, понимаешь, Омельченко, балда, станционный комендант, с одним<br />казаком послал его к нам, а этот, что у меня сидит, отбил его середь бела<br />дня. Разоружили казака, выбили ему зубы и - поминай как звали. Жухрая след<br />простыл, а этот попался. Вот почитай-ка материал. - Он подвинул Саломыге<br />пачку исписанной бумаги.<br /> Тот бегло просмотрел ее, перелистывая левой, здоровой рукой. Прочитав,<br />уставился на коменданта:<br /> - И ты от него ничего не добился? Комендант нервно потянул козырек<br />фуражки:<br /> - Пять дней с ним бьюсь. Молчит. "Ничего, говорит, не знаю, я не<br />освобождал". Выродок какой-то бандитский. Понимаешь, конвойный его опознал,<br />чуть не задушил здесь, гаденыша. Я насилу оторвал. Омельченко казаку на<br />станции двадцать пять шомполов вписал за арестанта, так он, ему тут жару и<br />дал. Держать больше нечего, я посылаю в штаб для разрешения вывести в<br />расход.<br /> Саломыга презрительно сплюнул:<br /> - Был бы он в моих руках, заговорил бы. Не тебе, попович, дознанья<br />делать. Какой с семинариста комендант? Ты ему шомполов дал?<br /> Комендант вскипел:<br /> - Ты уж слишком себе позволяешь. Свои насмешки можешь оставить при<br />себе. Я здесь комендант и прошу не вмешиваться.<br /> Саломыга взглянул на петушившегося коменданта и захохотал:<br /> - Ха-ха!.. Попович, не надувайся, а то лопнешь. Черт с тобой и с твоими<br />делами, ты лучше скажи, где достать пару бутылок самогонки?<br /> Комендант ухмыльнулся:<br /> - Это можно.<br /> - А этого, - ткнул Саломыга Пальцем на бумаги,-- если хочешь, чтобы к<br />ногтю прижали, поставь ему вместо шестнадцати лет восемнадцать. Крючок загни<br />вот здесь, а то могут не утвердить.<br /><br /> В кладовой их было трое; Бородатый старик в поношенном кафтане лежал<br />бочком на нарах, подогнув худые ноги в широких полотняных штанах. Его<br />посадили за то, что пропал из его сарая конь постояльца-петлюровца. На полу<br />сидела пожилая женщина с хитрыми, вороватыми глазками, с острым подбородком,<br />самогонщица, по обвинению в краже часов и других ценных вещей. В углу под<br />окном, уложив голову на смятую фуражку, в полузабытьи лежал Корчагин.<br /><br /> В кладовую ввели молодую женщину, в повязанном по-крестьянски цветном<br />платочке, с испуганными большими глазами. Женщина постояла с минуту и села<br />рядом с самогонщицей.<br /> Та, пытливо обследовав новенькую, бросила быстрым говорком:<br /> - Сидишь, девонька?<br /> Не получив ответа, не отставала:<br /> - За что тебя сюда, а? Случай, не по самогонному делу?<br /> Крестьянка, встав и посмотрев на назойливую бабу, ответила тихо:<br /> - Нет, за брата меня взяли.<br /> - А он что? - приставала баба.<br /> Старик вмешался:<br /> - Чего ты ее тревожишь? Человеку, может, на свет глядеть не мило, а ты<br />трещишь.<br /> Баба быстро повернулась к нарам:<br /> - А ты что мне за указчик такой нашелся? Я с тобой, что ли, говорю?<br /> Старик сплюнул:<br /> - Не приставай, говорю, к человеку.<br /> В кладовой стихло. Женщина разостлала большой платок, прилегла, положив<br />голову на руку.<br /> Самогонщица принялась за еду. Старик спустил ноги на пол, не спеша<br />свернул козью ножку и закурил. По кладовой потянулись клубы вонючего дыма.<br /> Чавкая набитым ртом, баба заворчала;<br /> - Поесть бы дал спокойно, без вонищи, раскурился без перестану...<br /> Старик язвительно хихикнул:<br /> - Подудеть боишься? Вон в дверь не пролезешь скоро. Ты бы хлопцу дала<br />поесть, а то в себя все толчешь.<br /> Баба обидчиво отмахнулась:<br /> - Я ему говорю: поешь, - не хочет. А насчет меня губы не распускай: не<br />твое ем.<br /> Молодая женщина повернулась к самогонщице и, кивнув головой в сторону<br />Корчагина, спросила:<br /> - Вы не знаете, за что он сидит?<br /> Баба обрадовалась, что с ней заговорили, и охотно сообщила:<br /> - Это здешний парняга, Корчагиной, кухарки, сын младший.<br /> Нагнувшись к уху, самогонщица прошептала:<br /> - Большевику освобожденье сделал. Матрос тут был один, у Зозулихи,<br />соседки моей, квартировал.<br /> Женщина вспомнила: "Я посылаю в штаб для разрешения вывести в<br />расход,..".<br /> Станцию один за другим наполняли эшелоны. Беспорядочной толпой оттуда<br />вываливались курени (батальоны) сичевых стрельцов. По путям медленно полз<br />заклепанный в сталь четырехвагонный бронепоезд "Запорожец". С платформ<br />стаскивали орудия. Из товарных вагонов выводили лошадей. Тут же седлали,<br />садились и, расталкивая бесформенные толпы пехотинцев, пробивались на<br />станционный двор, где строился кавалерийский отряд.<br /> Суетились старшины, выкрикивая номера своих подразделений.<br /> Вокзал гудел, как осиный рой. Из -бесформенной кучи разноголосых<br />суматошных людей постепенно сколачивались квадраты взводов, и вскоре поток<br />вооруженных людей влился в город. До самого вечера по шоссе дребезжали<br />подводы и плелись тыловые охвостья вступившей в город дивизии сичевых<br />стрельцов. И наконец, замыкая шествие, прошагала штабная рота, горланя в сто<br />двадцать глоток:<br /><br /> Шо за шум, шо за гам<br /> Сочинився?<br /> Та Петлюра на Вкраини<br /> Появився...<br /><br /> Корчагин поднялся к окошку. Сквозь сумрак раннего вечера он услышал<br />грохот колес на улице, топот множества ног, многоголосые песни.<br /> Сзади тихо сказали:<br /> - Видно, войска в город входят.<br /> Корчагин обернулся.<br /> Говорила девушка, которую привели вчера.<br /> Он слышал ее рассказ. Самогонщица добилась своего. Она из деревни, что<br />в семи верстах от городка. Старший ее братишка Грицко, красный партизан, при<br />Советах верховодил в комбеде.<br /> Когда ушли красные, ушел и Грицко, опоясав себя пулеметной лентой. А<br />теперь семье житья нет. Лошадь одна была, и ту забрали. Отца в город возили:<br />намучился, сидя под замком. Староста - из тех, кого прищемлял Грицко, - в<br />отместку на постой к ним всегда приводил разных людей. Обнищала семья<br />вконец. Вчера на село явился комендант для облавы. Привел его староста к<br />ним. Пригляделся к девушке комендант, наутро забрал в город "для допроса".<br /> Корчагину, не спалось, бесследно исчез покой, и одна назойливая мысль,<br />от которой не мог отмахнуться, мысль: "Что будет дальше?" - вертелась в<br />голове.<br /> Больно покалывало избитое тело. С животной злобой избил его конвоир.<br /> Чтобы отвлечься от ненавистных мыслей, стал слушать щепоток своих<br />соседок.<br /> Совсем тихо рассказывала девушка, как приставал к ней комендант,<br />угрожал, уговаривал, а получив отпор, озверел. "Посажу, говорит, в подвал,<br />ты у меня оттуда не выйдешь".<br /> Чернота заволакивала углы. Впереди ночь, душная, неспокойная. Опять<br />мысли о неизвестном завтра. Седьмая ночь, а кажется, будто месяцы прошли,<br />жестко лежать, не утихла боль. В кладовой теперь лишь трое. Дедка на нарах<br />храпит, как у себя на печи. Дедка мудро спокоен и спит ночами крепко.<br />Самогонщицу выпустил хорунжий добывать водку. Христина и Павел на полу,<br />почти рядом. Вчера в окошечке видел Сережку. Тот долго стоял на улице,<br />смотрел тоскливо на окна дома.<br /> "Видно, знает, что я здесь".<br /> Три дня передавали куски черного кислого хлеба. Кто передавал, не<br />сказали. Два дня тревожил допросами комендант. Что бы это могло значить?<br /> На допросах ничего не сказал, от всего отрекался. Почему молчал, и сам<br />не знал. Хотел быть смелым, хотел быть крепким, как те, о которых витал в<br />книгах, а когда взяли, вели ночью и у громады паровой мельницы один из<br />ведущих оказал: "Чего его таскать, пане хорунжий? Пулю в спину - и кончено",<br />стало страшно. Да, страшно умирать в шестнадцать лет! Ведь смерть - это<br />навсегда не жить.<br /> Христина тоже думает. Она знает больше, чем этот парень. Он, наверное,<br />еще не знает... А она слышала.<br /> Не спит он, мечется ночами. Жалко, ой как жалко Христине его, но у нее<br />свое горе: не может забыть она страшные слова коменданта: "Я с тобой завтра<br />расправлюсь. Не хочешь со мной - в караулку пойдешь. Казаки не откажутся.<br />Выбирай".<br /> "Ой, как тяжело, и неоткуда пощады ждать! Чем же она виновата, что<br />Грицко в красные пошел? Ой, як на свити тяжко жити!"<br /> Тупая боль сжимает горло, беспомощное отчаяние, страх захлестнули ее, и<br />Христина глухо зарыдала.<br /> Вздрагивает молодое тело от безумной тоски и отчаяния.<br /> В углу у стены шевельнулась тень.<br /> - Ты чего это?<br /> Горячий шепот Христины - вылила она свою тоску молчаливому соседу. Он<br />слушает, молчит, и только рука его легла на руки Христины.<br /> - Замучают меня, проклятые, - глотая слезы, с неосознанным ужасом<br />шептала она. - Пропала я: сила ихняя.<br /> Что он, Павел, мог, сказать этой дивчине? Нет слов. Нечего говорить.<br />Жизнь давила обручем.<br /> "Не пустить завтра ее, бороться? Изобьют до смерти, а то и рубанут<br />саблей по голове -. и кончено". И, чтобы хоть чуть приласкать эту горем<br />отравленную девушку, нежно по руке погладил. Рыданья девушки стихли. Изредка<br />часовой у входа окликал прохожих обычным: "Кто идет?" - и опять тихо. Крепко<br />спит дедка. Медленно ползли неощутимые минуты. Не понял, когда крепко обняли<br />руки и притянули к себе.<br /> - Слухай, голубе, - шепчут горячие губы, - мени все равно пропадать: як<br />не офицер, так те замучат. Бери мене, хлопчику милый; щоб не та собака<br />диво-чисть забрала.<br /> - Что ты говоришь, Христина?<br /> Но крепкие руки не отпускали. Губы горячие, полные губы, от них трудно<br />уйти. Слова дивчины простые, нежные, ведь он знает, почему эти слова.<br /> И вот убежало куда-то в сторону сегодняшнее. Забыт замок на двери,<br />рыжий казак, комендант, звериные побои, семь душных бессонных ночей, и на<br />миг остались только горячие губы и чуть влажное от слез лицо.<br /> Вдруг вспомнилась Тоня.<br /> "Как можно было ее забыть?.. Чудные, родные глаза".<br /> Хватило сил оторваться. Как пьяный, поднялся и взялся рукой за решетку.<br />Руки Христины нашли его.<br /> - Чего же ты?..<br /> Сколько чувства в этом вопросе! Он нагибается к ней и, крепко сжимая<br />руки, говорит:<br /> - Я не могу, Христина. Ты - хорошая, - и еще что-то говорил, чего сам<br />не понял.<br /> Выпрямился, чтобы разорвать нестерпимую тишину, шагнул к нарам. Сев на<br />краю, затормошил деда:<br /> - Дедунь, дай закурить, пожалуйста.<br /> В углу, закутавшись в платок, рыдала девушка. Днем пришел комендант, и<br />казаки увели Христину. Она попрощалась глазами с Павлом. В них был укор. И<br />когда за ней захлопнулась дверь, в его душе стало еще тяжелее и<br />непрогляднее.<br /> Дедка до вечера не добился от юноши ни одного слова. Сменили караул и<br />комендантскую команду. Вечером, привели нового. Павел узнал в нем Долинника,<br />столяра сахарного завода. Крепко скроенный, приземистый, в облинялой желтой<br />рубашке под заношенным пиджаком. .<br /> Внимательным взглядом обежал кладовку.<br /> Павел видел его в 1917 году, в феврале, когда докатилась революция и до<br />городка. На шумных демонстрациях он слышал только одного большевика. Это был<br />Долинник. Он говорил солдатам речь, влезши на забор у дороги. Запомнилось<br />его заключительное:<br /> "Держитесь, солдаты, за большевиков: они не продадут!"<br /> С тех пор столяра не встречал.<br /> Старик обрадовался новому соседу. Ему, видно, было тяжело сидеть молча<br />целый день. Долинник подсел к нему на нары, раскурил с ним папироску и<br />расспросил обо всем. Затем подсел к Корчагину.<br /> - А у тебя что хорошего? - спросил он парня. - Каким образом сюда?<br /> Получая односложные ответы, Долинник чувствовал, что его собеседник<br />недоверчив, поэтому так скуп на слова. Но когда столяр узнал, какое<br />обвинение предъявляют юноше, он удивленно уставился на Корчагина своими<br />умными глазамл. Сел рядом.<br /> - Так ты, говоришь, Жухрая выручил? Вот оно что. Я и не знал, что тебя<br />забрали.<br /> Павел от неожиданности приподнялся на локте:<br /> - Какого Жухрая? Я ничего не знаю. Мало ли чего мне пришьют.<br /> Но Долинник, улыбаясь, подвинулся к нему ближе:<br /> - Брось, дружок, передо мной не запирайся. Я больше твоего знаю.<br /> И тихо, чтобы не слышал старик:<br /> - Я сам Жухрая провожал, он, поди, на месте. Федор мне все рассказал<br />про тот случай.<br /> Помолчав немного, думая о чем-то, добавил:<br /> - Парень ты, оказывается, что надо. Но вот то, что сидишь, что они<br />знают про все, - это дело, того, ни к черту, можно сказать, совсем дрянь.<br /> Он сбросил пиджак, постелил его на полу, сел, опершись спиной о стенку,<br />и снова стал курить папироску.<br /> Последние слова Долинника все сказали Павлу. Было ясно: Долинник свой<br />человек. Раз провожал Жухрая - значит...<br /> К вечеру он знал, что Долинник арестован за агитацию среди петлюровских<br />казаков. Попался с поличным, когда раздавал воззвания губернского ревкома с<br />призывом сдаваться и переходить к красным.<br /> Осторожный Долинник рассказал Павлу немногое.<br /> "Кто знает? - думал он. - Начнут бить парнишку шомполами. Молод еще"<br /> Поздно вечером, укладываясь спать, высказал свои опасения в короткой<br />общей фразе:<br /> - Положение наше с тобой, Корчагин, можно сказать, хуже<br />губернаторского. Посмотрим, что из этого получится.<br /> Ни другой день в кладовой появился новый арестант, известный всему<br />городу парикмахер Шлема Зельцер, с огромными ушами, тонкой шеей. Он<br />рассказывал Долиннику, горячась и жестикулируя:<br /> - Ну, так вот, Фукс, Блувштейн, Трахтенберг хлеб-соль будут ему носить.<br />Я говорю: хотите нести - несите, но кто им подпишет от всего еврейского<br />населения? Извиняюсь, никто. Им есть расчет. У Фукса - магазин, у<br />Трахтенберга - мельница, а у меня что? А у остальной голоты? У этих нищих -<br />нечего. Ну, у меня, длинный язык. Сегодня я брею одного старшину, из новых,<br />что прислали недавно. "Скажите, - говорю, - атаман Петлюра знает про погромы<br />или нет? Примет он эту делегацию?" Эх, сколько раз я неприятности имел за<br />свой язык! Что, вы думаете, этот старшина сделал, когда я его побрил,<br />попудрил, сделал все на первый сорт? Он себе встает, вместо того чтобы<br />деньги мне заплатить, арестовывает меня за агитацию против власти. - Зельцер<br />ударил себя по груди кулаком. - Какая агитация? Что я такое сказал? Я только<br />спросил у человека... И за это меня сажать...<br /> Зельцер, горячась, крутил Долиннику пуговицу на рубашке, дергал его то<br />за одну, то за другую руку.<br /> Долинник невольно улыбнулся, слушая возмущенного Шлему. Когда<br />парикмахер замолчал, Долинник сказал серьезно:<br /> - Эх, Шлема, ты вот умный парень, а дурака свалял. Нашел время, когда<br />языком молоть. Я б тебе не советовал попадаться сюда.<br /> Зельцер понимающе посмотрел на него и в отчаянии махнул рукой. Дверь<br />открылась, и в, кладовую втолкнули знакомую Павлу самогонщицу. Она<br />озлобленно ругала ведущего казака:<br /> - Огонь бы вас спалил вместе с вашим комендантом! Чтоб ему от моей<br />горилки околеть!<br /> Часовой захлопнул за ней дверь, и было слышно, как он засовывал замок.<br /> Баба села на нары; ее шутливо приветствовал старик:<br /> - Что, опять к нам, трещотка? Что ж, садись, гостем будешь.<br /> Самогонщица нелюбезно глянула на старика и, захватив узелок, пересела<br />на пол рядом с Долинником.<br /> Ее опять посадили, получив от нее несколько бутылок самогона.<br /> За дверью в караулке послышались крики, движение. Чей-то резкий голос<br />отдавал приказания. Все арестованные в кладовой повернули головы к двери.<br /><br /> На площади, у неказистой церквушки со старинной колокольней,<br />происходило необычайное для городка событие. Охватывая площадь с трех<br />сторон, правильными прямоугольниками разместились части дивизии сичевых<br />стрельцов в полном боевом снаряжении.<br /> Впереди, начиная от церковного подъезда, рядами, упираясь в забор<br />школы, вытянулись шахматными квадратами три пехотных полка.<br /> Серой, грязноватой массой, приставив ружья к неге, в нелепых железных<br />русских шлемах, похожих на расколотые пополам тыквы, густо обвешанные<br />патронами, стояли петлюровские солдаты наиболее боеспособной дивизий<br />"Директории".<br /> Хорошо одетая и обутая из запасов бывшей царской армии, больше чем<br />наполовину состоявшая из кулаков, сознательно боровшихся против Советов, эта<br />дивизия была переброшена в городок для защиты важнейшего стратегического<br />железнодорожного узла.<br /> Из Шепетовки в пять разных сторон убегали блестящие полоски путей.<br />Потерять этот пункт для Петлюры значило потерять все. У "Директории" и так<br />оставалась куцая территория. Столицей петлюровщины стал скромный город<br />Винница.<br /> Головной атаман лично решил проверить части. Все было готово к его<br />встрече.<br /> В задних рядах, подальше от взглядов, в углу площади примостили полк<br />новомобилизованных. Тут была босая, пестро одетая молодежь. Никто из этих<br />молодых сельских парней, стащенных ночной облавой с печек или пойманных на<br />улице, не думал идти воевать.<br /> - Нема дурних, - уверили они.<br /> Самое большее, что удавалось петлюровским офицерам, - это привести<br />мобилизованных под конвоем в город, рассчитать их на работы и курени и<br />выдать оружие.<br /> Но на другой же день треть приведенных исчезала, и с каждым днем их<br />становилось все меньше.<br /> Выдавать им сапоги было более чем легкомысленно, да и сапог-то было не<br />густо. Издан был приказ: явиться на призыв обутыми. Он дал изумительные<br />результаты. Где только добывалась та невероятная рвань, которая держалась на<br />ногах лишь при помощи проволоки или веревок?<br /> На парад их привели босыми.<br /> За пехотой растянулся кавалерийский полк Голуба.<br /> Кавалеристы сдерживали густые толпы любопытных. Всем хотелось<br />посмотреть парад.<br /> Сам головной атаман приедет! В городе такие, события были редкостью, и<br />пропустить бесплатное зрелище никто не хотел.<br /> На ступеньках церкви собрались полковники, есаулы, обе поповны, кучка<br />украинских учителей, группа "вильных" казаков, слегка горбатый председатель<br />управы - в общем, избранные, представляющие "общественность"; и среди них, в<br />черкеске, главный инспектор пехоты. Он командовал парадом.<br /> В церкви облачался в пасхальное одеяние поп Василий.<br /> Прием Петлюре готовился торжественный. Принесли и водрузили знамя:<br />желтое с голубым. Ему должны были присягать мобилизованные.<br /> Командир дивизии на тощем, облезлом "форде" отправился на вокзал за<br />Петлюрой.<br /> Инспектор, пехоты подозвал к себе стройного, с щегольски закрученными<br />усиками полковника Черняка:<br /> - Берите с собой кого-нибудь, проверьте комендатуру и. тыл, чтобы все<br />было чисто и прибрано. Если есть арестованные, просмотрите, шваль выгоните!<br /> Черняк щелкнул каблуками, захватил попавшегося под руку есаула и<br />ускакал.<br /> Инспектор любезно обратился к старшей поповне:<br /> - А как у вас с обедом, все в порядке?<br /> - О да, там комендант старается, - ответила поповна, впиваясь глазами в<br />красивого инспектора.<br /> Вдруг все зашевелилось: по шоссе летел, припав к шее коня, верховой. Он<br />махал рукой и кричал:<br /> - Едут!<br /> - По местам! - гаркнул инспектор. Старшины побежали, в строй.<br /> Когда "форд" зачихал у церковного подъезда, оркестр заиграл "Ще не<br />вмерла Украина".<br /> Из автомобиля вслед за командиром "дивизии неуклюже вылез "сам головной<br />атаман Петлюра", человек среднего роста, с крепко посаженной угловатой<br />головой на багровой шее, в синем жупане из хорошего гвардейского сукна,<br />затянутом желтым поясом с пристегнутым к нему крошечным браунингом в<br />замшевой кобуре. На голове защитная "керенка", на ней кокарда с эмалевым<br />трезубцем.<br /> Ничего воинственного не было в фигуре Симона Петлюры. Выглядел он<br />совсем не военным человеком. Недовольный чем-то, выслушал он короткий рапорт<br />инспектора. Затем к нему обратился с приветствием председатель управы.<br /> Петлюра рассеянно слушал, глядя через его голову на выстроенные полки.<br /> - Начнем смотр, - кивнул он инспектору. Взойдя на небольшой помост у<br />знамени, Петлюра обратился к солдатам с десятиминутной речью.<br /> Речь была неубедительна. Произносил ее Петлюра без особого подъема,<br />видимо устав с дороги. Окончил под казенные крики солдат: "Слава! Слава!"<br />Слез с помоста и вытер платком вспотевший лоб. Затем с инспектором и<br />командиром дивизии обошел части. Проходя вдоль рядов мобилизованных,<br />презрительно сощурил глаза, нервно покусывая губы.<br /> К концу смотра, когда мобилизованные взвод за взводом, неровными рядами<br />подходили к знамени, у которого стоял с Евангелием поп Василий, и целовали<br />сначала Евангелие, потом угол знамени, произошло нечто неожиданное.<br /> Невесть каким образом на площадь к Петлюре пробралась делегация. С<br />хлебом и солью в руках выступал богатый лесопромышленник Блувштейн, за ним<br />галантерейщик Фукс и еще трое солидных коммерсантов.<br /> Блувштейн, лакейски изгибаясь, подал поднос Петлюре. Его взял стоявший<br />рядом старшина.<br /> - Еврейское население выражает свою искреннюю признательность и<br />уважение к вам, глава государства. Вот, пожалуйста, поздравительный лист.<br /> - Добре, - буркнул Петлюра, бегло просматривая бумагу.<br /> Но тут выступил Фукс:<br /> - Мы нижайше просим вас, чтобы нам дали возможность открыть предприятия<br />и защитить от погрома, - выдавил Фукс трудное слово.<br /> Петлюра злобно насупился:<br /> - Моя армия погромами не занимается. Вы это должны запомнить.<br /> Фукс беспомощно развел руками.<br /> Петлюра нервно подернул плечом. Он был зол на так некстати подошедшую<br />делегацию. Он обернулся. За его спиной стоял, покусывая черный ус, Голуб.<br /> - Тут на ваших казаков жалуются, пане полковник. Разберитесь, в чем<br />дело, и примите меры, - сказал Петлюра и, обращаясь к инспектору, приказал:<br />- Начинаем парад.<br /> Злополучная делегация никак не ожидала встречи с Голубом и поспешила<br />улизнуть.<br /> Все внимание зрителей было обращено на приготовление к церемониальному<br />маршу. Раздались громкие слова команды.<br /> Голуб, надвигаясь на Блувштейна с внешне спокойным лицом, говорил<br />внятно, шепотом:<br /> - Уносите ноги, некрещеные души, а то я из вас котлеты сделаю.<br /> Гремел оркестр, и первые части стали проходить по площади. Подходя к<br />месту, где стоял Петлюра, солдаты механически гаркали "слава" и заворачивали<br />по шоссе в боковые улицы. Впереди рот, одетые в новенькие цвета хаки<br />костюмы, непринужденно шагали старшины, как на прогулке, помахивая<br />тросточками. Эту моду маршировать с тросточкой, как и шомпола у солдат,<br />сичевики ввели впервые.<br /> В хвосте шли мобилизованные, шли недружной массой, сбиваясь с шага,<br />натыкаясь друг на друга.<br /> Шорох босых ног был тих. Старшины изо всех сил старались навести<br />порядок, но это было невозможно. Когда подходила вторая рота,<br />правофланговый, молодой парень в полотняной рубахе, засмотрелся на<br />"головного", разинув от удивления рот, и со всего размаха шлепнулся на<br />шоссе, попав ногой в выбоину.<br /> Винтовка, дребезжа, покатилась по камням. Парень пытался подняться, но<br />его сейчас же сбивали с ног идущие сзади.<br /> Среди зрителей послышался хохот. Взвод смешал строй. Площадь проходили<br />уже как попало. Неудачливый парнишка, подхватив винтовку, догонял своих.<br /> Петлюра отвернулся в сторону от этого неприятного зрелища; не ожидая<br />конца прохождения колонны, пошел к автомобилю. Инспектор, следуя за ним,<br />осторожно спросил:<br /> - Пан атаман обедать не останется?<br /> - Нет, - отрывисто бросил Петлюра.<br /> За высокой церковной оградой, среди толпы зрителей, смотрели парад<br />Сережа Брузжак, Валя и Климка.<br /> Крепко обхватив руками, прутья решетки, взглядом, полным ненависти,<br />всматривался Сережа в лица стоявших внизу.<br /> - Пойдем, Валя, лавочка закрывается, - вызывающе громко, так, чтобы<br />слышали все, проговорил он, отрываясь от решетки. На него изумленно<br />обернулись.<br /> Не обращая ни на кого внимания, он пошел к калитке. За ним сестра и<br />Климка.<br /><br /> Подскакав, к комендантской, полковник Черняк с есаулом спрыгнули с<br />лошадей. Передав их вестовому, быстро вошли в караулку.<br /> - Где комендант? - резко спросил Черняк у вестового.<br /> - Не знаю, - промямлил тот, - куда-то пошел.<br /> Черняк оглядел грязную, неприбранную караулку, развороченные постели,<br />на которых беспечно разварились комендантские казаки. Они и не думали даже<br />встать при входе старшин.<br /> - Что за хлев развели? - заревел Черняк: - Вы что развалились, как<br />поросные свиньи? - налетел он на лежавших.<br /> Один из казаков, сев, сытно отрыгнул и недружелюбно промычал:<br /> - Ты чего кричишь? У нас свое кричало есть.<br /> - Что такое? - подскочил Черняк. - Ты с кем разговариваешь, коровья<br />морда? Я - полковник Черняк! Слыхал, сукин сын? Встать сейчас же, а то<br />всыплю всем шомполов! - бегал по караулке разгоряченный полковник. - В одну<br />минуту чтобы всю грязь вымести, кровати прибрать, морды свои привести в<br />человеческий вид. На кого вы похожи? Не казаки, а банда с большой дороги.<br /> Его ярости не было границ. Он с бешенством толкнул бак с помоями,<br />стоявший на дороге.<br /> Есаул не отставал от него, обильно сыпля матерщину, и, убедительно<br />помахивая плеткой-треххвосткой, сгонял лежебок с постелей.<br /> - Головной-атаман парад принимает, сюда зайти может. Живо шевелитесь!<br /> Видя, что дело, принимает серьезный оборот и что шомполы действительно<br />можно заработать - имя Черняка было всем прекрасно известно, - казаки<br />забегали как ошпаренные.<br /> Работа закипела.<br /> - Надо посмотреть арестованных, - предложил есаул. - Кто их знает, кого<br />они здесь держат? Заглянет головной - может получиться ерунда.<br /> - У кого ключ? - спросил часового Черняк. - Откройте сейчас же.<br /> Старшой торопливо подскочил и открыл замок.<br /> - А где комендант? Что, я его долго ждать буду? Найти его сейчас же и<br />прислать сюда, - командовал Черняк. - Охрану вывести во двор, выстроить в<br />порядке... Почему винтовки без штыков?<br /> - Мы только вчера сменились, - оправдывался старшой.<br /> Он кинулся к двери искать коменданта. Есаул толкнул ногой дверь<br />кладовой. С полу привстало несколько человек, остальные остались лежать.<br /> - Откройте двери, - командовал Черняк, - здесь мало света.<br /> Он всматривался в лица арестованных.<br /> - За что сидишь? - резко спросил ой сидевшего на нарах старика.<br /> Тот приподнялся, подтянул штаны и, немного заикаясь, напуганный резким<br />криком, прошамкал:<br /> - Я и сам не знаю. Посадили - вот и сижу. Коняга со двора пропала, так<br />я же в этом не виноват.<br /> - Чья коняга? - перебил есаул.<br /> - Да казенная. Пропили ее мои постояльцы, а на меня сваливают.<br /> Черняк окинул старика с головы до ног быстрым взглядом, нетерпеливо<br />дернул плечом.<br /> - Забери свои манатки - и марш отсюда! - крикнул он, поворачиваясь к<br />самогонщице.<br /> Старик не сразу поверил, что его отпускают, и, обращаясь к есаулу,<br />заморгал подслеповатыми глазами:<br /> - Значит, мне уйти дозволяется?<br /> Тот кивнул головой: катись, катись поскорей. Старик поспешно отвязал от<br />нар свою торбу и бочком проскочил в дверь.<br /> - А ты за что посажена? - уже допрашивал самогонщицу Черняк.<br /> Та, доедая кусок пирога, затараторила:<br /> - Меня, пане начальство, по несправедливости посадили, Вдова я,<br />самогонку мою пили, а меня потом и посадили.<br /> - Ты что, самогонкой торгуешь? - спросил Черняк.<br /> - Да яка там торговля, - обиделась баба. - Он, комендант, взял четыре<br />бутылки и ни гроша не заплатил. Вот так все: самогонку пьют, а денег не<br />платят. Яка же это торговля?<br /> - Довольно, сейчас же убирайся к черту!<br /> Баба не заставила дважды повторять приказание и, схватив корзину,<br />благодарно кланяясь, попятилась задом к двери.<br /> - Дай вам боже здоровечко, господа начальство.<br /> Долинник смотрел на эту комедию широко раскрытыми глазами. Никто из<br />арестованных не понимал, в чем дело. Было ясно одно: приведшие люди -<br />какое-то начальство, имеющее власть над арестованными.<br /> - А ты за что? - обратился к Долиннику Черняк.<br /> - Встать перед паном полковником! - гаркнул есаул.<br /> Долинник медленно и тяжело приподнялся с пола.<br /> - За что сидишь, спрашиваю? - повторил вопрос Черняк.<br /> Долинник несколько секунд смотрел на подкрученные усы полковника, на<br />его гладко выбритое лицо, потом на козырек новенькой "керенки" с эмалевой<br />кокардой, и вдруг мелькнула хмельная мысль: "А что, если выйдет?"<br /> - Меня арестовали за то, что я шел по городу после восьми часов, -<br />сказал он первое, что пришло ему на ум.<br /> Ожидал весь в мучительном напряжении,<br /> - А чего ночью шатаешься?<br /> - Да не ночью, часов в одиннадцать.<br /> Говорил и уже не верил в дикую удачу.<br /> Колени дрогнули, когда услышал короткое: "Отправляйся".<br /> Долинник, забыв свой пиджак, шагнул: к двери, а есаул уже спрашивал<br />следующего.<br /> Корчагин был последним. Он сидел на полу, совершенно сбитый с толку<br />всем тем, что видел, и даже не успел осознать, что Долинника отпустили.<br />Понять, что происходит, он, не мог. Всех отпускают. Но Долинник, Долинник.<br />Он сказал, что арестован за ночное хождение... Наконец понял.<br /> Полковник начал допрос худенького Зельцера с обычного!<br /> - За что сидишь?<br /> Бледный, волнующийся парикмахер ответил порывисто:<br /> - Мне говорят, что я агитирую, но я не понимаю, в чем моя агитация<br />заключается.<br /> Черняк насторожился:<br /> - Что? Агитация?! О чем агитируешь? Зельцер недоуменно развел руками:<br /> - Я не знаю, но я говорил только, что собирают подписи на прошение<br />головному атаману от еврейского населения.<br /> - На какое прошение? - продвинулись к Зельцеру есаул и Черняк.<br /> - Прошение об отмене погромов. Вы знаете, у нас был страшный погром.<br />Население боится...<br /> - Понятно, - оборвал его Черняк. - Мы тебе пропишем прошение, жидовская<br />морда. - И, оборачиваясь к есаулу, бросил: - Этого фрукта надо запрятать<br />подальше. Убрать его в штаб. Там я с ним побеседую лично. Узнаем, кто<br />собирается подать прошение.<br /> Зельцер пытался возразить, но есаул, резко махнув рукой, ударил его<br />нагайкой по спине:<br /> - Молчи, стерва!<br /> Кривясь от боли, Зельцер отшатнулся в угол. Губы его задрожали, он едва<br />сдерживал прорывающиеся рыдания.<br /> При последней сцене Корчагин встал. В кладовой из арестованных<br />оставались только он и Зельцер.<br /> Черняк стоял перед юношей и ощупывал его черными глазами.<br /> - Ну, а ты чего здесь?<br /> На свой вопрос полковник услышал быстрый ответ:<br /> - Я от седла крыло отрезал на подметки.<br /> - От какого седла? - не понял полковник.<br /> - У нас стоят два казака, так я от старого седла крыло отрезал для<br />подметок, а казаки меня сюда и привели за это. - И, охваченный безумной<br />надеждой выбраться на свободу, добавил: - Я кабы знал, что нельзя...<br /> Полковник пренебрежительно глядел на Корчагина.<br /> - И чем этот комендант занимался, черт его знает, тоже арестантов<br />насбирал! - И, оборачиваясь от двери, закричал: - Можешь идти домой и скажи<br />отцу, чтобы он тебя вздул как полагается. Ну, вылетай!<br /> Не веря себе, с сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, схватив лежавший<br />на полу пиджак Долинника, Корчагин ринулся к двери. Пробежал караулку и за<br />спиной выходившего Черняка проскользнул во двор, оттуда в калитку и на<br />улицу.<br /> В кладовой остался одинокий, несчастный Зельцер. Он с мучительной<br />тоской оглянулся, инстинктивно, сделав несколько шагов к выходу, но в<br />караулку вошел часовой, закрыл дверь, повесил замок и уселся на стоящий у<br />двери табурет.<br /> На крыльце Черняк, довольный, обратился к есаулу:<br /> - Хорошо, что мы сюда заглянули. Смотри, сколько здесь швали набилось,<br />а коменданта посадим недельки на две. Ну, поедем, что ли?<br /> Во дворе выстраивал свой отряд старшой. Увидев полковника, он подбежал<br />и отрапортовал:<br /> - Все в порядке, пане полковник.<br /> Черняк вложил ногу в стремя, легко вспрыгнул в седло. Есаул возился с<br />норовистой лошадью. Подбирая поводья, Черняк сказал старшому:<br /> - Скажи коменданту, что я выпустил всю дрянь, которую он тут напихал.<br />Передай ему, что я посажу его на две недели за то, что он здесь развел. А<br />того, что там сидит, перевести сейчас же в штаб. Караулу быть готовым.<br /> - Слушаюсь, пане полковник, - откозырял старшой.<br /> Дав лошадям шпоры, полковник с есаулом понеслись галопом к площади, где<br />уже кончался парад.<br /><br /> Перемахнув седьмой забор, Корчагин остановился. Бежать дальше не было<br />сил.<br /> Голодные дни в душной, непроветриваемой кладовой обессилили его. Домой<br />нельзя, а к Брузжакам идти - узнает кто, разгромят всю семью. Куда же?<br /> Он не знал, что делать, и бежал, оставляя позади себя огороды и<br />задворки усадеб. Опомнился, лишь наткнувшись грудью на чью-то ограду. Глянул<br />и обомлел: за высоким дощатым забором начинался сад главного лесничего. Вот<br />куда принесли его усталые вконец ноги. Разве думал он добежать сюда? Нет.<br /> Но почему же очутился именно у усадьбы лесничего?<br /> На это ответить не мог.<br /> Надо где-нибудь передохнуть и потом подумать, куда Дальше; в саду есть<br />деревянная беседка, там его никто не увидит.<br /> Корчагин подпрыгнул, захватил, рукой край доски, забрался на забор и<br />свалился в сад. Оглянувшись на, чуть, видневшийся за деревьями дом, он пошел<br />к беседке. Она была открыта почти со всех сторон. Летом ее обвивал дикий<br />виноград - сейчас все было голо. Повернулся к забору, но было поздно: за<br />спиной он услышал бешеный лай. От дома по засыпанной листьями дорожке,<br />оглашая сад грозным рычаньем, на него мчалась огромная собака.<br /> Павел приготовился к защите. Первое нападение было отбито ударом ноги.<br />Но пес готовился ко второму. Кто знает, чем окончилась бы эта схватка, если<br />бы знакомый Павлу звонкий голос не закричал:<br /> - Трезор, назад!<br /> По дорожке бежала Тоня. Оттащив за ошейник Трезора, она обратилась к<br />стоящему у забора Павлу:<br /> - Как вы сюда попали? Вас же могла искусать собака. Хорошо, что я...<br /> Она запнулась. Ее глаза широко раскрылись. До чего же похож на<br />Корчагина этот неизвестно как забредший сюда юноша!<br /> Фигура у забора шевельнулась и тихо проговорила:<br /> - Ты... Вы меня узнаете?<br /> Тоня вскрикнула и порывисто шагнула к Корчагину:<br /> - Павлуша, ты?<br /> Трезор понял крик как сигнал к нападению и сильным прыжком бросился<br />вперед.<br /> - Пошел вон!<br /> Трезор, получив несколько пинков от Тони, обиженно поджал хвост и<br />поплелся к усадьбе.<br /> Тоня, сжимая руки Корчагина, произнесла:<br /> - Ты свободен?<br /> - А ты разве знаешь?<br /> Тоня, не справляясь со своим волнением, порывисто ответила:<br /> - Я все знаю. Мне рассказала Лиза. Но каким образом ты здесь? Тебя<br />освободили?<br /> Корчагин устало ответил:<br /> - Освободили по ошибке. Я убежал. Меня уже, наверное, ищут. Сюда попал<br />нечаянно. Хотел отдохнуть в беседке. - И, как бы извиняясь, добавил: - Я<br />очень устал.<br /> Она несколько мгновений смотрела на него и, вся охваченная приливом<br />жалости, горячей нежности, тревоги и радости, сжимала его руки:<br /> - Павлуша, милый, милый Павка, мой родной, хороший... люблю тебя...<br />Слышишь?.. Упрямый ты мой мальчишка, почему ты ушел тогда? Теперь ты пойдешь<br />к нам, ко мне. Я тебя ни за что не отпущу. У нас спокойно, ты пробудешь<br />сколько нужно.<br /> Корчагин отрицательно покачал головой: - Если меня найдут у вас, что<br />тогда будет? Не могу я к вам.<br /> Руки еще сильнее сжали пальцы, ресницы дрогнули, глаза заблестели.<br /> - Если ты не пойдешь, ты больше меня никогда не увидишь. Ведь Артема<br />нет, его забрали под конвоем на паровоз. Всех железнодорожников мобилизуют.<br />Куда же ты пойдешь?<br /> Корчагин понимал ее тревогу, но боязнь поставить под удар дорогую ему<br />девушку останавливала его. Все пережитое утомило, хотелось отдохнуть, мучил<br />голод. Он сдался.<br /> Когда он сидел на Диване в комнате Тони, в кухне между дочерью и<br />матерью происходил разговор:<br /> - Послушай, мама, у меня в комнате сейчас сидит Корчагин, помнишь? Мой<br />ученик. Я от тебя ничего не буду скрывать. Он был арестован за освобождение<br />одного матроса-большевика. Он сбежал, и у него нет пристанища. - Голос ее<br />задрожал. - Я прошу тебя, мама, согласиться на то, чтобы он сейчас остался у<br />нас.<br /> Глаза дочери умоляюще посмотрели на мать. Та испытующе смотрела в глаза<br />Тоне.<br /> - Хорошо, я не возражаю. А где же ты устроишь его?<br /> Тоня зарделась и смущенно, волнуясь, ответила:<br /> - Я устрою его у себя в комнате на диване? Папе можно будет пока не<br />говорить.<br /> Мать прямо посмотрела в глаза Тоне.<br /> - Это и было причиной твоих слез?<br /> - Да.<br /> - Он совсем еще мальчик.<br /> Тоня нервно теребила рукав блузки.<br /> - Да, но если бы он не ушел, его бы расстреляли, как взрослого.<br /> Екатерина Михайловна была встревожена присутствием в доме Корчагина. Ее<br />беспокоили и его арест, и несомненная симпатия Тони к этому мальчику, и то,<br />что, она его совершенно не знала.<br /> А Тоню охватил хозяйственный азарт.<br /> - Он должен выкупаться, мама. Я сейчас это устрою. Он грязен, как<br />настоящий кочегар. Он столько времени не умывался.<br /> Она бегала, суетилась, растапливала ванну, приготовляла белье. И с<br />налету, избегая объяснений, схватив Павла за руку, потащила купаться.<br /> - Ты должен все с себя снять. Вот тут костюм. Твою одежду нужно<br />выстирать. Наденешь вот это, - сказала она, показывая на стул, где были<br />аккуратно сложены синяя матросская блуза с полосатым белым воротничком и<br />брюки клеш.<br /> Павел удивленно оглядывался. Тоня улыбалась.<br /> - Это мой маскарадный костюм. Он тебе будет хорош. Ну, хозяйничай, я<br />тебя оставлю. Пока ты купаешься, я приготовлю кушать.<br /> Она захлопнула двери. Делать было нечего. Корчагин быстро разделся и<br />забрался в ванну.<br /> Через час все трое - мать, дочь и Корчагин - обедали на кухне.<br /> Изголодавшись, Павел незаметно для себя опустошил третью тарелку.<br />Сначала он стеснялся Екатерины Михайловны, но лотом, видя ее дружеское<br />отношение, освоился.<br /> Когда после обеда они собрались в комнате Тони, Павел по просьбе<br />Екатерины Михайловны рассказал о своих мытарствах.<br /> - Что же вы думаете дальше делать? - спросила Екатерина Михайловна.<br /> Павел задумался.<br /> - Я хочу Артема повидать, а потом удрать отсюда.<br /> - Куда?<br /> - На Умань пробраться думаю или в Киев. Я сам еще не знаю, но отсюда<br />надо убраться обязательно.<br /> Павел не верил, что все так быстро переменилось. Еще утром каталажка, а<br />сейчас Тоня рядом, чистая одежда, а главное - свобода.<br /> Вот как иногда поворачивается жизнь: то темь беспросветная, то снова<br />улыбается солнце. Если бы не нависающая угроза нового ареста, он был бы<br />сейчас счастливым парнем.<br /> Но именно сейчас, пока он здесь, в этом большом и тихом доме, его могли<br />накрыть.<br /> Надо было уходить куда угодно, но не оставаться здесь.<br /> Но ведь уходить отсюда совсем ее хочется, черт возьми! Как интересно<br />было читать о герое Гарибальди! Как он ему завидовал, а ведь жизнь у этого<br />Гарибальди была тяжелая, его гоняли по всему свету. Вот он, Павел, всего<br />только семь дней прожил в ужасных муках, а кажется, будто год прошел.<br /> Герой из него, Павки, видно, получается неважный.<br /> - О чем ты думаешь? - спросила, нагнувшись над ним, Тоня. Ее глаза<br />кажутся ему бездонными в своей темной синеве.<br /> - Тоня, хочешь, я расскажу тебе о Христинке?..<br /> - Рассказывай, - оживленно сказала Тоня.<br /> - ...и она больше не пришла. - Последние слова он договорил с трудом.<br /> В комнате было слышно, как размеренно стучали часы. Тоня, склонив<br />голову, готовая разрыдаться, до боли кусала губы.<br /> Павел посмотрел на нее.<br /> - Я должен уйти отсюда сегодня же, - решительно сказал Павел.<br /> - Нет, нет, ты сегодня никуда не пойдешь! Тонкие теплые пальцы ее тихо<br />забрались в его непокорные волосы, ласково теребили их...<br /> - Тоня, ты мне должна помочь. Надо узнать в депо об Артеме и отнести<br />записку Сережке. В вороньем гнезде у меня лежит револьвер. Мне идти нельзя,<br />а Сережка должен его достать. Ты можешь это сделать?<br /> Тоня поднялась:<br /> - Я сейчас пойду к Сухарько. С ней в депо. Ты напиши записку, я отнесу<br />Сереже. Где он живет? А если он захочет прийти, сказать ему, где ты?<br /> Подумав, Павел ответил:<br /> - Пусть сам принесет в сад вечером.<br /> Тоня вернулась домой поздно. Павел спал крепким сном. От прикосновения<br />ее руки он проснулся. Она радостно улыбалась.<br /> - Артем сейчас придет. Он только что приехал. Его под ручательство отца<br />Лизы отпустят на час. Паровоз стоит в депо. Я ему не могла сказать, что ты<br />здесь. Сказала, что передам что-то очень важное. Да вот он.<br /> Тоня побежала к двери. Не веря своим глазам, Артем как вкопанный<br />остановился в дверях. Тоня закрыла за ним дверь, чтобы не услыхал в кабинете<br />больной тифом отец.<br /> Когда руки Артема схватили Павла в свои объятия, у Павла хрустнули<br />кости.<br /> - Братишка! Павка!<br /><br /> Было решено: Павел едет завтра. Артем устроит его на паровоз к<br />Брузжаку, который отправляется в Казатин.<br /> Артем, обычно суровый, потерял равновесие, измучившись за брата, не<br />зная об его участи. Он теперь был бесконечно счастлив.<br /> - Значит, утром в пять часов ты приходишь на материальный склад. Дрова<br />погрузят на паровоз, и ты сядешь. Хотелось бы с тобой поговорить, но пора<br />возвращаться. Завтра провожу. Из нас формируют железнодорожный батальон. Как<br />при немцах - под охраной ходим.<br /> Артем попрощался и ушел.<br /> Быстро спустились сумерки. Сережа должен был прийти к ограде сада, В<br />ожидании Корчагин ходил по темной комнате из угла в угол. Тоня с матерью<br />были у Туманова.<br /> С Сережей встретились в темноте и крепко сжали друг другу руки. С ним<br />пришла Валя. Говорили тихо.<br /> - Я револьвера не принес. У тебя во дворе полно петлюровцев? Подводы<br />стоят, огонь разложили. На дерево полезть никак нельзя было. Вот неудача<br />какая, - оправдывался Сережа.<br /> - Шут с ним, - успокаивал его Павел, - Может, это и лучше. В дороге<br />могут нащупать - голову оторвут. Но ты его забери обязательно.<br /> Валя придвинулась к нему:<br /> - Ты когда едешь?<br /> - Завтра, Валя, чуть свет.<br /> - Но как ты выбрался, расскажи?<br /> Павел быстро, шепотом рассказал о своих мытарствах.<br /> Прощались тепло. Сережа не шутил, волновался.<br /> - Счастливого пути, Павел, не забывай нас, - с трудом выговорила Валя.<br /> Ушли, сразу растаяв в темноте.<br /> Тишина в доме. Лишь часы шагают, четко чеканя шаг. Никому из двоих не<br />приходит в голову мысль уснуть, когда через шесть часов они должны<br />расстаться и, быть может, больше никогда не увидят друг друга. Разве можно<br />рассказать за этот коротенький срок те миллионы мыслей и слов, которые носит<br />в себе каждый из них!<br /> Юность, безгранично прекрасная юность, когда страсть еще непонятна,<br />лишь смутно чувствуется в частом биении сердец; когда рука испуганно<br />вздрагивает и убегает в сторону, случайно прикоснувшись к груди подруги, и<br />когда дружба юности бережет от последнего шага! Что может быть родное рук<br />любимой, обхвативших шею, и - поцелуй, жгучий, как удар тока!<br /> За всю дружбу это второй поцелуй. Корчагина, кроме матери, никто не<br />ласкал, но зато били много. И тем сильнее чувствовалась ласка.<br /> В жизни забитой, жестокой, не знал, что есть такая радость. А эта<br />девушка на пути - большое счастье.<br /> Он чувствует запах ее волос и, кажется, видит ее глаза.<br /> - Я так люблю тебя. Тоня! Не могу я тебе этого рассказать, не умею.<br /> Прерываются его мысли. Как послушно гибкое тело!.. Но дружба юности<br />выше всего.<br /> - Тоня, когда закончится заваруха, я обязательно буду монтером. Если ты<br />от меня не откажешься, если ты действительно серьезно, а не для игрушки,<br />тогда я буду для тебя хорошим мужем. Никогда бить не буду, душа с меня вон,<br />если я тебя чем обижу.<br /> И, боясь заснуть обнявшись, чтобы не увидела мать и не подумала<br />нехорошее, разошлись.<br /> Уже просыпалось утро, когда они уснули, заключив крепкий договор не<br />забывать друг друга.<br /> Ранним утром Екатерина Михайловна разбудила Корчагина.<br /> Он быстро вскочил на ноги.<br /> Когда переодевался в ванной в свое платье, натягивал сапоги, пиджак<br />Долинника, мать разбудила Тоню.<br /> Быстро шли в сыром утреннем тумане к станции. Подошли обходом к<br />дровяным складам. Их нетерпеливо ожидал Артем у нагруженного дровами<br />паровоза.<br /> Медленно подходил мощный паровоз "щука", окутанный клубами шипящего<br />пара.<br /> В окно паровозной кабинки смотрел Брузжак.<br /> Быстро попрощались. Цепко схватился за железные поручни паровозных<br />ступенек. Полез наверх. Обернулся. На переезде стояли две знакомые фигуры:<br />высокая - Артема и рядом с ним стройная, маленькая - Тони.<br /> Ветер сердито теребил воротник ее блузки, трепал локоны каштановых<br />волос. Она махала рукой.<br /> Артем, кинув вкось взгляд на сдерживавшую рыдания Тоню, вздохнул: "Или<br />я совсем дурак, или у этих гайка не на месте. Ну и Павка! Вот тебе и шкет!"<br /> Когда поезд ушел за поворот, Артем повернулся к Тоне:<br /> -Ну что ж, будем друзьями? - И в его громадной руке спряталась<br />крошечная рука Тони.<br /> Издалека донесся грохот набиравшего ход поезда.<br /><br />ГЛАВА СЕДЬМАЯ<br /> Целую неделю городок, опоясанный окопами и опутанный паутиной колючих<br />заграждений, просыпался и засыпал под оханье орудий и клекот ружейной<br />перестрелки. Лишь глубокой ночью становилось тихо. Изредка срывали тишину<br />испуганные залпы: щупали друг друга секреты. А на заре на вокзале у батарей<br />начинали копошиться люди. Черная пасть орудия злобно и страшно кашляла. Люди<br />спешили накормить его новой порцией свинца. Бомбардир дергал за шнур, земля<br />вздрагивала. В трех верстах от города, над деревней, занятой красными,<br />снаряды неслись с воем и свистом, заглушая все, и, падая, взметали вверх<br />разорванные глыбы земли.<br /> На дворе старинного польского монастыря была расположена батарея<br />красных. Монастырь стоял на высоком холме посреди деревни.<br /> Вскочил военком батареи товарищ Замостин. Оп спал, положив голову на<br />хобот орудия. Подтягивая потуже ремень с тяжелым маузером, прислушивался к<br />полету снаряда, ожидая разрыва. Двор огласился его звонким голосом:<br /> - Досыпать завтра будем, товарищи. По-ды-ма-а-а-й-сь!<br /> Батарейцы спали тут же, у орудий. Они вскочили так же быстро, как и<br />военком. Один только Сидорчук медлил, он нехотя подымал заспанную голову.<br /> - Ну и гады, чуть свет - уже гавкают. Что за подлый народ!<br /> Замостин расхохотался:<br /> - Несознательные элементы, Сидорчук. Не считаются с тем, что тебе<br />поспать хочется.<br /> Батареец подымался, недовольно ворча.<br /> Через несколько минут на монастырском дворе громыхали орудия, а в<br />городе рвались снаряды. На высоченной трубе сахарного завода примостились на<br />настланных досках петлюровский офицер и телефонист.<br /> Они взбирались по железным ступенькам, идущим внутри трубы.<br /> Весь городок был как на ладони. Отсюда они управляли артиллерийской<br />стрельбой. Им было видно каждое движение осадивших город красных. Сегодня у<br />большевиков большое оживление. В "цейсе" видно движение их частей. Вдоль<br />железнодорожного пути к Подольскому вокзалу медленно катился бронепоезд, не<br />прекращая артиллерийского обстрела. За ним виднелись цепи пехоты. Несколько<br />раз красные бросались в атаку, пытаясь захватить городок, но сичевики<br />укрепились на подступах, окопались. И вскипали ураганным огнем окопы. Все<br />кругом наполнялось сумасшедшим стрекотом выстрелов. Он вырастал в сплошной<br />рев, поднимаясь до наивысшего напряжения в моменты атак. И, залитые<br />свинцовым ливнем, не выдерживая нечеловеческого напряжения, цепи большевиков<br />отходили назад, оставляя на поле неподвижные тела.<br /> Сегодня удары по городку все настойчивее, все чаще. Воздух беспокойно<br />мечется от орудийной пальбы. С высоты заводской трубы видно, как, припадая к<br />земле, спотыкаясь, неудержимо идут вперед цепи большевиков. Они почти заняли<br />вокзал. Сичевики втянули в бой все свои наличные резервы, но не могли<br />заполнить образовавшийся на вокзале прорыв. Полные отчаянной решимости,<br />большевистские цепи врывались в привокзальные улицы. Выбитые коротким<br />страшным ударом с последней своей позиции - пригородных садов и огородов,<br />петлюровцы третьего полка сичевых стрельцов, оборонявшие, вокзал,<br />беспорядочно, разрозненными кучками бросились в город. Не давая опомниться и<br />остановиться, сметая штыковым ударом заградительные посты, красноармейские<br />цепи заполняли улицы.<br /> Никакая сила не могла удержать Сережку Брузжака в подвале, где<br />собрались его семья и ближайшие соседи. Его тянуло наверх. Несмотря "на<br />протесты матери, он выбрался из прохладного погреба. Мимо дома с лязгом,<br />стреляя во все стороны, пронесся бронеавтомобиль "Сагайдачный". Вслед за ним<br />бежали врассыпную охваченные паникой цени петлюровцев. Во двор Сережи<br />забежал один из сичевиков. Он с лихорадочной поспешностью сбросил с себя<br />патронташ, шлем и винтовку и, перемахнув через забор, скрылся в огородах.<br />Сережа решил выглянуть на улицу. По дороге к Юго-западному вокзалу бежали<br />петлюровцы. Их отступление прикрывал броневик. Шоссе, ведущее в город, было<br />пустынно. Но вот на дорогу выскочил красноармеец. Он припал к земле и<br />выстрелилвдоль шоссе. За ним другой, третий... Сережа видит их:<br />они пригибаются и стреляют на ходу. Не скрываясь, бежит загорелый; с<br />воспаленными глазами китаец, в нижней рубашке, перепоясанный пулеметными<br />лентами, с гранатами в обеих руках. Впереди всех, выставив ручной пулемет,<br />мчится совсем еще молодой красноармеец. Это первая цепь красных, ворвавшихся<br />в город. Чувство радости охватило Сережу. Он бросился на шоссе и закричал<br />что было сил:<br /> - Да здравствуют товарищи!<br /> От неожиданности китаец чуть не сбил его с ног. Он хотел было свирепо<br />накинуться на Сережу, но восторженный вид юноши остановил его.<br /> - Куда Петлюра бежала? - задыхаясь, кричал ему китаец.<br /> Но Сережа его не слушал. Он быстро вбежал во двор, схватил брошенные<br />сичевиком патронташ и винтовку и бросился догонять цепь. Его заметили только<br />тогда, когда ворвались на Юго-западный вокзал. Отрезав несколько эшелонов,<br />нагруженных снарядами, амуницией, отбросив противника в лес, остановились,<br />чтобы отдохнуть и переформироваться. -Юный пулеметчик подошел к Сереже и<br />удивленно спросил:<br /> - Ты откуда, товарищ?<br /> - Я здешний, из городка, я только и ждал, чтобы вы пришли.<br /> Сережу обступили красноармейцы.<br /> - Моя его знает, - радостно улыбался китаец, - Его клицала: "Длавствуй,<br />товалиса!" Его больсевика - наса, молодой, холосая, - добавил он восхищенно,<br />хлопая Сережу по плечу.<br /> А сердце Сережи радостно билось. Его сразу приняли как своего. Он<br />вместе с ними брал в штыковой атаке вокзал.<br /> Городок ожил. Измученные жители выбирались из подвалов и погребов и<br />стремились к воротам, посмотреть на входившие в город красные части.<br />Антонина Васильевна и Валя в рядах красноармейцев заметили шагавшего со<br />всеми Сережу. Он шел без фуражки, опоясанный патронташем, с винтовкой за<br />плечом.<br /> Антонина Васильевна, возмущенная, всплеснула руками.<br /> Сережа, ее сын, вмешался в драку. О, это ему даром не пройдет! Подумать<br />только: перед всем городом с винтовкой ходит! А потом что будет?<br /> И, охваченная этими мыслями, Антонина Васильевна, уже не сдерживая<br />себя, закричала:<br /> - Сережка, марш домой сейчас же! Я тебе покажу, мерзавцу. Ты у меня<br />повоюешь! - И она направилась к сыну с намерением остановить его.<br /> Но Сережа, ее Сережа, которому она не раз драла уши, сурово взглянул на<br />мать и, заливаясь краской стыда и обиды, отрезал:<br /> - Не кричи! Никуда отсюда я не пойду. - И не останавливаясь, прошел<br />мимо.<br /> Антонина Васильевна вспыхнула:<br /> - Ах, вот как ты с матерью разговариваешь! Ну так не смей после этого<br />домой возвращаться.<br /> - И не вернусь! - не оборачиваясь, крикнул в ответ Сережа.<br /> Антонина Васильевна, растерянная, осталась стоять на дороге. А мимо<br />двигались ряды загорелых, запыленных бойцов.<br /> - Не плачь, мамаша! Сынка комиссаром выберем, - раздался чей-то крепкий<br />насмешливый голос.<br /> Веселый смех посыпался по взводу. Впереди роты сильные голоса дружно<br />взмахнули песню:<br /><br /> Смело, товарищи, в ногу,<br /> Духом окрепнем в борьбе,<br /> В царство свободы дорогу<br /> Грудью проложим себе.<br /><br /> Мощно подхватили ряды песню, и в общем хоре - звонкий голос Сережи. Он<br />нашел новую семью. И в ней один штык его, Сережи.<br /><br /> На воротах усадьбы Лещинского - белый картон. На нем коротко: "Ревком".<br /> Рядом огневой плакат. Прямо в грудь читающему направлены палец и глаза<br />красноармейца. И подпись:<br /> "Ты вступил в Красную Армию?"<br /> Ночью расклеили работники подива этих немых агитаторов. Тут же первое<br />воззвание ревкома ко всем, трудящимся города Шепетовки:<br /> "Товарищи! Пролетарскими войсками взят город. Восстановлена советская<br />власть. Призываем население к спокойствию. Кровавые погромщики отброшены, но<br />чтобы они больше никогда не вернулись обратно, чтобы их уничтожить<br />окончательно, вступайте в ряды Красной Армии. Всеми силами поддерживайте<br />власть трудящихся. Военная власть в городе принадлежит начальнику гарнизона.<br />Гражданская власть - революционному комитету.<br /> Предревкома Долинник".<br /><br /> В усадьбе Лещинского появились новые люди. Слово "товарищ", за которое<br />еще вчера платились жизнью, звучало сейчас на каждом шагу. Непередаваемо<br />волнующее слово "товарищ!".<br /> Долинник забыл и сон и отдых.<br /> Столяр налаживал революционную власть.<br /> На двери маленькой комнаты дачи - лоскуток бумаги. На нем карандашом:<br />"Партийный комитет". Здесь товарищ Игнатьева, спокойная, выдержанная. Ей и<br />Долиннику поручил подив организацию органов Советской власти.<br /> Прошел день, и уже сидят за столами сотрудники, стучит пишущая машинка,<br />организован продкомиссариат. Комиссар Тыжицкий - подвижной, нервный.<br />Тыжицкий работал на сахарном заводе помощником механика. С настойчивостью<br />поляка начал он в первые же дни укрепления Советской власти громить<br />аристократические верхушки фабричной администрации, которая притаилась со<br />скрытой ненавистью к большевикам.<br /> На фабричном собрании, запальчиво стуча кулаком о барьер трибуны,<br />бросал он окружающим его рабочим жесткие, непримиримые слова по-польски.<br /> - Конечно, - говорил он, - что было, того уже не будет. Достаточно наши<br />отцы и мы сами целую жизнь пробатрачили на Потоцкого. Мы им дворцы строили,<br />а за это ясновельможный граф давал нам ровно столько, чтобы мы с голоду на<br />работе не подохли.<br /> Сколько лет графы Потоцкие да князья Сангушки на наших горбах катаются?<br />Разве мало среди нас, поляков, рабочих, которых Потоцкий держал в ярме, как<br />и русских и украинцев? Так вот, среди этих рабочих ходят слухи, пущенные<br />прислужниками графскими, что власть Советская всех их в железный кулак<br />сожмет!<br /> Это подлая клевета, товарищи. Никогда еще рабочие разных народностей не<br />имели таких свобод, как теперь.<br /> Все пролетарии есть братья, но панов-то мы уж прижмем, будьте уверены.<br />- Его рука описывает дугу и вновь обрушивается на барьер трибуны. - А кто<br />нас поделил на народы, кто заставляет проливать кровь братьев? Короли и<br />дворяне с давних веков посылали крестьян польских на турок, и всегда один<br />народ нападал и громил другой - сколько народу утшчтожено, каких только<br />несчастий не произошло! И кому это было нужно, нам, что ли? Но вскоре все<br />это закончится. Пришел конец этим гадам. Большевики кинули всему миру<br />страшные для буржуев слова: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Вот в чем<br />наше спасенье, наша надежда - на счастливую жизнь, чтобы рабочий рабочему<br />был брат. Вступайте, товарищи, вКоммунистическую партию!<br /> Будет и польская республика, только советская, без Потоцких, которых мы<br />изничтожим под корень, а в Польше советской сами хозяевами станем. Кто из<br />вас не знает Броника Пташинского? Он назначен ревкомом комиссаром нашего<br />завода. "Кто был ничем, тот станет всем". Будет и у нас праздник, товарищи,<br />не слушайте только этих скрытых змей! И если наше рабочее доверие поможет,<br />то организуем братство всех народов во всем мире!<br /> Вацлав высказал эти новые слова из глубины своего простого, рабочего<br />сердца.<br /> Когда он сошел с трибуны, молодежь проводила его сочувственными<br />возгласами. Только старшие боялись высказаться. Кто знает? Может быть,<br />завтра большевики отступят, и тогда придется расплатиться за каждое свое<br />слово. Если не попадешь на виселицу, то уж с завода прогонят наверняка.<br /> Комиссар просвещения - худенький стройный учитель Чернопысский. Это<br />пока единственный человек среди местного учительства, преданный большевикам.<br />Напротив ревкома разместилась рота особого назначения. Ее красноармейцы<br />дежурят в ревкоме. Вечером в саду, перед входом, стоит настороженный<br />"максим" со змеей-лентой, уползающей в приемник. Рядом двое с винтовками.<br /> В ревком направляется товарищ Игнатьева. Она обращает внимание на<br />молоденького красноармейца и спрашивает:<br /> - Сколько вам лет, товарищ?<br /> - Пошел семнадцатый.<br /> - Вы здешний?<br /> Красноармеец улыбается:<br /> - Да, я только позавчера во время боя в армию вступил.<br /> - Кто ваш отец?<br /> - Помощник машиниста.<br /> В калитку входит Долинник с каким-то военным,<br /> Игнатьева, обращаясь к нему, говорит:<br /> - Вот я и заправилу в райком комсомола подыскала, он местный.<br /> Долинник окинул быстрым взглядом Сергея:<br /> - Чей? А, Захара сын! Что ж, валяй, накручивай ребят.<br /> Сережа удивленно взглянул на них:<br /> - А как же с ротой?<br /> Уже взбегая на ступеньки, Долинник бросил:<br /> - Это мы уладим.<br /> К вечеру второго дня был создан комитет. Коммунистического союза<br />молодежи Украины.<br /> Новая жизнь ворвалась неожиданно и быстро. Она заполнила его всего.<br />Закрутила в своем водовороте. Сережа забыл семью, хоть она и была где-то<br />совсем близко.<br /> Он, Сережа Брузжак, - большевик. И в десятый раз вытаскивал из кармана<br />полосочку белой бумаги, где на бланке комитета КП(б)У было написано, что он,<br />Сережа, комсомолец и секретарь комитета. А если бы кто и подумал<br />сомневаться, то поверх гимнастерки, на ремне, в брезентовой кустарной<br />кобуре, висел внушительный "манлихер", подарок дорогого Павки. Это<br />убедительнейший мандат. Эх, жаль, нет Павлушки!<br /> Сережа целыми днями бегал по поручениям ревкома. Вот и сейчас Игнатьева<br />ожидает его. Они едут на станцию, в подив, где для ревкома дадут литературу<br />и газеты. Он быстро выбегает на улицу. Работник политотдела ждет их у ворот<br />ревкома с автомашиной.<br /> До вокзала далеко. На вокзале в вагонах стоял штаб и политотдел первой<br />советской украинской дивизии. Игнатьева использует поездку для расспросов<br />Сережи:<br /> - Что ты сделал по своей отрасли? Создал организацию? Ты должен<br />агитировать своих друзей, детей рабочих. В ближайшее время нужно сколотить<br />группу коммунистической молодежи. Завтра мы составим и отпечатаем воззвание<br />комсомола. Потом соберем в театре молодежь, устроим митинг; в общем, я тебя<br />познакомлю в подиве с Устинович. Она, кажется, ведет работу среди вашего<br />брата.<br /> Устинович оказалась восемнадцатилетней дивчиной с темными стрижеными<br />волосами, в новенькой гимнастерке цвета хаки, перехваченной в талии узеньким<br />ремешком, Сережа узнал от нее очень много нового и получил обещание помогать<br />в работе. На прощание она нагрузила его тюком литературы и, особо маленькой<br />книжечкой - программой и уставом комсомола.<br /> Поздно вечером возвратились в ревком. В саду ожидала Валя. С упреками<br />она набросилась на Сергея:<br /> - Как тебе не стыдно! Ты что, совсем от дома отрекся? Мать из-за тебя<br />каждый день плачет, отец сердится. Скандал будет.<br /> - Ничего, Валя, не будет. Домой мне идти некогда. Честное слово,<br />некогда. И сегодня не приду. А вот с тобой поговорить нужно. Идем ко мне.<br /> Валя не узнавала брата. Он совсем изменился. Его словно кто зарядил<br />электричеством. Усадив сестру на стул, Сережа начал сразу, без обиняков:<br /> - Дело такое. Вступай в комсомол. Непонятно? Коммунистический союз<br />молодежи. Я в этом деле за председателя. Не веришь? На вот, почитай.<br /> Валя прочла и смущенно посмотрела на брата:<br /> - Что я буду делать в комсомоле?<br /> Сережа развел руками:<br /> - Что? Делать нечего? Милая! Так я же ночами не сплю. Агитацию раздуть<br />надо. Игнатьева говорит: соберем всех в театре и про Советскую власть<br />рассказывать будем, а мне, говорит, речь, надо произнести! Я думаю, зря,<br />потому что я, понятно, не знаю, как ее говорить. И завалюсь я, что<br />называется. Ну вот, так и говори: как насчет комсомола?<br /> - Я не знаю. Мать тогда совсем рассердится.<br /> - Ты на мать не смотри, Валя, - возразил Сережа. - Они не разбирается в<br />этом. Она только смотрит, чтобы ее дети при ней были. Она против Советской<br />власти ничего не имеет. Наоборот, сочувствует. Но чтоб воевали на фронте<br />другие, не ее сыновья. А это разве справедливо? Помнишь, как нам Жухрай<br />рассказывал? Вот Павка - тот на мать не оглядывался. А теперь нам право<br />вышло жить на свете как полагается.<br /> Что ж, Валюта, неужели ты откажешься? А как хорошо было бы! Ты среди<br />дивчат, а я среди ребят взялся бы. Рыжего чертяку Климку сегодня же в оборот<br />возьму. Ну так как же, Валя, пристаешь к нам или нет? Вот тут книжечка у<br />меня есть по этому делу.<br /> Он достал из кармана и подал ей. Валя, не отрывая глаз от брата, тихо<br />спросила:<br /> - А что будет, если опять придут петлюровцы?<br /> Сережа впервые задумался над этим вопросом.<br /> - Я-то, конечно, уйду со всеми. Но вот с тобой как быть? Мать<br />действительно несчастная будет. - Он замолчал.<br /> - Ты меня запишешь, Сережа, так, чтобы мать не знала и никто не знал,<br />только я да ты. Я помогать буду во всем, так лучше будет.<br /> - Верно, Валя.<br /> В комнату вошла Игнатьева.<br /> - Это моя сестренка, товарищ Игнатьева, Валя. Я с ней разговор имел<br />насчет идеи. Она вполне подходящая, но вот, понимаете, мать у нас серьезная.<br />Можно так ее принять, чтобы об этом никто не знал? Ежели нам, скажем,<br />отступать придется, так я, конечно, за винтовку - и пошел, а ей вот мать<br />жалко.<br /> Игнатьева сидела на краю стола и внимательно слушала его.<br /> - Хорошо. Так будет лучше.<br /><br /> Театр битком набит говорливой молодежью, созванной сюда развешанными по<br />городу объявлениями о предстоящем митинге. Играет духовой оркестр рабочих<br />сахарного завода. Больше всего в зале учащихся - гимназисток, гимназистов,<br />учеников высшего начального училища.<br /> Все они привлечены сюда не столько митингом, сколько спектаклем.<br /> Наконец поднялся занавес, и на возвышении появился только что<br />приехавший из уезда секретарь укома товарищ Разин.<br /> Маленький, худенький, с острым носиком, он привлек к себе всеобщее<br />внимание. Его речь слушали с большим интересом. Он говорил о борьбе, которой<br />охвачена вся страна, и призывал молодежь объединиться вокруг<br />Коммунистической партии. Он говорил как настоящий оратор, в его речи было<br />слишком много таких слов, как "ортодоксальные марксисты", "социал-шовинизм"<br />и так далее, которых слушатели, конечно, не поняли. Когда он кончил, его<br />наградили громкими аплодисментами. Он передал слово Сереже и уехал.<br /> Случилось то, чего Сережа боялся. Речи не выходило. "Что говорить, о<br />чем?" - мучился он, подыскивая слова и не находя их.<br /> Игнатьева выручила его, шепнув из-за стола:<br /> - Говори об организации ячейки.<br /> Сережа сразу перешел к практическим мероприятиям:<br /> - Вы уже все слышали, товарищи, теперь нам надо создать ячейку. Кто из<br />вас поддерживает это?<br /> В зале настала тишина.<br /> Устинович пришла на помощь. Она начала рассказывать слушателям об<br />организации молодежи в Москве. Сережа, смущенный, стоял в стороне.<br /> Его волновало такое отношение к организации ячейки, и он недружелюбно<br />посматривал на зал. Устинович слушали невнимательно. Заливанов что-то шептал<br />Лизе Сухарько, презрительно посматривая на Устинович. В переднем ряду<br />гимназистки старших классов, с напудренными носиками и лукаво стреляющими по<br />сторонам глазками, переговаривались между собой. В углу, у входа на сцену,<br />находилась группа молодых красноармейцев. Среди них Сережа увидел знакомого<br />юного пулеметчика. Он сидел на краю рампы, нервно ерзал, с ненавистью<br />смотрел на щегольски одетых Лизу Сухарько и Анну Адмовскую. Они без всякого<br />стеснения разговаривали со своими кавалерами.<br /> Чувствуя, что ее не слушают, Устинович быстро закончила свою речь и<br />уступила место Игнатьевой. Спокойная речь Игнатьевой утихомирила слушателей.<br /> - Товарищи молодежь, - говорила она, - каждый из вас может продумать<br />все то, что он слышал здесь, и я уверена, что среди вас найдутся товарищи,<br />которые пойдут в революцию активными участниками, а но зрителями. Двери для<br />вас открыты, остановка только за вами. Мы хотим, чтобы вы высказались сами.<br />Приглашаем желающих это сделать.<br /> В зале снова водворилась тишина. Но вот с задних рядов раздался голос:<br /> - Я хочу сказать!<br /> И к сцене пробрался похожий на медвежонка, с чуть косыми глазами Миша<br />Левчуков:<br /> - Ежели такое дело, надо большевикам подсоблять, я не отказываюсь.<br />Сережка меня знает. Я записываюсь в комсомол.<br /> Сережа радостно улыбнулся.<br /> - Вот видите, товарищи! - рванулся он сразу на середину сцены. - Я же<br />говорил, вот Мишка - свой парень, потому что у него отец - стрелочник,<br />задавило его вагоном, от этого Мишка образования не получил. Но в нашем деле<br />разобрался сразу, хотя гимназию не кончил.<br /> В зале послышался шум и выкрики. Слова попросил гимназист Окушев, сын<br />аптекаря, парень со старательно накрученным хохлом. Одернув гимнастерку, он<br />начал:<br /> - Я извиняюсь, товарищи. Я не понимаю, чего от нас хотят. Чтобы мы<br />занимались политикой? А учиться когда мы будем? Нам гимназию кончать надо.<br />Другое дело, если бы создали какое-нибудь спортивное общество, клуб, где<br />можно было бы собраться, почитать. А то политикой заниматься, а потом тебя<br />повесят за это. Извините. Я думаю, на это никто не согласится.<br /> В зале раздался смех. Окушев соскочил со сцены и сел. Его место занял<br />молодой пулеметчик. Бешено надвинув фуражку на лоб, метнув озлобленным<br />взглядом по рядам, он с силой выкрикнул:<br /> - Смеетесь, гады!<br /> Глаза его - как два горящих угля. Глубоко вдохнув в себя воздух, весь<br />дрожа от ярости, он заговорил:<br /> - Моя фамилия - Жаркий Иван. Я не знаю ни отца, ни матери, беспризорный<br />я был; нищим валялся под заборами. Голодал и нигде не имел приюта. Жизнь<br />собачья была, не так, как у вас, сыночков маменькиных. А вот пришла власть<br />советская, меня красноармейцы подобрали. Усыновили целым взводом, одели,<br />обули, научили грамоте, а самое главное - понятие человеческое дали.<br />Большевиком через них сделался и до смерти им буду. Я хорошо знаю, за что<br />борьба идет: за нас, за бедняков, за рабочую власть. Вот вы ржете, как<br />жеребцы, а того не знаете, что под городом двести товарищей легло, навсегда<br />погибло... - Голос Жаркого зазвенел, как натянутая струна... - Жизнь, не<br />задумываясь, отдали за наше счастье, за наше дело... По всей стране гибнут,<br />по всем фронтам, а вы в это время здесь карусели крутили. Вы вот к ним<br />обращаетесь, товарищи, - обернулся он вдруг к столу президиума, - вот к<br />этим, - показал он пальцем на зал, - а разве они поймут? Нет! Сытый<br />голодному не товарищ. Здесь один только нашелся, потому что он бедняк,<br />сирота. Обойдемся и без вас, - яростно накинулся он на собрание, - просить<br />не будем, на черта сдались нам такие! Таких только пулеметом прошить! -<br />задыхаясь, крикнул он напоследок и, сбежав со сцены, ни на кого не глядя,<br />направился к выходу.<br /> Из президиума на вечере никто не остался. Когда шли к ревкому, Сережа<br />огорченно сказал:<br /> - Вот какая буза получилась! Жаркий-то прав. Ничего у нас не вышло с<br />этими гимназистами. Только зло берет.<br /> - Нечего удивляться, - прервала его Игнатьева, - пролетарской молодежи<br />здесь почти нет. Ведь большинство или мелкая буржуазия, или городская<br />интеллигенция, обыватели. Работать надо среди рабочих. Опирайся на лесопилку<br />и сахарный завод. Но от митинга польза все-таки будет. Среди учащихся есть<br />хорошие товарищи.<br /> Устинович поддержала Игнатьеву:<br /> - Наша задача, Сережа, неустанно проталкивать в сознание каждого наши<br />идеи, наши лозунги. На каждое новое событие партия будет обращать внимание<br />всех трудящихся. Мы проведем целый ряд митингов, совещаний, съездов. Подив<br />на станции открывает летний театр. На днях прибудет агитпоезд, и работу<br />развернем вовсю. Помните, Ленин говорил: мы не победим, если не втянем в<br />борьбу многомиллионные массы трудящихся.<br /> Поздно вечером Сергей проводил Устинович на станцию. На прощанье крепко<br />пожал руку, на секунду задержал ее в своей. Устинович чуть заметно<br />улыбнулась.<br /> Возвращаясь в город, Сергей завернул к своим.<br /> Молча, не возражая, выдержал Сережа нападки матери. Но когда выступил<br />отец, Сережа сам перешел к активным действиям и сразу загнал Захара<br />Васильевича в тупик:<br /> - Послушай, батька, когда вы при немцах бастовали и на паровозе<br />часового убили, ты о семье думал? Думал. А все-таки пошел, потому что тебя<br />твоя совесть рабочая заставила. А я тоже о семье думал. Понимаю я, что если<br />отступим, то вас за меня преследовать будут. Да зато, если мы победим, то<br />наш верх будет. А дома я сидеть не могу. Ты, батька, сам это хорошо<br />понимаешь. Зачем же бузу заваривать? Я за хорошее дело взялся, ты меня<br />поддержать должен, помочь, а ты скандалишь. Давай, батька, помиримся, тогда<br />и мама перестанет на меня кричать. - Он смотрел на отца своими чистыми<br />голубыми глазами, ласково улыбаясь, уверенный в своей правоте.<br /> Захар Васильевич беспокойно завозился на лавке и сквозь щетину густых<br />усов и небритой бороденки показал в улыбке желтоватые зубы.<br /> - На сознание нажимаешь, шельмец? Ты думаешь, если револьвер прицепил,<br />то я тебя ремнем не огрею?<br /> Но о его голосе не было угрозы. Смущенно помявшись, он добавил,<br />решительно протягивая сыну свою корявую руку:<br /> - Двигай, Сережа, раз уже на подъеме, тормозить не стану, только ты от<br />нас не отсовывайся, приходи.<br /><br /> Ночь. Полоска света от приоткрытой двери лежит на ступеньках. В большой<br />комнате, обставленной мягкими, обитыми плюшем диванами, за широким<br />адвокатским столом - пятеро. Заседание ревкома. Долинник, Игнатьева,<br />предчека Тимошенко, похожим на киргиза, в кубанке, и доое из ревкома -<br />верзила-железнодорожник Шудик и Остапчук, с приплюснутым носом, деповский.<br /> Долинник, перегнувшись через стол и уставившись на Игнатьеву упрямым<br />взглядом, охрипшим голосом выдалбливал слово за словом:<br /> - Фронту нужно снабжение. Рабочим нужно есть. Как только мы пришли,<br />торгаши и базарные спекулянты вздули цены. Совзнаки не принимаются. Торгуют<br />или на старые, николаевские, или на керенки. Сегодня же выработаем твердые<br />цены. Мы прекрасно понимаем, что никто из спекулянтов по твердой цене<br />продавать не станет. Попрячут. Тогда мы произведем обыски и реквизируем у<br />шкуродеров все товары. Тут разводить кисель нельзя. Допустить, чтобы рабочие<br />дальше голодали, мы не можем. Товарищ Игнатьева предупреждает, чтобы мы не<br />перегнули палку. Это, я скажу, у нее интеллигентская мягкотелость. Ты не<br />обижайся, Зоя: я говорю то, что есть. Притом дело не в мелких торгашах. Вот<br />я получил сегодня сведения, что в доме трактирщика Бориса Зона есть потайной<br />подвал. В этот подвал еще до петлюровцев крупные магазинщики сложили<br />громадные запасы товара. - Он выразительно, с ядовитой насмешкой посмотрел<br />на Тимошенко.<br /> - Откуда ты узнал? - спросил тот растерянно. Ему было досадно, что<br />Долинник все сведения получил раньше его, в то время как об этом прежде<br />всего должен был знать он, Тимощенко.<br /> - Ге-ге! - смеялся Долинник. - Я, браток, все вижу. Я не только про<br />подвал знаю, - продолжал он, - я и про то знаю, что ты вчера полбутылки<br />самогона с шофером начдива выдул.<br /> Тимошенко заерзал на стуле. На его желтоватом лице появился румянец.<br /> - Ну и хвороба! - выдавил он восхищенно. Но, бросив взгляд на<br />нахмурившуюся Игнатьеву, замолчал. "Вот чертов столяр! У него своя Чека", -<br />думал Тимошенко, смотря на предревкома.<br /> - Узнал я от Сергея Брузжака, - продолжал Долинник. - У него приятель<br />есть, что ли, в буфете работал. Так он от поваров узнал, что их Зон раньше<br />снабжал всем необходимым в неограниченном количестве. А вчера Сережа добыл<br />точные сведения; погреб есть, только надо его найти. Вот ты, Тимошенко, бери<br />ребят, Сережу. Сегодня же чтоб все было найдено! В случае удачи мы снабдим<br />рабочих и опродкомдив.<br /> Через полчаса восемь вооруженных вошли в дом трактирщика, двое остались<br />на улице, у входа.<br /> Хозяин, приземистый, толстый, как десятиведерная бочка, заросший рыжей<br />щетиной, стуча деревянной ногой, залебезил перед вошедшими и хриплым<br />гортанным басом спросил:<br /> - В чем дело, товарищи? Почему в такой поздний час?<br /> За спиной Зона, накинув халаты, щурясь от света электрического фонарика<br />Тимошенко, стояли дочери. А в соседней комнате, охая, одевалась дородная<br />супруга.<br /> Тимошенко объяснил в двух словах:<br /> - Произведем обыск.<br /> Каждый квадрат пола был исследован. Обширный сарай, заваленный пилеными<br />дровами, кладовые, кухни и вместительный погреб - все подверглось<br />тщательному обследованию. Однако никаких следов потайного погреба не<br />обнаружили.<br /> В маленькой комнатушке, у кухни, крепким сном спала прислуга<br />трактирщика. Спала так крепко, что не слыхала, как вошли. Сережа осторожно<br />разбудил ее.<br /> - Ты что, здесь служишь? - спросил он заспанную девушку.<br /> Натягивая на плечи одеяло, закрываясь рукой от света, ничего не<br />понимая, она удивленно ответила:<br /> - Служу. А вы кто такие?<br /> Сережа объяснил и ушел, предложив ей одеться.<br /> В просторной столовой Тимошенко расспрашивал хозяина. Трактирщик<br />пыхтел, говорил возбужденно, брызгаясь слюной:<br /> - Что вы хотите? У меня другого погреба нет. Вы напрасно время тратите.<br />Уверяю вас, напрасно. У меня был трактир, но теперь я бедняк. Петлюровцы<br />меня ограбили, чуть не убили. Я очень рад Советской власти, но что у меня<br />есть, то вы видите. - И он растопыривал свои короткие толстые руки. А глаза<br />с кровяными прожилками перебегали с лица предчека на Сережу с Сережи куда-то<br />в угол и на потолок.<br /> Тимошенко нервно кусал губы:<br /> - Значит, вы продолжаете скрывать? Последний раз предлагаю указать, где<br />находится погреб.<br /> - Ах, что вы, товарищ военный, - вмешалась супруга трактирщика, - мы<br />сами прямо голодаем! У нас все забрали. - Она хотела было заплакать, но у<br />нее ничего не получилось.<br /> - Голодаете, а прислугу держите, - вставил Сережа.<br /> - Ах, какая там прислуга! Просто бедная девушка у нас живет. Ей некуда<br />деваться. Да пусть вам сама Христинка скажет.<br /> - Ладно, - крикнул, теряя терпение, Тимошенко, - приступаем к делу!<br /> На дворе уже был день, а в доме трактирщика все еще шел упорный обыск.<br />Озлобленный неудачей тринадцатичасовых поисков, Тимошенко решил было<br />прекратить обыск, но в маленькой комнатке прислуги уже собиравшийся уходить<br />Сережа вдруг услышал тихий шепот девушки:<br /> - Наверное, в кухне, в печи.<br /> Через десять минут развороченная русская печь открыла железную крышку<br />люка. А час спустя двухтонный грузовик, нагруженный бочками и мешками,<br />отъезжал от дома трактирщика, окруженного толпой зевак.<br /><br /> Жарким днем с маленьким узелочком пришла с вокзала Мария Яковлевна.<br />Горько плакала она, слушая рассказ Артема о Павке. Потянулись для нее<br />сумрачные дни. Жить было печем, и приладилась Мария Яковлевна стирать<br />красноармейцам белье, за что те выхлопотали для нее военный паек.<br /> Однажды под вечер быстрее обычного протопал под окном Артем. И, толкая<br />дверь, с порога бросил:<br /> - От Павки известия.<br /> "Дорогой браток Артем, - писал Павка. - Извещаю тебя, любимый брат, что<br />я жив, хотя и не совсем здоров. Стрельнуло меня пулей в бедро, но я<br />поправлюсь. Доктор говорит, в кости повреждений нету. Не беспокойся за меня,<br />все пройдет. Может, получу отпуск, приеду после лазарета. К матери я не<br />попал, а получилось так, что теперь я есть красноармеец кавалерийской<br />бригады имени товарища Котовского, известного вам, наверно, за свое<br />геройство. Таких людей я еще не видал и большое уважение к комбригу имею.<br />Приехала ли наша матушка? Если дома, то горячий ей привет от сына младшего.<br />И прощения прошу за беспокойство. Твой брат.<br /> Артем, сходи к лесничему и расскажи про письмо".<br /><br /> Много слез было пролито Марией Яковлевной. А сын непутевый даже адреса<br />не написал где лежит.<br /><br /> Частенько Сережа наведывался на вокзале в зеленый пассажирский вагон с<br />надписью "Агитпроп подива". Здесь в маленьком купе работают Устинович и<br />Медведева. Последняя, с неизменной, папироской в зубах, лукаво посмеивается<br />уголками губ.<br /> Незаметно сблизился с Устинович секретарь комсомольского райкома и,<br />кроме тюков литературы и газет, увозил с собою с вокзала неясное чувство<br />радости от короткой встречи.<br /> Открытый театр подина каждый день наполнялся рабочими и<br />красноармейцами. На путях стоял запеленатый в яркие плакаты агитпоезд 12-й<br />армии. Агитпоезд круглые сутки жил кипучей жизнью: работала типография,<br />выпускались газеты, листовки, прокламации. Фронт близок. Случайно попал<br />вечером в театр Сережа. Среди красноармейцев нашел Устннович.<br /> Поздно ночью, провожая ее на станцию, где жили работники подива, Сережа<br />неожиданно для себя спросил:<br /> - Почему, товарищ Рита, мне всегда хочется тебя видеть? - И добавил: -<br />С тобой так хорошо! После встречи бодрости больше и работать хочется без<br />конца.<br /> Устинович остановилась:<br /> - Вот что, товарищ Брузжак, давай условимся в дальнейшем, что ты не<br />будешь пускаться о лирику. Я этого не люблю.<br /> Сережа покраснел, как школьник, получивший выговор.<br /> - Я тебе как другу сказал, - ответил он, - а ты меня... Что я такого<br />контрреволюционного сказал? Больше, товарищ Устинович, я, конечно, говорить<br />не буду!<br /> И, быстро протянув ей руку, он почти бегом пустился в город.<br /> Несколько дней подряд Сережа не появлялся на вокзале. Когда Игнатьева<br />звала его, он отговаривался, ссылаясь на работу. Да и действительно он был<br />очень занят.<br /><br /> Однажды ночью выстрелили в Шудика, возвращавшегося домой по улице, где<br />жили преимущественно высшие служащие сахарного завода, поляки. В связи с<br />этим были произведены обыски. Нашли оружие и документы союза пилсудчиков<br />"Стрелец".<br /> На совещание в ревком приехала Устинович. Отведя Сережу в сторону, она<br />спокойно спросила:<br /> - Ты что, в мещанское самолюбие ударился? Личный разговор переводишь на<br />работу? Это, товарищ, никуда не годится.<br /> И опять при случае стал забегать Сережа в зеленый вагон.<br /> Был на уездной конференции. Два дня вел жаркие споры. На третий -<br />вместе со всем пленумом вооружился и целые сутки гонял в заречных лесах<br />банду Зарудного, недобитого петлюровского старшины. Вернулся, застал у<br />Игнатьевой Устинович. Провожал ее на станцию и, прощаясь, крепко-крепко жал<br />руку.<br /> Устинович сердито руку отдернула. И опять долгое время в агитпроповский<br />вагон не заглядывал. Нарочно не встречался с Ритой даже тогда, когда надо<br />было. А на ее настойчивое требование объяснить свое поведение с размаху<br />отрубил:<br /> - Что мне с тобой говорить? Опять пришьешь какое-нибудь мещанство или<br />измену рабочему классу.<br /><br /> На станцию прибыли эшелоны Кавказской краснознаменной дивизии. В ревком<br />приехали трое смуглых командиров. Высокий, худой, перетянутый чеканным<br />поясом, наступал на Долинника:<br /> - Ты мне ничего не говори. Давай сто подвод сена. Лошадь дохнет.<br /> Сережа был послан с двумя красноармейцами добывать сено. В одном селе<br />нарвался на кулацкую банду. Красноармейцев разоружили и избили до<br />полусмерти. Сереже попало меньше других, его пощадили по молодости. Привезли<br />их в город комбедовцы.<br /> В село был послан отряд. Сена достали на другой день.<br /> Сережа отлеживался в комнате Игнатьевой, не желая тревожить семью.<br />Приходила Устинович. В первый раз в этот вечер он почувствовал ее пожатие,<br />такое ласковое и крепкое, на которое он никогда бы не решился.<br /><br /> В жаркий полдень, забежав в вагон, Сережа читал Рите письмо Корчагина,<br />рассказывал о товарище. Уходя, бросил:<br /> - Пойду в лес, искупаюсь в озере. Устинович, отрываясь от работы,<br />задержала:<br /> - Подожди. Пойдем вместе.<br /> У спокойного зеркального озера остановились. Манила свежесть теплой<br />прозрачной воды.<br /> - Ты иди к выходу на дорогу и подожди. Я буду купаться, - командовала<br />Устинович.<br /> Сережа присел на камне у мостика и подставил лицо солнцу.<br /> За его спиной плескалась вода.<br /> Сквозь деревья он увидел на дороге Тоню Туманову и военкома агитпоезда<br />Чужанина. Красивый, в щегольском френче, перетянутый портупеей, со<br />множеством ремней, в скрипучих хромовых сапогах, он шел с Тоней под руку, о<br />чем-то рассказывал.<br /> Сережа узнал Тоню. Это она приходила с письмом от Павлуши. Она тоже<br />пристально смотрела на него, - видно, узнала. Когда они поравнялись с<br />Сережей, он вынул из кармана письмо и остановил Тоню:<br /> - На минуточку, товарищ. Я имею письмо, которое отчасти относится и к<br />вам.<br /> Он протянул ей исписанный листок. Освободив руку, Тоня читала письмо.<br />Листочек чуть заметно запрыгал в ее руке. Отдавая его Сереже, Тоня спросила:<br /> - Вы больше ничего не знаете о нем?<br /> - Нет, - ответил Сергей.<br /> Сзади под ногами Устинович хрустнула галька. Чужанин заметил Риту и,<br />обращаясь к Тоне, прошептал:<br /> - Пойдемте.<br /> Голос Устинович, насмешливый, презрительный, остановил его:<br /> - Товарищ Чужанин! Вас там в поезде целый день ищут.<br /> Чужанин недружелюбно покосился на нее:<br /> - Ничего. Обойдутся и без меня.<br /> Смотря вслед Тоне и военному, Устинович сказала:<br /> - Когда только прогонят этого прощелыгу!<br /> Лес шумел, кивая могучими шапками дубов. Озеро манило своей свежестью.<br />Сережу потянуло искупаться.<br /> После купанья он нашел Устинович недалеко от просеки на сваленном дубе.<br /> Пошли, разговаривая, в глубь леса. На небольшой прогалине с высокой<br />свежей травой решили отдохнуть. В лесу тихо. О чем-то шепчутся дубы.<br />Устинович прилегла на мягкой траве, подложив под голову согнутую руку. Ее<br />стройные ноги, одетые в старые, заплатанные башмачки, прятались в высокой<br />траве. Сережа бросил случайный взгляд на ее ноги, увидел на ботинках<br />аккуратные заплатки, посмотрел на свой сапог с внушительной дырой, из<br />которой выглядывал палец, и засмеялся.<br /> - Чего ты?<br /> Сережа показал сапог:<br /> - Как мы в таких сапогах воевать будем?<br /> Рита не ответила. Покусывая стебелек травы, она думала о другом.<br /> - Чужанин - плохой коммунист, - сказала она наконец. - У нас все<br />политработники в тряпье ходят, а он только о себе заботится. Случайный он<br />человек в нашей партии... А вот на фронте действительно серьезно. Нашей<br />стране придется долго выдерживать ожесточенные бои. - И, помолчав, добавила:<br />- Нам, Сергей, придется действовать и словом и винтовкой. Знаешь о<br />постановлении ЦК мобилизовать четверть состава комсомола на фронт? Я так<br />думаю, Сергей, что мы здесь недолго продержимся.<br /> Сережа слушал ее, с удивлением улавливая в ее голосе какие-то необычные<br />ноты. Ее черные, отсвечивающие влагой глаза были устремлены на него.<br /> Он чуть не забылся и не сказал ей, что глаза у нее как зеркало, в них<br />все видно, но вовремя удержался.<br /> Рита приподнялась на локте:<br /> - Где твой револьвер?<br /> Сергей огорченно пощупал пустой пояс:<br /> - На селе кулацкая шайка отобрала.<br /> Рита засунула руку в карман гимнастерки и вынула блестящий браунинг.<br /> - Видишь тот дуб, Сергей? - указала она дулом на весь изрытый бороздами<br />ствол, шагах в двадцати пяти от них, И, вскинув руку на уровень глаз, почти<br />не целясь, выстрелила. Посыпалась отбитая кора.<br /> - Видишь? - удовлетворенно проговорила она и снова выстрелила. Опять<br />зашуршала о траву кора.<br /> - На, - передавая ему револьвер, сказала Рита насмешливо, - посмотрим,<br />как ты стреляешь.<br /> Из трех выстрелов Сережа промазал один. Рита улыбалась:<br /> - Я думала, у тебя будет хуже.<br /> Положила револьвер на землю и легла на траву. Сквозь ткань гимнастерки<br />вырисовывалась ее упругая грудь.<br /> - Сергей, иди сюда, - проговорила она тихо. Он придвинулся к ней.<br /> - Видишь небо? Оно голубое. А ведь у тебя такие же глаза. Это нехорошо.<br />У тебя глаза должны быть серые, стальные. Голубые - это что-то чересчур<br />нежное.<br /> И, внезапно обхватив его белокурую голову, властно поцеловала в губы.<br /><br /> Прошло два месяца. Наступала осень.<br /> Ночь подобралась незаметно, окутав в черную вуаль деревья. Телеграфист<br />штаба дивизии, нагнувшись над аппаратом, рассыпавшим дробь "морзе",<br />подхватывал ленту, узенькой змейкой выползавшую из-под пальцев.<br /> Быстро выписывал на бланке фразы, сложенные им из точек и тире:<br /><br /> "Начштадиву 1-й копия предревкома города Шепетовки. Приказываю<br />эвакуировать все учреждения города через десять часов после получения<br />настоящей телеграммы. Городе оставить батальон, которому влиться<br />распоряжение командира N-ского полка, командующего боевым участком. Штадиву,<br />подиву, всем военным учреждениям отодвинуться станцию Баранчев. Исполнение<br />донести начдиву.<br /> Подпись".<br /><br /> Через десять минут по безмолвным улицам городка промчался, блестя<br />глазом ацетиленового фонаря, мотоциклет. Пыхтя, остановился у ворот ревкома.<br />Мотоциклист передал телеграмму предревкома Долиннику. И забегали люди.<br />Выстраивалась особая рота. Час спустя по городу стучали повозки, нагруженные<br />имуществом ревкома. Грузились на Подольском вокзале в вагоны.<br /> Сережа, прослушав телеграмму, выбежал вслед за мотоциклистом.<br /> - Товарищ, можно с вами на станцию? - спросил он шофера.<br /> - Садись сзади, только держись крепче.<br /> Шагах в десяти от вагона, уже прицепленного к составу, Сережа обхватил<br />плечи Риты и, чувствуя, что теряет что-то дорогое, которому нет цены,<br />зашептал:<br /> - Прощай, Рита, товарищ мой дорогой! Мы еще встретимся с тобой, только<br />ты не забывай меня. - Он с ужасом почувствовал, что сейчас разрыдается. Надо<br />было уходить. Не имея больше сил говорить, он только до боли жал ее руки.<br /><br /> Утро застало город и вокзал пустыми, осиротевшими. Отгудели, словно<br />прощаясь, паровозы последнего поезда, и за станцию по обе стороны пути<br />залегла защитная цепь батальона, оставленного в городе.<br /> Осыпались желтые листья, оголяя деревья. Ветер подхватывал свернутые<br />листочки и тихонько катил по дороге.<br /> Сережа, одетый в красноармейскую шинель, весь перехваченный холщовыми<br />патронными сумками, с десятком красноармейцев занимал перекресток у<br />сахарного завода. Ждали поляков.<br /> Автоном Петрович постучался к своему соседу Герасиму Леонтьевичу. Тот,<br />еще не одетый, выглянул в раскрытую дверь:<br /> - Что случилось?<br /> Указывая на идущих с винтовками наперевес красноармейцев, Автоном<br />Петрович подмигнул приятелю:<br /> - Уходят.<br /> Герасим Леонтьевич озабоченно посмотрел на него:<br /> - Вы не знаете, у поляков какие знаки?<br /> - Кажется, орел одноглавый.<br /> - Где же достать?<br /> Автоном Петрович озлобленно почесал затылок.<br /> - Им ничего, - сказал он после некоторого раздумья, - взяли и ушли. А<br />ты здесь голову ломай, как к новой власти прилаживаться.<br /> Нарушая тишину, дробно загрохотал пулемет. У вокзала неожиданно загудел<br />паровоз, и оттуда ахнуло, тяжелым ударом орудие. Завывая, со стоном, высоко<br />в небе буравил воздух тяжелый снаряд. Упал за заводом на дороге, окутав<br />сизым дымом придорожные кусты. По улице, поминутно оглядываясь, молча<br />отходили нахмуренные красноармейские цели.<br /> У Сережи легким холодком катилась по щеке слезинка. Торопливо стер ее<br />след, оглянулся на товарищей. Нет, никто не видел.<br /> Рядом с Сережей шел высокий, худой Антек Клопотовский с лесопильного<br />завода. Пальцы его - на курке винтовки. Антек хмур, озабочен. Его глаза<br />встречаются со взглядом Сережи, и Антек выдает свои скрытые мысли:<br /> - Преследовать наших будут, особенно моих. "Поляк, скажут, а против<br />польских легионов пошел". Выгонят старика с лесопилки и всыплют ему плетей.<br />Говорил старику, чтобы шел с нами, но не хватило у батьки сил семью бросить.<br />Эх, проклятые, столкнуться бы с ними скорее! - И Антек нервно поправил<br />сползавший ему на глаза красноармейский шлем.<br /> ...Прощай, родной городишко, неказистый, грязный, с некрасивыми<br />домиками, корявыми шоссе! Прощайте, близкие, прощай, Валя, прощайте,<br />товарищи, ушедшие в подполье! Надвигаются чужие, злобные, не знающие пощады<br />белополяцкие легионы.<br /> Печальным взглядом провожают красноармейцев деповские рабочие в<br />прокопченных мазутом рубашках.<br /> - Мы еще придем, товарищи! - взволнованно крикнул Сережа.<br /><br />ГЛАВА ВОСЬМАЯ<br /> Смутно поблескивает река в предрассветной дымке; журчит по прибрежным<br />камешкам-голышам. От берегов к середине река спокойная, гладь ее кажется<br />неподвижной, а цвет ее серый, поблескивающий. На середине темная,<br />беспокойная, видно глазу, движется, спешит вниз. Река красивая,<br />величественная. Это про нее писал Гоголь свое непревзойденное "Чуден<br />Днепр...". Крутым обрывом сбегает к воде высокий правый берег. Он горой<br />надвинулся на Днепр, словно остановился в своем движении перед шириной реки.<br />Левый берег внизу весь я песчаных лысинах. Их оставляет Днепр после весенних<br />разливов, возвращаясь в свои берега.<br /> У реки, зарывшись в землю в тесном окопе, пятеро дружно прилегли у<br />тупоносого "максимки". Это передовой секрет 7-й стрелковой дивизии. У<br />пулемета, лицом к реке, прилег на боку Сережа Брузжак.<br /> Вчера, обессиленные в бесконечных схватках, разбиваемые ураганным огнем<br />артиллерии поляков, сдали Киев. Перешли на, левый берег. Закрепились.<br /> Но отступление, большие потери и, наконец, сдача противнику Киева<br />тяжело подействовали на бойцов. 7-я дивизия героически пробивалась сквозь<br />окружения, шла лесами и, выйдя к железной дороге у станции Малин, яростным<br />ударом разметала занявшие станцию польские части, отбросила их в лес,<br />освободив дорогу на Киев.<br /> Теперь, когда красавец город отдан, красноармейцы были пасмурны.<br /> Поляки заняли небольшой плацдарм на левом берегу у железнодорожного<br />моста, выбив красные части из Дарницы.<br /> Но подвинуться далее, несмотря на все усилия, не смогли, встречаемые<br />ожесточенными контратаками.<br /> Смотрит Сережа, как бежит река, и не может не думать о прошедшем дне.<br /> Вчера в полдень, подхваченный общей яростью, встречал белополяков<br />контратакой; вчера же впервые грудь с грудью столкнулся с безусым<br />легионером. Летел тот на него, выкинув вперед винтовку, с длинным, как<br />сабля, французским штыком, бежал заячьими прыжками, крича что-то несвязное.<br />Часть секунды виг дел Сергей его глаза, расширенные яростью. Еще миг - и<br />Сергей ударил концом штыка по штыку поляка. И блестящее французское лезвие<br />было отброшено и сторону.<br /> Поляк упал.<br /> Рука Сергея не дрогнула. Он знает, что он будет еще убивать, он,<br />Сергей, умеющий так нежно любить, так крепко хранить дружбу. Он парень не<br />злой, не жестокий, но он знает, что в звериной ненависти двинулись на<br />республику родную эти посланные мировыми паразитами, обманутые и злобно<br />натравленные солдаты.<br /> И он, Сергей, убивает для того, чтобы приблизить день, когда на земле<br />убивать друг друга не будут.<br /> За плечо трогает Парамонов:<br /> - Будем отходить, Сергей, скоро нас заметят.<br /><br /> Уже год носился по родной стране Павел Корчагин на тачанке, на<br />орудийном передке, на серой с отрубленным ухом лошадке. Возмужал, окреп.<br />Вырастал в страданиях и невзгодах.<br /> Успела зажить кожа, растертая в кровь тяжелыми патронными сумками, и не<br />сходил уже твердый рубец мозолей от ремня винтовки.<br /> Много страшного видел Павел за этот год. Вместе с тысячами других<br />бойцов, таких же, как он, оборванных и раздетых, но охваченных неугасающим<br />пламенем борьбы за власть своего класса, прошел пешком взад и вперед свою<br />родину и только дважды отрывался от урагана.<br /> Первый раз из-за ранения в бедро, второй - в морозном феврале<br />двадцатого заметался в липком, жарком тифу.<br /> Страшнее польских пулеметов косил вшивый тиф ряды полков и дивизий 12-й<br />армии. Раскинулась армия на громадном пространстве, почти через всю северную<br />Украину, преграждая полякам дальнейшее продвижение вперед. Едва<br />поправившись, возвратился Павел в свою часть.<br /> Сейчас полк занимал позицию у станции Фронтовка, на ветке, отходящей от<br />Казатина на Умань.<br /> Станция в лесу. Небольшое здание вокзала, у которого приютились<br />разрушенные, покинутые жителями домики. Жить в здешних местах стало<br />невозможно. Третий год то затихали, то опять загорались побоища. Кого только<br />не видела Фронтовка за это время!<br /> Снова назревали большие события. В то время, когда 12-я армия, страшно<br />поредевшая, отчасти дезорганизованная, отходила под натиском польских армий<br />к Киеву, пролетарская республика готовила опьяненным победным маршем<br />белополякам сокрушительный удар.<br /> С далекого Северного Кавказа беспримерным в военной истории походом<br />перебрасывались на Украину закаленные в боях дивизия 1-й Конной армии. 4-я,<br />6-я, 11-я, 14-я кавалерийские дивизии подходили одна за другой к району<br />Умани, группируясь в тылу нашего фронта и по пути к решающим боям сметая с<br />дороги махновские банды, - шестнадцать с половиной тысяч сабель, шестнадцать<br />с половиной тысяч опаленных степным зноем бойцов.<br /> Все внимание высшего красного командования и командования Юго-западного<br />фронта было привлечено к тому, чтобы этот подготавливаемый решающий удар не<br />был предупрежден пилсудчиками. Бережно охранял группировку этой конной массы<br />штаб республики и фронтов.<br /> На уманском участке были прекращены активные действия. Стучали<br />непрерывно прямые провода от Москвы к штабу фронта - Харькову, отсюда к<br />штабам 14-й и 12-й армий. В узенькие полоски телеграфных лент отстукивали<br />"морзянки" шифрованные приказы: "Не дать привлечь внимание поляков к<br />группировке Копной армии". Если и завязывались активные бои, то только там,<br />где продвижение поляков грозило втянуть в бой дивизии буденновской конницы.<br /> Шевелится рыжими лохмами костер. Бурыми кольцами, спирально вверх<br />уходит дым. Не любит дыма мошкара, носится она быстрым роем, стремительная,<br />непоседливая. Поодаль, вокруг огня, веером растянулись бойцы. Костер красит<br />медным цветом их лица.<br /> У костра в голубоватом пепле пригрелись котелки.<br /> В них пузырится вода. Выбрался из-под горящего бревна вороватый язычок<br />пламени и лизнул краешком поверх чьей-то вихрастой головы. Голова<br />отмахнулась, недовольно буркнув:<br /> - Тьфу, черт!<br /> Вокруг засмеялись. Пожилой красноармеец в суконной гимнастерке, с<br />подстриженными усами, только что просмотрев на огонь дуло винтовки,<br />пробасил:<br /> - Вот парень в науку ударился - и огня не чует.<br /> - Ты нам, Корчагин, расскажи, чего ты там вычитал.<br /> Молодой красноармеец, ощупывая клок опаленных волос, улыбался.<br /> - Действительно, книжка - что называется, товарищ Андрощук. Как<br />добрался до нее, оторваться никак не могу.<br /> Сосед Корчагина, курносый гоноша, старательно трудясь над ремешком<br />подсумка, перекусывая зубами суровую нитку, с любопытством спросил:<br /> - А про кого там пишут? - И, заматывая на вколотую в шлем иголку<br />обрывок нитки, добавил: - Очень интересуюсь, ежели про любовь.<br /> Кругом загоготали. Матвейчук поднял свою стриженную ежиком голову и.<br />ехидно щуря плутоватый глаз, обратился к юноше:<br /> - Что ж, любовь - вещь хорошая, Середа! Ты парень красивый, картинка!<br />От тебя, куда ни придем, девки с каблуков сбиваются. Вот только маленький<br />дехвект у тебя, нос - пятачком. Да это исправить можно. На край носа<br />десятифунтовку Новицкого [Ручная граната Новицкого весом около 4<br />килограммов, для разрыва проволочных заграждений.] подвесить, за ночь<br />оттянет книзу.<br /> От хохота испуганно всхрапнули привязанные к пулеметным тачанкам<br />лошади. Середа лениво повернулся.<br /> - Не в красоте дело, а в котелке, - выразительно стукнул он себя по<br />лбу. - Вот язык у тебя крапивяной, а сам ты балда балдою, и уши у тебя<br />холодные.<br /> Готовых сцепиться товарищей рознял отделенный Татаринов:<br /> - Ну-ну, ребятки, зачем кусаться? Пусть лучше Корчагин почитает, ежели<br />что стоящее.<br /> - Сыпь, Павлушка, сыпь! - раздалось со всех сторон.<br /> Корчагин придвинул к огню седло, уселся на него и развернул на коленях<br />небольшую толстую книжку:<br /> - Эта книга, товарищи, называется "Овод". Достал я ее у военкома<br />батальона. Очень действует на меня эта книжка. Если будете сидеть тихонько,<br />буду читать.<br /> - Жарь! Чего там! Никто мешать не будет. Когда к костру незаметно<br />подъехал с комиссаром<br /> командир полка товарищ Пузыревский, он увидел одиннадцать пар глаз,<br />неподвижно уставленных на чтеца.<br /> Пузыревский повернул голову к комиссару и указал рукой на группу:<br /> - Вот половина разведки полка. У меня там четверо, совсем зеленые<br />комсомольцы, а каждый хорошего бойца стоит. Вот тот, что читает, а вон тот,<br />другой - видишь? - глаза, как у волчонка, - это Корчагин и Жаркий. Они<br />друзья. Однако между ними не затухает скрытая ревность. Раньше Корчагин был<br />у меня первым разведчиком. Теперь у него очень опасный конкурент. Вот<br />сейчас, смотри, ведут политработу незаметно, а влияние очень большое. Для<br />них хорошее слово придумано - "молодая гвардия".<br /> - Это политрук разведки читает? - спросил комиссар.<br /> - Нет. Политрук Крамер. Пузыревский двинул лошадь вперед.<br /> - Здравствуйте, товарищи! - крикнул он громко. Все обернулись. Легко<br />спрыгнув с седла, командир подошел к сидящим.<br /> - Греемся, друзья? - спросил он, широко улыбаясь, и его мужественное<br />лицо со слегка монгольскими, узенькими глазами потеряло суровость.<br /> Командира встретили приветливо, дружески, как хорошего товарища.<br />Военком оставался на лошади, собираясь ехать дальше.<br /> Пузыревский, откинув назад кобуру с маузером, присел у седла рядом с<br />Корчагиным и предложил:<br /> - Закурим, что ли? У меня табачок дельный завелся.<br /> Закурив папироску, он обратился к комиссару:<br /> - Ты езжай, Доронин, я здесь останусь. Если в штабе нужен буду, дайте<br />знать.<br /> Когда Доронин уехал, Пузыревский, обращаясь к Корчагину, предложил:<br /> - Читай дальше, я тоже послушаю.<br /> Дочитав последние страницы, Павел положил книгу на колени и задумчиво<br />смотрел на пламя.<br /> Несколько минут никто не проронил ни слова. Все находились под<br />впечатлением гибели Овода.<br /> Пузыревский, дымя цигаркой, ожидал обмена мнений.<br /> - Тяжелая история, - прервал молчание Середа. - Есть, значит, на свете<br />такие люди. Так человек не выдержал бы, но как за идею пошел, так у него все<br />это и получается.<br /> Он говорил заметно волнуясь. Книга произвела на него большое<br />впечатление.<br /> Андрюша Фомичев, сапожный подмастерье из Белой Церкви, с негодованием<br />крикнул:<br /> - Попался бы мне ксендз, что ему крестом в зубы залезал, я б его,<br />проклятого, сразу прикончил!<br /> Андрощук, подвинув палочкой котелок ближе к огню, убежденно произнес:<br /> - Умирать, если знаешь за что, особое дело. Тут у человека и сила<br />появляется. Умирать даже обязательно надо с терпением, если за тобой правда<br />чувствуется. Отсюда и геройство получается. Я одного парнишку знал. Порайкой<br />звали. Так он, когда его белые застукали в Одессе, прямо на взвод целый<br />нарвался сгоряча. Не успели его штыком достать, как он гранату себе под ноги<br />ахнул. Сам на куски и кругом положил беляков кучу. А на него сверху<br />посмотришь - никудышный. Про него вот книжку не пишет никто, а стоило бы.<br />Много есть народу знаменитого среди нашего брата,<br /> Помешал ложкой в котелке, вытянув губы, попробовал из ложки чай и<br />продолжал:<br /> - А смерть бывает и собачья. Мутная смерть, без почета. Когда у нас бой<br />под Изяславлем шел, город такой старинный, еще при князьях строился. На реке<br />Горынь. Есть там польский костел, как крепость, без приступу. Ну так вот,<br />вскочили мы туда. Цепью пробираемся по закоулкам. Правый фланг у нас латыши<br />держали. Выбегаем мы, значит, на шоссе, глядь, стоят около одного сада три<br />лошади, к забору привязаны, под седлами. Ну, мы, понятное дело, думаем:<br />застукаем полячишек. Человек с десяток нас во дворик кинулись. Впереди с<br />маузерищем прет командир роты ихней латышской.<br /> До дому дорвались, дверь открыта. Мы - туда. Думали - поляки, а<br />получилось наоборот. Свой разъезд тут орудовал..Они раньше нас заскочили.<br />Видим, творится здесь совсем невеселое дело. Факт налицо: женщину<br />притесняют. Жил там офицеришка польский. Ну, они, значит, его бабу до земли<br />и пригнули. Латыш, как это все увидел, да по-своему что-то крикнул. Схватили<br />тех троих и на двор волоком. Нас, русских, двое только было, а все остальные<br />латыши. Командира фамилия Бредис. Хоть я по-ихнему и не понимаю, но вижу,<br />дело ясное, в расход пустят. Крепкий народ эти латыши, кремневой породы.<br />Приволокли они тех к конюшне каменной. Амба, думаю, шлепнут обязательно. А<br />один из тех, что попался, здоровый такой парнище, морда кирпича просит, не<br />дается, барахтается. Загинает до седьмого поколения. Из-за бабы, говорит, к<br />стенке ставить! Другие тоже пощады просят.<br /> Меня от этого всего в мороз ударило. Подбегаю я к Бредису и говорю:<br />"Товарищ комроты, пущай их трибунал судит. Зачем тебе в их крови руки<br />марать? В городе бой не закончился, а мы тут с этими рассчитываемся". Он до<br />меня как обернется, так я пожалел за свои слова. Глаза у него, как у тигра.<br />Маузер мне в зубы. Семь лет воюю, а нехорошо вышло, оробел. Вижу, убьет без<br />рассуждения. Крикнул он на меня по-русски. Его чуть разберешь: "Кровью знамя<br />крашено, а эти - позор всей армии. Бандит смертью платит".<br /> Не выдержал я, бегом из двора на улицу, а сзади стрельба. Кончено,<br />думаю. Когда в цепь пошли, город уже был наш. Вот оно что получилось.<br />По-собачьи люди сгинули. Разъезд-то был из тех, что к нам пристали у<br />Мелитополя. У Махно раньше действовали, народ сбродный.<br /> Поставив котелок у ног, Апдрощук стал развязывать сумку с хлебом.<br /> - Замотается меж нас такая дрянь. Недосмотришь всех. Вроде тоже за<br />революцию старается. От них грязь на всех. А смотреть тяжело было. До сих<br />пор не забуду, - закончил он, принимаясь за чай.<br /> Только поздней ночью заснула конная разведка. Выводил носом трели<br />уснувший Середа. Спал, положив голову на седло, Пузыревский, и записывал<br />что-то в записную книжку политрук Крамер.<br /> На другой день, возвращаясь с разведки, Павел, привязав лошадь к<br />дереву, подозвал к себе Крамера, только что окончившего пить чай:<br /> - Слушай, политрук, как ты посмотришь на такое дело: вот я собираюсь<br />перемахнуть в Первую Конную. У них дела впереди горячие. Ведь не для гулянки<br />их столько собралось. А нам здесь придется толкаться все на одном месте.<br /> Крамер посмотрел на него с удивлением:<br /> - Как это перемахнуть? Что тебе Красная Армия - кино? На что это<br />похоже? Если мы все начнем бегать из одной части в другую, веселые будут<br />дела!<br /> - Не все ли равно, где воевать? - перебил Павел Крамера. - Тут ли, там<br />ли. Я же не дезертирую в тыл.<br /> Крамер категорически запротестовал:<br /> - А дисциплина, по-твоему, что? У тебя, Павел, все на месте, а вот<br />насчет анархии, это имеется. Захотел - сделал. А партия и комсомол построены<br />на железной дисциплине. Партия - выше всего. И каждый должен быть не там,<br />где он хочет, а там, где нужен. Тебе Пузыревский отказал в переводе? Значит<br />- точка.<br /> Высокий топкий Крамер, с желтоватым лицом, закашлялся от волнения.<br />Крепко засела свинцовая типографская пыль в легких, часто горел на щеках его<br />нездоровый румянец.<br /> Когда Крамер успокоился, Павел сказал негромко, но твердо:<br /> - Все это правильно, но к буденновцам я перейду - это факт.<br /> На другой день вечером Павла у костра уже не было.<br /><br /> В соседней деревушке, на бугорке у школы, в широкий круг собрались<br />конники. На задке тачанки, заломив фуражку на самый затылок, терзал гармонь<br />здоровенный буденновец. И она у него рявкала, сбиваясь с такта, и в кругу<br />сбивался с сумасшедшего гопака разудалый кавалерист в необъятных красных<br />галифе.<br /> На тачанку и соседние плетни влезли любопытные дивчата и сельские<br />хлопцы посмотреть удалых танцоров из только что вступившей в их село<br />кавалерийской бригады.<br /> - Жми, Топтало! Дани землю. Эх, жарь, братишка! Гармонист, давай огня!<br /> Но огромные пальцы гармониста, могущие согнуть подкову, туго<br />подвигались по клавишам.<br /> - Срубал Махно Кулябку Афанасия, - с сожалением сказал загорелый<br />кавалерист, - гармонист первой статьи был. Правофланговым в эскадроне шел.<br />Жаль парня. Хороший был боец, а гармонист лучший<br /> В кругу стоял Павел. Услышав последние слова, он протолкался к тачанке<br />и положил руку на мехи. Гармонь смолкла.<br /> - Что тебе? - скосил глаз гармонист.<br /> Топтало остановился. Кругом раздались недовольные голоса:<br /> - Чего там? Что застопорил? Павел протянул к ремню руку:<br /> - Дай, наверну маленько.<br /> Буденновец недоверчиво посмотрел на незнакомого красноармейца,<br />нерешительно снимая с плеча ремень.<br /> Павел привычным жестом вскинул гармонь на колено. Веером вывернул<br />волнистые мехи и рванул с переборами, с перехватами во весь гармоний дух:<br /><br /> Эх, яблочко,<br /> Куда котишься?<br /> В Губчека попадешь,<br /> Не воротишься.<br /><br /> На лету подхватил знакомый мотив Топтало. И, взмахнув руками, словно<br />птица, понесся по кругу, выкидывая невероятные кренделя, ухарски шлепая себя<br />по голенищам, по коленям, по затылку, по лбу, оглушительно ладонью по<br />подошве и, наконец, по раскрытому рту.<br /> А гармонь подхлестывала, подгоняла в буйном, хмельном ритме, и Топтало<br />завертелся, словно волчок, по кругу, выкидывая ноги, задыхаясь:<br /> - Их, ах, их, ах!<br /><br /> Пятого июня 1920 года после нескольких коротких ожесточенных схваток<br />1-я Конная армия Буденного прорвала польский фронт на стыке 3-й и 4-й<br />польских армий, разгромив заграждавшую ей дорогу кавалерийскую бригаду<br />генерала Савицкого, и двинулась по направлению Ружин.<br /> Польское командование для ликвидации прорыва с лихорадочной<br />поспешностью создало ударную группу. Пять бронированных гусениц-танков,<br />только что снятых с платформы станции Погребище, спешили к месту схватки.<br /> Но Конная армия обошла Зарудпицы, из которых готовился удар, и<br />очутилась в тылу польских армий.<br /> По пятам 1-й Конной бросилась кавалерийская дивизия генерала<br />Корницкого. Ей было приказано ударить в тыл 1-й Копной армии, которая, по<br />мнению польского командования, должна была устремиться на важнейший<br />стратегический пункт тыла поляков - Казатин. Но это не облегчило положения<br />белополяков. Хотя на другой день они и зашили дыру, пробитую на фронте, и за<br />Конной армией сомкнулся фронт, по в тылу у них оказался могучий конный<br />коллектив, который, уничтожив тыловые базы противника, должен был обрушиться<br />на киевскую группу поляков. На пути своего продвижения конные дивизии<br />уничтожали небольшие железнодорожные мосты и разрушали железные дороги,<br />чтобы лишить поляков путей отступления.<br /> Получив от пленных сведения о том, что в Житомире находится штаб армии,<br />- на самом деле там был даже штаб фронта, - командарм Конной решил захватить<br />важные железнодорожные узлы и административные центры - Житомир и Бердичев.<br />Седьмого июня на рассвете на Житомир уже мчалась четвертая кавалерийская<br />дивизия.<br /> В одном из эскадронов на месте погибшего Кулябко правофланговым скакал<br />Корчагин. Он был принят в эскадрон по коллективной просьбе бойцов, не<br />пожелавших отпустить такого знаменитого гармониста,<br /> Развернулись веером у Житомира, не осаживая горячих коней, заискрились<br />на солнце серебряным блеском сабель.<br /> Застонала земля, задышали кони, привстали на стремена бойцы.<br /> Быстро-быстро бежала под ногами земля. И большой город с садами спешил<br />навстречу дивизии. Проскочили первые сады, ворвались в центр, и страшное,<br />жуткое, как смерть, "даешь!" потрясло воздух.<br /> Ошеломленные поляки почти не оказывали сопротивления. Местный гарнизон<br />был раздавлен.<br /> Пригибаясь к шее лошади, летел Корчагин. Рядом на вороном тонконогом<br />коне - Топтало.<br /> На глазах у Павла срубил неумолимым ударом лихой буденновец не<br />успевшего вскинуть к плечу винтовку легионера.<br /> Со скрежетом ударяли о камень мостовой кованые копыта. И вдруг на<br />перекрестке - пулемет, прямо посреди дороги, и, пригнувшись к нему, трое в<br />голубых мундирах и четырехугольных конфедератках. Четвертый, с золотым<br />жгутом змеей на воротнике, увидев скачущих, выбросил вперед руку с маузером.<br /> Ни Топтало, ни Павел не могли сдержать коней и прямо в когти смерти<br />рванули на пулемет. Офицер выстрелил в Корчагина... Мимо... Воробьем<br />чиркнула пуля у щеки, и, отброшенный грудью лошади, поручик, стукнувшись<br />головой о камин, упал навзничь. В ту же секунду захохотал дико, лихорадочно<br />спеша, пулемет. И упал Топтало вместе с вороным, ужаленный десятком шмелей.<br /> Вздыбился конь Павла, испуганно храпя, рывком перенес седока через<br />упавших, прямо на людей у пулемета, я шашка, описав искровую дугу, впилась в<br />голубой квадрат фуражки.<br /> Снова сабля взметнулась в воздухе, готовая опуститься на другую голову.<br />Но горячий конь отпрянул в сторону.<br /> Словно бешеная горная река, вылился на перекресток эскадрон, и десятки<br />сабель заполосовали в воздухе.<br /> Длинные узкие коридоры тюрьмы огласились криками.<br /> В камерах, до отказа наполненных людьми с измученными, изможденными<br />лицами, волнение. В городе бой - разве можно поверить, что это свобода, что<br />это неведомо откуда ворвавшиеся свои?<br /> Выстрелы уже во дворе. По коридорам бегут люди. И вдруг родное,<br />непередаваемо родное: "Товарищи, выходи!"<br /> Павел подбежал к закрытой двери с маленьким окошком, к которому<br />устремились десятки глаз. Яростно ударил по замку прикладом. Еще и еще!<br /> - Подожди, я в него бонбой, - остановил Павла Миронов и вытащил из<br />кармана гранату.<br /> Взводный Цыгарченко вырвал гранату:<br /> - Стоп, психа, что ты, очумел? Сейчас ключи принесут. Где нельзя<br />взломать, ключами откроем.<br /> По коридору уже вели сторожей, подталкивая их наганами. Коридор<br />наполнялся оборванными, немытыми, охваченными безумной радостью людьми.<br /> Распахнув широкую дверь, Павел вбежал в камеру:<br /> - Товарищи, вы свободны! Мы - буденновцы, наша дивизия взяла город.<br /> Какая-то женщина с влажными от слез глазами бросилась к Павлу и, обняв,<br />словно родного, зарыдала.<br /> Дороже всех трофеев, дороже победы было для бойцов дивизии освобождение<br />пяти тысяч семидесяти одного большевика, загнанных белополяками в каменные<br />коробки и ожидавших расстрела или виселицы, и двух тысяч политработников<br />Красной Армии. Для семи тысяч революционеров беспросветная ночь стала сразу<br />ярким солнцем горячего июньского дня.<br /> Один из заключенных, с желтым, как лимонная корка, лицом, радостно<br />кинулся к Павлу. Это был Самуил Лехер, наборщик типографии из Шепетовки.<br /> Павел слушал рассказ Самуила. Лицо его покрылось серым налетом. Самуил<br />рассказывал о кровавой трагедии в родном городке, и слова его падали на<br />сердце, как капли расплавленного металла.<br /> - Забрали пас ночью всех сразу, выдал негодяй-провокатор. Очутились все<br />мы в лапах военной жандармерии. Били нас, Павел, страшно. Я мучился меньше<br />других: после первых же ударов свалился замертво на пол, но другие покрепче<br />были. Скрывать нам было нечего. Жандармерия знала все лучше нас. Знали<br />каждый наш шаг.<br /> Еще бы не знать, когда среди нас сидел предатель! Не рассказать мне про<br />эти дни. Ты знаешь, Павел, многих: Валю Брузжак, Розу Грицман из уездного<br />города, совсем девочка, семнадцати лет, хорошая дивчина, глаза у нее<br />доверчивые такие были, потом Сашу Буншафта, знаешь, наш же наборщик, веселый<br />такой парнишка, он всегда на хозяина карикатуры рисовал. Ну так вот, он,<br />потом двое гимназистов - Новосельский и Тужиц. Ну, ты этих знаешь. А другие<br />все из уездного городка и местечка. Всего было арестовано двадцать девять<br />человек, среди них шесть женщин. Всех их мучили зверски. Валю и Розу<br />изнасиловали в первый же день. Издевались, гады, как кто хотел. Полумертвыми<br />приволокли их в камеры. После этого Роза стала заговариваться, а через<br />несколько дней совсем лишилась рассудка.<br /> В ее сумасшествие не верили, считали симулянткой и на каждом допросе<br />били. Когда ее расстреливали, страшно было смотреть. Лицо было черно от<br />побоев, глаза дикие, безумные - старуха.<br /> Валя Брузжак до последней минуты держалась хорошо. Они умерли как<br />настоящие бойцы. Я не знаю, где брались у них силы, но разве можно<br />рассказать, Павел, о смерти их? Нельзя рассказать. Смерть их ужаснее слов...<br />Брузжак была замешана в самом опасном: это она держала связь с<br />радиотелеграфистами из польского штаба, и ее посылали в уезд для связи, и у<br />нее при обыске нашли две гранаты и браунинг. Гранаты ей передал этот же<br />провокатор. Все было устроено так, чтобы обвинить в намерении взорвать штаб.<br /> Эх, Павел, не могу я говорить о последних днях, но, раз ты требуешь, я<br />скажу. Полевой суд постановил: Валю и двух других - к повешению, остальных<br />товарищей - к расстрелу.<br /> Польских солдат, среди которых мы проводили работу, судили за два дня<br />раньше нас.<br /> Молодого капрала, радиотелеграфиста Снегурко, который до войны работал<br />электромонтером в Лодзи, обвинили в измене родине и в коммунистической<br />пропаганде среди солдат и приговорили к расстрелу. Он не подал прошения о<br />помиловании и был расстрелян через двадцать четыре часа после приговора.<br /> Валю вызвали по его делу как свидетеля. Она рассказала нам. что<br />Снегурко признал, что вел коммунистическую пропаганду, но резко отверг<br />обвинение в измене родине. "Мое отечество, - сказал он, - это Польская<br />советская социалистическая республика. Да, я член Коммунистической партии<br />Польши, солдатом меня сделали насильно. И я открывал глаза таким же, как я,<br />солдатам, которых вы на фронт гнали. Можете меня за это повесить, но я своей<br />отчизне не изменял и не изменю. Только наши отечества разные. Ваше -<br />панское, а мое - рабоче-крестьянское. И в том моем отечестве, которое будет,<br />- а в этом глубоко уверен, - никто меня изменником не назовет".<br /> После приговора нас всех уже держали вместе. А перед казнью перегнали в<br />тюрьму. За ночь приготовили виселицу напротив тюрьмы, у больницы; у самого<br />леса, немного поодаль, у дороги, где обрыв, выбрали место для расстрела; там<br />и общий ров вырыли для нас.<br /> В городе приговор был вывешен - всем было известно, а расправу над нами<br />поляки решили учинить при народе, днем, чтобы всякий видел и боялся. И с<br />утра начали сгонять из города к виселице народ. Некоторые шли из<br />любопытства, - хоть и страшно, но шли. Толпа у виселиц громадная. Куда глаз<br />достанет, все людские головы. Тюрьма, знаешь, забором из бревен обнесена.<br />Тут же, у тюрьмы, поставили виселицы, к нам слышен был гул голосов. На улице<br />сзади пулеметы поставили, конную и пешую жандармерию со всего округа<br />согнали. Целый батальон оцепил огороды и улицы. Для приговоренных к<br />повешению яму особую вырыли тут же, у виселицы. Ожидали мы конца молча,<br />изредка перекидываясь словами. Обо всем переговорили накануне, тогда же и<br />попрощались. Только Роза шептала что-то невнятное в углу камеры,<br />разговаривая сама с собой. Валя, истерзанная насилием и побоями, не могла<br />ходить и больше лежала. А коммунистки из местечка, родные сестры, обнявшись,<br />прощались и, не выдержав, зарыдали. Степанов, из уезда, молодой, сильный,<br />как борец, парень, - при аресте двоих жандармов ранил, отбиваясь, -<br />настойчиво требовал от сестер: "Не надо слез, товарищи! Плачьте здесь, чтобы<br />не плакать там. Нечего собак кровавых радовать. Все равно нам пощады не<br />будет, все равно погибать приходится, так давайте умирать по-хорошему. Пусть<br />никто из нас не ползет на коленях. Товарищи, помните, умирать надо хорошо".<br />И вот пришли за нами. Впереди Шварковский, начальник контрразведки, -<br />садист, бешеная собака. Он если не насиловал, то жандармам давал насиловать,<br />а сам любовался. От тюрьмы к виселице через дорогу коридор из жандармов<br />устроили. И стояли эти "канарики", как их за желтые аксельбанты называли, с<br />палашами наголо.<br /> Выгнали нас прикладами во двор тюрьмы, по четверо построили и, открыв<br />ворота, повели на улицу. Нас поставили перед виселицей, чтобы мы видели<br />гибель товарищей, а потом наступил и наш черед. Виселица высокая, из толстых<br />бревен сбитая. На ней три петли из толстой крученой веревки, подмостки с<br />лесенкой упираются в откидывающийся столбик. Море людское чуть слышно шумит,<br />колышется. Все глаза на нас устремлены. Узнаем своих.<br /> На крыльце, поодаль, собралась польская шляхта с биноклями, офицеры<br />среди них. Пришли посмотреть, как большевиков вешать будут.<br /> Снег под ногами мягкий, лес от него седой, деревья словно ватой<br />обсыпаны, снежинки кружатся, опускаются медленно, на лицах наших горячих<br />тают, и подножка снегом запорошена. Все мы почти раздеты, но никто стужи не<br />чувствует, а Степанов даже и не замечает, что стоит в одних носках.<br /> У виселицы прокурор военный и высшие чины. Вывели из тюрьмы наконец<br />Валю и тех двоих товарищей, что к повешению. Взялись они все трое под руку.<br />Валя в середине, сил у нее идти не было, товарищи поддерживали, а она прямо<br />идти старается, помня Степанова слова: "Умирать надо хорошо". Без пальто она<br />была, в вязаной кофточке.<br /> Шварковскому, видно, не понравилось, что под руку шли, толкнул идущих.<br />Валя что-то сказала и за это слово со всего размаха хлестнул ее по лицу<br />нагайкой конный жандарм.<br /> Страшно закричала в толпе какая-то женщина, забилась в крике безумном,<br />рвалась сквозь цепь к идущим, но ее схватили, уволокли куда-то. Наверно,<br />мать Вали. Когда были недалеко от виселицы, запела Валя. Не слыхал никогда я<br />такого голоса - с такой страстью может петь только идущий на смерть. Она<br />запела "Варшавянку"; ее товарищи тоже подхватили. Хлестали нагайки конных;<br />их били с тупым бешенством. Но они как будто не чувствовали ударов. Сбив с<br />ног, их к виселице волокли, как мешки. Бегло прочитали приговор и стали<br />вдевать в петли. Тогда запели мы:<br /><br /> Вставай, проклятьем заклейменный...<br /><br /> К нам кинулись со всех сторон; я только видел, как солдат прикладом<br />выбил столбик из подножки, и все трое задергались в петлях...<br /> Нам, десяти, уже у самой стенки прочитали приговор, в котором<br />заменялась смертная казнь генеральской милостью - двадцатилетней каторгой.<br />Остальных шестнадцать расстреляли.<br /> Самуил рванул ворот рубахи, словно он его душил.<br /> - Три дня повешенных не снимали. У виселицы день и ночь стоял патруль.<br />Потом к нам в тюрьму привели новых арестованных. Они рассказывали: "На<br />четвертый день оборвался товарищ Тобольдин, самый тяжелый, и тогда сняли<br />остальных и зарыли тут же".<br /> Но виселица стояла все время. И когда нас уводили сюда, мы ее видели.<br />Так и стоит с петлями, ожидая новых жертв.<br /> Самуил замолчал, устремив неподвижный взгляд куда-то вдаль. Павел не<br />заметил, что рассказ окончен.<br /> В его глазах отчетливо вырастали три человеческих тела, безмолвно<br />покачивающихся, со страшными, запрокинутыми набок головами.<br /> На улице резко играли сбор. Этот звук заставил очнуться Павла. Он тихо,<br />чуть слышно сказал:<br /> - Пойдем отсюда, Самуил!<br /> По улице, оцепленные кавалерией, шли пленные, польские солдаты. У ворот<br />тюрьмы стоял комиссар полка, дописывал в полевую книжку приказ.<br /> - Возьмите, товарищ Антипов, - передал он записку коренастому<br />комэскадрона. - Нарядите разъезд и всех пленных направляйте в<br />Новоград-Волынский. Раненых перевязать, положить в повозки и тоже по тому<br />направлению. Отвезите верст за двадцать от города - и пусть катятся. Нам<br />некогда с ними возиться.<br /> Смотрите, чтобы никаких грубостей в отношении пленных не было.<br /> Садясь в седло, Павел обернулся к Самуилу:<br /> - Ты слыхал? Они наших вешают, а их провожай к своим без грубостей! Где<br />взять силы?<br /> Комполка повернул к нему голову, всмотрелся. Павел услыхал твердые,<br />сухие слова, произнесенные комполка как бы про себя:<br /> - За жестокое отношение к безоружным пленным будем расстреливать. Мы не<br />белые!<br /> И, отъезжая от ворот, Павел вспомнил последние слова приказа<br />Реввоенсовета, прочитанные перед всем полком:<br /> "Рабоче-крестьянская страна любит свою Красную Армию. Она гордится ею.<br />Она требует, чтобы на знамени ее не было ни одного пятна".<br /> - Ни одного пятна, - шепчут губы Павла.<br /><br /> В то время когда 4-я кавалерийская дивизия взяла Житомир, в районе села<br />Окуниново форсировала реку Днепр 20-я бригада 7-й стрелковой дивизии,<br />входящая в состав ударной группы товарища Голикова.<br /> Группе, состоявшей из 25-Й стрелковой дивизии и Башкирской<br />кавалерийской бригады, было приказано, переправившись через Днепр,<br />перерезать железную дорогу Киев-Коростень у станции Ирша. Этим маневром<br />отрезался единственный путь отступления полякам из Киева. Здесь при<br />переправе погиб член шепетовской комсомольской организации Миша Левчуков.<br /> Когда бежали по шаткому понтону, оттуда, из-за горы, злобно шипя,<br />пролетел над головами снаряд и рванул воду в клочья. И в тот же миг юркнул<br />под лодку понтона Миша. Глотнула его вода, назад не отдала, только<br />белобрысый, в фуражке с оторванным козырьком красноармеец Якименко удивленно<br />вскрикнул:<br /> - Чи ты не сгоришь? То це ж Мишка пид воду пишов, пропав хлопец, як<br />корова злызнула! - Он было остановился, испуганно уставившись в темную воду,<br />но сзади на него набежали, затолкали:<br /> - Чего рот разинул, дурень! Пошел вперед!<br /> Некогда было раздумывать о товарище. Бригада и так отстала от других,<br />уже занявших правый берег.<br /> И о гибели Миши Сережа узнал спустя четыре дня, когда бригада с боем<br />захватила станцию Буча и, поворачиваясь фронтом к Киеву, выдерживала<br />ожесточенные атаки поляков, пытавшихся прорваться на Коростень.<br /> В цепи рядом с Сережей залег Якименко. Прекратив бешеную стрельбу, с<br />трудом открыл затвор раскаленной винтовки и, пригибая голову к земле,<br />повернулся к Сереже:<br /> - Винтовка передышки требует, як огонь!<br /> Сергей едва расслышал его за грохотом выстрелов. Когда немного утихло,<br />Якименко как-то вскользь сообщил:<br /> - А твой товарищ утонул в Днепре. Я и недосмотрел, як вин нырнув в<br />воду, - закончил он свою речь и, потрогав рукой затвор, вынув из подсумка<br />обойму, стал деловито заправлять се в магазинную коробку.<br /><br /> Одиннадцатая дивизия, направленная на захват Бердичева, встретила в<br />городе ожесточенное сопротивление поляков.<br /> На улицах завязался кровавый бой. Преграждая дорогу коннице, строчили<br />пулеметы. Но город был взят, и остатки разбитых польских войск бежали. На<br />вокзале захватили поездные составы. Но самым страшным ударом для поляков был<br />взрыв миллиона орудийных снарядов - огневой базы польского фронта. В городе<br />стекла сыпались мелким щебнем и дома, как картонные, дрожали от взрывов.<br /> Удар по Житомиру и Бердичеву был для поляков ударом с тыла, и они двумя<br />потоками поспешно отхлынули от Киева, отчаянно пробивая себе дорогу из<br />железного кольца.<br /> Павел потерял ощущение отдельной личности. Все эти дни были напоены<br />жаркими схватками. Он, Корчагин, растаял в массе и, как каждый из бойцов,<br />как бы забыл слово "я", осталось лишь "мы": наш полк, наш эскадрон, наша<br />бригада.<br /> А события мчались с ураганной быстротой. Каждый день приносил новое.<br /> Конная лавина буденновцев, не переставая, наносила удар за ударом,<br />исковеркав и изломав весь польский тыл. Напоенные хмелем побед, со страстной<br />яростью кидались кавалерийские дивизии в атаки на Новоград-Волынский -<br />сердце польского тыла.<br /> Откатываясь назад как волна от крутого берега отходили и снова<br />бросались вперед со страшным: "Даешь!"<br /> Ничто не помогало полякам: ни сети проволочных заграждений, ни<br />отчаянное сопротивление гарнизона, засевшего в городе. Утром 27 июня,<br />переправившись в конном строю через реку Случ, буденновцы ворвались в<br />Новоград-Волынский, преследуя поляков по направлению местечка Корец. В это<br />же время сорок пятая дивизия перешла реку Случ у Нового Мироноля, а<br />кавалерийская бригада Котовского бросилась на местечко Любар.<br /> Радиостанция 1-й Конной принимала приказ командующего фронтом направить<br />всю конницу на захват Ровно. Непреодолимое наступление красных дивизий гнало<br />поляков разрозненными, деморализованными, ищущими спасенья группами.<br /> Однажды посланный комбригом на станцию, где стоял бронепоезд, Павел<br />встретился с тем, с кем встретиться никак не ожидал. Конь с разбегу взял<br />насыпь. Павел натянул поводья у переднего вагона, закрашенного серым цветом,<br />Грозный своей неприступностью, с черными жерлами орудий, запрятанных в<br />башни, стоял бронепоезд. Возле него возилось несколько замасленных фигур,<br />приподымая тяжелую, стальную завесу у колес.<br /> - Где можно найти командира бронепоезда? - спросил Павел красноармейца<br />в кожанке, несущего ведро с водой.<br /> - Вон там, - махнул тот рукой к паровозу. Останавливаясь у паровоза,<br />Корчагин спросил:<br /> - Кто командир?<br /> Затянутый в кожу с головы до ног человек с рябинкой оспы на лице<br />повернулся к нему:<br /> - Я!<br /> Павел вытащил из кармана пакет.<br /> - Вот приказ комбрига. Распишитесь на конверте.<br /> Командир, прилаживая на колене конверт, расписывался. У среднего<br />паровозного колеса возилась с масленкой чья-то фигура, Павел видел лишь<br />широкую спину, из кармана кожаных брюк торчала рукоятка нагана.<br /> - Вот, получи расписку, - протянул Павлу конверт человек в кожаном.<br /> Павел подбирал поводья, готовясь к отъезду. Человек у паровоза<br />выпрямился во весь рост и обернулся. В ту же минуту Павел соскочил с лошади,<br />словно его ветром сдуло.<br /> - Артем, братишка!<br /> Весь измазанный в мазуте машинист быстро поставил масленку и схватил в<br />медвежьи объятия молодого красноармейца.<br /> - Павка! Мерзавец! Ведь это же ты! - крикнул он, не веря своим глазам.<br /> Командир бронепоезда с удивлением смотрел на эту сцену.<br />Красноармейцы-артиллеристы рассмеялись:<br /> - Видишь, братки встретились.<br /><br /> Девятнадцатого августа в районе Львова Павел потерял в бою фуражку. Он<br />остановил лошадь, но впереди уже срезались эскадроны с польскими цепями. Меж<br />кустов лощинника летел Демидов. Промчался вниз к реке, на ходу крича:<br /> - Начдива убили!<br /> Павел вздрогнул. Погиб Летунов, героический его начдив, беззаветной<br />смелости товарищ. Дикая ярость охватила Павла.<br /> Полоснув тупым концом сабли измученного, с окровавленными удилами<br />Гнедка, помчал в самую гущу схватки.<br /> - Руби гадов! Руби их! Бей польскую шляхту! Летунова убили! - И<br />сослепу, не видя жертвы, рубанул фигуру в зеленом мундире. Охваченные<br />безумной злобой за смерть начдива, эскадронцы изрубили взвод легионеров.<br /> Вынеслись на поле, догоняя бегущих, но по ним уже била батарея: рвала<br />воздух, брызгая смертью, шрапнель.<br /> Перед глазами Павла вспыхнуло магнием зеленое пламя, громом ударило в<br />уши, прижгло каленым железом голову. Страшно, непонятно закружилась земля и<br />стала поворачиваться, перекидываясь набок.<br /> Как соломинку, вышибло Павла из седла. Перелетая через голову Гнедка,<br />тяжело ударился о землю. И сразу наступила ночь.<br /><br />ГЛАВА ДЕВЯТАЯ<br /> У спрута глаз выпуклый, с кошачью голову, тускло-красный, середина<br />зеленая, горит-переливается живым светом. Спрут копошится десятками щупалец;<br />они, словно клубок змей, извиваются, отвратительно шурша чешуей кожи. Спрут<br />движется. Он видит его почти у самых глаз. Щупальца поползли по телу, они<br />холодны и жгутся, как крапива. Спрут вытягивает жало, и оно впивается, как<br />пиявка, в голову и, судорожно сокращаясь, всасывает в себя кровь. Он<br />чувствует, как кровь переливается из его тела в разбухающее туловище спрута.<br />А жало сосет, сосет, и там, где оно впилось в голову, невыносимая боль.<br /> Где-то далеко-далеко слышны человеческие голоса:<br /> - Какой у него сейчас пульс?<br /> И еще тише отвечает другой голос, женский:<br /> - Пульс у пего сто тридцать восемь. Температура тридцать девять и пять.<br />Все время бред.<br /> Спрут исчез, но боль от жала осталась. Павел чувствует: чьи-то пальцы<br />дотрагиваются до его руки выше кисти. Он старается открыть глаза, но веки до<br />того тяжелы, что нет сил их разнять. Отчего так жарко? Мать, видно, натопила<br />печь. Но опять где-то говорят люди:<br /> - Пульс сейчас сто двадцать два.<br /> Он пытается открыть веки. А внутри огонь. Душно.<br /> Пить, как хочется пить! Он сейчас встанет, напьется. Но почему он не<br />встает? Только хотел шевельнуться, но тело чужое, непослушное, не его тело.<br />Мать сейчас принесет воды. Он ей скажет: "Я хочу воды". Что-то около него<br />шевелится. Не спрут ли опять подбирается? Вот он, вот красный цвет его<br />глаза...<br /> Издали слышится тихий голос:<br /> - Фрося, приносите воды!<br /> "Чье это имя?" - силится вспомнить Павел, но от усилия погружается в<br />темноту. Выплыл оттуда и снова вспомнил: "Хочу пить".<br /> Слышит голоса:<br /> - Он, кажется, приходит в себя.<br /> И уже отчетливее, ближе нежный голос:<br /> - Вы хотите пить, больной?<br /> "Неужели я больной или это не мне говорят? Да ведь я болею тифом, вот<br />оно что". И в третий раз пытается открыть веки. Наконец удается. В узкую<br />щель открывшегося глаза первое, что ощутил, - это красный шар над головой,<br />но его закрывает что-то темное; это темное нагибается к нему, и губы ощущают<br />твердый край стакана и влагу, живительную влагу. Огонь внутри потухает.<br /> Прошептал удовлетворенно:<br /> - Вот теперь хорошо.<br /> - Больной, вы меня видите?<br /> Это спрашивает то темное, стоящее над ним, и, уже засыпая, все же успел<br />ответить:<br /> - Не вижу, а слышу...<br /> - Кто бы мог сказать, что он выживет? А он, смотрите, выцарапался в<br />жизнь. Удивительно крепкий организм. Вы, Нина Владимировна, можете<br />гордиться. Вы его буквально выходили.<br /> И голос женский, волнуясь:<br /> - О, я очень рада!<br /> После трипадцатидневного беспамятства к Корчагину возвратилось<br />сознание.<br /> Молодое тело не захотело умереть, и силы медленно приливали к нему. Это<br />было второе рождение, все казалось новым, необычным. Только голова тяжестью<br />непреодолимой лежала неподвижно в гипсовой коробке, и не было сил сдвинуть<br />ее с места. Но вернулось ощущение тела, и уже сжимались и разжимались пальцы<br />рук.<br /><br /> Нина Владимировна, младший врач клинического военного госпиталя, за<br />маленьким столиком в своей квадратной комнате перелистывала толстую в<br />сиреневой обложке тетрадь. В ней мелким, с наклоном почерком были нанесены<br />короткие записи:<br /> "26 августа 1920 года<br /> Сегодня к нам из санитарного поезда привезли группу тяжелораненых. На<br />койке в углу у окна положили красноармейца с разбитой головой. Ему лишь<br />семнадцать лет. Мне передали пачку его документов, найденных в карманах,<br />положенных в конверт вместе с врачебными записями. Его фамилия Корчагин,<br />Павел Андреевич. Там были: затрепанный билетик No 967 Коммунистического<br />союза молодежи Украины, изорванная красноармейская книжка а выписка из<br />приказа по полку. В ней говорилось, что красноармейцу Корчагину за боевое<br />выполнение разведки объявляется благодарность. И записка, сделанная, видно,<br />рукою хозяина:<br /> "Прошу товарищей в случае моей смерти написать моим родным: город<br />Шепетовка, депо, слесарю Артему Корчагину".<br /> Раненый в беспамятстве с момента удара осколком с 19 августа. Завтра<br />его будет смотреть Анатолий Степанович.<br /><br /> 27 августа<br /> Сегодня осматривали рану Корчагина. Она очень глубокая, пробита<br />черепная коробка, от этого парализована вся правая сторона головы. В правом<br />глазу кровоизлияние. Глаз вздулся.<br /> Анатолий Степанович хотел глаз вынуть, чтобы избежать воспаления, но я<br />уговорила его не делать этого, пока есть надежда на уменьшение опухоли. Он<br />согласился.<br /> Мною руководило исключительно эстетическое чувство. Если юноша выживет,<br />зачем его уродовать, вынимая глаз.<br /> Раненый все время бредит, мечется, около него приходится постоянно<br />дежурить. Я отдаю ему много времени. Мне очень жаль его юность, и я хочу<br />отвоевать ее у смерти, если мне удастся.<br /> Вчера я пробыла несколько часов в палате после смены: он самый тяжелый.<br />Вслушиваюсь в его бред. Иногда он бредит, словно рассказывает. Я узнаю<br />многое из его жизни, но иногда он жутко ругается. Брань эта ужасна. Мне<br />почему-то больно слышать от него такие страшные ругательства. Анатолий<br />Степанович говорит, что он не выживет. Старик бурчит сердито: "Я не понимаю,<br />как это можно почти детей принимать в армию? Это возмутительно".<br /><br /> 30 августа<br /> Корчагин все еще в сознание не пришел. Он лежит в особой палате, там<br />лежат умирающие. Около него, почти не отходя, сидит санитарка Фрося. Она,<br />оказывается, знает его. Они когда-то давно работали вместе. С каким теплым<br />вниманием она относится к этому больному! Теперь и я чувствую, что его<br />положение безнадежно.<br /><br /> 2 сентября<br /> Одиннадцать часов вечера. Сегодня у меня замечательный день. Мой<br />больной, Корчагин, пришел в себя, ожил. Перевал пройден. Последние два дня я<br />не уходила домой.<br /> Сейчас не могу передать своей радости, что спасен еще один. В нашей<br />палате одной смертью меньше. В моей изнуряющей работе самое радостное - это<br />выздоровление больных. Они привязываются ко мне, как дети.<br /> Их дружба искренна и проста, и когда расстаемся, иногда даже плачу. Это<br />немного смешно, но это правда.<br /><br /> 10 сентября.<br /> Я написала сегодня первое письмо Корчагина к родным. Он пишет, что<br />легко ранен, скоро выздоровеет и приедет; он потерял много крови, бледен,<br />как вата, еще очень слаб.<br /><br /> 14 сентября<br /> Корчагин первый раз улыбнулся. Улыбка у него хорошая. Обычно он не по<br />годам суров. Поправляется с поразительной быстротой. С Фросей они друзья. Я<br />ее часто вижу у его постели. Она ему, видно, рассказала обо мне, конечно,<br />перехвалила, и больной встречает 'Мой приход чуть заметной улыбкой. Вчера он<br />спросил:<br /> - Что это у вас, доктор, на руке черные пятна?<br /> Я смолчала, что это следы его пальцев, которыми он до боли сжимал мою<br />руку во время бреда.<br /><br /> 17 сентября<br /> Рана на лбу Корчагина выглядит хорошо. Нас, врачей, поражает это<br />поистине безграничное терпение, с которым раненый переносит перевязки.<br /> Обычно о подобных случаях много стонов и капризов. Этот же молчит и,<br />когда смазывают йодом развороченную рану, натягивается, как струна. Часто<br />теряет сознание, но вообще за весь период ни одного стона.<br /> Уже все знают: если Корчагин стонет, значит, потерял сознание. Откуда у<br />него это упорство? Не знаю.<br /><br /> 21 сентября<br /> Корчагина на коляске вывезли первый раз на большой балкон госпиталя.<br />Каким глазом он смотрел в сад, с какой жадностью дышал свежим воздухом! В<br />его окутанной марлей голове открыт лишь один глаз. Этот глаз, блестящий,<br />подвижной, смотрел на мир, как будто первый раз его видел.<br /><br /> 26 сентября<br /> Сегодня меня вызвали вниз в приемную, там меня встретили две девушки.<br />Одна из них очень красивая. Они просили свидания с Корчагиным. Их фамилии<br />Тоня Туманова и Татьяна Бурановская. Имя Тони мне известно. Его иногда в<br />бреду повторял Корчагин. Я разрешила свидание.<br /> 8 октября<br /> Корчагин первый раз самостоятельно гуляет по саду. Он неоднократно<br />спрашивал у меня, когда может выписаться, Я ответила, что скоро. Обе подруги<br />приходят к больному каждый приемный день. Я знаю, почему он не стонал и<br />вообще не стонет. На мой вопрос он ответил:<br /> - Читайте роман "Овод", тогда узнаете.<br /><br /> 14 октября<br /> Корчагин выписался. Мы с ним расстались очень тепло. Повязка с глаза<br />снята, осталась лишь на лбу. Глаз ослеп, но снаружи вид нормальный. Мне было<br />очень грустно расставаться с этим хорошим товарищем.<br /> Так всегда: вылечиваются и уходят от нас, чтобы, возможно, больше не<br />встретиться. Прощаясь, сказал:<br /> - Лучше бы ослеп левый, - как же я стрелять теперь буду?<br /> Он еще думает о фронте".<br /><br /> Первое время после лазарета Павел жил у Бурановского, где остановилась<br />Тоня.<br /> Он сразу сделал попытку втянуть Тоню в общую работу. Пригласил ее на<br />городское собрание комсомола. Тоня согласилась, но когда она вышла из<br />комнаты, где одевалась, Павел закусил губы. Она была одета очень изящно,<br />нарочито изысканно, и он не решался вести ее к своей братве.<br /> Тогда же произошло первое столкновение. На его вопрос, зачем она так<br />оделась, она обиделась:<br /> - Я никогда не подлаживаюсь под общий тон; если тебе неудобно со мною<br />идти, то я останусь.<br /> Тогда же в клубе ему было тяжело видеть ее расфранченной среди<br />выцветших гимнастерок и кофточек. Ребята приняли Тоню, как чужую. Она,<br />чувствуя это, смотрела на всех презрительно и вызывающе.<br /> Павла отозвал в сторону секретарь комсомола товарной пристани,<br />плечистый парень в грубой брезентовой рубахе, грузчик Панкратов.<br />Недружелюбно глянул на Павла; скосив глаза на Тоню, сказал:<br /> - Это ты, что ль, привел эту кралю сюда?<br /> - Да, я, - жестко ответил ему Корчагин.<br /> - М-да... - протянул Панкратов. - Вид-то у нее для нас неподходящий, на<br />буржуазию похоже. Как ее пропустили сюда?<br /> У Павла застучало в висках.<br /> - Это мой товарищ, и я ее привел сюда. Понимаешь? Она человек нам не<br />враждебный, только вот у нее насчет нарядов - так это правда, но ведь не<br />всегда по одежде ярлык надо припаивать. Я тоже понимаю, кого сюда привести<br />можно, и нацеливаться, товарищ, нечего.<br /> Он хотел сказать еще что-то грубое, но сдержался, понимая, что<br />Панкратов высказывает общее мнение, и все свое возмущение перенес на Тоню:<br />"Я же ей говорил! Какому черту нужен этот форс?"<br /> Этот вечер был началом развала дружбы. С чувством горечи и удивления<br />следил Павел, как ломается, казалось, так крепко сколоченная дружба.<br /> Прошло еще несколько дней, и каждая встреча, каждая беседа вносила все<br />большее отчуждение и глухую неприязнь в их отношения. Дешевый индивидуализм<br />Тони становился непереносимым Павлу.<br /> Необходимость разрыва была ясна обоим.<br /> Сегодня они пришли оба в застланный умершими бурыми листьями Купеческий<br />сад, чтобы сказать друг другу последнее слово. Стояли у балюстрады над<br />обрывом; внизу серой массой воды поблескивал Днепр; против течения, из-за<br />громадины моста полз буксирный пароход, устало шлепая по воде крыльями<br />колес, таща за собой две пузатые баржи. Заходящее солнце красило золотыми<br />мазками Труханов остров и ярким полымем стекла домиков.<br /> Тоня смотрела на золотые лучи и проговорила с глубокой грустью:<br /> - Неужели паша дружба угаснет, как угасает сейчас солнце?<br /> Он смотрел на нее не отрываясь; крепко сдвинув брови, тихо ответил:<br /> - Тоня, мы уже говорили об этом. Ты, конечно, знаешь, что я тебя любил<br />и сейчас еще любовь моя может возвратиться, но для этого ты должна быть с<br />нами. Я теперь не тот Павлушка, что был раньше. И я плохим буду мужем, если<br />ты считаешь, что я должен принадлежать прежде тебе, а потом партии. А я буду<br />принадлежать прежде партии, а потом тебе и остальным близким.<br /> Тоня с тоской глядела на синеву реки, и глаза ее наполнились слезами.<br /> Павел смотрел на ее знакомый профиль, на густые каштановые волосы, и к<br />сердцу прилила волна жалости к девушке, когда-то такой дорогой и близкой.<br /> Он осторожно положил свою руку на ее плечо:<br /> - Бросай все, что тебя вяжет. Идем к нам. Будем вместе добивать господ.<br />У нас есть много девушек хороших, вместе с нами они несут всю тяжесть борьбы<br />ожесточенной, вместе с нами переносят все лишения. Они, может, не такие<br />образованные, как ты, но почему, почему ты не хочешь быть с нами? Ты<br />говоришь, что тебя Чужанин силком взять хотел, но это же выродок, а не боец.<br />Говоришь, встретили тебя недружелюбно, а зачем же ты оделась, словно на<br />буржуйский бал? Гордость зашибла: не буду, мол, подлаживаться под грязные<br />гимнастерки. У тебя нашлась смелость полюбить рабочего, а полюбить идею не<br />можешь. Мне жаль с тобой расстаться, и о тебе вспоминать хотелось бы<br />хорошо...<br /> Он замолчал.<br /> На другой день на улице Павел увидел приказ за подписью председателя<br />губернской Чека Жухрая. Сердце у него дрогнуло. Насилу добился он до матроса<br />- не пускали. Такую "волынку" завел, что часовые арестовать собрались. Все<br />же добился.<br /> Встретились с Федором хорошо. Руку у Федора отбил снаряд. Тут же<br />сговорились о работе.<br /> - Будем с тобой контру здесь душить, пока и" фронт у тебя сил нет.<br />Завтра же и приходи, - сказал Жухрай.<br /><br /> Борьба с белополяками закончилась. Красные армии, бывшие почти у стен<br />Варшавы, израсходовав все материальные и физические силы, оторванные от<br />своих баз, не могли взять последнего рубежа, отошли обратно. Случилось "чудо<br />на Висле", как поляки называют отход красных от Варшавы. Белопанская Польша<br />осталась жить. Мечту о Польской советской социалистической республике пока<br />не удалось осуществить.<br /> Страна, залитая кровью, требовала передышки.<br /> Павлу не пришлось увидеться со своими, так как городок Шепетовка опять<br />был занят белополяками и стал временной границей фронта. Шли мирные<br />переговоры. Дни и ночи Павел проводил в Чрезвычайной комиссии, выполняя<br />разные поручения. Жил он в комнате Федора. Узнав о занятии городка поляками,<br />Павел загрустил.<br /> - Что же, Федор, значит, мать за границей останется, если перемирие на<br />этом закончится?<br /> Но Федор его успокаивал:<br /> - Наверное, граница через Горынь по реке пойдет. Так что город за нами<br />останется. Скоро узнаем.<br /> С польского фронта на юг перебрасывались дивизии. Пользуясь передышкой,<br />из Крыма выполз Врангель. И в то время, когда республика напрягала все силы<br />на польском фронте, врангелевцы продвинулись с юга на север, вдоль Днепра,<br />пробираясь к Екатеринославской губернии.<br /> Для ликвидации этого последнего контрреволюционного гнезда, пользуясь<br />окончанием войны с поляками, страна бросила на Крым свои армии.<br /> Через Киев на юг проходили эшелоны, груженные людьми, повозками,<br />кухнями, орудиями. В участковой транспортной Чека шла лихорадочная работа.<br />Весь этот поток составов создавал "пробки", и тогда вокзалы забивались до<br />отказа, и движение срывалось, гак как не было ни одного свободного пути. А<br />аппараты выбрасывали полосочки лент с ультимативными телеграммами. В них<br />приказывалось освободить путь для такой-то дивизии. Ползли бесконечные<br />полосочки, крапленные черточками лепты, и в каждой из них было "вне всякой<br />очереди... в порядке боевого приказа... немедленно освободить путь..." И<br />почти в каждой из них упоминалось, что за неисполнение виновные будут<br />преданы суду революционного военного трибунала.<br /> А ответственный за "пробки" был УТЧК.<br /> Сюда врывались, размахивая наганом, командиры частей, требуя<br />немедленного продвижения их эшелонов вперед согласно вот такой-то телеграмме<br />командарма, за номером таким-то.<br /> Никто из них не хотел слушать, что этого сделать невозможно. "Душа вон,<br />а пропускай вперед!" И начиналась страшная ругань. В особо сложных случаях<br />срочно вызывали Жухрая. И тогда, готовые перестрелять друг друга,<br />разгоряченные люди утихали.<br /> Железная фигура Жухрая, холодно-спокойная, и голос тугой, не<br />допускающий возражений, заставляли засовывать в кобуры вынутые наганы.<br /> Выбирался Павел на перрон из комнаты вместе с колючей болью в голове.<br />Разрушающе действовала на нервы чекистская работа.<br /> Однажды на поездной платформе, наполненной зарядными ящиками, Павел<br />увидел Сережу. Бруэжак свалился на него с платформы, чуть не сшиб на землю и<br />крепко тискал в объятиях:<br /> - Павка! Чертяка, я тебя сразу узнал.<br /> Друзья не знали, о чем спрашивать друг друга, о чем рассказывать. Ведь<br />так много было пережито за это время. Спрашивали и, не дожидаясь ответа,<br />отвечали сами. И не заметили гудков. Лишь когда медленно поползли вагоны,<br />разорвали объятия.<br /> Что было делать? Встреча прервалась, поезд все прибавлял ход. И, чтобы<br />не отстать, Сережа, последний раз крикнув что-то другу, побежал по перрону,<br />цепляясь за открытую дверь теплушки; его подхватило несколько рук, втянули<br />внутрь. А Павел стоял и смотрел вслед и только теперь вспомнил, что Сережа<br />не знает о гибели Вали. Сережа ведь не был в родном городе. А он, Павел, ему<br />этого не сказал, ошеломленный встречей.<br /> "Пусть едет спокойно, хорошо, что не знает", - думал Павел. Он не знал,<br />что видит друга в последний раз. Не знал и Сергей, стоя иа крыше вагона,<br />подставляя под напор осеннего ветра грудь, что движется навстречу смерти.<br /> - Сядь, Сережа, - уговаривал его Дорошенко, красноармеец с прогорелой<br />на спине шинелью.<br /> - Ничего, мы с ветром друзья. Пусть продувает, - отвечал, смеясь,<br />Сережа.<br /> И через неделю погиб в первом бою в осенней украинской степи.<br /> Издалека примчалась слепая пуля.<br /> Вздрогнул от удара. Шагнул навстречу жгучей боли, разорвавшей грудь,<br />покачнулся, не закричал, обнял воздух, горячо прижал к груди руки и,<br />наклонившись, будто готовился к прыжку, ударился оземь очугуневшим телом, и<br />в степную безгрань устремились недвижно голубые глаза его.<br /><br /> Нервная обстановка работы в Чека сказалась на неокрепшем здоровье<br />Павла. Участились контузионные боли, и наконец после двух бессонных ночей он<br />потерял сознание.<br /> Тогда ом обратился к Жухраю:<br /> - Как ты думаешь, Федор, будет ли правильно, если я перейду на другую<br />работу? У меня большое желание идти в главные мастерские, по своей<br />профессии, а то я чувствую, что у меня гайка здесь слаба. Мне в комиссии<br />сказали, что я к военной службе непригоден. Но тут хуже фронта. Вот эти два<br />дня, когда ликвидировали банду Сутыря, меня совсем подрезали. Я должен<br />отдохнуть от перестрелок. Ты, Федор, понимаешь, что из меня плохой чекист,<br />если я на ногах едва держусь.<br /> Жухрай озабоченно посмотрел на Павла:<br /> - Да, выглядишь ты неважно. Надо было еще раньше тебя освободить, но<br />это я виноват, за работой недосмотрел.<br /> В результате этого разговора Павел очутился в губкомоле с бумажкой, в<br />которой значилось, что он, Корчагин, посылается в распоряжение комитета.<br /> Вертлявый мальчишка в озорно надвинутой на нос кепке, стрельнув глазами<br />по бумажке, весело подмигнул Павлу:<br /> - Из Чека? Приятное учреждение. Пожалуйста, мы тебе работенку в два<br />счета смастерим. У нас на ребят голодуха. Куда тебя? В губпродком хочешь?<br />Нет? Не надо. На пристань в агитбазу поедешь?.. Нет? Ну, напрасно. Хорошее<br />местечко, ударный паек...<br /> Павел перебил паренька:<br /> - Я на железную дорогу, в главные мастерские хочу.<br /> Тот удивленно посмотрел на него:<br /> - В главные мастерские? Гм... там у нас людей не требуется. В общем,<br />иди к Устинович. Она тебя куда-нибудь пристроит.<br /> После короткой беседы со смуглой дивчиной было решено: Павел идет<br />секретарем комсомольского коллектива в мастерские без отрыва от<br />производства.<br /><br /> А в это время у ворот Крыма, в узеньком горлышке полуострова, у<br />старинных рубежей, отделявших когда-то крымских татар от запорожских<br />куреней, стояла обновленная и страшная своими укреплениями белогвардейская<br />твердыня - Перекоп.<br /> За Перекопом, в Крыму, чувствуя себя в полной безопасности,<br />захлебывался в винной гари загнанный сюда со всех концов страны обреченный<br />на гибель старый мир.<br /> И осенней, промозглой ночью десятки тысяч сынов трудового народа вошли<br />в холодную воду пролива, чтобы в ночь пройти Сиваш и ударить в спину врага,<br />зарывшегося в укреплениях. В числе тысячи шел и Жаркий Иван, бережно неся на<br />голове свой пулемет.<br /> И когда с рассветом вскипел в безумной лихорадке Перекоп, когда прямо в<br />лоб через заграждение ринулись тысячи, в тылу у белых, на Литовском<br />полуострове, взбирались на берег первые колонны перешедших Сиваш. И одним из<br />первых, выползших на кремнистый берег, был Жаркий.<br /> Загорелся невиданный по жестокости бой. Конница белых кидалась в диком,<br />зверином порыве на людей, выползавших из воды. Пулемет Жаркого брызгал<br />смертью, ни разу не останавливая свой бег. И ложились груды людей и лошадей<br />под свинцовым дождем. С лихорадочной быстротой вставлял Жаркий все новые и<br />новые диски.<br /> Перекоп клокотал сотнями орудий. Казалось, сама земля проваливалась в<br />бездонную пропасть, и, бороздя с диким визгом небо, метались, неся смерть,<br />тысячи снарядов, рассыпаясь на мельчайшие осколки. Земля, взрытая,<br />израненная, вскидывалась вверх, черными глыбами застилая солнце.<br /> Голова гадины была раздавлена, и в Крым хлынул красный поток, хлынули<br />страшные в своем последнем ударе дивизии 1-й Конной. Охваченные судорожным<br />страхом, белогвардейцы в панике осаждали уходящие от пристаней пароходы.<br /> Республика прикрепляла к истрепанным гимнастеркам, там, где стучит<br />сердце, золотые кружочки орденов Красного Знамени, среди них была<br />гимнастерка пулеметчика-комсомольца Жаркого Ивана.<br /><br /> Мир с поляками был заключен, и городок, как надеялся Жухрай, остался за<br />Советской Украиной. Границей стала река в тридцати пяти километрах от<br />города. В декабре 1920 года памятным утром подъезжал Павел к знакомым<br />местам.<br /> Вышел на запорошенный снегом перрон, мельком взглянул на вывеску<br />"Шепетовка 1-я", свернул сразу влево, в депо. Спросил Артема, но слесаря не<br />было.<br /> Запахнул плотнее шинель, быстро пошел через лес в городок.<br /> Мария Яковлевна обернулась на стук в дверь, приглашая войти. И когда в<br />дверь просунулся человек, засыпанный снегом, узнала родное лицо сына,<br />схватилась руками за сердце, не могла говорить от радости неизмеримой.<br /> Прижалась всем худеньким телом к груди сына и, осыпая бесчисленными<br />поцелуями его лицо, плакала счастливыми слезами.<br /> А Павел, обнимая ее, смотрел на измученное тоской и ожиданием лицо<br />матери с бороздками морщинок и ничего не говорил, ожидая, пока она<br />успокоится.<br /> Счастье опять заблестело в глазах измученной женщины, и мать все эти<br />дни не могла наговориться, насмотреться на сына, увидеть которого она уже и<br />не чаяла. Радость ее была безгранична, когда дня через три, ночью, в<br />клетушку ввалился и Артем с походной сумкой за плечами.<br /> В маленькую квартирку Корчагиных возвращались се обитатели. После<br />тяжелых испытаний и невзгод сошлись братья, уцелев от гибели...<br /> - Что же вы делать теперь будете? - спрашивала Мария Яковлевна сыновей.<br /> - Опять за подшипники примемся, мамаша, - ответил Артем.<br /> А Павел, пробыв две недели дома, уезжал обратно в Киев, где его ждала<br />работа.<br /><br /> * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * <br /><br />ГЛАВА ПЕРВАЯ<br /> Полночь. Уже давно проволок свое разбитое туловище последний трамвай.<br />Луна залила неживым светом подоконник. Голубоватым покрывалом лег луч ее на<br />кровать, отдавая полутьме остальную часть комнаты. В углу на столе - кружок<br />света из-под абажура настольной лампы.<br /> Рита наклонилась низко над объемистой тетрадью - своим дневником.<br /> "24 мая", - начеркал острый кончик ее карандаша.<br /> "Я опять пытаюсь записать свои впечатления. Опять пустое место. Полтора<br />месяца прошло, и не записано ни слова. Приходится согласиться с этим<br />обрывком.<br /> Когда же находить время для дневника? Вот сейчас ночь, а я пишу.<br />Убегает сои. Уезжает на работу в ЦК товарищ Сегал. Это известие всех нас<br />огорчило. Прекрасная личность наш Лазарь Александрович. Только теперь<br />понимаю, каким богатством была для всех нас дружба с ним. Конечно, с<br />отъездом Сегала развалится кружок диамата. Вчера были до поздней ночи у<br />него, проверяли достижения наших "подшефных". Пришел секретарь губкомола<br />Аким, противный завучетом Туфта. Не терплю этого всезнайку! Сегал сиял. Его<br />ученик Корчагин блестяще срезал Туфту по истории партии. Да, эти два месяца<br />не пропали даром. Не жалко сил, если они дают такие результаты. По слухам,<br />Жухрай переходит на работу в Особый отдел военного округа. Почему это, не<br />знаю.<br /> Лазарь Александрович передал мне своего ученика.<br /> - Довершайте начатое, - сказал он, - не останавливайтесь на полдороге.<br />И вам, Рита, и ему есть чему друг у друга поучиться. Юноша еще не совсем<br />ушел от стихийности. Живет чувствами, которые в нем бунтуют, и вихри этих<br />чувств сшибают его в сторону. Насколько я вас знаю, Рита, вы будете самым<br />подходящим для него руководом. Желаю вам успеха. Не забывайте писать мне в<br />Москву, - говорил мне Сегал на прощание.<br /> Сегодня из ЦК прислали нового секретаря Соломенского райкома Жаркого. Я<br />его знаю по армии.<br /> Завтра Дмитрий приведет Корчагина. Опишу Дубаву. Среднего роста.<br />Сильный, мускулистый. В комсомоле он с восемнадцатого, в партии с<br />двадцатого. Это один из трех исключенных из губкомола за принадлежность к<br />"рабочей оппозиции". Учеба с ним была нелегкая. Каждый день он срывал план,<br />засыпая меня вопросами, отвлекая от темы. Между Юреневой, моей второй<br />ученицей, и Дубавой были частые размолвки. В первый же вечер, оглядев Ольгу<br />с ног до головы, он заметил:<br /> - У тебя неполное обмундирование, старуха. Нужны штаны с кожей, шпоры,<br />буденовка и шашка, а то ни рыба ни мясо.<br /> Ольга не осталась в долгу, и мне пришлось разнимать. Дубава, кажется,<br />друг Корчагина. На сегодня довольно. Спать".<br /><br /> Зной истомил землю. Накалило до обжога железные перила надвокзального<br />моста. На мост поднимались вялые, изнемогающие от жары люди. Это не были<br />пассажиры. По мосту шли преимущественно из железнодорожного района в город.<br /> С верхней ступени Павел увидел Риту. Она пришла к поезду раньше его и<br />смотрела на сходящих вниз людей.<br /> Шагах в трех сбоку от Устинович Корчагин остановился. Она не замечала<br />его. Павел рассматривал ее с каким-то странным любопытством. Рита была в<br />полосатой блузке, в синей недлинной юбке из простой ткани, куртка мягкого<br />хрома была переброшена через плечо. Шапка непослушных волос окаймляла<br />загорелое лицо. Она стояла, слегка запрокинув голову и щурясь от яркого<br />света. В первый раз Корчагин смотрел на своего друга и учителя такими<br />глазами, и в первый раз ему пришла в голову мысль, что Рита не только член<br />бюро губкома, а... И, поймав себя на таких "грешных" мыслях,<br />раздосадованный, окликнул ее:<br /> - Я уже целый час смотрю на тебя, а ты меня не видишь. Пора идти, поезд<br />уже стоит.<br /> Они подошли к служебному проходу на перрон. Вчера губком назначил Риту<br />своим представителем на одну из уездных конференций. В помощь ей дали<br />Корчагина. Сегодня им необходимо сесть в поезд, что было далеко не легкой<br />задачей. Вокзал в часы отхода редких поездов находился во власти всемогущей<br />посадочной пятерки, без пропуска посадкома никто не имел права выйти на<br />перрон. Бес подступы и выходы занимал заградительный отряд комиссии. Поезд,<br />до отказа набитый людьми, мог увезти лишь десятую долю стремившихся ехать.<br />Никто не желал оставаться, ждать днями случайного поезда. Тысячи людей<br />штурмовали проходы, пытаясь прорваться к недоступным зеленым вагонам. Вокзал<br />в те дни переживал настоящую осаду, и дело иногда доходило до рукопашной.<br /> Павел и Рита тщетно пытались пройти на перрон. Зная все ходы и выходы,<br />Павел провел свою спутницу через багажную. С трудом пробрались они к вагону<br />No 4. У дверей вагона, сдерживая густую толпу, стоял распаренный жарой<br />чекист, повторяя в сотый раз:<br /> - Говорю вам, вагон переполнен, а на буфера и крышу, согласно приказу,<br />никого не пустим.<br /> На него напирали взбешенные люди, тыча в нос билетами посадкома,<br />выданными на четвертый номер. Злобная ругань, крики, толкотня перед каждым<br />вагоном. Павел видел, что сесть обычным порядком на этот поезд не удастся,<br />но ехать было необходимо, иначе срывалась конференция.<br /> Отозвав Риту в сторону, посвятил ее в свой план действий: он проберется<br />в вагон, откроет окно и втянет в него Риту. Иначе ничего не выйдет.<br /> - Дай мне свою куртку, она лучше любого мандата.<br /> Павел взял у нее кожанку, надел, переложил в карман куртки свой наган,<br />нарочито выставив рукоять со шнуром наружу. Оставив сумку с припасами у ног<br />Риты, пошел к вагону. Бесцеремонно растолкав пассажиров, взялся рукой за<br />поручень.<br /> - Эй, товарищ, куда?<br /> Павел оглянулся на коренастого чекиста.<br /> - Я из Особого отдела округа. Вот сейчас проверим, все ли у вас<br />погружены с билетами посадкома, - сказал Павел тоном, не допускающим<br />сомнения в его полномочиях.<br /> Чекист посмотрел на его карман, вытер рукавом пот со лба и сказал<br />безразличным тоном:<br /> - Что ж, проверяй, если влезешь.<br /> Работая руками, плечами и кое-где кулаками, взбираясь на чужие плечи,<br />подтягиваясь на руках, хватаясь за верхние полки, осыпаемый градом ругани,<br />Павел все же пробрался в середину вагона.<br /> - Куда тебя черт несет, будь ты трижды проклят! - кричала на него<br />жирная тетка, когда он, спускаясь сверху, ступил ногой на ее колено. Тетка<br />втиснулась своей семипудовой махиной на край нижней полки, держа между ног<br />бидон для масла. Такие бидоны, ящики, мешки и корзины стояли на всех полках.<br />В вагоне нельзя было продохнуть.<br /> На ругань тетки Павел ответил вопросом:<br /> - Ваш посадочный билет, гражданка?<br /> - Чиво? - окрысилась та на незваного контролера. С самой верхней полки<br />свесилась чья-то "блатная" башка и загудела контрабасом:<br /> - Васька, что это за фрукт явился сюда? Дай ему путевку на "евбаз".<br /> Прямо над головой Корчагина появилось то, что, по-видимому, было<br />Васькой. Здоровенный парень с волосатой грудью уставился на Корчагина<br />бычьими глазищами:<br /> - Чего к женщине пристал? Какой тебе билет?<br /> С боковой полки свешивались четыре пары ног. Хозяева этих ног сидели в<br />обнимку, энергично щелкая семечки. Здесь, видно, ехала спетая компания<br />матерых мешочников, видавших виды железнодорожных мародеров. Не было времени<br />связываться с ними. Надо было посадить в вагон Риту.<br /> - Чей это ящик? - спросил он пожилого железнодорожника, указывая на<br />деревянную коробку у окна.<br /> - Да вон той девахи, - показал тот на толстые ноги в коричневых чулках.<br /> Надо было открыть окно. Ящик мешал. Положить его было некуда. Взяв ящик<br />на руки, Павел подал его хозяйке, сидевшей на верхней полке:<br /> - Подержите, гражданка, минутку, я открою окно.<br /> - Ты что чужие вещи трогаешь! - заверещала плосконосая деваха, когда он<br />на ее колени поставил ящик.<br /> - Мотька, чтой-то за гражданин шум подымает? - обратилась она за<br />помощью к своему соседу. Тот, не слезая с полки, толкнул Павла в спину<br />ногой, одетой в сандалию:<br /> - Эй ты, плешь водяная! Смывайся отсюда, пока я губе компостер не<br />поставил.<br /> Павел молча снес пинок в спину. Закусив губу, открыл окно.<br /> - Товарищ, отодвинься маленько, - попросил он железнодорожника.<br /> Освобождая место, отодвинул чей-то бидон и встал вплотную к окну. Рита<br />была у вагона, быстро подала ему сумку. Бросив сумку на колени тетки с<br />бидоном, Павел нагнулся вниз и, захватив руки Риты, потянул ее к себе. Не<br />успел красноармеец заградотряда заметить это нарушение правил и<br />воспрепятствовать ему, как Рита была уже в вагоне. Неповоротливому<br />красноармейцу ничего не оставалось, как выругаться и отойти от окна.<br />Появление Риты в вагоне всей мешочной компанией было встречено таким<br />галдежом, что Рита смутилась и затревожилась. Ей негде было встать, и она<br />стояла на краешке нижней полки, держась за поручень верхней. Со всех сторон<br />неслась ругань. Сверху контрабас изрыгнул:<br /> - Вот гад, сам влез и девку за собой тащит!<br /> А кто-то невидимый сверху пискнул:<br /> - Мотька, засвети ему промеж глаз!<br /> Деваха норовила деревянный ящик поставить на голову Корчагина. Кругом<br />были чужие, похабные лица. Павел пожалел, что Рита здесь, но надо было<br />как-то устраиваться.<br /> - Гражданин, забери свои мешки с прохода, здесь товарищ станет, -<br />обратился он к тому, кого звали Мотькой, но в ответ получил такую циничную<br />фразу, от которой весь вскипел. Над правой бровью его часто и больно<br />закололо.<br /> - Подожди, подлец, ты мне еще ответишь за это, - едва сдерживаясь,<br />сказал он хулигану, но тут же получил сверху удар ногой по голове.<br /> - Васька, ставь ему еще фитиля! - улюлюкали со всех сторон.<br /> Все, что долго сдерживал в себе Павел, прорвалось наружу, и, как всегда<br />в такие моменты, стали стремительны и жестки движения.<br /> - Что же вы, гадье спекулянтское, издеваться думаете? - Подымаясь на<br />руках, как на пружинах, Павел выбрался на вторую полку и с силой ударил<br />кулаком по наглой роже Мотьки. Ударил с такой силой, что спекулянт свалился<br />в проход на чьи-то головы.<br /> - Слезайте с полки, гады, а то перестреляю, как собак! - бешено кричал<br />Корчагин, размахивая наганом перед носами четверки.<br /> Дело оборачивалось совсем по-другому. Рита внимательно наблюдала за<br />всем, готовая стрелять в каждого, кто попытался бы схватить Корчагина.<br />Верхняя полка быстро была очищена. "Блатная" башка поспешно эвакуировалась в<br />соседнее отделение вагона.<br /> Усадив Риту на свободной полке, он шепнул ей:<br /> - Ты сиди здесь, а я разделаюсь с этими. Рита остановила его:<br /> - Неужели ты еще будешь драться?<br /> - Нет, я сейчас вернусь, - успокоил он.<br /> Окно опять было открыто, и Павел через него выбрался на перрон.<br />Несколько минут спустя он уже был у стола перед УТЧК Бурмейстером - старым<br />своим начальником. Латыш, выслушав его, отдал распоряжение выгрузить весь<br />вагон, проверить у всех документы.<br /> - Я же говорил, поезда подаются к посадке уже с мешочниками, - ворчал<br />Бурмейстср.<br /> Отряд, состоявший из десятка чекистов, выпотрашивал вагон. Павел по<br />старой привычке помогал проверять весь поезд. Уйдя из ЧК, он не порвал связи<br />со своими друзьями, а с бытность секретарем молодежного коллектива послал на<br />работу в УТЧК немало лучших комсомольцев. Окончив проверку, Павел вернулся к<br />Рите. Вагон наполнили новые пассажиры - командированные и красноармейцы.<br /> На третьем ярусе в углу оставалось лишь место для Риты, все остальное<br />было завалено тюками газет.<br /> - Ничего, как-нибудь поместимся, - сказала Рита.<br /> Поезд двинулся.<br /> За окном проплыла тетка, восседавшая на ворохе мешков.<br /> - Манька, где мой бидон?! - донесся ее крик.<br /> Сидя в узеньком пространстве, отгороженные тюками от соседей, Рита и<br />Павел уписывали за обе щеки хлеб с яблоками, весело вспоминая недавний не<br />совсем веселый эпизод.<br /> Медленно полз поезд. Перегруженные, расхлябанные вагоны, скрипя и<br />потрескивая сухими кузовами, вздрагивали на стыках. Вечер глянул в вагон<br />густой синевой. За ним ночь затянула чернотой открытые окна. Темно в вагоне.<br /> Рита, утомленная, задремала, положив голову на сумку. Павел сидел на<br />краю полки, свесив ноги, и курил. Он тоже устал, но негде было прилечь. Из<br />окна веяло свежестью ночи. От толчка Рита проснулась. Она заметила огонек<br />папироски Павла. "Он так до утра просидеть может. Ясно, не хочет меня<br />стеснять", - подумала Рита.<br /> - Товарищ Корчагин! Отбросьте буржуазные условности, ложитесь-ка вы<br />отдыхать, - шутливо сказала она.<br /> Павел лег рядом с ней и с наслаждением вытянул затекшие ноги.<br /> - Завтра нам работы уйма. Спи, забияка. - Ее рука доверчиво обняла<br />друга, и у самой щеки он почувствовал прикосновение ее волос.<br /> Для него Рита была неприкосновенна. Это был его друг и товарищ по цели,<br />его политрук, и все же она была женщиной. Он это впервые ощутил у моста, и<br />вот почему его так волнует ее объятие. Павел чувствовал глубокое ровное<br />дыхание, где-то совсем близко ее губы. От близости родилось непреодолимое<br />желание найти эти губы. Напрягая волю, он подавил это желание.<br /> Рита, как бы угадывая его чувства, в темноте улыбнулась. Она уже<br />пережила и радость страсти и ужас потери. Двум большевикам отдала она свою<br />любовь. И обоих забрали у нее белогвардейские пули. Один - мужественный<br />великан, комбриг, другой - юноша с ясными глазами.<br /> Скоро перестук колес убаюкал Павла. Лишь утром его разбудил рев<br />паровоза.<br /><br /> Поздно стала возвращаться в свою комнату Рита. В редко открываемой<br />тетради появилось еще несколько коротких записей:<br /><br /> "11 августа<br /> Закончили губконференцию. Аким, Михайло и другие уехали в Харьков на<br />всеукраинскую. На меня свалилась вся техника. Дубава и Павел получили<br />мандаты в губком. С тех пор как Дмитрия послали секретарем Печорского<br />райкомола, он не приходит больше вечерами на учебу. Завалили его работой.<br />Павел еще пытается заниматься, но то у меня нет времени, то его ушлют<br />куда-нибудь. В связи с обостренным положением на жел-дороге у них постоянная<br />мобилизация. Жаркий был вчера у меня, недоволен, что мы забрали у него<br />ребят, говорит, что они ему самому до зарезу нужны.<br /><br /> 23 августа<br /> Сегодня иду по коридору, смотрю - стоят у двери управления делами<br />Панкратов, Корчагин и еще незнакомый. Подхожу. Слышу - Павел рассказывает:<br />"Да там такие типы сидят - пули не жалко. "Вы, говорит, не имеете права<br />вмешиваться в наши распоряжения. Здесь хозяин Желлеском, а не какой-то<br />комсомол". А морда, братишки, у него... Вот где позасели паразиты!.." И я<br />услыхала отборную матерщину. Панкратов, заметив меня, толкнул Павла. Тот<br />обернулся и, увидев меня, побледнел. Не смотря мне в глаза, сейчас же ушел.<br />Я его теперь у себя долго не увижу. Он ведь знает, что я никому не прощаю<br />ругань.<br /><br /> 27 августа<br /> Было закрытое бюро. Положение осложняется. Не могу пока полностью все<br />записать - нельзя. Аким приехал из уезда хмурый. Вчера у Тетерева опять<br />пустили под откос продмаршрут. Кажется, брошу записывать, все как-то<br />клочками. Жду Корчагина. Видела его - создают с Жарким коммуну из пяти".<br /><br /> Днем в мастерских Павла вызвали к телефону. Рита сообщила о свободном<br />вечере и о незаконченной проработке темы: причины разгрома Парижской<br />коммуны.<br /> Вечером, подходя к подъезду дома на Кругло-Университетской, Павел<br />посмотрел вверх. Окно Риты освещено. Взбежал по лестнице, как всегда,<br />стукнул кулаком в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел.<br /> На кровати, на которую никто из ребят не имел права даже присесть,<br />лежал мужчина в военном. Револьвер, походная сумка и фуражка со звездой<br />лежали на столе. Рядом с ним, крепко обняв его, сидела Рита. Они о чем-то<br />оживленно разговаривали... Рита повернула к Павлу свое радостное лицо.<br /> Освобождаясь от объятий, военный встал.<br /> - Знакомьтесь, - сказала Рита, здороваясь с Павлом, - это...<br /> - Давид Устинович, - простецки сказал за нее военный, крепко сжимая<br />руку Корчагина.<br /> - Свалился как снег на голову, - смеялась Рита. Холодное было<br />рукопожатие Корчагина. Метнулась кремневой искрой в глазах несказанная<br />обида. Успел заметить на рукаве Давида четыре квадрата. Рита хотела говорить<br />- Корчагин перебил ее:<br /> - Я забежал тебе сказать, что сегодня работаю по разгрузке дров на<br />пристанях. Чтобы не ждала... А у тебя кстати гость. Ну, я пошел, ребята<br />внизу ждут.<br /> Павел исчез за дверью так же внезапно, как и появился. Простучали на<br />лестнице быстрые шаги. Глухо внизу стукнула дверь. Стихло.<br /> - С ним что-то неладное, - неуверенно ответила Рита на недоумевающий<br />взгляд Давида.<br /> ...Внизу, под мостом, глубоко вздохнул паровоз, выбросив из могучей<br />груди рой золотых светлячков. Причудливый хоровод их устремился ввысь и<br />погас в дыму.<br /> Прислонясь к перилам, Павел смотрел на мерцание разноцветных огней<br />сигнальных фонариков на стрелках. Зажмурил глаза.<br /> "Все же непонятно, товарищ Корчагин, почему вам так больно оттого, что<br />у Риты оказался муж? Разве когда-нибудь она говорила, что его нет? Ну а если<br />даже говорила, что из этого? Почему это вдруг так заело? А вы же считали,<br />товарищ дорогой, что, кроме идейной дружбы, ничего нет... Как же это вы<br />просмотрели? А? - иронически допрашивал себя Корчагин. - А что, если это не<br />муж? Давид Устинович может быть и брат и дядька... Тогда ты, чудила, зря на<br />человека освирепел. Такая же ты, видно, сволочь, как любой мужик. Насчет<br />брата это узнать можно. Допустим, это брат или дядя, так что же ты ей<br />скажешь об этом самом? Нет, ты не пойдешь к ней больше!"<br /> Мысли оборвал рев гудка.<br /> "Поздно, пора домой, хватит муру разводить".<br /><br /> На Соломенке (так назывался рабочий железнодорожный район) пятеро<br />создали маленькую коммуну. Это были - Жаркий, Павел, веселый белокурый чех<br />Клавичек, Окунев Николай - секретарь деповской комсы, Степан Артюхин - агент<br />железнодорожной Чека, недавно еще котельщик среднего ремонта.<br /> Достали комнату. Три дня после работы мазали, белили, мыли. Подняли<br />такую возню с ведрами, что соседям померещился пожар. Смастерили койки,<br />матрацы из мешков набили в парке кленовыми листьями, и на четвертый день,<br />украшенная портретом Петровского и огромной картой, сияла комната еще не<br />тронутой белизной.<br /> Между двумя окнами полочка с горкой книг. Два ящика, обитых картоном, -<br />это стулья. Ящик побольше - шкаф. Посреди комнаты здоровенный бильярд без<br />сукна, доставленный сюда на плечах из коммунхоза. Днем это стол, ночью<br />кровать Клавичека. Снесли сюда свое имущество. Хозяйственный Клавичек<br />составил опись всего добра коммуны и хотел прибить ее на стенке, но после<br />дружного протеста отказался от этого. Все стало в комнате общим. Жалованье,<br />паек и случайные посылки - все делилось поровну. Личной собственностью<br />осталось лишь оружие. Коммунары единодушно решили: член коммуны, нарушивший<br />закон об отмене собственности и обманувший доверие товарищей, исключается из<br />коммуны. Окунев и Клавичек настояли на добавлении: и выселяется.<br /> На открытие коммуны собрался весь актив районной комсы. В соседнем<br />дворе был одолжен здоровенный самоварище, и на чай ухлопали весь запас<br />сахарина, а покончив с самоваром, грянули хором:<br /><br /> Слезами валит мир безбрежный,<br /> Вся наша жизнь - тяжелый труд,<br /> Но день настанет неизбежный...<br /><br /> Таля с табачной фабрики дирижирует. Кумачовая повязка чуть сбита набок,<br />глаза - как у озорного мальчишки. Близко в них всматриваться никому еще не<br />удавалось. Смеется заразительно Таля Лагутина. Сквозь расцвет юности смотрит<br />эта картонажница на мир с восемнадцатой ступеньки. Взлетает вверх ее рука, и<br />запев, как сигнал фанфары:<br /><br /> Лейся вдаль, наш напев, мчись кругом -<br /> Над миром наше знамя реет.<br /> Оно горит и ярко рдеет,<br /> То наша кровь горит огнем...<br /><br /> Разошлись поздно, разбудив молчаливые улицы перекличкой голосов.<br /> Жаркий протянул руку к телефону.<br /> - Потише, ребята, ничего не слышно! - крикнул он голосистой комсе,<br />набившейся в комнату отсекра.<br /> Голоса сбавили на два тона.<br /> - Я слушаю. А, это ты! Да, да, сейчас. Повестка? Все та же - доставка<br />дров с пристаней. Что? Нет, никуда не послан. Здесь. Позвать? Ладно.<br /> Жаркий поманил пальцем Корчагина:<br /> - Тебя товарищ Устинович, и передал ему трубку.<br /> - Я думала, что тебя нет. У меня вечер не занят случайно. Приходи. Брат<br />проездом заехал, мы с ним два года не виделись.<br /> Брат!<br /> Павел не слушал ее слов. Вспомнились и тот вечер, и то, о чем решил<br />тогда же ночью на мосту. Да, надо пойти к ней сегодня и сжечь мостки. Любовь<br />приносит много тревог и боли. Разве теперь время говорить о ней?<br /> Голос в трубке:<br /> - Ты что, не слышишь меня?<br /> - Нет, нет, я слушаю. Хорошо. Да, после бюро.<br /> Положил трубку.<br /><br /> Он прямо смотрел в ее глаза и, сжимая дубовый край стола, сказал:<br /> - Я, наверное, не смогу дальше приходить к тебе. Сказал и увидел, как<br />вскинулись густые ресницы.<br /> Карандаш ее остановил свой бег по листу и неподвижно лег на развернутой<br />тетради.<br /> - Почему?<br /> - Все труднее становится выкраивать часы. Сама знаешь, дни пошли у нас<br />тяжеловатые. Жаль, но приходится отложить...<br /> Прислушался к последним словам и почувствовал их нетвердость.<br /> "Для чего вертишь мельницу? Не находишь, значит, мужества ударить по<br />сердцу кулаком!"<br /> И Павел настойчиво продолжал:<br /> - Кроме того, давно хотел тебе сказать, плохо я тебя понимаю. Вот когда<br />с Сегалом занимался, у меня в голове все задерживалось, а с тобой у меня<br />никак не выходит. От тебя каждый раз к Токареву ходил, чтобы разобраться.<br />Коробка моя не варит. Тебе надо взять кого-нибудь помозговитей.<br /> И отвернулся от ее внимательного взгляда. Закрывая для себя возврат к<br />девушке, упрямо договорил:<br /> - И вот выходит, что нам с тобой нельзя время зря тратить.<br /> Встал, осторожно отодвинул ногой стул и посмотрел сверху вниз на<br />склоненную голову, на побледневшее в свете лампы лицо. Надел фуражку.<br /> - Что же, прощай, товарищ Рита. Жаль, что я тебе столько дней голову<br />морочил. Надо было сразу сказать. Это уж моя вина.<br /> Рита механически подала ему руку и, ошеломленная его неожиданной<br />холодностью, смогла лишь произнести:<br /> - Я тебя не виню, Павел. Раз я не смогла подойти к тебе и быть<br />понятной, то я заслужила сегодняшнее.<br /> Тяжело переступали ноги. Без стука прикрыл дверь. У подъезда задержался<br />- можно еще вернуться, рассказать... Для чего? Для того, чтобы получить в<br />лицо удар презрительным словом и опять очутиться здесь, у подъезда? Нет!<br /><br /> В тупиках росли кладбища расхлябанных вагонов я холодных паровозов.<br />Ветер вихрил мелкие опилки из пустых дровяных складах.<br /> А вокруг города, по лесным тропам, по глубоким балкам хищной рысью<br />ходила банда Орлика. Днями отсиживалась она в окрестных хуторах, в лесных<br />богатых пасеках, а ночью выползала на пути, разрывала их когтистой лапой и,<br />совершив страшную работу, уползала в свое убежище.<br /> И часто рушились под откос стальные кони. Разбивались в щепки<br />коробки-вагоны, плющило в лепешку сонных людей, и мешалось с кровью и землей<br />драгоценное зерно.<br /> Налетала банда на тихие волостные местечки. Испуганно кудахча,<br />разбегались с улицы куры. Хлопал шальной выстрел. Трещала, словно сухой<br />хворост под ногами, недолгая перестрелка у белого домика волсовета. Бандиты<br />метались по деревне на сытых конях и рубили схваченных людей. Рубили с<br />присвистом, как колют дрова. Редко стреляли - берегли патроны.<br /> Так же быстро исчезали, как и появлялись. Везде имела банда свои глаза,<br />свои уши. Сверлили эти глаза белый волсоветский домик, подсматривали за ним<br />из поповского двора и из добротной кулацкой хаты. И туда, в лесные заросли,<br />тянулись невидимые нити. Туда текли патроны, куски свежей свинины, бутылки<br />сизоватого первача и еще то, что передавалось тихо на ухо меньшим атаманам,<br />а затем, через сложнейшую сеть, - самому Орлику.<br /> Банда имела всего две-три сотни головорезов, но поймать банду не<br />удавалось. Разбиваясь на несколькочастей, банда оперировала в<br />двух-трех уездах сразу. Нащупать всех нельзя было. Бандит ночью - днем<br />мирный крестьянин ковырялся у себя во дворе, подкладывая корм коню, и с<br />ухмылкой посасывал свою люльку у ворот, провожая мутным взглядом<br />кавалерийские разъезды.<br /> Потеряв покой и сон, носился стремительно со своим полком по трем<br />уездам Александр Пузыревский. Неутомимый в своем упорстве преследования,<br />настигал он иногда бандитский хвост.<br /> А через месяц оттянул свои шайки Орлик из двух уездов. Заметался в<br />узком кольце.<br /><br /> Жизнь в городе плелась обыденным ходом. На пяти базарах копошились в<br />гомоне людские скопища. Властвовали здесь два стремления: одно - содрать<br />побольше, другое - дать поменьше. Тут орудовало во всю ширь своих сил и<br />способностей разнокалиберное жулье. Как блохи, сновали сотни юрких людишек с<br />глазами, в которых можно было прочесть все, кроме совести. Здесь, как в<br />навозной куче, собиралась вся городская нечисть в едином стремлении<br />облапошить серенького новичка. Редкие поезда выбрасывали из своей утробы<br />кучи навьюченных мешками людей. Весь этот люд направлялся к базарам.<br /> Вечером пустели базары, и одичалыми казались торговые переулки, черные<br />ряды рундуков и лавок.<br /> Не всякий смельчак рискнет ночью углубиться в этот мертвый квартал, где<br />за каждой будкой - немая угроза. И нередко ночью ударит, словно молотком по<br />жести, револьверный выстрел, захлебнется кровью чья-то глотка. А пока сюда<br />доберется горсть милиционеров с соседних постов (в одиночку не ходили), то,<br />кроме скорченного трупа, уже никого не найти. Шпана невесть где от "мокрого"<br />места, а поднятый шум сдунул ветром всех ночных обитателей базарного<br />квартала. Тут же напротив - кило "Орион". Улица и тротуар в электрическом<br />свете. Толпятся люди.<br /> А в зале трещал киноаппарат. На экране убивали друг друга неудачливые<br />любовники, и диким воем отвечали зрители на обрыв картины. В центре и на<br />окраинах жизнь, казалось, не выходила из проложенного русла, и даже там, где<br />был мозг революционной власти - в губкоме, - все шло обычным чередом. Но это<br />было лишь внешнее спокойствие.<br /> В городе назревала буря.<br /> О ее приближении знали многие из тех, кто входил в город со всех<br />концов, плохо пряча строевую винтовку под мужицкой свиткой. Знали и те, кто<br />под видом мешочников приезжал на крышах поездов и держал путь не на базар, а<br />нес мешки до записанных в своей памяти улиц и домов.<br /> Если эти знали, то рабочие кварталы, даже большевики, не знали о<br />приближении грозы.<br /> Было в городе лишь пять большевиков, знавших все эти приготовления.<br /> Остатки петлюровщины, загнанные Красной Армией в белую Польшу, в тесном<br />сотрудничестве с иностранными миссиями в Варшаве готовились принять участие<br />в предполагаемом восстании.<br /> Из остатков петлюровских полков тайно формировалась рейдовая группа.<br /> В Шепетовке центральный повстанческий комитет тоже имел свою<br />организацию. В нее вошло сорок семь человек, из коих большинство - активные<br />контрреволюционеры в прошлом, доверчиво оставленные местной Чека на свободе.<br /> Руководили организацией поп Василий, прапорщик Винник, петлюровский<br />офицер Кузьменко. А поповны, брат и отец Винника и затершийся в деловоды<br />исполкома Самотыя вели разведку.<br /> В ночь восстания решено было забросать пограничный Особый отдел ручными<br />гранатами, выпустить арестованных и, если удастся, захватить вокзал.<br /> В большом городе - центре будущего восстания - в глубочайшей<br />конспирации шло сосредоточение офицерских сил, и в пригородные леса<br />стягивались бандитские шайки. Отсюда рассылались проверенные "зубры" в<br />Румынию и к самому Петлюре.<br /><br /> Матрос в Особом отделе округа не засыпал ни на минуту уже шестую ночь.<br />Он был одним из тех большевиков, которые знали все. Федор Жухрай переживал<br />ощущение человека, выследившего хищника, уже готового к прыжку.<br /> Нельзя крикнуть, поднять тревогу. Кровожадная тварь должна быть убита.<br />Лишь тогда возможен спокойный труд, без оглядки на каждый куст. Зверя нельзя<br />спугнуть. Тут, в этой смертельной борьбе, дает победу лишь выдержка бойца и<br />твердость его руки.<br /> Наступали сроки.<br /> Где-то здесь, в городе, в лабиринте явок и конспирации, решили: завтра<br />ночью.<br /> Те пятеро большевиков, что знали, предупредили. Нет, сегодня ночью.<br /> Вечером из депо тихо, без гудков, вышел бронепоезд, и так же тихо<br />закрылись за ним деповские огромные ворота.<br /> Прямые провода спешили передать шифрованные телеграммы, и везде, куда<br />прилетали они, забывая про сон, сторожевые республики обезвреживали осиные<br />гнезда.<br /> Жаркого вызвал к телефону Аким.<br /> - Ячейковые собрания обеспечены? Да? Хорошо. Сам сейчас приезжай с<br />секретарем райкомпарта на совещание. Вопрос с дровами хуже, чем мы думали.<br />Приедешь - поговорим, - слушал Жаркий твердую скороговорку Акима.<br /> - Ну, мы все скоро на дровах помешаемся, - проворчал он, кладя трубку.<br /> Оба секретаря вышли из автомобиля, на котором их примчал Литке.<br />Поднявшись на второй этаж, они сразу поняли, что дело не в дровах.<br /> На столе управделами стоял "максим", около него возились пулеметчики из<br />ЧОН. В коридорах - молчаливые часовые из горактива партии и комсомола. За<br />широкой дверью кабинета секретаря губкома заканчивалось экстренное заседание<br />бюро губкома партии.<br /> Через форточку с улицы шли провода к двум полевым телефонам.<br /> Приглушенный разговор. Жаркий нашел в комнате Акима, Риту и Михаилу. Не<br />сразу узнал Школенко в длиннополой шинели под поясом с портупеей и кобурой<br />нагана. Рита, как когда-то в свою бытность политруком роты, - в<br />красноармейском шлеме, в защитной юбке, поверх кожанки ремень к тяжелому<br />маузеру.<br /> - Как это все понимать надо? спросил ее Жаркий.<br /> - Опытная тревога, Вайя. Сейчас поедем к вам в район. Сбор по тревоге в<br />пятой пехотной школе. Прямо с ячейковых собраний ребята двигаются туда.<br />Главное - это проделать незаметно, - рассказывала Рита Жаркому.<br /><br /> Тихо в "кадетской" роще.<br /> Высокие молчаливые дубы - столетние великаны. Спящий пруд в покрове<br />лопухов и водяной крапивы, широкие запущенные аллеи. Среди рощи, за высокой<br />белой стеной, - этажи кадетского корпуса. Сейчас здесь пятая пехотная школа<br />краскомов. Глубокий вечер. Верхний этаж не освещен. Внешне здесь все<br />спокойно. Всякий, проходя мимо, подумает, что за этой стеной спят. Но тогда<br />зачем открыты чугунные ворота и что это похожее на две громадные лягушки у<br />ворот? Но люди, шедшие сюда с разных концов железнодорожного района, знали,<br />что в школе не могут спать, раз поднята ночная тревога. Сюда шли прямо с<br />ячейковых собраний, после краткого извещения, шли, не разговаривая, в<br />одиночку и парами, но не больше трех человек, в карманах которых обязательно<br />лежала книжечка с заголовком "Коммунистическая партия большевиков" или<br />"Коммунистический союз молодежи Украины". За чугунные ворота можно было<br />войти, лишь показав такую книжечку.<br /> В актовом зале уже много людей. Здесь светло. Окна завешены<br />брезентовыми палатками. Собранные здесь большевики, подшучивая над этими<br />условностями тревоги, спокойно раскуривали козьи ножки. Никто никакой<br />тревоги не ощущал. Просто так собирают, на всякий случай, чтобы<br />чувствовалась дисциплина частей особого назначения. Но опытные фронтовики,<br />входя во двор школы, чувствовали что-то не совсем похожее на условную<br />тревогу. Очень уж тихо делалось все. Молча строились под полушепот команды<br />взводы курсантов. На руках выносились пулеметы, и снаружи ни одного огонька<br />во всех корпусах.<br /> - Что-нибудь серьезное ожидается, Митяй? - тихо спросил Корчагин,<br />подходя к Дубаве.<br /> Митяй сидел на подоконнике рядом с незнакомой девушкой. Корчагин<br />мельком видел ее третьего дня у Жаркого.<br /> Дубава шутливо похлопал Павла по плечу:<br /> - Что, сердце в пятки ушло, говоришь? Ничего, мы вас научим воевать. Ты<br />что, с ней незнаком? - кивнул он на девушку. - Зовут Анной, фамилии не знаю,<br />а чин ее - заведующая агитационной базой.<br /> Девушка, слушая шутливое представление Дубавы, рассматривала Корчагина.<br />Поправила выбившийся из-под сиреневой повязки виток волос.<br /> С глазами Корчагина встретилась - несколько секунд длилось немое<br />состязание. Глаза ее, иссиня-черные, вызывающе искрились. Пушистые ресницы.<br />Павел отвел взгляд на Дубаву. Почувствовав, что краснеет, недовольно<br />нахмурился.<br /> - Кто же кого из вас агитирует? - силясь улыбнуться, спросил Павел.<br /> В зале послышался шум. Михайло Школенко, взобравшись на стул, крикнул:<br /> - Коммунары первой роты, строиться в этом зале Быстрее, быстрее,<br />товарищи!<br /> В зал входили Жухрай, предгубисполкома и Аким. Они только что приехали.<br /> Зал набит людьми, построенными в ряды.<br /> Предгубисполкома стал на площадку учебного пулемета и, подняв руку,<br />произнес:<br /> - Товарищи, мы собрали вас сюда для серьезного и ответственного дела.<br />Сейчас можно сказать то, чего нельзя было сказать еще вчера, так как это<br />было глубокой военной тайной. Завтра в ночь в городе, как и по всей Украине,<br />должно вспыхнуть контрреволюционное восстание. Город наполнен офицерьем.<br />Вокруг города концентрируются бандитские шайки. Часть заговорщиков проникла<br />в бронедивизион и работает там шоферами. Но Чрезвычайной комиссией заговор<br />открыт, и мы сейчас ставим под ружье всю парторганизацию и комсомол.<br />Совместно с испытанными частями из курсантов и отрядов Чека будут<br />действовать первый и второй коммунистические батальоны. Курсанты уже<br />выступили, теперь ваша очередь, товарищи. Пятнадцать минут на получение<br />оружия и построение. Операцией будет руководить товарищ Жухрай. От него<br />командиры получат точные указания. Я считаю излишним указывать<br />коммунистическому батальону на серьезность настоящего момента. Завтрашний<br />мятеж мы должны предотвратить сегодня.<br /> Через четверть часа вооруженный батальон выстроился во дворе школы,<br /> Жухрай обвел взглядом недвижные ряды батальона.<br /> В трех шагах впереди строя двое в ремнях: комбат Меняйло - богатырь,<br />уральский литейщик, и рядом - комиссар Аким. Налево - взводы первой роты. В<br />двух шагах впереди - двое: комроты Школепко и политрук Устинович. За их<br />спинами - молчаливые ряды коммунистического батальона. Триста штыков.<br /> Федор подал знак:<br /> - Пора выступать.<br /><br /> Шли триста по безлюдным улицам.<br /> Город спал.<br /> На Львовской, против Дикой улицы, батальон оборвал шаг. Здесь<br />начинались его действия.<br /> Бесшумно оцеплялись кварталы. Штаб разместился на ступеньках магазина.<br /> Сверху по Львовской, из центра, осветив шоссе прожектором, скатился<br />автомобиль. У штаба застопорил.<br /> Литке на этот раз привез своего отца. Комендант соскочил на мостовую и<br />бросил несколько отрывистых фраз сыну по-латышски. Машина рванула вперед и<br />мигом исчезла за попоротом на Дмитриевскую. Гуго Литке - весь в зрении. Руки<br />слились с рулевым колесом - вправо-влево.<br /> Ага, вот где понадобилась его, Литке, отчаянная езда! Никому в голову<br />не придет припаять ему две ночи ареста за сумасшедшие виражи.<br /> И Гуго летел по улицам, как метеор.<br /> Жухрай, которого молодой Литке перебросил в мгновенье ока из одного<br />конца города в другой, не мог не выразить своего одобрения:<br /> - Если ты, Гуго, при такой езде сегодня никого не угробишь, завтра<br />получишь золотые часы.<br /> Гуго торжествовал.<br /> - А я думаль - сутка десять ареста получаль за вираж...<br /> Первые удары были направлены на штаб-квартиру заговорщиков. В Особый<br />отдел были доставлены первые арестованные и забранные документы.<br /> На Дикой улице, в переулке с таким же странным названием, в доме No 11,<br />жил некто под фамилией Цюрберт. По данным Чека, он играл немалую роль в<br />белом заговоре. У него хранились списки офицерских дружин, которые должны<br />были оперировать в районе Подола.<br /> Сам Литке приехал на Дикую для ареста Цюрберта. В квартире, выходящей<br />окнами в сад, отделенный стеной от бывшего женского монастыря, Цюрберта не<br />нашли. Он в этот день, по словам соседей, не возвращался. Произведен был<br />обыск, вместе с ящиком ручных гранат нашли списки и адреса. Приказав<br />устроить засаду, на минуту Литке задержался у стола, просматривая найденные<br />материалы.<br /> Часовым в саду стоял молодой курсант. Ему видно освещенное окно.<br />Неприятно стоять здесь одному, в углу. Жутковато. Ему приказано наблюдать за<br />стеной. Но отсюда далеко до успокаивающего света окна. А тут еще чертов<br />месяц так редко светит. В темноте кусты кажутся живыми. Курсант щипает<br />штыком вокруг - пусто.<br /> "Зачем меня поставили здесь? Все равно на стену никому не взобраться -<br />высокая. Подойти, что ли, к окну, поглядеть?" - подумал курсант. Еще раз<br />оглядев гребень стены, вышел из пахнущего плесенным грибом угла. Остановился<br />на момент у окна. Литке быстро собирал бумаги и готовился уйти из комнаты. В<br />этот момент на гребне стены появилась тень. Человеку с гребня виден часовой<br />у окна и тот, другой, в комнате. С кошачьей ловкостью тень перебралась на<br />дерево, потом на землю. По-кошачьи подкралась к жертве, замахнулась, и -<br />рухнул курсант. По рукоять вогнано ему в шею лезвие морского кортика.<br /> Выстрел в саду ударил током по людям, оцепившим квартал.<br /> Гремя сапогами, к дому бежали шестеро. Упав залитой кровью головой на<br />стол, сидел в кресле мертвый Литке. Стекло окна разбито. Документов враг так<br />и не выручил.<br /> У монастырской степы заспешили выстрелы. Это убийца, спрыгнув на улицу,<br />бросился бежать на Лукьяновские пустыри, отстреливаясь. Не ушел: догнала<br />чья-то пуля.<br /> Всю ночь шли повальные обыски. Сотни не прописанных в домовых книгах<br />людей с подозрительными документами и оружием были отправлены в Чека. Там<br />работала отборочная комиссия - сортировала.<br /><br /> В некоторых местах заговорщики оказали вооруженное сопротивление. На<br />Жилянской улице при обыске в одном доме был убит наповал Лебедев Антоша.<br /> Соломенский батальон потерял в эту ночь пятерых, а в Чека не стало Яна<br />Литке, старого большевика, верного сторожевого республики.<br /> Восстание предотвращено.<br /> В эту же ночь в Шепетовке взяли попа Василия с дочерьми и всю остальную<br />братию.<br /> Улеглась тревога.<br /> Но новый враг угрожал городу - паралич на стальных путях, а за ним<br />голод и холод.<br /> Хлеб и дрова решали все.<br /><br />ГЛАВА ВТОРАЯ<br /> Федор в раздумье вынул изо рта коротенькую трубку и осторожно пощупал<br />пальцами бугорок пепла. Трубка потухла.<br /> Седой дым от десятка папирос кружил облаком ниже матовых плафонов, над<br />креслом предгубисполкома. Как в легком тумане, видны лица сидящих за столом,<br />в углах кабинета.<br /> Рядом с предгубисполкома грудью на стол навалился Токарев. Старик в<br />сердцах щипал свою бородку, изредка косился на низкорослого лысого человека,<br />высокий тенорок которого продолжал петлять многословными, пустыми, как<br />выпитое яйцо, фразами.<br /> Аким поймал косой взгляд слесаря, и вспомнилось детство: был у них в<br />доме драчун-петух Выбей Глаз. Он точно так же посматривал перед наскоком.<br /> Второй час продолжалось заседание губкома партии. Лысый человек был<br />председателем железнодорожного лесного комитета.<br /> Перебирая проворными пальцами кипу бумаг, лысый строчил:<br /> - ...И вот эти-то объективные причины не дают возможности выполнить<br />решение губкома и правления дороги. Повторяю, и через месяц мы не сможем<br />дать больше четырехсот кубометров дров. Ну, а задание в сто восемьдесят<br />тысяч кубометров - это... - лысый подбирал слово, - утопия! - Сказал и<br />захлопнул маленький ротик обиженной складкой губ.<br /> Молчание казалось долгим.<br /> Федор постукивал ногтем о трубку, выбивая пепел. Токарев разбил<br />молчание гортанным перехватом баса:<br /> - Тут и жевать нечего. В Желлескоме дров не было, нет, и впредь не<br />надейтесь... Так, что ли?<br /> Лысый дернул плечом:<br /> - Извиняюсь, товарищ, дрова мы заготовили, но отсутствие гужевого<br />транспорта... - Человек поперхнулся, вытер клетчатым платком полированную<br />макушку и, долго не попадая рукой в карман, нервно засунул платок под<br />портфель.<br /> - Что же вы сделали для доставки дров? Ведь с момента ареста<br />руководящих специалистов, замешанных в заговоре, прошло много дней, - сказал<br />из угла Денекко.<br /> Лысый обернулся к нему:<br /> - Я трижды сообщал в правление дороги о невозможности без транспорта...<br /> Токарев остановил его.<br /> - Это мы уже слыхали, - язвительно хмыкнул слесарь, кольнув лысого<br />враждебным взглядом. - Вы что же, нас за дураков считаете?<br /> От этого вопроса у лысого по спине заходили мурашки.<br /> - Я за действия контрреволюционеров не отвечаю, - уже тихо отвечал<br />лысый.<br /> - Но вы знали, что работу ведут вдали от дороги? - спросил Аким.<br /> - Слышал, но я не мог указывать начальству на ненормальности в чужом<br />участке.<br /> - Сколько у вас служащих? - задал лысому вопрос председатель совпрофа.<br /> - Около двухсот!<br /> - По кубометру на дармоеда в год! - бешено сплюнул Токарев.<br /> - Мы всему Желлескому даем ударный паек, отрываем у рабочих, а вы чем<br />занимаетесь? Куда вы дели два вагона муки, данные вам для рабочих? -<br />продолжал председатель совпрофа.<br /> Лысого засыпали со всех сторон острыми вопросами, а он отделывался от<br />них, как от назойливых кредиторов, требующих оплаты векселей.<br /> Угрем ускользал от прямых ответов, но глаза бегали по сторонам. Нутром<br />чуял приближение опасности. С трусливой нервозностью желал лишь одного:<br />поскорее уйти отсюда, туда, где к сытому ужину ждет его не старая еще жена,<br />коротая вечер за романом Поль де Кока.<br /> Не переставая вслушиваться в ответы лысого, Федор писал на блокноте: "Я<br />думаю, этого человека надо проверить поглубже: здесь не простое неумение<br />работать. У меня уже кое-что есть о нем... Давай прекратим разговоры с ним,<br />пусть убирается, и приступим к делу".<br /> Предгубисполкома прочел переданную ему записку и кивнул Федору.<br /> Жухрай поднялся и вышел в прихожую к телефону. Когда он возвратился,<br />Предгубисполкома читал конец резолюции:<br /> "...снять руководство Желлескома за явный саботаж. Дело о разработке<br />передать следственным органам".<br /> Лысый ожидал худшего. Правда, снятие с работы за саботаж ставит под<br />сомнение его благонадежность, но это пустяк, а дело о Боярке - ну, за это он<br />спокоен, это не на его участке. "Фу, черт, мне показалось, что эти<br />докопались до чего-нибудь..."<br /> Собирая в портфель бумаги, уже почти успокоенный, сказал:<br /> - Что ж, я беспартийный специалист, и вы вправе мне не доверять. Но моя<br />совесть чиста. Если я не сделал, то, значит, не мог.<br /> Ему никто не ответил. Лысый вышел, поспешно спустился по лестнице и с<br />облегчением открыл дверь на улицу.<br /> - Ваша фамилия, гражданин? - спросил его человек в шинели,<br /> С обрывающимся сердцем лысый проикал:<br /> - Чер...винский...<br /> В кабинете Предгубисполкома, когда вышел чужой человек, над большим<br />столом тесно сгрудились тринадцать.<br /> - Вот видите... - надавил пальцем развернутую карту Жухрай. - Вот<br />станция Боярка, в шести верстах - лесоразработка. Здесь сложено в штабеля<br />двести десять тысяч кубометров дров. Восемь месяцев работала трудармия,<br />затрачена уйма труда, а в результате - предательство, дорога и город без<br />дров. Их надо подвозить за шесть верст к станции. Для этого нужно не менее<br />пяти тысяч подвод в течение целого месяца, и то при условии, если будут<br />делать по два конца в день. Ближайшая деревня - в пятнадцати верстах. К тому<br />же в этих местах шатается Орлик со своей бандой... Понимаете, что это<br />значит?.. Смотрите, на плане лесоразработка должна была начаться вот где и<br />идти к вокзалу, а эти негодяи повели ее в глубь леса. Расчет верный: не<br />сможем подвезти заготовленных дров к путям. И действительно, нам и сотни<br />подвод не добыть. Вот откуда они нас ударили!.. Это не меньше повстанкома.<br /> Сжатый кулак Жухрая тяжело лег на вощеную бумагу.<br /> Каждому из тринадцати ясно представлялся весь ужас надвигающегося, о<br />чем Жухрай не сказал. Зима у дверей. Больницы, школы, учреждения и сотни<br />тысяч людей во власти стужи, а на вокзалах - человеческий муравейник, и<br />поезд один раз в неделю.<br /> Каждый глубоко задумался.<br /> Федор разжал кулак:<br /> - Есть один выход, товарищи: построить в три месяца узкоколейку от<br />станции до лесоразработок - шесть верст - с таким расчетом, чтобы уже через<br />полтора месяца она была доведена до начала сруба. Я этим делом занят уже<br />неделю. Для этого нужно, - голос Жухрая в пересохшем горле заскрипел, -<br />триста пятьдесят рабочих и два инженера. Рельсы и семь паровозов есть в<br />Пуще-Водице. Их там комса отыскала на складах. Оттуда до войны в город<br />хотели узкоколейку проложить. Но в Боярке рабочим негде жить, одна развалина<br />- школа лесная. Рабочих придется посылать партиями на две недели, больше не<br />выдержат. Бросим туда комсомольцев, Аким? - И, не дожидаясь ответа,<br />продолжал: - Комсомол кинет туда все, что только сможет: во-первых,<br />соломенскую организацию и часть из города. Задача очень трудная, но если<br />ребятам рассказать, что это спасет город и дорогу, они сделают.<br /> Начальник дороги недоверчиво покачал головой.<br /> - Навряд ли выйдет что из этого. На голом месте шесть верст проложить<br />при теперешней обстановке: осень, дожди, потом морозы, - устало сказал он.<br /> Жухрай, не поворачивая к нему головы, отрезал:<br /> - За разработкой надо было смотреть тебе получше, Андрей Васильевич.<br />Подъездной путь мы построим. Не замерзать же сложа руки.<br /><br /> Погружены последние ящики с инструментами. Поездная бригада разошлась<br />по местам. Моросил хлипкий дождик. По блестящей от влаги тужурке Риты<br />скатывались стеклянными крупинками дождевые капли.<br /> Прощаясь с Токаревым, Рита крепко пожала ему руку и тихо сказала:<br /> - Желаем удачи.<br /> Старик тепло посмотрел на нее из-под седой бахромы бровей.<br /> - Да, задали нам мороку, язви их в сердце! - буркнул он, отвечая вслух<br />на свои мысли. - Вы тут посматривайте. Если у нас какой затор выйдет, так вы<br />нажмите, где надо. Ведь без волокиты эта шушваль не может работать. Ну, пора<br />седать, доченька.<br /> Старик плотно запахнул пиджак. В последний момент Рита как бы невзначай<br />спросила:<br /> - Что, разве Корчагин не едет с вами? Его среди ребят не видно.<br /> - Он с техноруком вчера на дрезине поехал приготовить кое-что к нашему<br />приезду.<br /> По перрону к ним торопливо шли Жаркий, Дубава, а с ними, в небрежно<br />накинутом жакете, с потухшей папиросой меж тонких пальцев, Анна Борхарт.<br /> Всматриваясь в проходящих, Рита задала последний вопрос:<br /> - Как ваша учеба с Корчагиным?<br /> Токарев удивленно взглянул на нее.<br /> - Какая учеба, ведь паренек под твоей опекой? Парень мне не раз говорил<br />о тебе. Не нахвалится.<br /> Рита недоверчиво прислушивалась к его словам.<br /> - Так ли это, товарищ Токарев? От меня ведь он к тебе ходил<br />переучиваться.<br /> Старик рассмеялся:<br /> - Ко мне?.. Я его и в глаза не видел. Паровоз заревел. Клавичек из<br />вагона кричал:<br /> - Товарищ Устинович, отпускай нам папашу нельзя же так! Что мы без него<br />делать будем?<br /> Чех еще что-то хотел сказать, но, заметив троих подошедших, замолчал.<br />Мельком столкнулся с неспокойным блеском глаз Анны, с грустью уловил ее<br />прощальную улыбку Дубаве и порывисто отошел от окна.<br /><br /> Хлестал в лицо осенний дождь. Низко ползли над землей темно-серые,<br />набухшие влагой тучи. Поздняя осень оголила лесные полчища, хмуро стояли<br />старики грабы, пряча морщины коры под бурым мхом. Безжалостная осень сорвала<br />их пышные одеянья, и стояли они голые и чахлые.<br /> Одиноко среди леса ютилась маленькая станция. От каменной товарной<br />платформы в лес уходила полоса разрыхленной земли. Муравьями облепили ее<br />люди.<br /> Противно чавкала под сапогами липкая глина. Люди яростно копались у<br />насыпи. Глухо лязгали ломы, скребли камень лопаты.<br /> А дождь сеял, как сквозь мелкое сито, и холодные капли проникали сквозь<br />одежду. Дождь смывал труд людей. Густой кашицей сползала глина с насыпи.<br /> Тяжела и холодна вымоченная до последней нитки одежда, но люди с работы<br />уходили только поздно вечером. И с каждым днем полоса вскопанной и<br />взрыхленной земли уходила все дальше и дальше в лес.<br /> Недалеко от станции угрюмо взгорбился каменный остов здания. Все, что<br />можно было вывернуть с мясом, снять или взорвать, - все давно уже загребла<br />рука мародера. Вместо окон и дверей - дыры; вместо печных дверок - черные<br />пробоины. Сквозь дыры ободранной крыши видны ребра стропил.<br /> Нетронутым остался лишь бетонный пол в четырех просторных комнатах. На<br />него к ночи ложилось четыреста человек в одежде, промокшей до последней<br />нитки и облепленной грязью. Люди выжимали у дверей одежду, из нее текли<br />грязные ручьи. Отборным матом крыли они распроклятый дождь и болото. Тесными<br />рядами ложились на бетонный, слегка запорошенный соломой пол. Люди старались<br />согреть друг друга. Одежда парилась, но не просыхала. А сквозь мешки на<br />оконных рамах сочилась на пол вода. Дождь сыпал густой дробью по остаткам<br />железа на крыше, а в щелястую дверь дул ветер.<br /> Утром пили чай в ветхом бараке, где была кухня, и уходили к насыпи. В<br />обед ели убийственную в своем однообразии постную чечевицу, полтора фунта<br />черного, как антрацит, хлеба.<br /> Это было все, что мог дать город.<br /> Технорук, сухой высокий старик с двумя глубокими морщинами на щеках,<br />Валериан Никодимович Патошкин, и техник Вакуленко, коренастый, с мясистым<br />носом на грубо скроенном лице, поместились в квартире начальника станции.<br /> Токарев ночевал в комнатушке станционного чекиста Холявы,<br />коротконогого, подвижного, как ртуть.<br /> Строительный отряд с озлобленным упорством переносил лишения.<br /> Насыпь с каждым днем углублялась в лес.<br /> Отряд насчитывал уже девять дезертиров. Через несколько дней сбежало<br />еще пять.<br /> Первый удар стройка получила на второй неделе; с вечерним поездом не<br />пришел из города хлеб.<br /> Дубава разбудил Токарева и сообщил ему об этом.<br /> Секретарь партколлектива, спустив на пол волосатые ноги, яростно скреб<br />у себя под мышкой.<br /> - Начинаются игрушки! - буркнул он себе под нос, быстро одеваясь.<br /> В комнату вкатился шарообразный Холява.<br /> - Сыпь к телефону и достучись до Особого отдела, - приказал ему<br />Токарев. - А ты никому о хлебе ни звука, - предупредил он Дубаву.<br /> После получасовой ругани с линейными телефонистами напористый Холява<br />добился связи с замнач Особого отдела Жухраем. Слушая его перебранку,<br />Токарев нетерпеливо переступал с ноги на ногу.<br /> - Что? Хлеба не доставили? Я сейчас узнаю, кто это сделал, - угрожающе<br />загудел в трубку Жухрай.<br /> - Ты мне скажи, чем мы завтра людей кормить будем? - сердито кричал в<br />трубку Токарев.<br /> Жухрай, видимо, что-то обдумывал. После длинной паузы секретарь<br />партколлектива услыхал:<br /> - Хлеб доставим ночью. Я пошлю с машиной Литке, он дорогу знает. Под<br />утро хлеб будет у вас.<br /> Чуть свет к станции подошла забрызганная грязью машина, нагруженная<br />мешками с хлебом. Из нее устало вылез бледный от бессонной ночи Литке-сын.<br /> Борьба за стройку обострялась. Из правления дороги сообщили: нет шпал.<br />В городе не находили средств для переброски рельсов и паровозиков на<br />стройку, и сами паровозики, оказалось, требовали значительного ремонта.<br />Первая партия заканчивала работу, а смены не было, задерживать же вымотавших<br />все свои силы людей не было возможности.<br /> В старом бараке до поздней ночи при свете коптилки совещался актив.<br /> Утром в город уехали Токарев, Дубава, Клавичек, захватив еще шестерых<br />для ремонта паровозов и доставки рельсов. Клавичек, как пекарь по профессии,<br />посылался контролером в отдел снабжения, а остальные - в Пущу-Водицу.<br /> А дождь все лил.<br /> Корчагин с трудом вытянул из липкой глины ногу и по острому холоду в<br />ступне понял, что гнилая подошва сапога совсем отвалилась. С самого приезда<br />сюда он страдал из-за худых сапог, всегда сырых и чавкающих грязью; сейчас<br />же одна подошва отлетела совсем, и голая нога ступала в режуще-холодную<br />глиняную кашу. Сапог выводил его из строя. Вытянув из грязи остаток подошвы,<br />Павел с отчаянием глянул на него и нарушил данное себе слово не ругаться. С<br />остатком сапога пошел в барак. Сел около походной кухни, развернул всю в<br />грязи портянку и поставил к печке окоченевшую от стужи ногу.<br /> На кухонном столе резала свеклу Одарка, жена путевого сторожа, взятая<br />поваром в помощники. Природа дала далеко не старой сторожихе всего вволю:<br />по-мужски широкая в плечах, с богатырской грудью, с крутыми могучими<br />бедрами, она умело орудовала ножом, и на столе быстро росла гора нарезанных<br />овощей.<br /> Одарка кинула на Павла небрежный взгляд и недоброжелательно спросила:<br /> - Ты что, к обеду мостишься? Раненько малость. От работы, паренек,<br />видно, улепетываешь. Куда ты ноги-то суешь? Тут ведь кухня, а не баня, -<br />брала она в оборот Корчагина.<br /> Вошел пожилой повар.<br /> - Сапог порвался вдребезги, - объяснил свое присутствие на кухне Павел.<br /> Повар посмотрел на искалеченный сапог и кивнул на Одарку:<br /> - У нее муж наполовину сапожник, он вам может посодействовать, а то без<br />обуви погибель.<br /> Слушая повара, Одарка пригляделась к Павлу и немного смутилась.<br /> - А я вас за лодыря приняла, - призналась она.<br /> Павел прощающе улыбнулся. Одарка глазом знатока осмотрела сапог.<br /> - Латать его мой муж не будет - не к чему, а чтобы ногу не покалечить,<br />я принесу вам старую калошу, на горище у нас такая валяется. Где ж это<br />видано так мучиться! Не сегодня-завтра мороз ударит, пропадете, - уже<br />сочувственно говорила Одарка и, положив нож, вышла.<br /> Вскоре она вернулась с глубокой калошей и куском холста. Когда<br />завернутая в холстину и согретая нога была умещена в теплую калошу, Павел с<br />молчаливой благодарностью поглядел на сторожиху.<br /><br /> Токарев приехал из города раздраженный, собрал в комнату Холявы актив и<br />передал ему невеселые новости.<br /> - Всюду заторы. Куда ни кинешься, везде колеса крутят и вес на одном<br />месте. Мало мы, видно, белых гусей повыловили, на наш век их хватит, -<br />докладывал старик собравшимся. - Я, ребятки, скажу открыто: дело Ни к черту.<br />Второй смены еще не собрали, а сколько пришлют - неизвестно. Мороз на носу.<br />До него хотя умри, а нужно пройти болото, а то потом землю зубами не<br />угрызешь. Ну, так вот, ребятки, в городе возьмут в "штосс" всех, кто там<br />путает, а нам здесь надо удвоить скорость. Пять раз сдохни, а ветку<br />построить надо. Какие мы иначе большевики будем - одна слякоть, - говорил<br />Токарев не обычным для него хриповатым баском, а напряженно-стальным<br />голосом. Блестевшие из-под насупленных бровей глаза его говорили о<br />решительности и упрямстве.<br /> - Сегодня же проведем закрытое собрание, растолкуем своим, и все завтра<br />на работу. Утром беспартийных отпускаем, а сами остаемся. Вот решение<br />губкома, - передал он Панкратову сложенный вчетверо лист.<br /> Через плечо грузчика Корчагин прочел:<br /><br /> "Считать необходимым оставить на стройке всех членов комсомола,<br />разрешив их смену не раньше первой подачи дров. За секретаря губкомола<br /> Р. Устинович".<br /><br /> В тесном бараке не пройти. Сто двадцать человек заполнили его. Стояли у<br />стен, забрались на столы и даже на кухню.<br /> Открыл собрание Панкратов. Токарев говорил недолго, но конец его речи<br />подрезал всех:<br /> - Завтра коммунисты и комсомольцы в город не уедут.<br /> Рука старика подчеркнула в воздухе всю непреложность решения. Жест этот<br />смахнул все надежды вернуться в город, к своим, выбраться из этой грязи. В<br />первую минуту ничего нельзя было разобрать за выкриками. От движения тел<br />беспокойно замигала подслеповатая коптилка. Темнота скрывала лица. Шум<br />голосов нарастал. Одни говорили мечтательно о "домашнем уюте", другие<br />возмущались, кричали об усталости. Многие молчали. И только один заявил о<br />дезертирстве. Раздраженный голос его из угла выбрасывал вперемежку с бранью:<br /> - К чертовой матери! Я здесь и дня не останусь! Людей на каторгу<br />ссылают, так хоть за преступление. А нас за что? Держали нас две недели -<br />хватит. Дураков больше нет. Пусть тот, кто постановлял, сам едет и строит.<br />Кто хочет, пусть копается в этой грязи, а у меня одна жизнь. Я завтра<br />уезжаю.<br /> Окунев, за спиной которого стоял крикун, зажег спичку, желая увидеть<br />дезертира. Спичка на миг выхватила из темноты перекошенное злобной гримасой<br />лицо и раскрытый рот. Окунев узнал: сын бухгалтера из губпродкома.<br /> - Что присматриваешься? Я не скрываюсь, не вор.<br /> Спичка потухла, Панкратов поднялся во весь рост.<br /> - Кто это там разбредался? Кому это партийное задание - каторга? -<br />глухо заговорил он, обводя тяжелым взглядом близстоящих. - Братва, нам в<br />город никак нельзя, наше место здесь. Ежели мы отсюда дадим деру, люди<br />замерзать будут. Братва, чем скорее закончим, тем скорее вернемся, а тикать<br />отсюда, кап тут одна зануда хочет, нам не дозволяет идея наша и дисциплина.<br /> Грузчик не любил больших речей, но и эту, короткую, перебил все тот же<br />голос:<br /> - А беспартийные уезжают?<br /> - Да, - отрубил Панкратов.<br /> К столу протиснулся парень в коротком городском пальто. Летучей мышью<br />кувыркнулся над столом маленький билет, ударился в грудь Панкратова и,<br />отскочив на стол, встал ребром.<br /> - Вот билет, возьмите, пожалуйста, из-за этого кусочка картона не<br />пожертвую здоровьем!<br /> Конец фразы заглушили заметавшиеся по бараку голоса:<br /> - Чем швыряешься?<br /> - Ах ты, шкура продажная!<br /> - В комсомол втерся, на теплое местечко целился!<br /> - Гони его отсюда!<br /> - Мы тебя погреем, вошь тифозная!<br /> Тот, кто бросил билет, пригнув голову, пробирался к выходу. Его<br />пропускали, сторонясь, как от зачумленного. Скрипнула закрывшаяся за ним<br />дверь.<br /> Панкратов сжал пальцами брошенный билет и сунул его в огонек коптилки.<br />Картон загорелся, сворачиваясь в обугленную трубочку.<br /><br /> В лесу прозвучал выстрел. От ветхого барака в темноту леса нырнули конь<br />и всадник. Из школы и барака выбегали люди. Кто-то случайно наткнулся на<br />дощечку из фанеры, засунутую в щель двери. Чиркнули спичкой. Закрывая<br />колеблющиеся от ветра огоньки полами одежды, прочли:<br /><br /> "Убирайтесь все со станции туда, откуда явились. Кто останется, тому<br />пуля в лоб. Перебьем всех до одного, пощады никому не будет. Срок вам даю до<br />завтрашней ночи".<br /> И подписано:<br /> "Атаман Чеснок".<br /> Чеснок был из банды Орлика.<br /><br /> В комнате Риты на столе незакрытый дневник.<br /><br /> "2 декабря<br /> Утром выпал первый снег. Крепкий мороз. На лестнице встретилась с<br />Вячеславом Олынинским. Шли вместе.<br /> - Я всегда любуюсь первым снегом. Мороз-то какой! Одна прелесть, не<br />правда ли? - сказал Ольшинский.<br /> Я вспомнила о Боярке и ответила ему, что мороз и снег меня совершенно<br />не радуют, наоборот, удручают. Рассказала почему.<br /> - Это субъективно. Если ваши мысли продолжить, то надо будет признать<br />недопустимым смех и вообще проявление жизнерадостности во время, скажем,<br />войны. Но в жизни этого не бывает. Трагедия там, где полоска фронта. Там<br />ощущение жизни придавлено близостью смерти. Но даже и там смеются. А вдали<br />от фронта жизнь все та же: смех, слезы, горе и радость, жажда зрелищ и<br />наслаждений, волненье, любовь...<br /> В словах Ольшинского трудно отличить иронию. Ольшинский -<br />уполномоченный Наркоминдела. В партии с 1917 года. Одет по-европейски,<br />всегда гладко выбрит, чуть надушен. Живет в нашем доме, в квартире Сегала.<br />Вечерами заходит ко мне. С ним интересно говорить, знает Запад, долго жил в<br />Париже, но я не думаю, чтобы мы стали хорошими друзьями. Причина тому: во<br />мне он видит прежде всего женщину и уже только потом товарища по партии.<br />Правда, он не маскирует своих стремлений и мыслей, - он достаточно<br />мужествен, чтобы говорить правду, и его влечения не грубы. Он умеет их<br />делать красивыми. Но он мне не нравится.<br /> Грубоватая простота Жухрая мне несравненно ближе, чем европейский лоск<br />Ольшинского.<br /> Из Боярки получаем короткие сводки. Каждый день сотня сажен прокладки.<br />Шпалы кладут прямо на мерзлую землю, в прорубленные для них гнезда. Там<br />всего двести сорок человек. Половина второй смены разбежалась. Условия<br />действительно тяжелые. Как-то они будут работать на морозе?.. Дубава уже<br />педелю там. В Пуще-Водице из восьми паровозов собрали пять. К остальным нет<br />частей.<br /> На Дмитрия создано Управлением трамвая уголовное дело: он со своей<br />бригадой силой задержал все трамвайные площадки, идущие из Пущи-Водицы в<br />город. Высадив пассажиров, он нагрузил платформы рельсами для узкоколейки.<br />Привезли девятнадцать площадок по городской линии к вокзалу. Трамвайщики<br />помогали вовсю.<br /> На вокзале остатки соломенской комсомолии за ночь погрузили, а Дмитрий<br />со своими повез рельсы в Боярку.<br /> Аким отказался ставить на бюро вопрос о Дубаве. Нам Дмитрий рассказал о<br />безобразной волоките и бюрократизме в Управлении трамвая. Там наотрез<br />отказались дать больше двух площадок. Туфта прочел Дубаве нравоучение:<br /> - Пора бросить партизанские выходки, теперь за это в тюрьме насидеться<br />можно. Будто нельзя договориться и обойтись без вооруженного захвата?<br /> Я еще не видела Дубаву таким свирепым.<br /> - Почему же ты, бумагоед, не договорился? Сидит здесь, пиявка<br />чернильная, и языком брешет. Мне без рельсов на Боярке морду набьют. А тебя,<br />чтобы ты тут под ногами не путался, на стройку надо отослать Токареву на<br />пересушку! - гремел Дмитрий на весь губком.<br /> Туфта написал на Дубаву заявление, но Аким, попросив меня выйти,<br />говорил с ним минут десять. Туфта от Акима выскочил красный и злой.<br /><br /> 3 декабря<br /> В губкоме новое дело, уже из Трансчека. Панкратов, Окунев и еще<br />несколько товарищей приехали на станцию Мотовиловку и сняли с пустых<br />строений двери и оконные рамы. При погрузке всего этого в рабочий поезд их<br />пытался арестовать станционный чекист. Они его обезоружили и, лишь когда<br />тронулся поезд, вернули ему револьвер, вынув из него патроны. Двери и окна<br />увезли. Токарева же материальный отдел дороги обвиняет в самовольном изъятии<br />из боярского склада двадцати пудов гвоздей. Он отдал их крестьянам за работу<br />по вывозке с лесоразработки длинных поленьев, которые они кладут вместо<br />шпал.<br /> Я говорила с товарищем Жухраем об этих делах. Он смеется: "Все эти дела<br />мы поломаем".<br /> На стройке положение крайне напряженное, и дорог каждый день. По<br />малейшему пустяку приходится нажимать. То и дело тянем в губком<br />тормозильщиков. Ребята на стройке все чаще выходят за рамки формалистики.<br /> Ольшинский принес мне маленькую электрическую печку. Мы с Олей Юреневой<br />греем над ней руки. Но в комнате от нее теплее не становится. Как-то там, в<br />лесу, пройдет эта ночь? Ольга рассказывает: в больнице очень холодно, и<br />больные не вылезают из-под одеял. Топят через два дня.<br /> Нет, товарищ Ольшинский, трагедия на фронте оказывается трагедией в<br />тылу!<br /><br /> 4 декабря<br /> Вето ночь валил снег. В Боярке, пишут, все засыпал. Работа стала.<br />Очищают путь. Сегодня губком вынес решение: стройку первой очереди, до<br />границы лесоразработки, закончить не позже 1 января 1922 года. Когда<br />передали это в Боярку, Токарев, говорят, ответил: "Если не передохнем, то<br />выполним".<br /> О Корчагине ничего не слышно. Удивительно, что на него нет "дела" вроде<br />панкратовского. Я до сих пор не знаю, почему он не хочет со мной<br />встречаться.<br /><br /> 5 декабря<br /> Вчера банда обстреляла стройку".<br /> Кони осторожно ставят ноги в мягкий, податливый снег. Изредка<br />заворошится под снегом прижатая к земле копытом ветка, затрещит - тогда<br />всхрапывает конь. Метнется в сторону, но, получив обрезом по прижатым ушам,<br />переходит в галоп, догоняя передних.<br /> Около десятка конных перевалило через холмистый кряж, в который<br />уперлась полоса черной, еще не устланной снегом земли. Здесь всадники<br />задержали коней. Звякнули, встретясь, стремена. Шумно встряхнулся всем телом<br />вспотевший от далекого пробега жеребец переднего.<br /> - Их до биса наихало сюды, - говорил передний. - Ось мы им холоду<br />нагоним! Батько сказав, щоб ции саранчи тут завтра не було, бо вже видно, що<br />к дровам сволочная мастеровщина доберется...<br /> К станции подъезжали гуськом, по обочинам узкоколейки. Шагом подъехали<br />к прогалине, что у старой школы; не выезжая на поляну, остались за<br />деревьями.<br /> Залп разметал тишину темной ночи. Белкой скользнул вниз снежный ком с<br />ветки серебристой при лунном свете березы. А меж деревьев высекали искры<br />куцые обрезы, ковыряли пули сыпучую штукатурку, жалобно дзинькало пробитое<br />стекло привезенных Панкратовым окон.<br /> Залп сорвал людей с бетонного пола, поставил их на ноги, но, когда<br />залетали но комнатам жуткие сверчки, страх повалил людей обратно на пол.<br /> Падали друг на друга.<br /> - Ты куда? - схватил за шинель Павла Дубава.<br /> - На двор.<br /> - Ложись, идиот! Уложат на месте, только покажись, - порывисто шептал<br />Дмитрий.<br /> Они лежали в комнате рядом у самой двери. Дубава прижался к полу,<br />вытянув по направлению к двери руку с револьвером. Корчагин сидел на<br />корточках, нервно ощупывая пальцами патронные гнезда в барабане нагана. В<br />них пять патронов. Нащупав пустоты, повернул барабан.<br /> Стрельба прервалась. Наступившая тишина удивляла.<br /> - Ребята, у кого есть оружие, собирайтесь сюда, - шепотом командовал<br />лежащим Дубава.<br /> Корчагин осторожно открыл дверь. На прогалине пусто. Медленно кружась,<br />падали снежинки.<br /> А в лесу десять всадников нахлестывали лошадей.<br /> В обед из города примчалась автодрезина. Из нее вышли Жухрай и Аким. Их<br />встречали Токарев и Холява. С дрезины сняли и поставили на перрон пулемет<br />"максим", несколько коробок с пулеметными лентами и два десятка винтовок.<br /> К месту работ шли торопливо. Полы шинели Федора чертили по снегу<br />зигзаги. Шаг у него медвежий, вперевалку - все еще не отвык, ставит ноги<br />циркулем, словно под ним еще качающаяся палуба миноносца. Токареву то и дело<br />приходилось бежать за своими спутниками: высокий Аким шел в ногу с Федором.<br /> - Налет банды - это еще полбеды. Тут вот паи косогор поперек дороги<br />лег. Нанесло на нашу голову, язви его! Много земли вынимать придется.<br /> Старик остановился, повернулся спиной к ветру, закурил, держа ладони<br />лодочкой, и, пыхнув дымком раз-другой, догнал ушедших вперед. Аким, поджидая<br />его, остановился. Жухрай, не сбавляя шага, уходил дальше.<br /> Аким спросил Токарева:<br /> - Хватит ли у вас сил в срок построить подъездной путь?<br /> Токарев ответил не сразу.<br /> - Знаешь, сынок, - сказал он наконец, - если говорить вообще, то<br />построить нельзя, но не построить тоже нельзя. Вот отсюда и получается.<br /> Они нагнали Федора и зашагали рядом. Слесарь заговорил возбужденно:<br /> - Вот тут-то и начинается это самое "но". Ведь только нас двое тут -<br />Патошкин и я - знают, что построить при таких собачьих условиях, при таком<br />оборудовании и количестве рабочей силы невозможно. Но зато все до одного<br />знают, что не построить - нельзя. И вот почему я смог сказать: "Если не<br />перемерзнем, то будет сделано". Сами поглядите, второй месяц, как здесь<br />копаемся, четвертую смену дорабатываем, а основной состав - без передышки,<br />только молодостью и держится. А ведь половина из них простужена. Посмотришь<br />на этих ребят, так сердце кровью заливает. Цепы им нет... Не одного из них<br />загонит в гроб эта проклятая трущоба.<br /><br /> В километре от станции кончалась вполне готовая узкоколейка.<br /> Дальше, километра на полтора, на выровненном полотне лежали врытые в<br />землю длинные поленища, словно поваленный ветром частокол. Это шпалы. Еще<br />дальше, до самого косогора, шла лишь ровная дорога.<br /> Здесь работала первая строительная группа Панкратова. Сорок человек<br />прокладывали шпалы. Рыжебородый крестьянин в новеньких лаптях не спеша<br />стаскивал с розвальней поленья и бросал их на полотно дороги. Несколько<br />таких же саней разгружалось поодаль. Две длинные железные штанги лежали на<br />земле. Это была форма рельсов, под них ровняли шпалы. Для трамбовки земли<br />пускались в ход топоры, ломы, лопаты.<br /><br /> Кропотливое и медленное это дело - прокладка шпал. Прочно и устойчиво<br />должны лежать в земле шпалы, и так, чтобы рельс опирался одинаково на каждую<br />из них.<br /> Технику прокладки знал только один старик, без единой сединки в свои<br />пятьдесят четыре года, со смолистой, раздвинутой надвое бородой - дорожный<br />десятник Лагутин. Он добровольно работал четвертую смену, переносил с<br />молодежью все невзгоды и заслужил в отряде всеобщее уважение. Этот<br />беспартийный (отец Тали) всегда занимал почетное место на всех партийных<br />совещаниях. Гордясь этим, старик дал слово не оставлять стройки.<br /> - Ну, как же мне вас кидать, скажите на милость? Напутаете без меня с<br />прокладкой, тут глаз нужен, практика. А уж я этих шпал по Расее натыкал за<br />свою жизнь... - добродушно говорил он при каждой смене - и оставался.<br /> Патошкин ему доверял и на его участок заглядывал редко. Когда трое<br />подошли к работавшим, Панкратов, потный и раскрасневшийся, рубил топором<br />гнездо для шпалы.<br /> Аким еле узнал грузчика. Панкратов похудел, острее вырисовывались его<br />широкие скулы, и плохо вымытое лицо как-то потемнело и осунулось.<br /> - А, губерния приехала! - проговорил он и подал Акиму горячую, влажную<br />руку.<br /> Стук лопат прекратился. Аким видел вокруг бледные лица. Снятые шинели и<br />полушубки валялись тут же, прямо на снегу.<br /> Поговорив с Лагутиным, Токарев захватил Панкратова и повел приезжих к<br />выемке. Грузчик шел рядом с Федором.<br /> - Расскажи мне, Панкратов, как это у вас там с чекистом вышло, в<br />Мотовиловке? Как ты думаешь, перегнули вы немного с разоружением-то? -<br />серьезно спросил Федор неразговорчивого грузчика.<br /> Панкратов смущенно улыбнулся:<br /> - Мы его по согласию разоружили, он пас сам просил. Ведь он наш<br />парняга. Мы ему растолковали все как есть, он и говорит: "Я, ребята, не имею<br />права позволить вам увезти окна и двери. Есть приказ товарища Дзержинского<br />пресекать расхищение дорожного имущества. Тут начальник станции со мной на<br />ножах, ворует, мерзавец, а я мешаю. Отпущу вас - он на меня обязательно<br />донесет по службе, и меня в Ревтрибунал. А вы вот меня разоружите и<br />катитесь. И если начальник станции не донесет, то на этом и кончится". Мы<br />так и сделали. Двери и окна ведь не себе же везли.<br /> Заметив искринку смеха в глазах Жухрая, Панкратов добавил:<br /> - Пусть же нам одним попадет, вы уж парня-то не жмите, товарищ Жухрай.<br /> - Все это ликвидировано. В дальнейшем таких вещей делать нельзя - это<br />разрушает дисциплину. У нас достаточно силы, чтобы разбивать бюрократизм<br />организованным порядком. Ладно, поговорим о более важном. - И Федор начал<br />расспрашивать о подробностях налета.<br /><br /> В четырех с половиной километрах от станции яростно вгрызались в землю<br />лопаты. Люди резали косогор, ставший на их пути.<br /> А по сторонам стояло семеро, вооруженных карабином Холявы и<br />револьверами Корчагина, Панкратова, Дубавы и Хомутова. Это было все оружие<br />отряда.<br /> Патошкин сидел на скате, выписывая цифры в записную книжку. Инженер<br />остался один. Вакуленко, предпочитая суд за дезертирство смерти от пули<br />бандита, утром удрал в город.<br /> - На выемку у нас уйдет полмесяца, земля мерзлая, - негромко сказал<br />Патошкин стоявшему перед ним Хомутову, всегда хмурому увальню, скуповатому<br />на слова.<br /> - Нам всего дают на дорогу двадцать пять дней, а вы на выемку<br />пятнадцать кладете, - ответил ему Хомутов, сердито захватывая губой кончик<br />уса.<br /> - Этот срок нереален, правда, я в своей жизни никогда не строил в такой<br />обстановке и с таким составом людей, кап этот. Я могу и ошибиться, что уже<br />дважды со мной бывало.<br /> В это время Жухрай, Аким и Панкратов подходили к выемке. На косогоре их<br />заметили.<br /> - Глянь, кто это? - толкнул Корчагина локтем раскосый парень в старом,<br />порвавшемся на локтях свитере, Петька Трофимов, болторез из мастерских,<br />указывая пальцем на косогор. В тот же миг Корчагин, не выпуская из рук<br />лопаты, кинулся под гору. Глаза его под козырьком шлема тепло улыбнулись, и<br />Федор дольше других жал ему руку.<br /> - Здорово, Павел! Поди узнай его в такой разнокалиберной обмундировке.<br /> Панкратов криво усмехнулся:<br /> - Ничего себе комбинация из пяти пальцев, и все пять наружу. К тому же<br />у него дезертиры шинель уперли. У них с Окуневым коммуна: тот Павлу свой<br />пиджачишко отдал. Ничего, Павлуша парень теплый. Недельку на бетоне<br />погреется, солома почти не помогает, а потом "сыграет в ящик", - невесело<br />говорил Акиму грузчик.<br /> Чернобровый Окунев, слегка курносенький, щуря плутоватые глаза,<br />возразил:<br /> - Мы Павлушке пропасть не дадим. Голоснем - и на кухню его в повара, к<br />Одарке в резерв. Там он, если не дурак будет, и подъест и погреется - хоть у<br />печки, хоть у Одарки.<br /> Дружный смех покрыл его слова. В этот день смеялись первый раз.<br /><br /> Федор осмотрел косогор, съездил с Токаревым и Патошкиным в санях к<br />лесоразработке и вернулся обратно. На косогоре рыли землю все с тем же<br />упорством. Федор смотрел на мельканье лопат, на согнутые в напряженном<br />усилии спины и тихо сказал Акиму:<br /> - Митинг не нужен. Агитировать здесь некого. Правду ты, Токарев,<br />сказал, что им цены нет. Вот где сталь закаляется.<br /> Глаза Жухрая с восхищением и суровой любовной гордостью смотрели на<br />землекопов. Ведь еще так недавно часть этих землекопов щетинилась сталью<br />штыков в ночь накануне мятежа. А сейчас они охвачены единым стремлением<br />довести стальные жилы рельсов до заветных дровяных богатств - источника<br />тепла и жизни.<br /><br /> Патошкин вежливо, но убежденно доказывал Федору невозможность прорыть<br />выемку раньше двух недель. Федор слушал его вычисления и про себя что-то<br />решал.<br /> - Снимите людей с косогора, развертывайте путь дальше, а холм мы<br />возьмем иначе.<br /> На станции Жухрай долго сидел у телефона. Холява сторожил у дверей. Он<br />слышал за спиной глухой бас Федора:<br /> - Позвони сейчас же от моего имени наштаокру, пусть немедленно<br />перекинут полк Пузыревского в сектор стройки. Необходимо очистить район от<br />банд. Вышлите из базы бронепоезд с подрывниками. Об остальном я распоряжусь<br />сам. Возвращусь ночью. Вышлите на вокзал к двенадцати Литке с машиной.<br /> В бараке после короткой речи Акима заговорил Жухрай. В товарищеской<br />беседе незаметно прошел час. Федор говорил строителям о невозможности ломать<br />срок окончания постройки, назначенный на первое января.<br /> - Мы переводим стройку на военное положение. Коммунисты сводятся в роту<br />ЧОН. Командиром роты назначается товарищ Дубава. Все шесть строительных<br />групп получают твердые задания. Оставшиеся работы по прокладке делятся на<br />шесть равных частей. Каждая группа получает свою часть. К первому января все<br />работы должны быть закончены. Группа, которая окончит работу раньше,<br />получает право на отдых и отъезд в город. Кроме этого, президиум<br />губисполкома возбудит ходатайство перед ВУЦИК о награждении орденом Красного<br />Знамени лучшего рабочего этой группы.<br /> Начальниками стройгрупп были утверждены: первой - товарищ Панкратов,<br />второй - товарищ Дубава, третьей - товарищ Хомутов, четвертой - товарищ<br />Лагутин, пятой - товарищ Корчагин, шестой - товарищ Окунев.<br /> - Начальником стройки, - заканчивал свою речь Жухрай, - ее идейным<br />руководителем и организатором остается бессменно Антон Никифорович Токарев.<br /> Словно стая птиц взлетела, заплескались руки, заулыбались суровые лица,<br />и дружески-шутливая последняя фраза серьезного человека разрядила длительное<br />внимание взрывом смеха.<br /> Человек двадцать гурьбой провожали Акима и Федора до автодрезины.<br /> Прощаясь с Корчагиным и глядя на его засыпанную снегом калошу, Федор<br />сказал негромко:<br /> - Сапоги пришлю. Ты ноги-то еще не отморозил?<br /> - Что-то похоже на это - припухать стали, - ответил Павел и, вспомнив<br />давнишнюю свою просьбу, взял Федора за рукав: - Ты мне немного патронов для<br />нагана дашь? У меня надежных только три.<br /> Жухрай сокрушенно качал головой, но, увидя огорчение в глазах Павла, не<br />раздумывая, отстегнул свой маузер:<br /> - Вот тебе мой подарок.<br /> Павел не сразу поверил, что ему дарят вещь, о которой он так давно<br />мечтал, но Жухрай накинул на его плечо ремень:<br /> - Бери, бери! Я же знаю, что у тебя на него давно глаза горят. Только<br />ты осторожней с ним, своих не перестреляй. Вот тебе еще три полные обоймы к<br />нему.<br /> На Павла устремились явно завистливые взгляды. Кто-то крикнул:<br /> -- Павка, давай меняться на сапоги с полушубком в придачу.<br /> Панкратов озорно толкнул Павла в спину:<br /> - Меняй, черт, на валенки. Все равно в калоше не доживешь до рождества<br />Христова.<br /> Поставив ногу на подножку дрезины, Жухрай писал разрешение на<br />подаренный револьвер.<br /><br /> Ранним утром, глухо цокая на стрелках, к станции подошел бронепоезд.<br />Пышным султаном вырывался белый, как лебяжий пух, освобожденный пар, тут же<br />исчезая в морозном чистом воздухе. Из бронированных коробок выходили зашитые<br />в кожу люди. Через несколько часов трое подрывников из бронепоезда глубоко<br />забили в косогор две огромные вороненые тыквы, отвели от них длинные шнуры и<br />дали сигнальные выстрелы. Тогда от страшного теперь косогора во все стороны<br />побежали люди. От спички конец шнура вспыхнул фосфорическим огоньком.<br /> У сотен людей на миг сжались сердца. Одна-две минуты томительного<br />ожидания - и... вздрогнула земля, страшная сила разнесла вершину холма,<br />швырнув в небо огромные глыбы земли. Второй взрыв сильнее первого. Страшный<br />грохот прокатился по лесной чаще, наполняя ее хаосом звуков от разорванного<br />в клочья косогора.<br /> Там, где только что был холм, зияла глубокая яма, и на десятки метров<br />вокруг сахарную белизну снега засыпала взрыхленная земля.<br /> В образовавшееся от взрыва углубление устремились люди с кирками и<br />лопатами.<br /><br /> С отъездом Жухрая на стройке развернулось упорнейшее состязание -<br />борьба за первенство.<br /> Еще далеко до рассвета Корчагин тихо, никого не будя, поднялся и, едва<br />передвигая одеревеневшие на холодном полу ноги, направился в кухню.<br />Вскипятив в баке воду для чая, вернулся и разбудил всю свою группу.<br /> Когда проснулся весь отряд, на дворе было уж светло.<br /> В бараке во время утреннего чая к столу, где сидел Дубава со своими<br />арсеналыциками, протискался Панкратов.<br /> - Видал, Митяй, Павка свою братву чуть свет на ноги поднял. Поди,<br />саженей десять уже проложили. Ребята говорят, что он своих из главмастерских<br />так навинтил, что те решили двадцать пятого закончить, свой участок.<br />Щелкнуть хочет он нас всех по носу. Но это, я извиняюсь, мы еще посмотрим! -<br />возмущенно говорил он Дубаве.<br /> Митяй кисло улыбнулся. Он прекрасно понимал, почему поступок группы из<br />главных мастерских задел за живое секретаря коллектива речного порта. Да и<br />его, Дубаву, дружок Павлушка подхлестнул: не сказав ни слова, бросил вызов<br />всему отряду.<br /> - Дружба дружбой, а табачок врозь - тут "кто кого", - сказал Панкратов.<br /> Около полудня энергичная работа группы Корчагина была неожиданно<br />прервана. Сторожевой, стоявший у составленных в козлы винтовок, заметил меж<br />деревьев группу конных и дал тревожный выстрел.<br /> - В ружье, братва! Банда! - крикнул Павка и, швырнув лопату, бросился к<br />дереву, на котором висел его маузер.<br /> Расхватав имевшееся оружие, группа залегла прямо в снег у обочины<br />дороги. Передние конные замахали шапками. Один из них крикнул:<br /> - Стой, товарищи! Свои!<br /> Полсотни конных в буденовках с алыми звездами подъезжали по дороге.<br /> Оказалось, что стройку пришел проведать взвод полка Пузыревского. Павел<br />обратил внимание на обрубленное ухо лошади командира. Красивая серая кобыла<br />с белой лысиной на лбу не стояла на месте, "играла" под всадником. Она<br />испуганно пятилась назад, когда Павел, бросившись к ней, схватил ее под<br />уздцы.<br /> - Лыска, баловница, вот где мы с тобой встретились! Уцелела от пули,<br />красавица моя одноухая.<br /> Он нежно обхватил тонкую шею лошади и гладил рукой ее вздрагивающие<br />ноздри. Командир пристально всматривался в Павла и, узнав, удивленно ахнул:<br /> - Да это же Корчагин!.. Коня узнал, а Середу недосмотрел. Здравствуй,<br />братенек!<br /><br /> В городе "нажали на все рычаги". Это сразу сказалось на стройке. Жаркий<br />опустошил райком, выслав остатки организации в Боярку. На Соломенке остались<br />одни дивчата. В путейском техникуме Жаркий же добился посылки на стройку<br />новой группы студентов.<br /> Сообщая обо всем этом Акиму, он полушутя сказал:<br /> - Остался я с одним женским пролетариатом. Посажу Лагутину вместо себя.<br />На дверях напишем: "Женотдел", и покачу-ка я на Боярку. Неудобно мне,<br />знаешь, одному мужику среди женщин крутиться. Поглядывают на меня девочки<br />подозрительно. Наверно, меж собой говорят, сороки: "Всех разослал, а сам<br />остался, гусь лапчатый", или еще пообиднее что-нибудь. Прошу тебя разрешить<br />мне выехать.<br /> Аким, смеясь, отказал.<br /> В Боярку прибывал народ. Прибыло и шестьдесят студентов-путейцев.<br /> Жухрай добился у Управления дороги посылки в Боярку четырех классных<br />вагонов для жилья вновь посланным рабочим.<br /> Группа Дубавы была снята с работы и послана в Пущу-Водицу. Ей<br />приказывалось доставить на стройку паровозики и шестьдесят пять узкоколейных<br />платформ. Эта работа засчитывалась как задание на участке.<br /> Перед отъездом Дубава посоветовал Токареву отозвать Клавичека на<br />стройку и дать ему вновь организованную группу. Токарев отдал этот приказ,<br />не подозревая истинной причины, побудившей арсенальца вспомнить о<br />существовании чеха. А причиной была записка Анны, переданная приезжими<br />соломенцами.<br /> "Дмитрий! - писала Анна. - Мы с Клавичеком отобрали вам гору<br />литературы. Шлем тебе и всем боярским штурмовикам свой горячий привет. Какие<br />вы все молодчаги! Желаем вам сил и энергии. Вчера из складов выдали<br />последние запасы дров. Клавичек просил передать вам привет. Чудный парень!<br />Хлеб для вас он печет сам. В пекарне никому не доверяет. Сам просеивает<br />муку, сам машиной месит тесто. Муку где-то добыл хорошую, хлеб у него<br />получается прекрасный, не в пример тому, что я получаю. Вечером у меня<br />собираются наши: Лагутина, Артюхин, Клавичек и иногда Жаркий. Понемногу<br />подвигаем учебу, но больше говорим обо всем и обо всех, а чаще всего о вас.<br />Девушки возмущены отказом Токарева допустить их на стройку. Они уверяют, что<br />вынесут лишения наравне со всеми. Таля говорит: "Оденусь во все отцовское и<br />заявлюсь к папане, пусть попробует меня оттуда выпереть".<br /> Пожалуй, она это сделает. Передай мой привет черноглазому. Анна".<br /><br /> Метель надвинулась сразу. Небо затянулось серыми, низко плывущими<br />облаками. Густо пошел снег. Вечером завыл в трубах ветер, загудел среди<br />деревьев, гоняясь за увертливым снежным вихрем, будоражил лес угрожающим<br />присвистом.<br /> Бушевал и разбойничал всю ночь буран. Промерзли до костей люди, хотя<br />всю ночь топились печи: не держала тепла станционная развалина.<br /> Утром выступивший на работу отряд увязал в глубоком снегу, а над<br />деревьями пламенело солнце, и на сине-голубом небе ни единого облачка.<br /> Группа Корчагина освобождала от снежных заносов свой участок. Только<br />теперь Павел почувствовал, до чего мучительны страдания от холода. Старый<br />пиджачок Окунева не грел его, а в калошу набивался снег. Он не раз терял ее<br />в сугробах. Сапог же на другой ноге грозил совсем развалиться. От спанья на<br />полу на шее его вздулись два огромных карбункула. Вместо шарфа Токарев дал<br />ему свое полотенце.<br /> Худой, с воспаленными глазами, Павел яростно взметывал широкой<br />деревянной лопатой, сгребая снег.<br /> На станцию в это время приполз пассажирский поезд. Его едва приволок<br />сюда выдыхающийся паровоз: на тендере ни одного полена, в топке догорали<br />остатки.<br /> - Дадите дров - поедем, а нет - переведите поезд на запасный, пока есть<br />чем двигать! - кричал машинист начальнику станции.<br /> Поезд перевели на запасный путь. Удрученным пассажирам сообщили причину<br />остановки. В битком набитых вагонах заохали и зачертыхались.<br /> - Поговорите со стариком - вон идет по перрону. Это начстройки. Он<br />может приказать подвезти к паровозу на санях дрова. Они их вместо шпал<br />кладут, - посоветовал начальник станции кондукторам. Те пошли навстречу<br />Токареву.<br /> - Дров дам, но не даром. Ведь это наш строительный материал. У нас<br />заносы. В поезде шестьсот - семьсот пассажиров. Дети и женщины могут<br />остаться в поезде, а остальным лопаты в руки - и до вечера греби снег. За<br />это получат дрова. Если откажутся - пусть сидят до нового года, - сказал<br />Токарев, кондукторам.<br /> - Смотри, ребята, народу-то валит сколько! Гляди, и женщины! -<br />удивленно заговорили за спиной Корчагина.<br /> Павел обернулся.<br /> - Вот тебе сто человек, дай им работу и присматривай, чтобы не сидели,<br />- сказал, подходя, Токарев.<br /> Корчагин раздавал работу вновь прибывшим. Какой-то высокий мужчина, в<br />форменной железнодорожной шинели с меховым воротником, в теплой каракулевой<br />шапке, возмущенно вертел в руках лопату и, обращаясь к стоящей рядом с ним<br />молодой женщине в котиковой шапочке с пушистым бубенцом наверху,<br />протестовал:<br /> - Я грести снег не буду, меня никто не имеет права заставить. Если меня<br />попросят, я, как инженер-путеец, смогу распорядиться работой, но ворочать<br />снег ни ты, ни я не должны, это инструкцией не предусматривается. Старик<br />поступает противозаконно. Я его привлеку к ответственности. Кто здесь<br />десятник? - спросил он ближайшего к нему рабочего.<br /> Подошел Корчагин:<br /> - Почему вы не работаете, гражданин? Мужчина окинул Павла с ног до<br />головы презрительным взглядом:<br /> - А вы что из себя представляете?<br /> - Я рабочий.<br /> - Тогда мне не о чем с вами говорить. Пришлите ко мне десятника или кто<br />тут у вас...<br /> Корчагин исподлобья посмотрел на него:<br /> - Не хотите работать - не надо. Без нашей отметки на проездном билете<br />на поезд не сядете. Таков приказ начстройки.<br /> - А вы, гражданка, тоже отказываетесь? - повернулся Павел к женщине - и<br />на миг остолбенел: перед ним стояла Тоня Туманова.<br /> Она с трудом узнала в оборванце Корчагина. В рваной, истрепанной одежде<br />и фантастической обуви, с грязным полотенцем на шее, с давно не мытым лицом<br />стоял перед ней Павел. Только одни глаза с таким же, как прежде,<br />незатухающим огнем. Его глаза... И вот этот оборванец, похожий на бродягу,<br />был еще так недавно ею любим. Как все переменилось!<br /> Она со своим мужем после недавней свадьбы едет в большой город, где он<br />работает в правлении дороги на ответственном посту. И вот где ей пришлось<br />встретиться со своим юношеским увлечением. Ей даже неудобно было подать ему<br />руку. Что подумает Василий? Как неприятно, что Корчагин так опустился.<br />Видно, дальше рытья земли кочегар в жизни не продвинулся. Она в<br />нерешительности стояла, заливаясь краской смущения. Путейца взбесило наглое,<br />как ему казалось, поведение оборванца, не отрывавшего глаз от его жены. Он<br />швырнул на землю лопату и подошел к Тоне:<br /> - Идем, Тоня, я не могу спокойно смотреть на этого лаццарони.<br /> Корчагин знал из романа "Джузеппе Гарибальди", кто такой лаццарони.<br /> - Если я лаццарони, то ты просто недорезанный буржуй, - глухо ответил<br />он путейцу и, переведя взгляд на Тоню, сухо отчеканил: - Берите лопату,<br />товарищ Туманова, и становитесь в ряд. Не берите пример с этого<br />откормленного буйвола. Прошу прощения, не знаю, кем он вам приходится.<br /> Павел нелюбезно улыбнулся, глядя на меховые боты Тони, и добавил<br />вскользь:<br /> - Оставаться не советую. На днях банда наведывалась.<br /> Повернулся и пошел к своим, хлопая калошей.<br /> Последние слова возымели действие и на путейца.<br /> Тоня уговорила его остаться работать.<br /> Вечером, окончив работу, возвращались к станции. Муж Тони пошел вперед,<br />спеша занять места в поезде. Тоня остановилась, пропуская рабочих. Сзади<br />всех шел, опираясь на лопату, утомленный Корчагин.<br /> - Здравствуй, Павлуша. Я, признаюсь, не ожидала увидеть тебя таким.<br />Неужели ты у власти ничего не заслужил лучшего, чем рыться в земле? Я<br />думала, что ты давно уже комиссар или что-нибудь в этом роде. Как это<br />неудачно у тебя жизнь сложилась... - заговорила Тоня, идя рядом с ним.<br /> Павел остановился, окинул Тоню удивленным взглядом.<br /> - Я тоже не ожидал встретить тебя такой... замаринованной, - нашел<br />наконец Павел подходящее слово помягче.<br /> Кончики ушей Тони загорелись.<br /> - Ты все так же грубишь!<br /> Корчагин вскинул лопату на плечо и зашагал. Лишь пройдя несколько<br />шагов, ответил:<br /> - Моя грубость куда легче вашей, товарищ Туманова, с позволения<br />сказать, вежливости. О моей жизни беспокоиться нечего, тут все в порядке. А<br />вот у вас жизнь сложилась хуже, чем я ожидал. Года два назад ты была лучше:<br />не стыдилась руки рабочему подать. А сейчас от тебя нафталином запахло. И<br />скажу по совести, мне с тобой говорить не о чем.<br /><br /> Павел получил письмо от Артема. Брат писал о скорой своей свадьбе и<br />просил Павку приехать во что бы то ни стало.<br /> Ветер вырвал из рук Корчагина белый лист, и тот голубем взметнул вверх.<br />Не бывать ему на свадьбе. Мыслим ли отъезд? Уже вчера медведь Панкратов<br />обогнал его группу и двинулся вперед таким ходом, что все только удивились.<br />Грузчик шел напролом к первенству и, потеряв свое обычное спокойствие,<br />поджигал своих "пристанских" на сумасшедшие темпы.<br /> Патошкин наблюдал за молчаливым ожесточением строителей. Удивленно<br />потирая виски, спрашивал себя: "Что это за люди? Что это за непонятная сила?<br />Ведь если погода продержится еще хотя бы дней восемь, то мы подойдем к<br />лесоразработкам. Выходит: век живи, век учись, и на старости дураком<br />останешься. Эти люди своей работой бьют все расчеты и нормы".<br /> Из города приехал Клавичек, привез последнюю свою выпечку хлеба.<br />Повидавшись с Токаревым, он разыскал на работе Корчагина. Дружески<br />поздоровались. Клавичек, улыбаясь, вынул из мешка прекрасную желтую меховую<br />шведскую куртку и, хлопнув ладонью по эластичному хрому, сказал:<br /> - Это тебе. Не ведаешь, от кого?.. Хо! Ну и глуп же ты, хлопче! Это<br />тебе товарищ Устинович посылает, чтобы ты, дурак, не смерз. Куртку товарищ<br />Ольшинский ей подарил, она из рук его взяла и мне передала - вези Корчагину.<br />Аким говорил ей, что ты в пиджаке на морозе работаешь. Ольшинский немного<br />нос скривил. "Я, говорит, этому товарищу шинель послать могу". А Рита<br />смеялась: ничего, в куртке ему лучше работать! Получай!<br /> Павел удивленно подержал в руке дорогую вещь и нерешительно надел ее на<br />озябшее тело. Мягкий мех скоро согрел плечи и грудь.<br /><br /> Рита записывала:<br /> "20 декабря<br /> Полоса вьюг. Снег и ветер. Боярцы были почти у цели, но морозы и вьюга<br />остановили их. Утопают в снегу. Рыть мерзлую землю трудно. Осталось всего<br />три четверти километра, но самые трудные.<br /> Токарев сообщает: на стройке появился тиф, трое заболело.<br /><br /> 22 декабря<br /> На пленум губкома из Боярки не приехал никто. Бандиты пустили под откос<br />эшелон с хлебом в семнадцати километрах от Боярки. По приказу<br />уполнаркомпрода весь строительный отряд переброшен туда.<br /><br /> 23 декабря<br /> В город из Боярки привезли еще семерых в тифу. Среди них Окунев. Была<br />на вокзале. С буферов пришедшего из Харькова поезда снимали окоченевшие<br />трупы. В больницах холодно. Проклятая вьюга! Когда она кончится?<br /><br /> 24 декабря<br /> Только что от Жухрая. Оказывается, верно: Орлик вчера ночью всей своей<br />бандой налетел на Боярку. Два часа между бандой и нашими шел бой.<br /> Банда прервала сообщение, и только сегодня утром Жухраю удалось<br />получить точные сведения. Банду отбили. Токарев ранен в грудь навылет. Его<br />привезут сегодня. Зарублен насмерть Франц Клавичек, бывший в ту ночь<br />начальником караула. Это он заметил банду и поднял тревогу, но,<br />отстреливаясь от нападавших, не успел добежать до школы и был зарублен. В<br />строительном отряде ранено одиннадцать. Сейчас там бронепоезд и два<br />эскадрона кавалерии.<br /> Начальником стройки стал Панкратов. Днем Пузыревский настиг часть банды<br />в хуторе Глубоком и вырубил всех до единого. Часть кадровиков-беспартийных,<br />не ожидая поезда, пешком ушла по шпалам.<br /><br /> 25 декабря<br /> Привезли Токарева и остальных раненых. Их положили в клинический<br />госпиталь. Врачи обещали спасти старика. Он в беспамятстве. Жизнь остальных<br />вне опасности.<br /> Из Боярки губкомпарт и мы получили телеграмму: "В ответ на бандитские<br />нападения мы, строители узкоколейки, собранные на настоящем митинге,<br />совместно с командой бронепоезда "За власть Советов" и красноармейцами<br />кавполка заверяем вас, что, несмотря на все препятствия, дадим городу дрова<br />к первому января. С напряжением всех сил приступаем к работе. Да здравствует<br />Коммунистическая партия, пославшая нас! Председатель митинга Корчагин.<br />Секретарь Берзин".<br /> На Соломенке с военными почестями похоронили Клавичека.<br /><br /> Заветные дрова уже близки. Но к ним продвигались томительно медленно:<br />каждый день тиф вырывал десятки нужных рук.<br /> Шатаясь как пьяный, на подгибающихся ногах, возвращался к станции<br />Корчагин. Он уже давно ходил с повышенной температурой, по сегодня<br />охвативший его жар чувствовался сильнее обычного.<br /> Брюшной тиф, обескровивший отряд, подобрался и к Павлу. Но крепкое его<br />тело сопротивлялось, и пять дней он находил силы подниматься с устланного<br />соломой бетонного пола и идти вместе со всеми на работу. Не спасли его и<br />теплая куртка и валенки, присланные Федором, надетые на уже обмороженные<br />ноги.<br /> При каждом шаге что-то больно кололо в груди, знобко постукивали зубы,<br />мутило в глазах, и деревья, казалось, кружили странную карусель.<br /> Едва добрался до станции. Необычный шум поразил его. Вгляделся: длинный<br />состав растянулся на всю станцию. На платформах стояли паровозики, лежали<br />рельсы, шпалы - их разгружали приехавшие с поездом люди. Он сделал еще<br />несколько шагов и потерял равновесие. Слабо почувствовал удар головой о<br />землю. Приятным холодком прижег снег горячую щеку.<br /> На него наткнулись через несколько часов. Принесли в барак. Корчагин<br />тяжело дышал и не узнавал окружающих. Вызванный с бронепоезда фельдшер<br />заявил: "Крупозное воспаление легких и брюшной тиф. Температура 41,5. О<br />воспаленных суставах и опухоли на шее говорить не приходится - мелочь.<br />Первых двух вполне достаточно, чтобы отправить его на тот свет".<br /> Панкратов и приехавший Дубава делали все возможное, чтобы спасти Павла.<br /> Земляку Корчагина Алеше Кохановскому было поручено отвезти больного в<br />родной город.<br /> Только при помощи всей корчагинской группы и, главное, под натиском<br />Холявы Панкратову и Дубаве удалось погрузить беспамятного Корчагина и Алешу<br />в набитый до отказа вагон. Их не пускали, страшась заразы сыпным тифом,<br />сопротивлялись, грозили выбросить тифозного по дороге.<br /> Холява, размахивая наганом под носами мешавших погрузке больного,<br />кричал:<br /> - Больной не заразный. Он поедет, хотя нам для этого вас всех<br />выкидывать пришлось бы! Помните, шкурники, если его хоть кто-нибудь рукой<br />тронет - я сообщу по линии: всех снимем с поезда и посадим за решетку. Вот<br />тебе, Алеша, Павкин маузер, бей в упор всякого, кто его вздумает снимать, -<br />подбросил Холява для острастки.<br /> Поезд двинулся. На опустевшем перроне Панкратов подошел к Дубаве:<br /> - Как ты думаешь, выживет? И не получил ответа.<br /> - Пойдем, Митяй, как будет, так и будет. Нам теперь отвечать за все.<br />Паровозы-то ночью сгружать придется, а утром попробуем их разогреть.<br /> Холява звонил по всей линии своим друзьям-чекистам. Он горячо просил их<br />не допустить выгрузки пассажирами больного Корчагина и, только получив<br />твердое обещание "не допустить", пошел спать.<br /> На узловой железнодорожной станции из пассажирского поезда прямо на<br />перрон вытащили труп умершего в одном из вагонов неизвестного молодого<br />белокурого парня. Кто он и отчего умер - никто не знал. Станционные чекисты,<br />помня просьбу Холявы, побежали к вагону, чтобы помешать выгрузке, но,<br />удостоверившись в смерти парня, распорядились убрать труп в мертвецкую<br />эвакоприемника.<br /> Холяве же тотчас позвонили в Боярку, сообщая о смерти того, за жизнь<br />которого он так беспокоился.<br /> Краткая телеграмма из Боярки извещала губком о гибели Корчагина.<br /> Алеша Кохановский доставил больного Корчагина родным и сам свалился в<br />жарком тифу.<br /><br /> 9 января<br /> Почему так тяжело? Прежде чем сесть к столу, я плакала. Кто мог<br />подумать, что и Рита может рыдать, и еще как больно! Разве слезы всегда<br />признак слабости воли? Сегодня причина их - жгучее горе. Почему же оно<br />пришло? Почему горе пришло сегодня, в день большой победы, когда ужас холода<br />побежден, корда железнодорожные станции загружены драгоценным топливом,<br />когда я только что была на торжестве победы, на расширенном пленуме<br />горсовета, где чествовали героев-строителей? Это победа, но за нее двое<br />отдали свою жизнь: Клавичек и Корчагин.<br /> Гибель Павла открыла мне истину; он мне дорог больше, чем я думала.<br /> На этом прерываю записи. Не знаю, вернусь ли когда-нибудь к новым.<br />Завтра пишу в Харьков о согласии работать в ЦК комсомола Украины".<br /><br />ГЛАВА ТРЕТЬЯ<br /> Молодость победила. Тиф не убил Корчагина. Павел перевалил четвертый<br />раз смертный рубеж и возвращался к жизни. Только через месяц, худой и<br />бледный, поднялся он на неустойчивые ноги и, цепляясь за степы, попытался<br />пройти по комнате. Поддерживаемый матерью, он дошел до окна и долго смотрел<br />на дорогу. Поблескивали лужицы от тающего снега. На дворе была первая<br />предвесенняя оттепель.<br /> Прямо перед окном, на ветке вишни, хорохорился серопузый воробей,<br />беспокойно посматривая вороватыми глазками на Павла.<br /> - Что, пережили зиму с тобой? - тихо проговорил Павел, постучав пальцем<br />в окно.<br /> Мать испуганно посмотрела на него:<br /> - Ты с кем там?<br /> - Это я воробью... Улетел, жуликоватый такой, - и слабо улыбнулся.<br /> Весна была в полном разгаре. Корчагин стал подумывать о возвращении в<br />город. Он достаточно окреп, чтобы ходить, но в его организме творилось<br />что-то неладное. Однажды, гуляя в саду, он неожиданно был свален на землю<br />острой болью в позвоночнике. С трудом приплелся в комнату. На другой день<br />его внимательно осматривал врач. Нащупав в позвонке глубокую впадину,<br />удивленно хмыкнул:<br /> - Откуда у вас это?<br /> - Это, доктор, след от камня из мостовой. Под городом Ровно<br />трехдюймовкой сзади по шоссе ковырнули...<br /> - Как же вы ходили? Вас это не тревожило?<br /> - Нет. Тогда полежал часа два - и на лошадь. Вот только сейчас первый<br />раз напомнило.<br /> Врач, нахмурясь, осматривал впадину.<br /> - Да, дорогой мой, пренеприятная штука. Позвоночник не любит таких<br />потрясений. Будем надеяться, впредь он о себе не заявит. Оденьтесь, товарищ<br />Корчагин.<br /> И он сочувственно и с плохо скрываемым огорчением смотрел на своего<br />пациента.<br /><br /> Артем жил в семье своей жены, неприглядной молодухи Стеши. Семья была<br />захудалая крестьянская. Павел как-то зашел к Артему. На маленьком грязном<br />дворике бегал замазюканный раскосый мальчонка. Увидев Павла, он бесцеремонно<br />впялился в него глазенками и, сосредоточенно ковыряя в носу пальцем,<br />спросил:<br /> - Чего тебе надо? Может, ты воровать пришел? Уходи лучше, а то у нас<br />мамка сердитая!<br /> В старой низкой избенке открылось крошечное окно, и Артем позвал:<br /> - Заходи, Павлуша!<br /> У печи возилась с ухватом старуха с пожелтелым, как пергамент, лицом.<br />Она на миг коснулась Павла нелюбезным взглядом и, пропустив гостя, загремела<br />чугунами.<br /> Две девочки-подростка с куцыми косичками быстро взобрались на печь и с<br />любопытством дикарей выглядывали оттуда.<br /> За столом сидел Артем, немного смущенный. Его женитьбу не одобряли ни<br />мать, ни брат. Потомственный пролетарий, Артем неизвестно почему порвал свою<br />трехлетнюю дружбу с красавицей Галей, дочерью каменотеса,<br />работницей-портнихой, и пошел "в примаки" к серенькой Стеше, в семью из пяти<br />ртов, без единого работника. Здесь он после деповской работы всю свою силу<br />вкладывал в плуг, обновляя захирелое хозяйство.<br /><br /> Артем знал, что Павел не одобрял его отхода, как он выражался, в<br />"мелкобуржуазную стихию", и теперь наблюдал, как воспринимает брат все<br />окружающее его здесь.<br /> Посидели, перебросились малозначащими, обычными при встрече фразами, и<br />Павел собрался уходить. Артем задержал его:<br /> - Погодь, покушаешь с нами, сейчас Стеша молока принесет. Значит,<br />завтра едешь? Слабоват ты еще, Павка.<br /> В комнату вошла Стеша, поздоровалась, позвала Артема на гумно помочь<br />что-то перенести. Павел остался один со старухой, не щедрой на слова. В окно<br />донесся церковный звон. Старуха поставила ухват и недовольно забормотала:<br /> - Осподи сусе, за чертовой работой и помолиться некогда! - И, сняв с<br />шеи платок, подошла, косясь на пришельца, к углу, уставленному потемневшими<br />от времени унылыми ликами святых. Сложив щепоткой три костлявых пальца,<br />закрестилась.<br /> - Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, - зашептала она<br />высохшими губами.<br /> На дворе мальчонка с наскока оседлал черную вислоухую свинью. Крепко<br />шпоря ее босыми ногами, вцепившись ручонками в щетину, кричал на вертящееся<br />и хрюкающее животное:<br /> - Но-о-о, пошла, поехала! Тпру! Не балуй! Свинья носилась с мальчишкой<br />по двору, пытаясь его сбросить, но раскосый сорванец держался крепко.<br />Старуха прервала молитву и высунулась в окно:<br /> - Я тебе поезжу, трясця твоему бятькови! Слезь со свиньи, холера тебе в<br />бок, а провались ты, таке дитя скаженне!<br /> Свинье удалось наконец сбросить наездника, и удовлетворенная старуха<br />опять повернулась к иконам. Сделав набожное лицо, она продолжала:<br /> - Да приидет царствие твое...<br /> В дверях показался заплаканный мальчишка. Рукавом утирая ушибленный<br />нос, всхлипывая от боли, он заныл:<br /> - Мамка-а-а, дай вареник!<br /> Старуха-злобно повернулась:<br /> - Помолиться не даст, черт косоокий. Я тебя, сукиного сына, сейчас<br />накормлю!.. - И она схватила с лавки кнут. Мальчик моментально исчез. За<br />печкой девочки тихонько прыснули.<br /> Старуха в третий раз принялась за молитву.<br /> Павел встал и вышел, не дождавшись брата. Закрывая калитку, приметил в<br />крайнем оконце голову старухи. Она следила за ним.<br /> "Какая нелегкая затянула сюда Артема? Теперь ему до смерти не<br />выбраться. Будет Стеша рожать каждый год. Закопается, как жук в навозе. Еще,<br />чего доброго, депо бросит, - размышлял удрученный Павел, шагая по безлюдной<br />улице городка. - А я было думал в политическую жизнь втянуть его".<br /> Он радовался, что завтра уедет туда, в большой город, где остались его<br />друзья и дорогие его сердцу люди. Большой город притягивал своей мощью,<br />жизненностью, суетой непрерывных человеческих потоков, грохотом трамваев и<br />криком сирен автомобилей. А главное, тянуло в огромные каменные корпуса,<br />закопченные цеха, к машинам, к тихому шороху шкивов. Тянуло туда, где в<br />строительном разбеге кружились великаны-маховики и пахло машинным маслом, к<br />тому, с чем сроднился. Здесь же, в тихом городке, бродя по улицам, Павел<br />ощущал какую-то подавленность, Не удивляло, что городок стал ему чужим и<br />скучным. Неприятно даже было выходить днем гулять. Проходя мимо болтливых<br />кумушек, сидевших на крылечках, Павел слышал их торопливый перегевор:<br /> - Дывысь, бабы, откуда цей страхополох?<br /> - Видать, беркулезный, чихотка у него.<br /> - А тужурка на ем богатая, не иначе - краденая; И многое другое, от<br />чего становилось противно. Давно уже оторвался корнями отсюда. Стал ближе и<br />роднее большой город. Братва, крепкая и жизнерадостная, и труд.<br /> Корчагин незаметно дошел до сосновой рощи и остановился на раздорожье.<br />Вправо - отгороженная от леса высоким, заостренным частоколом угрюмая старая<br />тюрьма, за ней белые корпуса больницы.<br /> Вот здесь, на этой просторной площади, задыхались в петлях Валя и ее<br />товарищи. Молча постоял он на том месте, где была виселица, затем пошел к<br />обрыву. Спустился вниз и вышел на площадку братского кладбища.<br /> Чьи-то заботливые руки убрали ряд могил венками из ели, оградив<br />маленькое кладбище зеленой изгородью. Над обрывом высились стройные сосны.<br />Зеленый шелк молодой травы устлал склоны оврага.<br /> Здесь край городка. Тихо и грустно. Легкий лесной шелест и весенняя<br />прель возрожденной земли. Здесь мужественно умирали братья, для того чтобы<br />жизнь стала прекрасной для тех, кто родился в нищете, длятех,<br />кому самое рождение было началом рабства.<br /> Рука Павла медленно стянула с головы фуражку, и грусть, великая грусть<br />заполнила сердце.<br /> Самое дорогое у человека - это жизнь. Она дается ему один раз, и<br />прожить ее надо так, чтобы не была мучительно больно за бесцельно прожитые<br />годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая,<br />смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире -<br />борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая<br />болезнь или какая-нибудь трагическая случайность могут прервать ее.<br /> Охваченный этими мыслями, Корчагин ушел с братского кладбища.<br /> Дома мать, грустная, собирала в дорогу сына. Наблюдая за ней, Павел<br />видел: скрывает от него слезы.<br /> - Может, останешься, Павлуща? Горько мне на старости одной жить. Детей<br />сколько, а чуть подрастут - разбегутся. Чего тебя в город-то тянет? И здесь<br />жить можно. Или тоже высмотрел себе перепелку стриженую? Ведь никто мне,<br />старухе, ничего не расскажет. Артем женился - слова не сказал, а ты уж и<br />подавно. Я только и вижу вас, когда покалечитесь, - тихонько говорила мать,<br />укладывая в чистую сумку небогатые сыновьи пожитки.<br /> Павел взял ее за плечи, притянул к себе:<br /> - Нет, маманя, перепелки! А знаешь ли ты, старенькая, что птицы по<br />породе подружку ищут? Что ж я, по-твоему, перепел?<br /> Заставил мать улыбнуться.<br /> - Я, маманя, слово дал себе дивчат не голубить, пока во всем свете<br />буржуев не прикончим. Что, долгонько ждать, говоришь? Нет, маманя, долго<br />буржуй не продержится... Одна республика станет для всех людей, а вас,<br />старушек да стариков, которые трудящиеся, - в Италию, страна такая теплая<br />по-над морем стоит. Зимы, там, маманя, никогда нет. Поселим вас во дворцах<br />буржуйских, и будете свои старые косточки на солнышке греть. А мы буржуя<br />кончать в Америку поедем.<br /> - Не дожить мне, сынок, до твоей сказки... Таким заскочистым твой дед<br />был, в моряках плавал. Настоящий разбойник, прости господи! Довоевался в<br />севастопольскую войну, что без ноги и руки домой вернулся. На груди ему два<br />креста навесили и два полтинника царских на ленточках, а помер старый в<br />страшной бедности. Строптивый был, ударил какую-то власть по голове клюшкой,<br />в тюрьме мало не год просидел. Закупорили его туды, и кресты не помогли.<br />Погляжу я на тебя, не иначе как в деда вдался.<br /> - Что же мы, маманя, прощание таким невеселым делаем? Дай-ка мне<br />гармонь, давно в руках не держал.<br /> Склонил голову над перламутровыми рядами клавишей. Дивилась мать новым<br />тонам его музыки.<br /> Играл, не так, как бывало. Нет бесшабашной удали, ухарских взвизгов и<br />разудалой пересыпи, той хмельной залихватистости, прославившей молодого<br />гармониста Павку на весь городок. Музыка звучала мелодично, не теряя силы,<br />стала какой-то более глубокой.<br /><br /> На вокзал пришел один.<br /> Уговорил мать остаться дома: не хотел ее слез при прощанье.<br /> В поезд набились все нахрапом. Павел занял свободную полку на самом<br />верху и оттуда наблюдал за крикливыми и возбужденными людьми в проходах.<br /> Все так же тащили мешки и пихали их под лавку.<br /> Когда поезд тронулся, поугомонились и, как всегда в этих случаях, жадно<br />принялись за еду.<br /> Павел скоро уснул.<br /><br /> Первый дом, который он хотел посетить, был а центре города, на<br />Крещатике. Медленно взбирался по ступенькам. Все кругом знакомо, ничто не<br />изменилось. Шел по мосту, рукой скользил по гладким перилам. Подошел к<br />спуску. Остановился - на мосту ни души. В бескрайной вышине ночь открывала<br />завороженным глазам величественное зрелище. Черным бархатом застилала темь<br />горизонт, перегибаясь, мерцали фосфористым светом, жглись звездные<br />множества. А ниже, там, где сливалась на невидимой грани с небосклоном:<br />земля, город рассыпал в темноте миллионы огней...<br /> Навстречу Корчагину по лестнице поднималось несколько человек. Резкие<br />голоса увлеченных спором людей нарушили тишину ночи, и Павел, оторвав взгляд<br />от огней города, стал спускаться с лестницы.<br /> На Крещатике, в бюро пропусков Особого отдела округа, дежурный<br />комендант сообщил Корчагину, что Жухрая в городе уже давно нет.<br /> Он долго прощупывал Павла вопросами и, лишь убедившись, что парень<br />лично знаком с Жухраем, рассказал: Федор уже два месяца как отозван на<br />работу в Ташкент, на туркестанский фронт. Огорчение Корчагина было так<br />велико, что он не стал даже спрашивать подробностей, а молча повернулся и<br />вышел на улицу. Усталость навалилась на него и заставила присесть на<br />ступеньки подъезда.<br /> Прошел трамвай, наполняя улицу грохотом и лязгом. На тротуарах<br />бесконечный людской поток. Оживленный город - то счастливый смех женщин, то<br />обрывки мужского баса, то тенор юноши, то клокочущая хрипотца старика.<br />Людской поток бесконечен, шаг всегда тороплив. Ярко освещенные трамваи,<br />вспышки автомобильных фар и пожар электроламп, вокруг рекламы соседнего<br />кино. И везде люди, наполняющие несмолкаемым говором улицу. Это вечер<br />большого города.<br /> Шум и суета проспекта скрадывали остроту горечи, вызванной известием об<br />отъезде Федора. Куда идти? Возвращаться на Соломенку, где были друзья, -<br />далеко. И сам собой всплыл дом на недалекой отсюда Кругло-Университетской<br />улице. Конечно, он сейчас пойдет туда. Ведь после Федора первым товарищем,<br />которого он хотел бы видеть, была Рита. Там, у Акима или Михайлы, можно и<br />заночевать.<br /> Еще издали наверху в угловом окне увидел свет. Стараясь быть спокойным,<br />потянул к себе дубовую дверь. На площадке постоял несколько секунд. За<br />дверью в комнате Риты слышны голоса, кто-то играл на гитаре.<br /> "Ого, разрешена, значит, и гитара? Режим смягчен", - заключил Корчагин<br />и легонько стукнул кулаком в дверь. Чувствуя, что волнуется, зажал зубами<br />губу.<br /> Дверь открыла незнакомая женщина, молодая, с завитушками на висках.<br />Вопросительно оглядела Корчагина:<br /> - Вам кого?<br /> Она не закрывала двери, и беглый взгляд на незнакомую обстановку уже<br />подсказал ответ.<br /> - Устинович можно видеть?<br /> - Ее нет, она еще в январе уехала в Харьков, а оттуда, как я слышала, в<br />Москву.<br /> - А товарищ Аким здесь живет или тоже уехал?<br /> - Товарища Акима тоже нет. Он сейчас секретарь Одесского губкомола.<br /> Павлу ничего не оставалось, как повернуть назад. Радость возвращения в<br />город поблекла.<br /> Теперь надо было серьезно подумать о ночлеге.<br /> - Так по друзьям ходить, все ноги отобьешь и никого не увидишь, -<br />угрюмо ворчал Корчагин, пересиливая горечь. Но все же решил еще раз попытать<br />счастья - найти Панкратова. Грузчик жил вблизи пристани, и к нему было<br />ближе, чем на Соломенку.<br /> Совсем усталый, добрался наконец до квартиры Панкратова и, стуча в<br />когда-то крашенную охрой дверь, решил: "Если и этого нет, больше бродить не<br />буду. Заберусь под лодку и переночую".<br /> Дверь открыла старушка в простеньком, подвязанном под подбородок<br />платочке - мать Панкратова.<br /> - Игнат дома, мамаша?<br /> - Только что пришедши. А вы к нему?<br /> Она не узнала Павла и, оборачиваясь назад, крикнула:<br /> - Генька, тут к тебе!<br /> Павел вошел с ней в комнату, положил на пол мешок, Панкратов, доедая<br />кусок, повернулся к нему из-за стола:<br /> - Ежели ко мне, садись и рассказывай, а я пока борща умну миску, а то с<br />утра на одной воде. - И Панкратов взял в руку огромную деревянную ложку.<br /> Павел сел сбоку на продавленный стул. Сияв с головы фуражку, по старой<br />привычке вытер его лоб.<br /> "Неужели я так изменился, что и Генька меня не узнал?"<br /> Панкратов отправил ложки две борща в рот и, не получив от гостя ответа,<br />повернул к нему голову:<br /> - Ну давай, что там у тебя?<br /> Рука с куском хлеба на полдороге ко рту остановилась. Панкратов<br />растерянно замигал:<br /> - Э... постой... Тьфу ты, буза какая!<br /> Видя его красное от натуги лицо, Корчагин не вытерпел и расхохотался.<br /> - Павка! Ведь мы тебя за пропащего считали!.. Стой! Как тебя зовут?<br /> На крики Панкратова из соседней комнаты выбежали старшая сестра и мать.<br />Все втроем наконец удостоверились, что перед ними настоящий Корчагин.<br /> В доме уже давно спали, а Панкратов все еще рассказывал о событиях за<br />четыре месяца:<br /> - Еще зимой в Харьков уехали Жаркий, Митяй и Михайло. И не куда-нибудь,<br />стервецы, а в Коммунистический университет. Ванька и Митяй на<br />подготовительный, Михайло - на первый. Нас человек пятнадцать собралось. С<br />горячки и я нашпарил заявление. Надо, думаю, в мозгах начинку подгустить, а<br />то жидковато. Но, понимаешь, в комиссии меня посадили на песок.<br /> Сердито посопев, Панкратов продолжал:<br /> - Сначала у меня на мази дело было. Все статьи подходящие: партбилет<br />есть, стажа по комсе хватает, насчет положеньев и происхожденьев носа не<br />подточишь, но когда дело дошло до политпроверки, здесь у меня получилась<br />неприятность.<br /> Заелся я с одним товарищем из комиссии. Подкидывает он мне такой<br />вопросец: "Скажите, товарищ Панкратов, какие сведения вы имеете по<br />философии?" А сведений-то, понимаешь, у меня никаких и не было. Но тут же<br />вспомнил, был у нас грузчик один, гимназист, бродяга. В грузчики из форсу<br />поступил. Он нам рассказывал как-то: черт его знает когда в Греции были<br />такие ученые, что много о себе понимали, называли их философами. Один такой<br />типчик, фамилии не помню, кажись, Идеоген, жил всю жизнь в бочке и так<br />далее... Лучшим спецом среди них считался тот, кто сорок раз докажет, что<br />черное - то белое, а белое - то черное. Одним словом, были они брехуны. Ну<br />вот, я рассказ гимназиста вспомнил и подумал: "Объезжает меня с правой<br />стороны этот член комиссии". А тот с хитринкой на меня поглядывает. Ну, я<br />тут и жахнул: "Философия, говорю, это одно пустобрехство и наводка теней. Я,<br />товарищи, этой бузой заниматься не имею никакой охоты. Вот насчет истории<br />партии всей душой бы рад". Давай они меня тут марьяжить, откуда, мол, у меня<br />такие новости про философию. Тут я еще кое-что прибавил со слов гимназиста,<br />от чего вся комиссия в хохот. Я обозлился. "Что, говорю, вы с меня тут<br />дурака строите?" За шапку - и домой.<br /> Потом меня этот член комиссии в губкоме встретил и часа три беседовал.<br />Оказывается, гимназистик-то напутал. Выходит, что философия - большое,<br />мудрое дело.<br /> А вот Дубава и Жаркий прошли. Ну, Митяй хоть учился здорово, а Жаркий -<br />тот недалеко от меня отъехал. Не иначе как орден Ваньке помог. Одним словом,<br />остался я на бобах. Меня здесь на пристанях хозяйством ворочать назначили.<br />Замещаю начальника товарной пристани. Раньше я, бывало, всегда с начами<br />вперебой вступал по разным делам молодежным, а теперь самому приходится<br />руководить делом хозяйственным. Иногда и так бывает: лодырь тебе под руку<br />подвернется или растяпа неповоротливая, так жмешь его и как начальник и как<br />секретарь. Он уж мне очков не вотрет, извиняюсь. О себе потом. Какие я тебе<br />новости еще не рассказывал? Про Акима знаешь, из старых в губкоме только<br />Туфта торчит все на том же месте. Токарев секретарит в райкоме партии на<br />Соломенке. В райкомоле Окунев, твой коммунщик. Политпросветом - Таля. В<br />мастерских на твоем месте Цветаев, я его мало знаю, на губкоме встречаемся,<br />кажется, парень неглупый, но самолюбивый. Если помнишь Борхарт Анну, она<br />тоже на Соломенке, завженотделом райкомпарта. Об остальных я уже тебе<br />рассказывал. Да, Павлуша, много народу партия на учебу бросила. В<br />губсовпартшколе весь старый актив теперь сидит за книжкой. На будущий год<br />обещают и меня послать.<br /> Уснули далеко за полночь. Утром, когда Корчагин проснулся, Игната в<br />доме уже не было, ушел на пристань. Дуся, сестра его, крепкая дивчина, лицом<br />в брата, угощала гостя чаем, весело тараторя о всяких пустяках. Отец<br />Панкратова, судовой машинист, был в поездке.<br /> Корчагин собрался уходить. На прощанье Дуся напомнила:<br /> - Не забывайте, что ждем вас к обеду.<br /><br /> В губкоме обычное оживление. Входная дверь не знает покоя. В коридорах<br />и в комнате людно, приглушенный стук машинок за дверью управления делами.<br /> Павел постоял в коридоре, приглядываясь, не встретит ли знакомое лицо,<br />и, не найдя никого, вошел в комнату секретаря. За большим письменным столом<br />сидел в синей косоворотке секретарь губкома. Встретил Корчагина коротким<br />взглядом и, не поднимая головы, продолжал писать.<br /> Павел сел напротив и внимательно рассматривал заместителя Акима.<br /> - По какому вопросу? - спросил секретарь в косоворотке, ставя точку в<br />конце исписанного листа.<br /> Павел рассказал ему свою историю.<br /> - Необходимо, товарищ, воскресить меня в списках организации и<br />направить в мастерские. Сделай об этом распоряжение.<br /> Секретарь откинулся на спинку стула. Ответил нерешительно:<br /> - Восстановим, конечно, об этом разговора быть не может. Но в<br />мастерские посылать тебя неудобно, там уже работает Цветаев, член губкома<br />последнего созыва. Мы тебя используем в другом месте.<br /> Глаза Корчагина сузились:<br /> - Я в мастерские иду не для того, чтобы мешать работать Цветаеву. Я иду<br />в цех по специальности, а не секретарем коллектива, и, поскольку я еще слаб<br />физически, прошу на другую работу не посылать.<br /> Секретарь согласился. Набросал на бумаге несколько слов:<br /> - Передайте товарищу Туфте, он все уладит.<br /> В учраспреде Туфта разносил в пух и прах своего помощника - учетчика. С<br />полминуты Павел слушал их перебранку, но видя, что она затягивается надолго,<br />прервал расходившегося учраспредчика:<br /> - Потом доругаешься с ним, Туфта. Вот тебе записка, давай оформим мои<br />документы.<br /> Туфта долго смотрел то на бумагу, то на Корчагина. Наконец уразумел:<br /> - Э! Значит, ты не умер? Как же теперь быть? Ты исключен из списков, я<br />сам посылал в Цека карточку. А потом ты же не прошел всероссийской переписи.<br />Согласно циркуляру Цека комсомола все, не прошедшие переписи, исключаются.<br />Поэтому тебе остается одно - вступать вновь на общих основаниях, - произнес<br />Туфта безапелляционным тоном.<br /> Корчагин поморщился:<br /> - Ты все по-старому? Молодой парень, а хуже старой крысы из губархива.<br />Когда ты станешь человеком, Володька?<br /> Туфта подскочил, словно его укусила блоха:<br /> - Прошу мне нотаций не читать, я отвечаю за свою работу! Циркуляры<br />пишутся не для того, чтобы я их нарушал. А за оскорбление насчет "крысы"<br />привлеку к ответственности.<br /> Последние слова Туфта произнес с угрозой и демонстративно подтянул к<br />себе ворох пакетов непросмотренной почты, всем своим видом показывая, что<br />разговор окончен.<br /> Павел не спеша направился к двери, но, вспомнив что-то, вернулся к<br />столу, взял обратно лежавшую перед Туфтой записку секретаря. Учраспредчик<br />следил за Павлом. Злой и придирчивый, этот молодой старичок с большими<br />настороженными ушами был неприятен и в то же время смешон.<br /> - Ладно, - издевательски-спокойно сказал Корчагин. - Мне, конечно,<br />можно припаять "дезорганизацию статистики", но скажи мне, как ты ухитряешься<br />налагать взыскания на тех, кто взял да и помер, не подав об этом<br />предварительно заявления? Ведь это каждый может: захочет - заболеет, захочет<br />- умрет, а циркуляра на этот счет, наверно, нет.<br /> - Го-го-го! - весело заржал помощник Туфты, не выдержавший<br />нейтралитета.<br /> Кончик карандаша в руке Туфты сломался. Он швырнул его на пол, но не<br />успел ответить своему противнику. В комнату ввалились гурьбой несколько<br />человек, громко разговаривая и смеясь. Среди них был Окунев. Радостному<br />удивлению и расспросам не было конца. Через несколько минут в комнату вошла<br />еще группа молодежи, и с ней Юренева. Она долго, растерянно, но радостно<br />жала ему руки.<br /> Павла опять заставили рассказывать все сначала. Искренняя радость<br />товарищей, неподдельная дружба и сочувствие, крепкие рукопожатия, хлопки по<br />спине, увесистые и дружеские, заставили забыть о Туфте.<br /> Под конец рассказа Корчагин передал товарищам и свой разговор с Туфтой.<br />Кругом послышались возмущенные восклицания. Ольга, наградив Туфту<br />уничтожающим взглядом, пошла в комнату секретаря.<br /> - Идем к Нежданову! Он ему прочистит поддувало. - С этими словами<br />Окунев взял Павла за плечи, и они с толпой товарищей пошли вслед за Ольгой.<br /> - Его надо снять и послать к Панкратову на пристань грузчиком на год.<br />Ведь Туфта -штампованный бюрократ! - горячилась Ольга.<br /> Секретарь губкома снисходительно улыбался, выслушивая требования<br />Окунева, Ольги и других снять Туфту из учраспреда.<br /> - О восстановлении Корчагина говорить нечего, ему сейчас же выпишут<br />билет, - успокаивал Ольгу Нежданов. - Я тоже с вами согласен, что Туфта<br />формалист, - продолжал он. - Это его основной недостаток. Но ведь надо же<br />признать, что он поставил дело очень неплохо. Где я ни работал, учет и<br />статистика в комсомольских комитетах - непроходимые дебри и ни одной цифре<br />верить нельзя. А в нашем учраспреде статистика поставлена хорошо. Вы сами<br />знаете, что Туфта иногда просиживает в своем отделе до ночи. И я так думаю:<br />снять его можно всегда, но если вместо него будет рубаха-парень, но<br />никудышный учетчик, то бюрократизма не будет, но и учета не будет. Пусть<br />работает. Я ему намылю голову как следует. Это подействует на некоторое<br />время, а там посмотрим.<br /> - Ладно, шут с ним, - согласился Окунев. - Едем, Павлуша, на Соломенку.<br />Сегодня в нашем клубе собрание актива. Никто еще о тебе не знает - и вдруг:<br />"Слово Корчагину!" Молодец, Павлуша, что не умер! Ну, какая тогда была бы с<br />тебя польза пролетариату? - шутливо резюмировал Окунев, загребая в охапку<br />Корчагина и выталкивая его в коридор.<br /> - Ольга, ты придешь?<br /> - Обязательно.<br /><br /> Панкратовы не дождались Корчагина к обеду, не вернулся он и к ночи.<br />Окунев привез своего друга к себе на квартиру. В доме Совета у него была<br />отдельная комната. Накормил чем смог и, положив на стол перед Павлом кипы<br />газет и две толстые книги протоколов заседаний бюро райкомола, посоветовал:<br /> - Просмотри всю эту продукцию. Когда ты в тифу даром время тратил,<br />здесь немало воды утекло. Читай, знакомься с тем, что, было и что есть. Я<br />под вечер приду и пойдем в клуб, а устанешь - ложись и дрыхни.<br /> Рассовав по карманам кучу документов, справок, отношений (портфель<br />Окунев принципиально игнорировал, и он лежал под кроватью), секретарь<br />райкомола сделал прощальный круг по комнате и вышел. Вечером, когда он<br />вернулся, пол комнаты был завален развернутыми газетами, из-под кровати<br />выдвинута груда книг. Часть из них была сложена стопкой на столе. Павел<br />сидел на кровати и читал последние письма Центрального Комитета, найденные<br />им под подушкой друга.<br /> - Что ты, разбойник, из моей квартиры сделал! - с напускным возмущением<br />закричал Окунев. - Э, постой, постой, товарищ! Да ты ведь секретные<br />документы читаешь! Вот пусти такого в хату!<br /> Павел, улыбаясь, отложил письмо в сторону:<br /> - Здесь как раз секрета нет, а сот вместо абажура на лампочке у тебя<br />действительно был документ, не подлежащий оглашению. Он даже подгорел на<br />краях. Видишь?<br /> Окунев взял обожженный лист и, взглянув на заголовок, стукнул себя<br />ладонью по лбу:<br /> - А я его три дня искал, чтоб он провалился! Исчез, как в воду канул!<br />Теперь я припоминаю, это Волынцев третьего дня из него абажур смастерил, а<br />потом сам же искал до седьмого пота. - Окунев, бережно сложив листок, сунул<br />его под матрац. - Потом все приведем в порядок, - успокоительно сказал он. -<br />Сейчас шаманем хорошенько - и в клуб. Подсаживайся, Павлуша!<br /> Окунев выгрузил из кармана длинную воблу, завернутую в газету, а из<br />другого - два ломтя хлеба. Подвинул на край стола бумагу, разостлал на<br />свободном пространстве газету, взял воблу за голову и начал хлестать ею по<br />столу.<br /> Сидя на столе и энергично работая челюстями, жизнерадостный Окунев,<br />мешая шутку с деловой речью, передал Павлу новости.<br /><br /> В клуб Окунев провел Корчагина служебным ходом за кулисы. В углу<br />вместительного зала, вправо от сцены, около пианино, в тесном кругу<br />железнодорожной комсы сидели Таля Лагутина и Борхарт. Напротив Анны,<br />покачиваясь на стуле, восседал Волынцев - комсомольский секретарь депо,<br />румяный, как августовское яблоко, в изношенной до крайности, когда-то черной<br />кожаной тужурке. У Волынцева пшеничные волосы и такие же брови.<br /> Около него, небрежно опершись локтем о крышку пианино, сидел Цветаев -<br />красивый шатен с резко очерченным разрезом губ. Ворот его рубахи был<br />расстегнут.<br /> Подходя к компании, Окунев услышал конец фразы Анны:<br /> - Кое-кто желает всячески усложнять прием новых товарищей. У Цветаева<br />это налицо.<br /> - Комсомол не проходной двор, - упрямо, с грубоватой<br />пренебрежительностью отозвался Цветаев.<br /> - Посмотрите, посмотрите! Николай сегодня сияет, как начищенный<br />самовар! - воскликнула Таля, увидев Окунева.<br /> Окунева затянули в круг и забросали вопросами:<br /> - Где был?<br /> - Давай начинать.<br /> Окунев успокаивающе протянул вперед руку: - Не кипятитесь, братишки.<br />Сейчас придет Токарев, и откроем.<br /> - А вот и он, - заметила Анна. Действительно, к ним шел секретарь<br />райкомпарта. Окунев побежал ему навстречу:<br /> - Идем, отец, за кулисы, я тебе одного твоего знакомца покажу. Вот<br />удивишься!<br /> - Чего там еще? - буркнул старик, пыхнув папироской, но Окунев уже<br />тащил его за руку.<br /><br /> ...Колокольчик в руке Окунева так отчаянно дребезжал, что даже заядлые<br />говоруны поспешили прекратить разговоры.<br /> За спиной Токарева в пышной рамке из зеленой хвои львиная голова<br />гениального создателя "Коммунистического манифеста". Пока Окунев открывал<br />собрание, Токарев смотрел на стоявшего в проходе кулис Корчагина.<br /> - Товарищи! Прежде чем приступить к обсуждению очередных задач<br />организации, здесь вне очереди попросил слово один товарищ, и мы с Токаревым<br />думаем, что ему слово надо дать.<br /> Из зала понеслись одобряющие голоса, и Окунев выпалил:<br /> - Слово для приветствия предоставляется Павке Корчагину!<br /> Из ста человек в зале не менее восьмидесяти знали Корчагина, и когда на<br />краю рампы появилась знакомая фигура и высокий бледный юноша заговорил, в<br />зале его встретили радостными возгласами и бурными овациями.<br /> - Дорогие товарищи!<br /> Голос Корчагина ровный, но скрыть волнение не удалось.<br /> - Случилось так, друзья, что я вернулся к вам и занимаю свое место в<br />строю. Я счастлив, что вернулся. Я здесь вижу целый ряд моих друзей. Я у<br />Окунева читал, что у нас на Соломенке на треть стало больше новых братишек,<br />что в мастерских и в депо зажигалочникам крышка и что с паровозного кладбища<br />тянут мертвецов в "капитальный". Это значит, что страна наша вновь рождается<br />и набирает силы. Есть для чего жить на свете! Ну, разве я мог в такое время<br />умереть! - И глаза Корчагина заискрились в счастливой улыбке.<br /> Под крики приветствий Корчагин спустился в зал, направляясь к месту,<br />где сидели Борхарт и Таля. Быстро пожал несколько рук. Друзья потеснились, и<br />Корчагин сел. На его руку легла рука Тали и крепко-крепко сжала ее.<br /> Широко раскрыты глаза Анны, чуть вздрагивают ресницы, и в ее взгляде<br />удивление и привет.<br /><br /> Скользили дни. Их нельзя было назвать буднями. Каждый день приносил<br />что-нибудь новое, и, распределяя утром свое время, Корчагин с огорчением<br />отмечал, что времени в дне мало и что-то из задуманного остается<br />недоделанным.<br /> Павел поселился у Окунева. Работал в мастерских помощником<br />электромонтера.<br /> Павел долго спорил с Николаем, пока уговорил его согласиться на<br />временный отход от руководящей работы.<br /> - У нас людей не хватает, а ты хочешь прохлаждаться в цехе. Ты мне на<br />болезнь не показывай, я и сам после тифа месяц с палкой в райком ходил. Я<br />ведь тебя, Павка, знаю, тут - не это. Ты мне скажи про самый корень, -<br />наступал на него Окунев.<br /> - Корень, Коля, есть: хочу учиться.<br /> Окунев торжествующе зарычал:<br /> - А-а!.. Вот око что! Ты хочешь, а я, по-твоему, нет? Это, брат,<br />эгоизм. Мы, значит, колесо будем вертеть, а ты - учиться? Нет, миленький,<br />завтра же пойдешь в оргинстр.<br /> Но после долгой дискуссии Окунев сдался;<br /> - Два месяца не трону, знай мою доброту. Но ты с Цветаевым не<br />сработаешься, у него большое самомнение.<br /> Возвращение Корчагина в мастерские Цветаев встретил настороженно. Он<br />был уверен, что с приходом Корчагина начнется борьба за руководство, и,<br />болезненно самолюбивый, приготовлялся к отпору. Но в первые же дни он<br />убедился в ошибочности своих предположений. Узнав о намерении бюро<br />коллектива ввести его в свой состав, Корчагин сам пришел в комнату отсекра<br />и, ссылаясь на договоренность с Окуневым, убедил снять этот вопрос с<br />повестки. В цеховой ячейке комсомола Корчагин взял на себя кружок<br />политграмоты, но работы в бюро не добивался. И все же, несмотря на<br />официальный отход от руководства, влияние Павла чувствовалось во всей работе<br />коллектива. Незаметно, дружески он не раз выводил Цветаева из<br />затруднительного положения.<br /> Как-то раз, зайдя в цех, Цветаев с удивлением наблюдал, как вся<br />молодежная ячейка и десятка три беспартийных ребят мыли окна, чистили<br />машины, соскребая с них долголетнюю грязь, вытаскивая на двор лом и хлам.<br />Павел ожесточенно тер огромной шваброй залитый мазутом и жиром цементный<br />пол.<br /> - С чего это вы прихорашиваетесь? - недоуменно спросил Павла Цветаев.<br /> - Не хотим работать в грязи. Тут двадцать лет никто не мыл, мы за<br />неделю сделаем цех новым, - кратко ответил ему Корчагин.<br /> Цветаев, пожав плечами, ушел. Электротехники не успокоились на этом и<br />принялись за двор. Этот большой двор издавна был свалочным местом. Чего там<br />только не было! Сотни вагонных скатов, целые горы ржавого железа, рельсы,<br />буфера, буксы - несколько тысяч тонн металла ржавело под открытым небом. Но<br />наступление на свалку приостановила администрация:<br /> - Есть более важные задачи, а со двором на нас не каплет.<br /> Тогда электрики вымостили кирпичами площадку у входа в свой цех,<br />укрепив на ней проволочную сетку для очистки грязи с обуви, и на этом<br />остановились. Но внутри цеха уборка продолжалась по вечерам после работы.<br />Когда через неделю сюда зашел главный инженер Стриж, цех был весь залит<br />светом. Огромные окна с железными переплетами рам, освобожденные от вековой<br />пыли, смешанной с мазутом, открыли путь солнечным лучам, и те, проникая в<br />машинный зал, ярко отражались в начищенных медных частях дизелей. Тяжелые<br />части машин были выкрашены зеленой краской, и даже на спицах колес кто-то<br />заботливо вывел желтые стрелки.<br /> - М-мда... - удивился Стриж.<br /> В дальнем углу цеха несколько человек заканчивали работы. Стриж прошел<br />туда. Навстречу ему с банкой, наполненной разведенной краской, шел Корчагин.<br /> - Подождите, милейший, - остановил его инженер. - То, что вы делаете, я<br />одобряю. Но кто дал вам краску? Ведь я запретил без моего разрешения<br />расходовать ее - дефицитный материал. Покраска частей паровоза важней того,<br />что вы делаете.<br /> - А краску мы добыли из выброшенных красильных банок. Два дня возились<br />над старьем и наскребли фунтов двадцать пять. Здесь все по закону, товарищ<br />технорук.<br /> Инженер еще раз хмыкнул, но уже смущенно:<br /> - Тогда, конечно, делайте. М-мда... Все-таки интересно... Чем объяснить<br />такое, как это выразиться, добровольное стремление к чистоте в цехе? Ведь<br />это вы проделали в нерабочее время?<br /> Корчагин уловил в голосе технорука нотки искреннего недоумения.<br /> - Конечно. А вы как же думали?<br /> - Да, но...<br /> - Вот вам и "но", товарищ Стриж. Кто вам сказал, что большевики оставят<br />эту грязь в покое? Подождите, мы это дело раскачаем шире. Вам еще будет на<br />что посмотреть и подивиться.<br /> И, осторожно обходя инженера, чтобы не мазнуть его краской, Корчагин<br />пошел к двери.<br /> Вечерами допоздна Корчагин застревал в публичной библиотеке. Он завел<br />здесь прочное знакомство со всеми тремя библиотекаршами и, пуская в ход все<br />средства пропаганды, получил наконец желанное право свободного просмотра<br />книг. Подставив лесенку к огромным книжным шкафам, Павел часами просиживал<br />на ней, перелистывая книгу за книгой в поисках интересного и нужного, В<br />большинстве книги были старые. Новая литература скромно умещалась в одном<br />небольшом шкафу. Здесь были собраны случайно попавшие брошюры периода<br />гражданской войны, "Капитал" Маркса, "Железная пята" и еще несколько книг.<br />Среди старых книг Корчагин нашел роман "Спартак". Осилив его в две ночи,<br />Павел перенес книгу в шкаф и поставил рядом со стопкой книг М. Горького.<br />Такое перетаскивание наиболее интересных и близких ему книг продолжалось все<br />время.<br /> Библиотекарши этому не мешали - им было безразлично.<br /><br /> В комсомольском коллективе однообразное спокойствие было резко нарушено<br />незначительным, как сначала показалось, происшествием: член бюро ячейки<br />среднего ремонта Костька Фидин, курносый, с исцарапанным оспой лицом,<br />медлительный парнишка, сверля железную плиту, сломал дорогое американское<br />сверло. Сломал по причине своей возмутительной халатности. Даже хуже - почти<br />нарочно. Произошло это утром. Старший мастер среднего ремонта Ходоров<br />предложил Костьке просверлить в плите несколько дыр. Костька сначала<br />отказывался, но под нажимом мастера взял плиту и стал сверлить. Ходорова в<br />цехе не любили за придирчивую требовательность. Он когда-то был меньшевиком.<br />В общественной жизни не принимал никакого участия, на комсомольцев смотрел<br />косо, но свое дело знал прекрасно и свои обязанности выполнял добросовестно.<br />Мастер заметил, что сверлит "на сухую", не заливая сверло маслом. Мастер<br />торопливо подошел к сверлильному станку и остановил его.<br /> - Ты что, ослеп, что ли, или вчера пришел сюда?! - закричал он на<br />Костьку, зная, что сверло неизбежно выйдет из строя при таком обращении.<br /> Но Костька облаял мастера и опять пустил станок. Кодеров пошел<br />жаловаться к начальнику цеха, а Костька, не остановив станка, побежал искать<br />масленку, чтобы к приходу администрации все было в порядке. Пока он нашел<br />масленку и вернулся, сверло уже сломалось. Начальник цеха подал рапорт об<br />увольнении Фидина. Бюро комсомольской ячейки вступилось за Костьку, опираясь<br />на то, что Ходоров зажимает молодежный актив. Администрация настаивала, и<br />разбор дела перешел в бюро коллектива. Отсюда и началось.<br /> Из пяти членов бюро трое были за то, чтобы Костьке вынести выговор и,<br />перевести его на другую работу. Среди них был Цветаев. Двое же вообще не<br />считали Костьку виноватым.<br /> Заседание бюро происходило в комнате Цветаева. Здесь стоял большой<br />стол, покрытый красной материей, несколько длинных скамеек и табуреток,<br />собственноручно сделанных ребятами из столярной мастерской, по степам<br />портреты вождей, позади стола во всю стену развернутое знамя коллектива.<br /> Цветаев был "освобожденный работник". Кузнец по профессии, он благодаря<br />своим способностям за последние четыре месяца выдвинулся на руководящую<br />работу в молодежном коллективе. Вошел членом в бюро райкомола и в состав<br />губкома. Кузнечил он на механическом заводе, в мастерских был новичком. С<br />первых же дней он крепко прибрал вожжи к рукам. Самонадеянный и решительный,<br />он сразу же приглушил личную инициативу ребят, за все хватался сам и, не<br />охватив полностью работы, начинал громить своих помощников за<br />бездеятельность.<br /> Комната и та декорировалась под его личным наблюдением.<br /> Цветаев вел заседание, развалясь в единственном мягком кресле,<br />принесенном сюда из красного уголка. Заседание было закрытое. Когда парторг<br />Хомутов попросил слова, в дверь, закрытую на крючок, кто-то постучал.<br />Цветаев недовольно поморщился. Стук повторился. Катюша Зеленова встала и<br />откинула крючок. За дверью стоял Корчагин. Катюша пропустила его.<br /> Павел уже направлялся к свободной скамье, когда Цветаев окликнул его:<br /> - Корчагин! У нас сейчас закрытое бюро.<br /> Щеки Павла залила краска, и он медленно повернулся к столу:<br /> - Я знаю это. Меня интересует ваше мнение о деле Костьки. Я хочу<br />поставить новый вопрос в связи с этим. А ты что, против моего присутствия?<br /> - Я не против, но тебе же известно, что на закрытых заседаниях<br />присутствуют одни члены бюро. Когда людно, труднее обсуждать. Но раз пришел<br />- садись.<br /> Такую пощечину Корчагин получал впервые. На лбу меж бровей родилась<br />складка.<br /> - К чему такие формальности? - высказал свое неодобрение Хомутов, но<br />Корчагин жестом остановил его и сел на табурет. - Я вот о чем хотел сказать,<br />- заговорил Хомутов. - Насчет Ходорова это верно, он человек на отшибе, но у<br />нас с дисциплиной неважно. Если так все комсомольцы начнут сверла крошить,<br />нам нечем будет работать. А уж беспартийным пример и вовсе никудышный. Я<br />думаю, что парню предупреждение дать нужно.<br /> Цветаев не дал ему договорить и стал возражать. Прослушав минут десять,<br />Корчагин понял установку бюро. Когда же приступили к голосованию, он<br />выступил с заявлением. Цветаев, пересилив себя, дал ему слово.<br /> - Я хочу передать вам, товарищи, свое мнение о деле Костьки.<br /> Голос Корчагина был более резок, чем он этого хотел.<br /> - Дело Костьки - это сигнал, а главное не в Костьке. Я вчера собрал<br />немного цифр. - Павел вынул из кармана записную книжку. - Они даны<br />табельщиком. Послушайте внимательно: двадцать три процента комсомольцев<br />ежедневно опаздывают на работу от пяти до пятнадцати минут. Это уже закон.<br />Семнадцать процентов комсомольцев прогуливают от одного до двух дней в месяц<br />систематически, в то время как беспартийный молодняк имеет четырнадцать<br />процентов прогульщиков. Цифры хуже плетки. Я мимоходом записал и еще<br />кое-что: среди партийцев прогульщиков четыре процента по одному дню в месяц<br />н опаздывают тоже четыре процента. Среди беспартийных взрослых прогульщиков<br />одиннадцать процентов по одному дню в месяц и опаздывают тринадцать<br />процентов. Поломка инструмента - девяносто процентов падает на молодняк,<br />среди которого только что принятых на работу семь процентов. Отсюда вывод:<br />мы работаем много хуже партийцев и взрослых рабочих. Но это положение не<br />везде одинаково. Кузнице можно только позавидовать, у электриков<br />удовлетворительно, а у остальных более или менее ровно. Товарищ Хомутов,<br />по-моему, сказал о дисциплине лишь на четверть. Перед нами стоит задача -<br />выровнять эти зигзаги. Я не стану агитировать и митинговать, но мы должны со<br />всей яростью обрушиться на разгильдяйство и расхлябанность. Старые рабочие<br />прямо говорят: на хозяина работали лучше, на капиталиста работали исправнее,<br />а теперь, когда мы сами стали хозяевами, этому нет оправдания. И в первую<br />очередь виноват не столько Костька или кто там другой, а мы с вами, потому<br />что мы не только не вели борьбы с этим злом как следует, а, наоборот, под<br />тем или другим предлогом иногда защищали таких, как Костька.<br /> Здесь только что говорили Самохин и Бутыляк, что Фидин свой парень. Как<br />говорится, "свой в доску": активист, несет нагрузки. Ну, сковырнул сверло -<br />подумаешь, какая важность, с кем не случается. Зато парень наш, а мастер -<br />чужак... Хотя с Ходоровым никто работы не ведет... Этот придира имеет<br />тридцать лет рабочего стажа! Не будем говорить о его политической позиции.<br />Он сейчас прав: он, чужак, бережет государственное добро, а мы кромсаем<br />заграничные инструменты. Как такой оборот дела назвать? Я считаю, что мы<br />сейчас нанесем первый удар и начнем наступление на этом участке.<br /> Предлагаю: Фидина, как лодыря, разгильдяя и дезорганизатора<br />производства, из комсомола исключить. Об его деле написать в стенгазете и<br />открыто, не боясь никаких разговоров, поместить вот эти цифры в передовой<br />статье. У нас есть силы, у нас есть на кого опереться. Основная масса<br />комсомольцев - хорошие производственники. Из них шестьдесят человек прошли<br />через Боярку, а эта школа - самая верная. С их помощью и при их участии мы<br />зигзаг этот заровняем. Только надо раз навсегда отбросить такой подход к<br />делу, какой есть сейчас.<br /> Обычно спокойный и молчаливый, Корчагин сейчас говорил горячо и резко.<br />Цветаев впервые наблюдал электрика в его настоящем виде. Он сознавал правоту<br />Павла, но согласиться с ним мешало вес то же чувство настороженности. Он<br />понял выступление Корчагина как резкую критику общего состояния организации,<br />как подрыв его - Цветаева - авторитета и решил разгромить монтера. Свои<br />возражения он прямо начал с обвинения Корчагина в защите меньшевика<br />Ходорова.<br /> Три часа продолжалась страстная дискуссия. Поздно вечером были<br />подведены ее результаты: разбитый неумолимой логикой фактов и потеряв<br />большинство, перешедшее на сторону Корчагина, Цветаев сделал неверный шаг -<br />поломал демократию: перед решающим голосованием он предложил Корчагину выйти<br />из комнаты.<br /> - Хорошо, я выйду, хотя это не делает тебе чести, Цветаев. Я только<br />предупреждаю, что если ты все же настоишь на своем, завтра я выступлю на<br />общем собрании, и - уверен - ты там большинства не соберешь. Ты, Цветаев, не<br />прав. Я думаю, товарищ Хомутов, что ты обязан перенести этот вопрос в<br />партколлектив еще до общего собрания,<br /> Цветаев вызывающе крикнул:<br /> - Чем ты меня пугаешь? Без тебя дорогу туда знаю, мы и о тебе<br />поговорим! Если сам не работаешь, то другим не мешай...<br /> Закрыв дверь, Павел потер рукой горячий лоб и пошел через пустую<br />контору к выходу. На улице вздохнул полной грудью. Закурив папиросу,<br />направился к маленькому домику на Батыевой горе, где жил Токарев. Корчагин<br />застал слесаря за ужином.<br /> - Рассказывай, послушаем, что у вас там новенького. Дарья, принеси-ка<br />ему миску каши, - говорил Токарев, усаживая Павла за стол.<br /> Дарья Фоминична, жена Токарева, в противоположность мужу высокая,<br />полнотелая, поставила перед Павлом тарелку пшенной каши и, вытирая белым<br />фартуком влажные губы, сказала добродушно:<br /> - Кушай, голубок.<br /><br /> Раньше, когда Токарев работал в мастерских, Корчагин частенько<br />просиживал здесь допоздна, но теперь, по возвращении в город, он был у<br />старика впервые.<br /> Слесарь внимательно слушал Павла. Сам ничего не говорил, старательно<br />работал ложкой, похмыкивая про себя. Покончив с кашей, он вытер платком усы<br />и откашлянулся:<br /> - Ты, конечно, прав. Нам давно пора поставить это дело по-настоящему.<br />Мастерские - основной коллектив в районе, отсюда надо начинать. Значит, вы с<br />Цветаевым поцапались? Плохо. Парень он козыристый, но ты же умел с ребятами<br />работать? Кстати, что ты в мастерских делаешь?<br /> - Я в цехе. Так, вообще везде шевелюсь понемногу. У себя в ячейке<br />кружок веду политграмоты.<br /> - А в бюро что делаешь?<br /> Корчагин замялся.<br /> - Я на первое время, пока силенок было мало, да и подучиться думал,<br />официально в руководстве не участвую.<br /> - Вот тебе и на! - с неодобрением воскликнул Токарев. - Знаешь, сынок,<br />одно тебя от взбучки выручает - это неокрепшее здоровье. А сейчас как,<br />оправился маленько?<br /> - Да.<br /> - Ну так вот, принимайся за дело по-настоящему. Нечего водичку цедить.<br />Кто это видел, чтобы сбоку припека можно было что-нибудь путное сделать! Да<br />тебе любой скажет - увиливаешь от ответственности, и тебе крыть нечем.<br />Завтра там все это поправь, а я Окуневу накручу чуба, - с ноткой<br />недовольства в голосе закончил Токарев.<br /> - Ты его не трогай, отец, - вступился Павел, - я сам просил не грузить.<br /> Токарев презрительно свистнул:<br /> - Просил, а он тебя уважил? Ну, ладно, что с вами, с комсой,<br />поделаешь... Давай, сынок, по старой привычке газеты почитай... Глаза мои<br />прихрамывают.<br /><br /> Бюро партколлектива одобрило мнение большинства молодежного бюро. Перед<br />партийным и молодежным коллективами была поставлена важная и трудная задача:<br />личной работой дать пример трудовой дисциплины. На бюро Цветаева<br />основательно потрепали. Сначала он было запетушился, но, припертый в угол<br />выступлением отсекра Лопахина, пожилого, с желто-бледным лицом от сжигающего<br />его туберкулеза, Цветаев сдался и наполовину свою ошибку признал.<br /> На другой день в стенных газетах в мастерских появились статьи,<br />привлекшие внимание рабочих. Их читали вслух и горячо обсуждали. Вечером, на<br />необычно многолюдном собрании молодежного коллектива, только и разговору<br />было что о них.<br /> Костьку исключили, а в бюро коллектива ввели нового товарища, нового<br />политпросвета - Корчагина.<br /> Необычайно тихо и терпеливо слушали Нежданова. А тот говорил о новых<br />задачах, о нрвом этапе, в который вступали железнодорожные мастерские.<br /> После собрания Цветаева на улице ожидал Корчагин.<br /> - Пойдем вместе. Нам есть о чем поговорить, - подошел он к отсекру.<br /> - О чем речь пойдет? - глухо спросил Цветаев. Павел взял его под руку<br />и, сделав с ним несколько<br /> шагов, остановился у скамьи:<br /> - Сядем на минутку. - И первый сел.<br /> Огонек папироски Цветаева то вспыхивал, то потухал.<br /> - Скажи, Цветаев, за что ты на меня зуб имеешь? Несколько минут<br />молчания.<br /> - Вот ты о чем, а я думал - о деле! - Голос Цветаева неровный, деланно<br />удивленный.<br /> Павел твердо положил свою ладонь на его колено:<br /> - Брось, Димка, ездить на рессорах. Это так только дипломаты<br />выкаблучивают. Ты вот дай ответ: почему я тебе не по нутру пришелся?<br /> Цветаев нетерпеливо шевельнулся:<br /> - Чего пристал? Какой там зуб! Сам же предлагал тебе работать.<br />Отказался, а теперь, выходит, вроде я тебя отшиваю.<br /> Павел не уловил в его голосе искренности и, не снимая руки с колен,<br />заговорил, волнуясь:<br /> - Не хочешь отвечать - я скажу. Ты думаешь, я тебе дорогу перееду,<br />думаешь - место отсекра мне снится? Ведь если бы не это, не было бы<br />перепалки из-за Костьки. Этакие отношения всю работу уродуют. Если бы это<br />мешало только нам двоим, черт с ним - неважно, думай что хочешь. Но мы же<br />завтра на пару работать будем. Что из этого получится? Ну, так слушай. Нам<br />делить нечего. Мы с тобой парни рабочие. Если тебе дело наше дороже всего,<br />ты дашь мне пять, и завтра же начнем по-дружески. А ежели всю эту шелуху из<br />головы не выкинешь и пойдешь по склочной тропинке, то за каждую прореху в<br />деле, которая из-за этого получится, будем драться жестоко. Вот тебе рука,<br />бери, пока это рука товарища.<br /> С большим удовлетворением почувствовал Корчагин на своей ладони<br />узловатые пальцы Цветаева.<br /><br /> Прошла неделя. В райкомпарте кончалась работа. Становилось тихо в<br />отделах. Но Токарев еще не уходил. Старик сидел в кресле, сосредоточенно<br />читая свежие материалы. В дверь постучали.<br /> - Ага! - ответил Токарев.<br /> Вошел Корчагин и положил перед секретарем две заполненные анкеты.<br /> - Что это?<br /> - Это, отец, ликвидация безответственности. Думаю, пора. Если и ты того<br />же мнения, то прошу твоей поддержки.<br /> Токарев взглянул на заголовок, потом, несколько секунд посмотрев на<br />юношу, молча взял перо в руки. И в графе, где были слова о партстаже<br />рекомендующих товарища Корчагина Павла Андреевича в кандидаты РКП(б), твердо<br />вывел "1903 год" и рядом свою бесхитростную подпись.<br /> - На, сынок. Верю, что никогда не опозоришь мою седую голову.<br /> В комнате душно, и мысль одна: как бы скорее туда, в каштановые аллеи<br />привокзальной Соломенки.<br /> - Кончай, Павка, нет моих сил больше, - обливаясь потом, взмолился<br />Цветаев. Катюша, за ней и другие поддержали его.<br /> Корчагин закрыл книгу. Кружок кончил свою работу.<br /> Когда всей гурьбой поднялись, на стене беспокойно звякнул старенький<br />"эриксон". Стараясь перекричать разговаривающих в комнате, Цветаев повел<br />переговоры.<br /> Повесив трубку, он обернулся к Корчагину:<br /> - На вокзале стоят два дипломатических вагона польского консульства. У<br />них потух свет, поезд через час отходит, нужно исправить проводку. Возьми,<br />Павел, ящик с материалом и сходи туда. Дело срочное.<br /> Два блестящих вагона международного сообщения стояли у первого перрона<br />вокзала. Салон-вагон с широкими окнами был ярко освещен. Но соседний с ним<br />утопал в темноте:<br /> Павел подошел к роскошному пульману в взялся рукой за поручень,<br />собираясь войти в вагон.<br /> От вокзальной стены быстро отделился человек и взял его за плечо:<br /> - Вы куда, гражданин?<br /> Голос знакомый. Павел оглянулся. Кожаная куртка, широкий козырек<br />фуражки, тонкий с горбинкой нос и настороженно-недоверчивый взгляд.<br /> Артюхин лишь теперь узнал Павла, - рука упала с плеча, выражение лица<br />потеряло сухость, но взгляд вопросительно застрял на ящике:<br /> - Ты куда шел?<br /> Павел кратко объяснил. Из-за вагона появилась другая фигура.<br /> - Сейчас я вызову их проводника.<br /> В салон-вагоне, куда вошел Корчагин вслед за проводником, сидело<br />несколько человек, изысканно одетых в дорожные костюмы. За столом, покрытым<br />шелковой с розами скатертью, спиной к двери сидела женщина. Когда вошел<br />Корчагин, она разговаривала с высоким офицером, стоявшим против нее. Едва<br />монтер вошел, разговор прекратился.<br /> Быстро осмотрев провода, идущие от последней лампы в коридор, и найдя<br />их в порядке, Корчагин вышел из салон-вагона, продолжая искать повреждение.<br />За ним неотступно следовал жирный, с шеей боксера, проводник в форме,<br />изобилующей крупными медными пуговицами с изображением одноглавого орла.<br /> - Перейдем в соседний вагон, здесь все исправно, аккумулятор работает.<br />Повреждение, видно, там.<br /> Проводник повернул ключ в двери, и они вошли, в темный коридор. Освещая<br />проводку электрическим фонариком, Павел скоро нашел место короткого<br />замыкания. Через несколько минут загорелась первая лампочка в коридоре,<br />залив его бледно-матовым светом.<br /> - Надо открыть купе, там необходимо сменить лампы, они перегорели, -<br />обратился к своему спутнику Корчагин.<br /> - Тогда надо позвать пани, у нее ключ. - И проводник, не желая<br />оставлять Корчагина одного, повел его за собой.<br /> В купе первой вошла женщина, за ней Корчагин. Проводник остановился в<br />дверях, закупорив их своим телом. Павлу бросились в глаза два изящных<br />кожаных чемодана в сетках, небрежно брошенное на диван шелковое манто,<br />флакон духов и крошечная малахитовая пудреница на столике у окна. Женщина<br />села в углу дивана и, поправляя свои волосы цвета льна, наблюдала за работой<br />монтера.<br /> - Прошу у пани разрешения отлучиться на минутку: пан майор хочет<br />холодного пива, - угодливо сказал проводник, с трудом сгибая при поклоне<br />свою бычью шею.<br /> Женщина протянула певуче-жеманно:<br /> - Можете идти.<br /> Разговор шел на польском языке.<br /> Полоса света из коридора падала на плечо женщины. Изысканное, из<br />тончайшего лионского шелка, сшитое у первоклассных парижских мастеров,<br />платье пани оставляло обнаженными ее плечи и руки. В маленьком ушке,<br />вспыхивая и сверкая, качался каплевидный бриллиант. Корчагин видел только<br />плечо и руку женщины, словно выточенные из слоновой кости. Лицо было в тени.<br />Быстро работая отверткой, Павел сменил в потолке розетку, и через минуту в<br />купе появился свет. Оставалось осмотреть вторую электролампочку над диваном,<br />где сидела женщина.<br /> - Мне нужно проверить эту лампочку, - сказал Корчагин, останавливаясь<br />перед ней.<br /> - Ах да, я ведь вам мешаю, - на чистом русском языке ответила пани и<br />легко поднялась с дивана, встав почти рядом с Корчагиным. Теперь ее было<br />видно всю. Знакомые стрельчатые линии бровей и надменно сжатые губы.<br />Сомнений быть не могло: перед ним стояла Нелли Лещинская. Дочь адвоката не<br />могла не заметить его удивленного взгляда. Но если Корчагин узнал ее, то<br />Лещинская не заметила, что выросший за эти четыре года монтер и есть ее<br />беспокойный сосед.<br /> Пренебрежительно сдвинув брови в ответ на его удивление, она прошла к<br />двери купе и остановилась там, нетерпеливо постукивая носком лакированной<br />туфельки. Павел принялся за вторую лампочку. Отвинтив ее, посмотрел на свет<br />и неожиданно для себя, а тем более для Лещинской, спросил на польском языке:<br /> - Виктор тоже здесь?<br /> Спрашивая, Корчагин не обернулся. Он не видел лица Нелли, но<br />продолжительное молчание говорило о ее замешательстве.<br /> - Разве вы его знаете?<br /> - Очень даже знаю. Мы ведь были с вами соседи. - Павел повернулся к<br />ней.<br /> - Вы Павел, сын... - Нелли запнулась.<br /> - Кухарки, - подсказал ей Корчагин.<br /> - Как вы выросли! Помню вас дикарем-мальчиком.<br /> Нелли бесцеремонно разглядывала его с ног до головы.<br /> - А почему вас интересует Виктор? Насколько я помню, вы были с ним не в<br />ладах, - сказала Нелли своим певучим сопрано, надеясь рассеять скуку<br />неожиданной встречей.<br /> Отвертка быстро ввертывала в стену шуруп.<br /> - За Виктором остался неоплаченный долг. Вы, когда встретите его,<br />передайте, что я не теряю надежды расквитаться.<br /> - Скажите, сколько он вам должен, я заплачу за него.<br /> Она понимала, о каком "расчете" говорил Корчагин. Ей была известна вся<br />история с петлюровцами, но желание подразнить этого "хлопа" толкало ее на<br />издевку.<br /> Корчагин отмолчался.<br /> - Скажите, верно ли, что наш дом разграблен и разрушается? Наверно,<br />беседка и клумбы все разворочены? - с грустью спросила Нелли.<br /> - Дом теперь наш, а не ваш, и разрушать его нам нет расчета.<br /> Нелли саркастически усмехнулась:<br /> - Ого, вас тоже, видно, обучали! Но, между прочим, здесь вагон польской<br />миссии, и в этом купе я госпожа, а вы как были рабом, так и остались. Вы и<br />сейчас работаете, чтобы у меня был свет, чтобы мне было удобно читать вот на<br />этом диване. Раньше ваша мать стирала нам белье, а вы носили воду. Теперь мы<br />опять встретились в том же положении.<br /> Она говорила это с торжествующим злорадством. Павел, зачищая ножом<br />кончик провода, смотрел на польку с нескрываемой насмешкой.<br /> - Я для вас, гражданочка, и ржавого гвоздя не вбил бы, но раз буржуи<br />выдумали дипломатов, то мы марку держим, и мы им голов не рубаем, даже<br />грубостей не говорим, не в пример вам.<br /> Щеки Нелли запунцовели.<br /> - Что бы вы со мной сделали, если бы вам удалось взять Варшаву? Тоже<br />изрубили бы в котлету или же взяли бы себе в наложницы?<br /> Она стояла в дверях, грациозно изогнувшись; чувственные ноздри,<br />знакомые с кокаином, вздрагивали. Над диваном вспыхнул свет. Павел<br />выпрямился:<br /> - Кому вы нужны? Сдохнете и без наших сабель от кокаина. Я бы тебя даже<br />как бабу не взял - такую!<br /> Ящик в руках, два шага к двери. Нелли посторонилась, и уже в конце<br />коридора он услыхал ее сдавленное:<br /> - Пшеклентый большевик!<br /><br /> На другой же день вечером, когда Корчагин направлялся в библиотеку, на<br />улице встретился с Катюшей. Зажав с кулачок рукав его блузы, Зеленова<br />шутливо преградила ему дорогу:<br /> - Куда бежишь, политика и просвещение?<br /> - В библиотеку, мамаша, освободи дорогу, - в тон ей ответил Корчагин,<br />бережно взял Катюшу за плечи и осторожно отодвинул ее на мостовую.<br />Освободясь от его рук, Катюша пошла рядом.<br /> - Слушай, Павлуша. Не все же учиться... Знаешь что? Сходим сегодня на<br />вечеринку, у Зины Гладыш сегодня собираются ребята. Меня девочки давно уже<br />просили привести тебя. Ты ведь в одну политику ударился, неужели тебе не<br />хочется повеселиться, погулять? Ну, не почитаешь сегодня, твоей же голове<br />легче, - настойчиво уговаривала его Катюша.<br /> - Какая это вечеринка? Что гам делать будут? Катюша насмешливо<br />передразнила.<br /> - Что делать! Не богу же молиться, а весело проведут время - и только.<br />Ведь ты на баяне играешь? А я ни разу не слыхала. Ну, сделай ты для меня<br />удовольствие. У Зинкиного дяди баян есть, но дядя играет плохо. Тобой<br />девочки интересуются, а ты над книгой сохнешь. Где это написано, чтобы<br />комсомольцу повеселиться нельзя было? Идем, пока мне не надоело тебя<br />уговаривать, а то поссорюсь с тобой на месяц.<br /> Большеглазая малярка Катя - хороший товарищ и неплохая комсомолка.<br />Корчагину не хотелось обижать дивчину, и он согласился, хоть было и<br />непривычно и диковато.<br /> В квартире паровозного машиниста Гладыша было людно и шумно. Взрослые,<br />чтобы не мешать молодежи, перешли во вторую комнату, а в большой первой и на<br />веранде, выходящей в маленький садик, собралось человек пятнадцать парней и<br />дивчат. Когда Катюша провела Павла через сад на веранду, там уже шла игра,<br />так называемая "кормежка голубей". Посреди веранды стояли два стула спинками<br />друг к другу. На них, по вызову хозяйки, руководившей игрой, сели парнишка и<br />девушка. Хозяйка кричала: "Кормите голубей!" - и сиденшие друг к другу<br />спиной молодые люди повертывали назад головы, губы их встречались, и они<br />всенародно целовались. Потом шла игра в "колечко" и "почтальоны", и каждая<br />из них обязательно сопровождалась поцелуями, причем в "почтальоне", чтобы<br />избежать общественного надзора, поцелуи переносились из освещенной веранды в<br />комнату, где на это время тушился свет. Для тех, кого эти игры не<br />удовлетворяли, на круглом столике, в углу, лежала стопка карточек<br />"цветочного флирта". Соседка Павла, назвавшая себя Мурой, девушка лет<br />шестнадцати, кокетничая голубыми глазенками, протянула ему карточку и тихо<br />сказала:<br /> - Фиалка.<br /> Несколько лет тому назад Павел наблюдал такие вечера, и если не<br />принимал в них непосредственного участия, то все же считал нормальным<br />явлением. Но сейчас, когда он навсегда оторвался от мещанской жизни<br />маленького городка, вечеринка эта показалась ему чем-то уродливым и немного<br />смешным.<br /> Как бы то ни было, а карточка "флирта" была в его руке.<br /> Напротив "фиалки" он прочитал: "Вы мне очень нравитесь".<br /> Павел посмотрел на девушку. Она, не смущаясь, встретила этот взгляд.<br /> - Почему?<br /> Вопрос вышел тяжеловатым. Ответ Мура приготовила заранее.<br /> - Роза, - протянула она ему вторую карточку.<br /> Напротив "розы" стояло: "Вы мой идеал". Корчагин повернулся к девушке<br />и, стараясь смягчить тон, спросил:<br /> - Зачем ты этой чепухой занимаешься? Мура смутилась и растерялась:<br /> - Разве вам неприятно мое признание? - Ее губы капризно сморщились.<br /> Корчагин оставил ее вопрос без ответа. Но ему хотелось узнать, кто с<br />ним разговаривает. И он задавал вопросы, на которые девушка охотно отвечала.<br />Через несколько минут он уже знал, что она учится в семилетке, что ее отец -<br />осмотрщик вагонов и что она знает его давно и хотела с ним познакомиться.<br /> - Как твоя фамилия? - спросил Корчагин.<br /> - Волынцева Мура.<br /> - Твой брат секретарь ячейки депо?<br /> - Да.<br /> Теперь Корчагин знал, с кем он имеет дело. Один из активнейших<br />комсомольцев района, Волынцев, как видно, совсем не обращал внимания на свою<br />сестру, и она росла серенькой мещаночкой. В последний год стала посещать<br />вечеринки у своих подруг с поцелуями до одурения. Корчагина она несколько<br />раз видела у брата.<br /> Сейчас Мура почувствовала, что сосед не одобряет ее поведения, и, когда<br />ее позвали "кормить голубей", она, уловив кривую усмешку Корчагина, наотрез<br />отказалась.<br /> Посидели еще несколько минут. Мура рассказывала о себе. К ним подошла<br />Зеленова:<br /> - Принести баян, ты сыграешь? - И, плутовато щуря глаза, смотрела на<br />Муру. - Что, познакомились?<br /> Павел усадил Катюшу рядом и, пользуясь тем, что кругом смеялись и<br />кричали, сказал ей:<br /> - Играть не буду, мы с Мурой сейчас уйдем отсюда.<br /> - Ого! Заело, значит? - многозначительно протянула Зеленова.<br /> - Да, заело. Ты скажи, кроме нас с тобой, здесь еще комсомольцы есть?<br />Или только мы с тобой в "голубятники" зашились?<br /> Катюша примиряюще сообщила:<br /> - Уже бросили чудить, сейчас потанцуем.<br /> Корчагин поднялся:<br /> - Ладно, танцуй, старуха, а мы с Волынцевой все-таки уйдем.<br /><br /> Однажды вечером Борхарт зашла к Окуневу. В комнате сидел один Корчагин.<br /> - Ты очень занят, Павел? Хочешь, пойдем на пленум горсовета? Вдвоем нам<br />будет веселее идти, а возвращаться придется поздно.<br /> Корчагин быстро собрался. Над его кроватью висел маузер, он был слишком<br />тяжел. Из стола он вынул браунинг Окунева и положил в карман. Оставил<br />записку Окуневу. Ключ спрятал в условленном месте. В театре встретили<br />Панкратова и Ольгу. Сидели все вместе, в перерывах гуляли по площади.<br />Заседание, как и ожидала Анна, затянулось до поздней ночи.<br /> - Может, пойдем ко мне спать? Поздно уже, а идти далеко, - предложила<br />Юренева.<br /> - Нет, мы уж с ним договорились, - отказалась Анна.<br /> Панкратов и Ольга направились вниз по проспекту, а соломенцы пошли в<br />гору.<br /> Ночь была душная, темная. Город спал. По тихим улицам расходились в<br />разные стороны участники пленума. Их шаги и голоса постепенно, затихали.<br />Павел и Анна быстро уходили от центральных улиц. На пустом рынке их<br />остановил патруль. Проверив документы, пропустил. Пересекли бульвар и вышли<br />на неосвещенную, безлюдную улицу, проложенную через пустырь. Свернули влево<br />и пошли по шоссе, параллельно центральным дорожным складам. Это были длинные<br />бетонные здания, мрачные и угрюмые. Анну невольно охватило беспокойство. Она<br />пытливо всматривалась в темноту, отрывисто и невпопад отвечала Корчагину.<br />Когда подозрительная тень оказалась всего лишь телеграфным столбом Борхарт<br />рассмеялась и рассказала Корчагину о своем состоянии. Взяла его под руку и,<br />прильнув плечом к его плечу, успокоилась.<br /> - Мне двадцать третий год, а неврастения, как у старушки. Ты можешь<br />принять меня за трусиху. Это будет неверно. Но сегодня у меня особенно<br />напряженное состояние. Вот сейчас, когда я чувствую тебя рядом, исчезает<br />тревога, и мне даже неловко за все эти опаски.<br /> Спокойствие Павла, вспышки огонька его папиросы, на миг освещавшей<br />уголок его лица, мужественный излом бровей - все это рассеяло страх,<br />навеянный чернотой ночи, дикостью пустыря и слышанным в театре рассказом о<br />вчерашнем убийстве на Подоле.<br /> Склады остались позади, миновали мостик, переброшенный через речонку, и<br />пошли по привокзальному шоссе к туннельному проезду, что пролегал внизу, под<br />железнодорожными путями, соединяя эту часть города с железнодорожным<br />районом.<br /> Вокзал остался далеко в стороне, вправо. Проезд проходил в тупик за<br />депо. Это были уже свои места. Цаперху, где железнодорожные пути, искрились<br />разноцветные огни на стрелках и семафорах, а у депо утомленно вздыхал<br />уходящий на ночной отдых "маневрик".<br /> Над входом в проезд висел на ржавом крюке фонарь, он едва заметно<br />покачивался от ветерка, и желто-мутный свет его двигался от одной стены<br />туннеля к другой.<br /> Шагах в десяти от входа в туннель, у самого шоссе, стоял одинокий<br />домик. Два года назад в него плюхнулся тяжелый снаряд и, разворотив его<br />внутренности, превратил лицевую половину в развалину, и сейчас он зиял<br />огромной дырой, словно нищий у дороги, выставляя напоказ свое убожество.<br />Было видно, как наверху по насыпи пробежал поезд.<br /> - Вот мы почти и дома, - облегченно сказала Анна.<br /> Павел незаметно попытался освободить свою руку. Подходя к проезду,<br />невольно хотелось иметь свободной руку, взятую в плен его подругой.<br /> Но Анна руки не отпустила.<br /> Прошли мимо разрушенного домика.<br /> Сзади рассыпалась дробь срывающихся в беге ног.<br /> Корчагин рванул руку, но Анна в ужасе прижала ее к себе, и когда он с<br />силой все же вырвал ее, было уже поздно. Шею Павла обхватил железный зажим<br />пальцев, рывок в сторону - и Павел повернут лицом к напавшему. Прямо в зубы<br />ткнулся ствол парабеллума, рука переползла к горлу и, свернув жгутом<br />гимнастерку, вытянувшись во всю длину, держала его перед дулом, медленно<br />описывающим дугу.<br /> Завороженные глаза электрика следили за этой дугой с нечеловеческим<br />напряжением. Смерть заглядывала в глаза пятном дула, и не было сил, не<br />хватало воли хоть на сотую секунду оторвать глаза от дула. Ждал удара. Но<br />выстрела не было, и широко раскрытые глаза увидели лицо бандита. Большой<br />череп, могучая челюсть, чернота небритой бороды и усов, а глаза под широким<br />козырьком кепки остались в тени.<br /> Край глаза Корчагина запечатлел мелово-бледное лицо Анны, которую в тот<br />же миг потянул в провал дома один из трех. Ломая ей руки, повалил ее на<br />землю. К нему метнулась еще одна тень, ее Корчагин видел лишь отраженной на<br />стене туннеля. Сзади, в провале дома, шла борьба. Анна отчаянно<br />сопротивлялась, ее задушенный крик прервала закрывшая рот фуражка.<br />Большеголового, в чьих руках был Корчагин, не желавшего оставаться<br />безучастным свидетелем насилия, как зверя, тянуло к добыче. Это, видимо, был<br />главарь, и такое распределение ролей ему не понравилось. Юноша, которого, он<br />держал перед собой, был совсем зеленый, по виду "замухрай деповский".<br />Опасности этот мальчишка не представлял никакой. "Ткнуть его в лоб шпалером<br />раза два-три как следует и показать дорогу на пустыри - будет рвать<br />подметки, не оглядываясь до самого города". И он разжал кулак:<br /> - Дергай бегом... Крой, откуда пришел, а пикнешь - пуля в глотку.<br /> И большеголовый ткнул Корчагина в лоб стволом.<br /> - Дергай, - с хрипом выдавил он и опустил парабеллум, чтобы не пугать<br />пулей в спину.<br /> Корчагин бросился назад, первые два шага боком, не выпуская из виду<br />большеголового.<br /> Бандит понял, что юноша все еще боится получить пулю, и повернулся к<br />дому.<br /> Рука Корчагина устремилась в карман. "Лишь бы успеть, лишь бы успеть!"<br />Круто обернулся и, вскинув вперед вытянутую левую руку, на миг уловил концом<br />дула большеголового - выстрелил.<br /> Бандит поздно понял ошибку: пуля впилась ему в бок раньше, чем он<br />поднял руку.<br /> От удара его шатнуло к стене туннеля, и, глухо взвыв, цепляясь рукой за<br />бетон стены, он медленно оседал на землю. Из провала дома, вниз, в яр,<br />скользнула тень. Вслед ей разорвался второй выстрел. Вторая тень, изогнутая,<br />скачками уходила в черноту туннеля. Выстрел. Осыпанная пылью раскрошенною<br />пулей бетона, тень метнулась в сторону и пырнула в темноту. Вслед ей трижды<br />взбудоражил ночь браунинг. У стены, извиваясь червяком, агонизировал<br />большеголовый.<br /> Потрясенная ужасом происшедшего, Анна, поднятая Корчагиным с земли,<br />смотрела на корчащегося бандита, слабо понимая свое спасение.<br /> Корчагин силой увлек ее в темноту, назад, к городу, уводя из<br />освещенного круга. Они бежали к вокзалу. А у туннеля, на насыпи, ужо<br />мелькали огоньки и тяжело охнул на путях тревожный винтовочный выстрел.<br /><br /> Когда наконец добрались до квартиры Анны, где-то на Батыевой горе<br />запели петухи. Анна прилегла на кровать, Корчагин сел у стола. Он курил,<br />сосредоточенно наблюдая, как уплывает вверх серый виток дыма... Только что<br />он убил четвертого в своей жизни человека.<br /> Есть ли вообще мужество, проявляющееся всегда в своей совершенной<br />форме? Вспоминая все свои ощущения и переживания, он признался себе, что в<br />первые секунды норный глаз дула заледенил его сердце. А разве в том, что две<br />тени безнаказанно ушли, виновата лишь одна слепота глаза и необходимость<br />бить с левой руки? Нет. На расстоянии нескольких шагов можно было стрелять<br />удачнее, но все та же напряженность а поспешность, несомненный признак<br />растерянности, были этому помехой.<br /> Свет настольной лампы освещал его голову, и Анна наблюдала за ним, не<br />упуская ни одного движения мышц на его лице. Впрочем, глаза его были<br />спокойны, и о напряженности мысли говорила лишь складка на лбу.<br /> - О чем ты думаешь, Павел?<br /> Его мысли, вспугнутые вопросом, уплыли, как дым, за освещенный<br />полукрут, и он сказал первое, что пришло сейчас в голову:<br /> - Мне необходимо сходить в комендатуру. Надо обо всем этом поставить в<br />известность.<br /> И нехотя, преодолевая усталость, поднялся.<br /> Она не сразу отпустила его руку-не хотелось оставаться одной. Проводила<br />его до двери и закрыла ее, лишь когда Корчагин, ставший ей теперь таким<br />дорогим и близким, ушел в ночь.<br /> Приход Корчагина в комендатуру объяснил непонятное для железнодорожной<br />охраны убийство. Труп сразу опознали - это был хорошо известный уголовному<br />розыску Фимка Череп, налетчик и убийца-рецидивист.<br /> Случай у туннеля на другой день стал известен всем. Это обстоятельство<br />вызвало неожиданное столкновение между Павлом и Цветаевым.<br /> В разгар работы в цех вошел Цветаев и позвал к себе Корчагина. Цветаев<br />вывел его в коридор и, остановившись в глухом закоулке, волнуясь и не зная,<br />с чего начать, наконец выговорил:<br /> - Расскажи, что вчера было.<br /> - Ты же знаешь.<br /> Цветаев беспокойно шевельнул плечами. Монтер не знал, что Цветаева<br />случай у туннеля коснулся острее других. Монтер не знал, что этот кузнец,<br />вопреки своей внешней безразличности, был неравнодушен к Борхарт. Анна не у<br />него одного вызывала чувство симпатии, но у Цветаева это происходило<br />сложнее. Случай у туннеля, о котором он только что узнал от Лагутиной,<br />оставил в его сознании мучительный, неразрешимый вопрос. Вопрос этот он не<br />мог поставить монтеру прямо, но знать ответ хотел. Краем сознания он понимал<br />эгоистическую мелочность своей тревоги, но в разноречивой борьбе чувств в<br />нем на этот раз победило примитивное, звериное.<br /> - Слушай, Корчагин, - заговорил ом приглушенно. - Разговор останется<br />между нами. Я понимаю, что ты не рассказываешь об этом, чтобы не терзать<br />Анну, но мне ты можешь довериться. Скажи, когда тебя бандит держал, те<br />изнасиловали Анну? - В конце фразы Цветаев не выдержал и отвел глаза в<br />сторону.<br /> Корчагин начал смутно понимать его. "Если бы Анна ему была безразлична,<br />Цветаев так бы не волновался. А если Анна ему дорога, то..." Павел<br />оскорбился за Анну.<br /> - Для чего ты спросил?<br /> Цветаев заговорил что-то несвязное и, чувствуя, что его поняли,<br />обозлился:<br /> - Чего ты увиливаешь! Я тебя прошу ответить, а ты меня допрашивать<br />начинаешь.<br /> - Ты Анну любишь?<br /> Молчание. Затем трудно произнесенное Цветаевым:<br /> - Да.<br /> Корчагин, едва сдерживая гнев, повернулся и пошел по коридору, не<br />оглядываясь.<br /><br /> Однажды вечером Окунев, смущенно потоптавшись у кровати друга, присел<br />на край и положил руку на книгу, которую читал Павел.<br /> - Знаешь, Павлуша, приходится тебе рассказывать об одной истории. С<br />одной стороны, вроде ерунда, а с другой - совсем наоборот. У меня с Талей<br />Лагутиной получилось недоразумение. Сначала, видишь ли, она мне понравилась.<br />- Окунев виновато поскреб у виска, но, видя, что друг не смеется, осмелел: -<br />А потом у Тали... что-то в этом роде. Одним словом, я всего этого тебе<br />рассказывать не буду, все видно и без фонаря. Вчера мы решили попытать<br />счастья построить жизнь нашу на пару. Мне двадцать два года, мы оба имеем<br />право голосовать. Я хочу создать жизнь с Талей на началах равенства. Как ты<br />на это?<br /> Корчагин задумался.<br /> - Что я могу ответить, Коля? Вы оба мои приятели, по роду из одного<br />племени. Остальное тоже общее, а Таля особенно дивчина хорошая... Все здесь<br />понятно.<br /> На другой день Корчагин перенес свои вещи к ребятам в общежитие при<br />депо, а через несколько дней у Анны был товарищеский вечер без еды и питья -<br />коммунистическая вечеринка в честь содружества Тали и Николая. Это был вечер<br />воспоминаний, чтения отрывков из наиболее волнующих книг. Много и хорошо<br />пели хором. Далеко были слышны боевые песни, а позже Катюша Зеленова и<br />Волынцева принесли баян, и рокот густых басов и серебряный перезвон ладов<br />заполнили комнату. В этот вечер Павка играл на редкость хорошо, а когда на<br />диво всем пустился в пляс верзила Панкратов, Павка забылся, и гармонь, теряя<br />новый стиль, рванула огнем:<br /><br /> Эх, улица, улица!<br /> Гад Деникин журится,<br /> Что сибирская Чека<br /> Разменяла Колчака...<br /><br /> Играла гармонь о прошлом, об огневых годах и о сегодняшней дружбе,<br />борьбе и радости. Но когда гармонь была передана Волынцеву и слесарь рявкнул<br />жаркое "яблочко", в стремительный пляс ударился не кто иной, как электрик. В<br />сумасшедшей чечетке плясал Корчагин третий и последний раз в своей жизни.<br /><br />ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ<br /> Рубеж - это два столба. Они стоят друг против друга, молчаливые и<br />враждебные, олицетворяя собой два мира. Один выстроганный и отшлифованный,<br />выкрашенный, как полицейская будка, в черно-белую краску. Наверху крепкими<br />гвоздями приколочен одноглавый хищник. Разметав крылья, как бы обхватывая<br />когтями лап полосатый столб, недобро всматривается одноглавый стервятник в<br />металлический щит напротив, изогнутый клюв его вытянут и напряжен. Через<br />шесть шагов напротив - другой столб. Глубоко в землю врыт круглый тесаный<br />дубовый столбище. На столбе литой железный щит, на нем молот и серп. Меж<br />двумя мирами пролегла пропасть, хотя столбы врыты на ровной земле. Перейти<br />эти шесть шагов нельзя человеку, не рискуя жизнью.<br /> Здесь граница.<br /> От Черного моря на тысячи километров до Крайнего Севера, к Ледовитому<br />океану, выстроилась неподвижная цепь этих молчаливых часовых советских<br />социалистических республик с великой эмблемой труда на железных щитах. От<br />этого столба, на котором вбит пернатый хищник, начинаются рубежи Советской<br />Украины и панской Польши. В глубоких местах затерялось маленькое местечко<br />Берездов. В десяти километрах от него, напротив польского местечка Корец, -<br />граница. От местечка Славута до местечка Анаполя район Н-ского погранбата.<br /> Бегут пограничные столбы по снежным полям, пробираясь сквозь лесные<br />просеки, сбегают в яры, выползают наверх, маячат на холмиках и, добравшись<br />до реки, всматриваются с высокого берега в занесенные снегом равнины чужого<br />края.<br /> Мороз. Хрустит под валенками снег. От столба с серпом и молотом<br />отделяется огромная фигура в богатырском шлеме; тяжело переступая, движется<br />в обход своего участка. Рослый красноармеец одет в серую с зелеными<br />петлицами шинель и валенки. Поверх шинели накинута огромная баранья доха с<br />широчайшим воротником, а голова тепло охвачена суконным шлемом. На руках<br />бараньи варежки. Доха длинная, до самых пят, в ней тепло даже в лютую вьюгу.<br />Поверх дохи на плече - винтовка. Красноармеец, загребал дохой снег, идет по<br />сторожевой тропинке, смачно вдыхая дымок махорочной закрутки. На советской<br />границе, в открытом поле, часовые стоят в километре друг от друга, чтобы<br />глазом видно было своего соседа. На польской стороне - на километр-два.<br /> Навстречу красноармейцу, по своей сторожевой тропинке, движется<br />польский жолнер. Он одет в грубые солдатские ботинки, в серо-зеленый мундир<br />и брюки, а поверх черная шинель с двумя рядами блестящих пуговиц. На голове<br />фуражка-конфедератка. На фуражке белый орел, на суконных погонах орлы, в<br />петлицах на воротнике орлы, но от этого солдату не теплее. Суровый мороз<br />прошиб его до костей. Он трет одеревенелые уши, на ходу постукивает каблуком<br />о каблук, а руки в тонких перчатках закоченели. Ни на одну минуту поляк не<br />может остановиться: мороз тотчас же сковывает его суставы, и солдат нее<br />время движется, иногда пускаясь в рысь. Часовые поравнялись, поляк<br />повернулся и пошел параллельно красноармейцу.<br /> Разговаривать на границе нельзя, но когда кругом пустынно и лишь за<br />километр впереди человеческие фигуры - кто узнает, идут ли эти двое молча<br />или нарушают международные законы.<br /> Поляк кочет курить, по спички забыты в казарме, а ветерок, как назло,<br />доносит с советской стороны соблазнительный запах махорки. Поляк перестал<br />тереть отмороженное ухо и оглянулся назад: бывает, конный разъезд с<br />вахмистром, а то и с паном поручиком, шныряя по границе, неожиданно вынырнет<br />из-за бугра, проверяя посты. Но пусто вокруг. Ослепительно сверкает на<br />солнце снег. В небе - ми одной снежинки<br /> - Товарищу, дай пшепалиць, - первым нарушает святость закона поляк и,<br />закинув свою многозарядную французскую винтовку со штыком-саблей за спину, с<br />трудом вытаскивает озябшими пальцами из кармана шинели пачку дешевых<br />сигарет.<br /> Красноармеец слышит просьбу поляка, по полевой устав пограничной службы<br />запрещает бойцу вступать в переговоры с кем-нибудь из зарубежников, да к<br />тому же он не вполне понял то, что сказал солдат. И он продолжает свой путь,<br />твердо ставя ногу в теплых и мягких валенках на скрипучий снег.<br /> - Товарищ большевик, дай прикурить, брось коробку спичек, - на этот раз<br />уже по-русски говорит поляк.<br /> Красноармеец всматривается в своего соседа. "Видать, мороз "пана"<br />пронял до печенки. Хоть и буржуйский солдатишка, а жизня у него дырявая.<br />Выгнали на такой мороз в одной шинелишке, вот и прыгает, как заяц, а без<br />курева так совсем никуды". И красноармеец, не оборачиваясь, бросает<br />спичечную коробку. Солдат ловит ее на лету и, часто ломая спички, наконец<br />закуривает. Коробка таким же путем опять переходит границу, и тогда<br />красноармеец нечаянно нарушает закон:<br /> - Оставь у себя, у меня есть. Но из-за границы доносится:<br /> - Нет, спасибо, мне за эту пачку в тюрьме два года отсидеть пришлось<br />бы.<br /> Красноармеец смотрит на коробку. На ней аэроплан. Вместо пропеллера<br />мощный кулак и написано "Ультиматум".<br /> "Да, действительно, для них неподходяще".<br /> Солдат все продолжает идти в одну с ним сторону. Ему одному скучно в<br />безлюдном поле.<br /><br /> Ритмично скрипят седла, рысь коней успокаивающе равномерна. На морде<br />вороного, жеребца, вокруг ноздрей, на волосах морозный иной, лошадиное<br />дыхание белым паром тает в воздухе. Пегая кобыла под комбатом красиво ставит<br />ногу, балует поводом, изгибая дугой тонкую шею. На обоих всадниках серые,<br />перетянутые портупеями шинели, на рукавах по три красных квадрата, но у<br />комбата Гаврилова петлицы зеленые, а у его спутника - красные. Гаврилов -<br />пограничник. Это его батальон протянул свои посты на семьдесят километров,<br />он здесь "хозяин". Его спутник - гость из Берездова, военный комиссар<br />батальона ВВО Корчагин.<br /> Ночью падал снег. Сейчас он лежит, пушистый и мягкий, не тронутый ни<br />копытом, ни человеческой ногой. Всадники выехали из перелеска и зарысили по<br />полю. Шагах в сорока в стороне опять два столба.<br /> - Тпру-у!<br /> Гаврилов туго натягивает повод. Корчагин заворачивает вороного, чтобы<br />узнать причину остановки. Гаврилов свесился с седла к внимательно<br />рассматривает странную цепочку следов на снегу, словно кто-то провел<br />зубчатым колесиком. Здесь прошел хитрый зверек, ставя ногу в ногу и<br />запутывая свой след замысловатыми петлями. Трудно было попять, откуда шел<br />след, но не звериный след заставил комбата остановиться. В двух шагах от<br />цепочки запорошенные снегом другие следы. Здесь прошел человек. Он не<br />запутывал свой след, а шел прямо к лесу, и след показывал отчетливо -<br />человек шел из Полыни. Комбат трогает лошадь, и след приводит его к<br />сторожевой тропинке. На десяток шагов на польской стороне виден отпечаток<br />ног.<br /> - Ночью кто-то перешел границу, - пробурчал комбат. - Опять в третьем<br />взводе прохлопали, а в утренней сводке ничего нет. Черти! - Усы Гаврилова с<br />сединкой, а иней от теплого дыхания засеребрил их, и они сурово нависли над<br />губой.<br /> Навстречу всадникам движутся две фигуры. Одна маленькая, черная, со<br />вспыхивающим на солнце лезвием французского штыка, другая огромная, в желтой<br />бараньей дохе. Пегая кобыла, чувствуя шенкеля, забирает ход, и всадники<br />быстро сближаются с идущим навстречу. Красноармеец поправляет ремень на<br />плече и сплевывает на снег докуренную цигарку.<br /> - Здравствуйте, товарищ! Как у вас здесь, на участке? - И комбат, почти<br />не сгибаясь, так как красноармеец рослый, подает ему руку. Богатырь поспешно<br />сдергивает с руки, варежку. Комбат здоровается с постовым.<br /> Поляк издали наблюдает. Два красных офицера (а три квадрата у<br />большевиков - это чин майора) здороваются с солдатом, как близкие приятели.<br />На миг представляет себе, как бы это он подал руку своему майору<br />Закржевскому, и от этой нелепой мысли невольно оглядывается.<br /> - Только что принял пост, товарищ комбат, - отрапортовал красноармеец.<br /> - След вон там видели?<br /> - Нет, не видел еще.<br /> - Кто стоял ночью от двух до шести?<br /> - Суротенко, товарищ комбат.<br /> - Ну, ладно, глядите же в оба.<br /> И, уже собираясь отъезжать, сурово предупредил:<br /> - Поменьше с этими прохаживаться.<br /> Когда кони шли рысью по широкой дороге, что протянулась между границей<br />и местечком Берездовом. комбат рассказывал:<br /> - На границе глаз нужен. Чуть проспишь, горько пожалеешь. Служба у нас<br />бессонная. Днем границу проскочить не так-то легко, зато ночью держи ухо<br />востро. Вот, судите сами, товарищ Корчагин. На моем участке четыре села<br />пополам разрезаны. Здесь очень трудно. Как цепь ни расставляй, а на каждой<br />свадьбе или празднике из-за кордона вся родня присутствует. Еще бы не пройти<br />- двадцать шагов хата от хаты, а речонку курица пешком перейдет. Не<br />обходится и без контрабанды. Правда, все это мелочь - принесет баба пару<br />бутылок зубровки польской сорокаградусной. Но зато немало крупных<br />контрабандистов, где орудуют люди с большими деньгами. А ты знаешь, что<br />поляки делают? Во всех пограничных селах открыли универсальные магазины: что<br />хочешь, то и купишь. Конечно, это сделано не для своих нищих крестьян<br /> Корчагин с интересом слушал комбата. Пограничная жизнь похожа на<br />беспрерывную разведку.<br /> - Скажите, товарищ Гаврилов, одной ли перевозкой контрабанды дело<br />ограничивается?<br /> Комбат ответил угрюмо:<br /> - Вот то-то и оно-то!..<br /><br /> Маленькое местечко Берездов. Глухой провинциальный угол, бывшая<br />еврейская черта оседлости. Две-три сотни домишек, бестолково расставленных<br />где попало. Огромная базарная площадь, посреди площади два десятка лавчонок.<br />Площадь грязная, навозная. Опоясывали местечко крестьянские дворы. В<br />еврейском центре по дороге к бойне старая синагога. Унынием веет от этого<br />ветхого здания. Правда, жаловаться на пустоту по субботам синагога не может,<br />но это уж не то, что было раньше, и жизнь у раввина совсем не такая, какую<br />бы он хотел. Что-то, видно, очень плохое случилось в девятьсот семнадцатом<br />году, раз даже здесь, в таком захолустье, молодежь смотрит на раввина без<br />должного уважения. Правда, старики еще не едят трефного, по сколько<br />мальчишек едят проклятую богом колбасу свиную! Тьфу, паскудно даже подумать!<br />Реббе Борух в сердцах пинает ногой хозяйскую свинью, старательно роющую<br />навозную кучу в поисках съедобного. Да, он - раввин - не совсем доволен тем,<br />что Берездов стал районным центром. Понаехало черт знает откуда этих<br />коммунистов, и все крутят и крутят, и с каждым днем все новая неприятность.<br />Вчера он, реббе, увидел на воротах поповской усадьбы новую вывеску:<br /><br /> Берездовский районный комитет<br /> Коммунистического союза молодежи Украины.<br /><br /> Ожидать чего-нибудь хорошего от этой вывески нельзя. Охваченный своими<br />мыслями, раввин не заметил, как наткнулся на небольшое объявление,<br />наклеенное на дверях его синагоги:<br /><br /> Сегодня в клубе созывается открытое собрание трудящейся молодежи. С<br />докладом выступают пред. исполнительного комитета Лисицын и врид секретаря<br />райкома товарищ Корчагин. После собрания будет устроен концерт силами<br />учащихся девятилетки.<br /><br /> Раввин бешено сорвал листок с двери.<br /> "Вот оно, начинается!"<br /> С двух сторон охватывает местечковую церквушку большой сад поповской<br />усадьбы, а в саду старинной кладки просторный дом. Затхлая, скучная пустота<br />комнат, в которых жили поп с попадьей, такие же, как и дом, старые и<br />скучные, давно надоевшие друг другу. Сразу же исчезла скука, когда в дом<br />вошли новые хозяева. В большом зале, где благочестивые хозяева лишь в<br />престольные праздники принимали гостей, теперь всегда людно. Поповский дом<br />стал партийным комитетом Берездова. На двери маленькой комнатки, направо от<br />парадного хода, мелом написано: "Райкомсомол". Здесь часть своего дня<br />проводил Корчагин, исполнявший по совместительству с работой военкомбата<br />второго батальона всеобщего военного обучения и обязанности секретаря только<br />что созданного райкома комсомола.<br /> Восемь месяцев прошло с того дня, когда проводили они товарищеский<br />вечер у Анны. А кажется, что это было так недавно. Корчагин отложил гору<br />бумаг в сторону и, откинувшись на спинку кресла, задумался...<br /> Тихо в доме. Поздняя ночь, партком опустел. Не давно последним ушел<br />Трофимов, секретарь райкома партии, и сейчас Корчагин в доме один. Окно<br />заткано причудливыми узорами мороза. Керосиновая лампа на столе; жарко<br />натоплена печь. Корчагин вспоминает недавнее. В августе послал его коллектив<br />мастерских как молодежного организатора с ремонтным поездом в Екатеринослав.<br />И до глубокой осени полтораста человек двигались от станции к станции,<br />разгружая их от наследия войны и разрухи, от горелых и разбитых вагонов.<br />Прошел их путь от Санельникова до Полог. Здесь, в бывшем царстве бандита<br />Махно, на каждом шагу следы разрушения и истребления. В Гуляй-Поле неделю<br />восстанавливали каменное здание водокачки, нашивали железные заплаты на<br />развороченные динамитом бока водяной цистерны. Не знал электрик искусства и<br />тяжести слесарного труда, но не одну тысячу ржавых гаек завинтили его руки,<br />вооруженные ключом.<br /> Глубокой осенью подошел поезд к родным мастерским. Цехи приняли обратно<br />в свои корпуса сто пятьдесят пар рук...<br /> Чаще стали видеть электрика у Анны. Сгладилась складка на лбу, и не раз<br />слышался его заразительный смех. Опять братва мазутная слушала в кружках его<br />повести о давно минувших годах борьбы. О попытках мятежной, рабской,<br />сермяжной Руси свалить коронованное чудовище. О бунтах Стеньки Разина и<br />Пугачева.<br /> Одним вечером, когда у Анны собралось много молодого люда, электрик<br />неожиданно избавился от одного старого нездорового наследства. Он, привыкший<br />к табаку почти с детских лет, сказал жестко и бесповоротно:<br /> - Я больше не курю.<br /> Это произошло неожиданно. Кто-то завязал спор о том, что привычка<br />сильнее человека, как пример привел куренье. Голоса разделились. Электрик не<br />вмешивался в спор, но его втянула Таля, заставила говорить. Он сказал то,<br />что думал:<br /> - Человек управляет привычкой, а не наоборот. Иначе до чего же мы<br />договоримся?<br /> Цветаев из угла крикнул:<br /> - Слово со звоном! Это Корчагин любит. А вот если этот форс по шапке,<br />то что же получается? Сам-то он курит? Курит. Знает, что куренье ни к чему?<br />Знает. А вот бросить - гайка слаба. Недавно он в кружках "культуру<br />насаждал". - И, меняя тон, Цветаев спросил с холодной насмешкой: - Пусть-ка<br />он ответит нам, как у него с матом? Кто Павку знает, тот скажет: матерщит<br />редко, да метко. Проповедь читать легче, чем быть святым.<br /> Наступило молчание. Резкость тона Цветаева неприятно подействовала на<br />всех. Электрик ответил не сразу. Медленно вынул изо рта папироску, скомкал и<br />негромко сказал:<br /> - Я больше не курю.<br /> Помолчав, добавил:<br /> - Это я для себя и немного для Димки. Грош цена тому, кто не сможет<br />сломить дурной привычки. За мной остается ругань. Я, братва, не совсем<br />поборол этот позор, но даже Димка признается, что редко слышит мою брань.<br />Слову легче сорваться, чем закурить папиросу, вот почему не скажу сейчас,<br />что и с тем покончил. Но я все-таки и ругань угроблю.<br /><br /> Перед самой зимой запрудили реку дровяные сплавы, разбивало их осенним<br />разливом, и гибло топливо, уносилось вниз по реке. Соломенка опять послала<br />свои коллективы, чтобы спасти лесные богатства.<br /> Нежелание отстать от коллектива заставило Корчагина скрыть от товарищей<br />жестокую простуду, и когда через неделю на берегах пристани выросли горы<br />штабелей дров, студеная вода и осенняя промозглость разбудили врага,<br />дремавшего в крови, - и Корчагин запылал в жару. Две недели жег острый<br />ревматизм его тело, а когда вернулся из больницы, у тисков мог работать,<br />лишь сидя "верхом". Мастер только головой качал. А через несколько дней<br />беспристрастная комиссия признала его нетрудоспособным, и он получил расчет<br />и право на пенсию, от которой гневно отказался.<br /> С тяжелым сердцем покинул он свои мастерские. Опираясь на палку,<br />передвигался медленно и с мучительной болью. Писала не раз мать, просила<br />навестить, и сейчас он вспомнил о своей старушке, о ее словах на прощанье:<br />"Вижу вас, лишь когда покалечитесь".<br /> В губкоме получил свернутые в трубочку два личных дела: комсомольское и<br />партийное, и, почти ни с кем не прощаясь, чтобы не разжигать горя, уехал к<br />матери. Дне недели старушка парила и натирала ему распухшие ноги, и через<br />месяц он уже ходил без палки, а в груди билась радость, и сумерки опять<br />перешли в рассвет. Поезд доставил его в губернский центр. Через три дня в<br />орготделе ему вручили документ, по которому он направлялся в губвоенкомат<br />для использования политработником и формировании военобуча.<br /> А еще через неделю он приехал сюда, в занесенное снегом местечко, как<br />военкомбат-2. В окружном комитете комсомола получил задание собрать<br />разрозненных комсомольцев и создать в новом районе организацию. Вот как<br />поворачивалась жизнь.<br /><br /> На дворе знойно. В раскрытое окно кабинета предисполкома заглядывает<br />ветка вишни. Солнце зажигает золоченый крест на готической колокольне<br />костела, что стоит через дорогу, напротив исполкома. В садике перед окном<br />проворно ищут корм нежно-пушистые, зеленые, как окружающая их трава,<br />крошечные гусята исполкомовской сторожихи.<br /> Предисполкома дочитывал только что полученную депешу. По его лицу<br />пробежала тень. Большая узловатая рука заползла в пышную вьющуюся шевелюру и<br />застряла там.<br /> Николаю Николаевичу Лисицыну, председателю Берездовского исполкома,<br />всего лишь двадцать четыре года, но никто из его сотрудников и партийных<br />работников этого не знает. Он, большой и сильный человек, суровый и подчас<br />грозный, выглядит тридцатипятилетним. Крепкое тело, большая голова,<br />посаженная на могучую шею, карие, с холодком, проницательные глаза,<br />энергичная, резкая линия подбородка. Синие рейтузы, серый видавший виды<br />френч, на левом грудном кармане орден Красного Знамени.<br /> До Октября Лисицын "командовал" токарным станком на Тульском оружейном<br />заводе, где его дед, отец и он почти с детских лет резали и точили железо.<br /> А с той осенней ночи, когда впервые схватил в руки оружие, которое до<br />этого лишь делал, попал Коля Лисицын в буран. Бросали его революция и партия<br />из одного пожара в другой. От красноармейца до боевого командира и комиссара<br />полка прошел свой славный путь тульский оружейник.<br /> Отошли в прошлое пожары и орудийный грохот. Сейчас Николай Лисицын<br />здесь, в пограничном районе. Жизнь течет мирно. До глубокого вечера<br />просиживает он над урожайными сводками, а вот эта депеша на миг воскрешает<br />недавнее. Скупым телеграфным языком предупреждает депеша:<br /><br /> "Совершенно секретно. Берездовскому предисполкома Лисицыну. На границе<br />замечается оживленная переброска поляками крупной банды, могущей<br />терроризировать погранрайоны. Примите меры осторожности. Предлагается<br />ценности финотдела переслать в округ, не задерживая у себя налоговых сумм".<br /><br /> Из окна кабинета Лисицыну виден каждый, кто входит в РИК. На крыльце<br />Корчагин. Через минуту стук в дверь,<br /> - Садись, потолкуем. - И Лисицын пожимает руку Корчагину.<br /> Целый час предисполкома не принимал никого. Когда Корчагин вышел из<br />кабинета, был уже полдень. Из сада выбежала маленькая сестренка Лисицына<br />Нюра. Павел звал ее Анюткой. Застенчивая и не по летам серьезная, девочка<br />всегда при встрече с Корчагиным приветливо улыбалась, и сейчас она неловко,<br />по-детски, поздоровалась, откидывая со лба прядку стриженых волос.<br /> - У Коли никого нет? Его Мария Михайловна давно ждет к обеду, - сказала<br />Нюра.<br /> - Иди, Анютка, он один.<br /> На другой день, еще далеко до рассвета, к исполкому подъехали три<br />запряженные сытыми конями подводы. Люди на них тихо переговаривались. Из<br />финотдела вынесли несколько запечатанных мешков, погрузили на подводы, и<br />через несколько минут по шоссе загрохотали колеса. Подводы окружал отряд под<br />командой Корчагина. Сорок километров до окружного центра (из них двадцать<br />пять лесом) пройдены благополучно: ценности перешли в сейфы окрфинотдела.<br /> А через несколько дней со стороны границы в Берездов прискакал<br />кавалерист. Всадника и взмыленную лошадь провожали недоуменные взгляды<br />местечковых ротозеев.<br /> У ворот исполкома кавалерист тюком свалился на землю и, поддерживая<br />рукой саблю, загремел по ступенькам тяжелыми сапожищами. Лисицын, нахмурясь,<br />принял от него пакет, распечатал и на конверте написал расписку. Не давая<br />коню передохнуть, пограничник вскочил в седло и, сразу же забирая в карьер,<br />поскакал обратно.<br /> Никто не знал содержания пакета, кроме предисполкома, только что<br />прочитавшего его. Но у местечковых обывателей какой-то собачий нюх. Из трех<br />мелких торговцев здесь два обязательно мелкие контрабандисты, и этот<br />промысел вырабатывает в них какую-то инстинктивную способность угадывать<br />опасность.<br /> По тротуару к штабу батальона ВВО быстро прошли два человека. Один из<br />них Корчагин. Этого обыватели знают: он всегда вооружен. Но то, что<br />секретарь парткома Трофимов в портупее с наганом, - это уже плохо.<br /> Через несколько минут из штаба выбежали полтора десятка человек и,<br />поддерживая винтовки с примкнутыми штыками, бегом бросились к мельнице, что<br />стояла на перекрестке. Остальные коммунисты и комсомольцы вооружались в<br />парткоме. Проскакал верхом в кубанке и с неизменным маузером на боку<br />предисполкома. Ясно - творилось что-то неладное, и большая площадь и глухие<br />переулки словно вымерли - ни одной живой души. В один миг на дверях<br />маленьких лавчонок появились огромные средневековые замки, захлопнулись<br />ставни. И только бесстрашные куры да разморенные жарой свиньи старательно<br />сортировали содержимое куч.<br /> На околице в садах залегла застава. Отсюда начинаются поля и далеко<br />видна прямая линия дороги.<br /> Сводка, полученная Лисицыным, была немногословна.<br /><br /> "Сегодня ночью в районе Поддубец с боем прорвалась через границу на<br />советскую территорию конная банда, приблизительно сто сабель при двух ручных<br />пулеметах. Примите меры. След банды теряется в Славутских лесах.<br />Предупреждаю, днем через Берездов в погоне за бандой пройдет сотня красных<br />казаков. Не спутайте. Комбат отдельного пограничного<br /> Гаврилов".<br /><br /> Уже через час по дороге к местечку показался конный, а в километре<br />позади конная группа. Корчагин пристально всматривался вперед. Конник<br />подъезжал осторожно, но заставы в садах не заметил. Это был молодой<br />красноармеец из седьмого полка красного казачества. Разведка была ему в<br />новинку, и, когда его внезапно окружили высыпавшие из садов на дорогу люди,<br />он, увидав на гимнастерках значки КИМ, смущенно улыбнулся. После коротких<br />переговоров он повернул лошадь и поскакал к идущей на рысях сотне. Застава<br />пропустила красных казаков и вновь залегла в садах.<br /> Прошло несколько тревожных дней. Лисицын получил сводку, в которой<br />говорилось, что бандитам не удалось развернуть диверсионные действия,<br />преследуемая красной кавалерией банда вынуждена была спешно ретироваться за<br />кордон.<br /> Крошечная группа большевиков - девятнадцать человек - во всем районе<br />напряженно работала над советским строительством. Молодой, только что<br />организованный район требовал создания всего заново. Близость границы<br />держала всех в неусыпной бдительности.<br /> Перевыборы Советов, борьба с бандитами, культработа, борьба с<br />контрабандой, военно-партийная и комсомольская работа - вот круг, по<br />которому мчалась от зари до глубокой ночи жизнь Лисицына, Трофимова,<br />Корчагина и немногочисленного собранного ими актива.<br /> С лошади - к письменному столу, от стола - на площадь, где маршируют<br />обучаемые взводы молодняка, клуб, школа, два-три заседания, а ночь - лошадь,<br />маузер у бедра и резкое: "Стой, кто идет?", стук колес убегающей подводы с<br />закордонным товаром, - из этого складывались дни и многие ночи<br />военкомбата-2.<br /> Райком Берездова - это Корчагин, Лида Полевых, узкоглазая волжанка,<br />завженотделом, и Развалихин Женька - высокий, смазливый, недавний гимназист,<br />"молодой, да ранний", любитель опасный приключений, знаток Шерлока Холмса и<br />Луи Буссенара. Работал Развалихин управделами райкомпартии, месяца четыре<br />назад вступил в комсомол, но держался среди комсомольцев "старым<br />большевиком". Некого было послать в Берездов, и после долгих раздумий<br />окружком послал Развалихина "политпросветом".<br /><br /> Солнце подобралось к зениту. Зной проникал в самые сокровенные уголки,<br />все живое укрылось под крыши, и даже псы заползли под амбары и лежали там,<br />разморенные жарой, ленивые и сонные. Казалось, деревню покинуло все живое, и<br />лишь в луже у колодца блаженно похрюкивала зарывшаяся в грязь свинья.<br /> Корчагин отвязал коня и, закусив от боли в колене губу, сел в седло.<br />Учительница стояла на ступеньках школы, защищая ладонью глаза от солнца.<br /> - До новой встречи, товарищ военком. - Улыбнулась.<br /> Конь нетерпеливо топнул ногой и, выгибая шею, потянул поводья.<br /> - До свиданья, товарищ Ракитина. Итак, решено: завтра вы проводите<br />первый урок.<br /> Конь, чувствуя отпущенный повод, сразу забирает в рысь. Тут до слуха<br />Корчагина донеслись дикие вопли. Так кричат женщины на пожаре в селе.<br />Жестокая узда круто повернула коня, и военком увидел, что от околицы,<br />задыхаясь, бежит молодая крестьянка. Выйдя на середину улицы, Ракитина<br />остановила ее. На порогах соседних хат появились люди, больше старики и<br />старухи. Крепкий люд весь в поле.<br /> - Ой, люди добрые, что там делается! Ой, не можу, не можу!<br /> Когда Корчагин подскакал к ним, со всех сторон уже сбегались люди.<br />Женщину осаждали, рвали за рукава белой сорочки, засыпали испуганными<br />вопросами, но из бессвязных ее слов ничего нельзя было понять. "Убили!<br />Режутся насмерть!" - только вскрикивала она. Какой-то дед с всклокоченной<br />бородой, придерживая рукой полотняные штаны, нелепо подскакивая, наседал на<br />молодуху:<br /> - Не кричи, як самашечая! Игде бьют? За што бьют? Да перестань<br />верещать! Тьфу, черт!<br /> - Наше село с поддубцами бьется... за межи! Поддубецкие наших насмерть<br />бьют!<br /> Все поняли беду. На улице поднялся женский вой, яростно закричали<br />старики. И по селу побежало, закружило по дворам призывно, как набат:<br />"Поддубецкие за межи наших косами засекают!" На улицы из хат выскакивали<br />все, кто мог ходить, и, вооружившись вилами, топорами или просто колом из<br />плетня, бежали за околицу к полям, где в кровавом побоище разрешали свою<br />ежегодную тяжбу о межах два села.<br /> Корчагин так ударил коня, что тот сразу перешел в галоп.<br />Подхлестываемый криком седока, обгоняя бегущих, норовой рванулся вперед<br />стремительными бросками. Плотно притянув к голове уши и высоко вскидывая<br />ноги, он все убыстрял ход. На бугре ветряк, словно преграждая дорогу,<br />раздвинул в стороны свои руки - крылья. От ветряка вправо, в низине, у реки,<br />- луга. Влево, насколько хватал глаз, то вздымаясь буграми, то спадая в яры,<br />раскинулось ржаное поле. Пробегал ветер по спелой ржи, словно гладил ее<br />рукой. Ярко рдели маки у дороги. Было здесь тихо и нестерпимо жарко. Лишь<br />издали, снизу, оттуда, где серебристой змейкой пригрелась на солнце река,<br />долетали крики.<br /> Вниз, к лугам, конь шел страшным аллюром. "Зацепится ногой - и ему и<br />мне могила", - мелькнуло в голове Павла. Но нельзя уже было остановить коня,<br />и, пригнувшись к его шее, Павел слушал, как в ушах свистел ветер.<br /> На луг вынесся, как шальной. С тупой, звериной яростью бились здесь<br />люди. Несколько человек лежало на земле, обливаясь кровью.<br /> Конь грудью сбил наземь какого-то бородача, бежавшего с обломком<br />держака косы за молодым, с разбитым в кровь лицом парнем. Загорелый, крепкий<br />крестьянин месил поверженного на земле противника тяжелыми сапожищами,<br />старательно норовя поддать "под душу".<br /> Корчагин налетел на людскую кучу всей тяжестью коня, разбросал в разные<br />стороны дерущихся. Не давая опомниться, бешено крутил коня, наезжал им на<br />озверелых людей и, чувствуя, что разнять это кровавое людское месиво можно<br />только такой же дикостью и страхом, закричал бешено:<br /> - Разойдись, гадье! Перестреляю, бандитские души!<br /> И, вырывая из кобуры маузер, полыхнул поверх чьего-то искаженного<br />злобой лица. Бросок коня-выстрел. Кое-кто, кидая косы, повернул назад. Так,<br />остервенело скача на коне по лугу, не давая замолчать маузеру, военком<br />достиг цели. Люди бросились от луга в разные стороны, скрываясь от<br />ответственности и от этого невесть откуда взявшегося, страшного в своей<br />ярости человека с "холерской машинкой", которая стреляет без конца.<br /> Вскоре наехал в Поддубцы районный суд. Долго бился нарсудья, допрашивая<br />свидетелей, но так и не обнаружил зачинщиков. От побоища никто не умер,<br />раненые выжили. Упорно, с большевистским терпением старался судья<br />растолковать хмуро стоявшим перед ним крестьянам всю дикость и<br />недопустимость учиненного ими побоища.<br /> - Межи виноваты, товарищ судья, спутались наши межи! Через то и бьемся<br />каждый год.<br /> Кой-кому ответить все же пришлось.<br /> А через неделю по сенокосу ходила комиссия, вбивала столбики на<br />раздорных местах. Старик землемер, обливаясь потом, измученный жарой и<br />долгой ходьбой, сматывая рулетку, говорил Корчагину:<br /> - Тридцатый год землемерничаю, и везде и всюду межа - причина раздора.<br />Посмотрите на линию раздела лугов, это же что-то невероятное! Пьяный и тот<br />ровнее ходит. А на полях-то что? Полоска шириной три шага, одна на другую<br />залезает, их разделить - с ума можно сойти. И все это с каждым годом<br />дробится и дробится. Отделился сын от отца - полоска наполовину. Я вас<br />уверяю, что еще через двадцать лет поля будут сплошными межами и сеять негде<br />будет. Ведь и сейчас под межами десять процентов земли гуляет. Корчагин<br />улыбнулся:<br /> - Через двадцать лет у нас ни одной межи не останется, товарищ<br />землемер.<br /> Старик снисходительно посмотрел на своего собеседника:<br /> - Это вы о коммунистическом обществе говорите? Ну, знаете, это еще<br />где-то в далеком будущем.<br /> - А про Будановский колхоз вы знаете?<br /> - А, вы вот о чем!<br /> - Да!<br /> - В Будановке я был... Но все же это исключение, товарищ Корчагин.<br /> Комиссия мерила. Два парня вбивали колышки. А по обеим сторонам<br />сенокоса стояли крестьяне и зорко наблюдали за тем, чтобы колышки вбивались<br />на месте прежней межи, едва заметной по торчащим кое-где из травы<br />полусгнившим палкам.<br /><br /> Хлестнув кнутовищем ледащего коренника, возница повернулся к седокам и,<br />охотливый на слова, рассказывал:<br /> - Кто его знает, як эти комсомолы у нас развелись. Допрежь этого не<br />было. А почалось все, надо полагать, от учительши, фамилия ей Ракитина,<br />может, знаете? Молодая еще бабенка, а можно сказать - вредная. Она баб в<br />селе всех бунтует, насобирает их да и крутит карусели, от этого одно<br />беспокойство выходит. Хрястнешь под горячую руку бабу по морде, - без этого<br />нельзя, раньше, бывало, утрется да смолчит, а нынче их хоть не трогай, а то<br />крику не оберешься. Тут и про народный суд услыхать можешь, а которая<br />помоложе - та и про развод скажет и про все законы тебе вычитает. А моя<br />Ганка, до чего уж баба сроду тихая, так теперь делегаткой просунулась. Это<br />вроде за старшую, что ли, над бабами. И ходят к ней со всего села. Я сперва<br />хотел было Ганку вожжами погладить, а потом плюнул. Ну их к черту! Пускай<br />колгочут. Баба она у меня справная и что до хозяйства и так вообще.<br /> Возница почесал волосатую грудь, видную в разрез полотняной рубахи, и<br />для порядка хлестнул коренника под брюхо. На повозке ехали Развалихин и<br />Лида. В Поддубцах каждый из них имел дело. Лида хотела провести совещание<br />делегаток, а Развалихин поехал налаживать работу в ячейке.<br /> - А разве вам комсомольцы не нравятся? - шутливо спросила Лида у<br />возницы.<br /> Тот пощипал бородку и не спеша ответил:<br /> - Нет, чего ж... По молодости побаловать можно. Спектакль развести али<br />что иное, я сам люблю на комедию посмотреть, ежели что стоящее. Мы<br />спервоначала думали, озорничать станут ребята, ан оно наоборот вышло. От<br />людей слыхали, что насчет пьянки, хулиганства и прочего у них строго. Они<br />больше до обученья. Только вот до бога цепляются и все подбивают церковь под<br />клуб забрать. Это уж зря, старики за это косятся и на комсомольцев зуб<br />имеют. А так - что ж? Непорядок у них вот в чем: к себе принимают самую что<br />ни на есть голытьбу, которые в батраках иль с хозяйством завалюшные.<br />Хозяйских сынков не пускают.<br /> Подвода спустилась с пригорка и подкатила к школе.<br /><br /> Сторожиха постелила приезжим у себя, а сама пошла спать на сеновал.<br />Лида и Развалихин только что пришли с затянувшегося собрания. В избе темно.<br />Сбросив ботинки, Лида забралась на кровать и сразу же заснула. Ее разбудило<br />грубое и не оставляющее никаких сомнений в своих целях прикосновение рук<br />Развалихина.<br /> - Ты чего?<br /> - Тише, Лидка, что ты орешь? Мне одному, понимаешь, скучно так вот<br />лежать, ну его к черту! Неужели ты не находишь ничего более интересного, как<br />дрыхнуть?<br /> - Убери руки и пошел сейчас же с моей кровати к черту! - Лида толкнула<br />его. Сальную улыбку Развалихина она и раньше не переносила. Сейчас Лидии<br />хочется сказать Развалихину что-то оскорбительное и насмешливое, но ее<br />одолевает сон, и она закрывает глаза.<br /> - Чего ты ломаешься? Подумаешь, какое интеллигентное поведение. Вы<br />случайно не из института благородных девиц? Что же ты думаешь, я так тебе и<br />поверил? Не валяй дурочки. Если ты человек сознательный, то сначала<br />удовлетвори мою потребность, а потом спи, сколько тебе вздумается.<br /> Считая излишним тратить слова, он опять пересел с лавки на кровать и<br />хозяйски-требовательно положил свою руку на плечо Лиды.<br /> - Пошел к черту! - сразу проснувшись, говорит она. - Честное слово, я<br />завтра расскажу Корчагину.<br /> Развалихин схватил ее за руку и зашептал раздраженно:<br /> - Плевать я хотел на твоего Корчагина, а ты не брыкайся, а то все равно<br />возьму.<br /> Между ним и Лидой произошла короткая борьба, и звонко в тишине избы<br />звучит пощечина - одна, другая... Развалихин отлетает в сторону. Лида в<br />темноте наугад бежит к двери и, толкнув ее, выбегает на двор. Там она стоит,<br />залитая лунным светом, вне себя от негодования.<br /> - Иди в дом, дура! - злобно крикнул Развалихин.<br /> Он выносит свою, постель под навес и остается ночевать на дворе. А<br />Лида, закрывши на щеколду дверь, свертывается калачиком на кровати.<br /> Утром, когда возвращались домой, Женька сидел в повозке рядом со<br />стариком возницей и курил папироску за папироской.<br /> "А ведь эта недотрога и в самом деле может натрепаться Корчагину. Вот<br />еще кукла квашеная! Хоть бы с виду красавица, а то одно недоразумение. Надо<br />с ней помириться, может буза получиться. Корчагин и так косится на меня".<br /> Развалихин пересел к Лиде, Он притворился смущенным, глаза его почти<br />грустны, он плетет какие-то сбивчивые оправдания, он уже кается.<br /> Развалихин добился своего: у околицы местечка Лида обешает никому о<br />вчерашнем не рассказывать.<br /><br /> Одна за другой рождались в пограничных селах комсомольские ячейки.<br />Много сил отдавали райкомольцы этим первым росткам коммунистического<br />движения. Целые дни проводили Корчагин и Лиду Полевых в этих селах.<br /> Развалихин в села ездить не любил. Он не умел сблизиться с<br />крестьянскими парнями, заслужить их доверие и только портил дело. А у<br />Полевых и Корчагина это выходило просто и естественно. Лида собирала вокруг<br />себя дивчат, находила себе подружек и уже не теряла с ними связи, незаметно<br />заинтересовывала девушек жизнью и работой комсомола. Корчагина в районе<br />знала вся молодежь. Тысячу шестьсот допризывников охватывал военной учебой<br />второй батальон ВВО. Никогда еще гармонь не играла такой большой роли в<br />пропаганде, как здесь, на сельских вечеринках, на улице. Гармонь делала<br />Корчагина "свойским хлопцем", не одна дорожка в комсомол начиналась для<br />чубатых парней именно отсюда, от певучей чаровницы гармони, то страстной и<br />будоражащей сердце в стремительном темпе марша, то ласковой и нежной в<br />грустных переливах украинских песен. Слушали гармонь, слушали и гармониста -<br />мастерового, ныне военкома и комсомольского "секретарщика". Созвучно<br />сплетались в сердцах и песни гармоники и то, о чем говорил молодой комиссар.<br />Стали слышны в селах новые песни, появились в избах, кроме псалтырей и<br />сонников, другие книги.<br /> Туговато стало контрабандистам, приходилось им оглядываться не только<br />на пограничников: завелись у Советской власти молодые приятели и<br />старательные помощники. Иногда, увлеченные порывом самим захватить врага,<br />перебарщивали пограничные ячейки, и тогда Корчагину приходилось выручать<br />своих подшефных. Однажды Гришутка Хороводько, синеглазый секретарь<br />поддубецкой ячейки, горячий на руку, завзятый спорщик, антирелигиозник,<br />получив своими, особыми путями вести о том, что ночью к деревенскому<br />мельнику привезут контрабанду, поднял всю ячейку на ноги. Вооружившись<br />учебной винтовкой, двумя штыками, ячейка во главе с Гришуткой ночью<br />осторожно осадила мельницу, поджидая зверя. О контрабанде узнал погранпост<br />ГПУ и вызвал свою заставу. Ночью обе стороны столкнулись, и только благодаря<br />выдержке пограничников комсу не перестреляли в происшедшей свалке. Ребят<br />только обезоружили, отведя за четыре километра в соседнее село, посадили под<br />замок.<br /> Корчагин был в это время у Гаврилова. Утром комбат сообщил ему о только<br />что полученной сводке, и секретарь райкома поскакал выручать ребят.<br /> Уполномоченный ГПУ, посмеиваясь, рассказывал ему ночное происшествие.<br /> - Мы вот что сделаем, товарищ Корчагин. Парнишки они хорошие, мы им<br />дела пришивать не будем. А чтобы они наших функций не исполняли в<br />дальнейшем, ты нагони им холоду.<br /> Часовой открыл двери сарая, и одиннадцать парней поднялись с земли и<br />стояли смущенные, переминаясь с ноги на ногу.<br /> - Вот посмотрите на них, - огорченно развел руками уполномоченный. -<br />Натворили дел, и мне приходится их отсылать в округ.<br /> Тогда взволнованно заговорил Гришутка.<br /> - Товарищ Сахаров, что мы такое сделали? Мы же для Советской власти<br />постараться хотели. Мы за этим куркулем давно присматривали, а вы нас<br />заперли, как бандюков. - И он обиженно отвернулся.<br /> После серьезных переговоров Корчагин и Сахаров, с трудом выдерживая<br />тон, прекратили "нагонять холод".<br /> - Если ты возьмешь их на поруки и обещаешь нам, что они на границу<br />больше ходить не будут, а свою помощь будут оказывать иначе, то я их отпущу<br />по-хорошему, - обратился Сахаров к Корчагину.<br /> - Хорошо, я за них отвечаю. Надеюсь, они меня больше не подведут.<br /> В Поддубцы ячейка возвращалась с песнями. Инцидент остался<br />неразглашением. Но мельника все же вскоре накрыли. На этот раз по закону.<br /><br /> Богато живут немцы-колонисты при лесных хуторах Майдан-Виллы. В<br />полкилометре друг от друга стоят крепкие кулацкие дворы; дома с<br />пристройками, как маленькие крепости. Хоронила в Майдан-Вилле свои концы<br />банда Антонюка. Сколотил этот царский фельдфебель из родни бандитскую<br />семерку и стал промышлять наганом на окрестных дорогах, не стесняясь пускать<br />кровь, не брезгуя спекулянтом, но не пропуская и советских работников.<br />Оборачивался Антонюк быстро. Сегодня он прибрал двух сельских кооператоров,<br />завтра уже километрах в двадцати разоружил почтовика и обобрал его до<br />последней копейки. Соперничал Антонюк со своим коллегой Гордием, один стоил<br />другого, и оба вместе отнимали у окружной милиции и ГПУ немало времени.<br />Шнырял Антонюк под самым носом Берездова. Стали опасными для проезда дороги<br />в город. Бандита трудно было поймать: он, когда ему приходилось жарко,<br />уходил за кордон, отсиживался там и снова появлялся, когда его меньше всего<br />ожидали. При каждой вести о кровавой вылазке этого опасного, в своей<br />неуловимости зверя Лисицын нервно кусал губы.<br /> - До каких пор этот гад будет нас кусать? Дождется, стерва, что я сам<br />за него примусь, - цедил он сквозь сжатые зубы. И дважды кидался<br />предисполкома на свежий след бандита, захватив с собой Корчагина и еще трех<br />коммунистов, но Антонюк уходил.<br /> Из округа прислали в Берездов отряд по борьбе с бандитизмом. Командовал<br />им франтоватый Филатов. Заносчивый, как молодой петух, он не счел нужным<br />зарегистрироваться у предисполкома, как того требовали пограничные правила,<br />а повел свой отряд в ближнюю деревню Семаки. Придя в нее ночью, расположился<br />с отрядом в первой от околицы избе. Незнакомые вооруженные люди, так скрыто<br />действующие, привлекли внимание комсомольца-соседа, и тот побежал к<br />председателю сельсовета. Ничего не зная об отряде, председатель принял его<br />за банду, и в район полетел конным нарочным комсомолец. Головотяпство<br />Филатова чуть не стоило жизни многим. Лисицын узнал о "банде" ночью, тотчас<br />же поднял на ноги милицию и с десятком человек поскакал в Семаки. Подлетели<br />ко двору, соскочили с коней и через плетни ринулись к дому. Часовой на<br />пороге, получив удар рукояткой маузера в голову, мешком свалился наземь,<br />дверь под тяжелым ударом плеча Лисицына с разлету открылась, и в комнату,<br />слабо освещенную висящей под потолком лампой, ворвались люди. Запрокинув<br />назад руку, готовый к удару ручной гранатой, зажимая маузер в другой,<br />Лисицын заревел так, что задребезжали стекла:<br /> - Сдавайся, а то разнесу в клочья!<br /> Еще секунда - и ворвавшиеся засыплют градом пуль повскакавших с пола<br />сонных людей. Но страшный вид человека с гранатой подымает вверх десятки<br />рук. А через минуту, когда отрядников выгоняют в одном белье на двор, орден<br />на френче Лисицына развязывает Филатову язык.<br /> Лисицын бешено сплевывает и с уничтожающим презрением бросает:<br /> - Шляпа!<br /><br /> Докатились в район отзвуки германской революции. Донеслись раскаты<br />оружейной перестрелки на баррикадах Гамбурга. На границе становилось<br />неспокойно. В напряженном ожидании прочитывались газеты, с Запада дули<br />октябрьские ветры. В райкомол посыпались заявления с просьбой направить<br />добровольцами в Красную Армию. Корчагин долго убеждал ходоков от ячеек, что<br />политика Советской страны - это политика мира и что воевать она пока ни с<br />кем из соседей не собирается. Но это мало действовало. Каждое воскресенье в<br />местечке собирались комсомольцы всех ячеек, и в большом поповском саду<br />происходили районные собрания. Однажды в полдень на обширный двор райкома,<br />соблюдая строй, походным маршем в полном составе прибыла поддубецкая ячейка<br />комсомола. Корчагин заметил ее в окно и вышел на крыльцо. Одиннадцать парией<br />с Хороводько во главе - в сапогах, с объемистыми сумками за плечами -<br />остановились у входа.<br /> - В чем дело, Гриша? - удивленно спросил Корчагин.<br /> Но Хороводько сделал ему глазами знак и вошел с Корчагиным в дом. Когда<br />Хороводько обступили Лида, Развалихин и еще двое комсомольцев, он закрыл<br />дверь, и, серьезно морща вылинявшие брови, сообщил:<br /> - Это я, товарищи, боевую проверку делаю. Я сегодня своим заявил: из<br />района пришла телеграмма, в строгом секрете, конечно, начинается война с<br />германскими буржуями, а скоро начнется и с панами. Так вот из Москвы приказ<br />- всех комсомольцев на фронт, а кто боится, так пускай пишет заявление - его<br />оставят дома. Наказал, чтоб о войне ни, слова, а чтоб взяли по буханке хлеба<br />и кусок сала, а у кого сала нет, так чеснока аль цибули, чтоб через час под<br />секретом за деревней собрались, пойдем в район, а оттуда в округ, где и<br />получим оружие. Подействовало это на ребят здорово. Они меня туда-сюда<br />расспрашивать, а я говорю - без разговору, и кончено! А кто отказывается -<br />пиши бумажку. Поход по добровольности. Разошлись мои ребятки, а у меня<br />сердце стучит: а что, если никто не придет? Тогда распускать мне ячейку, а<br />самому в другое место подаваться. Сижу я за селом и поглядываю. Идут по<br />одному. Кой у кого морда заплаканная, а виду не подают. Все десять пришли,<br />ни одного дезертира. Вот она, поддубецкая ячейка! - восхищенно закончил<br />Гришутка, горделиво стукнув кулаком в грудь.<br /> А когда его взяла "в переплет" возмущенная Полевых, он смотрел на нее<br />непонимающими глазами.<br /> - Ты что мне говоришь? Это же самая подходящая проверка! Тут тебе без<br />обману каждого видать. Я их для пущей важности хотел в округ тащить, но<br />приустали хлопцы. Пускай идут домой. Только ты, Корчагин, скажи им речь<br />обязательно, а то как же так? Без речи не подходит... Скажи, дескать,<br />мобилизация отменена, а им за геройство честь и слава.<br /><br /> В окружной центр Корчагин наезжал редко. Эти поездки отнимали несколько<br />дней, а работа требовала ежедневного присутствия в районе. Зато в город при<br />каждом удобном случае укатывал Развалихин. Вооруженный с ног до головы,<br />мысленно сравнивая себя с одним из героев Купера, он с удовольствием<br />совершал эти поездки. В лесу открывал стрельбу по воронам или шустрой белке,<br />останавливал одиноких прохожих и, как заправский следователь, допрашивал:<br />кто, откуда и куда держит путь. Вблизи города Развалихин разоружался,<br />винтовку совал под сено, револьвер в карман и в окружном комсомола входил в<br />своем обыкновенном виде.<br /> - Ну, что у вас в Берездове нового?<br /> В комнате Федотова, секретаря окружкома, всегда полно народа. Все<br />говорят наперебой. Надо уметь работать в такой обстановке, слушать сразу<br />четверых, писать и отвечать пятому. А Федотов совсем молод, но у него<br />партбилет с 1919 года. Только в то мятежное время пятнадцатилетний мог стать<br />членом партии.<br /> На вопрос Федотова Развалихин ответил небрежно:<br /> - Всех новостей не перескажешь. Кручусь с утра до поздней ночи. Все<br />дыры затыкать надо, ведь на голом месте все делать приходится. Опять создал<br />две новые ячейки. Чего вызывали? - И он деловито уселся в кресло.<br /> Крымский, завэкономотделом, на минуту отрываясь от вороха бумаг,<br />оглядывается:<br /> - Мы Корчагина вызывали, а не тебя. Развалихин выпускает изо рта густую<br />струю табачного дыма:<br /> - Корчагин не любит ездить сюда, мне даже и в этом приходится<br />отдуваться... Вообще хорошо некоторым секретарям: ни черта не делают, а на<br />таких, как я, ослах выезжают. Корчагин как заберется на границу, так его<br />педели две-три нет, а я везу всю работу.<br /> Развалихин недвусмысленно давал попять, что именно он был бы подходящим<br />секретарем райкомола.<br /> - Мне что-то не нравится этот гусь, - откровенно признался Федотов<br />окружкомовцам по выходе Развалихина.<br /> Открылись эти развалихинские подвохи случайно. Как-то к Федотову зашел<br />Лисицын за почтой. Всякий, кто приезжал из района, забирал почту для всех.<br />Федотов имел с Лисицыным продолжительную беседу, и Развалихин был<br />разоблачен.<br /> - Но ты Корчагина все же пришли. Ведь мы с ним здесь почти незнакомы, -<br />прощался с предисполкома Федотов.<br /> - Хорошо. Только уговор: не подумайте его от нас взять. Будем<br />категорически возражать.<br /><br /> В этом году Октябрьские торжества прошли на границе с небывалым<br />подъемом. Корчагин был избран председателем октябрьской комиссии в<br />пограничных селах. После митинга в Поддубцах пятитысячная масса крестьян и<br />крестьянок из трех соседних сел, построенная в полукилометровую колонну,<br />имея во главе и духовой оркестр и батальон ВВО, развернув багровые полотнища<br />знамен, двинулась за село к границе. Соблюдая строжайший порядок и<br />организованность, колонна начала свое шествие по советской земле, вдоль<br />пограничных столбов, направляясь к селам, разделенным надвое границей. Такое<br />зрелище поляки на границе никогда не видали. Впереди колонны на конях комбат<br />Гаврилов и Корчагин, сзади гром меди, шелест знамен и песни, песни!<br />Празднично одета крестьянская молодежь, веселье, деревенские дивчата,<br />серебристая россыпь девичьего смеха, серьезные лица взрослых и торжественные<br />стариков. Далеко, насколько кинет глаз, течет эта человеческая река, берег<br />ее - граница - ни на шаг от советской земли, ни одна нога не ступила на<br />запретную линию. Корчагин пропускает мимо себя людской поток. Комсомольские:<br /><br /> От тайги до британских морей<br /> Красная Армия всех сильней! -<br /><br /> сменялись девичьим хором:<br /><br /> Ой, на гори та й жници жнут...<br /><br /> Радостной улыбкой приветствовали колонну советские часовые и<br />растерянно-смущенно встречали польские. Шествие по границе, хотя о нем<br />заранее было предупреждено польское командование, все же вызвало на той<br />стороне тревогу. Зашныряли торопливо разъезды полевой жандармерии, впятеро<br />усилился состав часовых, а в балках на всякий случай были запрятаны резервы.<br />Но колонна шла по своей земле, шумная и радостная, наполняя воздух звуками<br />песен.<br /> На бугре польский часовой. Мерный шаг колонны. Взлетают первые звуки<br />марша. Поляк спускает с плеча винтовку и, поставив к ноге, делает "на<br />караул", Корчагин услыхал отчетливо:<br /> - Нех жие коммуна!<br /> Глаза солдата говорят, что это произнес он. Павел, не отрываясь,<br />смотрит на него.<br /> Друг! Под солдатской шинелью у него бьется созвучное колонне сердце, и<br />Корчагин отвечает тихо по-польски:<br /> - Привет, товарищ!<br /> Часовой остался сзади. Он пропускает колонну, оставляя ружье в том же<br />положении, Павел несколько раз оборачивался и смотрел на эту черную<br />маленькую фигурку. Вот и другой поляк. Седеющие усы. Из-под никелированного<br />ободка козырька конфедератки - неподвижные, вылинявшие глаза. Корчагин, еще<br />под впечатлением только что слышанного, первый сказал, как бы про себя,<br />по-польски:<br /> - Здравствуй, товарищ! И не получил ответа.<br /> Гаврилов улыбнулся. Он, оказывается, все слыхал.<br /> - Ты многого захотел, - говорит он. - Кроме солдат простой пехоты,<br />здесь и пешая жандармерия. Ты видел у него на рукаве шеврон? Это жандарм.<br /> Голова колонны уже спускалась с горы к селу, разделенному границей<br />надвое. Советская половина готовила гостям торжественную встречу. У<br />пограничного мостка, на берегу маленькой речки, собралось все советское<br />село. Дивчата и парни выстроились по краям дороги. На польской половине<br />крыши изб и сараев облепили люди, пристально всматриваясь в происходящее за<br />рекой. На порогах хат и у плетней - толпы крестьян. Когда колонна вошла в<br />людской коридор, оркестр играл "Интернационал". На самодельной, убранной<br />зеленью трибуне говорили волнующие речи и зеленая молодежь и седые старики.<br />Говорил и Корчагин на родном украинском языке. Слова его перелетали границу<br />и были слышны на другом берегу. Там решили не допускать, чтобы эта речь<br />зажигала чьи-то сердца. По селу стал носиться жандармский разъезд, нагайками<br />загоняя жителей в дома. Захлопали по крышам выстрелы.<br /> Опустели улицы. Исчезла с крыш согнанная пулей молодежь, а с советского<br />берега смотрели на все это и хмурились. Забрался на трибуну подсаженный<br />парнями старик чабан и, обуреваемый порывом возмущения, взволнованно<br />заговорил:<br /> - Хорошо! Смотрите, диты! Отак и нас били когда-то, а теперь на селе<br />такого никем не видано, чтоб крестьянина власть нагайкой била. Кончили панов<br />- кончилась и плетка по нашей спине. Держите, сынки, эту власть крепко. Я,<br />старый, говорить не умею. А сказать хотел много. За всю нашу жизнь, что под<br />царем проволочили, як вол телегу тянет, да такая обида за тех!.. - И махнул<br />костлявой рукой за речку и заплакал, как плачут только малые дети и старики.<br /> Дедушку сменил Гришутка Хороводько. И, слушая его гневную речь,<br />Гаврилов повернул коня, всматриваясь- не записывает ли ее кто на том берегу.<br />Но берег был пуст, даже часовой у моста снят.<br /> - Видно, обойдется без ноты Наркоминделу, - пошутил он.<br /> Дождливой осенней ночью, когда кончился ноябрь, перестал кровавить<br />следом бандит Антонюк и те семеро, что с ним. Попался волчий выводок на<br />свадьбе богатого колониста в Майдан-Вилле. Застукали его там хролинскне<br />коммунары.<br /> Бабьи языки донесли вести об этих гостях на колонистовой свадьбе. Мигом<br />собрались ячейковые, всего двенадцать, вооруженные кто чем. На подводах<br />перекинулись к хутору Майдан-Вилла, а в Берездов сломя голову мчался<br />нарочный. В Семаках наскочил нарочный на отряд Филатова, и тот на рысях<br />кинулся со своими на горячий след. Обложили хутор хролинские коммунары, и<br />начались у них ружейные разговоры с Антонюковой компанией. Засел Антонюк со<br />своими в маленьком флигеле и хлестал свинцом по каждому, кто попадал на<br />мушку. Рванулся было напролом, по загнали его обратно хролинцы во флигель,<br />проткнув одного из семерки пулей. Не раз попадался Антонюк в такие перепалки<br />и всегда уходил цел: выручали ручные гранаты и ночь. Может, ушел бы и на<br />этот раз, коммунары уже потеряли в перестрелке двоих, но к хутору подоспел<br />Филатов. Антонюк понял, что сел крепко и на этот раз без выхода. До утра<br />огрызался свинцом из всех окон флигеля, но с рассветом его взяли. Из семерки<br />не сдался никто.<br /> Конец волчьего выводка стоил четырех жизней. Из них три отдала молодая<br />хролинская ячейка комсомола.<br /><br /> Корчагинский батальон был вызван на осенние маневры территориальных<br />частей. Сорок километров до лагерей территориальной дивизии батальон прошел<br />в один день под проливным дождем, начав свой переход ранним утром и закончив<br />его глубоким вечером. Комбат Гусев и его комиссар сделали этот переход на<br />конях. Восемьсот допризывников, едва добравшись до казарм, повалились спать.<br />Штаб территориальной дивизии опоздал с вызовом батальона; утром уже<br />начинались маневры. Вновь прибывший батальон подлежал осмотру. Его выстроили<br />на плацу. Вскоре из штаба дивизии прискакало несколько кавалеристов.<br />Батальон, уже получивший обмундирование и винтовки, преобразился. И Гусев -<br />боевой командир, и Корчагин - оба отдали своему батальону много сил, времени<br />и были спокойны за вверенную им часть. Когда официальный осмотр был закончен<br />и батальон показал свою способность маневрировать и перестраиваться, один из<br />командиров, с красивым, но обрюзглым лицом, резко спросил Корчагина:<br /> - Почему вы на лошади? У нас командиры и военкомы батальона ВВО не<br />должны иметь лошадей. Приказываю отдать лошадей в конюшню, маневры проходить<br />пешими.<br /> Корчагин знал, что если он слезет с лошади, то принимать участие в<br />маневрах не сможет, он не пройдет и километра на своих ногах. Как было<br />сказать об этом крикливому франту с десятком перевязей ремней?<br /> - Я без лошади в маневрах не могу участвовать.<br /> - Почему?<br /> Понимая, что иначе ничем не объяснить своего отказа, Корчагин глухо<br />ответил:<br /> - У меня распухли ноги, и я не смогу неделю бегать и ходить. Притом я<br />не знаю, кто вы, товарищ.<br /> - Я начальник штаба вашего полка - это раз. Во-вторых, еще раз<br />приказываю слезть с лошади, а если вы инвалид, то я не виноват, что вы<br />находитесь на военной службе.<br /> Корчагина словно хлестнуло плеткой. Рванул коня уздой, но крепкая рука<br />Гусева удержала его. В Павле несколько минут боролись два чувства: обида и<br />выдержка. Но Павел Корчагин уже был не тем красноармейцем, что мог перейти<br />из части в часть, не задумываясь. Корчагин был военком батальона, этот<br />батальон стоял за ним. Какой же пример дисциплины показал бы он ему своим<br />поведением! Ведь не для этого же хлыща он воспитывал свой батальон. Он<br />освободил ногу из стремян, слез с лошади и, превозмогая острую боль в<br />суставах, пошел к правому флангу.<br /> Несколько дней были на редкость погожими. Маневры близились к концу. На<br />пятый день они происходили вокруг Шепетовки, где был их конечный пункт.<br />Берездовский батальон получил задание захватить вокзал со стороны деревни<br />Климентовичи.<br /> Прекрасно зная местность, Корчагин указал Гусеву все подходы. Батальон,<br />разделенный надвое, глубоким обходом, не замеченный "противником", зашел в<br />тыл и с криком "ура" ворвался в вокзал. По решению посредников эта операция<br />была признана блестяще выполненной. Вокзал остался за берездовцами, а<br />защищавший его батальон, условно потеряв пятьдесят процентов состава, отошел<br />в лес.<br /> Корчагин взял на себя командование полубатальоном. Отдавая приказание<br />по расстановке цепи, Корчагин стоял посреди улицы с командиром и политруком<br />третьей роты.<br /> - Товарищ комиссар, - подбежал к ним красноармеец, - комбат спрашивает,<br />заняты ли пулеметчиками переезды. Сейчас приедет комиссия, - запыхавшись,<br />сообщил он Корчагину.<br /> Павел с командирами пошел к переезду.<br /> У переезда собралось командование полка. Гусева поздравляли с удачной<br />операцией. Представители разбитого батальона смущенно переступали с ноги на<br />ногу, даже не пытаясь оправдываться.<br /> - Это но моя заслуга, а вот Корчагин местный, он и привел нас.<br /> Начштаба подъехал к Павлу вплотную и бросил насмешливо:<br /> - Оказывается, вы прекрасно можете бегать, товарищ, а на лошадях вы,<br />видно, прикатили для форса? - Он еще что-то хотел сказать, по его остановил<br />взгляд Корчагина, и он запнулся.<br /> Когда командование уехало, Корчагин тихо спросил у Гусева:<br /> - Ты не знаешь его фамилии? Гусев хлопнул его по плечу:<br /> - Брось, не обращай внимания на этого прощелыгу. А фамилия его Чужанин,<br />кажется, бывший прапорщик.<br /> Несколько раз в этот день Корчагин силился вспомнить, где он слыхал эту<br />фамилию, но так и не вспомнил.<br /><br /> Кончились маневры. Получив отличный отзыв, батальон ушел в Берездов, а<br />Корчагин на два дня остался у матери, совершенно разбитый физически. Лошадь<br />стояла у Артема. Два дня Павел спал по двадцати часов, на третий пришел к<br />Артему в депо. Своим, родным повеяло здесь, в закопченном здании. Жадно<br />втянул носом угольный дым. Властно влекло к себе это - с детства знакомое,<br />среди чего вырос и с чем сроднился. Словно что-то дорогое потерял. Сколько<br />месяцев не слышал паровозного крика, и как моряка волнует бирюзовая синь<br />бескрайнего моря каждый раз после долгой разлуки, так и сейчас кочегара и<br />монтера звала к себе родная стихия. Долго не мог побороть в себе этого<br />чувства. Говорил с братом мало. Заметил у Артема новую складку на лбу.<br />Работал Артем у подвижного горна. У него второй ребенок. Тяжела, видно,<br />жизнь. О ней Артем не говорит, но это и так видно.<br /> Час-другой поработали вместе. Расстались. На переезде Павел остановил<br />коня и долго смотрел на вокзал, потом хлестнул вороного, погнал его по<br />лесной дороге во весь опор.<br /> Стали теперь безопасны для проезда лесные дороги. Вывели большевики<br />крупных и мелких бандитов, поприжгли огнем их гнезда, и по селам района<br />стало покойнее жить.<br /> В Берездов прискакал Корчагин к полудню. На крыльце райкома его<br />радостно встретила Полевых:<br /> - Наконец-то приехал! Мы уж без тебя соскучились. - И, обнявши его за<br />плечи, Лида вошла с ним в дом.<br /> - Где Развалихин? - спросил ее Корчагин, снимая шинель.<br /> Лида как-то неохотно ответила:<br /> - Не знаю, где он. А, вспомнила! Он утром сказал, что пойдет в школу<br />проводить обществоведение вместо тебя. Это, говорит, моя прямая функция, а<br />не Корчагина.<br /> Эта новость неприятно удивила Павла. Развалихин ему всегда не правился.<br />"Чего этот тип накрутит в школе?" - подумал с неудовольствием Корчагин.<br /> - Ну, ладно. Рассказывай, что у вас хорошего. Ты в Грушевке была? Как<br />там у ребят дела?<br /> Полевых рассказала ему все. Корчагин отдыхал на диване, разминая<br />усталые ноги.<br /> - Позавчера приняли в кандидаты партии Ракитину. Это еще более усилит<br />нашу поддубецкую ячейку. Ракитина славная девка, она мне очень нравится.<br />Видишь, среди учителей тоже начался перелом, некоторые из них переходят<br />целиком на нашу сторону.<br /> Иногда по вечерам у Лисицына за большим столом до поздней ночи<br />засиживались трое: сам Лисицын, Корчагин и новый секретарь райкомпартии<br />Лычиков.<br /> Дверь в спальню закрыта. Анютка и жена предисполкома спят, а трое за<br />столом нагнулись над небольшой книгой "Русская история" Покровского. Лисицын<br />находил время учиться только по ночам. В те дни, когда Павел возвращался из<br />сел, он проводил вечера у Лисицына и с огорчением узнавал, что Лычиков и<br />Николай уже ушли вперед.<br /> Из Поддубец прилетела весть: ночью неизвестными убит Гришутка<br />Хороводько. Услыхав это, Корчагин рванулся к исполкомовской конюшне и,<br />забывая боль в ногах, добежал туда в несколько минут. В бешеной торопливости<br />оседлал коня и, нахлестывая с обоих боков ременной плетью, помчался к<br />границе.<br /> В просторной избе сельсовета на столе, убранном зеленью, покрытый<br />знаменем Совета лежал Гришутка. До прибытия властей к нему никого не<br />пускали, у порога на часах стояли пограничный красноармеец и комсомолец,<br />Корчагин вошел в избу, подошел к столу и отвернул знамя.<br /> Гришутка, восково-бледный, с широко раскрытыми глазами, в которых<br />запечатлелась предсмертная мука, лежал, склонив голову набок. Разбитый<br />чем-то острым затылок был закрыт веткой ели.<br /> Чья рука поднялась на этого юношу, единственного сына вдовы Хороводько,<br />потерявшей в революцию своего мужа, мельничного батрака, а позднее сельского<br />комбедчика?<br /> Весть о смерти сына свалила с ног старуху мать, и ее, полумертвую,<br />отхаживали соседки, а сын лежал безмолвный, храня тайну своей гибели.<br /> Смерть Гришутки взбудоражила село. У юного комсомольского вожака и<br />батрацкого защитника оказалось на селе больше друзей, нежели врагов.<br /> Потрясенная этой смертью, Ракитина плакала у себя в комнате и, когда к<br />пей вошел Корчагин, даже не подняла головы.<br /> - Как ты думаешь, Ракитина, кто его убил? - глухо спросил Корчагин,<br />тяжело опускаясь на стул. - Кто же иначе, как не эта Мельникова компания!<br />Ведь этим контрабандистам Гришутка стал поперек горла.<br /><br /> Хоронить Гришутку пришли два села. Прицел свой батальон Корчагин, вся<br />комсомольская организация пришла отдать последний долг своему товарищу.<br />Двести пятьдесят штыков пограничной роты выстроил Гаврилов на площади<br />сельсовета. Под печальные звуки прощального марша вынесли запеленатый в<br />красное гроб и поставили на площади, где была вырыта могила рядом с<br />похороненными в гражданскую большевиками-партизанами.<br /> Кровь Гришутки сплотила тех, за кого он всегда стоял горой. Батрацкая<br />молодежь и беднота обещали ячейке поддержку, и все, кто говорил, пылая<br />гневом, требовали смерти убийцам, требовали найти их и судить здесь, на<br />площади, у этой могилы, чтобы каждый видел в лицо врага.<br /> Трижды загрохотал залп, и на свежую могилу легли хвойные ветви. В тот<br />же вечер ячейка избрала нового секретаря - Ракитину. Из погранпоста ГПУ<br />сообщили Корчагину, что там напали на след убийц.<br /> Через неделю в местечковом театре открылся второй районный съезд<br />Советов. Лисицын, суровый, торжественно начинал свой доклад:<br /> - Товарищи, я с удовлетворением могу доложить съезду, что за год нами<br />всеми проделано много работы. Мы глубоко укрепили в районе Советскую власть,<br />с корнем уничтожили бандитизм и подрубили ноги контрабандному промыслу.<br />Выросли в селах крепкие организации деревенской бедноты, вдесятеро выросли<br />комсомольские организации и расширились партийные. Последняя кулацкая<br />вылазка в Поддубцах, жертвой которой пал наш товарищ Хороводько, раскрыта,<br />убийцы - мельник и его зять - арестованы и на днях будут судимы выездной<br />сессией губсуда. От целого ряда делегаций сел президиум получил требование<br />вынести постановление съезда, требующее применения высшей меры наказания<br />бандитам-террористам...<br /> Зал задрожал от криков:<br /> - Поддерживаем! Смерть врагам Советской власти!<br /> В боковых дверях показалась Полевых. Она поманила пальцем Павла.<br /> В коридоре Лида передала ему пакет с надписью: "Срочное". Распечатал.<br /><br /> Райкомол Берездова. Копия райкомпарт. Решением бюро губкома товарищ<br />Корчагин отзывается из района в распоряжение губкома для направления на<br />ответственную комсомольскую работу.<br /><br /> Корчагин прощался с районом, где он проработал год. На последнем<br />заседании райкомпарта обсудили два вопроса: первый - перевести в члены<br />Коммунистической партии товарища Корчагина; второй - утвердить его<br />характеристику, освободив от работы секретаря райкомола.<br /> Крепко, до боли, сжимали Павлу руки Лисицын и Лида, по-братски обняли,<br />а когда конь заворачивал из двора на дорогу, десяток револьверов отсалютовал<br />ему.<br /><br />ГЛАВА ПЯТАЯ<br /> Напряженно гудя электромотором, вагон трамвая карабкался вверх по<br />Фундуклеевской. У оперного театра остановился. Из него высадилась группа<br />молодежи, и вагон снова пополз вверх.<br /> Панкратов поторапливал отстающих:<br /> - Пошли, ребята. Факт, мы опоздали.<br /> Окунев догнал его уже у самого входа в театр.<br /> - Помнишь, Генька, три года назад мы с тобой таким же манером сюда<br />пришли. Тогда Дубава с "рабочей оппозицией" к нам возвращался. Хороший был<br />вечер. А сегодня опять с Дубавой драться будем.<br /> Панкратов ответил Окуневу уже в зале, куда они вошли, показав свои<br />мандаты стоявшей у входа контрольной группе:<br /> - Да, с Митяем история повторилась опять на этом самом месте.<br /> На них зашикали. Пришлось занимать ближайшие места - вечернее заседание<br />конференции уже открылось. На трибуне женская фигура,<br /> - В самый раз. Сиди и слушай, что женушка скажет, - шепнул Панкратов,<br />толкая Окунева локтем в бок.<br /> - ...Правда, на дискуссию у нас ушло много сил, но зато молодежь,<br />участвовавшая в ней, многому научилась. Мы с большим удовлетворением<br />отмечаем тот факт, что в нашей организации разгром сторонников Троцкого<br />налицо. Они не могут пожаловаться, что им не дали высказаться, полностью<br />изложить свои взгляды. Нет, вышло даже наоборот: свобода действий, которую<br />они у нас получили, привела к целому ряду грубейших нарушений партийной<br />дисциплины с их стороны.<br /> Таля волновалась, прядь волос спадала на лицо и мешала говорить. Она<br />рывком откинула голову назад:<br /> - Мы слыхали здесь многих товарищей из районов, и все они говорили о<br />тех методах, которыми пользовались троцкисты. Здесь, на конференции, они<br />представлены в порядочном количестве. Районы сознательно дали им мандаты,<br />чтобы еще раз здесь, на городской партконференции, выслушать их. Не наша<br />вина, если они мало выступают. Полный разгром в районах и в ячейках кое-чему<br />научил их. Трудно сейчас вот с этой трибуны выступить и повторить то, что<br />они говорили еще вчера.<br /> Из правого угла партера Талю прервал чей-то резкий голос:<br /> - Мы еще скажем. Лагутина повернулась.<br /> - Что же, Дубава, выйди и скажи, мы послушаем, - предложила она.<br /> Дубава остановил на ней тяжелый взгляд и нервно скривил губы.<br /> - Придет время - скажем! - крикнул он и вспомнил о вчерашнем тяжелом<br />поражении в своем районе, где его знали.<br /> По залу пронесся ропот. Панкратов не выдержал:<br /> - Что, еще раз думаете партию трясти?<br /> Дубава узнал его голос, но даже не обернулся, только больно закусил<br />губу и опустил голову. Таля продолжала:<br /> - Ярким примером, как нарушают троцкисты партийную дисциплину, может<br />служить хотя бы Дубава. Он наш старый комсомольский работник, многие знают<br />его, арсенальцы в особенности. Дубава - студент Харьковского<br />коммунистического университета, но мы все знаем, что он уже три недели<br />находится здесь вместе с Школенко. Что привело их сюда в разгар занятий в<br />университете? Нет ни одного района в городе, где бы они не выступали.<br />Правда, Михаиле последние дни стал отрезвляться. Кто их сюда послал? Кроме<br />них, у нас целый ряд троцкистов из различных организаций. Все они когда-то<br />здесь работали и сейчас приехали, чтобы разжечь огонь внутрипартийной<br />борьбы. Знает ли партийная организация об их местопребывании? Конечно, нет.<br />Конференция ждала от троцкистов выступления с признанием своих ошибок.<br /> Таля пыталась толкнуть их на путь признания и говорила словно не с<br />трибуны, а в товарищеской беседе:<br /> - Помните, три года тому назад в этом самом театре к нам возвращался<br />Дубава с бывшей группой "рабочей оппозиции". Помните его слова: "Никогда<br />партийного знамени из рук своих не уроним", и не прошло трех лет, как Дубава<br />его уронил. Да, я заявляю - уронил. Ведь его слова "мы еще скажем" говорят о<br />том, что он и его товарищи пойдут дальше.<br /> С задних кресел донеслось:<br /> - Пусть Туфта о барометре скажет, он у них за метеоролога.<br /> Поднялись возбужденные голоса:<br /> - Хватит шуточек!<br /> - Пусть ответят: прекращают они борьбу с партией или нет?<br /> - Пусть скажут, кто написал антипартийную декларацию!<br /> Возбуждение нарастало, председательствующий долго звонил.<br /> В шуме голосов слова Тали терялись, но вскоре буря улеглась, и Лагутину<br />стало слышно:<br /> - Мы получаем с периферии письма от наших товарищей - они с нами, и это<br />нас воодушевляет. Разрешите мне прочесть отрывок одного письма. Оно от Ольги<br />Юреневой, ее здесь многие знают, она сейчас заворготделом окружкома<br />комсомола.<br /> Таля вынула из пачки бумаг листок и, пробежав его глазами, прочла:<br /> - "Практическая работа заброшена, уже четвертый день все бюро в<br />районах, троцкисты развернули борьбу с небывалой остротой. Вчера произошел<br />случай, возмутивший всю организацию. Оппозиционеры, не получив в городе<br />большинства ни в одной ячейке, решили дать бой объединенными силами в ячейке<br />окрвоенкомата, в которую входят коммунисты окрплана и рабпроса. В ячейке<br />сорок два человека, но сюда собрались все троцкисты. Мы еще не слыхали таких<br />антипартийных речей, как на этом заседании. Один из военкоматских выступил и<br />прямо сказал: "Если партийный аппарат не сдастся, мы его сломаем силой".<br />Оппозиционеры встретили это заявление аплодисментами. Тогда выступил<br />Корчагин и сказал: "Как могли вы аплодировать этому фашисту, будучи членами<br />партии?" Корчагину не давали говорить дальше, стучали стульями, кричали.<br />Члены ячейки, возмущенные хулиганством, требовали выслушать Корчагина, по,<br />когда Павел заговорил, ему вновь устроили обструкцию. Павел кричал им:<br />"Хороша же ваша демократия! Я все равно буду говорит!" Тогда несколько<br />человек схватили его и пытались стянуть с трибуны. Получилось что-то дикое.<br />Павел отбивался и продолжал говорить, но его выволокли за сцену и, открыв<br />боковую дверь, бросили на лестницу. Какой-то подлец разбил ему в кровь лицо.<br />Почти вся ячейка ушла с собрания. Этот случай открыл глаза многим..."<br /> Таля оставила трибуну.<br /><br /> Сегал уже два месяца работал завагитпропом губкомпарта. Сейчас он сидел<br />в президиуме рядом с Токаревым и внимательно слушал выступления делегатов<br />горпартконференции. Говорила пока исключительно молодежь, бывшая еще в<br />комсомоле.<br /> "Как они выросли за эти годы!" - думал Сегал.<br /> - Оппозиционерам уже жарко, - сказал он Токареву, - а тяжелая<br />артиллерия еще не введена в действие: троцкистов громит молодежь.<br /> На трибуну вскочил Туфта. В зале встретили его появление<br />неодобрительным гулом, коротким взрывом смеха. Туфта повернулся к<br />президиуму, хотел заявить протест против такой встречи, но в зале уже было<br />тихо.<br /> - Тут кто-то меня назвал метеорологом. Вот, товарищи большинство, как<br />вы издеваетесь над моими политическими взглядами! - выпалил он в один мах.<br /> Дружный хохот покрыл его слова. Туфта с возмущением показал президиуму<br />на зал.<br /> - Как ни смейтесь, а я еще раз скажу, что молодежь - это барометр.<br />Ленин несколько раз об этом писал.<br /> В зале моментально стихло.<br /> - Что писал? - долетело из зала. Туфта оживился:<br /> - Когда готовилось Октябрьское восстание, Ленин давал директиву собрать<br />решительную рабочую молодежь, вооружить ее и вместе с матросами бросить на<br />самые ответственные участки. Хотите, я вам прочту это место? У меня все<br />цитаты выписаны на карточках. - И Туфта полез в портфель.<br /> - Мы это знаем!<br /> - А что писал Ленин о единстве?<br /> - А о партийной дисциплине?<br /> - Где Ленин противопоставлял молодежь старой гвардии?<br /> Туфта потерял нить и перешел к другой теме:<br /> - Тут Лагутина читала письмо Юреневой. Мы не можем отвечать на<br />некоторые ненормальности дискуссии.<br /> Цветаев, сидевший рядом с Школенко, прошептал с бешенством:<br /> - Пошли дурака богу молиться, он и лоб расшибет!<br /> Школенко так же тихо ответил:<br /> - Да! Этот болван провалит нас окончательно. Тонкий, визгливый голос<br />Туфты продолжал сверлить уши:<br /> - Если вы организовали фракцию большинства, то мы имеем право<br />организовать фракцию меньшинства!<br /> В зале поднялась буря.<br /> Туфта был оглушен градом возмущенных восклицаний:<br /> - Что такое? Опять большевики и меньшевики!<br /> - РКП не парламент!<br /> - Они для всех стараются-от Мясникова и до Мартова!<br /> Туфта взмахнул руками, словно пускаясь вплавь, и азартно зачастил<br />словами:<br /> - Да, нужна свобода группировок. Иначе как мы - инакомыслящие - сможем<br />бороться за свои взгляды с таким организованным, спаянным дисциплиной<br />большинством?<br /> В зале нарастал гул. Панкратов поднялся и крикнул:<br /> - Дайте ему высказаться, это полезно знать. Туфта выбалтывает то, о чем<br />другие молчат.<br /> Стало тихо. Туфта понял, что пересолил. Этого говорить, пожалуй, не<br />стоило сейчас. Его мысль сделала скачок в сторону, и, заканчивая свое<br />выступление, он засыпал слушателей ворохом слов:<br /> - Вы, конечно, можете исключить и запихать нас в угол. Это уже<br />начинается. Меня уже выжили из губкомола. Ничего, скоро увидим, кто был<br />прав. - И он выкатился со сцены в зал.<br /> Дубава получил от Цветаева записку:<br /> "Митяй, выступи сейчас. Правда, это не повернет дела, наше поражение,<br />здесь очевидно. Необходимо поправить Туфту. Это ведь дурак и болтун".<br /> Дубава попросил слова; оно ему было сейчас же дано.<br /> Когда он взошел на сцену, в зале наступила настороженная тишина.<br />Холодом отчуждения повеяло на Дубаву от этого самого обычного перед речью<br />молчания. У него уже не было того пыла, с которым он выступал в ячейках.<br />День за днем затухал огонь, и сейчас он, как залитый водой костер,<br />обволакивался едким дымом, и дымом этим было болезненное самолюбие, задетое<br />неприкрытым поражением и суровым отпором со стороны старых друзей, и еще<br />упрямое нежелание признать себя неправым. Он решил идти напролом, хотя знал,<br />что это еще более отдалит его от большинства. Он говорил глухо, но<br />отчетливо:<br /> - Я прошу меня не прерывать и не дергать репликами. Я хочу изложить<br />пашу позицию целиком, хотя наперед знаю, что это бесполезно: вас -<br />большинство.<br /> Когда он кончил, в зале словно разорвалась граната. Ураган криков<br />обрушился на Дубаву. Словно удары хлыста по щеке, стегнули Дмитрия гневные<br />восклицания:<br /> - Позор!<br /> - Долой раскольников!<br /> - Хватит! Довольно поливать грязью!<br /> Насмешливый хохот провожал Дмитрия, когда он сходил со сцены, в этот<br />хохот убивал его. Если бы кричали возмущенно и яростно, это бы его<br />удовлетворило. Но ведь его осмеяли, как артиста, взявшего фальшивую ноту и<br />сорвавшегося на ней.<br /> - Слово имеет Школенко, - сказал председательствующий.<br /> Михайло поднялся:<br /> - Я отказываюсь от выступления.<br /> С задних рядов прогудел бас Панкратова:<br /> - Прошу слова!<br /> По тембру голоса Дубава узнал душевное состояние Панкратова. Так<br />грузчик говорил, когда его кто-нибудь тяжело оскорблял, и, провожая<br />сумрачным взглядом высокую, слегка сутулую фигуру Игната, быстро идущего к<br />трибуне, Дубава ощутил гнетущее беспокойство. Он знал, что скажет Игнат.<br />Вспомнил вчерашнюю встречу свою на Соломенке со старыми друзьями, когда<br />ребята в дружеской беседе пытались заставить его порвать с оппозицией. С ним<br />были Цветаев и Школенко. Собрались у Токарева. Там были Игнат, Окунев, Таля,<br />Волынцев, Зеленова, Староверов, Артюхин. Дубава остался нем и глух к этой<br />попытке восстановить единство. В разгаре беседы он ушел с Цветаевым,<br />подчеркивая этим нежелание признавать ошибочность своих взглядов. Школенко<br />остался. Теперь он отказался выступить. "Мягкотелый интеллигент! Они его<br />распропагандировали, конечно", - зло подумал Дубава. В этой оголтелой борьбе<br />он растерял всех друзей. В комвузе произошел разрыв давней дружбы с Жарким,<br />резко выступившим на бюро против заявления "сорока шести". В дальнейшем,<br />когда разногласия обострились, он перестал разговаривать с Жарким. Несколько<br />раз он видел Жаркого у себя на квартире - у Анны. Анна Борхарт уже год как<br />была его женой. У него с Анной были отдельные комнаты. Дубава считал, что<br />его натянутые отношения с Анной, не разделяющей его взглядов, ухудшаются с<br />каждым днем еще и оттого, что Жаркий стал у Анны частым гостем. Тут не было<br />ревности, но дружба Анны с Жарким, с которым Дубава не разговаривал,<br />раздражала его. Он сказал об этом Анне. Произошел крупный разговор, и<br />отношения между ними стали еще более натянутыми. Он уехал сюда, не сказав ей<br />об этом.<br /> Быстрый бег его мыслей прервал Игнат. Он начинал свою речь.<br /> - Товарищи! - твердо откроил это слово Панкратов. Он взошел на трибуну<br />и стал у самой лампы. - Товарищи! Мы девять дней слушали выступления<br />оппозиционеров. Я скажу прямо: они выступали не как соратники, революционные<br />борцы, наши друзья по классу и борьбе, - их выступления были глубоко<br />враждебные, непримиримые, злобные и клеветнические. Да, товарищи,<br />клеветнические! Нас, большевиков, попытались выставить сторонниками<br />палочного режима в партии, людьми, предающими интересы своего класса и<br />революции. Лучший, испытаннейший отряд пашей партии, славную старую<br />большевистскую гвардию, тех, кто выковал, воспитал РКП, тех, кого морила по<br />тюрьмам царская деспотия, тех, кто во главе с товарищем Лениным вел<br />беспощадную борьбу с мировым меньшевизмом и Троцким, тех попытались<br />выставить как представителей партийного бюрократизма. Кто, как не враг, мог<br />сказать такие слова? Разве партия и ее аппарат не одно целое? На что это<br />похоже, скажите? Как бы мы назвали тех, кто натравливал бы молодых<br />красноармейцев на командиров и комиссаров, на штаб - и это все в то время,<br />когда отряд окружен врагами? Что же, если я сегодня слесарь, то я, по мнению<br />троцкистов, еще могу считаться "порядочным", но если я завтра стану<br />секретарем комитета, то я уже "бюрократ" и "аппаратчик"?! Не чудно ли,<br />товарищи, что среди оппозиционеров, ратующих против бюрократизма, за<br />демократию, такие, например, лица, как Туфта, недавно снятый с работы за<br />бюрократизм, Цветаев, хорошо известный соломенцам своей "демократией", или<br />Афанасьев, которого губком трижды снимал с работы за его командование и<br />зажим в Подольском районе? Но ведь факт же, что в борьбе против партии<br />объединились все, кого партия била. О "большевизме" Троцкого пусть скажут<br />старые большевики. Сейчас, когда имя это противопоставили партии,<br />необходимо, чтобы молодежь знала историю борьбы Троцкого против большевиков,<br />его постоянные перебежки от одного лагеря к другому. Борьба против оппозиции<br />сплотила наши ряды, она идейно укрепила молодежь. В борьбе против<br />мелкобуржуазных течений закалялись большевистская партия и комсомол.<br />Истерические паникеры из оппозиции пророчат нам полный экономический и<br />политический крах. Наше завтра покажет цену тому пророчеству. Они требуют<br />послать наших стариков, например Токарева, товарища Сегала, к станку, а на<br />их место поставить развинченный барометр вроде Дубавы, который борьбу против<br />партии хочет выставить каким-то геройством. Нет, товарищи, мы на это не<br />пойдем. Старики получат смену, но сменять их будут не те, кто при каждой<br />трудности бешено атакует линию партии. Мы единство пашей великой партии не<br />позволим разрушать. Никогда не расколется старая и молодая гвардия. В<br />непримиримой борьбе с мелкобуржуазными течениями под знаменем Ленина мы<br />придем к победе!<br /> Панкратов сходил с трибуны. Ему яростно аплодировали.<br /><br /> На другой день у Туфты собралось человек десять. Дубава говорил:<br /> - Мы с Школенко сегодня уезжаем в Харьков. Здесь нам делать больше<br />нечего. Постарайтесь не распыляться. Нам остается только выждать, как<br />обернутся события. Ясно, что всероссийская конференция нас осудит, но, мне<br />кажется, ожидать репрессий преждевременно. Большинство решило еще раз<br />проверить нас на работе. Сейчас продолжать борьбу открыто, особенно после<br />конференции, - значит вылететь из партии, что в план наших действий не<br />входит. Трудно судить, что будет впереди. Говорить больше, кажется, не о<br />чем. - И Дубава приподнялся, собираясь уходить.<br /> Худой, с тонкими губами, Староверов тоже встал.<br /> - Я тебя не понимаю, Митяй, - заговорил он, слегка картавя и заикаясь.<br />- Что же, решение конференции для нас будет не обязательным?<br /> Его резко оборвал Цветаев:<br /> - Формально - обязательным, иначе у тебя партбилет отнимут. А мы вот<br />посмотрим, каким ветром подует, а сейчас разойдемся.<br /> Туфта беспокойно шевельнулся на стуле. Школенко, сумрачный и бледный, с<br />синими кругами вокруг глаз от бессонных ночей, сидел у окна, грыз ногти. При<br />последних словах Цветаева он оторвался от своего мучительного занятия и<br />повернулся к собранию.<br /> - Я против таких комбинаций, - сказал он глухо, внезапно раздражаясь. -<br />Я лично считаю, что постановление конференции для нас обязательно. Мы свои<br />убеждения отстаивали, но решению конференции должны подчиниться.<br /> Староверов посмотрел на него с одобрением.<br /> -- Я это сам хотел сказать, - прошепелявил он.<br /> Дубава уставился на Школенко в упор и с нарочитой издевкой процедил:<br /> - Тебе вообще никто ничего не предлагает. У тебя еще есть возможность<br />"покаяться" на губернской конференции.<br /> Школенко вскочил на ноги:<br /> - Что это за тон, Дмитрий! Я скажу прямо, меня твои слова отталкивают<br />от тебя и заставляют продумать вчерашние позиции.<br /> Дубава отмахнулся от него:<br /> - Тебе только это остается. Иди кайся, пока не поздно.<br /> И Дубава, прощаясь, протянул руку Туфте и остальным.<br /> За ним вскоре ушли Школенко а Староверов.<br /><br /> Ледяной стужей ознаменовал свое вступление в историю тысяча девятьсот<br />двадцать четвертый год. Рассвирепел январь на занесенную снегом страну и со<br />второй половины завыл буранами и затяжной метелью.<br /> На юго-западных железных дорогах заносило снегом пути. Люди боролись с<br />озверелой стихией.<br /> В снежные горы врезались стальные пропеллеры снегоочистителей, пробивая<br />путь поездам. От мороза и вьюги обрывались оледенелые провода телеграфа, из<br />двенадцати линии работали только три: индоевропейский телеграф и две линии<br />прямого провода.<br /> В комнате телеграфа станции Шепетовка 1-я три аппарата Морзе не<br />прекращают свой попятный лишь опытному уху неустанный разговор.<br /> Телеграфистки молоды, длина ленты, отстуканной ими с первого дня<br />службы, не превышает двадцати километров, в то время как старик, их коллега,<br />уже начинал третью сотню километров. Он не читает, как они, ленты, не морщит<br />лоб, складывая трудные буквы и фразы. Он выписывает на бланке слово за<br />словом, прислушиваясь к стуку аппарата. Он принимает по слуху: "Всем, всем,<br />всем!"<br /> Записывая, телеграфист думает: "Наверное, опять циркуляр о борьбе с<br />заносами". За окном вьюга, ветер бросает в стекло горсти снега. Телеграфисту<br />почудилось, что кто-то постучал в окно, он повернул голову и невольно<br />залюбовался красотой морозного рисунка на стеклах. Ни одна человеческая рука<br />не смогла бы вырезать этой тончайшей гравюры из причудливых листьев и<br />стеблей.<br /> Отвлеченный этим зрелищем, он перестал слушать аппарат и, когда отвел<br />взгляд от окна, взял на ладонь ленту, чтобы прочесть пропущенные слова.<br /> Аппарат передавал:<br /> "Двадцать первого января в шесть часов пятьдесят минут..."<br /> Телеграфист быстро записал прочитанное и, бросив ленту, оперев голову<br />на руку, стал слушать.<br /> "...вчера в Горках скончался..."<br /> Телеграфист медленно записывал. Сколько в своей жизни прослушал он<br />радостных и трагических сообщений, первым узнавал чужое горе и счастье.<br />Давно уже перестал вдумываться в смысл скупых, оборванных фраз, ловил их<br />слухом и механически заносил на бумагу, не раздумывая над содержанием.<br /> Вот сейчас кто-то умер, кому-то сообщают об этом. Телеграфист забыл про<br />заголовок: "Всем, всем, всем!" Аппарат стучал. "В-л-а-д-и-м-и-р И-л-ь-и-ч",<br />- переводил стуки молоточка в буквы старик телеграфист. Он сидел спокойно,<br />немного усталый. Где-то умер какой-то Владимир Ильич, кому-то он запишет<br />сегодня трагические слова, кто-то зарыдает в отчаянии и горе, а для него это<br />все чужое, он - посторонний свидетель. Аппарат стучит точки, тире, опять<br />точки, опять тире, а он из знакомых звуков уже сложил первую букву и занес<br />ее на бланк, - это была "Л". За ней он написал вторую - "Е", рядом с ней<br />старательно вывел "Н", дважды подчеркнул перегородку между палочками, сейчас<br />же присоединил к ней "И" и уже автоматически уловил последнюю - "Н".<br /> Аппарат отстукивал паузу, и телеграфист на одну десятую секунды<br />остановился взглядом на выписанном им слове:<br /> "ЛЕНИН".<br /> Аппарат продолжал стучать, но случайно наткнувшаяся на знакомое имя<br />мысль вернулась опять к нему. Телеграфист еще раз посмотрел на последнее<br />слово - "ЛЕНИН". Что? Ленин? Хрусталик глаза отразил в перспективе весь<br />текст телеграммы. Несколько мгновений телеграфист смотрел на листок, и в<br />первый раз за тридцатидвухлетнюю работу он не поверил записанному.<br /> Он трижды бегло пробежал по строкам, но слова упрямо повторялись:<br />"Скончался Владимир Ильич Ленин". Старик вскочил на ноги, Поднял спиральный<br />виток ленты, впился в нее глазами. Двухметровая полоска подтвердила то, во<br />что он не мог поверить! Он повернул к своим товаркам помертвелое лицо, и они<br />услыхали испуганный вскрик:<br /> - Ленин умер!<br /><br /> Весть о великой утрате выскользнула из аппаратной в распахнутую дверь и<br />с быстротой вьюжного ветра заметалась по вокзалу, вырвалась в снежную бурю,<br />закружила по путям и стрелкам и с ледяным сквозняком ворвалась в приоткрытую<br />половину кованных железом деповских ворот.<br /> В депо над первой ремонтной траншеей стоял паровоз, его лечила бригада<br />легкого ремонта. Старик Политовский сам залез в траншею под брюхо своего<br />паровоза и показывал слесарям больные места. Захар Брузжак выравнивал с<br />Артемом вогнутые переплеты колосников. Он держал решетку на наковальне,<br />подставляя ее под удары молота Артема.<br /> Захар постарел за последние годы, пережитое оставило глубокую<br />рытвину-складку на лбу, а виски посеребрила седина. Сутулилась спина, и в<br />ушедших глубоко глазах стояли сумерки.<br /> В светлом прорезе деповской двери промелькнул человек, и предвечерние<br />тени проглотили его. Удары по железу заглушили первый крик, но, когда<br />человек добежал к людям у паровоза, Артем, поднявший молот, не опустил его.<br /> - Товарищи! Ленин умер!<br /> Молот медленно скользнул с плеча, и рука Артема беззвучно опустила его<br />на цементный пол.<br /> - Ты что сказал? - Рука Артема сгребла клещами кожу полушубка на том,<br />кто принес страшную весть.<br /> А тот, засыпанный снегом, тяжело дыша, повторял уже глухо и надорванно:<br /> - Да, товарищи, Ленин умер...<br /> И оттого, что человек уже не кричал, Артем понял жуткую правду и тут<br />разглядел лицо человека: это был секретарь партколлектива.<br /> Из траншеи вылезали люди, молча слушали о смерти того, чье имя знал<br />весь мир.<br /> А у ворот, заставив всех вздрогнуть, заревел паровоз. Ему отозвался на<br />краю вокзала другой, третий... В их мощный и напоенный тревогой призыв вошел<br />гудок электростанции, высокий и пронзительный, как полет шрапнели. Чистым<br />звоном меди перекрыл их быстроходный красавец "С" - паровоз готового к<br />отходу на Киев пассажирского поезда.<br /> Вздрогнул от неожиданности агент ГПУ, когда машинист польского паровоза<br />прямого сообщения Шепетовка - Варшава, узнав о причине тревожных гудков, с<br />минуту прислушался, затем медленно поднял руку и потянул вниз цепочку,<br />открывающую клапан гудка. Он знал, что гудит последний раз, что ему не<br />служить больше на этой машине, но его рука не отрывалась от цепи, и рев его<br />паровоза поднимал с мягких диванов купе перепуганных польских курьеров и<br />дипломатов.<br /> Депо наполняли люди. Они вливались во все четверо ворот, и когда<br />большое здание было переполнено, в траурном молчании раздались первые слова.<br /> Говорил секретарь Шепетовского окружкома партии, старый большевик<br />Шарабрин:<br /> - Товарищи! Умер вождь мирового пролетариата Ленин. Партия понесла<br />невозвратимую потерю, умер тот, кто создал и воспитал в непримиримости к<br />врагам большевистскую партию. Смерть вождя партии и класса зовет лучших<br />сынов пролетариата в наши ряды...<br /> Звуки траурного марша, сотни обнаженных голов, и Артем, который за<br />последние пятнадцать лет не плакал, почувствовал, как подобралась к горлу<br />судорога и могучие плечи дрогнули.<br /> Казалось, стены железнодорожного клуба не выдержат напора человеческой<br />массы. На дворе жестокий мороз, одеты снегом и ледяными иглами две<br />разлапистые ели у входа, но в зале душно от жарко натопленной голландки и<br />дыхания шестисот человек, пожелавших участвовать в траурном заседании<br />партколлектива.<br /> Не было в зале обычного шума, разговоров. Великая скорбь приглушила<br />голоса, люди разговаривали тихо, и не в одной сотне глаз читалась скорбная<br />тревога. Казалось, что здесь собрался экипаж судна, потерявший своего<br />испытанного штурмана, унесенного шквалом в море.<br /> Так же тихо заняли свои места за столом президиума члены бюро.<br />Коренастый Сиротенко осторожно приподнял звонок, чуть звякнул им и снова<br />опустил его на стол. Этого было достаточно, и постепенно гнетущая тишина<br />воцарилась в зале.<br /> Сейчас же после доклада из-за стола поднялся отсекр коллектива<br />Сиротенко. То, что он сказал, никого не удивило, хотя было необычайно на<br />траурном заседании. А Сиротенко сказал:<br /> - Ряд рабочих просит заседание рассмотреть их заявление, подписанное<br />тридцатью семью товарищами. - И он прочел заявление:<br /><br /> В железнодорожный коллектив Коммунистической партии большевиков станции<br />Шепетовка Юго-западной железной дороги.<br /> Смерть вождя призвала нас в ряды большевиков, и мы просим проверить нас<br />на сегодняшнем заседании и принять в партию Ленина.<br /><br /> Вслед за этими краткими словами стояли две колонны подписей.<br /> Сиротенко читал их, останавливаясь после каждой на несколько секунд,<br />чтобы собранные в зале могли запомнить знакомые имена:<br /> - Политовский Станислав Зигмундович - паровозный машинист, тридцать<br />шесть лет производственного стажа.<br /> По залу пробежал гул одобрения.<br /> - Корчагин Артем Андреевич - слесарь, семнадцать лет производственного<br />стажа.<br /> - Брузжак Захар Васильевич - паровозный машинист, двадцать один год<br />производственного стажа.<br /> Гул в зале нарастал, а человек у стола продолжал называть фамилии, и<br />зал слушал имена кадровиков железно-мазутного племени.<br /> Совсем тихо стало в зале, когда к столу подошел первый поставивший свою<br />подпись.<br /> Старик Политовский не мог не волноваться, рассказывая слушающим его<br />историю своей жизни:<br /> - ...Что же мне еще сказать, товарищи? Жизнь у рабочего человека в<br />старое время была известно какая, Жил в кабале и пропадал нищим в старости,<br />Что ж, признаюсь, когда революция настала, то считал я себя стариком. Семья<br />на плечи давила, и проглядел я дорогу в партию. И хотя в драке никогда врагу<br />не помогал, но и в бой ввязывался редко. В девятьсот пятом в варшавских<br />мастерских был в забастовочном комитете и с большевиками заодно шел.<br />Молодость была тогда и ухватка горячая. Что старое вспоминать! Ударила меня<br />Ильичева смерть по самому сердцу, потеряли мы навсегда своего друга и<br />старателя, и нет у меня больше слов о старости!.. Пущай кто покрасивее<br />скажет, я не мастак на слово. Одно только подтверждаю: мне с большевиками по<br />пути, и никак не иначе.<br /> Седая голова машиниста упрямо качнулась, и взгляд из-под седых бровей<br />твердо и немигающе устремлен в зал, от которого он как бы ждал решения.<br /> Ни одна рука не поднялась дать отвод этому низенькому, с седой головой<br />человеку, и ни один не воздержался при голосовании, когда бюро просило<br />беспартийных сказать свое слово.<br /> От стола Политовский уходил коммунистом.<br /> Каждый в зале понимал, что сейчас происходит необычное. Там, где только<br />что стоял машинист, уже громоздилась фигура Артема. Слесарь не знал, куда<br />деть свои длинные руки, и сжимал ими ушастую шапку. Протертый на бортах<br />овчинный полушубок распахнут, а ворот серой солдатской гимнастерки,<br />аккуратно застегнутый на две медные пуговицы, делает фигуру слесаря<br />празднично опрятной. Артем повернул лицо к залу и мельком уловил знакомое<br />женское лицо: среди своих из пошивочной мастерской сидела Галина, дочка<br />каменотеса. Она улыбнулась ему прощающе, в ее улыбке было одобрение и еще<br />что-то недосказанное, скрытое в уголках губ.<br /> - Расскажи свою биографию, Артем! - услышал слесарь голос Сиротенко.<br /> Трудно начинал свою повесть Корчагин-старший, не привык говорить на<br />большом собрании. Только теперь почувствовал, что не передать ему всего<br />накопленного жизнью. Тяжело складывались слова, да еще волнение мешало<br />говорить. Никогда не испытывал он чего-либо подобного. Он отчетливо<br />сознавал, что жизнь его пошла на крутой перелом, что он, Артем, делает<br />сейчас последний шаг к тому, что согреет и осмыслит его заскорузло-суровое<br />существование.<br /> - Было нас у матери четверо, - начал Артем.<br /> В зале тихо. Шестьсот внимательно слушают высокого мастерового с<br />орлиным носом и глазами, спрятанными под черной бахромой бровей.<br /> - Мать кухарила по господам. Отца мало помню, неполадки у него с<br />матерью были, Заливал он в горло больше чем следует. Жили мы с матерью.<br />Невмоготу ей было столько ртов выкормить. Платили ей господа в месяц четыре<br />целковых с харчами, и гнула она горб от зари до ночи. Посчастливилось мне<br />две зимы ходить в начальную школу, научили меня читать и писать, а как мне<br />десятый год пошел, не стало у матери иного спасения, как отвести меня в<br />слесарную мастерскую шкетом на выучку. Без жалования на три года - за одни<br />харчи... Хозяин мастерской был немец, по фамилии Ферстер. Не хотел он было<br />меня брать по малости, по хлопец я был здоровый, и мать мне два года<br />прибавила. Был я у этого немца три года. Ремеслу меня не учили, а гоняли по<br />хозяйским делам да за водкой. Пил он на-мертвую... Гонял и за углем и за<br />железом... Заделала меня хозяйка своим холуем: таскал я у нее горшки и<br />чистил картошку. Каждый норовил пнуть ногой, часто совсем без причины - так<br />уж, по привычке: не потрафлю хозяйке чем - она из-за пьянки мужа на всех зла<br />была, - хлестнет меня раз-другой по морде. Вырвешься от нее на улицу, а куда<br />пойдешь, кому пожалуешься? Мать за сорок верст, да и у ней приюту нет... В<br />мастерской не лучше. Заправлял там всем брат хозяйский. Любил этот гад надо<br />мной шутки строить. "Подай, говорит, мне вон ту шайбу, -и покажет на землю в<br />угол, где кузнечный горн. Я туда, хвать шайбу рукой, а он ее только что<br />отковал, из горна вынули. На земле она лежит черная, а хватишь - сожжешь<br />пальцы до мяса. Кричишь от боли, а он ржет, заливается. Невмоготу мне стало<br />от этой молотилки, сбежал я к матери. А той девать меня некуда. Привезла она<br />меня к немцу обратно, везла и плакала. На третий год стали мне кое-что<br />покалывать по слесарному, а мордобитие продолжали. Убег я опять, подался в<br />Староконстантинов. В этом городе нанялся в колбасную мастерскую и отсобачил<br />там, кишки моючи, полтора с лишним года. Проиграл наш хозяин свое заведение,<br />не заплатил нам за четыре месяца ни гроша и смылся куда-то. Так я из этой<br />трущобы выбрался. Сел на поезд, в Жмеринке вылез и пошел работу искать.<br />Спасибо одному деповскому, посочувствовал он моему положению. Разузнал, что<br />я кое-что по слесарному кумекаю, взялся за меня, как за племянника, по<br />начальству ходатайствовать. По росту дали мне семнадцать лет, и стал я<br />подручным слесарем. Здесь я девятый год работаю. Вот оно насчет жизни<br />прежней, а про здешнее вы все знаете.<br /> Артем провел шапкой по лбу и глубоко вздохнул. Надо было сказать еще<br />самое главное, самое для него тяжелое, не дожидаясь чьего-либо вопроса. И,<br />вплотную сдвинув густые брови, он продолжал свою повесть:<br /> - Каждый может меня спросить: почему я не в большевиках еще с той поры,<br />когда огонь загорелся? Что ж мне на это сказать? Ведь мне до старости еще<br />далеко, а вот только нонче нашел сюда свою дорогу. Что ж я тут скрывать<br />буду? Проглядели мы эту дорогу, нам еще в восемнадцатом, когда против немца<br />бастовали, начинать надо было. Жухрай, матрос, с нами не раз разговаривал.<br />Только в двадцатом взялся я за винтовку. Кончилась заваруха, поскидали белых<br />в Черное море, повертались мы обратно. Тут семья, дети... Завалился я в<br />домашность. Но когда погиб наш товарищ Ленин и партия бросила клич,<br />посмотрел я на свою жизнь и разобрался, чего в ней не хватает. Мало свою<br />власть защищать, надо всей семьей заместо Ленина, чтобы власть советская,<br />как гора железная, стояла. Должны мы большевиками стать - партия наша ведь?<br /> Просто, но с глубокой искренностью, смущаясь за необычный слог своей<br />речи, закончил слесарь и будто снял с плеч тяжесть, выпрямился во весь рост<br />и ждал вопросов.<br /> - Может, кто желает спросить о чем-нибудь? - нарушил тишину Сиротенко.<br /> Людские ряды зашевелились, но из зала ответили не сразу. Черный, как<br />жук, кочегар, явившийся на собрание прямо с паровоза, бросил решительно:<br /> - О чем его спрашивать? Разве мы его не знаем? Дать ему путевку, и все<br />тут!<br /> Коренастый, красный от жары и напряжения кузнец Гиляка прохрипел<br />простуженно:<br /> - Такой под откос не слезет, товарищ будет крепкий. Голосуй, Сиротенко!<br /> В задних рядах, где сидели комсомольцы, поднялся один, невидный в<br />полутьме, и спросил:<br /> - Пусть товарищ Корчагин скажет, почему он на землю осел и не отрывает<br />ли его крестьянство от пролетарской психологии.<br /> В зале прошел легкий шум неодобрения, и чей-то голос запротестовал:<br /> - Говори по-простому! Нашел, где звонарить... Но Артем уже отвечал:<br /> - Ничего, товарищ. Этот парень правильно говорит, что я на землю осел.<br />Это верно, но от этого я рабочей совести не растерял. Кончилось это с<br />нынешнего дня. Переселяюсь с семьей к депо поближе, здесь верней. А то мне<br />от этой земли дышать трудно.<br /> Еще раз дрогнуло сердце Артема, когда глядел на лес поднятых рук, и,<br />уже не чувствуя тяжести своего тела, не сутуля спины, пошел к своему месту.<br />Сзади услышал голос Сиротенко:<br /> - Единогласно.<br /> Третьим у стола президиума остановился Захар Брузжак. Неразговорчивый<br />старый помощник Политовского, сам уже давно ставший машинистом, заканчивал<br />рассказ о своей трудовой жизни и, когда дошел до последних дней, произнес<br />тихо, но всем было слышно:<br /> - Я за своих детей доканчивать обязан. Не для того они умирали, чтобы я<br />на задворках со своим горем застрял. Ихнюю погибель я не заполнил, а вот<br />смерть вождя глаза мне открыла. За старое вы меня не спрашивайте, настоящая<br />наша жизнь начинается заново.<br /> Захар, обеспокоенный воспоминаниями, сумрачно нахмурился, по, когда<br />его, не задев ни одним резким вопросом, взметом рук принимали в партию,<br />глаза его прояснились, к седеющая голова больше не опускалась.<br /> До глубокой ночи в депо продолжался смотр тем, кто шел на смену.<br />Допускали в партию только наилучших, тех, кого хорошо знали, проверили всей<br />жизнью.<br /> Смерть Ленина сотни тысяч рабочих сделала большевиками. Гибель вождя не<br />расстроила рядов партии. Так дерево, глубоко вошедшее в почву могучими<br />корнями, не гибнет, если у него срезают верхушку.<br /><br />ГЛАВА ШЕСТАЯ<br /> У входа в концертный зал гостиницы стояли двое. На рукаве высокого в<br />пенсне - красная повязка с надписью "Комендант".<br /> - Здесь заседание украинской делегации? - спросила Рита.<br /> Высокий ответил официально:<br /> - Да! А в чем дело?<br /> - Разрешите пройти.<br /> Высокий наполовину загораживал проход. Он оглядел Риту и произнес:<br /> - Ваш мандат? Пропускаю только делегатов с решающими и совещательными<br />карточками.<br /> Рита вынула из сумки тисненный золотом билет. Высокий прочел: "Член<br />Центрального Комитета". Официальность с него как рукой сняло, сразу стал<br />вежливым и "свойским".<br /> - Пожалуйста, проходите, вон слева свободные места.<br /> Рита прошла меж рядами стульев и, увидав свободное место, села.<br />Совещание делегатов, видимо, оканчивалось. Рита прислушивалась к речи,<br />председательствующего. Голос показался ей знакомым.<br /> - Итак, товарищи, представители от делегаций в сеньорен-конвент<br />всероссийского съезда избраны, также и в совет делегаций. До начала остается<br />два часа. Разрешите еще раз проверить список делегатов, прибывших на съезд.<br /> Рита узнала Акима: это он читал торопливо перечень фамилий. В ответ ему<br />поднимались руки с красными или белыми мандатами.<br /> Рита слушала с напряженным вниманием.<br /> Вот одна знакомая фамилия:<br /> - Панкратов...<br /> Рита оглянулась на поднятую руку, но в рядах сидящих не смогла<br />рассмотреть знакомое лицо грузчика. Бегут имена, и среди них опять знакомое<br />- "Окунев", и сейчас же вслед за ним другое - "Жаркий".<br /> Жаркого Рита видит. Он сидит совсем недалеко вполуоборот к ней. Вот и<br />его забытый профиль. Да, это Ваня. Несколько лет не видела его.<br /> Бежал перечень имен, и вдруг одно из них заставило Риту вздрогнуть:<br /> - Корчагин.<br /> Далеко впереди поднялась и опустилась рука, и странно - Устинович<br />мучительно захотелось видеть того, кто был однофамильцем ее погибшего друга.<br />Она, не отрываясь, всматривалась туда, откуда поднялась рука, по все головы<br />казались одинаковыми. Рита встала и пошла вдоль прохода у стены к передним<br />рядам. Аким замолчал. Загремели отодвигаемые стулья, делегаты громко<br />заговорили, рассыпался молодой смех, и Аким, стараясь перекричать шум в<br />зале, крикнул:<br /> - Не опаздывайте!.. Большой театр... семь часов!.. У выходной двери<br />образовался затор.<br /> Рита поняла, что в этом потоке она не найдет никого из тех, чьи имена<br />только что слыхала. Оставалось не терять из виду Акима и через него найти<br />остальных. Она шла к Акиму, пропуская мимо последнюю группу делегатов.<br /> - Что же, Корчагин, пойдем и мы, старина! - услыхала она сзади, и<br />голос, такой знакомый, такой памятный, ответил:<br /> - Пошли.<br /> Рита быстро оглянулась. Перед ней стоял рослый смуглый молодой человек<br />в гимнастерке цвета хаки, перетянутой в талии тонким кавказским ремнем, и в<br />синих рейтузах.<br /> Широко раскрытыми глазами смотрела на него Рита, и когда ее тепло<br />обняли руки и дрогнувший голос сказал тихо: "Рита", она поняла, что это<br />Павел Корчагин.<br /> - Ты жив?<br /> Эти слова сказали ему все. Она не знала, что весть о его гибели была<br />ошибкой.<br /> Зал опустел, в раскрытое окно доносился шум Тверской, этой могучей<br />артерии города. Часы звонко пробили шесть раз, а обоим казалось, что<br />встретились они всего несколько минут назад. Но часы звали к Большому<br />театру. Когда шли по широкой лестнице к выходу, она еще раз окинула взглядом<br />Павла. Он был теперь выше ее на полголовы. Вес тот же, как и раньше, только<br />мужественнее и сдержаннее.<br /> - Видишь, я даже не спросила тебя, где ты работаешь.<br /> - Я секретарь окружкома молодежи, или, как говорит Дубава,<br />"аппаратчик". - И Павел улыбнулся.<br /> - Ты его видел?<br /> - Да, видел, и эта встреча оставила неприятное воспоминание.<br /> Они вышли на улицу. Гудки сирен проносящихся авто, движение и крик<br />толпы. До Большого театра они прошли, почти не разговаривая, думая об одном.<br />А театр осаждало людское море, буйное, напористое. Оно устремлялось на<br />каменную громаду театра, пыталось прорваться в охраняемые красноармейцами<br />заветные входы. Но неумолимые часовые пропускали только делегатов, и те<br />проходили сквозь заградительную цепь, с гордостью предъявляя мандаты.<br /> Море вокруг театра комсомольское. Все это братва, не доставшая гостевых<br />билетов, но стремящаяся во что бы то ни стало побывать на открытии съезда.<br />Шустрые комсомольцы затирались в середину группы делегатов и, также<br />показывая какую-то красную бумажку, долженствующую изображать мандат,<br />добирались иногда к самым дверям. Некоторым удавалось проскользнуть и в<br />самую дверь. Но тут же они попадались дежурному члену ЦК или коменданту,<br />которые направляли гостей в ярусы, а делегатов в партер, И тогда их, к<br />величайшему удовольствию остальных "безбилетников", выпроваживали за двери.<br /> Театр не мог вместить и двадцатой доли тех, кто желал в нем<br />присутствовать.<br /> Рита и Павел с трудом протиснулись к двери. Делегаты все прибывали: их<br />привозили трамваи, автомобили. У двери давка. Красноармейцам - тоже<br />комсомольцам - становилось трудно, их прижали к самой стене, а с подъезда<br />несся мощный крик:<br /> - Нажимай, бауманцы, нажимай!<br /> - Нажимай, братишка, наша берет!<br /> - Да-е-ш-ш-шь!..<br /> В дверь вместе с Корчагиным и Ритой вьюном проскользнул востроглазый<br />парнишка с кимовским значком и, увернувшись от коменданта, стремглав<br />бросился в фойе. Миг - и он исчез в потоке делегатов.<br /> - Сядем здесь, - указала Рита на места за креслами, когда они вошли в<br />партер.<br /> Сели в углу.<br /> - Я хочу получить ответ на один вопрос, - сказала Рита. - Хотя это дело<br />минувших дней, но ты, я думаю, мне скажешь: зачем ты прервал тогда, давно,<br />наши занятия и нашу дружбу?<br /> Этого вопроса он ждал с первой минуты встречи и все же смутился. Их<br />глаза встретились, и Павел понял: все знает.<br /> - Я думаю, что ты все знаешь, Рита. Это было три года назад, а теперь я<br />могу лишь осудить Павку за это. Вообще же Корчагин в своей жизни делал<br />большие и малые ошибки, и одной из них была та, о которой ты спрашиваешь.<br /> Рита улыбнулась.<br /> - Это хорошее предисловие. Но я жду ответа. Павел заговорил тихо:<br /> - В этом виноват не только я, но и "Овод", его революционная романтика.<br />Книги, в которых были ярко описаны мужественные, сильные духом и волей<br />революционеры, бесстрашные, беззаветно преданные нашему делу, оставляли во<br />мне неизгладимое впечатление и желание быть таким, как они. Вот я чувство к<br />тебе встретил по "Оводу". Сейчас мне это смешно, но больше досадно.<br /> - Значит, "Овод" переоценен?<br /> - Нет, Рита, в основном нет! Отброшен только ненужный трагизм<br />мучительной операции с испытанием своей воли. Но я за основное в Оводе - за<br />его мужество, за безграничную выносливость, за этот тип человека, умеющего<br />переносить страдания, не показывая их всем и каждому. Я за этот образ<br />революционера, для которого личное ничто в сравнении с общим.<br /> - Остается пожалеть, Павел, что этот разговор происходит через три года<br />после того, как он должен был произойти, - сказала Рита, улыбаясь в каком-то<br />раздумье.<br /> - Не потому ли жаль, Рита, что я никогда не стал бы для тебя больше чем<br />товарищем?<br /> - Нет, Павел, мог стать и больше.<br /> - Это можно исправить.<br /> - Немного поздно, товарищ Овод.<br /> Рита улыбнулась своей шутке и объяснила ее:<br /> - У меня крошечная дочурка. У нее есть отец, большой мой приятель. Все<br />мы втроем дружим, и трио это пока неразрывно.<br /> Ее пальцы тронули руку Павла. Это движение тревоги за него, но она<br />сейчас же поняла, что ее движение напрасно. Да, он вырос за эти три года не<br />только физически. Она знала, что ему сейчас больно, - об этом говорили его<br />глаза, - но он сказал без жеста, правдиво:<br /> - Все же у меня остается несравненно больше, чем я только что потерял.<br /> Павел и Рита встали. Пора было занимать места поближе к сцене. Они<br />направились к креслам, где усаживалась украинская делегация. Заиграл<br />оркестр.<br /> Горели алым огромные полотнища, и светящиеся буквы кричали: "Будущее<br />принадлежит нам". Тысячи наполняли партер, ложи, ярусы. Эти тысячи сливались<br />здесь в единый мощный трансформатор никогда не затухающей энергии.<br />Гигант-театр принял в свои стены цвет молодой гвардии великого<br />индустриального племени. Тысячи глаз, и в каждой паре их отсвечивает<br />искорками то, что горит над тяжелым занавесом: "Будущее принадлежит нам".<br /> А прибой продолжается; еще несколько минут - и тяжелый бархат занавеси<br />медленно раздвинется, секретарь ЦК начнет, волнуясь, теряя на миг<br />самообладание перед несказанной торжественностью минуты:<br /> - Шестой съезд Российского Коммунистического Союза Молодежи считаю<br />открытым.<br /> Никогда более ярко, более глубоко не чувствовал Корчагин величия и мощи<br />революции, той необъяснимой словами гордости и неповторимой радости, что<br />дала ему жизнь, приведшая его как бойца и строителя сюда, на это победное<br />торжество молодой гвардии большевизма.<br /><br /> Съезд забирал у его участников все время от раннего утра до глубокой<br />ночи, и Павел вновь встретил Риту лишь на одном из последних заседаний. Он<br />увидел ее в группе украинцев.<br /> - Завтра после закрытия съезда я сейчас же уезжаю, - сказала она. - Не<br />знаю, удастся ли нам поговорить на прощанье. Поэтому я сегодня приготовила<br />тебе две тетради моих записей, относящихся к прошлому, и небольшое письмо.<br />Ты их прочти и пришли обратно по почте. Из написанного ты узнаешь все то, о<br />чем я тебе не рассказала.<br /> Он пожал ей руку и посмотрел на нее пристально, как бы запоминая черты.<br /> Они встретились, как было условлено, на другой день у центрального<br />входа, и Рита передала ему сверток и запечатанное письмо. Кругом были люди,<br />поэтому прощались они сдержанно, и только в ее глазах, слегка затуманенных,<br />он увидел большую теплоту и немного грусти.<br /> Через день поезда уносили их в разные стороны.<br /> Украинцы ехали в нескольких вагонах. Корчагин был в группе киевлян.<br />Вечером, когда все улеглись и Окунев на соседней койке сонно посвистывал<br />носом, Корчагин, придвинувшись ближе к свету, распечатал письмо.<br /> "Павлуша, милый!<br /> Я могла это сказать тебе лично, но так будет лучше. Я хочу лишь одного:<br />чтобы то, о чем мы с тобой говорили перед началом съезда, не оставило<br />тяжелого следа в твоей жизни. Я знаю, у тебя много силы, поэтому я верю в<br />сказанное тобою. Я на жизнь не смотрю формально, иногда можно делать<br />исключение, правда, очень редко, в личных отношениях, если они вызываются<br />большим, глубоким чувством. Этого ты заслуживаешь, но я отклонила первое<br />желание отдать долг нашей юности. Чувствую, что это не дало бы нам большой<br />радости. Не надо быть таким суровым к себе, Павел. В нашей жизни есть не<br />только борьба, но и радость хорошего чувства.<br /> Об остальной твоей жизни, то есть об основном содержании, я не<br />испытываю никакой тревоги. Крепко жму руки. Рита".<br /><br /> Павел в раздумье разорвал письмо и, высунув руки в окно, почувствовал,<br />как ветер вырвал кусочки бумаги из его пальцев,<br /> К утру обе тетради были прочитаны, завернуты в бумагу и связаны. В<br />Харькове часть украинцев сошла с поезда, в их числе Окунев, Панкратов и<br />Корчагин. Николай должен был уехать в Киев за Талей, оставшейся у Анны.<br />Панкратов, избранный в ЦК комсомола Украины, имел свои дела, Корчагин решил<br />ехать с ними до Киева, кстати побывать у Жаркого и Анны. Он задержался в<br />почтовом отделении вокзала, отсылая Рите тетради, и когда вышел к поезду,<br />никого из друзей не было.<br /><br /> Трамвай подвез его к дому, где жили Анна и Дубава. Павел поднялся по<br />лестнице на второй этаж и постучал в дверь налево - к Анне. На стук никто не<br />ответил. Было раннее утро, и уйти на работу Анна еще не могла. "Она,<br />наверно, спит", - подумал он. Дверь рядом приоткрылась, и из нее на площадку<br />вышел заспанный Дубава. Лицо серое, с синими ободками под глазами. От него<br />отдавало острым запахом лука и, что сразу уловил топкий нюх Корчагина,<br />винным перегаром. В приоткрытую дверь Корчагин увидел на кровати какую-то<br />толстую женщину, вернее, ее жирную голую ногу и плечи.<br /> Дубава, заметив его взгляд, толчком ноги закрыл дверь.<br /> - Ты что, к товарищу Борхарт? - спросил он хрипло, смотря куда-то в<br />угол. - Ее уже здесь нет. Ты разве об этом не знаешь?<br /> Хмурый Корчагин рассматривал его испытующе.<br /> - Я этого не знал. Куда она переехала? - спросил он.<br /> Дубава внезапно озлился:<br /> - Это меня не интересует. - И, отрыгнув, добавил с придушенной злобой:<br />- А ты утешать ее пришел? Что же, самое время. Вакансия теперь освободилась,<br />действуй. Тем более, отказа тебе не будет. Она мне ведь не раз говорила, что<br />ты ей нравился, или как там у баб еще называется. Лови момент, тут вам и.<br />единство души и тела.<br /> Павел почувствовал жар на щеках. Сдерживая себя, тихо сказал:<br /> - До чего ты дошел, Митяй? Я не ожидал увидеть тебя такой сволочью.<br />Ведь ты когда-то был неплохим парнем. Почему же ты дичаешь?<br /> Дубава прислонился к стене. Ему, видно, было холодно стоять босыми<br />ногами на цементном полу, и он ежился. Дверь отворилась, и в нее высунулась<br />заспанная пухлощекая женщина:<br /> - Котик, иди же сюда, что ты здесь стоишь?.. Дубава не дал ей<br />докончить, захлопнул дверь и подпер ее своим телом.<br /> - Хорошее начало... - сказал Павел. - Кого ты к себе пускаешь и до чего<br />это доведет?<br /> Дубаве, видно, надоели переговоры, и он крикнул:<br /> - Вы мне еще будете указывать, с кем я спать должен! Довольно мне<br />акафисты читать! Можешь улепетывать откуда пришел! Пойди и расскажи, что<br />Дубава пьет и спит с гулящей девкой.<br /> Павел подошел к нему и сказал волнуясь:<br /> - Митяй, выпроводи эту тетку, я хочу еще раз, в последний, поговорить с<br />тобой...<br /> Лицо Дубавы потемнело. Он повернулся и пошел в комнату.<br /> - Эх, гад! - прошептал Корчагин, медленно сходя с лестницы.<br /><br /> Прошло два года. Беспристрастное время отсчитывало дни, месяцы, а<br />жизнь, стремительная, многокрасочная, заполняла эти дни (с виду<br />однообразные) всегда чем-то новым, не похожим на вчерашнее. Сто шестьдесят<br />миллионов, составляющие великий народ, ставший впервые в мире хозяином своей<br />необъятной земли и ее несметных природных богатств, в труде героическом и<br />напряженном возрождали разрушенное войной народное хозяйство. Страна крепла,<br />наливалась силой, и уже не видно было бездымных труб, еще недавно<br />безжизненных и угрюмых в своей заброшенности заводов.<br /> Эти два года прошли для Корчагина в стремительном движении, и он даже<br />не заметил их. Он не умел жить спокойно, размеренно-ленивой зевотой<br />встречать раннее утро и засыпать точно в десять. Он спешил жить. И не только<br />сам спешил, но и других подгонял.<br /> На сон время отпускалось скупо. Можно было не раз до глубокой ночи<br />видеть освещенным окно его комнаты и в нем людей, склонившихся над столом.<br />Это шла учеба. За два года был проработай третий том "Капитала". Стала<br />понятной тончайшая механика капиталистической эксплуатации.<br /> В округ, где работал Корчагин, заявился Развалихин. Его посылал губком<br />с предложением использовать секретарем райкомола. Корчагин был в отъезде, и<br />в его отсутствие бюро послало Развалихина в один из районов. Приехал<br />Корчагин, узнал об этом - ничего не сказал.<br /> Прошел месяц, и Корчагин нагрянул к Развалихину в район. Нашел он<br />немного фактов, но среди них уже были: пьянка, сколачивание вокруг себя<br />подхалимов и затирание хороших ребят. Корчагин все это поставил на бюро, и,<br />когда все высказались за вынесение Развалихину строгого выговора, Корчагин<br />неожиданно сказал:<br /> - Исключить без права вступления.<br /> Это удивило всех, показалось слишком резким, но Корчагин повторил:<br /> - Исключить негодяя! Этому гимназистишке давалась возможность стать<br />человеком, но он просто примазался. - Павел рассказал о Берездове.<br /> - Я категорически протестую против заявления Корчагина. Это личные<br />счеты, мало ли кто обо мне трепаться может. Пусть Корчагин представит<br />документы, данные, факты. Я тоже могу выдумать, что он контрабандой<br />занимался, - значит, его исключить надо? Нет, пусть он даст документ! -<br />кричал Развалихин.<br /> - Подожди, напишем и документ, - ответил ему Корчагин.<br /> Развалихин вышел. Через полчаса Корчагин добился резолюции: "Исключить<br />как чуждый элемент из рядов комсомола".<br /><br /> Летом один за другим уходили в отпуск друзья. У кого было здоровье<br />похуже, прибирались к морю. Летом мечты об отдыхе охватывали всех, и<br />Корчагин отпускал свою братву на отдых, добывал им санаторные путевки и<br />помощь. Они уезжали бледные, измученные, но радостные. Их работа валилась на<br />его плечи, и он вывозил се, как добрая лошадь вывозит телегу на подъем.<br />Возвращались загорелые, жизнерадостные, полные энергии. Тогда уезжали<br />другие. Но все лето кого-то не было, а жизнь не останавливала своего шага, и<br />не мыслим был день отсутствия Корчагина в его комнате.<br /> Так проходило лето.<br /> Осень и зиму Павел не любил: они приносили ему много физического<br />страдания.<br /> Этого лета ждал особенно нетерпеливо. Ему было мучительно тяжело даже<br />самому признаться, что силы с каждым годом убывают. Было два выхода: или<br />признать себя неспособным выносить трудности напряженной работы, признать<br />себя инвалидом, или остаться на посту до тех пор, пока это окажется<br />возможным. И он выбрал второе.<br /> Как-то на партбюро окружкома к нему подсел старик подпольщик доктор<br />Бартелик, завокрздравом.<br /> - Ты неважно выглядишь, Корчагин. В лечебной комиссии был? Как твое<br />здоровье? Не был ведь? То-то я не помню, а надо тебя посмотреть, дружок.<br />Приходи в четверг, к вечеру.<br /> Павел в комиссию не пришел - был занят, но Бартелик о нем не забыл и<br />как-то привел к себе. В результате внимательного врачебного осмотра<br />(Бартелик лично принимал в нем участие как невропатолог) было записано:<br /> "Лечкомиссия считает необходимым немедленный отпуск с продолжительным<br />лечением в Крыму и в дальнейшем серьезное лечение, иначе тяжелые последствия<br />неминуемы".<br /> Этому предшествовал длинный перечень болезней по-латыни, из которого<br />Корчагин понял только, что главная беда не в ногах, а в тяжелом поражении<br />центральной нервной системы.<br /> Бартелик провел решение комиссии через партбюро, и никто не возражал<br />против немедленного освобождения Корчагина от работы, но Корчагин сам<br />предложил подождать возвращения из отпуска заворготделом комсомольского<br />окружкома Сбитнева. Корчагин боялся опустошить комитет. Согласились, хотя<br />Бартелик возражал.<br /> Оставалось три недели до первого за всю жизнь отпуска. На столе уже<br />лежала санаторная путевка в Евпаторию.<br /> Корчагин нажимал в эти дни на работу, провел пленум окркомола и, не<br />жалея сил, подгонял концы, чтобы уехать спокойным.<br /> И вот тут, накануне отдыха и встречи с морем, никогда в своей жизни не<br />виданным, случилось это нелепое и отвратительное, чего не ожидал.<br /> Павел пришел в комнату агитпропа партии после занятий и сел у<br />раскрытого окна на подоконнике за книжным шкафом в ожидании совещания<br />агитпропа. Когда ом вошел, в комнате никого не было. Вскоре пришло несколько<br />человек. Павел из-за шкафа не видел их, но голос одного узнал. Это был<br />Файло, завокрнархозом, высокий, с военной выправкой красавец. Про него Павел<br />не раз слыхал как о любителе выпить и поволочиться за каждой смазливой<br />девчонкой.<br /> Файло когда-то партизанил и при удобном случае со смехом рассказывал,<br />как он рубил головы махновцам - по десятку в день. Корчагин его не<br />переваривал. Однажды к Павлу пришла комсомолка и расплакалась, рассказала,<br />как Файло обещал на ней жениться, но, прожив с ней неделю, перестал даже<br />здороваться. В КК Файло отвертелся, доказательств дивчина не имела, но Павел<br />верил ей. Корчагин прислушался. Вошедшие в комнату не подозревали о его<br />присутствии.<br /> - Ну, Файло, как твои делишки? Что нового отчудил?<br /> Это спрашивал Грибов, один из приятелей Файло, человек под стать ему.<br />Грибов почему-то считался пропагандистом, хотя был чрезвычайно неразвит,<br />ограничен и большая тупица, но званием пропагандиста пыжился и при каждом<br />удобном и неудобном случае об этом напоминал.<br /> - Можешь меня поздравить: я вчера обработал Коротаеву. Л ты говорил,<br />что ничего не выйдет. Нет, братец, я уж как за какой уцеплюсь, так будьте<br />уверены. - И Файло прибавил похабную фразу.<br /> Корчагин почувствовал нервный озноб - признак острого раздражения.<br />Коротаева была завокрженотделом. Она приехала сюда одновременно с ним, и<br />Павел на совместной работе подружился с этой симпатичной партийкой,<br />отзывчивой и внимательной к каждой женщине и к тем, кто приходил к ней<br />искать защиты или совета. Среди работников комитета Коротаева пользовалась<br />уважением. Она не была замужем, Файло, несомненно, говорил о ней.<br /> - А ты не врешь, Файло? Что-то на нее не похоже...<br /> - Я вру! За кого же ты тогда меня считаешь? Я не таких обламывал. Надо<br />только уметь. Каждая требует особого подхода. Одна сдается на другой день,<br />но это, признаться, барахло. А за другой приходится месяц бегать. Главное -<br />надо узнать психологию. Везде особый подход. Это, братец, целая наука, но я<br />в этом деле профессор. Хо-хо-хо-хо!..<br /> Файло захлебывался от самодовольства. Кучка слушателей подзуживала к<br />рассказу. Компании не терпелось узнать подробности.<br /> Корчагин поднялся, стиснув кулаки, чувствуя, как забилось в тревоге<br />сердце.<br /> - Коротаеву взять так себе, "на бога", нечего было и думать, а упустить<br />ее не хотел, тем более я с Грибовым на дюжину портвейна поспорил. Ну, я и<br />начал диверсию. Зашел раз, другой. Смотрю, косится. Притом тут обо мне<br />трепотня идет, - может, и к ней дошло... Одним словом, с флангов неудача. Я<br />тогда в обход, в обход. Ха-ха!.. Ты понимаешь, говорю, воевал, народу<br />понабил кучу, мотался по свету, горя, дескать, хлебнул немало, а бабы вот<br />путящей себе не нашел, живу, как одинокая собака, - ни ласки, пи привета...<br />И давай и давай накручивать, все в таком же роде. Одним словом, бил на<br />слабые места. Много я с ней повозился. Одно время думал плюнуть к чертовой<br />матери и закончить комедию. Но тут дело в принципе, из-за принципа я от нее<br />не отставал... Наконец добился до ручки. За мое терпение - я вместо бабы на<br />девку наскочил. Ха-ха!.. Эх, умора!<br /> И Файло продолжал гнусный рассказ.<br /> Корчагин плохо помнил, как он очутился около<br /> Файло.<br /> - Скотина! - заревел Павел.<br /> - Это я-то скотина или ты, что подслушиваешь чужие разговоры?<br /> Видимо, Павел сказал еще что-то, так как Файло схватил его за грудь:<br /> - Так ты меня оскорблять?!<br /> И ударил Корчагина кулаком. Он был под хмелем.<br /> Корчагин схватил дубовый табурет и одним ударом свалил Файло на землю.<br />В кармане Корчагина не было револьвера, и только это спасло жизнь Файло.<br /> Но нелепое все же случилось: в день, назначенный для отъезда в Крым,<br />Корчагин стоял перед партийным судом.<br /> В городском театре вся парторганизация. Случай в агитпропе взбудоражил<br />всех, и суд развернулся в острую бытовую полемику. Вопросы быта, личных<br />взаимоотношений и партийной этики заслонили разбираемое дело. Оно стало<br />сигналом. Файло на суде вел себя вызывающе, нагло улыбался, говорил, что<br />дело его разберет народный суд и Корчагин за его разбитую голову получит<br />принудительные работы. Отвечать на вопросы категорически отказался.<br /> - Что, язычки хотите почесать по моему адресу? Извиняюсь. Можете мне<br />припаивать что угодно, а то, что на меня тут бабье рассвирепело, так это<br />потому, что на них не обращаю внимания: А дело выеденного яйца не стоит.<br />Будь это в восемнадцатом году, я с этим психом Корчагиным разделался бы<br />по-своему. А сейчас здесь и без меня обойдется. - И ушел.<br /> Когда председательствующий предложил Корчагину рассказать о<br />столкновении, Павел заговорил спокойно, но чувствовалось, что он с трудом<br />сдерживает себя.<br /> - Все, о чем здесь идет речь, случилось потому, что я не сдержался.<br />Давно уже прошло то время, когда я кулаками работал больше, чем головой.<br />Произошла авария, и, прежде чем я это понял, Файло получил по черепу. За<br />несколько последних лет у меня это единственный случай партизанства, и я его<br />осуждаю, хотя затрещина но существу правильна. Файло - отвратительное<br />явление в нашем коммунистическом быту. Я не могу понять, никогда не<br />примирюсь с тем, что революционер-коммунист может быть в то же время и<br />похабнейшей скотиной и негодяем. Этот случай заставил нас заговорить о быте,<br />это единственно положительное во всем деле.<br /> Подавляющим большинством партийный коллектив голосовал за исключение из<br />партии Файло. Грибову был вынесен строгий выговор с предупреждением за<br />ложные показания. Остальные участники разговора признались. Им было вынесено<br />порицание.<br /> Бартелик рассказал о состоянии нервов Павла. Собрание бурно<br />протестовало, когда партследователь предложил объявить Корчагину выговор.<br />Следователь снял свое предложение. Павел был оправдан.<br /><br /> Через несколько дней поезд мчал Корчагина в Харьков. Окружком партии<br />согласился на его настойчивую просьбу отпустить его в распоряжение Цека<br />комсомола Украины. Ему дали неплохую характеристику, и он уехал. Одним из<br />секретарей Цека комсомола был Аким. К нему зашел Павел и рассказал обо всем.<br /> В характеристике за словами "беззаветно предан партии" Аким прочел:<br />"Обладает партийной выдержкой, лишь в исключительно редких случаях вспыльчив<br />до потери самообладания. Виной этому - тяжелое поражение нервной системы".<br /> - Все-таки записали тебе, Павлуша, этот факт на хорошем документе. Ты<br />не огорчайся, бывают иногда такие вещи даже с крепкими людьми. Поезжай на<br />юг, набирайся силенок. Вернешься, тогда поговорим, где будешь работать.<br /> И Аким крепко пожал ему руку.<br /><br /> Санаторий Цена - "Коммунар". Клумбы роз, искристый перелив фонтана,<br />обвитые виноградом корпуса в саду. Белые кители и купальные костюмы<br />отдыхающих. Молодая женщина-врач записывает фамилию, имя. Просторная комната<br />в угловом корпусе, ослепительная белизна постели, чистота и ничем не<br />нарушаемая тишина. Переодетый, освеженный принятой ванной, Корчагин<br />устремился к морю.<br /> Насколько мог окинуть глаз - величественное спокойствие сине-черного,<br />как полированный мрамор, морского простора. Где-то в далекой голубой дымке<br />терялись его границы; расплавленное солнце отражалось на его поверхности<br />пожаром бликов. Вдали сквозь утренний туман вырисовывались массивные глыбы<br />горного хребта. Грудь глубоко вдыхала живительную свежесть морского бриза, а<br />глаза не могли оторваться от великого спокойствия синевы.<br /> Ласково подбиралась к ногам ленивая волна, лизала золотой песок берега.<br /><br />ГЛАВА СЕДЬМАЯ<br /> Рядом с санаторием Цека - большой сад центральной поликлиники. Через<br />него коммунаровцы проходили к себе, возвращаясь с моря. Здесь, под тенью<br />густой чинары, у высокой, из серого известняка стены любил отдыхать<br />Корчагин. Сюда редко кто заглядывал. Отсюда можно было наблюдать оживленное<br />движение людей по аллеям и дорожкам сада, по вечерам слушать музыку, будучи<br />вдали от раздражающей сутолоки большого курорта.<br /> И сегодня Корчагин забрался сюда. С удовольствием прилег на плетеную<br />качалку и, разморенный морской ванной и солнцем, задремал. Мохнатое<br />полотенце и недочитанный "Мятеж" Фурманова лежали на соседней качалке.<br />Первые дни в санатории его не покидало состояние напряженной нервозности, не<br />прекращались головные боли. Профессора все еще изучали его сложное и<br />редкостное заболевание. Многократные выстукивания и выслушивания надоедали<br />Павлу и утомляли его. Ординатор со странной фамилией Иерусалимчик,<br />симпатичная партийка, с трудом находила своего пациента и терпеливо<br />уговаривала пойти с ней к тому или другому специалисту.<br /> - Честное слово, я устал от всего этого, - говорил Павел. - Пять раз в<br />день рассказывай одно и то же. Не была ли сумасшедшей ваша бабушка, не болел<br />ли ревматизмом ваш прадедушка. А черт его знает, чем он болел, я его и в<br />глаза не видел! Потом каждый пытается уговорить меня сознаться, что я болел<br />гонореей или еще чем-нибудь похуже, а мне за это, признаюсь, хочется<br />стукнуть кого-нибудь но лысине. Дайте мне возможность отдохнуть! А-то, если<br />меня будут изучать все полтора месяца, я стану социально опасным.<br /> Иерусалимчик смеялась, отвечала шуткой, но уже через несколько минут,<br />взяв его под руку и по дороге рассказывая что-нибудь занимательное,<br />приводила к хирургу.<br /> Сегодня осмотра не предвиделось. До обеда час. Сквозь дремоту Павел<br />уловил чьи-то шаги. Глаз не открыл: "Подумает, что сплю, и уйдет". Напрасная<br />надежда: скрипнула качалка, кто-то сел. Тонкий запах духов подсказывал, что<br />рядом сидит женщина. Открыл глаза. Первое, что он увидел, - ослепительно<br />белое платье и загорелые ноги в сафьяновых чувяках, затем стриженную<br />по-мальчишески головку, два огромных глаза, ряд острых, как у мышонка,<br />зубов. Она улыбнулась смущенно:<br /> - Извините, я, кажется, вам помешала? Корчагин промолчал. Это было не<br />совсем вежливо, но у него еще была надежда, что соседка уйдет.<br /> - Это ваша книга?<br /> Она перелистывала "Мятеж".<br /> - Да, моя. Минута молчания.<br /> - Скажите, товарищ, вы из санатория Цека?<br /> Корчагин нетерпеливо шевельнулся. "Откуда ее принесло? Отдохнул,<br />называется. Сейчас, наверно, спросит, чем я болен. Придется уходить". Он<br />сказал неласково:<br /> - Нет.<br /> - А я как будто видела вас там.<br /> Павел уже подымался, когда сзади грудной женский голос спросил:<br /> - Ты чего сюда забралась, Дора?<br /> На край качалки присела загорелая полная блондинка в пляжном санаторном<br />костюме. Она мельком посмотрела на Корчагина:<br /> - Я вас где-то видела, товарищ. Вы не в Харькове работаете?<br /> - Да, в Харькове.<br /> Корчагин решил закончить эти длительные переговоры.<br /> - На какой работе?<br /> - В ассенизационном обозе! - и невольно вздрогнул от их хохота.<br /> - Нельзя сказать, чтобы вы были очень вежливы, товарищ.<br /> Так началась их дружба, и Дора Родкина, член бюро харьковского горкома<br />партии, не раз вспоминала смешное начало знакомства.<br /><br /> Неожиданно в саду санатория "Таласса", куда Корчагин пришел на один из<br />послеобеденных концертов, он встретился с Жарким.<br /> И, как ни странно, свел их фокстрот.<br /> После жирной певицы, исполнявшей с яростной жестикуляцией "Пылала ночь<br />восторгом сладострастья", на эстраду выскочила пара. Он - в красном<br />цилиндре, полуголый, с какими-то цветными пряжками на бедрах, но с<br />ослепительно белой манишкой и галстуком. Одним словом, плохая пародия на<br />дикаря. Она - смазливая, с большим количеством материи на теле. Эта парочка,<br />под восхищенный гул толпы нэпманов с бычьими затылками, стоящих за креслами<br />и койками санаторных больных, затрусилась на эстраде в вихлястом фокстроте.<br />Отвратительнее картины нельзя было себе представить. Откормленный мужик в<br />идиотском цилиндре и женщина извивались в похабных позах, прилипнув друг к<br />другу. За спиной Павла сопела какая-то жирная туша. Корчагин повернулся было<br />уходить, как в переднем ряду, у самой эстрады, кто-то поднялся и яростно<br />крикнул:<br /> - Довольно проституировать! К черту!<br /> Павел узнал Жаркого.<br /> Тапер оборвал игру, скрипка взвизгнула последний раз и утихла.<br /> Пара на эстраде перестала извиваться. На того, кто кричал, злобно<br />зашикали за стульями:<br /> - Какое хамство - прервать номер!<br /> - Вся Европа танцует!<br /> - Возмутительно!<br /> Но из группы коммунарцев разбойничьи свистнул в четыре пальца секретарь<br />череповецкого укомола Сережа Жбанов. Его поддержали другие, и парочку с<br />эстрады словно ветром сдуло. Трепач конферансье, похожий на разбитного<br />лакея, заявил публике, что труппа уезжает.<br /> - Катись колбаской по Малой Спасской! Скажи деду - в Москву еду! - под<br />общий хохот проводил его какой-то молодой парнишка в санаторном халате.<br /> Корчагин разыскал в первых рядах Жаркого. Долго сидели у Павла в<br />комнате. Ваня работал агитпропом в одном из окружкомов партии.<br /> - А ты знаешь, у меня есть жена. Скоро будет или дочь, или сын, -<br />сказал Жаркий.<br /> - Ого, кто же твоя жена? - удивился Корчагин. Жаркий вынул из бокового<br />кармана карточку и показал Павлу:<br /> - Узнаешь?<br /> На снимке был он и Анна Борхарт.<br /> - А Дубава где? - еще более удивляясь, спросил Павел.<br /> - Дубава в Москве. Он ушел из комвуза после исключения из партии и<br />теперь учится в МВТУ. По слухам, его восстановили, а зря! Отравленный он<br />человек... Знаешь, где Игнат? Он сейчас замдиректора судостроительного<br />завода. Об остальных мало знаю. Оторвались мы друг от друга. Работаем в<br />разных уголках страны, а все же как приятно встретиться и вспомнить старое!<br />- говорил Жаркий.<br /> В комнату вошла Дора и с ней несколько человек. Высокий тамбовец закрыл<br />дверь. Дора взглянула на орден Жаркого и спросила у Павла:<br /> - Твой товарищ-член партии? Где он работает? Не понимая, в чем дело,<br />Корчагин рассказал вкратце о Жарком.<br /> - Тогда пусть останется. Только что приехали из Москвы товарищи. Они<br />расскажут нам последние партийные новости. Решили собраться у тебя на своего<br />рода закрытое заседание, - объяснила Дора.<br /> Почти все собравшиеся были старые большевики, за исключением Павла и<br />Жаркого. Член МКК Барташев рассказал о новой оппозиции, возглавляемой<br />Троцким, Зиновьевым и Каменевым.<br /> - Наше присутствие на местах в такой напряженный момент необходимо, -<br />закончил Барташев. - Я выезжаю завтра.<br /> Через три дня после собрания в комнате Павла санаторий досрочно<br />опустел. Выехал и Павел, не пробыв положенного срока.<br /> В Цека комсомола долго не задерживали. Корчагин получил назначение<br />секретарем окружкома в одном из промышленных округов, и уже через неделю<br />городской актив организации слушал его первую речь.<br /> Глубокой осенью автомобиль окружкома партии, на котором ехал Корчагин с<br />двумя работниками в один из отдаленных от города районов, свалился в<br />придорожную канаву и перевернулся.<br /> Покалечились все. У Корчагина оказалось раздавленным колено правой<br />ноги. Через несколько дней он был привезен в хирургический институт в<br />Харькове. Врачебный консилиум после осмотра распухшего колена и<br />рентгеновских снимков высказался за немедленную операцию.<br /> Корчагин согласился.<br /> - Тогда завтра утром, - сказал в заключение тучный профессор,<br />возглавлявший консультацию, и поднялся. Вслед за ним вышли и остальные.<br /> Маленькая светлая палата на одного. Безукоризненная чистота и давно им<br />забытый специфический запах лазарета. Корчагин огляделся. Тумбочка с<br />белоснежной скатертью, белый табурет - и все.<br /> Санитарка принесла ужин.<br /> Павел от него отказался. Полусидя на кровати, он писал письма. Боль в<br />ноге мешала думать, есть не хотелось.<br /> Когда четвертое письмо было дописано, дверь в палату тихо открылась, и<br />Корчагин увидел у своей кровати молодую женщину в белом халате и такой же<br />шапочке.<br /> В предвечерних сумерках уловил тонко вычерченные брови и большие глаза,<br />казавшиеся черными. В одной руке она держала портфель, в другой - лист<br />бумаги и карандаш.<br /> - Я ваш ординатор, - сказала она, - сегодня дежурю. Сейчас займусь<br />допросом, и вам волей-неволей придется рассказать о себе все.<br /> Женщина приветливо улыбнулась. Улыбка сделала "допрос" менее<br />неприятным.<br /> Целый час Корчагин рассказывал не только о себе, но и о прабабушках.<br /><br /> В операционной несколько человек с завязанными марлей носами.<br /> Отблеск никеля на хирургических инструментах, узкий стол, огромный таз<br />под ним. Когда Корчагин лег на стол, профессор кончил мыть руки. Сзади шла<br />спешная подготовка к операции. Корчагин оглянулся. Сестра раскладывала<br />ланцеты, щипцы. Его ординатор Бажанова разматывала повязку на ноге.<br /> - Не смотрите туда, товарищ Корчагин, это неприятно отражается на<br />нервах, - тихо проговорила она.<br /> - Вы о чьих нервах говорите, доктор? - И Корчагин насмешливо улыбнулся.<br /> Через несколько минут плотная маска закрыла ему лицо, профессор сказал:<br /> - Не волнуйтесь, сейчас будем давать хлороформ. Дышите глубоко, через<br />нос, и считайте.<br /> Приглушенный голос из-под маски спокойно ответил:<br /> - Хорошо. Заранее прошу извинения за возможные непечатные выражения.<br /> Профессор не удержался от улыбки.<br /> Первые капли хлороформа, удушливый, отвратительный запах.<br /> Корчагин глубоко вздохнул и, стараясь выговаривать отчетливо, начал<br />считать. Так вступал он в первый акт своей трагедии.<br /><br /> Артем разорвал конверт почти пополам и, почему-то волнуясь, развернул<br />письмо. Схватил глазами первые строки, бежал по ним не отрываясь:<br /> "Артем! Мы очень редко пишем друг другу.<br /> Раз, иногда два раза в год! Разве дело в количестве? Ты пишешь, что<br />уехал из Шелетовки с семьей в казатинское депо, чтобы оторвать корни.<br />Понимаю, что эти корни - отсталая, мелкособственническая психология Стеши,<br />ее родни и прочее. Переделывать людей типа Стеши трудно, боюсь, что тебе это<br />даже не удастся. Говорить, "трудно учиться под старость", но у тебя это идет<br />неплохо. Ты не прав, что так упрямо отказываешься уходить с производства на<br />работу председателя горсовета. Ты воевал за власть? Так бери же ее. Завтра<br />же бери горсовет и начинай дело.<br /> Теперь о себе. У меня творится что-то неладное. Я стал часто бывать в<br />госпиталях, мена два раза порезали, пролито немало крови, потрачено немало<br />сил, а никто еще мне не ответил, когда этому будет конец.<br /> Я оторвался от работы, нашел себе новую профессию - "больного", выношу<br />кучу страданий, и в результате всего этого - потеря движений в колене правой<br />ноги, несколько швов на теле и, наконец, последнее врачебное открытие: семь<br />лет тому назад получен удар в позвоночник, а сейчас мне говорят, что этот<br />удар может дорого обойтись. Я готов вынести все, лишь бы возвратиться в<br />строй.<br /> Нет для меня в жизни ничего более страшного, как выйти из строя. Об<br />этом даже не могу и подумать. Вот почему я иду на все, но улучшения нет, а<br />тучи все больше сгущаются. После первой операции я, как только стал ходить,<br />вернулся на работу, но меня вскоре привезли опять. Сейчас получил билет в<br />санаторий "Майнак" в Евпатории. Завтра выезжаю. Не унывай, Артем, меня ведь<br />трудно угробить. Жизни у меня вполне хватит на троих. Мы еще работнем,<br />братишка. Береги здоровье, не хватай по десяти пудов. Партии потом дорого<br />обходится ремонт. Годы дают нам опыт, учеба - знание, и все это не для того,<br />чтобы гостить по лазаретам. Жму твою руку.<br /> Павел Корчагин".<br /><br /> В то время когда Артем, хмуря свои густые брови, читал письмо брата,<br />Павел в больнице прощался с Бажановой. Подавая ему руку, она спросила:<br /> - В Крым уезжаете завтра? Где же вы проведете сегодняшний день?<br /> Корчагин ответил:<br /> - Сейчас придет товарищ Родкина. Сегодняшний день и ночь я проведу в ее<br />семье, а утром она меня проводит на вокзал.<br /> Бажанова знала Дору, часто приезжавшую к Павлу.<br /> - Помните, товарищ Корчагин, наш разговор о том, что вы перед отъездом<br />встретитесь с моим отцом? Я ему подробно рассказывала о вашем здоровье. Мне<br />хочется, чтобы он вас посмотрел. Это можно сделать сегодня вечером.<br /> Корчагин немедленно согласился.<br /> В тот же вечер Ирина Васильевна вводила Павла в просторный кабинет<br />своего отца.<br /> Знаменитый хирург в присутствии дочери внимательно осмотрел Корчагина.<br />Ирина привезла из клиники рентгеновские снимки и все анализы. Павел не мог<br />не заметить внезапную бледность на лице Ирины Васильевны после одной<br />пространной реплики отца, произнесенной по-латыни. Корчагин смотрел на<br />большую лысую голову профессора, пытался что-нибудь прочесть в его<br />пронзительных глазах, но Бажанов был непроницаем.<br /> Когда Павел оделся, Бажанов вежливо простился с ним: он уезжал на<br />какое-то заседание и поручил дочери рассказать свое заключение.<br /> В комнате Ирины Васильевны, обставленной с изысканным вкусом, Корчагин<br />прилег на диван, ожидая, когда Бажанова заговорит. Но она не знала, как<br />начать, что сказать; ей было очень трудно. Отец заявил ей, что медицина не<br />имеет пока средств, могущих приостановить губительную работу идущего в<br />организме Корчагина воспалительного процесса. Он высказывался против<br />хирургических вмешательств. "Этого молодого человека ожидает трагедия<br />неподвижности, и мы бессильны ее предотвратить".<br /> Как врач и друг, она не нашла возможным сказать все и в осторожных<br />выражениях передала Корчагину лишь маленькую часть правды.<br /> - Я уверена, товарищ Корчагин, что евпаторийские грязи создадут перелом<br />и вы сможете осенью вернуться к работе.<br /> Говоря это, она забыла, что за ней все время наблюдают два острых<br />глаза.<br /> - Из ваших слов, вернее, из всего того, что вы не договариваете, я вижу<br />всю серьезность положения. Помните, я просил вас всегда говорить со мной<br />откровенно. От меня ничего не надо скрывать, я не упаду в обморок и не<br />зарежусь. Но я очень хочу знать, что меня ожидает впереди, - произнес Павел.<br /> Бажанова отделалась шуткой.<br /> В этот вечер Павел так и не узнал правды о своем завтрашнем дне. Когда<br />они прощались, Бажанова тихо сказала;<br /> - Не забывайте о моей дружбе к вам, товарищ Корчагин. В вашей жизни<br />возможны всякие положения. Если вам понадобится моя помощь или совет, пишите<br />мне. Я сделаю все, что будет в моих силах.<br /> Она смотрела из окна, как высокая фигура в кожанке, тяжело опираясь на<br />палку, двигалась от подъезда к извозчичьей пролетке.<br /><br /> Опять Евпатория. Южный зной. Крикливые загорелые люди в вышитых золотом<br />тюбетейках. Автомобиль в десять минут доставляет пассажиров к двухэтажному<br />из серого известняка зданию санатория "Майнак".<br /> Дежурный врач разводит приехавших по комнатам.<br /> - Вы по какой путевке, товарищ? - спросил он Корчагина, останавливаясь<br />против комнаты под No 11.<br /> - ЦК КП(б)У.<br /> - Тогда мы вас поместим здесь вместе с товарищем Эбнером. Он немец и<br />просил дать ему соседа русского, - объяснил врач и постучал. Из комнаты<br />послышался ответ на ломаном русском языке.<br /> - Войдите.<br /> В комнате Корчагин поставил свой чемодан и обернулся к лежащему на<br />кровати светловолосому мужчине с красивыми живыми голубыми глазами. Немец<br />встретил его добродушной улыбкой.<br /> - Гут морген, геноссен. Я хотел сказать, ждравствуй, - поправился он и<br />протянул Павлу бледную, с длинными пальцами руку.<br /> Через несколько минут Павел сидел у его кровати, и между ними<br />происходил оживленный разговор на том "международном" языке, где слова<br />играют подсобную роль, а неразобранную фразу дополняют догадка,<br />жестикуляции, мимика - вообще все средства неписаного эсперанто. Павел знал<br />уже, что Эбнер - немецкий рабочий.<br /> В гамбургском восстании 1923 года Эбнер получил пулю в бедро, и вот<br />сейчас старая рана открылась и свалила его в постель. Несмотря на страдания,<br />он держался бодро и этим сразу снискал уважение Павла.<br /> Лучшего соседа Корчагин и не мечтал иметь. Этот не будет рассказывать о<br />своих болезнях с утра до вечера и ныть.<br /> Наоборот, с ним забудешь и свои невзгоды.<br /> "Жаль только, что я по-немецки ни в зуб ногой", - подумал он.<br /><br /> В уголке сада несколько качалок, стол из бамбука, две коляски. Здесь<br />после лечебных процедур проводили весь день пятеро, прозванных больными<br />"Исполком Коминтерна".<br /> В коляске полулежал Эбнер, в другой - Корчагин, которому запретили<br />ходить, остальные трое были: тяжеловесный эстонец Вайман - работник<br />Наркомторга Крымской республики, Марта Лауринь-латышка, кареглазая молодая<br />женщина, похожая на восемнадцатнлетнюю девушку, и Леденев - высокий богатырь<br />с седыми висками, сибиряк. Действительно, здесь были пять национальностей:<br />немец, эстонец, латышка, русский и украинец. Марта и Вайман владели немецким<br />языком, и Эбнер пользовался ими как переводчиками. Павла и Эбнера сдружила<br />общая комната. Марту и Ваймана сблизило с Эбнером знание языка, а Леденева с<br />Корчагиным - шахматы.<br /> До приезда Иннокентия Павловича Леденева Корчагин был шахматным<br />"чемпионом" в санатории. Он отнял это звание у Ваймана после упорной борьбы<br />за первенство. Вайман был побежден, и это вывело флегматичного эстонца из<br />равновесия. Он долго не мог простить Корчагину своего поражения. Но вскоре в<br />санатории появился высокий старик, необычайно молодо выглядевший в свои<br />пятьдесят лет, и предложил Корчагину сыграть партию. Корчагин, не подозревая<br />об опасности, спокойно начал ферзевый гамбит, на который Леденев ответил<br />дебютом центральных пешек. Как "чемпион", Павел должен был играть с каждым<br />вновь приезжающим шахматистом. Смотреть эти партии постоянно собиралось<br />много народу. Уже с девятого хода Корчагин увидел, как его сдавливают мерно<br />наступающие пешки Леденева. Корчагин понял, что перед ним опасный противник:<br />напрасно Павел отнесся к этой игре так неосторожно.<br /> После трехчасового сражения, несмотря на все усилия, на все напряжение,<br />Павел принужден был сдаться. Он увидел свой проигрыш раньше, чем кто-либо из<br />окружающих.<br /> Посмотрел на своего партнера. Леденев улыбнулся отечески добро. Ясно,<br />что он тоже видел его поражение. Эстонец, с волнением и нескрываемым<br />желанием поражения Корчагина, еще ничего не замечал.<br /> - Я всегда держусь до последней пешки, - сказал Павел, и Леденев<br />одобрительно кивнул головой в ответ на эту одному ему понятную фразу.<br /> Корчагин сыграл с Иннокентием Павловичем десять партий в течение пяти<br />дней, из них проиграл семь, выиграл две и одну вничью.<br /> Вайман торжествовал:<br /> - Ай спасибо, товарищ Леденев! Как вы ему нахлопали! Так ему и надо!<br />Нас, старых шахматистов, всех обставил, но и сам на старике сорвался.<br />Ха-ха-ха!..<br /> - Что, неприятно проигрывать? - допекал он своего побежденного<br />победителя.<br /> Корчагин потерял звание "чемпиона", но вместо этой игрушечной чести<br />нашел в Иннокентии Павловиче человека, ставшего ему впоследствии дорогим и<br />близким. Поражение Корчагина на шахматном поле было не случайное. Он уловил<br />лишь поверхностную стратегию шахматной игры, шахматист проиграл мастеру,<br />знающему все тайны игры.<br /> У Корчагина и Леденева была одна общая дата: Корчагин родился в тот<br />год, когда Леденев вступил в партию. Оба были типичные представители молодой<br />и старой гвардии большевиков. У одного - большой жизненный и политический<br />опыт, годы подполья, царских тюрем, потом - большой государственной работы;<br />у другого - пламенная юность и всего лишь восемь лет борьбы, могущих сжечь<br />не одну жизнь. И оба они - старый и молодой - имели горячие сердца и<br />разбитое здоровье.<br /> Вечером в комнате Эбнера и Корчагина - клуб. Отсюда выходили все<br />политические новости. Вечерами в комнате No 11 было шумно. Обычно Вайман<br />пытался рассказать какой-нибудь сальный анекдот, до которых он был большой<br />любитель, но сейчас же попадал под двойной обстрел - Марты и Корчагина.<br />Марта умела срезать его тонкой и язвительной насмешкой; когда же это не<br />помогало, вмешивался Корчагин.<br /> - Вайман, ты бы спросил, - может быть, нам совсем не по вкусу твое<br />"остроумие".<br /> - Я вообще не понимаю, как это у тебя совмещается... - неспокойным<br />тоном начинал Корчагин.<br /> Вайман оттопыривал мясистую губу, и узкие глазки его насмешливо<br />скользили по лицам.<br /> - Придется ввести инспектуру морали при Главполитпросвете и<br />рекомендовать Корчагина старшим инспектором. Я еще понимаю Марту, у нее<br />профессиональная женская оппозиция, но Корчагин хочет казаться невинным<br />мальчиком, чем-то вроде комсомольского младенчика... И притом вообще не<br />люблю, когда яйца кур учат.<br /> После такого возбужденного спора о коммунистической этике вопрос о<br />сальных анекдотах был поставлен на принципиальное обсуждение. Марта перевела<br />Эбнеру точки зрения.<br /> - Эротише анекдот-это не очень карашо, я солидаризирован с Павлюша, -<br />высказался Адам.<br /> Вайману пришлось отступить. Он как мог отшучивался, но анекдотов больше<br />не рассказывал.<br /> Марту Корчагин считал комсомолкой. На глазок дал ей девятнадцать лет.<br />Каково же было его удивление, когда однажды в разговоре с ней он узнал, что<br />она член партии с семнадцатого года, что ей тридцать один и что она была<br />одним из активных работников латышской компартии. В восемнадцатом году белые<br />приговорили ее к расстрелу, а вслед за тем она была обменена Советским<br />правительством вместе с другими товарищами. Сейчас она работала в "Правде" и<br />одновременно кончала вуз. Как началось их сближение, Корчагин не уловил, но<br />маленькая латышка, часто бывавшая у Эбнера, стала неразлучной с "пятеркой".<br /> Подпольщик Эглит, тоже латыш, лукаво подшучивал над ней,<br /> - Марточка, а как же бедный Озол в Москве? Нельзя же так!<br /> По утрам, за минуту до звонка, в санатории голосисто кричал петух.<br />Эбнер идеально его копировал. Все старания персонала найти неизвестно как<br />забравшегося в санаторий петуха ни к чему не приводили. Эбнеру это<br />доставляло большое удовольствие.<br /> В конце месяца Корчагин почувствовал себя худо. Врачи уложили его в<br />постель. Эбнера это очень огорчило. Он полюбил этого молодого большевика,<br />никогда не унывающего, жизнерадостного, с такой кипучей энергией и так рано<br />потерявшего здоровье.<br /> Когда же Марта рассказала Эбнеру, что врачи предсказывают Корчагину<br />трагическую будущность, Адам взволновался.<br /> До самого отъезда из санатория Корчагину не разрешали ходить.<br /> Павлу удавалось скрывать свои страдания от окружающих, одна Марта<br />догадывалась о них по необычайной бледности его лица. За неделю до отъезда<br />Павел получил из украинского Цека письмо, где сообщалось, что отпуск ему<br />продлен на два месяца и что, согласно санаторному заключению, возвращение<br />его на работу при теперешнем здоровье невозможно.<br /> Вместе с письмом были присланы деньги.<br /> Павел принял этот первый удар, как когда-то принимал удары Жухрая,<br />учившего его боксу: тогда тоже падал, но сейчас же подымался.<br /> Неожиданно пришло письмо от матери. Старушка писала, что недалеко от<br />Евпатории, в портовом городе, живет се давнишняя подруга Альбина Кюцам, с<br />которой мать не виделась уже пятнадцать лет, к что она очень просит сына<br />заехать к ней. Это случайное письмо сыграло большую роль в жизни Павла.<br /> Через неделю санаторное землячество тепло проводило Корчагина на<br />пристань. На прощанье Эбнер горячо обнял и поцеловал Павла, как брата. Марта<br />же исчезла, и Павел уехал, не простившись с ней,<br /> А на следующее утро фаэтон, привезший Корчагина с пристани, подкатил к<br />маленькому домику в небольшом саду, и Корчагин послал своего провожатого<br />спросить, здесь ли живут Кюцам.<br /> Семья Кюцам состояла из пяти человек: Альбина Кюцам- мать, пожилая<br />полная женщина с тяжелым, придавливающим взором черных глаз и со следами<br />былой красоты на старом лице, ее две дочери - Леля и Тая, маленький сынишка<br />Лели и старик Кюцам, неприятный толстяк, похожий на борова.<br /> Старик служил в кооперативе, младшая дочь Тая ходила на черную работу,<br />старшая, Леля, в прошлом машинистка, недавно разошлась со своим мужем,<br />пьяницей и хулиганом, и сидела без работы. Дни она проводила дома, возилась<br />с сынишкой, помогала по хозяйству матери.<br /> Кроме дочерей, был еще сын Жорж, но сейчас он находился в Ленинграде.<br /> Семья Кюцам радушно приняла Корчагина. Только старик окинул гостя<br />недобрым, настороженным взглядом.<br /> Корчагин терпеливо рассказывал Альбине все, что он знал из семейной<br />хроники Корчагиных, попутно сам расспрашивал о житье-бытье.<br /> Леле было двадцать два года. Стриженая простецкая шатенка с широким<br />открытым лицом, она сразу же стала с Павлом на приятельскую ногу и охотно<br />посвящала его во все семейные секреты. От нее Корчагин узнал, что старик<br />деспотически грубо зажал всю семью, убивая всякую инициативу и малейшее<br />проявление воли. Ограниченный, узколобый, придирчивый до мелочности, он<br />держал семью в вечном страхе и этим снискал себе глубокую неприязнь детей и<br />глубокую ненависть жены, все двадцать пять лет боровшейся против его<br />деспотизма. Дочери постоянно становились на сторону матери, и эти<br />беспрерывные семейные ссоры отравляли им жизнь.<br /> Так проходили дни, заполненные бесконечными мелкими и большими обидами.<br /> Вторым уродом в семье был Жорж. Судя по рассказам Лели, это был<br />типичный хлыщ, задавака и бахвал, любитель хорошо поесть и с шиком одеться,<br />не дурак выпить. Кончив девятилетку, Жорж - любимец матери - потребовал от<br />нее денег для поездки в столичный город.<br /> - Я поеду в университет. Пусть продаст Леля свое кольцо, а ты свои<br />вещи. Мне нужны деньги, а где вы их достанете - мне все равно.<br /> Жорж знал хорошо, что мать ему ни в чем не откажет, и пользовался этим<br />самым бессовестным образом. К сестрам относился пренебрежительно, свысока,<br />считая их ниже себя. Все средства, какие удавалось урвать от старика, и<br />заработанные Таей деньги мать посылала сыну. А тот, с треском провалившись<br />на экзамене, нескучно жил у своего дядьки, терроризируя мать телеграммами о<br />присылке денег.<br /> Младшую, Таю, Корчагин - увидел лишь поздно вечером. Мать в сенях<br />шепотом рассказывала ей о приезде гостя. Здороваясь с Павлом, она смущенно<br />подала ему руку и до кончиков маленьких ушей покраснела перед незнакомым<br />молодым человеком. Павел не сразу отпустил ее крепкую, с ощутимыми бугорками<br />мозолей руку.<br /> Тае отел девятнадцатый год. Она не была красавицей, но большие карие<br />глаза, тонкие, монгольского рисунка брови, красивая линия носа и свежие<br />упрямые губы делали ее привлекательной; молодой упругой груди тесно под<br />полосатой рабочей блузкой.<br /> Сестры жили в двух крошечных комнатках. В комнате Таи - узкая железная<br />кровать, комод, уставленный разными безделушками, на нем небольшое зеркало,<br />а на стене десятка три фотографий и открыток. На окне две цветочные банки с<br />пунцовой геранью и бледно-розовыми астрами. Кисейная занавеска подобрана<br />голубой тесемкой.<br /> - Тая не любит пускать в свою комнату представителей мужского пола, а<br />для вас, видите, делается исключение, - шутила над сестрой Леля.<br /> На другой день вечером семья пила чай на половине стариков. Тая была у<br />себя в комнате и оттуда прислушивалась к общему разговору. Кюцам<br />сосредоточенно размешивал сахар в стакане и зло поглядывал поверх очков на<br />сидящего перед ним гостя.<br /> - Семейные законы теперешние осуждаю, - говорил он. - Захотел -<br />женился, а захотел - разженился. Полная свобода.<br /> Старик поперхнулся и закашлялся. Отдышавшись, показал на Лелю:<br /> - Вот со своим хахалем сошлась, не спросясь, и разошлась, не спрашивая.<br />А теперь, извольте радоваться, корми ее и чьего-то ребенка. Безобразие!<br /> Леля мучительно покраснела и прятала от Павла глаза, полные слез.<br /> - А что же, по-вашему, она должна была с этим паразитом жить? - спросил<br />Павел, не спуская со старика своего вспыхивающего дикими огоньками взгляда.<br /> - Надо было смотреть, за кого выходишь.<br /> В разговор вмешалась Альбина. С трудом сдерживая свое негодование, она<br />прерывисто заговорила:<br /> - Послушай, старик, зачем ты заводишь эти разговоры при чужом человеке?<br />Можно о чем-нибудь другом, а не об этом.<br /> Старик дернулся в ее сторону:<br /> - Я знаю, что говорю! С каких это пор мне замечания стали делать?<br /> Ночью Павел долго думал о семье Кюцам. Случайно занесенный сюда, он<br />невольно становился участником семейной драмы. Он думал над тем, как помочь<br />матери и дочерям выбраться из этой кабалы. Его личная жизнь затормаживала<br />ход, перед ним самим вставали неразрешенные вопросы, и сейчас труднее, чем<br />когда бы то ни было предпринимать решительные действия.<br /> Выход был один: расколоть семью - матери и дочерям уйти навсегда от<br />старика. Но это было не так просто. Заниматься этой семейной революцией он<br />был не в состоянии, через несколько дней он должен уехать и, может быть,<br />больше никогда не встретится с этими людьми. Не предоставить ли все своему<br />нормальному течению и не ворошить пыли в этом низеньком и тесном доме? Но<br />отвратительный образ старика не давал ему покоя. Павел создал несколько<br />планов, но все они казались невыполнимыми.<br /> На другой день было воскресенье, и когда Корчагин возвратился из<br />города, дома застал одну Таю. Остальные ушли к родственникам в гости. Павел<br />зашел к ней в комнату и, усталый, присел на стул.<br /> - Ты почему никуда не идешь погулять, развлечься? - спросил он у нее.<br /> - А мне не хочется никуда идти, - тихо ответила она.<br /> Он вспомнил свои ночные планы и решил проверить их. Торопясь, чтобы<br />никто не помешал, начал напрямик:<br /> - Послушай, Тая, будем говорить друг другу "ты", - к чему нам эти<br />китайские церемонии? Я скоро уеду. Встретился я с вами как раз в плохую<br />пору, когда сам попал в переплет, а то бы мы дело иначе повернули. Будь это<br />год назад, мы бы отсюда уезжали все вместе. Для таких рук, как у тебя и у<br />Лели, работа бы нашлась! Со стариком надо кончать, этого не сагитируешь. Но<br />сейчас этого сделать нельзя. Я сам еще не знаю, что со мной будет, вот<br />почему я, так сказать, обезоружен. Что же теперь делать? Я буду добиваться<br />возвращения на работу. Врачи там написали обо мне черт его знает что, и<br />товарищи заставляют меня лечиться до бесконечности. Ну, это мы там<br />повернем... Я спишусь со своей матушкой, и мы увидим, как эту заваруху<br />кончить. Я вас все-таки так не оставлю. Только вот что, Таюша: жизнь-то<br />вашу, и твою в частности, придется переворачивать наизнанку. Есть ли у тебя<br />для этого силы и желание?<br /> Тая подняла опущенную голову и тихо ответила:<br /> - Желание у меня есть, а силы - не знаю.<br /> Эта нетвердость в ответе была понятна Корчагину.<br /> - Ничего, Таюша! С этим мы сладим, было бы желание. А скажи ты мне,<br />семья тебя очень привязывает?<br /> Тая ответила не сразу, застигнутая врасплох.<br /> - Мне матери очень жалко, - сказала она наконец. - Отец ее всю жизнь<br />терзал, теперь Жорка из нее все выматывает, а мне ее очень жалко... хотя она<br />меня и не любит так, как Жорку...<br /> Много говорили они в этот день, и незадолго до прихода остальных Павел<br />шутя сказал:<br /> -- Удивительно, как тебя старик замуж не согнал за кого-нибудь!<br /> Тая испуганно отмахнулась рукой:<br /> - Я замуж не пойду. Я на Лелю насмотрелась. Ни за что замуж не пойду!<br /> Павел усмехнулся:<br /> - Значит, зарок на всю жизнь? А если налетит какой-нибудь<br />парень-гвоздь, одним словом, хороший парнишка, - тогда как?<br /> - Не пойду! Все они хорошие, пока под окнами ходят.<br /> Павел примиряюще положил руку на ее плечо:<br /> - Ладно. Неплохо можно прожить и без мужа. Только ты уж очень на ребят<br />неласкова. Хорошо, что ты меня хоть в жениховстве не подозреваешь. А то<br />попало бы на орехи. - И он по-приятельски провел по руке смущенной девушки<br />своей холодной ладонью.<br /> - Такие, как ты, себе других жен ищут. На что мы им сдались? - тихо<br />сказала она.<br /> Через несколько дней поезд уволил Корчагина в Харьков. На вокзале его<br />провожали Тая, Леля и Альбина со своей сестрой Розой. На прощанье Альбина<br />взяла с него слово не забывать молодежь, помочь ей выбраться из ямы.<br />Простились с ним, как с родным, а в глазах Таи стояли слезы. Долго видел из<br />окна белый платочек в руках Лели и полосатую блузку Таи.<br /><br /> В Харькове остановился у своего приятеля Пети Новикова, не желая<br />беспокоить Дору. Отдохнул и поехал в Цека. Дождался Акима и, когда остались<br />одни, попросил сейчас же отправить на работу. Аким отрицательно мотнул<br />головой:<br /> - Этого нельзя сделать, Павел! У нас есть постановление лечебной<br />комиссии Цека партии, где записано: "Ввиду тяжелого состояния здоровья<br />направить в Невропатологический институт для лечения, не допуская<br />возвращения к работе".<br /> - Мало ли чего они напишут, Аким! Я у тебя прошу - дай мне возможность<br />работать! Это шатание по клиникам бесполезно.<br /> Аким отказывался:<br /> - Мы не можем ломать решения. Пойми же, Павлушка, что это для тебя же<br />лучше.<br /> Но Корчагин так горячо настаивал, что Аким не мог устоять и под конец<br />согласился.<br /> На другой день Корчагин уже работал в секретной части секретариата<br />Цека. Ему казалось, что достаточно начать работать, как вернутся утраченные<br />силы. Но с первого же дня он увидел, что ошибался. Он просиживал в своем<br />отделе без перерыва восемь часов, не евши, так как спускаться на завтрак и<br />обед с третьего этажа в соседнюю столовую оказалось не под силу: часто<br />немела то рука, то нога. Иногда все тело лишалось способности двигаться, и<br />его температурило. Когда надо было ехать на работу, он вдруг не находил в<br />себе силы подняться с постели. Пока это проходило, он с отчаянием убеждался,<br />что опаздывает на целый час. В конце концов опоздания ему поставили на вид,<br />и он понял, что это начало самого страшного в его жизни - выхода из строя.<br /> Аким еще дважды помогал ему-передвигал на другую работу, по случилось<br />неизбежное: на второй месяц Павел свалился в постель. Тогда он вспомнил<br />прощальные слова Бажановой и написал ей письмо. Она приехала в тот же день,<br />и от нее он узнал самое основное - что в клинику ему ложиться не<br />обязательно,<br /> - Значит, у меня дела так хороши, что и лечиться не стоит, - пытался он<br />пошутить, но шутка не удавалась.<br /> Как только силы частично вернулись к нему, Павел опять появился в Цека.<br />На этот раз Аким был неумолим. На его категорическое предложение ложиться в<br />клинику Корчагин глухо ответил:<br /> - Не пойду никуда. Это бесполезно. Узнал из авторитетных источников.<br />Мне остается одно - получить пенсию и подать в отставку. Но этот номер не<br />пройдет. Вы не можете оторвать меня от работы. Мне всего двадцать четыре<br />года, и я не могу доживать свой век с книжечкой инвалида труда, скитаться по<br />лечебницам, зная, что это ни к чему. Вы должны мне дать работу, подходящую<br />для моих условий. Я могу работать на дому или жить где-нибудь в<br />учреждении... только не писарем, который ставит номера на исходящем. Работа<br />должна давать для моего сердца что-то, чтобы я не чувствовал себя на отшибе.<br /> Голос Павла звучал все взволнованнее и звонче.<br /> Аким понимал, какие чувства движут еще недавно огневым парнем. Он<br />понимал трагедию Павла, знал, что для Корчагина, отдавшего свою короткую<br />жизнь партии, отрыв от борьбы и переход в глубокий тыл был ужасен, и он<br />решил сделать все, что в его силах.<br /> - Хорошо, Павел, не волнуйся. Завтра у нас секретариат. Я поставлю о<br />тебе вопрос. Даю слово, что сделаю все.<br /> Корчагин тяжело поднялся и подал ему руку:<br /> - Неужели ты можешь подумать, Аким, что жизнь загонит меня в угол и<br />раздавит в лепешку? Пока у меня здесь стучит сердце, - и он с силой притянул<br />руку Акима к своей груди, и Аким отчетливо почувствовал глухие быстрые<br />удары, - пока стучит, меня от партии не оторвать. Из строя меня выведет<br />только смерть. Запомни это, братишка.<br /> Аким молчал. Он знал, что это была не блестящая фраза, а крик тяжело<br />раненного бойца. Он понимал, что говорить и чувствовать иначе такие люди не<br />могут.<br /> Через два дня Аким сообщил Павлу, что ему предоставлена возможность<br />получить ответственную работу в редакции центрального органа, но для этого<br />необходимо проверить возможность его использования на литературном фронте. В<br />редакционной коллегии Павла встретили предупредительно. Заместитель<br />редактора, старая подпольщица, член президиума ЦКК Украины, задала ему<br />несколько вопросов:<br /> - Ваше образование, товарищ?<br /> - Три года начальной школы.<br /> - В партийно-политических школах не были?<br /> - Нет.<br /> - Ну что же, бывает, что и без этого вырабатывается хороший журналист.<br />О вас нам говорил товарищ Аким. Мы можем дать вам работу не обязательно<br />здесь, а на дому, и вообще создать вам подходящие условия. Но для этой<br />работы необходимы все же обширные знания. Особенно в области литературы и<br />языка.<br /> Все это предвещало Павлу поражение. В получасовой беседе выяснилась<br />недостаточность знаний, а в написанной им статье женщина подчеркнула красным<br />карандашом больше трех десятков стилистических неправильностей и немало<br />орфографических ошибок.<br /> - Товарищ Корчагин! У вас есть большие данные. При углубленной работе<br />над собой вы можете стать в будущем литературным работником, но сейчас вы<br />пишете малограмотно. Из статьи видно, что вы не знаете русского языка. Это<br />неудивительно, вы не имели времени учиться. Но использовать вас мы, к<br />сожалению, не можем. Но еще раз повторяю: у вас большие данные. Если вашу<br />статью обработать, не меняя содержания, то она будет прекрасна. А нам нужны<br />люди, умеющие обрабатывать чужие статьи.<br /> Корчагин встал, опираясь на палку. Правая бровь судорожно вздрагивала.<br /> - Что же, я с вами согласен. Какой из меня литератор? Я был хороший<br />кочегар, неплохой монтер. Умел хорошо ездить на коне, будоражить комсу, но<br />на вашем фронте я неподходящий рубака.<br /> Попрощавшись, вышел.<br /> На повороте в коридоре чуть не упал. Его схватила какая-то женщина с<br />портфелем:<br /> - Что с вами, товарищ? На вас лица нет!<br /> Корчагин несколько секунд приходил в себя. Потом тихонько отстранил<br />женщину и пошел, налегая на палку.<br /> С этого дня жизнь Корчагина шла под уклон. О работе не могло быть и<br />речи. Все чаще он проводил дни в кровати. Цека освободил его от работы и<br />просил Главсоцстрах назначить ему пенсию. Пенсия была ему дана вместе с<br />книжкой инвалида труда. Цека дал ему денег и выдал личное дело с правом<br />выезда, куда он захочет. От Марты пришло письмо. Она звала его к себе<br />погостить и отдохнуть. Павел и без того собирался ехать в Москву со смутной<br />надеждой найти счастье во Всесоюзном Цека, то есть найти работу, не<br />требующую движения. Но в Москве ему тоже предложили лечиться, обещали<br />поместить в хорошую лечебницу. Он от этого отказался.<br /> Незаметно пробежали девятнадцать дней, прожитых им на квартире Марты и<br />ее подруги Нади Петерсон. Целые дни он оставался один. Марта и Надя уходили<br />с утра и приходили вечером. Павел запоем читал - у Марты было много книг, а<br />вечерами приходили подруги и кое-кто из друзей.<br /> Из портового города приходили письма. Семья Кюцам звала его к себе.<br />Жизнь стягивала свой тугой узел. Там ждали его помощи.<br /> В одно утро Корчагина не стало в тихой квартире в Гусятниковом<br />переулке. Поезд мчал его на юг, к морю, увозя от сырой, дождливой осени к<br />теплым берегам Южного Крыма. Он следил, как пробегали у окна столбы. Плотно<br />были сдвинуты брови, и в темных глазах затаилось упорство.<br /><br />ГЛАВА ВОСЬМАЯ<br /> Внизу, у нагроможденных беспорядочной кучей камней, плещется море.<br />Обвевает лицо сухой "моряк", долетающий сюда из далекой Турции. Ломаной<br />дугой втиснулась в берег гавань, отгороженная от моря железобетонным молом.<br />Обрывал свой хребет у моря перевал. И далеко вверх, в горы, забирались<br />игрушечные белые домики городских окраин.<br /> В старом загородном парке тихо. Заросли травой давно не чищенные<br />дорожки, и медленно падает на них желтый, убитый осенью кленовый лист.<br /> Корчагина привез сюда из города старик извозчик, перс, и, высаживая<br />странного седока, не утерпел - высказался:<br /> - Зачем ехал? Барышна здэс нэту, театр нэту. Адын шакал ходыт... Что<br />дэлат будышь, нэ понымаю. Поедэм обратно, господин товарыш!<br /> Корчагин расплатился с ним, и старик уехал.<br /> Безлюден парк. Павел нашел скамью на выступе у моря, сел, подставив<br />лицо лучам уже не жаркого солнца.<br /> Сюда, в эту тишину, приехал он, чтобы подумать над тем, как<br />складывается жизнь и что с этой жизнью делать. Пора было подвести итоги и<br />вынести решение.<br /> С его вторым приездом сюда противоречие в семье Кюцам обострилось до<br />крайности. Старик, узнав о его приезде, взбесился и поднял в доме<br />невероятную бучу. На Корчагина, само собой, легло руководство<br />сопротивлением. Старик неожиданно встретил энергичный отпор со стороны<br />дочерей и жены, и с первого же дня второго приезда Корчагина дом разделился<br />на две половины, враждебные и ненавистные друг другу. Ход в половину<br />стариков был заколочен, а одна из боковых комнатушек сдана Корчагину как<br />квартиранту. Деньги за квартиру старику были даны вперед, и он вскоре даже<br />как будто успокоился тем, что дочери, отколовшись от него, не будут<br />требовать средств на жизнь.<br /> Альбина из дипломатических соображений оставалась жить на половине<br />старика. К молодым старик не заглядывал, не желая встречаться с ненавистным<br />человеком, зато на дворе он пыхтел, как паровоз, показывая, что он здесь<br />хозяин.<br /> Старик до службы в кооперативе знал две профессии - сапожника и<br />плотника - и в свободные часы подрабатывал, устроив мастерскую в сарае.<br />Вскоре, чтобы досадить жильцу, он перенес свой станок под самое его окно.<br />Яростно вколачивая гвозди, старик наслаждался. Он знал хорошо, что мешает<br />Корчагину читать.<br /> - Подожди, я тебя выкурю отсюда... - шипел он себе под нос.<br /><br /> Далеко, почти на горизонте, темной тучкой стлался дымчатый след<br />парохода. Стая чаек пронзительно вскрикивала, кидаясь в море.<br /> Корчагин обхватил голову руками и тяжело задумался. Перед его глазами<br />пробежала вся его жизнь, с детства и до последних дней. Хорошо ли, плохо ли<br />он прожил свои двадцать четыре года? Перебирая в памяти год за годом,<br />проверял свою жизнь, как беспристрастный судья, и с глубоким удовлетворением<br />решил, что жизнь прожита не так уж плохо. Но было немало и ошибок, сделанных<br />по дури, по молодости, а больше всего по незнанию. Самое же главное-не<br />проспал горячих дней, нашел свое место в железной схватке за власть, и на<br />багряном знамени революции есть и его несколько капель крови.<br /> Из строя он не уходил, пока не иссякли силы. Сейчас, подбитый, он не<br />может держать фронт, и ему оставалось одно-тыловые лазареты. Помнил он,<br />когда шли лавины под Варшаву, пуля срезала бойца. И боец упал на землю, под<br />ноги коня. Товарищи наскоро перевязали раненого, сдали санитарам и неслись<br />дальше - догонять врага. Эскадрон не останавливал свой бег из-за потери<br />бойца. В борьбе за великое дело так было и так должно быть. Правда, были<br />исключения. Видел он и безногих пулеметчиков - на тачанках - это были<br />страшные для врага люди, пулеметы их несли смерть и уничтожение. За железную<br />выдержку и меткий глаз стали они гордостью полков. Но такие были редкостью.<br /> Как же должен он поступить с собой сейчас, после разгрома, когда пет<br />надежды на возвращение в строй? Ведь добился он у Бажановой признания, что в<br />будущем он должен ждать чего-то еще более ужасного. Что же делать?<br />Угрожающей черной дырой встал перед ним этот неразрешенный вопрос.<br /> Для чего жить, когда он уже потерял самое дорогое - способность<br />бороться? Чем оправдать свою жизнь сейчас и в безотрадном завтра? Чем<br />заполнить ее? Просто есть, пить и дышать? Остаться беспомощным свидетелем<br />того, как товарищи с боем будут продвигаться вперед? Стать отряду обузой?<br />Что, вывести в расход предавшее его тело? Пуля в сердце - и никаких гвоздей!<br />Умел неплохо жить, умей вовремя и кончить. Кто осудит бойца, не желающего<br />агонизировать?<br /> Рука его нащупала в кармане плоское тело браунинга, пальцы привычным<br />движением схватили рукоять. Медленно вытащил револьвер.<br /> - Кто бы мог подумать, что ты доживешь до такого дня?<br /> Дуло презрительно глянуло ему в глаза. Павел положил револьвер на<br />колени и злобно выругался:<br /> - Все это бумажный героизм, братишка! Шлепнуть себя каждый дурак сумеет<br />всегда и во всякое время. Это самый трусливый и легкий выход из положения.<br />Трудно жить - шлепайся. А ты попробовал эту жизнь победить? Ты все сделал,<br />чтобы вырваться из железного кольца? А ты забыл, как под Новоград-Волынском<br />семнадцать раз в день в атаку ходили и взяли-таки наперекор всему? Спрячь<br />револьвер и никому никогда об этом не рассказывай! Умей жить и тогда, когда<br />жизнь становится невыносимой. Сделай ее полезной.<br /> Поднялся и пошел к дороге. Проезжий горец подвез его на своей арбе до<br />города. И там на одном из перекрестков он купил местную газету. В ней<br />сообщалось о собрании городского партколлектива в клубе Демьяна Бедного. К<br />себе Павел возвратился глубокой ночью. На активе он говорил, сам не зная<br />того, последнюю свою речь на большом собрании.<br /><br /> Тая не спала. Ее охватила тревога из-за долгого отсутствия Корчагина.<br />Что с ним? Где он? Что-то жесткое и холодное высмотрела она сегодня в его<br />глазах, ранее всегда живых. Он мало рассказывал о себе, но она чувствовала,<br />что он переживает какое-то несчастье.<br /> Часы на половине матери отстучали два, когда стукнула калитка, и она,<br />накинув жакет, пошла открывать дверь. Леля спала в своей комнате, бормоча<br />что-то сквозь сон.<br /> -- А я уже за тебя беспокоилась, - радуясь, что он пришел, прошептала<br />Тая, когда Корчагин вошел в сени.<br /> - Ничего со мной не случится до самой смерти, Таюша. Что, Леля спит? А<br />ты знаешь, мне совершенно спать не хочется. Я тебе кое-что рассказать хочу о<br />сегодняшнем дне. Идем к тебе, а то мы разбудим Лелю, - также шепотом ответил<br />он.<br /> Тая заколебалась. Как же так, она ночью будет с ним разговаривать? А<br />если об этом узнает мама, что она может о ней подумать? Но ему нельзя об<br />этом сказать, ведь он же обидится. И о чем он хочет сказать? Думая об этом,<br />она уже шла к себе.<br /> - Дело вот в чем, Тая, - начал Павел приглушенным голосом, когда они<br />уселись в темной комнате друг против друга, так близко, что она ощутила его<br />дыхание. - Жизнь так поворачивается, что мне даже чудновато немного. Я все<br />эти дни прожил неважно. Для меня было неясно, как дальше жить на свете.<br />Никогда еще в моей жизни не было гак темно, как в эти дни. Но сегодня я<br />устроил заседание "политбюро" и вынес огромной важности решение. Ты не<br />удивляйся, что я тебя посвящаю.<br /> Он рассказал ей обо всем пережитом за последние месяцы и многое из<br />продуманного в загородном парке.<br /> - Таково положение. Приступаю к основному. Заваруха в семье только<br />начинается. Отсюда надо выбираться на свежий воздух, подальше от этого<br />гнезда. Жизнь надо начинать заново. Раз уж я в эту драку влез, будем<br />доводить ее до конца. И у тебя и у меня личная жизнь сейчас безрадостна, Я<br />решил запалить се пожаром. Ты понимаешь, что это значит? Ты станешь моей<br />подругой, женой?<br /> Тая слушала его до сих пор с глубоким волнением. При последнем слове<br />вздрогнула от неожиданности,<br /> - Я не требую от тебя сегодня ответа, Тая, Ты обо всем крепко подумай.<br />Тебе непонятно, как это без разных там ухаживаний говорят такие вещи. Все<br />эти антимонии никому не нужны, я тебе даю руку, девочка, вот она. Если ты на<br />этот раз поверишь, то не обманешься. У меня есть много того, что нужно тебе,<br />и наоборот. Я уже решил: союз наш заключается до тех пор, пока ты не<br />вырастешь в настоящего, нашего человека, а я это сделаю, иначе грош мне цена<br />в большой базарный день. До тех пор мы союза рвать не должны. А вырастешь -<br />свободна от всяких обязательств. Кто знает, может так статься, что я<br />физически стану совсем развалиной, и ты помои, что и в этом случае не свяжу<br />твоей жизни.<br /> Помолчав несколько секунд, он продолжал тепло, ласково:<br /> - Сейчас же я предлагаю тебе дружбу и любовь.<br /> Он не выпускал ее пальцев из своей руки и был так спокоен, словно она<br />уже ответила ему согласием.<br /> - А ты меня не оставишь?<br /> - Слова, Тая, не доказательство. Тебе остается одно: поверить, что<br />такие, как я, не предают своих друзей... только бы они не предали меня, -<br />горько закончил он.<br /> - Я тебе сегодня ничего не скажу, все это так неожиданно, - ответила<br />она.<br /> Корчагин поднялся:<br /> - Ложись, Тая, скоро рассвет.<br /> И ушел в свою комнату. Не раздеваясь, лег и, едва голова коснулась<br />подушки, уснул.<br /> В комнате Корчагина, на столе у окна, груды принесенных из партийной<br />библиотеки книг, стопа газет; несколько исписанных блокнотов. Хозяйская<br />кровать, два стула, а на двери, ведущей в комнату Таи, огромная карта Китая,<br />утыканная черными и красными флажками. В комитете партии Корчагин<br />договорился, что его будут снабжать литературой из парткабинета, кроме того,<br />обещали прикрепить к нему для книжного шефства заведующего самой крупной в<br />городе портовой библиотекой. Вскоре он начал оттуда целыми пачками получать<br />книги. Леля с удивлением наблюдала за тем, как он с раннего утра, с<br />небольшими перерывами на обед и завтрак, читал и записывал до самого вечера,<br />который они всегда проводили вместе в ее комнате - втроем. Корчагин делился<br />с сестрами прочитанным.<br /> Далеко за полночь, выходя на двор, старик постоянно видел светлую<br />полоску меж ставен комнаты незваного жильца. Тихо, на цыпочках, подходил<br />старик к окну и в щелочку наблюдал склоненную над столом голову.<br /> "Люди спят, а этот свет жжет целую ночь напролет. Ходит по дому, словно<br />хозяин. Девчонки огрызаться стали", - недобро раздумывал старик и уходил.<br /> Впервые за восемь лет у Корчагина было так много свободного времени и<br />ни одной обязанности. И он читал с голодной жадностью вновь посвященного. Он<br />просиживал за работой по восемнадцати часов в сутки. Неизвестно, как бы это<br />сказалось на его здоровье, если бы не несколько оброненных однажды Таей<br />слов:<br /> - Я перенесла в другое место комод, дверь в твою комнату теперь<br />открывается. Если тебе нужно будет о чем-нибудь со мной поговорить, можешь<br />пройти прямо, не заходя к Леле.<br /> Павел вспыхнул. Тая радостно улыбнулась - союз был заключен.<br /><br /> Не видел больше старик в полуночные часы полоски света из углового<br />окна, а мать стала замечать в глазах Таи плохо спрятанную радость. Чуть<br />заметной черточкой пролегли каемки под блестящими от внутреннего огня<br />глазами - сказывались бессонные ночи. Звон гитары и Таины песни чаще стали<br />раздаваться в маленькой квартире.<br /> Проснувшаяся в ней женщина страдала оттого, что любовь ее была как<br />будто краденой. Она вздрагивала от каждого шороха, все чудились шаги матери.<br />Мучилась над тем, что ответить, если спросят, почему по ночам стала<br />закрывать на крюк дверь своей комнаты Корчагин видел это и говорил ей<br />ласково, успокаивающе:<br /> - Чего ты боишься? Ведь если разобраться, мы с тобой здесь хозяева. Спи<br />спокойно. В нашу жизнь чужим вход заказан.<br /> Она прижималась щекой к его груди и, успокоенная, засыпала, обняв<br />любимого. Он долго прислушивался к се дыханию и не шевелился, боясь спугнуть<br />спокойный ее сон; глубокая нежность к этой девушке, доверившей ему свою<br />жизнь, охватывала его.<br /> Первой узнала причину незатухающего огня в глазах Таи сестра, и с этого<br />дня меж сестрами легла тень отчужденности. Узнала и мать. Вернее -<br />догадалась. Насторожилась. Не того ждала она от Корчагина.<br /> - Таюша ему не пара, - сказала она как-то Леле. - Что из всего этого<br />выйдет?<br /> Закопошились в ней беспокойные мысли, но поговорить с Корчагиным не<br />решилась.<br /> Стала появляться у Корчагина молодежь. Тесновато становилось иногда в<br />маленькой комнатке. Словно гул пчелиного роя доносился к старику. Не раз<br />пели дружным хором:<br /><br /> Нелюдимо наше море,<br /> День и ночь шумит оно...<br /><br /> и любимую Павла:<br /><br /> Слезами залит мир безбрежный...<br /><br /> Это собирался кружок рабочего партактива, данный Корчагину комитетом<br />партии после его письма с требованием нагрузить пропагандистской работой.<br />Так проходили дни Павла.<br /> Корчагин опять ухватился за руль обеими руками и жизнь, сделавшую<br />несколько острых зигзагов, повернул к новой цели. Это была мечта о возврате<br />в строй через учебу и литературу.<br /> Но жизнь нагромождала одну помеху за другой, к появление их он встречал<br />с неспокойной мыслью о том, насколько они затормозят его продвижение к цели.<br /> Неожиданно привалил из Москвы с женой неудачливый студент Жорж.<br />Поселился у своего тестя, присяжного поверенного, и оттуда приходил<br />выкачивать у матери деньги.<br /> Приезд Жоржа значительно ухудшил внутрисемейные отношения. Жорж, не<br />задумываясь, перешел на сторону отца и вместе с антисоветски настроенной<br />семьей своей жены повел подкопную работу, пытаясь во что бы то ни стало<br />выжить Корчагина из дома и оторвать от него Таю.<br /> Через две недели после приезда Жоржа Леля получила работу в одном из<br />ближайших районов. Она уезжала туда с матерью и сыном, а Корчагин с Таей<br />переехали в далекий приморский городок.<br /><br /> Редко получал Артем от брата письма, но в дни, когда заставал на своем<br />столе в горсовете серый конверт со знакомым угловатым почерком, терял<br />обычное спокойствие, перечитывая его страницы. И сейчас, вскрывая конверт,<br />подумал со скрытой нежностью:<br /> "Эх, Павлуша, Павлуша! Жить бы нам с тобой поблизости, сгодились бы<br />мне, парнишка, твои советы".<br /><br /> "Артем, хочу рассказать о пережитом. Кроме тебя, я, кажется, таких,<br />писем никому не пишу. Ты меня знаешь и каждое слово поймешь. Жизнь<br />продолжает меня теснить на фронте борьбы за здоровье.<br /> Получаю удар за ударом. Едва успеваю подняться на ноги после одного,<br />как новый, немилосерднее первого, обрушивается на меня. Самое страшное в<br />том, что я бессилен сопротивляться. Отказалась подчиняться левая рука. Это<br />было тяжело, но вслед за ней изменили ноги, и я, без того еле двигавшийся (в<br />пределах комнаты), сейчас с трудом добираюсь от кровати к столу. Но ведь<br />это, наверно, еще не все. Что принесет мне завтра - неизвестно.<br /> Из дома я больше не выхожу и из окна наблюдаю лишь кусочек моря. Может<br />ли быть трагедия еще более жуткой, когда в одном человеке соединены<br />предательское, отказывающееся служить тело и сердце большевика, его воля,<br />неудержимо влекущая к труду, к вам, в действующую армию, наступающую по<br />всему фронту, туда, где развертывается железная лавина штурма?<br /> Я еще верю, что вернусь в строй, что в штурмующих колоннах появится и<br />мой штык. Мне нельзя не верить, я не имею права. Десять лет партия и<br />комсомол воспитывали меня в искусстве сопротивления, и слова вождя относятся<br />и ко мне: "Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять".<br /> Моя жизнь теперь - это учеба. Книги, книги, еще раз книги. Сделано<br />много, Артем. Проработал основные произведения художественной классической<br />литературы. Закончил и сдал работы по первому курсу заочного<br />коммунистического университета. Вечерами - кружок с партийной молодежью.<br />Связь с практической работой организации идет через этих товарищей. Затем<br />Таюша, ее рост и продвижение, ну, и любовь, ласки нежные подружки моей.<br />Живем мы с ней дружно. Экономика у нас простая и несложная - тридцать два<br />рубля моей пенсии и Таин заработок. В партию Тая идет моей дорогой: служила<br />домработницей, сейчас посудницей в столовой (в этом городке нет<br />промышленности).<br /> На днях Тая с торжеством показала мне первую делегатскую карточку<br />женотдела. Для нее это не простой кусочек картона. Я слежу за рождением в<br />ней нового человека и помогаю, сколько могу, этим родам. Придет время, и<br />большой завод, рабочий коллектив завершит ее формирование. Пока мы здесь,<br />она идет по единственно возможному пути.<br /> Дважды приезжала мать Таи. Мать, незаметно для себя, тянет Таю назад, в<br />жизнь, созданную из мелочей, погруженную в узколичное, в свое собственное,<br />обособленное. Я старался убедить Альбину в том, что чернота ее дней не<br />должна ложиться тенью на дорогу дочери. Но все это оказалось бесполезным.<br />Чувствую, что мать когда-нибудь станет на пути дочери к жизни новой и что<br />борьбы с ней не избежать.<br /> Жму руку. Твой Павел".<br /><br /> Санаторий No 5 в Старой Мацесте. Трехэтажное каменное здание на<br />вырубленной в скале площадке. Кругом лес, зигзагом бежит вниз подъездная<br />дорога. Окна комнат открыты, ветерок доносит снизу запах серных источников.<br />Корчагин один в своей комнате. Завтра приедут новые товарищи, и у него будет<br />сосед. За окном шаги и чей-то знакомый голос. Говорят несколько человек. Но<br />где он слыхал эту густую октаву? Напряженно заработала память и вытащила из<br />укромного уголка запрятанное туда, но ее забытое имя: "Леденев Иннокентий<br />Павлович. Это он, и не кто иной". И, уверенный в этом, Павел позвал. Через<br />минуту Леденев уже сидел у него и радостно тряс ему руку:<br /> - А, жив, курилка? Ну, чем же ты меня порадуешь? Да ты, что же, всерьез<br />хворать вздумал? Не одобряю. Ты вот с меня бери пример. Меня тоже врачи<br />пророчили в отставку, а я назло им продолжаю держаться. - И Леденев<br />добродушно засмеялся.<br /> Корчагин видел за этим смешком скрытое сочувствие и нотки огорчения.<br /> Два часа провели они в оживленной беседе. Леденев рассказывал<br />московские новости. От него Корчагин впервые узнал о принимаемых партией<br />важнейших решениях - о коллективизации сельского хозяйства, перестройке<br />деревни, - и он жадно впитывал каждое слово.<br /> - А я уж было думал, что ты шевелишь где-нибудь у себя на Украине. А<br />тут такая досада. Ну ничего, у меня были дела похуже, я было совсем в<br />лежанку перешел, а теперь, видишь, бодрюсь. Никак нельзя, понимаешь ли,<br />сейчас с прохладцей жить. Не выходит это! Я иногда подумываю, есть такой<br />грех: надо бы отдохнуть, что ли, немножко, перевести дух. Ведь годы не те,<br />уж и десять - двенадцать часов работы иногда тяжеловато вытянуть. Ну, только<br />это подумаешь, и даже дела просматривать начнешь, чтобы разгрузиться<br />немного, и каждый раз одно и то же выходит. Начнешь "разгружаться" - и так<br />засядешь за эту разгрузочку, что домой раньше двенадцати не возвращаешься.<br />Чем сильнее ход машины, тем быстрее ход колесиков, а у нас - что ни день, то<br />ход стремительнее, и получается, что нам, старикам, жить приходится, как к<br />молодости.<br /> Леденев провел рукой по высокому лбу и сказал по-отечески тепло:<br /> - Ну, расскажи теперь о своих делах.<br /> Слушал Леденев повесть Корчагина о прожитом, и Павел ловил на себе его<br />одобрительный, живой взгляд.<br /><br /> Под тенью размашистых деревьев, в уголке террасы - группа санаториев.<br />За небольшим столом читал "Правду", тесно сдвинув густые брови, Хрисанф<br />Чернокозов. Его черная косоворотка, старенькая кепчонка, загорелое, худое,<br />давно не бритое лицо с глубоко сидящими голубыми глазами - все выдает в нем<br />коренного шахтера. Двенадцать лет назад, призванный к руководству краем,<br />этот человек положил свой молоток, а казалось, что он только что вышел из<br />шахты. Это сказывалось в манере держаться, говорить, сказывалось в самом его<br />лексиконе.<br /> Чернокозов - член бюро крайкома партии и член правительства.<br />Мучительный недуг сжигал его силы - гангрена ноги. Чернокозов ненавидел<br />больную ногу, заставившую его уже почти полгода провести в постели.<br /> Напротив него, задумчиво дымя папиросой, сидела Жигирева. Александре<br />Алексеевне Жигиревой тридцать семь лет, девятнадцать лет она в партии.<br />"Шурочка-металлистка", как звали ее в питерском подполье, почти девочкой<br />познакомилась с сибирской ссылкой.<br /> Третий у стола - Паньков. Наклонив свою красивую, с античным профилем,<br />голову, он читал немецкий журнал, изредка поправляя на носу огромные роговые<br />очки. Нелепо видеть, как этот тридцатилетний атлет с трудом поднимает<br />отказавшуюся подчиняться ногу. Михаил Васильевич Паньков, редактор,<br />писатель, работник Наркомпроса, знает Европу, владеет несколькими<br />иностранными языками. В его голове хранилось немало знаний, и даже<br />сдержанный Чернокозов относился к нему с уважением.<br /> - Это и есть твой товарищ но комнате? - тихо спросила Жигирева<br />Чернокозова и кивнула головой на коляску, в которой сидел Корчагин.<br /> Чернокозов оторвался от газеты, лицо его как-то сразу просветлело.<br /> - Да, это Корчагин. Надо, чтобы вы, Шура, с ним познакомились. Ему<br />болезнь понавтыкала палок в колеса, а то бы этот парнишка сгодился нам на<br />тугих местах. Он из комсы первого поколения. Одним словом, если мы парня<br />поддержим, - а я это решил, - то он еще будет работать.<br /> Паньков прислушался к его рассказу.<br /> - Чем он болен? - так же тихо спросила Шура Жигирева.<br /> - Остатки двадцатого. В позвонке неполадки. Я тут с врачом говорил,<br />так, понимаешь, опасаются, что контузия приведет к полной неподвижности. Вот<br />поди ж ты!<br /> - Я сейчас привезу его сюда, - сказала Шура. Так началось их<br />знакомство. И не знал Павел, что двое из них - Жигирева и Черкокозов -<br />станут для него людьми дорогими и что в годы тяжелой болезни, ожидавшей его,<br />они будут первой его опорой.<br /><br /> Жизнь шла по-прежнему. Тая работала. Корчагин учился. Не успел он<br />приступить к кружковой работе, как неслышно подобралось новое несчастье.<br />Паралич разбил ноги. Теперь ему повиновалась только правая рука. До крови<br />искусал он губы, когда после напрасных усилий понял, что двигаться он уже<br />неспособен. Тая мужественно скрывала свое отчаяние и горечь бессилия помочь<br />ему. А он говорил, виновато улыбаясь:<br /> - Нам, Таюша, надо развестись с тобой. Ведь уговора не было так<br />засыпаться. Это, девочка, я сегодня обдумаю как следует.<br /> Она не давала ему говорить. Трудно было сдержать рыдания. Плакала<br />навзрыд, прижимая к груди голову Павла.<br /> Артем узнал о новом несчастье брата, написал матери, и Мария Яковлевна,<br />бросив все, приехала к ним.<br /> Стали жить втроем. Старушка с Таей жили-дружно.<br /> Корчагин продолжал учебу.<br /> Одним вечером, в ненастную зиму, принесла Тая весть о первой своей<br />победе - билет члена горсовета. С этих пор Корчагин стал ее редко видеть. Из<br />кухни санатория, где она была посудницей, Тая уходила в женотдел, в Совет и<br />приходила поздно вечером, усталая, но полная впечатлений. Близился день<br />приема ее в кандидаты партии. Она готовилась к нему с большим волнением. Но<br />тут грянула новая беда. Болезнь делала свое дело. Огнем нестерпимой боли<br />запылал правый глаз Корчагина, от него загорелся и левый. И впервые в жизни<br />Павел понял, что такое слепота, - темной кисеей затянулось все кругом него.<br /> Поперек дороги бесшумно выдвинулось страшное в своей непреодолимости<br />препятствие и преградило путь. Не было границ отчаянию матери и Таи, а он с<br />колодным спокойствием решил: "Надо выждать. Если действительно нет больше<br />возможности продвижения вперед, если все, что проделано для возврата к<br />работе, слепота зачеркнула и вернуться в строй уже невозможно, - нужно<br />кончать".<br /> Корчагин написал друзьям. От друзей приходили письма, зовущие к<br />твердости и продолжению борьбы.<br /> В эти тяжелые для него дни Тая, возбужденная и радостная, сообщила:<br /> - Павлуша, я кандидат партии.<br /> И Павел, слушая ее рассказ, как принимала ячейка в свои ряды нового<br />товарища, вспоминал свои первые партийные шаги.<br /> - Итак, товарищ Корчагина, мы с тобой составляем комфракцию, - сказал<br />он, сжимая ей руку.<br /> На другой день он написал письмо секретарю райкома с просьбой зайти к<br />нему. Вечером у дома остановился забрызганный грязью автомобиль, и Вольмер,<br />пожилой латыш, заросший бородой от подбородка до ушей, тряс Корчагину руку:<br /> - Ну, как живем? Ты что же так безобразно ведешь себя? Вставай-ка, мы<br />тебя сейчас же на землю пошлем. - И он засмеялся.<br /> Секретарь райкома провел у Корчагина два часа, забыв даже, что у него<br />вечернее совещание. Латыш ходил по комнате, слушая взволнованную речь Павла,<br />и наконец сказал:<br /> - Брось ты о кружке говорить. Тебе отдохнуть надо, а потом о глазах<br />выяснить. Может, еще не все пропало. Не съездить ли в Москву тебе, а? Ты<br />подумай...<br /> Корчагин перебил его:<br /> - Мне нужны люди, товарищ Вольтер, живые люди! Я в одиночку не проживу.<br />Сейчас больше чем когда-нибудь нужны. Давай сюда молодежь, позеленее<br />которая. Они у тебя на селах влево гнут, в коммуну, - им в колхозе тесно.<br />Ведь комса, если за нею не углядишь, частенько норовит выскользнуть вперед<br />цепи. Я сам такой был, знаю.<br /> Вольмер остановился:<br /> - Ты об этом откуда узнал? Ведь только сегодня из района привезли эту<br />новость.<br /> Корчагин улыбнулся:<br /> - Может, помнишь мою жинку? Вчера в партию приняли. Она рассказала.<br /> - А, Корчагина, посудница? Так это твоя жинка? Ха, а я и не знал! - И,<br />подумав немного, Вольмер хлопнул себя рукой по лбу. - Вот кого мы тебе<br />пришлем - Берсенева Льва. Лучшего товарища не надо. Вы по натурам даже<br />подходящие. Получится что-то вроде двух трансформаторов высокой частоты. Я,<br />понимаешь ли, монтером был когда-то, отсюда у меня словечки эти, сравнения<br />такие. Да Лев тебе и радио сварганит, он профессор по части радио. Я,<br />понимаешь, у него частенько до двух часов ночи просиживаю с наушниками. Жена<br />даже в подозрение ударилась: где ты, мол, старый черт, по ночам шататься<br />стал?<br /> Корчагин, улыбаясь, спросил его:<br /> - Кто такой Берсенев?<br /> Вольмер, устав бегать, сел на стул и рассказал:<br /> - Берсенев у нас нотариус, но он такой нотариус, как я балерина. Еще<br />недавно Лев был большой работник. В революционном движении с двенадцатого<br />года, в партии с Октября. В гражданскую войну ковырял в армейском масштабе,<br />ревтрибуналил во Второй Конной; по Кавказу утюжил белую вошь. Побывал и в<br />Царицыне и на Южном, на Дальнем Востоке заворачивал Верховным военным судом<br />республики. Хлебнул горячего до слез. Свалил туберкулез парня. Он с Дальнего<br />Востока - сюда. Тут, на Кавказе, был председателем губсуда, зампредкрайсуда.<br />Легкие расхлестались вконец. Теперь загнали под угрозой крышки сюда. Вот<br />откуда у нас такой необычайный нотариус. Должность эта тихая, ну и дышит.<br />Тут ему потихоньку ячейку дали, потом ввели в райком, политшколу подсунули,<br />затем КК, он бессменный член всех ответственных комиссий в запутанных и<br />каверзных делах. Кроме всего этого, он охотник, потом страстный<br />радиолюбитель, и хоть у него одного легкого нет, но трудно поверить, что он<br />больной. Брызжет от него энергией. Он и умрет-то, наверное, где-нибудь на<br />бегу из райкома в суд.<br /> Павел перебил его резким вопросом:<br /> - Почему же вы его так навьючили? Он у вас здесь больше работает, чем<br />раньше.<br /> Вольмер скосил на Корчагина прищуренные глаза<br /> - Вот дай тебе кружок и еще что-нибудь, и Лев при случае скажет: "Что<br />вы его вьючите?" А сам говорит: "Лучше год прожить на горячей работе, чем<br />пять прозябать на больничном положении". Беречь людей, видно, сможем тогда,<br />когда социализм построим.<br /> - Это верно. Я тоже голосую за год жизни против пяти лет прозябания, но<br />и здесь мы иногда преступно щедры на трату сил. И в этом, я теперь понял, не<br />столько героичности, сколько стихийности и безответственности. Я только<br />теперь стал понимать, что не имел никакого права так жестоко относиться к<br />своему здоровью. Оказалось, что героики в этом нет. Может быть, я еще<br />продержался бы несколько лет, если бы не это спартанство. Одним словом,<br />детская болезнь левизны - вот одна из основных опасностей для моего<br />положения.<br /> "Вот говорит же, а поставь его на ноги - забудет все на свете", -<br />подумал Вольмер, но смолчал.<br /> Вечером второго дня к Павлу пришел Лев. Расстались они в полночь.<br />Уходил Лов от нового приятеля с таким чувством, будто встретил брата,<br />потерянного много лет назад.<br /> Утром по крыше лазили люди, укрепляли радиомачту, а Лев монтажничал в<br />квартире, рассказывал интереснейшие эпизоды своего прошлого. Павел его не<br />видал, но по рассказам Таи знал, что Лев блондин со светлыми глазами,<br />стройный, порывистый в движениях, то есть именно такой, каким его и<br />представлял себе Павел с первых же минут знакомства.<br /> В сумерки зажглись в комнате три "микро". Лев торжественно подал Павлу<br />наушники. В эфире царил хаос звуков. Птичками чирикали портовые "морзянки",<br />где-то (видно, близко на море) полосовал пароходный "искровик". В этом<br />ворохе шумов и звуков катушка вариометра нашла и примчала спокойный и<br />уверенный голос:<br /> - Слушайте, слушайте, говорит Москва...<br /> Маленький аппарат ловил на свою антенну шестьдесят станций мира. Жизнь,<br />от которой Павел был отброшен, врывалась сквозь стальную мембрану, и он<br />ощутил ее могучее дыхание.<br /> Видя, как загорелись его глаза, усталый Берсенев улыбнулся.<br /><br /> Спят в большом доме. Беспокойно что-то шепчет во сне Тая. Поздно<br />приходит она домой, усталая и озябшая. Мало видит се Павел. Чем глубже<br />уходит она в работу, тем реже у нее свободные вечера, и Павлу вспоминаются<br />слова Берсенева:<br /> "Если у большевика жена - товарищ по партии, они редко видят друг<br />друга. Тут два плюса: не надоедят друг другу, и ссориться некогда!"<br /> Что же он может возразить? Этого надо было ожидать. Были дни, когда Тая<br />отдавала ему все свои вечера. Тогда было больше теплоты, больше нежности. Но<br />тогда она была только подругой, женой, теперь же она воспитанница и товарищ<br />по партии.<br /> Он понимал, что чем больше будет расти Тая, тем меньше часов будет<br />отдано ему, и принял это как должное.<br /> Павел получил кружок.<br /> В доме снова стало шумно по вечерам. Часы, проводимые с молодежью, были<br />для Павла зарядкой бодрости.<br /> В остальное время мать с трудом отбирала у него наушники, чтобы<br />покормить его.<br /> Радио давало ему то, что отняла слепота, - возможность учиться, и в<br />этом не знающем преград стремлении забывал мучительные боли продолжавшего<br />гореть тела, забывал пожар в глазах я всю суровую, неласковую к нему жизнь.<br /> Когда луч антенны принес из Магнитостроя весть о подвигах юной братвы,<br />сменившей под кимовским знаменем поколение Корчагиных, Павел был глубоко<br />счастлив.<br /> Представлялась метель - свирепая, как стая волчиц, уральские лютые<br />морозы. Воет ветер, а в ночи занесенный пургой отряд из второго поколения<br />комсомольцев в пожаре дуговых фонарей стеклит крыши гигантских корпусов,<br />спасая от снега и холода первые цехи мирового комбината. Крохотной казалась<br />лесная стройка, на которой боролось с вьюгой первое поколение киевской<br />комсы. Выросла страна, выросли и люди.<br /> А на Днепре вода прорвала стальные препоны и хлынула, затопляя машины и<br />людей. И снова комса бросилась навстречу стихии и после яростной двухдневной<br />схватки без сна и отдыха загнала прорвавшуюся стихию обратно за стальные<br />препоны. В этой грандиозной борьбе впереди шло новое поколение комсы. Среди<br />имен героев Павел с радостью услыхал родное имя Игната Панкратова.<br /><br />ГЛАВА ДЕВЯТАЯ<br /> Несколько дней в Москве они жили в кладовой архива одного из<br />учреждений, начальник которого помогал поместить Корчагина в специальную<br />клинику.<br /> Только теперь Павел понял, что быть стойким, когда владеешь сильным<br />телом и юностью, было довольно легко и просто, но устоять теперь, когда<br />жизнь сжимает железным обручем, - дело чести.<br /> Прошло полтора года с вечера, проведенного Корчагиным в кладовой<br />архива. Восемнадцать месяцев непередаваемых страданий.<br /> В клинике профессор Авербах прямо сказал Павлу, что возвратить зрение<br />невозможно. В туманном будущем, когда прекратится воспаление, хирургия<br />попытается оперировать зрачки. Для подавления воспаления предложили принять<br />меры хирургического порядка.<br /> Спросили его согласия, и Павел разрешил делать с собой все, что врачи<br />найдут нужным.<br /> В часы, проведенные на операционных столах, когда ланцеты кромсали шею,<br />удаляя паращитовидную железу, трижды задевала его своим черным крылом<br />смерть. Но жизнь в Корчагине держалась цепко. Тая находила своего друга<br />после страшных часов ожидания мертвенно-бледным, но живым и, как всегда<br />спокойно-ласковым.<br /> - Не тревожься, девочка, меня не так легко угробить, и я еще буду жить<br />и бузотерить хотя бы назло арифметическим расчетам ученых эскулапов. Они во<br />всем правы насчет моего здоровья, но глубоко ошибаются, написав документ о<br />моей стопроцентной нетрудоспособности. Тут мы еще посмотрим.<br /> Павел твердо выбрал путь, которым решил вернуться в ряды строителей<br />повой жизни.<br /><br /> Кончилась зима, весна открыла оконные рамы, и обескровленный Корчагин,<br />уцелев от последней операции, понял, что больше оставаться в лазарете он не<br />может. Прожить столько месяцев в окружении человеческих страданий, среди<br />стонов и причитаний обреченных людей было несравненно труднее, чем<br />переносить свои личные страдания.<br /> На предложение сделать новую операцию он ответил холодно и резко:<br /> - Точка. С меня хватит. Я для науки отдал часть крови, а то, что<br />осталось, мне нужно для другого.<br /> В тот же день Павел написал в ЦК письмо с просьбой помочь ему остаться<br />жить в Москве, где работает его подруга, ибо дальнейшие его скитания<br />бесполезны. Впервые он обратился к партии за помощью. В ответ на его письмо<br />Моссовет дал ему комнату. И Павел покинул лазарет с единственным желанием<br />больше в него не возвращаться.<br /> Скромная комната в тихом переулке Кропоткинской улицы показалась верхом<br />роскоши. И часто Павел, просыпаясь ночью, не верил, что лазарет остался там,<br />где-то позади.<br /> Тая перешла в члены партии. Настойчивая в работе, она, несмотря на всю<br />трагедию своей личной жизни, не отстала от ударниц, и коллектив отметил эту<br />неразговорчивую работницу своим доверием: она была выбрана членом фабкома.<br />Гордость за подругу, превращающуюся в большевика, смягчала тяжелое положение<br />Павла.<br /><br /> Его навестила Бажанова, приехавшая в командировку. Говорили долго.<br />Павел с жаром рассказывал о пути, которым он в недалеком будущем вернется в<br />ряды бойцов.<br /> Бажанова приметила серебристую полоску на висках Корчагина и тихо<br />сказала:<br /> - Вижу, пережито немало. Но вы не утеряли все-таки незатухающего<br />энтузиазма. Чего же больше? Это хорошо, что вы решили начать работу, к<br />которой готовились пять лет. Но как же вы будете работать?<br /> Павел успокаивающе улыбнулся:<br /> - Завтра мне принесут вырезанный из картона транспарант. Без него я не<br />смогу писать. Строка наползает на строку. Я долго искал выхода и нашел -<br />вырезанные из картона полоски не дадут моему карандашу выходить из рамок<br />прямой строки. Писать, не видя написанного, трудно, но не невозможно. Я<br />убедился в этом. Очень долго ничего не получалось, но теперь я начал писать<br />медленнее, тщательнее вывожу каждую букву, и получается довольно хорошо.<br /> Павел начал работать.<br /> Он задумал написать повесть, посвященную героической дивизии<br />Котовского. Название пришло само собой:<br /> "Рожденные бурей".<br /> С этого дня вся его жизнь переключилась на создание книги. Медленно,<br />строчка за строчкой, рождались страницы. Он забывал обо всем, находясь во<br />власти образов и впервые переживая муки творчества, когда яркие,<br />незабываемые картины, так отчетливо ощущаемые, не удавалось переложить на<br />бумагу и строки выходили бледные, лишенные огня и страсти.<br /> Все, что писал, он должен был помнить слово в слово. Потеря нити<br />тормозила работу. Мать со страхом смотрела на занятие сына.<br /> В процессе работы ему приходилось по памяти читать целые страницы,<br />иногда даже главы, и матери порой казалось, что сын сошел с ума. Пока он<br />писал, она не решалась подойти к нему и, лишь подбирая соскользнувшие на пол<br />листы, говорила робко:<br /> - Ты бы чем-нибудь другим занялся, Павлуша. А те где же это видно,<br />писать без конца...<br /> Он смеялся от души, над ее тревогой и уверял старушку, что он еще не<br />совсем "сошел с катушек".<br /><br /> Три главы задуманной книги были закопчены. Павел послал их в Одессу<br />старым котовцам для оценки и скоро получил от них письмо с положительными<br />отзывами, по рукопись на обратном пути была потеряна почтой. Шестимесячный<br />труд погиб. Это было для него большим потрясенном. Горько пожалел он, что<br />послал единственный экземпляр, не оставив себе копии. Он рассказал Леденеву<br />о своей потере.<br /> - Зачем ты так неосторожно поступил? Успокойся, теперь уж нечего<br />браниться. Начинай сначала.<br /> - Но, Иннокентий Павлович! Украден шестимесячный труд. Это каждый день<br />восемь часов напряжения! Вот где паразиты, будь они трижды прокляты!<br /> Леденев старался его успокоить.<br /> Пришлось все начинать сначала. Леденев добывал бумагу. Помогал печатать<br />написанное. Через полтора месяца возродилась первая глава.<br /> В одной с ним квартире жила семья Алексеевых. Старший сын, Александр,<br />работал секретарем одного из городских райкомов комсомола. У него была<br />восемнадцатилетняя сестра Галя, кончившая фабзавуч. Галя была жизнерадостной<br />девушкой. Павел поручил матери поговорить с ней, не согласится ли она ему<br />помочь в качестве секретаря. Галя с большой охотой согласилась. Она пришла,<br />улыбающаяся и приветливая, и, узнав, что Павел пишет повесть, сказала:<br /> - Я с удовольствием буду вам помогать, товарищ Корчагин. Это ведь не<br />то, что писать для отца скучные циркуляры о поддержании в квартирах чистоты.<br /> С этого дня дела литературные двинулись вперед с удвоенной скоростью.<br />За месяц было так много сделано, что Павел даже удивился. Галя своим<br />живейшим участием и сочувствием помогала его работе. Тихо шуршал ее карандаш<br />по бумаге - и то, что ей особенно нравилось, она перечитывала по нескольку<br />раз, искренне радуясь успеху. В доме она была почти единственным человеком,<br />который верил в работу Павла, остальным казалось, что ничего не получится и<br />он только старается чем-нибудь заполнить свое вынужденное бездействие.<br /> Вернулся в Москву уезжавший в командировку Леденев и, прочитав первые<br />главы, сказал:<br /> - Продолжай, друг, победа за нами. У тебя еще будут большие радости,<br />товарищ Павел. Я верю твердо, что твоя мечта возвратиться в строй скоро<br />исполнится. Не теряй надежды, сынишка.<br /> Старик уходил удовлетворенный: он встречал Павла полным энергии.<br /> Приходила Галя, шуршал по бумаге ее карандаш, я вырастали ряды слов о<br />незабываемом прошлом. В те минуты, когда Павел задумывался, подпадал под<br />власть воспоминаний, Галя наблюдала, как вздрагивают его ресницы, как<br />меняются его глаза, отражая смену мыслей, и как-то не верилось, что он не<br />видит: ведь в чистых, без пятнышка, зрачках была жизнь.<br /> По окончании работы она читала написанное за день и видела, как он<br />хмурится, чутко вслушиваясь,<br /> - Чего вы хмуритесь, товарищ Корчагин? Ведь написано же хорошо!<br /> - Нет, Галя, плохо.<br /> После неудачных страниц начинал писать сам. Скованный узкой полосой<br />транспаранта, иногда не выдерживал - бросал. И тогда в безграничной ярости<br />на жизнь, отнявшую у него глаза, ломал карандаш, а на прикушенных губах<br />выступали капельки крови.<br /> К концу работы чаще обычного стали вырываться из тисков недремлющей<br />воли запрещенные чувства. Запрещены были грусть и вереница простых<br />человеческих чувств, горячих и нежных, имеющих право на жизнь почти для<br />каждого, но не для него. Если бы он поддался хотя бы одному из них, дело<br />кончилось бы трагедией.<br /> Поздно вечером приходила с фабрики Тая и, перебросившись с Марией<br />Яковлевной вполголоса несколькими словами, ложилась спать.<br /> Дописана последняя глава. Несколько дней Галя читала Корчагину повесть.<br /> Завтра рукопись будет отослала в Ленинград, в культпроп обкома. Если<br />там дадут книге "путевку в жизнь", ее передадут в издательство - и тогда...<br /> Тревожно стучало сердце. Тогда... начало новой жизни, добытой годами<br />напряженного и упорного труда.<br /> Судьба книги решала судьбу Павла. Если рукопись будет разгромлена, это<br />будут его последние сумерки. Если же неудача будет частичной, такой, которую<br />можно устранить дальнейшей работой над собой, он немедленно начнет новое<br />наступление.<br /> Мать отнесла тяжелый сверток на почту. Наступили дни напряженного<br />ожидания. Никогда еще в своей жизни Корчагин не ждал писем с таким<br />мучительным нетерпением, как в эти дни. Павел жил от утренней почты до<br />вечерней. Ленинград молчал.<br /> Молчание издательства становилось угрожающим. С каждым днем<br />предчувствие поражения усиливалось, и Корчагин сознался себе, что<br />безоговорочный отвод книги будет его гибелью. Тогда больше нельзя жить.<br />Нечем.<br /> В такие минуты вспоминался загородный парк у моря, и еще и еще раз<br />вставал вопрос:<br /> "Все ли сделал ты, чтобы вырваться из железного кольца, чтобы вернуться<br />в строй, сделать свою жизнь полезной?"<br /> И отвечал:<br /> "Да, кажется, все!"<br /> Много дней спустя, когда ожидание становилось уже невыносимым, мать,<br />волнуясь ни меньше сына, крикнула, входя в комнату:<br /> - Почта из Ленинграда!!!<br /> Это была телеграмма из обкома. Несколько отрывистых слов на бланке:<br />"Повесть горячо одобрена. Приступают к изданию. Приветствуем победой".<br /> Сердце учащенно билось. Вот она, заветная мечта, ставшая<br />действительностью! Разорвано железное кольцо, и он опять - уже с новым<br />оружием - возвращался в строй и к жизни.<br /><br /> 1930-1934 гг.<br />T<br /><br /><br />