«Здесь слишком холодно для тебя,
Так позволь мне укутать твои руки
В рукава моего свитера»
- The Neighbourhood, „Sweater Weather"

Йоэль, Нико и Йоонас уже давно потеряли надежду повеселиться на своих привычных тусовках по выходными вместе с Олли. Они навязчиво отдавали привкусом алкогольных коктейлей, пахли солью и специями, раздавались в ушах громким эхом тяжелых битов из клубных колонок, пронзительным звоном бутылочного стекла и взрывами смеха. Они сверкали многочисленными звездами ослепительных софитов, дезориентировали неуютной тьмой залов, отдавали липким холодом дорогих кожаных диванов. Они звучали в голове десятками чужих незнакомых голосов, заглушающих собственный.
Матела не относился к этому негативно, нет. Он любил тишину и слушать свои мысли в ней. Олли как обычно до полудня проваляется в постели: мягкие кудри разметаются ореолом по подушке, пока он, только что очнувшийся ото сна, ловит мечтательно взглядом кусочек хмурого северного неба, либо щурится от едва ли согревающего, слабого, ласкового солнечного луча. Олли проведет ладонью по прохладной лакированной деке классической гитары, а затем задумчиво и тихо заиграет что-то всем известное и безымянное. Когда закончит, будет слушать медленно тающие в тишине звуки дрожащих струн. Он обязательно приготовит что-нибудь новое, возможно, испачкает в муке теплые руки и безразмерную футболку с Металликой, зато будет сполна награжден горячим вкусным ароматом специй, ванили или шоколада; запах вплетется в кудри, осядет на коже.
Быть Олли - значит, закрываться в своем приватном, закрытом для других мире, где время течет тягуче и спокойно, и каждая секунда этого времени драгоценна - она прелестна и тепла, как солнечный свет.
Йоонас как-то звал и Лалли провести выходные с ними и большой компанией их общих друзей, обещая привычное незабываемое погружение в их шумную, пеструю, блестящую десятками незнакомых улыбок жизнь. И Томми ехал.

К Матела.

Лалли был таким же домашним, как и он. Наверное, поэтому они и сошлись. Томми нравилась окутывающая мужчину и все вокруг него аура спокойствия, нравились его лучащиеся уверенностью и тихой радостью глаза, а еще то, как он занимался чем-то, мыслями оставаясь наедине с собой, особенно когда готовил, мурлычаще напевая что-то медленное и нежное. Иногда Матела бросал мимолетные взгляды на Лалли, всерьез опасаясь, что топящая все внутри нежность не оставит в легких места для воздуха - и он задохнется от нее ко всем чертям. Но нож продолжал методично, с точностью метронома стучать в его руке по дереву разделочной доски. Томми он обычно доверял несложные манипуляции или обеспечение музыкального сопровождения, но, если Олли решал что-то выпекать, то гость часто помогал ему раскатывать теплое, липкое тесто. Олли сначала осторожно, а потом все смелее приближался к нему, вставал у него за спиной, слегка прижимался своей поросшей щекочуще-колющейся щетиной щекой к его мягкому плечу и наблюдал за процессом, захватывая его тело в объятия или опираясь пальцами о столешницу по одну сторону от его тела. Временами, когда требовалось скорректировать движения Томми, Матела легкими движениями бедра и локтя оттеснял его, втискивался между его телом и стойкой, укладывал ладони на широкие руки и невесомыми прикосновениями направлял их. Лалли едва не краснел, Лалли долго не мог привыкнуть к этому жесту, сбитый с толку касаниями и щекочущими подбородок мягкими волнистыми волосами, поэтому смущенно улыбался одними уголками губ и пачкал Матела в отместку мукой, пока Олли, не утаивая удовлетворения от своей выходки и произведенного эффекта, позволял хитрой усмешке и прищуру ясных глаз преобразить черты.

Томми и Олли, последовав примеру Нико и остальных, отправившихся на прогулку на катере, рванули к морю. Солнце раннего лета светило обманчиво тепло; оно грело салон машины, ласкало бликом лица: лучи проходили глаза Олли словно насквозь, высвечивая из их стали изумрудную зелень.
Мужчина, наблюдая тайно уголком глаза за Томми, убеждался, что прекраснее вида и быть не может: сосредоточенно наблюдающий за происходящим на трассе, Лалли казался таким очаровательно неприступным и идеальным, но стоит Матела только позвать по имени, как он обратит свой ласковый взгляд на спутника и попытается поймать его пальцы, чтобы на мгновение одарить их нежным касанием.
Машина все еще мчалась к побережью залива, но мысли Олли были далеко за ее тесными пределами: они поднимались, подхватываемые буйными ветрами, к самым облакам.
Соленая вода залива раскатисто шумит и перламутрово пенится, набегая на грязно-палевую ленту берега; бьющиеся в бессилии волны лижут ее широким языком. Прогретый рыхлый песок отдает последнее, умирающее каждый вечер солнечное тепло дня их телам. На мгновение мир вокруг Олли становится крупной решетчатой вязью мягких шерстяных ниток безразмерного свитера Томми, а затем небо вновь собирается по кускам в бескрайнюю дымчатую гладь, падающую в воду залива. Тепло тела мужчины, исходившее от свитера, объяло Матела, замерзшего до неприятных мурашек и покалывания на кончиках пальцев. Олли хотел возмутиться, но к его спине прижалась грудь Лалли, а сильные руки заключили его тело в крепкие объятия, защищая от мокрого, тяжелого морского ветра.

- Я не хочу, чтобы ты замерз, - строго произнес Олли, несильно подтолкнув Томми локтем.

Он собирался вернуть вещь, вяло стараясь выпутаться из свитера и разомкнуть кольцо чужих горячих рук, пресекающих все его попытки.

- Брось, я в порядке, - понизив голос до ласкового полушепота, проговорил Лалли и, склонившись, положил подбородок на плечо Матела, - а вот для тебя здесь довольно холодно.

И Олли смирился, принимая трогательную заботу, расслабился; его замерзшие руки нырнули в согретые рукава свитера. Чуть повернул голову, легко коснувшись губами щеки Лалли.
Далекое солнце намочило румяный бок в холодной воде. Бездна неба сгущала краски, наползая аквамариновым сумрачным фронтом на утекающее золото вечера. Пляж стремительно пустел - остались только двое, изредка перекидываясь фразами и смотря на тусклый, заволоченный туманом рыжий закат, вдыхая ветер.
«Я люблю тебя» - намного большая ответственность, чем кажется на первый взгляд. Ответ за то, что было вчера, и гарантия того, что будет завтра. Для Олли - это множество обещаний в одной фразе, от «когда ты будешь говорить - я буду внимательным и чутким слушателем» до «я сделаю все, чтобы защитить тебя» и «если на жизненном пути ты оступишься, я остановлюсь и помогу тебе подняться». Это почти клятва, ответственность и за боль, и за свет собственного объятого любовью сердца. Но сейчас Олли готов к этой клятве: он желал рассказать Томми о том, что чувствует. Никто из них в открытую не предлагал другому быть возлюбленными. Они просто проводили вместе время, много времени - и им было хорошо. Матела долго задавался вопросами: что он чувствует? О чем он думает? Чего желает, когда смотрит на Томми, когда его образ раз за разом восстает перед ним в мыслях? Готов ли он делить свою душу с этим человеком?
Олли, желая убедиться, что правильно прислушивается к себе, воссоздавал в сознании вселенную, где Лалли однажды решится и скажет другу, лучась счастьем и с нежностью вспоминая чей-то далекий образ, что у него есть человек, которого он любит так же, как Матела его. Или поймет, что Олли - не тот, кто ему нужен, и больше никогда не появится в доме своего мужчины, где все лампы уже горели для них двоих, где клетчатый плед хранил их запахи.
Было страшно, волнительно держать ответ перед самим собой, как и признать то, что его мир бы не рухнул, не раскололся вдребезги - его мир потерял бы свои уютные неяркие краски, поблек и выцвел, как пестрая ткань, выгоревшая на горячем солнце. Утихли бы все звуки, смешались с оставшимся шелестом вечного дождя. Верное - вересковое одиночество пыльной пустоши, невидимо раскинувшейся по всему дому.
Еще страшнее было принять новую часть себя, ожившую благодаря любви к Томми: ранимую, желающую дарить нежность и хранить верность, постоянно пребывающую в состоянии волнительного ожидания. Голос Олли рядом с ним едва сохранял ровный тон и внешнее спокойствие, чудом держась от дрожи. Широко распахнутые ласковые глаза таили искрящееся восхищение. Матела точно не знал, чего ждала эта его ранее спрятанная часть, стянутая швами неверия и невозможности - но он ждал вместе с ней.
Сейчас Олли, прижимаясь спиной к груди мужчины, осознал, чего именно так долго желала его душа: правильного момента для того, чтобы обнажить себя, чтобы довериться и транформироваться.
Лалли краем глаза следил за едва заметно сменяющимися эмоциями на лице мужчины и словно тоже ждал. Он чувствовал своим телом невидимые, мимолетные, рваные, ничего не значащие движения его тела вроде сжимания пальцев, легкой дрожи рук, напряжения ранее расслабленных плечей.
Волна с шуршащим шумом сползла с берега; и взгляд Олли прояснился, сбросив пелену миражей резко и решительно.

- Ты в порядке? - поинтересовался чуткий Томми, склоняясь и задевая щекой чужие кудри.

- Да... - ответил Матела по привычке. Глубоко вдохнул. - Нет. Не в порядке. Можно я задам тебе вопрос?

Плечом он почувствовал утвердительный кивок.

- Мы друзья? - Олли надеялся, что Лалли не заметит этой провокации - ему самому было до дрожи волнительно говорить.

Говорить о подобном - как раскачиваться на качелях, что стоят на краю обрыва: либо будешь очарован прекрасным видом, либо звенья цепи, держащей хлипкую дощечку, разорвутся с пронзительным лязгом.
Дальнейший путь - только в бездну.

- Ты так думаешь? - голос сбитого с толку Томми растерял свою интонацию нежности в волне недоумения, а кольцо рук, согревающих Матела, медленно расцепилось. - Но ты задал правильный вопрос - давно следует это обсудить.

Олли зябко поежился - участки тела, которых касался мужчина, тронул холод; замерзающие ладони нырнули в рукава целиком. Он развернулся к Томми, чтобы сохранить зрительный контакт в момент, когда все разрешится. Ветер беспрестанно задевал крыльями поджимающиеся кольца кудрей; они лезли в глаза и жались к щекам.

- Я не хотел и не хочу быть тебе только другом, - начал Лалли, прямо и уверенно заглядывая в чужие глаза, - я не хочу быть тебе братом и просто драммером из группы, в которой ты играешь вместе со мной.

У Олли перехватило дыхание: фразы мужчины звучали у него в голове снова и снова, будто поставленные на повтор, а собственные слова встали в горле - он не мог произнести ни звука, молча сохраняя в сердце образ такого Томми.

- Я хочу быть рядом с тобой, - продолжал мужчина, - и я находил это очевидным: ты принимал все мои знаки внимания и отдавал мне так же много.

И это правда. Когда Лалли было плохо, Олли держал его за руку и, понизив голос почти до шепота, говорил, что Томми сильный, очень сильный, а если чего-то окажется недостаточно, то они обязательно справятся с проблемой вместе. Когда Матела случайно засыпал, Томми укрывал его пахнущим корицей пледом и старался на шуметь. Когда Лалли болел, Олли заваривал ему вкусный чай с травами и медом, всячески заботился о нем и берег его.
Матела скосил взгляд на сцепленные в замок, напряженные руки своего мужчины. Только потянись - и оплетешь его стремительно замерзающие от волнения пальцы своими. Олли решил не прерывать внезапным касанием - пусть закончит.

- Но ты хочешь это услышать, да? - больше утверждая, чем спрашивая, проговорил Томми.

- Хочу, - просто ответил Матела, кивнув. Ему ни к чему это скрывать.

Потому что быть искренним рядом с Томии - безопасно.

- Ненавижу слово «встречаться», поэтому... - Лалли задумался, желая найти что-то серьезнее и надежнее, чем эфемерное «встречаться», - давай будем верны друг другу, - он выжидающе и серьезно посмотрел на мужчину, - согласен?

- Согласен, - лицо Матела выражало все такое же серьезное внимание, но его сердце будто на мгновение упало вниз, к поясу, а потом беспокойно заметалось в клетке рёбер. Он подался вперед, вытягивая спину, и обнял Томми за шею.

Закапал мелкий дождь. Свитер перестал быть хорошим убежищем от расплескавшегося над заливом холода вечера и ледяной мороси; тепло чужого тела уже не в силах противостоять ему. Томми поднялся с песка - на его открытых лодыжках остался точечный узор от песчинок, - и протянул Олли руку.

- Поехали домой.

Одна любовь - один дом.
Матела улыбнулся и, принимая и больше не отпуская раскрытую ладонь, последовал за Лалли.