Бит сотрясает стены репетиционного зала. Давно за полночь, и никого не должно быть внутри, но из-за приоткрытой двери льётся жёлтый свет. Помявшись на пороге, Чонгук пару раз глубоко вдыхает и медленно выдыхает. Он примерно знает, что увидит внутри. У каждого свои способы сбросить стресс, и в группе все друг о друге всё знают, когда дело касается дурных дней. Но бывают отдельные ситуации, когда кого-то накрывает волной, и с этим ничего нельзя поделать. В такие дни Чимин закрывается в комнате, Тэхён исчезает в городе, а Намджун растворяется в искусстве. Хосок оккупирует кухню, сам Чонгук добирается до боксёрской груши, пусть и под присмотром своего личного тренера, а Сокджин устраивается в гостиной и запускает бесконечные сезоны мелодрам, высмеивая реплики, героев и сюжеты. А ещё есть Юнги, и если накрывает его, то все стараются держаться подальше. В подобные дни обычно заботливый и внимательный Юнги становится острым на язык, саркастичным и язвительным. Не раз и не два он доводил кого-то до слёз, срывая нервы, а после бродил виноватой тенью и вымаливал прощение. Именно поэтому со временем Юнги тоже стал уходить из общежития, подобно Тэхёну, но уж его отыскать Чонгуку удавалось на раз, потому что в отличие от Кима Мин всегда приходил в здание «Big Hit Entertainment». Иногда он запирался в студии, иногда бродил по коридорам, иногда укладывался спать на диване в гостевой комнате. Но бывали дни, когда Юнги доходил до края, и именно этот день нежданно-негаданно свалился на голову Чонгуку, который не успел подготовиться. Впрочем, разве к такому подготовишься? Невозможно. - Хён? - зовёт Чонгук, наконец-то толкая дверь и заходя внутрь. Конечно, его не слышат. Музыка гремит слишком громко. Трек из альбома «D-2» разливается в воздухе, бьётся дикими волнами о стены, отскакивает острыми осколками. Чонгук чувствует вибрацию в полу. Чувствует вибрацию в душном жарком воздухе. Юнги тоже её чувствует. Взмыленный, растрёпанный, с дикими глазами. Он мечется перед зеркалами, кружится и вертится, громко подпевает своему же голосу, хлёстко зачитывает и выписывает руками острые фигуры в воздухе. На тёмно-серой футболке чёрные пятна от воды и пота. Лицо блестящее, раскрасневшееся. Губы пересохшие, потрескавшиеся. - Go fuck yourself! Пинок ногой, и бутылка с водой отлетает в сторону, ударяясь о стену. Крышка слетает, жидкость выливается на пол, и Чонгук дёргается, делает решительный шаг вперёд. Поскользнуться на мокром полу самое простое дело, а вывихи и переломы не нужны никому. Даже если этот кто-то готов запустить музыкальным центром в зеркальную стену, чтобы насладиться звоном бьющегося стекла и завершить картину хаоса. - Хён! Хватать Юнги за запястья в таком состоянии гиблое дело, но Чонгук не просто так качает мускулы. Юнги сильный, вертлявый и совсем не контролирует себя. Оборачивается резко, пихается и скалит зубы, сверкая потемневшими глазами с сильно расширенными зрачками. От него остро пахнет потом и пивом. Запах почти выветрившегося парфюма, терпкого, сладкого, оседает горечью на губах, стоит Юнги со злым смешком податься вперёд, терануться щекой и шеей о подбородок и рот. Зубы впиваются в плечо. Чонгук шипит. Мин громко пьяно смеётся. Он совсем не контролирует себя. Напирает, теснит к стене, зажимается и скалится, скалится, скалится диким животным. - Не стоило тебе приходить, Чонгук-а, - шепчет издевательски. Кусает за губу. Целует напористо, грубо, жадно. Так, что слюна неприятно стекает по подбородку. Никакого контроля. Никакого осознания. Будь он обычным человеком, толкался бы сейчас в клубе и, возможно, уже утащил бы какого-нибудь незнакомца в туалетную кабинку. Но он не обычный человек, поэтому сходит с ума здесь, в тренировочном зале, и падает на колени перед Чонгуком, дёргая ширинку его джинсов. Чонгук едва ли возбуждён поначалу. Каждый раз ему больше неловко и стыдно, но это ведь Юнги: лисьи глаза, пухлые губы, жадные пальцы. Минуты не проходит, а Чонгук уже жмурится, впиваясь пальцами в тёмные мокрые волосы, и толкается бёдрами в жаркий рот, потому что кровь в венах закипает от жадного взгляда из-под ресниц, от нетерпеливых касаний, от выплёвывающего хлёсткие рифты голоса из колонок. Чонгук никогда ни за что не признается, что не раз и не два мастурбировал в наушниках, вслушиваясь в треки Юнги, погружаясь с головой в его голос, грязную ругань и вызывающие сравнения. А теперь это всё одновременно, вибрация пробегает по стене, а на уровне его ширинки ритмично двигается голова старшего, и это слишком. Слишком до закушенной в кровь губы. Слишком до громкого скулежа. Слишком до синяков, что останутся на чужих плечах от крепкой хватки. - Испорченный кролик, - смеётся Юнги, отстраняясь и обхватывая его пальцами. Губы распухшие, красные, все в слюне и смазке. Чонгук давится вздохом, отпихивает ласкающие пальцы и падает на колени. Удар о пол болезненный, но наплевать. На всё наплевать. Чонгук подаётся вперёд, роняет Юнги на пол и впивается в его рот, судорожно дёргая собачку на молнии чужих джинсов трясущимися пальцами. И вот оно, тот сладкий момент, когда Мин давится смехом и стонет ему в рот, прогибается в пояснице и толкается бёдрами. Требовательный, ненавидящий промедления. Чонгук седлает его бёдра, зажимает оба члена ладонями, толкается и ёрзает, притирается, и ладони Юнги на его загривке и ягодицах - это так правильно. - Испорченный кролик, - стонет Юнги и кусает вновь: за язык, губу, подбородок. - И глупый. Такой глупый. Ты пойдёшь со мной ко дну. Чонгук знает, о чём речь, как знает и о том, что слова Юнги не имеют значения. Если Мин начнёт тонуть, он всегда будет рядом, чтобы вытащить его. Неважно, как: протянув руку помощи или накинувшись вот так, позволяя оставлять на себе метки от укусов, пальцев, грубых прикосновений. Доказательства, что живой. Доказательства, что существует. Это всё неважно. Лишь бы Юнги был рядом. Всегда. Лишь бы продолжал смотреть, и касаться, и смеяться, и улыбаться ему после. Лишь бы продолжал шептать извинения, втирая приторно пахнущий бальзам в истерзанные грубыми поцелуями губы. Всего ничего, и ладони становятся влажными и липкими от спермы. Чонгук выжимает обоих досуха, продолжая ласку до болезненной дрожи, и только после этого отпускает, скатывается, укладываясь рядом на полу, шумно дыша. Теперь вибрация бита прошибает тело насквозь, заставляя простонать. Юнги с кривой ухмылкой размазывает потёки спермы на своём животе, облизывает грязные пальцы и бросает на Чонгука ещё один голодный взгляд. Тянется вперёд, кусает за не скрытую съехавшим воротом футболки ключицу и вжимается губами в губы. Не целует, лишь притирается, а после откатывается в сторону и закрывает глаза. Прозрачные капли, побежавшие по вискам, не заставляют себя ждать, и Чонгук отводит взгляд. Это слишком. Это личное. Знак чужой мимолётной слабости. Чон поднимается рывком и отходит в небольшую кладовую, чтобы достать тряпку и вытереть разлитую воду. Выключает музыкальный центр. Собирает пустые бутылки из-под воды, достаёт из своего шкафчика сменную чистую толстовку и замирает. Ждёт минуту, вторую, пятую, пока тело Юнги не перестаёт сотрясать дрожь, а после подходит к нему снова, опускаясь на корточки, и касается футболки, стягивая ткань вверх. Юнги поддаётся. Всё ещё лёжа с закрытыми покрасневшими глазами, позволяет стянуть с себя мокрую футболку и послушно позволяет Чонгуку натянуть на покрытое испариной тело толстовку. Отворачивает лицо в сторону, когда Чонгук осторожно касается мокрых от слёз щёк ладонями, но первым тянется обнять, когда Чон вздёргивает его на ноги. Жмётся так сильно, что в рёбрах больно, дышит загнанно в шею и ощущается вдруг бесконечно уставшим, вымотанным. Чонгук крепко обнимает его, устраивает подборок поверх макушки и смотрит на их отражение в зеркале. На побелевшие от сильной хватки костяшки рук Юнги. На его меньшее по сравнению с Чонгуком тело. Тело, в котором Юнги иногда тесно. Так тесно, что дышать невозможно. Так тесно, что хочется орать не своим голосом, крушить всё вокруг, разбивать всё и всех на осколки. - Пойдём домой, хён, - шепчет ему на ухо Чонгук. Юнги дёргается в его руках, напрягается всем телом и резко расслабляется. Почти оседает, но Чонгук крепко держит его, позволяя навалиться на себя, и Мин смотрит на него с ещё одной усмешкой на губах, но она кривая, ломаная, дрожащая. Чонгук в ответ не улыбается. Только прижимается лбом ко лбу, стоит так несколько секунд с закрытыми глазами, деля один воздух на двоих, а после резко отстраняется, берёт Юнги за запястье и увлекает за собой прочь из зала, выключая напоследок свет. Завтра Мин будет лежать без движения в постели. Завтра он будет сверлить стену пустым взглядом, отказываться есть и разговаривать. Завтра будет тяжёлый день. Но Чонгук справится. Справлялся в прошлом и справится вновь. Он будет рядом. Он поделится своим теплом. Он позаботится о старшем так, как тот всегда заботится о нём. И после, через какое-то время, всё наладится, и улыбка вновь расцветёт на губах Юнги.

|∞|