Юнги чувствует себя ужасно. У него болит голова, заложен нос, скребёт где-то в горле и мучает скачущая в теле температура. Иногда ему ужасно жарко. Настолько, что он потеет с ног до головы буквально за доли секунды, и футболка на спине прилипает к позвоночнику. С той же скоростью на него порой накидывается холод, заставляющий поджимать пальцы на ногах, притянутых к груди, и зажимать ладони под подушкой в попытке согреть заледеневшие пальцы. Юнги чувствует себя слабой безвольной тряпкой. Перед глазами всё плывёт и скачет. На ресницах собираются слёзы, и парень не уверен, что это всё лишь из-за болезни. Скорее из-за его эмоционального состояния. Он слаб и он совершенно один. Стены комнаты, обычно успокаивающие своей пустотой и цветом обоев, давят на него и заставляют чувствовать себя крошечным и как никогда жалким. «Я никому не нужен», - крутится в голове на повторе. - «Никто и не заметит, если мне станет хуже». Излишняя драматизация порой просыпается в нём, когда болезнь протекает совсем уж тяжело. Юнги, несмотря на возраст, статус, пол и множество других вещей, которые могли бы показаться кому-то важными и «не позорься, тебе уже не пять лет», всегда чувствует себя маленьким, очень маленьким и беспомощным ребёнком во время болезни. Даже если это обычный насморк, Юнги кажется, он буквально вот-вот умрёт. Что уж говорить о его нынешнем состоянии, когда он даже не в силах устоять на ногах? Он понимает, почему к нему никто не приходит. Конечно же, никто не хочет заразиться. У них у всех свои занятия и расписание, которое никто не отменял, и если остальные мемберы поголовно заболеют, Седжин-хён обзаведётся первой сединой раньше времени. Да, Юнги всё это понимает, но... «Никто меня не любит. Я никому не нужен. Если я прямо сейчас просто задохнусь во сне, никто и не узнает до следующего утра, когда Сокджин заглянет ко мне, чтобы оставить лекарства на тумбочке. И он снова будет в этой жуткой маске, похожей на те, что надевают доктора-садисты в фильмах ужасов», - проносится в голове. Посильнее закутавшись в одеяло и игнорируя вновь навалившийся жар, Юнги утыкается лицом в подушку, подавляя жалкий всхлип. Ему плохо, и всё кружится, и тело совсем чужое, а рядом нет никого, кто мог бы хоть немного отвлечь или успокоить. Юнги совсем один, и это напоминает о страшных трудных и болезненных днях из прошлого, о которых Мин никогда не забывал, но старался не думать. Всё это наваливается на него, и он чувствует себя так, будто постель - вязкое болото, и он вот-вот провалится в матрас-трясину, задохнётся и умрёт. И никто никогда его не найдёт. Никто не подумает, что его съел матрас. «Может ли это произойти в реальности?» - на полном серьёзе задумывается Юнги, пытаясь собрать в единое целое обрывки вязких мыслей. Он совсем плох и знает это. Будь его состояние не таким печальным, он хотя бы не раздумывал о том, может ли матрас ожить и сожрать его. Что за бред. Да, бред. Бред его воспалённого температурой и одиночеством сознания. Снова наваливается холод, и хочется плакать. Под опущенными веками Юнги видит бескрайнюю снежную равнину, и он бредёт по ней в одиночестве, пока порыв ледяного ветра не сбивает его с ног и не начинает засыпать снегом, забивающимся за шиворот. Картина такая реальная, что Юнги не замечает, как впивается пальцами в подушку и начинает бормотать жалобное «пожалуйста, помогите». Не замечает он и то, как открывается дверь в его комнату и внутрь проскальзывают две высокие фигуры, подсвечивающие себе путь экранами телефонов. - О, Господи, - в ужасе шепчет Тэхён. - Я так и знал, - вторит ему Чонгук, и в голосе его паника. Включив настольный светильник, Тэхён спешно распутывает всхлипывающего и стонущего Юнги из одеяла и начинает стаскивать с него пропитанную потом футболку. Чонгук в это время скрывается в темноте ночного общежития, но вскоре возвращается с тёплым влажным полотенцем, которым обтирает трясущегося Юнги, мечущегося в болезненном сне, пока Тэхён сбегает на кухню, с которой приносит огромную чашку травяного чая, банку с сиропом для горла и таблетки для понижения температуры. Чонгук к моменту его возвращения уже натянул на старшего чистую футболку и сидит на его постели, крепко обнимая Юнги и мягко поглаживая его по спине. - Хён... - шепчет Тэхён и мягко трясёт Юнги за плечо. - Хён, проснись... Хён... Юнги раскрывает глаза и не сразу понимает, что происходит и где он. Только что вокруг была ледяная пустошь, и он вслушивался в последние удары своего покрывающегося льдом сердца, а вот перед ним стены его комнаты, и Тэхён смотрит на него с болью, виной и бесконечной нежностью. И Чонгук... Чонгук тоже здесь. Юнги приподнимает голову и смотрит в округлые, полные такой же вины и любви глаза макнэ, а после тычется холодным носом ему в шею, пытаясь вдохнуть родной запах. Он больше не погибает под наметённым на него снегом. И он больше не одинок. Чонгук здесь и обнимает его, а Тэхён обхватывает лицо ладонями и покрывает мягкими поцелуями лоб и переносицу, отчего по телу разливается нега. - Вы... Не бросили меня? - спрашивает хрипло, едва слышно и с затаённой надеждой, что это не очередная галлюцинация. - Конечно нет, хён, - возмущённо шепчет Чонгук и крепче прижимает его к себе, поглаживая по боку. - Куки почти подрался с Джином-хёном, когда тот заявил, что нам запрещено приближаться к твоей комнате, потому что ты очень сильно разболелся, и мы обязательно заразимся, - делится Тэхён и отстраняется, но под жалобное хныканье довольно быстро возвращается обратно в постель, протягивая Юнги кружку с чаем и таблетки, которые тот безропотно выпивает. - Но на самом деле Джин-хён выглядел так, будто хочет ломануться к тебе самым первым и окружить опекой, будто родная матушка. Возможно, тяжёлый взгляд менеджеров и их напоминание о расписании подействовали на Сокджина-хёна и Намджуна-хёна, который тоже собирался провести с тобой хоть несколько часов. Нам пришлось ждать ночи, чтобы пробраться сюда. И Хосок-хён попросил передать тебе вот это. Сказал, что поможет. «Волшебный батончик от грусти» - так он это назвал. Завидев сладость, Юнги не может сдержать широкую улыбку, из-за которой становятся видны его дёсны. Этот батончик инопроизводства, и в нём так много сахара, что он едва ли не скрипит на зубах. Шоколад, нуга, орешки, и это так вкусно и сладко, сладко, сладко. И очень жирно, калорийно. Найти в Сеуле этот батончик то ещё приключение, и Юнги так сильно благодарен Хосоку прямо в эту самую минуту. Так сильно, что подарит ему лучший подарок на день рождения. - Спасибо, - шепчет он негромко, шурша упаковкой. Чонгук и Тэхён улыбаются так, будто лично этот батончик приготовили пять минут на кухне, а не всего лишь передали знак утешения от Хосока. Юнги и не понимает, что радуются они на самом деле тому, что он больше не выглядит живым мертвецом, и тому, что его слёзы высохли, и он больше не мечется в бреду, такой маленький, сжавшийся в комок и умоляющий срывающимся голосом кого-то невидимого помочь ему. На самом деле от этой картины, навсегда запомнившейся младшим, у них, кажется, появились те самые трещинки на сердцах, ноющих весь день из-за невозможности быть рядом. - Чай, хён, - напоминает Тэхён, чтобы Юнги запивал терпкой жидкостью батончик. - А потом сироп и спать. - Вы останетесь? Ох. Ох, это должно быть противозаконным. То, с какой неприкрытой надеждой Юнги спрашивает их об этом, и как наливается румянцем его припухшее лицо, и как он крутит головой, будто щенок, смотря то на Чонгука, то на Тэхёна. - Ох, - озвучивает мысль Тэхёна Чонгук и сгребает Юнги в ещё более крепкие объятия, потираясь лицом о его шею и щекой о висок. - Конечно, мы останемся, хён. Мы будем здесь до самого утра, и ты больше не будешь чувствовать себя одиноким. И тепло чужих тел, как пишут в интернете, помогает справиться со скачками температуры. Поэтому ты будешь крепко спать, хён, а мы будем обнимать тебя всё это время. Юнги нравится такой расклад. Ему нравятся объятия Чонгука и сладкий запах его геля для душа, и его пижама. И ему нравятся растрёпанные волосы Тэхёна и его сверкающий теплом взгляд, направленный на Юнги, и как отсветы настольной лампы золотят его кожу. Тэхён весь такой солнечный и медовый, и Юнги совершенно точно хочет обниматься с ним, пока будет спать. Ему наверняка приснится лето, душистое поле и полная красных спелых яблок корзина. - И держаться за руки? - спрашивает Юнги, когда они начинают укладываться, и Тэхён выключает свет. - Мы будем держаться за руки? Я хочу держаться за руки. Мне нравится держаться за руки. С вами. Да, с вами. С Сокджином не нравится. Он больно давит на пальцы. А у Чимина слишком крошечные ручки. У вас хорошие руки, и я хочу держаться за них. Чонгук и Тэхён обмениваются взглядами над его головой и улыбаются, едва сдерживая смех. Юнги снова проваливается в полудрёму, и после чая ему стало жарко, и он просто говорит первое, что приходит ему в голову. Это чертовски мило, и Чонгук чувствует в себе непривычное желание посюсюкаться и даже, может быть, куснуть Юнги за румяную пухлую щёку. Но ничего из этого он не делает, хотя Тэхён наверняка разделил бы его порывы. Вместо этого Чонгук ложится у стены спиной к ней и крепко обнимает Юнги, подсовывая под его голову руку, второй рукой крепко обнимая за бок и утыкаясь лицом в растрёпанный чуть влажный затылок. Тэхён же ложится перед Юнги, ограждая его от края постели, переплетает с ним ноги, игнорируя прижавшиеся к щиколоткам холодные стопы. Обняв Юнги поверх одеяла и заодно приобняв Чонгука, Тэхён оставляет на виске Юнги ласковый поцелуй и придвигается ближе, зажимая старшего между своим телом и макнэ. - Спи спокойно, Юнги-хён, - шепчет он. - Мы с Чонгуком будем с тобой. Юнги ничего не отвечает, лишь льнёт сначала к одному, теснее прижимаясь спиной, а после к другому, тычась носом в ключицы. Он чувствует себя всё таким же маленьким, слабым и беспомощным, но держится за руку Чонгука, подсунутую ему под голову, и за свободную руку Тэхёна, прижимая его ладонь к своей груди. И это хорошо. Это очень хорошо. В маленьком гнезде между Тэхёном и Чонгуком ему комфортно, тепло и спокойно. Он больше не один, и младшие не бросили его, и он любит их так сильно. - Люблю вас, - бормочет едва слышно. Два судорожных вздоха, одновременных поцелуя в лоб и затылок и усилившиеся объятия служат ему немым ответом.

|∞|