MIREI (當山みれい) — Lonely in Tokio

Курить и не думать ни о чём, на самом деле, очень приятно.

Так приятно, что даже прибить никого не хочется, как обычно бывает, когда взгляд скользит по окружающим меня людям, раздражающих до жжения в итак уже почерневших лёгких из-за ставшего частым курения.

И жаль, что слова родителей о вреде этой привычки, способной убить целую лошадь, оказались проигнорированы ещё в период подросткового возраста и присущего шестнадцатилетнему мне максимализма. Многие парни, да и не только, в этом возрасте пытаются идти против системы и родителей с консервативными взглядами, порой не понимающих, что своими запретами и целым списком табу склоняют ребёнка на тёмную сторону сильнее, чем остальной социум, якобы способный загубить светлый ум их чада.

Причём бесят люди не потому, что я там какой-то плохой или обладатель финальной стадии социофобии, как раз наоборот: с детства слишком уж к окружающим тянусь, имея склонность быстро привязываться, душой и телом прикипать к импонирующему мне человеку, а потом или у разбитого корыта остаюсь, или ухожу сам, расставшись по доброй воле и с минимальной потерей нервных клеток.

Но первое из вышеперечисленного всё же чаще. Уходят люди, приходят, но никто не задерживается со мной дольше месяца, словно проклятие какое-то или игры Кармы, наказывающей меня одиночеством за грехи прошлой жизни.

Они, люди эти, все до единого, обычно просто разочаровываются и уходят, или хлопая дверью, или молча, бросая на меня полные пренебрежения с толикой презрения взгляды, которые я за столько лет уже научился игнорировать, никак не показывая внешне, что меня это пиздец как трогает. Что это не мне хочется вцепиться всеми конечностями свою бывшую и попросить остаться хотя бы на полчаса, не боясь получить наманикюренными ноготками прямо по лицу или быть спущенным с лестницы под смешки соседей, чтобы потом вся площадка обсуждала, какой же Накамото из сорок девятой квартиры неудачник.

Может, я действительно неудачник, которому суждено идти рука об руку с одиночеством. А может, меня просто окружают не те люди, которым не суждено быть со мной. Или это я просто не создан для людей, мелькающих мимо меня постоянно, чьи лица на протяжении всей жизни сменяются одно другим, стираясь из памяти быстро - как ластиком по карандашному наброску провести и получить чистый лист без намёка на то, что до этого там было что-то. А может, среди всех размышлений, которым предаваться вошло в привычку, таится и третий, редко рассматриваемый вариант: ещё не встретился тот человек, который Судьбой мне назначен. Тот, с которым не жалко будет провести всю жизнь и в сильной радости, и в безутешном горе, и вообще в любой ситуации.

Так казалось только сначала, когда перед глазами карими тонул предрассветный Токио, а я, объятый бессонницей и пробивающимися сквозь тюлевые занавески кроваво-красными лучами восходящего Солнца, не выскользнул из пустой квартиры и не двинулся в сторону круглосуточного магазинчика, расположенного в квартале от многоэтажки, такой же серой, как и сам город, окутанный ядовитым смогом и парами никотина, вырывающегося изо рта проходивших мимо молодых парней и мужчин в возрасте. Взглянув на них, понимаю, что руки трясутся и тянутся в карман толстовки, но там ничего - сигареты кончились вместе с нервами и желанием что-то делать, когда домой всё же приду, а работы предстоит много. Например, убраться, чтобы однушка хотя бы походила на подобие человеческого жилища, а не на «свинарник», как любит выражаться моя мама в те разы, когда всё же заявляется ко мне, но ничего больше не говорит - только смотрит с беспокойством и головой качает, но потом улыбается солнечно и с такой надеждой, что и сам невольно поверишь, что всё обязательно в жизни наладится.

Чертыхнувшись сквозь стиснутые зубы от охватившей внутренности досады, продолжаю шагать по тротуару, огибая поток пешеходов и шаркая подошвами потёртых чёрных кед, тем самым глупо надеясь на успокоение натянувшихся струной нервов. Так бывает, когда просто заёбываешься. Когда тьма внутри собирается клубками, царапает длинными когтями горло, что кричать хочется от этого, избавиться от ощущения тяжести, даже если кажется, что ты привык, что всё это лишь временно, а на самом деле - попытка убедить себя в этом изо дня в день так, чтобы поверить и больше не терзать себя подобными мыслями.

Но не получается ничего. Психануть бы сейчас, хорошо, от души треснуть по первой попавшейся стене кулаком несколько раз подряд, чтобы разбить костяшки в кровь, чтобы боль эта отрезвила разум, чтобы шипение с губ сорвать и уползти в свою квартиру, и так изо дня в день, пока спасение не заберёт в свои объятия. Вряд ли кто-то поймёт и обрадуется акту вандализма, приняв меня за сумасшедшего, кем, возможно, я и являюсь, раз думаю о таких вещах, которые ни за что адекватным людям в голову не придут.

А когда что-то нормальное вообще посещало мой разум? Вот и я не очень хорошо это помню, да и не слишком вспоминать хочется дела давно минувших дней.

Нормальное настолько, что изменило бы привычное существование в корне. Что заставило бы остановиться, как сейчас, будто какой-то силой неведомой встать столбом посреди убийственного людского потока, по сторонам внимательно оглядеться и зависнуть на хрупкой девчачьей фигурке, приблизившейся ко мне где-то на метра полтора, чего оказывается достаточно, чтобы понять несколько вещей. Первое: она определённо выпускница или около того, о чём говорит форма учебного заведения, по эмблеме которой не так трудно догадаться; второе: к груди, завернутый в серую куртку-олимпийку, прижат котёнок - внимательные золотисто-жёлтые глаза настороженно косятся из-под вороха ткани, отчего мне становится как-то жалко этих двоих. И то ли это из-за комка шерсти, как мысленно называю животное, то ли всё дело в девчонке, чьи волосы своим цветом напоминают вороново крыло и чьи ореховые глаза впиваются в меня, глядя уж слишком умоляюще.

- Извините, сэмпай, - тихий голосок размышления прерывает, вытянув из своеобразного транса, и я киваю, дав понять, что готов выслушать. Незнакомка нерешительно переминается с пятки на носок, осторожно делает полшага, показывая румянец на щёчках. Миленько. - Не хотите котёнка взять? Он может стать хорошим подарком кому-нибудь из ваших друзей или знакомых, если уж у себя держать не можете.

- И откуда же взялось столь дивное создание? - со смешком оглядываю показавшуюся из кокона чёрную мордочку, отмечая наличие белого пятна возле розового носа, длинные усы и порванное в одном месте маленькое ушко. - И боевые раны где-то подцепил.

- Это всё собаки, - поясняет она, сверкнув гневно глазами, будто те животные нанесли ей личное оскорбление. - Те бродячие, из переулка, что на конце этой улицы. Я бы с радостью взяла к себе, но у мамы аллергия на шерсть, а у всех моих друзей уже есть домашние животные. Котика жалко, как же его можно было бросить.

И что-то в этой тихой грусти, промелькнувшей в нотках звонкого голоса, резанувшего по ушам лезвием из чистой платины, есть. Что-то, что навевает не проходить мимо, проявляя присущее обычно в таких ситуациях, как и у многих людей, равнодушие, не игнорировать эти умоляющие глазки и робкую улыбку на розовых губах школьницы, от которой на миг что-то трескается в груди и с грохотом летит вниз, заставляя самого растянуть губы в ободряющей улыбке и, передёрнув плечами от холода, запахивая куртку на груди, протянуть руку и коснуться мягкой кошачьей холки, тут же получая ответную реакцию, радуясь тому, что за длинными рукавами не видно прошивших кожу мурашек от громкого урчания.

- Знаешь, - начинаю задумчиво, продолжая гладить урчащий комок шерсти и наблюдать краем глаза за затаившей дыхание школьницей, - я, пожалуй, последую твоему совету и заберу твоего друга себе. Слишком бесчеловечно будет бросать его на улице. Снова.

И уж что неожиданно, так это видеть широкую улыбку незнакомки, с ямочками на алом росчерке щёк, и лучащиеся благодарностью глаза-полумесяцы, сверкнувшие из-под пушистых опущенных ресниц, отчего не сразу замечаю ещё одну - ответную улыбку на своих губах, запустив пальцы одной руки в волосы, растрёпывая их, наверное, больше от накатившего волнения, чем от смущения (да Будда упаси). Да и с чего бы ему вдруг появиться?

Глупо это: попасть под очарование какой-то незнакомой школьницы, прижимая к груди мяукующий комок шерсти, окрещённый мысленно как «Саске», с улыбкой наблюдать за уже скрывшейся в толпе миниатюрной, закутанной в просторную олимпийку, фигуркой, и чертыхаться сквозь стиснутые зубы. И не то от ноток сожаления, вдруг проснувшегося с какого-то чёрта, ведь я никогда ещё так не был уверен в своём решении приютить у себя котёнка, не то от шальной мысли - узнать имя этой очаровательной девочки, гонимой из головы прочь как можно быстрее, иначе я точно дойду до ручки таким образом.

Думать нормально отчего-то трудно. Голова кажется совсем пустой, словно мозг решил попрощаться с нерадивым хозяином, не пользующимся серым веществом по назначению, и вытек через уши, оставляя без мыслительного процесса на несколько часов, за которые, будто на автомате, вообще не пропустив через себя и не отпечатав на подкорке, действия совершаются в хаотичном порядке, начиная с похода в ближайшую ветклинику, разорившую на таблетках и каплях для Саске, который всю дорогу только и делал, что довольно урчал и тёрся головой о мою грудную клетку, всё ещё прижавшись туда, и заканчивая тем самым магазином, - до которого, казалось, я никогда не дойду, если продолжу так медленно плестись, пародируя самую старую черепаху, - где опять же большая часть средств уходит на корм для нового друга, а всё остальное - на лапшу и пачку сигарет. Скромненько так, но за неимением желания приобрести что-то другое придётся довольствоваться этим.

Дым заполняет мои лёгкие чуть позже, уже на балконе квартиры, теперь не кажущейся такой пустой. Саске, с любопытством изучив каждый уголок, облюбовал себе место на подлокотнике кресла, заснув от количества впечатлений для одного дня. Не улыбаться не получается, глядя на свернувшийся черный клубочек милоты, и начинает казаться, что так много и часто я не улыбался никогда. Смысла не видел, причин это делать, натягивая на лицо маску, за которой эмоций целая куча, а выпустить их бессмысленно.

Зачем? Что бы мне это дало, кроме головной боли и лишней нервотрёпки? Вот именно, что ничего хорошего.

Не загоняться. Не думать. Просто расслабиться. Неужели это так сложно: не давать мыслям вырваться, не крутиться перед глазами, подкидывая разного рода картинки?

Если это так легко, то почему не получается выкинуть из головы ту девчонку, одну из миллионов серых людей, что пылью оседают на серых извилинах и не задерживаются там слишком долго, стираясь со временем. Приходят и уходят, проносятся мимо каруселью из не особо значимых событий. И эта школьница не такая важная же, ну. Просто ученица старшей школы, каких полно.

Все они такие: яркие, беззаботные, как колибри, стремящиеся покинуть родительские дома и окунуться быстрее во взрослую жизнь, где пора университетов, сессий и бессонных ночей перед горящими дедлайнами и вздохи облегчения после успешной её сдачи. А у кого-то защита диплома в самом разгаре, и это я не про себя, хотя, диплом этот - проблема и пиздец в одном лице - почти написан и выверен по всем стандартам, несмотря на лагающий ноутбук и плывущие перед глазами строки из чисел и той «воды», щедро налитой в содержание. Ну ничего, выдохну после защиты, а там видно будет, какие перспективы даст мне так рьяно нахваливаемый родителями филологический факультет.

Когда-нибудь, но не в этой жизни, мои мысли будут идти в правильном порядке и носить содержательный характер, а не проигрывать перед глазами красноту девичьих щёк и робкую улыбку девчонки, комкающей пальцами края форменного пиджака от неловкости. Возможно, когда-нибудь судьба, в которую так хочется верить, сведёт нас снова, несмотря на огромный город, в котором так легко потеряться, и тогда я всё же узнаю имя той, что подарила крохотную надежду не оставаться одному.

Внутри, кажется, что-то светлое алеет, приобретая форму лепестков сакуры, а сердце не на месте: оно от тахикардии разорваться готово.