Всю следующую ночь Чонгук плохо спал — мучили кошмары. Если память ему не изменяет, то каждый раз он просыпался от чувства, что абсолютно весь мир презрительно смотрит на него, а еще гул стоял и лишь изредка можно было разобрать фразы вроде «ты обычная фальшивка» и «предатель». Чон не дурак и прекрасно понимает, чем были вызваны эти сны. На нем заметно сказались события последних дней, в виде парня, узнавшего его секрет и, слава богу до сих пор не проронившего ни слова, странное поведение Минджи и её влияние на Чонгука, а также учитель Ким, который говорил, кажется, очевидные вещи, но Чон не мог до конца разобрать их смысл.

— Сильные личности, что смогли принять себя, — рассматривая себя в зеркале в ванной, Чонгук смакует слова учителя, — мне нужно принять себя? Но какого именно себя?

Парень тяжело вздыхает, еще раз проверяет свой внешний вид, после чего выходит из ванной и направляется к выходу из квартиры. И, уже почти переступив порог, на секунду задумывается, после чего хватает со стоящей рядом вешалки утепленную джинсовку и, надевая ее на ходу, покидает квартиру.

А по дороге в школу только и делает, что продолжает в голове отчитывать себя. С чего это он прется в школу так рано? Он будет на месте через максимум десять минут, а до начала уроков еще полчаса. Обычно все происходит наоборот. Не учитель ли Ким, со своими убедительными речами и крутой укладкой сподвигнул тебя на такие поступки? Ну уж нет, просто все равно не спалось, а дома скучно, вот и вся беда. Тогда на кой-черт ему эта ужасно тяжелая куртка? Стоило кому-то лишь из вежливости позаботиться о тебе, а ты тут же растаял? Ох, нет конечно же! Чонгуку просто нравится эта куртка и он ждал момента, чтобы ее надеть, а тут как раз похолодания подвернулись, точно.

— Чонгук? — со стороны к нему подходит Чед, отчего-то с удивлением рассматривающий. Нет, сегодня Гук уверен, что ничего не забыл.

— Смотришь так, словно я без штанов, — Чон шутит, но чисто рефлекторно проверяет себя на наличие должного элемента одежды.

— У тебя что-то случилось? Или почему еще ты в школе так рано? До урока больше пятнадцати минут, — убеждаясь в своих словах пухляк достает телефон и проверяет время.

— У тебя новый телефон? Это же очень дорогая модель, — молодец, Чонгук, нашел как перевести тему, у тебя-то у самого нет правдивого ответа на его вопрос, правда?

— Ага, родители подарили. Классный? — Чед вертит стильным гаджетом в руках с довольной ухмылкой, но, поймав Чона на закатывании глаз и недовольном вздохе, тут же спрятал телефон обратно в карман и заткнулся.

— Ты сделал домашнее по английскому? Дай списать.

— Домашнее? По английскому?

— Да, а что в этом такого? –Чонгук недовольно поднимает бровь и вытягивает руку, — дай списать, говорю.

— Но я не делал его… Это же урок учителя Кима. После вашей перепалки я подумал, что мы начнем его бойкотировать, разве нет? Раньше мы так и делали, но…

— Нет. Мы будем посещать его занятия и выполнять домашку, все ясно? — Гук убедительно смотрит в глаза, после начиная рыться в портфеле и доставая оттуда еще пустую тетрадь, — на сколько я помню, у тебя есть пятнадцать минут на то, чтобы выполнить задания за нас двоих.

— Без проблем, но Хосок знает об этом?

— А Хосок имеет какое-то значение? Он будет делать то, что я скажу.

Гук недовольно кривится и уходит, оставляя еще более недовольного Чеда одного. По пути натянуто улыбается нескольким знакомым и окидывает злобными взглядами обычных. Он делает это уже скорее по инерции, чем осознанно, ведь голова сейчас забита совершенно другим. В самом деле, что он скажет Хосоку, на счет своего заявления о посещении уроков английского? Намджун относится к обычным и, буквально вся школа знает об этом и со вчерашнего дня только и ждет знака он Гука, чтобы воплотить в жизнь все свои коварные планы по вытеснению нового учителя из школы.

На самом деле мало кто об этом способен рассказать, да и вообще рассуждать о таком вслух. Все предпочитают считать, что полностью независимы и свободны в своих решениях. Оно-то так, но на деле, все прекрасно знают, что их ждет, в случае отхождения от правил — презрение и издевки. Ты можешь говорить и делать что хочешь, ведь наделён нужными правами, но в то же время тебе придется понести наказание, о котором люди, наделяющие правами, толком то и не задумывались. Потому что нужно было думать, прежде чем дать возможность высказывать мнение всем, кому не лень. Ведь среди них слишком удобно затесались те, кто вторят лишь чужим словам.

Но периодически Чонгук сам путается в том, о чем рассуждает. Кто все эти шавки, что следуют за ним? Заслуженно ли они приближенны? Да более чем наверняка нет, но что он может с этим сделать, если и сам является лишь картинкой? Чонгук просто продолжит топтаться на месте, что потом и кровью выбил себе когда-то, когда был еще глупым и нерассудительным ребенком. Уж лучше так, чем оказаться на дне, верно? Ему-то и учиться осталось два года, а там уж как-нибудь разберется. А сейчас ему, кажется, предстоит испытание куда серьезнее.

Чонгук уже сидит на своем законном месте в кабинете английского, когда ему начинает без перерыва названивать Хосок. Парень же долго и упорно игнорирует звонки, надеясь, что все проблемы сами по себе рассосутся и, к его удивлению, все так и происходит — на значительные пять минут телефон затыкается. И Чонгук невероятно радуется, пока рядом не вырисовывается Чед, с тетрадью по английскому и уже принятым вызовом от Хосока.

— Спасибо, дружище, — пытаясь минимально выдавать волнение, Гук с долей иронии усмехается и берет в руки чужой телефон.

— Ну и что это за выходки? — несмотря на грозный тон Хосока, Чонгук различает прерывистое дыхание, что говорит лишь об одном — с минуты на минуту Чон будет стоять уже перед его партой.

— А тебе есть дело? Я сказал, что мы прилежно учим английский, а твоя задача — молча следовать моим словам.

— Какого черта, Чонгук? Я тебе не гребаный подчиненный, слышишь? Ты не смеешь мне что-то указывать!

— Давай разберемся при встрече? Учитель уже в классе, — с этой откровенной ложью Гук сбрасывает вызов, следя за сводящимися к носу бровями Чеда, — А тебе то чего? Что тебя, твою мать, не устраивает постоянно?! — Чонгук срывается на крик, привлекая внимание остальных учеников.

— Знаешь, что? А пошел ты. Я не хочу больше дружить с тобой, Чон Чонгук, — Чед лишь со злобой кидает на стол тетрадь Гука и собирает вещи с места по соседству.

— Ты ведь знаешь, что тебе светит, если ты унизишь меня? — опешивший Чон поднимает бровь, уточняя.

— Ничего. Ничего мне не будет, правда, Хосок? — пухляк переводит взгляд на вошедшего в кабинет друга, — Сначала сам определись, Чонгук. Оправдываешь обычных, посещаешь их уроки, обходишь законы лишь тогда, когда тебе это удобно, но продолжаешь относится ко мне как к мусору! Я особенный и требую, чтобы ты уважал мои желания и решения. Я тебе больше не друг.

— Да кем ты вообще мне был, если, стоило в моей жизни появиться сложностям, как ты тут же от меня отказался? — Гук, в порыве злости хватает свои вещи и вылетает из кабинета, попутно толкая Хосока плечом, который от чего-то довольно улыбается. Снова его тыкают носом в то, чего он не понимает, в его же неопределенность и запутанность.

— Чонгук? — Уже в школьном коридоре парень встречается с учителем, который скорее растерян, чем недоволен поведением Чона.

— Извините, учитель Ким, я плохо себя чувствую, — Гук вежливо кланяется и продолжает движение.

— Но… Черт, я в последний раз прощаю что-то этому засранцу.

Намджун наблюдает за фигурой удаляющегося подростка и заходит в кабинет, лишь когда тот скрывается за поворотом. А в классе царит безумие — даже появление учителя не останавливает шумных переговоров, взбушевавшегося почему-то пухляка за последней партой и хорошо знакомого ему Чон Хосока, что, закинув ноги на парту, усмехается ни то поведению одноклассников, но то чему-то в своих мыслях.

А Чонгук вновь прячется в своем пыльном и пропитанном запахом краски укрытии. Спокойная у этого места обстановка. Пусть это будет единственной настоящей странностью Чонгука — его успокаивают содрогающиеся даже от дыхания пылинки в тусклых осенних лучах солнца. Нравится атмосфера хаоса, что так усердно стремится создать порядок, особенно сейчас, когда на душе твориться примерно то же самое. Чонгук откровенно чувствует борьбу внутри себя, вот только что же борется? Старая, осыпающаяся в свете последних событий маска с маленьким ребенком, что наконец увидел проблески света сквозь её трещины? Жестокость и желание доминировать с настрадавшимся сердцем, что исполосано теми же ударами, что наносил Чонгук другим? Слова старых и, вроде как, верных друзей, с речами Минджи и её отца, что так старательно пытаются повлиять на Гука? Совсем непонятно. Чонгук вроде и пытается разобраться, но то ли лень, то ли ума все-таки не хватает. В любом случае, лучший вариант — это оставить мысли на потом, а сейчас просто позволить себе немного подышать.

— Может я просто краской надышался? — парень выдыхает со смехом и откидывает голову назад, больно ударяясь макушкой о стену.

Наверное, сидеть на грязном полу в новых джинсах не самая лучшая идея, но разве в его ушибленную головушку вообще приходит что-то разумное? Вся жизнь как уже надоевшая импровизация. А в следующую секунду ему приходится снова дернуться, от резкого грохота и чьего-то кряхтения. Чонгук слушает тихие шаги в коридоре перед залом, пока оттуда, в буквальном смысле, не вываливается уже знакомый ему голубоволосый старшеклассник, потирающий, видимо, ушибленное плечо. На удивление, Чонгука даже не замечают, а целенаправленно идут к одной из двухметровых куч мусора. Старшеклассник начинает аккуратно отодвигать картонки, пытаясь высмотреть что-то в глубине. А Чон, кажется, догадывается, что именно, поэтому очень осторожно подкрадывается сзади и, когда старший просовывает вглубь руку и начинает тянуть что-то оттуда, Гук опирается рукой на верхушку, дабы та не начала валиться вновь.

— Снова лунные гномы издеваются? — Чонгуку смешно, а вот парня перед ним, кажется, чуть инфаркт не хватил, от чего он резко отскочил в сторону, испуганно вскрикнув.

— Кто ты и откуда знаешь про этих уб… — голубоволосый с опаской осматривается и заканчивает в разы тише, — про лунных гномов?

Чонгук же заглядывает в недра мусорной кучи и, усмехнувшись, выуживает оттуда все тот же потрепанный рюкзак, отряхивая его от пыли.

— Ну, если верить твоим же словам, то я некий Пак Чимин, — Чонгук улыбается и наконец поворачивается к знакомому лицом, вместе с тем протягивая рюкзак. А еще наблюдает, как у парня, который, вроде как, старше него самого, подкашиваются колени и ресницы начинают в ужасе трястись. Тяжело сглотнув, старшеклассник хватается за протянутый рюкзак и тут же пытается сбежать, но Чон ловко ловит его за руку.

— Пожалуйста, Чон Чонгук. Я ведь ничего не сделал, — парень пытается вырваться, тараторя своим уже до боли знакомым и согревающим низким голосом.

— Пожалуйста, успокойся. Я вроде тоже ничего не сделал тебе, чтобы ты буквально трясся в моем присутствии.

— Ты сделал достаточно, — парень смотрит прямо в глаза. А если быть точнее — в правый.

— Послушай ты, — Гук с силой дергает его руку, чтобы притянуть немного ближе, — я хотел сказать спасибо. За то, что ты молчишь. Правда, спасибо. Мне жаль, что тогда пришлось тебе пригрозить, а еще за тот случай с гномами прости. Но это не то, от чего у тебя должны трястись колени. Сам ведь знаешь, я никогда не трогаю таких как ты.

— Таких как я? — парень наконец немного успокаивается и, хотя бы, не брыкается, — Это каких, «таких»?

— Ты в самом деле не понимаешь?

— Нет, совсем не понимаю.

— Ты и правда странный. Пришелец что ли? — Чонгук нежно улыбается указывая на то, что ни в коем случае не пытается оскорбить.

— Можно меньше загадочности? — парень, кажется, начал злиться. Интересно, его эмоции всегда такие нестабильные?

— Такие, что верят в лунных гномов, например, — Гук отпускает чужую руку, надеясь, что от него все-таки не убегут.

— Так вот как, — голубоволосый что-то обдумывает и пару раз кивает своим мыслям, — я принимаю твои благодарности и извинения, Чон Чонгук. Но, пожалуйста, давай ты больше не будешь меня пугать? А еще, желательно, вообще со мной не говори.

— Пугать больше не буду, — для убедительности он кладет руку на сердце, — но я не могу не говорить с тобой. Меня, судя по всему, кинули все друзья и, не считая одной девчонки, ты единственный, кому я, кажется, могу доверять.

— У тебя совсем колпак съехал, да? Я тебя по голове ударил, когда запрыгнул на спину? Не нужно со мной общаться, Чонгук. И, честное слово, если это очередной жестокий розыгрыш от тебя и твой компашки, я молчать не стану, — пытается взять агрессией и Чон прекрасно это понимает. От-того и действует.

— Ты сейчас очень красивый, — старшеклассник замолкает, только бегая растерянно глазами по лицу собеседника. А Гук думал, такое работает только с девчонками. Познает новые горизонты, так-то.

Парень не сдерживает смущённой улыбки и Чонгук чувствует прилив тепла, разливающийся в груди. Когда Минджи улыбалась, он ощущал нечто похожее, но не в такой степени. Если девочка была пока еще ненадежным солнечным лучиком, заигрывающим с ним во тьме, то парня рядом с ним можно было бы сравнить с маленьким, карманным солнцем.

— Ну уж нет, — Чонгук наблюдает, как улыбка постепенно исчезает с лица подростка, но продолжает, — Я бы хотел поближе с тобой познакомиться… Прости, не знаю твоего имени.

— Не знаешь имени? Так вот оно что, — парень моментально меняется в лице, принимая по странному горделивый вид, хотя в глубоко карих глазах отчетливо читается разочарование, — Если тебе еще дорого твое имя, тебе лучше никогда не узнавать моего. А я обещаю искусно делать вид, что ты все еще не знаешь о моем существовании.

— Послушай, парень, ты же не в сериале про мафию. Завязывай с этой странной загадочностью, — Чонгук морщит нос, словно ребенок, которому отказали в новой игрушке. Только что какой-то старшеклассник просто взял и отказался с ним знакомиться? Неужели это какая-то эпидемия, под которую так же попал и Чед?

— Я уже понял, что ты хорошо ко мне относишься. Поэтому, пожалуйста, не заговаривай со мной, если не хочешь, чтобы в определенный момент я очнулся где-нибудь под мостом.

Старшеклассник прикусывает губу и, сильнее сжимая лямку рюкзака, закинутого на плечо, разворачивается и движется в сторону выхода. Чонгук хотел было двинуться за ним, но в это же мгновение по залу эхом раздается рингтон телефона вперемешку со звучным хлопком старой двери.

— Это проклятие что ли? Почему, как только он уходит, мне кто-то звонит?!

Чон рассматривает дисплей смартфона, долго раздумывая, стоит ли брать трубку. Хосок не кажется потенциально приятным собеседником. Но разве ему есть что терять? Поэтому парень принимает вызов бросая только сухое «да».

— Ты сейчас где? Думаю, Чед хотел бы извиниться за то, что вспылил.

— И с каких пор это вы оба такие вспыльчивые? Черт, вы только и думаете, как бы мне все усложнить!

— Чонгук, может все же расскажешь о своих проблемах? Что такого произошло, что ты стал себя так странно вести?

— Ничего не произошло, я вообще не понимаю, почему вы считаете мое поведение странным! — Чонгук срывается на крик, морщась от слишком громкого эхо.

— Может… Твой отец вернулся?

— Никто не возвращался. Ты вроде хотел извиниться?

— Да, прости. И Чеда тоже извини, не думаю, что он правда больше не хочет с тобой общаться.

— Пусть лучше следит за языком, — Чон недовольно фыркает, направляясь к выходу из зала, — Вы ведь в столовой? Я сейчас подойду.

И Чонгук сбрасывает, не дожидаясь ответа. Смысла обижаться нет, друг без друга они ничего не стоят. Но в голове одна только мысль — он на испытательном сроке. Скорее всего на ближайшие пару недель. И достаточно случиться одному проколу, как он тут же падет на самое дно. Почему в тот момент, когда взбирался на верхушку, он не подумал о том, на сколько шаткое положение его ждет, каким болезненным, если не смертельным, будет падение и в первую очередь об одиночестве, что его ждет? А еще, почему сейчас, спустя столько лет, он задумывается о сомнительности его отношений с лучшими друзьями, о правильности своих действий и прочей ерунде? Чонгук никогда не делал ничего неправильного, он в этом уверен и хватит, в конце концов, в себе сомневаться.

Скорее всего, Минджи и учитель Ким в нем разочаруются, если он им это скажет, но разве это имеет значение? Оба без конца на него давят хотя бы своими взглядами, пытаясь наставить на «путь истинный», совсем не понимая, что тем самым только рушат чужую жизнь. Чонгук не хочет оказаться на дне из-за какой-то девчонки, которую знает от силы неделю, большую часть из которой она на него обижается и только осуждающе смотрит. Чонгук её спас, она должна быть благодарна. И пусть она вся из себя такая светлая и приятная, Гук ни за что не откажется от собственного благополучия ради света, что пытается только навредить, ослепляя.

Садясь за один столик с друзьями в столовой, Чон чувствует, насколько натянуты улыбки перед ним, отчетливо прослеживает коварство и злобу в глазах. Можно ведь хотя бы на секунду Гук будет с собой честным? Всего лишь на пару мгновений, прежде чем вернуться в прежнюю, окутанную тьмой, жизнь. Хосок и Чед ненавидят его не меньше обычного пепельноволосого мальчишки в другом конце помещения. Чонгук его не знает, но даже отсюда видит, как слегка вздрагивают его плечи от сдержанных рыданий. Жаль его? Совсем нет, более чем наверняка дурак заслужил это. Но это не меняет того факта, что он ненавидит Чонгука. Почти каждый в этой школе желает его исчезновения. Обычные мечтают затеряться где-то в тени и только бы устрашающий Чон их не нашел, а особенные грезят о хаосе, когда не будет того, кто сможет остановить их или сказать нет.

— Долго ты будешь ковырять бедный рис? — Чон, сидящий напротив, толкает Гукову ногу, — Мы думаем над тем, чтобы завалиться к тебе на выходных, так что обеспечь нам чипсы, а я договорюсь на счет напитков.

— Ты вообще в курсе, что если будешь и дальше так использовать простых, то в определенный момент они тебе в сок яду подмешают? — Оба смеются, прекрасно понимая, что ничего все равно не изменится.

— Ну, а что еще им делать? Пусть хоть какую-то пользу миру приносят, — вступается Чед, попутно жующий яблоко.

— Почему мы вообще так часто о них говорим? В мире что, приятные темы для разговоров закончились? — Хосок хмурит брови обращая внимание, на Чонгука, что куда-то засмотрелся, — что там?

— Эй, ты! — Гук ловит момент, когда нужные ему карие глаза останавливаются на нем, но почему-то парень совсем не отзывается, а лишь спешит пройти в другой конец зала, — что с ним не так?

— Да с кем? — Хосок поворачивается на стуле и всматривается в толпу школьников, замечая среди них одну заметно бросающуюся в глаза шевелюру и тут же кривится.

— Тот что с голубыми волосами. Он такой странный, сначала вешается на меня перед школой, потом просит даже не подходить к нему. Представляешь, он говорил что-то о том, что если нас увидят вместе, то в итоге он окажется под мостом.

Чонгук, погружаясь в воспоминания о достаточно веселой беседе, не сразу замечает, как напрягается челюсть Хосока и как расширяются в ужасе глаза Чеда. Гук хотел спросить, что не так, но не успел, правда, потому что друг слишком резко подорвался с места и буквально пронесся сквозь зал, оказываясь рядом с голубоволосым.

— Чонгук, — тихо начинает Чед, осторожничая, — ты не знаешь Ким Тэхена?

— А должен?

— Я не представляю, как это прошло мимо тебя, правда, — Чед тихо сглатывает, наблюдая как вдалеке испуганного старшеклассника с силой впечатывают в стену, хватая за грудки, — но, ходят слухи, что он собирает обычных, чтобы отомстить особенным. Особенно его компашка ненавидит тебя, Чонгук. А помнишь Пак Минхёка? Скорее всего это Тэхен ему промыл мозги.

— Кто вам сказал такой бред?

Чонгук рвано выдыхает. Такого просто быть не может. Теперь ясно почему Тэхен его боялся — он попросту является обычным, но ни разу на его лице не появилось ненависти и презрения. Не к Чонгуку точно. Да и какой же он обычный? Он самый странный из всех, кого ему приходилось встречать. Как так могло выйти, что настолько оригинальный человек затесался в тени? У Чона в груди ураган, стихийное бедствие, мысли роятся беспорядочно и ладони потеют. Он видит, как старшеклассник роняет первую слезу, слышит, как Хосок орет на него что-то плохо разборчивое, наблюдает как лучший друг встряхивает парня, заставляя раз за разом больно ударяться спиной о стену. Чонгук буквально чувствует эти удары, чувствует все так, словно это ему прямо сейчас орут гадости в лицо, словно из него пытаются вытрясти душу.

Но вытрясают, видимо, рассудок, потому что Чонгук подрывается с места, не выдерживая прожигающей изнутри боли. Он не знает, что это за боль, но ему очевидна её причина — Тэхен бросает секундный взгляд с другого конца зала. Попадает прямо в цель, в одно мгновение пробирается сквозь растерянную пару разноцветных глаз, крадется через миллионы сорняков внутри и попадает прямо в душу, в самую глубокую её часть, в совсем небольшое место, где еще сохранился кусочек почвы. Тэхен пробирается туда, где и сам Чонгук еще не бывал и прорастает там мгновенно, распыляя по телу ту самую боль. Однажды Чонгук даст ей название, но сейчас совсем не время.

— Чонгук, не делай глупостей, — Чед подскакивает следом и хватает пока еще друга за руку, — я не знаю, что происходит с тобой, но, прошу тебя, ты ведь уничтожишь нас всех, если…

— Если что? Продолжай, что же ты замолчал, — в глазах Чонгука пляшут искорки гнева, но от его взгляда лишь пробивает морозом до костей.

— Если, конечно, мы не уничтожим тебя, — пухляк ловит ухмылку на лице Чона за мгновение до того, как тот вырывается и уверенно шагает в сторону перепалки. — Я не хочу делать этого, Чонгук!

— Я устал тебе повторять. У тебя последний шанс смотаться в другую школу, а иначе, что ты там говорил?! — Хосок бьет кулаком по стене, совсем близко к лицу голубоволосого, заставляя того сжаться. — Ах, да! В следующий раз очнешься под мостом, ублюдок! Если конечно очнешься.

— Ты последний, к чьим словам я прислушаюсь, — бросает Ким, смотря из-под замучено опущенных ресниц, а в следующую секунду расплачивается за свои слова.

Хосок не церемонясь сжимает крупной ладонью чужое горло, заставляя беспомощно открывать и закрывать рот и хвататься пальцами за куда более сильную руку. И тогда Чонгук не выдерживает и, наконец, хватает Чона за напряженное запястье, пытаясь оттянуть руку от шеи знакомого. И, чисто теоретически, у него получается.

— Отвали!

Хосок с силой одергивает руку, случайно заезжая Гуку по лицу. Тот в свою очередь заметно отшатывается и врезается, в стоящего рядом Чеда, из-за чего валится на пол. Вокруг на несколько секунд повисает тишина, нарушающаяся лишь рваным дыханием Тэхена. Чонгука должна переполнять ярость или хотя бы неприязнь, он уверен. Но в душе только опустошение — полное отсутствие чего-либо. Заткнулось совершенно все — заткнулись паршивые рты особенных и не менее отвратные обычные. Заткнулась Чонгукова боль, замолчали все, кто воевал внутри. Молчали и учителя, наблюдавшие за потасовкой и не смеющие вмешаться — никто и ничто не смеет мешать социализации подростка и его пониманию себя. Тишина воцарилась вокруг, словно затишье перед бурей.

В целом, тишина сохранилась и после того, как Чонгук, наконец, поднял голову и взглянул на Ким Тэхена — все еще прижатого к стене, со спущенными на глаза голубыми волосами, что так противно мешали прочесть хоть одну эмоцию на подростковом лице. Тишина продолжала звенеть и тогда, когда Чон, рвано выдохнув, прошелся взглядом по толпе. Но с каждым последующим человеком, будь то школьник или преподаватель, он лишь видел, как искажаются их лица. Хотел бы он знать, что заставило их так волноваться.

— Чон Хосок, — Чонгук наигранно напрягает скулы, рисуя агрессию на месте опустошения. — Думай головой, прежде чем распускать руки. Отпусти парня немедленно.

— Что? — пока глаза Хосока растерянно бегают по лицу друга, Тэхен так же поднимает голову, смотря с сочувствием. — Кто ты вообще?

Между парнями повисло молчание, которое смог разрушить только старшеклассник, чью шею, наконец, оставили в покое. Ким подошел к Чонгуку, стараясь не выражать эмоций. Лишь капля раздраженности проскочила в голосе, когда он поднимал Гука на ноги приговаривая что-то вроде «поторапливайся». А когда голубоволосый уже утаскивал его из столовой, после тянул по малолюдным коридорам, лавируя меж смотрящими им в след школьниками, Чонгук смог концентрироваться лишь на металлическом привкусе на языке. Жжет обида или же он просто прикусил щеку? А может это недопонимание? Почему на него так странно смотрят все подряд? Почему сам Ким Тэхен стал таким заинтересованным в каком-то там Чон Чонгуке? Сам же говорил, чтобы к нему даже не подходили.

— Во-первых, почему именно кабинет английского? — Чонгук самодовольно кусает губы, следя за тем, как Тэхен судорожно осматривается и закрывает двери, — Я думал ты не хочешь, чтобы я даже подходил к тебе, а тут такая инициативность. Благодаришь за спасение?

— Кабинет английского потому что тут нет урока, а еще Намджуну легко будет нас найти, — парень облизывает губы и нервно моргает, заметно волнуясь.

— Что с тобой не так? — кажется Чонгуку весело, — Если ты думаешь, что Хосок и Чед изведут тебя, то можешь не переживать, я запрещу им даже приближаться к тебе. Или, — Чон довольно вздергивает нос, — из-за меня волнуешься? Не стоит, меня уж точно не тронут.

Чонгук остается полностью спокойным и довольным своей мнимой победой над Тэхеном, пока последний не сокращает расстояние между ними за пару шагов, оставляя между их лицами лишь несколько сантиметров. Тогда что-то внутри дергается, заставляя задержать дыхание и поджать плечи, моментально теряя всю свою уверенность.

— Что ты видишь, Чонгук? — Тэхен говорит тихо, из-за чего его бархатный голос становиться еще ниже, пробирая до костей.

— Ха, — смешок на выдохе на удивление дается с трудом, — Два карих глаза, Тэхен. Два карих глаза, которые полностью закрыли мне обзор на все остальное.

— Тебе не должно быть смешно. Потому что я сейчас вижу тоже самое.

— Что?

Чонгуку еще мгновение весело, а потом доходит смысл сказанного. Тэхен делает шаг назад и наблюдает за школьником, что судорожно достает из кармана телефон, открывает приложение камеры и еще несколько секунд всматривается в изображение на дисплее. В ответ с экрана на него смотрят два совершенно карих, сравнимых с горьким шоколадом, глаза. И картинка в голове начинает складываться.

— Они всё видели. Скорее всего линза выпала, когда ты упал. — Тэхен пытается выразить сочувствие, но на него набрасываются буквально в следующую секунду

— Ублюдок! Хосок был прав! — почти со слезами на глазах Чон хватает голубоволосого за грудки, — Ты ненавидишь меня так же, как они, да? Это все из-за тебя, ты во всем виноват!

— Что ты несешь?! — в парне моментально вскипает злость, смешанная с обидой — Во всем виноват ты, Чонгук! Из-за тебя Хосок опять угрожал мне! Из-за тебя он делал это всегда! А теперь, из-за тебя меня точно убьют где-нибудь за школой.

— А что насчет меня? Не думал, что будет со мной? Сначала связался с мусором вроде тебя, а потом из-за тебя все узнали, что я обычный. Обычный, черт возьми!

— Почему ты вообще меня обвиняешь?! Я никогда даже не думал тебя ненавидеть, но ты продолжаешь обвинять меня во всех своих проблемах! Я не заставлял тебя лгать и портить другим жизни!

— Просто заткнись, иначе я убью тебя!

Нет, этому придурку нет оправданий, он виновен, виновен во всем. Поэтому Чонгук не чувствует вины, когда замахивается над точеным подростковым лицом. Не чувствует стыда, когда в кабинет заходит Намджун с Минджи, когда горячая мужская рука хватает его за запястье и отдергивает в сторону. У Тэхена перед ним ужас в глазах, а еще обида и капелька ненависти к чему-то абстрактному. Все то же самое, что творится у Гука внутри. В добавок все та же боль, от проросшего внутри сорняка по имени Тэхен стократно усиливается, когда голубоволосый парень отворачивается, чтобы стереть мелкую слезинку, рукавом растянутого у горловины свитшота.

И только сейчас, когда Намджун пытается выспросить у обоих, что произошло, Чонгук понимает, что солнце, что так вселяло ему надежду, прошлось по небу где-то за пеленой грозных туч, снова скрывшись за горизонтом и оставляя Чонгука в кромешной тьме. Словно он сам, намеренно, все это время призывал дожди.

— Чонгук, я спрашиваю в последний раз, что это было за представление?! — учитель с силой толкает парня в плечо, из-за чего он делает пару шагов назад и, под обеспокоенный вздох Минджи, ударяется ногой о парту.

— Да ничего не произошло, — Чонгук огрызается и отводит взгляд.

— В самом деле? Послушай сюда, мой хороший, я цацкаюсь с тобой только из-за просьбы дочери, но с каждой секундой мое желание обратиться в полицию все больше.

— Полицию?

— А куда еще? Ты и твои друзья напали на парня прямо в школьной столовой. Моя обязанность как учителя — обратиться в полицию.

— Да я… — Чонгук по привычке уверенно вскинул голову, готовясь напомнить, что ему, как особенному, ничего не будет, но вовремя вспомнил, что теперь его некому защищать.

— Пап, говорю же, он пытался защитить Тэхена, я видела! — голубоволосый смотрит на Чонгука из-под бровей, пытаясь поправить растянутую кофту.

— Я не пытался никого защитить. Просто не хотел потом разбираться с проблемами Хосока, — а вот и любимая Чонгуком гордыня, что так умело всегда справлялась с любого рода болью. Но, на сорняк Тэхена, видимо, уйдет больше времени, ведь ощущения лишь слегка притупились. — А потом он притащил меня сюда силой, вот я и вспылил.

Намджун смотрит на Чонгука со злостью и выдыхает, сжимая пальцами переносицу. Он поднимает с пола один из брошенных впопыхах и уже хорошо знакомый Чонгуку рюкзак, отряхивая его и отдавая Тэхену, стоящему в стороне и поджимающему губы.

— Тэхен, иди домой. Я скажу, что это я тебя отпустил из-за того, что ты плохо себя чувствовал.

— Не нужно! — Ким испуганно трясет рукой.

— Что? Почему?

— Не хочу, чтобы дома волновались. Лучше зачтите как прогул, у меня их почти нет, так что проблем не будет, — парень благодарно, пусть и натянуто, улыбается, после чего движется к выходу.

— Я проведу тебя! — Минджи выравнивается с Тэхеном, выразительно смотря на отца, — ты же скажешь, что мне стало плохо?

— Иди уже. Только не нарвитесь как каких-нибудь Чон Хосоков, пожалуйста — Намджун усмехается, но стоит ему глянуть на Гука, как его лицо тут же возвращает серьёзность.

— Мне и так не просто, что вы еще хотите, — Чонгук фыркает и хочет уже взять с пола свой рюкзак, но учитель останавливает его, хватая за плечо.

— Они ведь видели твои глаза, верно? — Гук уверен, что спятил, ведь отчетливо видит искорку беспокойства за лицом полным недовольства.

— Да. Они всё видели. И… — Чонгук хмурится, опуская глаза, — и мне кажется, что я в полной заднице.

— Тебе не кажется, вся школа гудит.

— Но почему? — парень буквально на секунды теряет контроль над своими словами и тут же выдает нелепицу. Но это он поймет явно позже, когда поток эмоций успокоится и он снова сможет укрыть их плотным покрывалом из растущих внутри колючек. — Почему им это так важно? Что я такого сделал, что раскрывшаяся моя ложь вызывает у них столько внимания?

— А это тебе уже стоит спросить у себя, Чонгук. Почему все, окружавшие тебя до сих пор люди, так воодушевлены твоим вероятным падением.

— Но они тоже. Они тоже врут! Постоянно! Почему только я подвергаюсь таким наказаниям? Почему только мне светит падение на дно?!

— Для начала я бы убедился, что это не твоя привилегия, — Намджун выдыхает, — не думал, что мне когда-то придется запрещать кому-то подходить к Ким Тэхену, но именно это я сейчас и делаю, Чонгук. Не трогай его, он и так из-за тебя натерпелся.

— Он-то? — Чонгук наигранно закатывает глаза, стараясь не выдать того, что теперь он в самом деле сомневается в верности своих обвинений, — плевать мне на него. А теперь я пойду домой.

— Погоди, — учитель останавливает Чонгука уже у самого выхода. — Еще кое-что. Я все еще не снимаю свой запрет на общение с Минджи. Но, в любом случае, она сильно волнуется, поэтому наверняка будет звонить тебе сегодня. Пожалуйста, возьми трубку, не хочу, чтобы она плохо себя чувствовала из-за кого-то вроде тебя.

— С глаз долой из сердца вон, не слышали о таком? Я не буду принимать ее звонок, чтобы не сделать хуже. — Гук отрицательно качает головой.

— Глупец, я же знаю, что тебе это нужно. Поэтому просто прими её звонок. А теперь проваливай! — Намджун поправляет свою укладку и прокашливается, чувствуя, как Чонгук смотрит на него недоверчиво и, наконец, выдыхает, когда дверь за подростком закрывается. Когда-нибудь он сойдет с ума из-за чертовых подростков.

А Чонгук шаг за шагом все глубже погружается в себя. У меня проблемы в школе. Он отчетливо помнит каждый раз, когда возвращался домой, сбрасывал на пол тяжелый школьный рюкзак, за ним не менее тяжелый пуховик, заходил в просторную ванную комнату и очень долго стоял там перед зеркалом, проговаривая одну и ту же фразу. У меня проблемы в школе. Смотря в свои, по-детски наивные и еще порабощенные надеждой карие глаза, он чувствовал, что одна только эта фраза все трудности и разрешит. Он не хотел казаться слабаком перед родителями, потому что он обязан быть сдержанным и самостоятельным. Поэтому самый, казалось бы, обычный третьеклассник Чон Чонгук изо дня в день, сразу после школы, около двух сотен раз повторял одну и ту же фразу. У меня проблемы в школе. Чон Чонгук несколько месяцев репетировал, как скажет это родителям, чтобы не быть слабаком. Чонгук должен быть сильным мальчиком.

А что сейчас? А сейчас сильный мальчик Чонгук стоит у своего подъезда не решаясь зайти. Ведь что будет дальше? Он зайдет в пустую квартиру, повесит на вешалку свою утепленную джинсовку, которая, на самом деле, почти не ощущалась на плечах, положит на специальную полку свой пустой рюкзак, войдет в небольшую ванную и скажет то, чего не говорил уже так много лет. У меня проблемы в школе. На самом деле, эта фраза подарила бы мнимый привкус чего-то живого на губах, легкий аромат настоящего, очень правильно и словно предначертанного. У меня проблемы в школе. Наученный горьким опытом он больше не репетирует. Самый особенный и от того самый уважаемый в школе старшеклассник Чон Чонгук, впервые за много лет, просто рассказывает о всех проблемах своему отражению.

Но, если так подумать, мог бы он сбежать из дома? Но разве подростки бегут от стен? Чонгук никогда не сбегал из дома, а уж тем более от стен. Разве от них вообще хочется бежать? Стены наша крепость гарант безопасности и как вообще можно не любить стены? А вот от чего наверняка хочется бежать, так это от проблем. Чонгуку не знакомо желание сбежать из дома, но он знает, что это — желание просто избежать проблем, избавиться от тех, кто их создает и просто вдохнуть полной грудью каплю свободы. Но после это, почти всегда, тебя утягивают обратно к проблемам, до следующего побега. Поэтому Чонгук знает, что это. Но никогда не практикует. Гораздо эффективнее и дальше вариться в противной жиже из трудностей и адаптироваться, лишний раз не рыпаться, а лишь убеждать себя, что тебе и так хорошо, что это максимум того, что ты можешь иметь. Тогда и жижа покажется теплой пенной водичкой, ты просто привыкнешь и забудешь, что бывает по-другому.

Но сейчас Чонгук на грани побега. Почему-то, окунувшись в жижу с названием «трудности» еще глубже, начав движение, пусть и против своей воли, он почувствовал облегчение. Словно давить на грудь стало меньше. Так что же это? Неужели судьба Чонгука все-таки гнить где-то на дне? Тогда он против судьбы, он в нее не верит, нет, больше они с ним не подружки.

Все верно, вот и ответ. Только Чонгука ждет крах, в случае лжи, просто потому что так изначально должно было быть. Ну не место ему близь поверхности, вот те, кто там по праву должен находиться и вытесняют его, чтобы комфортнее расположиться в своих владениях.

Но не просто так Чон Чонгука растили сильным мальчиком. Поэтому он будет сбивать кулаки в кровь, но вернется туда, где хочет быть. Поэтому он, сжав кулаки до побеления костяшек, заходит в дом. Поэтому он проходит мимо ванной с заветным зеркалом. Поэтому он делает вид перед самим собой, что все хорошо. Поэтому в начале двенадцатого ночи он сидит в кромешной тьме на кровати и смотрит в стену не думая, буквально, ни о чем. Потому что любая мысль причиняет боль. И, именно поэтому, он с уверенной улыбкой принимает звонок от Минджи.

— Почему ты не спишь? Время уже не детское.

— Потому что я уже не ребенок. Как ты там?

— Все отлично, а что? Должно быть что-то не так? — Чонгук чувствует, как внутри разъедает стыд и жалость к себе из-за вранья. Но он обещал разбивать кулаки в кровь.

— Ну, я думала ты будешь переживать из-за случившегося. Я рада, что у тебя получилось!

— Что получилось? — после своего вопроса Чон буквально чувствует, как воодушевление девочки на том конце пропадает.

— Да так, ничего, — Минджи прокашливается, — кстати, папа просил передать, чтобы хорошо поужинал, потому что голод может усугубить твой стресс. Интересно, он о всех учениках так переживает? Чонгук? Чонгук, ты чего молчишь?

— Все хорошо, я ложусь спать.

И Гук бросает трубку позволяя голосу надломиться, а потоку эмоций вырваться через остервенелые рыдания. Такие, что можно счесть за истерику, ломающие любые барьеры, те, что нельзя сдержать. И он будет плакать еще долго, просто чтобы больше ничего не слышать в своей голове, потому что не позволял себе сделать это так давно, просто потому что его так нагло надломили.

В последний раз он говорил с родителями неделю назад. Примерно за день до появления в его жизни Минджи. До появления в его истории Тэхена. Он говорил с ними, когда был цел. После пятиминутного разговора он буквально почувствовал, как колючие заросли внутри укрепились в корнях. Он почувствовал, что стал сильнее. Толще стали стены вокруг.

Только что он и минуты не проговорил с Минджи, которой было достаточно упомянуть, своего отца и его заботу, чтобы сломать семнадцатилетнего зрелого парня.

И теперь, в порыве жалостливых слез, таких неуместных для сильного мальчика, Чонгук наконец понял. Не нужно ему никакое солнце, не нужно ему тепло и забота. Они только ломают и делают слабее. А слабые оказываются на дне.

***

На следующее утро он вошел в школу в сопровождении десятков взглядов. Но разве все эти ублюдки имеют значение? От них ничего не зависит. Сейчас ему важна реакция только двух людей, которых он находит в одном из коридоров по пути в кабинет физики.

— Так это твой настоящий цвет глаз? — На удивление Хосок встречает его спокойно, в то время как стыдливо опустил глаза в пол, стараясь не произносить ни звука.

— Да, — Чонгук выдает почти шепотом, стараясь не нарваться.

— Так долго лгать, водить за нос самых близких тебе людей и пользоваться властью, которая тебе не принадлежит. Так прискорбно, — Чон выжидает паузу, после чего продолжает, — тогда в столовой ты заступился за худшего из обычных, выгородил обычного учителя и его дочь, а еще пренебрег нашей дружбой. Чед ведь предупредил, что с тобой будет, если будешь плохо себя вести во время испытательного срока.

— О чем ты?

— О том, что нам, любящим и преданным друзьям, придется тебя уничтожить. Мы ведь такие верные шавки одного лжеца, следуем всем правилам, которые он установил. Скажи мне, Чонгук, на что ты надеялся?

— Но я ведь все еще особенный, правда? Да, нет у меня гетерохромии, но у меня все еще осталось витилиго. Настоящее, — Чонгук смотрит отчаянно, а Хосок даже не скрывает своего наслаждения.

— И в самом деле. Подделать витилиго же нельзя? — Чон обращается к Чеду, что старался сохранять максимальную отстраненность от разговора.

— Да, он все еще особенный, — Чед от чего-то смотрит на Гука виновато, что пухляку совсем не свойственно. Что такого он мог учудить, чтобы не найти перед совестью оправдания?

— А значит мы все еще друзья, Чонгук-и, — Хосок слащаво улыбается, довольствуясь победой, непонятной Чонгуку. — Мы защитим тебя, нашего старого доброго друга, несмотря на твою большую и страшную ложь. Ты ведь не предашь больше наше доверие?

— Не предам.

Они смотрят друг другу в глаза и Чонгуку приходится сглотнуть ком недовольства. Он буквально чувствует, что что-то не так. Это чувство его не покидает и после урока физики, и после, казалось бы, все такого-же общения на школьном дворе, даже после того, как на него перестали косо смотреть и стали по привычному живо обходить стороной. И почти целый день его это терзает, пока они не оказываются в злосчастной столовой, с которой все и началось.

— Стоять! — Хосок отдает команду буквально просто проходящему мимо парню, что застывает на месте, нервно сжимая поднос с едой в руках. — Как интересно. Сегодня у нас апельсиновый сок?

— Да, — несмотря на очевидное волнение, младшеклассник отвечает внятно и четко.

— Смотри как интересно, — под непонимающие взгляды Чонгука и Чеда Хосок забирает стакан с соком с чужого подноса и становится прямо перед напуганным школьником. — Ты ведь обычный, правильно? Ну конечно правильно, посмотри только на себя, ни капли индивидуальности.

— Хосок, что ты делаешь? Отвали от него, он же никому и ничего не сделал, — шипит Чонгук, чтобы только больше никто не заметил оплошности Хосока.

— Я знаю, — Чон слащаво улыбается, возвращая взгляд к младшекласснику, — Так, о чем я? Ты на столько прост, мой мальчик, что, если я сделаю так, — Хосок, не колеблясь, выливает сок на голову ошалевшего подростка под удивленные вздохи заметивших потасовку школьников. — Тебя не трудно будь спутать с фруктом. Посмотри только, ходячий апельсин.

Почти рыдая парень бросает поднос на ближайший стол и выбегает из столовой. А Чонгук лишь стоит как вкопанный, открыв рот от изумления. Он уже хочет возмутиться, как только вновь вступается Хосок.

— Классное выступление, Чонгук-и? — Чон смотрит хищно, как одержавший победу зверь, — А знаешь в чем мораль этого спектакля? В том, что ты теперь не имеешь никакого влияния здесь. Если, конечно, не хочешь пасть ниже кого-то вроде Ким Тэхена. Почему ты так удивленно на меня смотришь? Ты же с утра чувствовал подвох, разве нет? Неужели я так тебя переоценил?

— Скольких? — удивление Чонгука перерастает в ненависть, — скольких людей ты терзал так же за моей спиной?

— Что ты такое говоришь? Я никого не трогал у тебя за спиной, — Хосок рисует обиду. Так противно. — Я делал это прямо у тебя перед носом.

Чонгук наконец осознает, что его предали. Так же как лгал он — лгали ему. Он понимает, что и сам не безгрешен, но обида все равно разъедает изнутри. На протяжении нескольких лет их общение являлось сплошным сглаживанием углов, но в этот раз у Чонгука не получилось, он просто не успел, из-за чего конкретно впечатался самой грудью в угол предательства и обмана. Поэтому, гонимый съедающим изнутри разочарованием, он движется вперед, желая изо всех оставшихся сил толкнуть ублюдка. Да так, чтобы он повалился на землю, чтобы переломал ноги, чтобы откусил себе язык и не посмел больше никому и слова сказать. Но его вовремя останавливает Чед, хватая со спины за локти.

— Чонгук, не ищи себе лишних проблем, пожалуйста.

— В самом деле, — Чонгук горделиво скидывает с себя чужие руки, — зачем мне проблемы? Пойду-ка я отсюда, чтобы они сами меня не нашли.

И, крепко сжав челюсть, Чонгук уходит в сопровождении довольного взгляда теперь уже знакомого. Но точно не друга. Наверное, в то, что друзей не существует, Чонгук хотел бы верить в последнюю очередь. Отец был прав — пришлось. Так прискорбно осознавать, что последнее во что ты искренне верил и на что надеялся оказалось ложью. Что у него вообще осталось? Гордость? Какая глупость. Гордость его создала и, кажется, она же его и погубит.

  А что он чувствует? Сложно описать это какой-либо эмоцией. Скорее всего, у нее и нет как такового названия. Но всем ведь знакомо это остаточное чувство, после того, как ты очень долго, почти до слез и дрожи в коленях, чего-то боишься, бережешь внутри совсем тусклый огонек надежды, а после он тухнет под потоком твоих слез и ни остается больше ничего. Словно вокруг тебя рушатся стены, которые тебя оберегали.

Как обычно эти стены называют? Маска? Тогда эта Чонгукова маска была очень старой, откровенно потрепанной и сотни раз склеенной. Что за маской? А за ней темные заросли колючих ростков, что взращивали в нем почти с рождения, и Чонгук за это отчасти благодарен. Только благодаря ним никто еще не видел, что же сидит там, гораздо глубже, что эти растения охраняют. Чонгук и сам не знает и знать не хочет. Но это нечто бьется в ужасе, бросаясь прямо в колючие заросли, только бы вновь возвести рухнувшие стены, что обратились в вонючую пыль. Руки этого нечто издерты в кровь, колени разбиты и губы потрескались от нехватки живительной влаги. То самое, живое внутри Чонгука, благодаря чему он еще дышит, прямо сейчас готово извести себя до смерти, только бы никто и мельком не заметил его уродства. От этого больно.

А сейчас он сталкивается с тем, из-за кого стена дала первую трещину.

— Ты домой? — перед ним стоит Минджи, что словила его почти у самого выхода из школы.

— А куда мне еще идти? Ты же видела, что произошло в столовой.

— Сколько у тебя осталось уроков? Я попрошу учителя Кима, чтобы он тебя отмазал, — девушка задорно улыбается, но буквально в следующую секунду теряет свой запал. Она попросту замечает одинокую слезинку на Чоновой щеке.

— Учитель Ким? — он утирает слезу, но от одного лишь имени скатывается еще одна. — Скажи, Минджи…

— Что? Что стряслось? — Девочка трясет Гука за плечи и хмурится, понимая, насколько глупым был ее вопрос.

— Ты и твой отец, — Чонгук глотает десятки вопросов, рвущихся наружу, ведь и сам прекрасно знает на них ответ. Остается только один, — Вы останетесь на моей стороне, если я совершу очередную глупость?

— Это уже смотря насколько отчаянной она будет.

— У тебя же есть салфетки для снятия макияжа? — Чонгук утирает раскрасневшиеся глаза, — А еще зеркальце. Ты ведь девчонка, у тебя наверняка есть это все?

— Да, но… — Минджи скидывает одну из лямок рюкзака, и, слегка повернувшись в сторону, достает упаковку салфеток и небольшое зеркальце в форме котенка из маленького кармашка, — что ты собрался делать?

— Избавиться от собственного лица.

Минджи осматривается и видит, что проходящие мимо школьники косо на них смотрят. После видит Хосока, застывшего вместе с Чедом в другом конце зала. Почему они так пялятся? Минджи ведь тоже «особенная» и имеет право общаться с Чонгуком. Почему тогда Хосок продолжает выглядеть, словно победил в войне, а Чед испуганно распахивает глаза? И, когда девушка возвращает взгляд на Чонгука, она наконец понимает. Чон с совершенно спокойным выражением лица и даже легким намеком на измученную улыбку, одно за другим стирает со своего лица темные пятна, местами размазывая их по щекам.

Чонгук знает, что на него смотрят и продолжает намеренно показательно. А еще Чонгук знает, что вряд ли доберется сегодня домой целиком. Он получше остальных знает, что делают с особо надоедливыми обычными, он сам вытворял с ними те ужасные вещи. Но сейчас действует скорее не сам Гук, а его гордость. Прекрасная и благоухающая, как всегда, она обнимает это нечто бьющееся внутри, запечатывая в своих объятиях, успокаивая и нашептывая что-то вроде «они того не стоят, солнышко». Гордость для этого уродливого как мать, как тот единственный источник тепла и заботы, что еще не дал скончаться. И до последнего вздоха, Чонгук уверен, он будет хранить свою гордость в тепле и уюте, как родную.

— Минджи, что ты делаешь? — к ним подбегает одна из подруг девушки и с упорством тянет Минджи за руку.

— Но…

— Иди, — Чонгук улыбается и размазывает последнее пятнышко под глазом, превращаясь из уважаемого особенного в чумазого обычного.

Чон выбрасывает в мусорку салфетки и целенаправленно идет к выходу из школы. Чон подмечает краем глаза, что Хосок идет следом, а вот Чед остается стоять на месте, стыдливо поджав губы. Хотелось бы Гуку сейчас подойти к нему и назвать жирным, сказать, что его бесит американский акцент и попросить бедняжку Чеда не расстраиваться, ведь мудаками рождаются и он ничего не мог с этим поделать. Ущербный человек. Но сейчас он занят своей своеобразной казнью.

Чонгук идет размеренно, просто потому что даже не страшно. Он знает, что его ждет. Хосок не оставит ни одного перелома, не единого шрама и даже не наградит сотрясением. Но будет больно. Скорее всего все тело будет исполосовано гематомами, оно будет болеть так сильно, что каждый вздох окажется мучением. Так было со всеми, кого Чон Хосок когда-либо бил. А их было много, ведь Чонгук не любил марать руки. Даже не так, Чонгук чертовски не любил причинять людям боль.

И уже в ближайшем закоулке Чонгука впечатывают спиной в стену и, прежде чем закрыть глаза от боли и не открывать их ближайшие несколько минут, последнее, что он видит перед собой — полные хищного удовольствия глаза. А дальше чувствует, как тяжелая рука врезается в солнечное сплетение. Чонгуку больно. Безумно. Но не так от умелых ударов, каждый из которых он буквально способен предугадать, как от того, что их наносит когда-то единственный человек, которому он верил. Ни капли того доверия не осталось. Но Чонгук не смеет уклоняться или давать отпор. Это его наказание за то, что не послушал собственного отца, что поставил жизнь под угрозу, доверившись мнимому другу. Когда щеки касается горячая кровь Чонгук понимает, что Хосок явно увлекся. Ну и пусть на самом деле. Это его урок на будущее — вот к чему приводит доверие.

— Мне так жаль, Чонгук-и, — Хосок прижимает уже почти теряющего сознание Чона к стене, сжимая горло.

— Ненавижу, — выдавливает Чон, тут же закашливаясь.

— Как же так. Так долго строил из себя такого крутого и важного, обращался со своими друзьями как со служащими тебе собаками, а что теперь? Твои собачки перегрызли тебе глотку, пока ты спал, — Чон приближается к Гукову лицу и смотрит пристально в измученные глаза после чего, слегка посмеиваясь, оставляет на его щеке короткий чмок. Парень отстраняется и, состроив невинные глазки, проговаривает наигранно, — прости, чувак, мне пришлось.

Хосок уходит, а Чонгук обессиленно опадает на землю, наконец вспоминая. Вот почему при первой встрече Чон показался ему таким знакомым. Кто бы мог подумать, что его лучший друг — тот, с кого все началось? Хотелось бы сейчас Гуку вспомнить как он обижал Хосока в детстве, а теперь получил по заслугам и, приняв наказание, в конце концов может стать героем. Но нет же. Нет, просто Чонгук пригрел у своей груди змею, просто не узнал его. Тот самый парень, что подкинул особенной девчонке мертвого птенца в сумку, когда они отбывали второй год в младшей школе. Тот самый парень, который струсил признать свою вину, когда поднялись «защитнички» особенных. Тот самый, черт возьми, Чон Хосок, что свалил всю вину на него, сделав врагом всей школы. Тот самый что оставил на исцарапанной мальчишеской щеке лёгкий чмок, со словами «прости, чувак, мне пришлось». А потом среди года перевелся, оставив ни в чем не повинного мальчишку нести его бремя. И все, чтобы спустя года разбить своего недодруга в незначительную пыль

А вокруг так пусто. Бесконечно холодно и темно. И проблема даже не в безлюдном переулке, да и на улице еще светло. Просто Чонгук, кажется, самостоятельно отказался от всего, что ему оставалось. Его гордость сейчас с умиротворенной улыбкой поглаживает по голове уродца, что спрятался в терниях души, а сейчас почти мурлычет от удовольствия и долгожданного облегчения. Он так боялся всех этих любопытных людей, которые так и стремились найти трещинку, пропустить хоть лучик света, только бы разглядеть тот же миллиметр отвратительного тела. А теперь их не осталось. Никого больше поблизости, Чонгук совершенно один и, скорее всего, до конца своих дней. А значит никто не заглянет, значит у него достаточно времени выстроить новые стены. Такое облегчение, но от чего-то так больно.

В ощущении полной пустоты Чон сидит, кажется, больше часа. Никто не проходит мимо, никто не подает голоса изнутри, всем совершенно плевать. Будет здорово, если никто не станет его искать, если в своем бесконечном холоде он заблудится и никогда не найдется. Как без вести пропавший сумасшедший. Но только не как сбежавший из дома подросток, подростков же всегда находят, после еще и наказывают, а Чонгук уже взрослый и достаточно ответственный, чтобы просто раствориться в воздухе. Говорят, желания материализуются, но что если ты страстно желаешь дематериализации самого себя?

Когда Чонгук все же поднимается на ноги ему безумно больно, просто потому что потянул лодыжку. Пустота внутри всепоглощающая, поглотит и боль в ноге. Чонгук смотрит на лица прохожих, когда, прихрамывая, бессмысленно плетется по улице, и ни одного из них не может различить. Все они такие разные, совершенно непохожие друг на друга, но такие, черт возьми, банальные. Совершенно простые, с совершенно одинаковыми мыслями и целями, говорят одни и те же слова и все, как один, боятся. Боятся пасть и оказаться на месте Чонгука. А на свои страхи мы, как правило, смотрим с отвращением. Вот и на Чонгука смотрят брезгливо. Так неприятно и непривычно. Чонгуку так нравилось быть на вершине.

  На улице постепенно темнеет и Чон совершенно этому рад. Рад тому, что больше не видит чужих глаз, не видит обманчивые силуэты. Все они так навязчиво крутятся вокруг, но ни один не дарит ощущения спокойствия и тепла. Он отключает телефон, потому что Минджи, Намджун и еще пара-тройка незнакомых ему номеров (с которых так же, наверняка, названивало семейство Ким) устроили марафон, не давая бедному устройству передохнуть и на секунду.

Сам же подросток плюхнулся прямо на бордюр около бургерной, что находилась недалеко от школы. Салфетками из нее Чонгук вытирал кровь с запястий Минджи. И он до сих пор ненавидит это мгновение. Прямо сейчас парень выглядит мягко говоря ужасно — на лице красуется оставленный, явно по неосторожности, синяк, тело ломит, из-за чего приходится страшно горбиться, волосы растрепаны и измазаны в песке так же, как чертовски дорогая одежда. Его любимая худи слегка разошлась по шву у горловины. Чонгук потрепан совершенно во всех смыслах этого слова. Чонгук потрепан блядской жизнью. Совсем как бездомный, разве не так? Вот кем становятся люди, бегущие из дому. Потрепанными, опустошенными и несчастными. А вот подростков обычно находят родители, ругают и дают напиться горячего чая, ведь их чадо в минусовую температуру в одном только худи таскалось по улице. Но Чонгука не найдут. Потому что он не хочет этого, а еще он взрослый. Достаточно взрослый, чтобы нести ответственность за свои поступки.

Чонгук видит, как его фотографируют проходящие мимо школьники и ему становиться даже отчасти смешно. Совершенно каждому и даже незнакомому невероятно лестно следить за падением сильнейших. Люди словно противнейшие гиены, ждущие, пока сильная добыча не изведет себя сама. А бороться уже не за что, пусть съедают с потрохами. И лишь Чонгукова гордость останется жива. Она помогла пройти ему так далеко, совершенно все лишь ее заслуга. Лишь она достойна жизни.

— Вставай, — вполголоса проговаривает кто-то из-за спины, хватая за локоть и таща наверх. — Ну чего застыл, дурак. Уж я-то тебя не убью, — Когда Чон поднимается на ноги и оборачивается, в желтоватом свете фонаря и отблесках сотен разноцветных вывесок то и дело мигающих, различает ярко-голубую челку и пару обеспокоенных глаз.

— Тэхен…– Чонгук может лишь мямлить, в голове ничего не складывается.

— Н-да, куда уж хуже. Выглядишь ужасно, — Тэхен осматривает младшего и в сожалении поджимает губы. — Тебе очень повезло, что я был рядом. В больницу поедем?

— Нет! — Чонгук отвечает слишком резко для своего состояния, заставляя тем самым старшеклассника дернуться и вскинуть бровь, — оттуда будут звонить родным и…

— Понял, не хочешь, чтобы волновались дома, — старший кивает пару раз головой и как-то натянуто улыбается. — Пойдем я проведу тебя до дома.

— Не хочу домой.

— Ты сейчас в гости напрашиваешься? Ну уж нет, я не пущу тебя к себе.

— Придурок, зачем мне к тебе домой? — Чонгук хмурится, — Можешь идти, я и сам доберусь.

— Тебя отпусти, так ты и до того света доберешься, — Тэхен, задумавшись на мгновение, откидывает челку с глаз и тяжело выдыхает, — Пойдем.

— Я никуда с тобой не пойду. Намджун мне запретил и вообще ты меня, вроде как, ненавидишь, — затараторил так наигранно сдержанный Чонгук.

— Когда на тебя влияли запреты? Тут буквально через дорогу парк, там хотя бы людей не так много. На тебя и без того косятся.

— Если стыдно находиться рядом со мной, то просто уходи, я ведь тебя даже не звал, — Чонгук фыркает и разворачивается на пятках, судорожно кривясь от боли в лодыжке.

— Конечно стыдно, ты себя видел вообще? И где вся та важность «самого особенного из особенных»? — Тэхен не скрывая грубит, но тут же подхватывает Чона, перекидывая его руку через свою шею, помогая идти.

— Я по-твоему идти сам уже не могу? За кого ты меня держишь?

Но руки Чонгук не отнимает, а лишь неловко отводит взгляд. Тэхен такой навязчивый, так яростно лезет в душу, пуская свои корни даже находясь за десятками стен, а значит опасный. Спасибо, Чонгук уже научен жизнью, к чему приводит слепое доверие. Поэтому даже когда они оказываются в слабо освещенном сквере, наполненном лишь изредка проходящими мимо парочками, Чонгук садиться на лавочку рядом с Тэхеном на расстоянии вытянутой руки.

— Почему ты не брал трубку?

— Потому что не хотел, чтобы меня находили.

— Почему тогда не сказал мне уйти?

— Что? — Чон растерянно выпучил глаза.

— Ты сказал, что я могу уйти, если мне некомфортно. Но ни разу напрямую не прогнал меня.

— А как ты вообще нашел меня?

— У меня… Свои связи, — Тэхен растерянно бегает взглядом по земле под ногами и улыбается.

— Ну вот и все.

На следующие несколько минут в воздухе зависает тишина. Можно расслышать редкие вскрики птиц, жужжание машин неподалеку, приглушенные голоса прохожих. А еще довольно ярко ощутить кожей все прелести холодной погоды. Хотя, секундочку. А где же Чонгукова куртка? Она ведь все это время, черт возьми, лежала у него в рюкзаке, пусть и с оторванной лямкой, прямо за спиной. Чон редкостный идиот и, скрипя зубами, он это признает. И Чонгук уже поворачивается, чтобы достать одежду, но сталкивается с неоднозначной картиной — оказывается, по правую сторону все это время не насекомые стрекотали, а стучали Тэхеновы зубы.

— Не торчи тут со мной, иди домой, — Чонгук все-таки достает куртку, но не решается ничего сделать. Хочется предложить ее парню, но его ведь не так поймут, верно? Сейчас Тэхен решит, что Чонгук растаял, что готов сблизиться и прочая ерунда. А ведь внутри просто играет глупое и детское желание услужить.

— Не уйду, я ведь не дурак и вижу, что пока еще тебе нужен.

— Мне очень интересно, с чего ты это взял, — Чонгук сжимает челюсти и, собрав все остатки смелости в кулак придвигается немножко ближе, накидывая джинсовку на плечи старшего. У них один размер? Странно, ведь Гуку откровенно казалось, что Ким выше него и заметно крупнее.

— Что ты делаешь? — Тэхен смеется искренне, пытаясь скинуть с себя элемент одежды, но Гук его останавливает, — Чонгук, будешь девчонок так обхаживать. Я что, по-твоему, похож на девочку?

— Нет. Но разве парням не бывает холодно? Или у нас с девушками разная кожа? — Гук смотрит в растерянные глаза напротив и чувствует себя странно. Словно сейчас оба задеты за живое. Но все же мимолетно и совсем легко улыбается, когда Ким кутается в джинсовку, пытаясь согреться.

Буквально на мгновение Чону показалось, что стало легче. Словно после пятиминутного погружения под воду он наконец добрался до кислорода. Но, стоило на секунду уйти в свои мысли, как апатия накрыла с новой волной. И вновь остался только Чонгук один на один с перепуганным и спрятанным в темноте уродцем.

— Чонгук, — Тэхен несколько секунд молчит, задумавшись, — можешь поплакать.

— Что? С чего ты взял, что я хочу плакать.

— Ты ведь уже плачешь, — старший придвигается немного, обнимая за плечи, — то, как громко ты рыдаешь внутри, не услышит только глухой, наверное.

— Придурок, отпусти меня! — Чон вырывается, но его прижимают сильнее.

— Чонгук, пусть тебе и кажется, что это конец, — Тэхен кусает губы, чтобы самому не пустить слезу, — даже тут тебя окружают люди. Не умирай в одиночестве.

И прямо в эту секунду Чонгук чувствует, как резко начинает жечь глаза. Это все Тэхен. Это все яркий солнечный свет посреди глубокой ночи, врезавшийся в частично ослепшие глаза маленького уродца. Чонгук чувствует первую слезу, но держится изо всех сил.

— Но, — голос срывается, выдавая неуверенность, — я совершенно один. Никого не осталось. Я лишился их по своей же вине.

— Если бы никого больше не было. Если бы ты остался один, тебя бы просто не нашли, верно?

Возможно парень бы сдержался, остался бы сильным и рассудительным, как учил отец. Но его добили. Добили не слова Тэхена, а собственные мысли. Его нашли, отругали, а теперь позволяют выплакаться и согреться в объятиях, словно Чонгук подросток. А еще, Тэхен ни разу за этого его не осудил, словно Чон сделал все правильно и то, что сейчас он рыдает в чужое плечо, в сотый раз наступая на грабли доверия, совершенно нормально. Словно Чонгуку не должно быть стыдно за свою беспомощность.