Шиён стоит в маленькой комнате, сжимая воздушную ткань белого платья, в которое её совсем недавно облачили служанки губернатора. Корсет платья тугой, перекрывающий доступ к кислороду — ровалийка чувствует, что от его нехватки у неё начинает кружиться голова. Она никогда не носила таких платьев, отдавая предпочтение традиционным свободным ровалийским покроям, которые никак не сдерживали её движения. Но теперь её заставили надеть что-то поистине ужасное. И Шиён сложно было понять, в чем дело: в тугом корсете или в том, что он да и само платье олицетворяли.

Ровалийка никогда не собиралась надевать подвенечное платье, но ситуация сложилась иначе. Сокджин был не в силах смотреть на Шиён, потому что каждый раз, когда видел её, он вспоминал своего трагически погибшего друга. Губернатор принял самое сложное решение в своей жизни: отправить её куда подальше, чтобы она больше не маячила у него перед глазами. Переложить свою ответственность за неё на плечи кого-то другого.

Её мужа, например.

Он вообще мало думал над этой перспективой: как только появился кандидат — дворянин с континента — Сокджин тут же согласился. Раньше, когда Юнги был жив, губернатор просто не позволил бы себе такую дикость и вольность, прекрасно понимая, что пират точно не останется в стороне, зная, что его любимая женщина становится невольницей, но теперь… Впервые за долгие годы Сокджин проявлял эгоизм: он хотел облегчить собственное чувство вины. Если бы он много лет назад не решил взять под свою опеку ещё и сестру жены, не отправил бы за Шиён Юнги, то все могло бы быть иначе.

Пират никогда бы не встретил эту жестокую женщину, и всё было бы хорошо. Он бы не погиб из-за любви к ней, как это случилось.

Сокджин чувствовал вину, которую ничем не удавалось заглушить, и это решение, пусть и такое жестокое и несправедливое, казалось ему единственно правильным, чтобы принести хотя бы немного утешения своей собственной душе.

Шиён же казалось, что она вот-вот умрёт: её скоро закроют в золотой клетке и всё — пиши пропало. Внутри неё всё обрывается и рушится, когда она смотрит на своё отвратительное отражение в зеркале. Это платье, которое перекрывает доступ к кислороду, эта мерзкая, просто отвратительная пышная юбка, в которой она похожа на ненавистный ею зефир, эта омерзительная прическа, как у какой-нибудь высокопоставленной леди.

Её облачили в шелк и кружева, в ткани, которые она никогда не носила и не собиралась носить. Сокджин позаботился и предоставил ей роскошные украшения в качестве приданного, делая её похожей на какую-то дворянку, которой она никогда не являлась.

Она ровалийка, рождённая на просторе и привыкшая к свободе. Тугие корсеты, пышные платья и сложные прически — то, что никогда не станет её. То, что сделает её другим человеком, а не независимой и свободной девушкой, которой она привыкла быть.

Шиён ненавидела это. Но и не могла, наверное, винить Сокджина. Она понимала его, понимала, что это не её наказание, а его освобождение — она приносила много боли и страданий — но ровалийка и предположить не могла, что губернатор пойдет на такие радикальные меры, чтобы избавиться от неё. Она охотно бы вернулась на континент, нашла поселение ровалийского народа и осталась бы с ними, вернувшись к прежней жизни, из которой её много лет назад выдернули.

Уж лучше вернуться к истокам, чем стать тем, кем она никогда не должна была быть. Шиён не дворянка, не милая супруга. Для неё это клетка и пытка, и ровалийка прекрасно знает, что её дни сочтены. Она не выживет в условиях этого пресловутого дворянства, она просто задохнётся в этой клетке. Единственный вариант для неё — спрыгнуть с корабля во время плавания до континента. Она не готова жить в этой клетке, она не хочет стать красивой синичкой в чьих-то руках.

Звучит негромкий стук, а после открывается дверь. Шиён видит через зеркало, как в комнату входит губернатор. На её лице нет ни единой эмоции, однако глаза выдают каждую. Раньше она умело скрывала всё, что чувствует, но сейчас внутри неё бушует так много эмоций, что многие из них она просто не может держать в себе.

Когда Сокджин появляется в комнате, он смотрит на Шиён с холодным и равнодушным выражением. Она выглядит прекрасно в своём свадебном платье, хотя и неестественно, не так, как должна выглядеть, и Сокджин прекрасно знает, что она никогда этого не хотела. Он чувствует укол вины, но быстро подавляет его. Это для её же блага, говорит он себе. Это лучший способ гарантировать, что о ней позаботятся и Шиён больше не будет доставлять никаких проблем. Он делает глубокий вдох, готовясь пройти через это.

Сокджин чувствует, что виноват, знает, что поступает неправильно. Он поступает эгоистично, думает только о самом себе, но не думает о своей жене, которой теперь придётся жить вдали от сестры. Он знает, что Сора и Шиён неразлучны, как когда-то были неразлучны Сокджин и Юнги, и оттого ему ещё сложнее решиться на этот шаг.

Он знает, сколько ошибок совершает в этот момент: ошибок в отношении с женой, с Шиён и с другом, который, Сокджин уверен, обратил бы всю Прааду в огонь, но не позволил бы этой свадьбе случиться. Ошибка Джина в его эгоизме, который он никогда до этого не проявлял. Губернатор знает, что думает только о себе. И в этот раз он и правда хочет думать исключительно о себе.

— Он не простил бы тебе этого, — мрачно говорит Шиён. Она чувствует, как тугой корсет сдавливает ей дыхание, не давая даже сделать глубокий вдох. Ровалийка ненавидит чувство ограничения, ненавидит, как платье облегает её тело, как оно заставляет её чувствовать себя куклой, полностью одетой и готовой к показу для развлечения других.

Сокджин чувствует укол вины, когда Шиён говорит, её слова словно нож в его сердце. Он знает, что Юнги бы его не простил. Но Юнги здесь не было, и та часть Сокджина, которая была зла и расстроена, хочет винить кого-то — и этим кем-то становится Шиён, хотя губернатор и всячески старается держать это в себе, зная, что ровалийка на деле мало в чём виновата.

Мужчина быстро подавляет это чувство, ожесточая своё сердце против её слов. Он знает, что это для её же блага, что ей нужен кто-то, кто позаботится о ней и не даст ей причинить ещё больше неприятностей — Сокджин с этим в корне не справился. И это было его самым большим поражением, самым позорным проигрышем.

— Тогда нам повезло, что его здесь нет, правда? — бормочет Сокджин холодным и бесстрастным голосом. — Его больше нет, и это лучшее для тебя. Ты абсолютно бесконтрольна, Шиён. Я умываю руки.

— А кто вам вообще вбил в голову идею, что меня нужно контролировать, а, губернатор?

Сокджин показательно молчит. Его душит чувство вины, а Шиён — её источник. Может ли он сказать вслух, что он специально отсылает её, чтобы утихомирить своё сердце? Может ли он признаться, что уже многократно пожалел о своём решении об этой свадьбе, что он действовал на эмоциях, а теперь не может всё отменить, потому что жених Шиён — слишком уважаемый человек?

Когда такие обижены, никому не будет хорошо.

Признаться в этом — значит оставить Шиён снова победительницей. И злость, которая засела глубоко в нём, просто не хочет давать повод для того, чтобы она снова себя таковой считала.

— И для моего же блага? Это то, что вы себе говорите, чтобы оправдать себя, да? — саркастически замечает Шиён, раздражённо опуская вуаль на лицо. — Как умело вы себя обманываете, друг мой. Я просто в восторге, продолжайте дальше и вы войдёте в историю как самый главный благодетель.

Она даже видеть не хочет этого человека. Для себя Шиён всё решила. Пусть свадьба состоится на потеху губернатору, её жениху и всем на свете, кто пришёл сегодня посмотреть на этот фарс. После, по пути до континента, она просто отдаст себя Дьяволу морскому: уж лучше просто утонуть и пойти на корм рыбам, чем стать красивой декорацией. Она знает, как часто такое бывает. И она просто не хочет оказываться в этой ситуации.

Это не для неё — роль красивой картинки рядом со стариком, которого она даже не видела — однако громкие возмущения Соры дали понять, насколько она оценила избранника сестры — да и видеть не хотела, если честно.

— Дело не в добродетели, — говорит Сокджин резким голосом. — Дело в твоём будущем. Тебе нужен кто-то, кто будет заботиться о тебе, держать тебя в узде и следить за тем, чтобы ты не создавала больше проблем. Этот человек обеспечит тебя, даст тебе хорошую жизнь.

— Мне не нужна «хорошая» жизнь. Мне нужна моя свобода!

— Свобода? — Сокджин усмехается, прищурившись. — У тебя было много свободы, и посмотри, что она тебе дала. Ты не принесла ничего, кроме неприятностей, разбила бесчисленное количество сердец и довела человека до смерти. Пора тебе научиться ответственности и дисциплине.

— Ну, да, я ведь сама бросила капитана на том острове, всё так!

— Шиён, закончим этот разговор.

— Будь ты проклят, — выплёвывает Шиён.

— Следи за языком, — предупреждает Сокджин твёрдым голосом. — Ты не в том положении, чтобы требовать или возражать. Ты выходишь замуж за этого мужчину, и это окончательно. У тебя нет права голоса в этом вопросе.

Он подходит к ней ближе, его глаза прикованы к её глазам:

— Я не хочу слышать больше жалоб или протестов от тебя, Шиён. Ты примешь свою судьбу и выйдешь замуж, а после покинешь Прааду. Это для твоего же блага, и это, полагаю, лучшее, что случится с тобой за долгое время, — голос Сокджина властный и окончательный, не оставляющий места для споров.

Шиён хочет ответить, но звучит торжественная музыка. Церемония начинается.

Сокджин отступает назад, когда начинается музыка, первые ноты свадебного марша наполняют комнату. Он видит, как Шиён напрягается, её лицо бледнеет, когда она понимает, что момент, которого она так боялась, наконец настал. Ровалийка выглядит так, словно либо вот-вот потеряет сознание, либо сделает всё, чтобы убежать.

Губернатор наблюдает, как она делает глубокий вдох, пытаясь собраться с духом перед тем, что должно произойти. Но он замечает страх и боль в её глазах, как её руки крепко сжимаются в кулаки по бокам. Сокджин чувствует ещё один укол вины, но подавляет его, напоминая себе, что так будет лучше для неё, лучше для всех.

— Останови это. Ради него, — шепотом просит она. Шиён в этот момент просто умоляет его прекратить этот фарс. — Ради Юнги.

Сокджин моргает, застигнутый врасплох её словами. На мгновение он выглядит шокированным и сбитым с толку, как будто не может полностью осознать то, что она сказала. Но затем губернатор снова сурово глядит на ровалийку, его лицо становится холодным и бесстрастным.

— Не смей разыгрывать эту карту на мне, — говорит он резким голосом. — Не после того, что ты сделала.

— Как бы он отнесся к тому, что ты отдаёшь женщину, которую он любит, кому-то другому? — Шиён фыркает, просто пропуская мимо ушей все его слова. Она не оставляет попыток убедить его, заставить его изменить своё решение. Она знает, что это вряд ли поможет, но не отпускает надежды.

Умирать Шиён не хочет, не хочет разыгрывать свой последний ход, который будет знаменовать её смерть.

— Думаешь, сейчас это имеет значение? Что-то ты поздно стала переживать о чувствах капитана, — огрызается Сокджин. — Он ушёл и не вернётся. И не нужно играть на моём чувстве вины, когда у самой нет даже его зачатков.

Шиён собирается ответить, но Сокджин открывает ей дверь, жестом показывая идти к алтарю.

Шиён стискивает зубы, чувствуя, как внутри неё поднимается гнев и беспомощность. Она хочет бороться, спорить, защищать себя — хотя бы от участи жены трухлявого старика. Но в глубине души она знает, что это безнадежно. Сокджин принял решение, и она ничего не может сделать, чтобы изменить его. Это вообще никто, наверное, не мог изменить.

Ровалийка чувствует, как все глаза обращены на неё, когда она идёт по проходу, тяжесть их взглядов давит на неё, как тонна тяжестей; чувствует, как её дыхание учащается, сердце колотится, но она знает, что должна продолжать идти. Она должна столкнуться с неизбежным, как бы больно это ни было. Когда Шиён подходит к алтарю, она крепко сжимает кулаки, отказываясь смотреть на жениха, ожидающего её.

Она чувствует его взгляд на себе, тяжелый и навязчивый. Это не тот взгляд, который она хочет чувствовать на себе, не тот взгляд, который не так давно нежно ласкал её, заставляя чувствовать себя особенной и желанной. Шиён слышит шепот гостей, звук их голосов, сливающихся вместе, как искаженный гул. И затем, слишком скоро, она обнаруживает себя стоящей прямо перед женихом — мужчиной, за которого она собирается выйти замуж против своей воли.

Просто прелестно.

Это совсем не тот исход собственной жизни, о котором она мечтала.

Шиён поднимает глаза, впервые встречаясь с его взглядом. Он идеальное воплощение богатого дворянина: напыщенный и высокомерный, с холодным и расчётливым взглядом. Он смотрит на неё со смесью интереса и снисходительности, словно она не более чем прекрасный объект, которым можно обладать и который можно демонстрировать.

Мужчина протягивает руку, чтобы коснуться её лица, холодная улыбка расплывается на его губах, когда он это делает. Шиён чувствует, как дрожь пробегает по её спине от его прикосновения, чувства отвращения и брезгливости шевелятся внутри неё. Её буквально тошнит от того, что этот человек трогает её, Шиён хочет кричать и вопить от отчаяния, надеясь, что это просто вот-вот закончится.

Он наклоняется, его дыхание горячо на её коже:

— Ты действительно прекрасна, — говорит мужчина, его голос ровный и сочится фальшивым очарованием. — Мне повезло, что я женюсь на такой прекрасной невесте.

«А мне нет!», — хочется закричать Шиён и как следует ударить его по лицу. Она бросает взгляд на Сокджина, который одним только взглядом предупреждает её не делать глупостей. Ровалийка стискивает зубы, кусая внутреннюю сторону щеки.

Она чувствует, как глаза жениха блуждают по её телу, изучая каждый дюйм её фигуры. Шиён чувствует себя куклой, которую осматривают и оценивают, объектом, на который можно поглазеть и чуть ли не пускать слюни. От этого у неё всё внутри обрывается, но она не может показать этого на лице.

Священник начинает читать церемониальные слова, звук его голоса гудит на заднем плане. Ровалийка чувствует, что будто парит над сценой, что будто переживает это на расстоянии. Чувствует, что будто смотрит пьесу или представление, с которого не может сбежать, как бы сильно этого ни хотела.

Пока священник гудит и гудит, Шиён чувствует, как её разум дрейфует, её мысли обращаются к Юнги. Если бы не тот злополучный день, то…

Шиён резко обрывает все мысли о нём — поздно думать о всяких «если» и «может быть». Она сделала выбор, сделала ошибку и ответит за неё своей жизнью.

Священник призывает жениха и невесту встать на колени, и Шиён хочет пошутить о том, что её избраннику не по возрасту на коленях стоять — она что угодно готова сделать, лишь бы оттягивать этот мерзкий момент как можно дольше. Она знает, что пришло время для обмена кольцами, момента, которого она больше всего боялась. Волна тошноты снова накатывает на неё, желудок скручивает, когда она сталкивается с реальностью того, что должно произойти.

Ровалийка смотрит на свои дрожащие руки, руки, которые должны были держать руку другого мужчины. Чувствует, как новая волна боли и беспомощности накатывает на неё, когда она наблюдает, как старая холодная рука жениха берёт её тонкую дрожащую руку. Чувствует, как тяжёлый вес опускается на её живот, когда он надевает кольцо ей на палец.

Омерзительно.

Неправильно.

Этого просто не должно быть. На пальце Шиён не должно быть этого кольца. Никогда.

Шиён чувствует, как задыхается, будто воздух выдавливают из её легких, ощущает тяжесть кольца на своём пальце — тошнотворное напоминание о том, кем она собирается стать. А, собственно говоря, кем? Красивым дополнением? Покойницей? Шиён пытается сделать глубокий вдох, но это только усиливает головокружение и тошноту.

Она просто хочет бежать, кричать, вырваться из этого кошмара.

Шиён берёт второе кольцо дрожащей рукой, чтобы надеть его на палец жениха. Когда она поднимает кольцо, её дрожащая рука едва удерживает его. Все в комнате смотрят на неё, их навязчивые взгляды добавляют тяжести моменту. Ровалийка делает глубокий вдох, пытаясь успокоить нервы. Но это бесполезно. Её рука трясётся так сильно, что она едва может выровнять кольцо с его пальцем.

Шиён медленно смотрит на своего жениха.

В её голове вдруг тихо слышится «Моя ведьма» нежным голосом Юнги, и для Шиён это становится точкой.

— Нет! — твердо восклицает она, отбрасывая кольцо куда-то в сторону. — Только через мой труп.

Комната погружается в тишину от восклицания Шиён, шок и удивление гостей ощутимы. Все глаза сейчас обращены на неё, их взгляды наполнены смесью замешательства и недоверия. Сокджин выглядит совершенно ошеломлённым: его глаза широко раскрыты, когда он смотрит на неё в полном шоке и ярости.

Жених тем временем выглядит так, будто у него сейчас лопнет какой-нибудь кровеносный сосуд, и он просто распрощается со своей жизнью от возмущения и недоумения. Его лицо краснеет от гнева и унижения, глаза сужаются от ярости, когда он смотрит на Шиён, её вызывающая позиция и отказ пронзают, как нож, его эго и гордость.

Сокджин первым приходит в себя, его слова звучат резким, холодным тоном.

— Ты сделаешь, как тебе сказали, Шиён! — резко бросает губернатор, его голос не оставляет места для споров или переговоров. — Ты наденешь это кольцо ему на палец и завершишь эту церемонию!

Шиён громко смеётся, запрокидывая голову, а затем от всей души плюёт ему под ноги:

— Будь ты проклят, Сокджин! — снова повторяет она сказанные ранее слова.

Глаза Сокджина вспыхивают гневом, когда она плюет ему под ноги, его лицо искажается от ярости. Гости вокруг них ахают от шока, многие из них шокированы и напуганы вульгарным поведением Шиён, словно не ожидали от неё такого.

Жених, с другой стороны, выглядит ошеломлённым и сбитым с толку, будто он не может полностью осознать, что происходит. Его лицо из красного стало белым, рот отвис от шока. Он оглядывается на ропот и шёпот гостей, его эго и гордость явно задеты неуважительным поведением Шиён.

И лишь Сора прячет усмешку за веером — это именно то, чего она ожидала от сестры, когда увидела, как та покорно идёт к алтарю. Покорность совсем не в духе Шиён.

И Сора не знает, что Шиён будет делать дальше — из Праады сбежать не получится, а Сокджин разозлён просто до безумия — но губернаторская жена знает: свадьбы, по крайней мере с этим человеком, больше не будет. Жених Шиён просто не выдержит такого унижения.

— Осторожнее, муженёк, муху проглотишь, — хохочет Шиён и затем, пользуясь посторонним замешательством, целенаправленно срывается с места к выходу из церкви.

Комната взрывается хаосом, гости торопливо убираются с пути Шиён: она выглядит как настоящая взбешенная фурия, и оказаться у неё на пути никто не хочет. Сокджин и жених оба застигнуты врасплох, их удивление и шок дают ей достаточно времени, чтобы проскользнуть мимо них и выйти за дверь. Сокджин резко выходит из себя, как только она достигает выхода. Его гнев вспыхивает вновь, когда он начинает преследовать её.

Если раньше его гнев был спрятан глубоко внутри, то сейчас, после её выходки, всё просто вырвалось наружу.

Но прежде, чем Сокджин успевает сделать несколько шагов, среди гостей раздаётся громкий, немного грубый мужской смех, полный такого искреннего веселья, которое не разделяет никто в этой церкви. Кто-то в толпе от души смеётся. Гости перестают шуметь, как по команде оборачиваются на звук. Там, на деревянной скамье, сидит пират, закинув ноги на спинку скамьи перед собой и скрестив руки на груди. Лицо его скрыто широкой шляпой, ноги скрещены, выдавая полную вальяжность и расслабленность, но Сокджину совершенно не нужно много думать, чтобы понять.

Перед ним его лучший друг. Тот друг, которого он оплакивал девять месяцев. Абсолютно живой.

Сокджин ошеломлен, его глаза расширяются от шока и недоверия, когда он видит пирата перед собой. Он смотрит в ту сторону, где сидит Юнги. Тело пирата расслаблено и беззаботно, он небрежно размахивает ногами, как будто это самая обычная вещь в мире. Как будто он не явился в церковь, в которой девять месяцев назад были устроены его формальные похороны. Разум Сокджина изо всех сил пытается осмыслить то, что он видит, его сердце колотится в груди, когда его захлёстывает шквал эмоций.

Губернатор делает несколько нерешительных шагов вперед, не отрывая взгляда от лица Юнги. Он не может поверить в то, что видит, не может поверить, что его лучший друг, которого он считал мертвым, на самом деле сидит перед ним, живой и здоровый. Он чувствует, как его накрывает волна облегчения, но также гнев и замешательство. Прежде чем он успевает что-то сказать, Юнги нарушает тишину игривой улыбкой.

— Ну, ну, ну, — говорит он протяжно и самодовольно. — Посмотрите-ка, кто это. Давно не виделись, старый друг, — Юнги лениво снимает шляпу. — Как мило с твоей стороны так хорошо обо мне позаботиться и организовать свадьбу для меня и моей ведьмы. Ты, конечно, немного поторопился, у меня почти не было времени привести себя в почётный вид жениха, — издевается пират. — Кажется, я всё ещё воняю, как грязная свинья — Шиён не очень понравится.

Сердце Сокджина колотится в груди, когда он слышит насмешливый тон Юнги. Он не может поверить в дерзость своего лучшего друга, сидящего здесь, как ни в чем не бывало, как будто его не считали мертвым несколько месяцев. Его гнев вспыхивает, когда он встречается взглядом с Юнги, слова вылетают из его рта прежде, чем он успевает их остановить:

— Ты ублюдок! — выплёвывает он, его голос дрожит от эмоций. — Мы все думали, что ты умер. Что, черт возьми, с тобой случилось? Где ты был всё это время?

Юнги вальяжно смеётся, откидывая назад ещё более длинные волосы, чем раньше.

— О, ну где я был? — смеется пират. — Немного там, немного сям. Знаешь, мне пришлось очень постараться, чтобы выбраться с того острова, мог бы устроить и более тёплый прием. Я так спешил! — драматично заявляет он, немного криво водрузив шляпу на голову, и поднимается, чтобы начать сокращать расстояние между собой и губернатором. — Мне пришлось сделать верёвку. Из волос. С ног Намджуна. Он очень сопротивлялся, знаешь? Кричал, что это его достоинство. Бедняга. А потом мне ещё пришлось пересечь море на черепахах. Это не так уж и быстро, знаешь ли.

Гнев Сокджина начинает уступать место замешательству и недоумению, его разум пытается обработать дикую историю Юнги — капитан всегда был со странностями. Очевидно, нахождение на необитаемом острове окончательно добило его рассудок. Он слушает Юнги в недоумении, не в силах поверить ни единому слову, исходящему из его уст. Все это звучит как какая-то нелепая сказка, но есть что-то в том, как это говорит Юнги, что заставляет все это звучать… возможно.

Черепахи? В это ещё можно поверить. Но проверить в то, что его друг, брошенный долгие месяцы назад на каком-то острове, вдруг оказался перед ним, Сокджин просто не может.

Он оплакивал его. Он скорбел! И ради чего? Чтобы этот наглый оборванец стоял перед ним и травил шутки про черепах и веревки из волос с ног старпома? Просто фарс!

— Черепахи? — повторяет Сокджин, его голос полон скептицизма и недоверия. — Ты ожидаешь, что я поверю, что ты переплыл море на черепахах, чтобы вернуться сюда?

— Я хотел заарканить дельфина, но торопился, а ни один из них, как назло, не проплывал мимо, — саркастически парирует пират. — В конце концов, ты так старался ради меня, Шиён и нашей с ней свадьбы. Ты даже нанял мне двойника на случай, если бы я опоздал на свадьбу, как мило, — Юнги лениво осматривает жениха Шиён. — Хотя, конечно, я на тридцать лет моложе, но… я ценю твою заботу, друг, правда! — улыбается жениху. — Хорошего дня, дедушка, спасибо, что готовы были меня подменить, но, эй, видите, истинный жених здесь, мы более не нуждаемся в ваших услугах.

Старик, который всё это время стоял в стороне, смотрит на Юнги со смесью шока и гнева.

— Кто ты такой, чтобы так со мной разговаривать, малолетний негодяй? — огрызается он, его голос дрожит от раздражения.

Юнги ухмыляется, не сводя глаз со старика.

— О, я всего лишь скромный пират, — отвечает он, шутливо делая реверанс. — И мне нравится называть вещи своими именами. Извини, конечно, если это ранит твои чувства, старик. Но ты выглядишь немного староватым для моей будущей жены. Даже в качестве моего заместителя на свадьбе.

Лицо старика становится свекольно-красным, когда он смотрит на Юнги, явно оскорблённый его словами.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать, наглый мальчишка!

Юнги просто смеётся, явно забавляясь его реакцией. Он наслаждается каждой секундой, хаосом и смятением, которые он вызывает.

— А как ты смеешь претендовать на мою женщину? — невозмутимо парирует Юнги, лениво сцепив руки за спиной. — Джин, друг мой, мне казалось, что мы ясно уяснили то, что ты даже думать не будешь о каких-то глупых принудительных браках моего сокровища, разве нет? Я понимаю, конечно, что ты думал, что я умер, но это, по-моему, не значит, что я отказываюсь от моей Шиён, — он видит, как губернатор что-то хочет сказать, но пират продолжает. — Да-да, я помню, я допускал такую мысль, но я ведь не сказал тебе прямым текстом! Ради приличия, ну не знаю, мог бы сплавать до острова, где меня оставили, поговорить с черепахами, узнать моё завещание. А нет, посмотрите, всё сам!

У Сокджина голова идёт кругом от всего этого, его эмоции — хаотичная смесь шока, облегчения и гнева. Он не может поверить в то, что слышит от Юнги, не может поверить, что его лучший друг вернулся из мертвых и уже сражается за Шиён, хотя, если его не обманывает память, в последнюю встречу пират был полон решимости вытравить из себя эту заразу.

В то же время какая-то часть его не может не улыбнуться дерзости Юнги. Это прежний Юнги, и это слишком очевидно, хотя Сокджин совершенно не понимает, как так вышло, что он вернулся живым спустя столько времени. Губернатор знает — его друг всегда был слишком везучим человеком — но здесь, кажется, он буквально прыгнул выше собственной головы, и ему очень хотелось бы знать, как такое вообще произошло.

— Вам, дедушка, должно быть стыдно, что вы собирались взять в жены столь юную особу, — продолжает насмешливо пират, бессовестно глядя на дворянина.

Лицо старика вновь багровеет, слова Юнги глубоко ранят, его собственное чувство гордости и достоинства сильно оскорблено. Он плюётся и пытается что-то сказать, но явная наглость заявления Юнги лишает его дара речи.

Юнги на мгновение упивается шоком и смущением старика, его радостное удовлетворение явно отражается на его лице. Затем он поворачивается к Сокджину, прищурившись.

— А ты… — он смотрит на губернатора. — Вообще потерял совесть, я считаю. Не знаю, чем ты думал, давая своё благословение на эту свадьбу, но, клянусь, сейчас больше всего на свете я хочу сломать тебе челюсть. Ты мой лучший друг, Джин, — говорит Юнги, его голос становится серьёзным. — Тебе следовало бы думать дважды, прежде чем пытаться продать мою женщину, как кусок скота. Особенно за старика, который вот-вот развалится. Ты что же это, не уважаешь факт того, что я претендую на неё?

Сокджин вздыхает, его разочарование берёт верх. Он знает Юнги достаточно хорошо, чтобы понимать, что с ним невозможно договориться, когда он такой, но он не может не чувствовать себя расстроенным такими обвинениями — он чувствует себя ребёнком, которого отчитывает отец.

Но, с другой стороны, Сокджин прекрасно понимает, почему пират так себя ведёт: если бы он, оказавшись на месте Юнги, узнал, что его любимую женщину насильно выдают замуж, он бы реагировал так же. Поэтому он знает, что полностью заслужил реакцию друга, вернувшегося практически из мертвых.

— Мы все думали, что ты умер. Черт, я думал, что ты давно умер на том паршивом острове без команды и корабля. Я горевал по тебе, Юнги. Месяцами. А теперь ты так просто появляешься здесь и ведёшь себя так, словно ты был в затянувшемся плавании!

Юнги замолкает на мгновение, выражение его лица становится жёстче. Он видит боль и замешательство на лице Сокджина, и, несмотря на свой гнев и разочарование — а это, несомненно, именно то, что пират чувствует из-за выходки губернатора и этого свадебного фарса — он не может не чувствовать укола вины в груди. Юнги знает, что заставил своего лучшего друга пережить многое за последние несколько месяцев, и в глубине души ему и правда жаль.

Но у него есть другие приоритеты в данный момент. Кое-что более важное, более ценное. Кое-кто.

Его пиратское высокомерие берёт верх, и его следующие слова звучат ехидно:

— О, не смотри на меня так грустно. Я уверен, что ты прекрасно справлялся без меня эти последние месяцы.

Юнги не даёт другу ответить, решив, что они обязательно обговорят все эти недоразумения наедине, а сейчас у него была более важная цель, которую он просто не мог отложить в дальний ящик.

— А теперь извини, мне нужно найти мою женщину. Вы её очень расстроили.

Изобразив картинный и преувеличенный поклон, пират праздной и невозмутимой походкой направился к дверям церкви. У Шиён было достаточно форы, чтобы убежать, но Юнги почему-то более чем уверен, где её вообще искать. Что-то в нем буквально кричит, что он сможет найти ровалийку в той самой отдалённой ото всех бухте, которую он однажды показал ей.

Юнги выходит из церкви, пробираясь сквозь толпу людей, которая всё ещё пребывает в шоке и замешательстве после только что произошедшей хаотичной смены ситуации. Пират пробирается по узким улочкам, двигаясь целенаправленно и решительно. Он точно знает, куда идёт, и он сосредоточен на одной и только на одной вещи — найти Шиён.

Пробираясь по извилистым улочкам, Юнги не может не чувствовать предвкушения и волнения. Прошло без малого два года с тех пор, как он видел её. Он чувствует привычную ему нетерпеливость. От его прежней решительности вытравить Шиён из сердца не осталось ровным счетом ничего. Юнги не будет скрывать очевидного: его нога снова ступила на берег Праады лишь потому, что он сам безумно сильно хотел ещё раз увидеть Шиён.

Пират отказывался умирать, не увидев ровалийку, и только это привело его обратно сюда. К ней.

Наконец, он достигает скалы, тут же юркнув в тайный грот, а после, оказавшись по ту сторону, осматривает местность. Ему требуется мгновение, но затем он видит её, сидящую на песке у кромки воды, её голова опущена, а плечи напряжены.

Она кажется такой неуместной здесь, в этом отвратительном свадебном платье, вызывающем у Юнги приступ тошноты, когда он понимает, что почти что не успел, ещё немного — и она бы вышла за другого. Он всей своей душой благодарен тем строптивости и непокорности в ней, которые постоянно разбивали ему сердце. Если бы она не была такой упертой, он бы мог просто потерять её навсегда.

И это было бы хуже смерти.

Сердце Юнги замирает при виде её. Шиён ещё красивее, чем он помнит, её платье сверкает в лучах закатного солнца и облегает её изгибы во всех нужных местах. На самом деле ничего отвратительного в этом платье нет — платье как платье, и любую другую красавицу оно бы украшало как нельзя кстати. Но на Шиён оно становится символом того, что она едва не вышла замуж за другого мужчину, что Юнги практически потерял её, лишился, так и не получив в свои объятия хотя бы на чуть-чуть.

Юнги подходит к ней тихо, его шаги настолько легки, что не издают ни звука. Останавливается в нескольких футах от неё, любуясь её красотой ещё мгновение, прежде чем наконец заговорить, стараясь говорить настолько осторожно, чтобы точно не напугать её своим внезапным появлением.

— Не возражаете, если я сяду рядом, красавица? — спрашивает Юнги, его голос нежен и мягок. Шиён поднимает голову и поворачивается, чтобы посмотреть на него, её глаза расширяются при виде его, стоящего перед ней. На мгновение она не может говорить, её разум пытается уловить то, что она видит.

Глаза Шиён широко открыты, когда она смотрит на пирата, стоящего рядом с ней. Она не понимает, как она может его видеть, она чувствует, что начинает сходить с ума. Шиён кажется, что она просто выдает желаемое за действительное, ведь в этот момент она больше всего хотела бы, чтобы рядом с ней был тот, кто не стал бы принуждать её, потому что… Ей ведь столько месяцев твердили, что он мертв. Что она тому причина.

Шиён никогда не было знакомо чувство вины, но в последние месяцы в свете того, что всё вокруг неё едва ли не кричало о том, что это исключительно её вина, Шиён и сама стала думать об этом. Её стало раздирать чувство вины, и оно становилось всё сильнее по мере того, как время шло дальше.

А теперь он стоит перед ней. Живой и, кажется, невредимый. Словно не было почти двух лет разлуки, словно все это было просто плохим сном, от которого она, наконец, проснулась. Но она всё ещё одета в свадебное платье, а значит, это совсем не сон — тогда почему Юнги стоит перед ней?

Шиён несколько раз моргает, словно пытаясь согнать наваждение, но ничего не происходит — он все так же стоит перед ней. И ровалийка совсем не понимает, что происходит.

Видя её шок и замешательство, Юнги тепло, но несмело улыбается, его глаза наполнены смесью нежности и веселья.

— Сюрприз, красавица, — тихо говорит он, делая пробный шаг к ней. — Твой свадебный подарок здесь.

Юнги видит, как у ровалийки дёргается глаз. Он знает, что, по-хорошему, пока она в таком состоянии, лучше так не шутить, но он просто ничего не может с собой сделать: видя её такой, он хочет вызвать на её лице улыбку. А уж способы у него могут быть и правда не самыми лучшими.

— Ты…ты… — Шиён просто нечего сказать, недоумение слишком ярко отражается на её лице. — Я схожу с ума, славно, — она бормочет себе под нос, а после для убедительности трет лицо руками. — Тебя здесь явно нет, я схожу с ума.

Всё слишком хорошо, чтобы быть правдой: тот, кого она считала мертвым девять месяцев, вернулся вполне живым прямо в день её нежелательной свадьбы, с которой она просто взяла и сбежала.

Юнги тихо усмехается, качая головой:

— Нет, ты не сходишь с ума. Во всяком случае, если ты вдруг не видишь, как у меня вырастают рога и хвост. Вот тут-то, думаю, всё-таки сходишь, — уверяет он Шиён, делая ещё один шаг к ней. Пират протягивает руку и нежно убирает небольшую прядь её волос с лица, задерживаясь на её коже пальцами на мгновение дольше, чем нужно. — И как я мог пропустить твою свадьбу? Если жених не придет, она просто не состоится. А разве я могу так поступить с любимой женщиной?

Сердце Шиён замирает, когда его пальцы касаются её кожи, по её спине пробегает дрожь от его прикосновения. Она не может поверить, что он действительно здесь, стоит перед ней, смотрит на неё с этой знакомой ухмылкой на лице, шутит. Это определенно её капитан. Определенно он.

Такой же, каким она его помнит, каким видела его два года назад. Словно годы просто обошли его стороной, оставив абсолютно таким же, каким он и был раньше.

— Юнги… — шепчет Шиён, а после быстро поднимается, неуклюже путаясь в широких юбках, и бросается в его объятия.

Почти семь лет ожидания этой красавицы… закончились. Семь лет следования за ней, и теперь, кажется, Шиён готова сдаться. Во всяком случае именно в эту секунду он видит её настоящей.

Юнги без усилий подхватывает её в свои объятия, крепко прижимая к себе. Он чувствует, как тело ровалийки дрожит, а сердце колотится. Он зарывается лицом в её волосы, вдыхая знакомый запах, просто прижимает её к себе, наслаждаясь ощущением её в своих объятиях, чувством, которое, как он думал, больше никогда не испытает. Пират держится за неё так отчаянно, как не держался никогда и ни за кого.

Как будто если он отпустит её, то обязательно вернётся на тот проклятый остров, который какое-то время служил ему настоящей клеткой.

— Я так сильно скучал по тебе… так чертовски сильно, — шепчет Юнги ей в волосы, его голос хриплый от эмоций. Он крепче обнимает её, его руки бродят вверх и вниз по её спине, лаская её, как будто он пытается убедиться, что она действительно здесь, с ним, хотя это то, что должна делать Шиён: цепляться за него, чтобы убедиться, что он реален.

Шиён тихо всхлипывает. Она плачет, и это первый раз, когда она плачет перед Юнги. Её руки крепко обнимают его шею, когда Юнги практически поднимает Шиён с песка, обнимая её за талию.

Юнги чувствует её слезы на своей коже, и это разбивает ему сердце. Пират прижимается губами к её мягким, пушистым волосам, пока она, наконец, не сдерживает перед ним свои истинные чувства. Он успокаивающе проводит рукой вверх и вниз по её спине, пытаясь утешить её, а сам почему-то не может оттолкнуть чувство вины, возникшее от того, что Шиён в этот момент плачет из-за него.

Ему бы хватило её холодности — пусть и теперь он прекрасно понимает, что она так же что-то чувствует к нему — нежели видеть её такой разбитой.

— Ш-ш-ш, всё в порядке, — шепчет пират, его голос ласкает её ухо. — Я здесь. Я здесь.

Юнги нежно целует её в макушку, его дыхание согревает её кожу. Его рука движется вверх, сжимая платье на лопатках, плечах, его пальцы ласково касаются её шеи сзади, снова скользят вниз на спину и поясницу. Пират отчаянно держится за неё, словно стараясь чувствовать абсолютно всё.

— Ты ублюдок, — скулит Шиён ему в шею. — Бессердечный ублюдок, — она хлопает его по плечу, а затем снова крепко обнимает. Конечно, не Шиён должна об этом говорить: она сама отвергала Юнги семь лет, только чтобы сейчас броситься в его объятия.

Юнги тихонько усмехается, его грудь вибрирует напротив её груди. Он чувствует смесь гнева и облегчения в её словах, и это заставляет его улыбаться.

— Виновен по всем обвинениям, — признаёт он, слегка отстраняясь, чтобы иметь возможность как следует её рассмотреть. — Но я все ещё твой.

Пират поднимает руку к её лицу, большим пальцем проводит по изгибу щеки Шиён, смотрит на неё со смесью нежности и восхищения, что, впрочем, было самой привычной его реакцией на неё. Его глаза скользят по её лицу, впитывая каждую деталь, каждую черту, каждый изъян, смакуя её вид, как будто видит впервые. Пират проводит пальцами по волосам Шиён, его руки нежно вытаскивают шпильки, которые удерживают её волосы в правильном женственном пучке, который так неправильно смотрится на ней.

— Ты всё ещё самая красивая женщина, которую я когда-либо видел, — шепчет Юнги низким и грубым голосом от эмоций. Он вытаскивает последние шпильки из её волос, позволяя её длинным локонам мягкими волнами падать на её плечи.

— Заткнись. Я тебя ненавижу, — Шиён всхлипывает, зажмурившись, и опускает голову, чтобы спрятать заплаканное лицо от пирата.

Его это совершенно не устраивает, так что, переведя большой палец под её подбородок, он поднимает её лицо, устанавливая зрительный контакт. Взгляд ровалийки бегает по лицу Юнги, словно она пытается найти хотя бы какой-нибудь признак того, что он ей всё-таки мерещится, но ничего не находит. А затем Шиён прижимается губами к его губам, нежно обнимая его лицо ладонями.

Для Юнги это значит абсолютно всё — это победа, это его триумф. Семь лет ухаживаний за ней, семь лет её игр закончились, и теперь он явственно чувствует простую истину, которая была от него скрыта столько лет: всё, что он чувствует, взаимно.

Шиён наконец-то сдаётся ему. Шиён наконец-то готова стать его.

Юнги ухмыляется ей в губы, его сердце наполняется триумфом от её слов. Он крепко сжимает её талию, притягивает её вплотную к себе и углубляет поцелуй. Он голодный, отчаянный и немного собственнический. Юнги так долго ждал этого момента, и теперь, когда Шиён в его объятиях, он не собирается отпускать её снова.

Он проводит языком по её нижней губе, и Шиён приоткрывает губы, предоставляя ему доступ. Пират исследует её рот, не торопясь, чтобы насладиться ощущением её языка на своём, сводящим его с ума. Сильные, грубые от постоянно солёного воздуха руки блуждают вверх и вниз по её телу, лаская и сжимая мягкие изгибы, как будто пытается запомнить каждую её часть.

Юнги отрывается от поцелуя, его дыхание прерывистое, а глаза полны тёмного триумфа. Он прижимается своим лбом к её, его взгляд устремлён на неё.

— Ты говоришь, что ненавидишь меня, но ты не очень убедительна, милая. Ты была более убедительной, когда делала вид, что тебе всё равно, — хрипит пират, усмехаясь. — Мне нужно было практически умереть, чтобы ты сдалась мне, женщина, — игриво целует её в уголок губ. — Сказала бы раньше, я бы провернул эту авантюру в самый первый год.

Шиён качает головой, поджимая губы, и снова толкает его кулачком в плечо.

— Не говори так. Не говори так, — всхлипывает она и выглядит так, словно хочет то ли ударить пирата, то ли поцеловать снова.

Юнги крепче обнимает её, прижимая к себе. Он чувствует, как её тело дрожит, и это заставляет его сердце болеть. Он никогда не хотел причинить ей боль, никогда не хотел заставить её плакать. Но он также знает, что эти семь лет беготни, игр привели их обоих к этому моменту. Юнги поднимает руку к её лицу, смахивая пальцами слезы с её щек.

— Ш-ш-ш… Я здесь, — шепчет утешительно пират. — Я здесь, милая. Я никуда не уйду. Никогда больше.

Шиён прижимает его ладонь к своей щеке, накрывая его руку своей. А Юнги в этот момент кажется, что у него земля из-под ног уходит: он видит чертовски знакомое кольцо на её пальце, соседнем с тем, на которое надето пресловутое обручальное кольцо. Чертовски знакомое кольцо с изумрудом, которое он подарил несколько лет назад, как обещание всегда быть её. Это было его кольцо, поэтому оно было слишком большим — Юнги думал, что она выбросит его, закинет в дальний ящик, но… она его носит.

Она не просто носит его. Кольцо идеально сидит на пальце Шиён, словно оно всегда принадлежало ей — без умелой руки ювелира здесь точно не обошлось. И для Юнги это буквально как гром среди ясного неба. Это не совпадение. Шиён не просто так надела кольцо, потому что оно попалось ей на глаза — она сделала так, чтобы оно подошло ей.

Сердце Юнги замирает. Он не может поверить в то, что видит: в тот факт, что она сохранила кольцо, поправила, носит как символ того, что у них было.

— Ты… ты сохранила его, — он запинается на мгновение, его голос полон недоверия и эмоций.

Ровалийка только молчаливо кивает, с заминкой понимая, о чём он говорит. Она думать забыла о том, что когда-то не носила это кольцо. В последние девять месяцев оно всегда было с ней.

Его захлёстывает смесь эмоций: недоверие, радость и намек на что-то ещё, чувство, которое он не может выразить словами. Юнги не может поверить, что она сохранила кольцо, что она теперь носит его, после всех этих лет.

— Как я могу? — Шиён поджимает губы, сдерживая тяжелый вздох. — Как я могу выбросить то, что мужчина, которого я… люблю, дарит мне?

У Юнги сердце замирает, а дыхание перехватывает. Он смотрит на Шиён, слова её звенят у него в ушах, его мозг пытается осмыслить то, что он только что услышал, что она только что ему сказала. Пират чувствует, как смесь недоверия и чистой радости струится по его венам, когда он всё-таки понимает, что она только что призналась ему в своих чувствах. В этот момент Юнги чувствует, как он вознёсся на небеса.

Он притягивает её ближе, обхватывая руками её талию, как будто пытается удержать её, чтобы убедиться, что она не какая-то иллюзия: он ведь часто видел этот момент, в своих снах и мечтах, но теперь… Теперь это все было реально, по-настоящему, она и правда признавалась ему в чувствах, на которые Юнги боялся надеяться. Он зарывается лицом в её волосы, кончик его носа двигается по хрящику её уха.

— Что ты сказала?

Голос его — дрожащий шепот. Юнги это сном кажется, таким сладким и приятным, и он точно не хочет от него просыпаться, потому что её признания, нежность и любовь — это всё, о чём ему хватало смелости мечтать. И пират никогда не представлял, что с ним будет, когда Шиён скажет это наяву, будет с ним наяву. Это было смелой фантазией.

И сейчас эта смелая фантазия стала реальностью, и Юнги казалось, что у него земля из-под ног просто уходит.

— Я люблю тебя, — шепчет Шиён ещё тише, осторожно поворачивая голову в сторону и медленно целуя мужчину в висок.

Глаза Юнги закрываются, когда её губы касаются его кожи, его сердце наполняется подавляющей волной эмоций. Семь лет он гонялся за ней, преследовал её, знал, что она дарит свою нежность и ласку другим мужчинам, а не ему, терзал себя мечтами о её чувствах, никогда не будучи уверенным, примет ли Шиён вообще его когда-нибудь, будет ли она когда-нибудь его. Но теперь, услышав её голос, её тихое, почти неслышное признание, пират понимает: это всё, что он когда-либо хотел услышать.

— Я. люблю. тебя, — медленно произносит Шиён, слог за слогом, слово за словом, вздох за вздохом.

Юнги чувствует, как будто из него снова выбили дыхание, его тело слабеет от силы её слов. Сердце колотится в груди, а в горле появляется ком, который он, кажется, не может проглотить.

Пират рывком наклоняется вперед, захватывая её губы в жгучем поцелуе, вливая в этот момент всё своё сдерживаемое желание, любовь и потребность в ней. Он целует жадно, собственнически, как мужчина, который годами тосковал по ней, который видел её, желал её, любил её, но никогда не мог быть с ней так, как ему хотелось — как единственный мужчина, который имеет для неё значение.

Юнги прерывает поцелуй, прижимаясь своим лбом к её, его дыхание прерывистое и затрудненное.

— Семь лет, — выдыхает он, его руки движутся, чтобы снова зарыться в её растрёпанные волосы. — Я ждал семь чертовых лет, чтобы услышать это от тебя.

— Мне… мне жа… — начинает Шиён, но пират не даёт ей закончить, прикладывая палец к её немного опухшим покрасневшим губам. Он не желает слышать, как она извиняется перед ним.

Юнги нежно и осторожно поднимает одну из её рук, драгоценные камни блестят на изящных пальчиках Шиён, а следом осторожно снимает кольцо с маленьким камешком — её помолвочное кольцо, символ практически состоявшейся свадьбы. Затем пират также снимает кольцо с изумрудом с её пальца и надевает его вместо того, которое принадлежит другому мужчине, которое выглядит совсем не правильно на её пальце. Которое не подходит ей.

Пират не говорит ни слова, его взгляд устремлён на руку Шиён, на изумрудное кольцо, идеально сидящее на её пальце. Он нежно проводит кончиками пальцев по драгоценному камню, чувствуя прохладную гладкость.

— Так и должно быть, — бормочет Юнги твёрдо, его голос полон убеждённости. Он смотрит на Шиён, его глаза потемнели от смеси триумфа и любви. — Ты моя, женщина. Кольцо другого мужчины не должно быть на твоём пальце. Особенно, если оно такое маленькое и непрезентабельное.

Юнги хватает её за талию и притягивает к себе, его пальцы впиваются в нежную плоть. Он боится потерять её, боится отпустить и лишиться её.

— Ты моя, — повторяет он настойчивее, в этот момент это единственное, в чем он уверен.

Пират медленно опускается вместе с Шиён на мягкий песок, а после тянет её к себе на колени, её колени упирается в землю по обе стороны от его бедер. Руки Юнги бродят вверх и вниз по её бокам, ощущая её изгибы через тонкую ткань её свадебного платья. Ему хочется поскорее избавиться от него, чтобы все символы этого фарса, который пытались преподнести с лаконичным названием «свадьба», больше не мозолили ему глаза.

— Я ждал этого слишком долго. Слишком, черт возьми, долго, — шепчет Юнги, а его голос — сплошное благоговение.

— Так что, мне теперь называть вас мужем, мой капитан? — спрашивает Шиён саркастически в своей обычной манере, и признаком того, что она совсем недавно плакала, служат только её покрасневшие глаза и носик.

Юнги усмехается и крепче сжимает её талию, впиваясь пальцами в кожу.

— Осторожнее, ведьма, — предупреждает он, нежно целуя её в уголок губ. — Или я переброшу тебя через плечо и унесу как мою пленённую невесту.

— О, так ты собираешься украсть меня?

— Черт возьми, верно, — усмехается он, его руки скользят по её бедрам, задирая её свадебное платье, чтобы коснуться её колен — Юнги больше не собирается быть джентльменом. — И как только я возьму тебя на корабль, я не позволю тебе покинуть мои покои, жена, — Юнги буквально смакует на языке новое обращение, и это правильно.

— Корабль? Мне казалось, его у тебя забрали.

— Реквизировали. На время.

— О, так ты теперь не капитан без корабля?

— Ты что, правда думаешь, что я позволил бы себе жениться на тебе, не имея за душой ничего, кроме ободранной кроличьей лапки? Не будь глупой, мне пришлось очень постараться, чтобы ты не вышла за нищего пирата и капитана без корабля и команды, ладно? — ворчит Юнги преувеличенно. — Мне пришлось переплывать море и бороться с акулами голыми руками. И всё ради тебя. Цени меня, своего героя, ведь я так сильно боролся ради того, чтобы снова увидеть тебя.

Шиён громко хохочет, пока её руки нежно сжимают плечи пирата. Её глаза блестят весельем и нежностью, с которой Юнги никогда ранее не сталкивался.

— Я, конечно, рада, что ты теперь не беспризорник, а герой, который сражался с хищными акулами голыми руками, но… Погоди-ка, ты уверен, что это делал не Намджун?

— Эй, женщина! За кого ты меня принимаешь?

— За пирата? — усмехается Шиён, но теперь в её шутке нет и намека на жестокость. — Кроме того, пусть ты и снова капитан с кораблем и командой, у нас ещё не было никакой церемонии, священник не объявлял нас женатыми, — поддразнивает, нежно похлопывая его по рукам, чтобы он отпустил её юбку, когда замечает, как пират сильнее задирает ткань. — Тогда и юбку не трогай, немуж. Но так и быть, украсть меня я разрешу.

Юнги раздосадованно вздыхает и неохотно отпускает её юбку, вместо этого его руки перемещаются к её талии, его хватка собственническая и крепкая.

— Продолжай дразнить, — предупреждает он недовольным ворчанием. — Я могу просто перекинуть тебя через плечо и отнести на свой корабль прямо сейчас, — а после снова нежно, но быстро целует её губы, смотря с привычным восхищением. — Ты всё ещё самая красивая, самая хитрая, самая сводящая с ума женщина, которую я когда-либо встречал. Ты сокровище, за которое любой мужчина отдал бы жизнь.

Шиён смеётся, нежно обнимая его за шею и немного возвышаясь над ним. Пальцы ровалийки путаются в его волосах, играясь с прядями.

— Как обычно, льстишь, — Шиён хихикает, наклоняясь, чтобы потереться своим носом о его.

— В моей лести есть плюсы: ты, наконец, вся моя, красавица.

Ровалийка картинно закатывает глаза, её взгляд — смесь нежности и ласки, в которой в следующее мгновение появляется намек на… боль?

— Я так по тебе скучала… — признается Шиён, словно ей трудно говорить эти слова. Словно ей сложно постепенно вылезать из своей скорлупы отчаяния и боли. — Я думала, что это моя вина. Моя ошибка, — на выдохе говорит она, зажмурившись. — Сокджин смотрел на меня так, будто это моя ошибка. И я стала верить в это. Потому что… если бы я не была такой… мной… всё было бы хорошо.

Сердце Юнги сжимается от её признания, его руки тянутся к её лицу, когда он качает головой:

— Нет, — шепчет он хриплым голосом. — Нет, это не твоя вина, милая. Не смей винить себя. Я бы умер тысячу раз за тебя. И если бы я знал, что все мои старания окупятся, то я точно бы повторил весь этот болезненный цикл, чтобы иметь возможность сейчас вот так держать тебя в своих руках, дорогая.

Но Шиён отрицательно качает головой, словно сейчас ей трудно в это поверить.

— Твоя команда бросила тебя, потому что ты слишком много думал обо мне. Это моя вина.

Юнги качает головой, его руки нежно гладят её щеки. Ему совершенно не нравится то, что она винит себя в действиях его команды. Он ждал этого момента не для того, чтобы в свой триумф слышать, как его любимая женщина, его главное сокровище винит себя в том, в чем нет ни грамма её вины.

— Нет, это не твоя вина, — настаивает Юнги твёрдым голосом. — Ты не имеешь к этому никакого отношения. Ты не просила меня ухаживать за тобой, ты не просила меня влюбляться в тебя. Ничто из этого не твоя вина, милая. Поверь мне.

Пират с нежной улыбкой начинает мягко целовать её лицо, на котором замерло напряжённое выражение. Видно, что она мало верит в это, но, судя по борьбе в её взгляде, старается принять его точку зрения на эту ситуацию.

— Я никогда не винил тебя, милая, — бормочет он ей в кожу. — И никогда не буду. Ты единственная, кто делает мою жизнь стоящей. И я лучше умру тысячью смертей, чем снова потеряю тебя.

— Семь лет… семь лет ты ждал меня, — шепчет Шиён, пряча лицо в изгибе его шеи. — Как у тебя хватило терпения?

Юнги проводит пальцами по её волосам, его прикосновение нежное, почти благоговейное.

— Это было не терпение, милая, — бормочет он. — Это была надежда. Решимость. Отчаяние, в конце концов. Я не мог отказаться от тебя, сколько бы времени это ни заняло. Я бы подождал ещё пять лет, если бы пришлось, потому что ты стоишь того, чтобы ждать. Ты стоишь любой жертвы.

Шиён медленно отодвигается. Она всё ещё сидит на коленях пирата, её платье поднялось, её острые колени касаются песка по обе стороны от бёдер пирата. Ровалийка нежно касается его лица, лаская кожу пальцами, смотрит чарующим взглядом, словно ставит его перед собой на колени и становится его божеством.

Сердце Юнги замирает от её прикосновения, от вида её, сидящей у него на коленях с задравшимся подолом платья, обнажающим её гладкие, стройные бедра. Он хочет прикоснуться к ней, провести руками по её разгоряченной коже, объявить её своей прямо здесь и сейчас.

— Но, честно говоря, я хочу знать, — бормочет пират хриплым шепотом. — Больше всего на свете я хочу знать, почему ты так поступала со мной. С нами.

Юнги смотрит ей в глаза, пытаясь понять, что у неё в голове, что она на самом деле чувствует.

— Скажи мне, любимая, — бормочет он, его голос хриплый от эмоций. — Зачем ты всё это сделала? Зачем ты отказала себе… и мне? Мне нужно знать. Больше всего на свете.

Шиён ошеломлена его вопросом. Она хмурится, сдувает прядь, упавшую ей на лицо, и вздыхает. Ровалийка в этот момент похожа на маленького котенка, попавшего в лапы жестокого существа, и совсем не похожа на непокорную, мятежную женщину, которая каждый раз бросала ему вызов.

Юнги замечает перемену в её поведении, уязвимость, которая внезапно наполняет её глаза. Он может сказать, что защита Шиён пала, а стены рушатся, и пират не может не почувствовать прилив защитного желания. Юнги нежно убирает её волосы с лица, его большой палец нежно ласкает её щеку.

— Милая, — бормочет пират, его голос мягкий, но твёрдый. — Поговори со мной. Расскажи мне, что происходит в твоей прекрасной голове. Пожалуйста.

Юнги тянется к её руке, переплетая их пальцы, большим пальцем нежно потирая кожу кругами. Он чувствует её напряжение, нерешительность, но пират полон решимости получить ответы, понять, что беспокоило её все эти годы.

Шиён медленно наклоняется, чтобы поцеловать его. Её губы мягко скользят по его, как будто она хочет забрать часть его смелости, которую сама внезапно потеряла. Её мягкие, пушистые волосы падают, щекоча лицо пирата.

Юнги чувствует, как её губы движутся по его губам, сладость и хрупкость поцелуя почти захватывают его дыхание. Он отвечает на поцелуй, его рука движется, чтобы обхватить её затылок, а пальцы запутываются в её волосах. Юнги чувствует её уязвимость на своём языке, чувствует, как её стены окончательно рушатся, и это только усиливает болезненное чувство внутри него.

— Милая, — бормочет Юнги ей на ухо, голос его сдавлен от эмоций, но звучит практически благоговейно. — Ты сводишь меня с ума. Всегда такая упёртая. Мне нужно знать… Мне нужно знать, о чем ты думаешь. Что сдерживало тебя всё это время? Пожалуйста, скажи мне.

Шиён тяжело вздыхает, смотря в сторону. Очевидно, что она борется, что ей сложно начать, но она пытается. Её брови нахмурены, она периодически открывает рот, чтобы что-то сказать, но каждый раз слова так и не срываются с её губ.

— Мужчины разрушают жизни женщин, — наконец, тихо говорит она.

Слова Шиён звучат как приговор, когда у неё получается сказать то, что она хотела.

— Вы, мужчины, получаете красивых свободных женщин, а затем ломаете их, чтобы они могли быть рядом с вами как красивые украшения, как приставки рядом с вами, как декорации, трофеи, показатели вашей проклятой мужественности. Других это как будто бы устраивает, во всяком случае, мало кто говорит об этом так открыто. И хотя другие женщины смирились бы с этим, мы, ровалийки, никогда не смиримся. Есть одна вещь, которую нельзя отнять у нас — и это желание быть свободными. Ломай, сколько хочешь, но золотые клетки… это не то, что нам подходит. Моя мать… — Шиён замолкает, поджимая губы. Её ладони покоятся на плечах Юнги, когда она нежно играет с воротником его рубашки.

Видно, что ей сложно говорить, что она с огромным трудом выдавливает каждое слово, которое в конце концов срывается с её языка. Она всё ещё борется, будто даже тот факт, что она, наконец, признала то, что он ей небезразличен, всё равно не является достаточным, чтобы рассказать что-то личное.

Юнги слушает её слова, впитывая их, чувствует боль в нежном голосе, гнев и обиду, которые копились годами. Его сердце разрывается, когда он видит её такой.

— Наша с Сорой мать была настоящей ровалийкой. Я слышала, что на острове так говорили про меня, но, если быть честной, до мамы… до мамы мне далеко. Красивая, страстная и непокорная женщина, которая одним только взглядом могла сразить любое сердце, покорить любую душу. Такая, с которой ни один мужчина не мог сравниться по духу, — продолжает девушка. Она медленно, словно инстинктивно, запускает руку под воротник его рубашки, нежно лаская кожу Юнги.

Пират чувствует ласковые пальцы на своей коже, её прикосновения, мягкие и нежные, словно вступают в резкий контраст с гневом и презрением в чарующем голосе. Юнги может сказать, что она ненавидит всеми фибрами своего существа ту историю, которую хочет рассказать ему.

Он тянется к её другой руке, нежно переплетая их пальцы, большим пальцем потирая круги на тыльной стороне её ладони, предлагая молчаливую поддержку. Он слушает её, позволяя ей продолжать, зная, что ей нужно выплеснуть это, что ей нужно очиститься от всей этой злости и боли. А ему нужно знать, почему она так долго отказывалась от его чувств.

— А потом появился он. Мой отец. Грёбаный ублюдок. Дворянин. Голубая кровь, — презрительно выплёвывает Шиён. — Мама любила его. Всем своим пылающим сердцем. Была готова отдать свою свободу ради него. Забавно. Все говорят, что ровалийские женщины не умеют любить, что мы просто… как там говорят? Шлюхи, которым место исключительно в стенах самых дешевых борделей. Но любить мы умеем. Так, как никто не любит, — Шиён нежно убирает волосы с лица Юнги. — Кажется, отец тоже её любил. В самом начале. Не так, как нужно любить, правда. И уж точно не так, как любила она.

Шиён снова замолкает, кусая губы практически до крови. Она поднимает голову вверх, смотря на тёмное небо, на котором отражаются яркие сияющие звёзды. Её глаза полны боли, такой сильной, что у Юнги болит сердце.

— Но он причинил ей боль, — догадывается Юнги, осторожно помогая ей продолжить. — Он взял её любовь и раздавил её, не так ли?

— Он раздавил мою мать, — ядовито бросает Шиён. — Не секрет, что женщины моего народа не особенно заботятся о своей невинности, мы, в отличие от всех этих напыщенных нежных дворянок, не лишены сладости плотских утех, мы не бережем себя для своих мужей, потому что мужей у нас обычно и вовсе нет. Мы можем выбрать себе партнера, а потом спокойно полюбить другого, для нас чувства — это то, что совершенно нельзя контролировать. Поэтому мама… ничем особо не пожертвовала, когда отдалась ему. Она выбрала его, полюбила. Отец забрал её в свой дом, дал кров, еду и постепенно стал отдалять от семьи, от нашего народа. Мама всё реже появлялась в поселении, а отец искал для неё развлечения дворянок. Вышивание, вязание, рисование и весь прочий высокородный бред. Одевал её в чопорные платья, вот такие, — Шиён раздраженно дёргает за своё свадебное платье, которое она так ненавидела в этот момент. Каким бы оно красивым ни было, это совершенно не её платье.

Юнги слушает её тираду, сжав челюсти от злости и отвращения. Ему не нужно больше слушать, чтобы понять, каким человеком был её отец. Он не может представить, через какой ужас прошла её мать, потеряв свободу, свою индивидуальность, весь свой образ жизни, что было особенно важно для ровалийского народа.

— А потом мама родила Сору. Год спустя — меня. И её клетка захлопнулась, — Шиён замолкает, смотря куда-то в сторону, чтобы остановить слёзы, которые вот-вот потекут по щекам. Она не будет плакать, не опять. — От той женщины ничего не осталось. Я мало что помню о своей матери, но я помню её безжизненные глаза. Отец так и не женился на ней, а моя сестра и я… ну, мы не были ему дочерьми. Две тявкающие собаки, которые не понимают, почему отец их не любит. Мы хотели, чтобы мужчина, который был нам отцом, любил нас, а он только отмахивался от нас каждый день, словно мы и правда были собачками для него. А потом отец женился. Не на моей матери, как ты понимаешь, — тихо продолжает Шиён. — Она была ему нужна как трофей. Трудно превратить ровалийскую женщину в… курицу в золотой клетке. Он сделал это. И он был очень горд собой.

Руки Юнги сжимаются в кулаки, костяшки пальцев белеют. Он может представить удовлетворение, которое, должно быть, чувствовал её отец, самодовольство от осознания того, что он сломал ровалийскую женщину, поймал её в ловушку, подчинил её.

И мысль о том, что это была судьба матери его любимой женщины… Это злит его.

— Я так хорошо помню ту ночь, когда мы сбежали. Моя мать отвела меня и мою сестру к её отцу, нашему деду. А сама просто исчезла, как будто растворилась в воздухе. Мой отец не искал её. Не искал нас. Мы перестали существовать для него. Я в этот момент впервые вдохнула полной грудью: наконец-то мое истинное «я» не сдерживалось моим статусом бастарда. Я могла бы быть обычным ребенком. Счастливым ребенком, потому что я никогда не чувствовала себя на своём месте в этом поганом особняке отца, — Шиён горько сглатывает. Её глаза блестят от слёз, но она не позволяет себе плакать. — А потом нашли мою мать. Распростёртую на камнях на крутом берегу моря. Она просто покончила с собой. Из-за него. Из-за человека, который, как я сейчас знаю, даже не помнит её имени.

Юнги чувствует физическую боль в груди, слушая её. Образ её матери на скалах, безжизненной и холодной, выжжен в его сознании. Он почти чувствует её боль, отчаяние, безнадежность.

Его хватка инстинктивно крепнет, другая рука движется к её талии, притягивая её ближе, словно пытаясь защитить её, оградить от мира, от боли.

— Однажды я подумала, — медленно вновь начинает Шиён, отводя взгляд в сторону. — Если мужчины могут так легко играть с женщинами, то почему я, женщина, не могу играть с ними так же? — её голос приобретает стальной тон. — Мне нравится играть с мужчинами. Мне нравится сводить их с ума и делать бессильными от желания и невозможности обладать мной. Робкий взгляд, смелая улыбка, нежное прикосновение и одна единственная ночь «любви» ставили всех на колени. Это было приятно. Кто-то, может, и не заслуживал этого, но моя мать тоже не заслуживала быть трофеем. Я чувствовала… жестокое удовольствие, словно… наказывала их. Даже если они не имели отношения к истории моей матери.

Юнги слушает её слова, её холодный, стальной голос резко контрастирует с мягким, нежным прикосновением к его волосам. Пират понимает, он действительно понимает, но это не меняет того факта, что мысль о ней с другими мужчинами, сводящей их с ума от желания, заставляет его хотеть кого-то задушить. Но он сохраняет лицо и голос тщательно нейтральными, позволяя ей говорить — нет значения, с кем она была до него.

— Ты хотела отомстить, — тихо говорит Юнги, бессознательно сжимая рукой её бедро.

Шиён кивает:

— Хотела.

Она наклоняется и снова прижимается губами к его губам. Немного дольше, с большей потребностью. Он чувствует её губы на своих, её потребность, нужду, и это только усиливает боль в его сердце, собственничество и желание. Юнги чувствует, как сильно ей это нужно — Шиён хочет сделать маленький перерыв во всей этой болезненной истории.

И его она выбирает своей тихой гаванью.

— А потом появился ты, — её голос дрогнул, а после принял более тёплый оттенок. — Весь… идеальный, смелый и уверенный, красивый настолько, что бесило. Признаюсь, в первый день я думала, что ты сладкая милая жертва. Было бы здорово сломать того, кто так уверен в себе, в своей непревзойденности, — нежно говорит ровалийка, хотя кажется, что мыслями она далеко не здесь. — Ты мне не по зубам. Никогда не был. Я поняла, что скорее это ты будешь тем, кто победит. Тем, кто будет играть и сломает уже меня. Но я ничего не могла с собой поделать: было так приятно играть с тобой, толкать тебя дальше, за черту, зная, что я толкаю тебя в свои объятия, — еле слышно шепчет Шиён. — Каждый раз, когда я бросала новую кость, я оказывалась ближе к тебе. Стараясь погубить тебя, я губила себя, всё сильнее и сильнее падая в потребность. Я хотела быть с тобой, хотела быть твоей, — она касается носом его щеки. — Ты моё проклятие, Юнги. Моё проклятие.

Её слова бьют его, как удар под дых, правда за её словами пронзает его насквозь. Юнги понимает её боль, гнев, потребность в мести и контроле. Но он также понимает, чего Шиён это стоило.

Пират властно, но чертовски трепетно берет её лицо в ладони, заставляя смотреть исключительно на себя.

— Твоё проклятие, — повторяет он, его голос грубый и скрипучий. И следующие слова выскальзывают прежде, чем Юнги успевает остановиться. — Чёрт возьми, женщина, я твоё спасение.

Близость теперь кажется Шиён просто невыносимой. Словно та её сторона, которая руководила всё это время, снова даёт о себе знать, снова вылезает наружу. Ровалийка резко встаёт с его колен, делая пару шагов назад. Её ноги погружаются в песок, слёзы блестят в серебристом лунном свете. Она спотыкается, путается в ненавистной ей юбке.

Снова отстраняется, возводя стену от того, кого она в шутку — или вполне серьёзно — называла своим мужем пару минут назад.

— Я не знаю, Юнги, я не знаю! Я была так… Я была так потеряна в своём желании отомстить миру за свою мать, что я… что я вообще не поняла, как я стала твоей, как… как ты стал моей потребностью, необходимостью. Я стала ждать тебя не для того, чтобы сломать тебя, а для того, чтобы… чтобы хоть как-то быть с тобой.

Юнги встаёт, внезапное расстояние от неё словно нож в его сердце. Он видит конфликт в её глазах, слышит его в её дрожащем потерянном голосе, и это что-то ломает глубоко внутри него.

Пират делает шаг к ней, потребность сократить расстояние между ними почти непреодолима.

— Женщина, — хрипит Юнги, его голос наполнен смесью потребности, отчаяния и решимости. — Не беги от меня. Не смей бежать от меня опять.

Юнги делает ещё один шаг к ней, сокращая расстояние между ними. Несмотря на боль и гнев, несмотря на стены, которые Шиён пытается возвести между ними, его потребность в ней сильнее. Сильнее всего. Эта женщина с её острым языком и ещё более острыми ножами, которые она раз за разом вонзает в его сердце, околдовала его, стала частью его, даже не пытаясь.

Он не позволит ей убежать. Больше нет.

Но Шиён упрямо делает шаг назад. Снова. Снова убегает от него. Спотыкается, еле удерживается на ногах, но всё равно бежит от него.

— Так много раз я хотела тебе поддаться. Так много раз… — шепчет она, её глаза следят за тем, чтобы пират не подошёл ближе. — В ту ночь, в мой день рождения, когда мы здесь пили… Я поддалась этому желанию. Я не была настолько пьяна, чтобы не осознавать, что целую тебя. Но и достаточно трезвой я тоже не была, поэтому не могла сдержать это желание. Но ты оказался чёртовым джентльменом, который не взял меня, ведь я была не трезва. Утром я была просто в ужасе: я была так близка, чтобы сломаться, чтобы раскрыть свои истинные чувства — и не могла не придумать ничего лучше, кроме как сделать вид, что ничего не помню.

Шиён снова отступает назад, когда видит, как Юнги делает шаг к ней.

Пират следует за ней, шаг за шагом, движется решительно и твёрдо. Слова Шиён только подпитывают его потребность, решимость сломать её стены и заключить её в свои объятия.

— Ты права, я не взял тебя, — начинает Юнги тихо. — Потому что я хотел, чтобы ты была трезвой, осознанно желала меня. Не из-за какого-то пьяного тумана, не потому, что ты потеряла контроль, а потому, что ты хотела меня. Потому что ты нуждалась во мне.

Шиён упрямо уходит. Она смотрит на него потерянно, как будто сама не до конца понимает, почему убегает.

— Я хотела. В том-то и дело, что я хотела, — шепчет Шиён. — Не потому, что я была пьяна, а потому, что это был ты, — она проводит пальцами по волосам, отчаянно глядя на пирата. — Но ты… Чёртов джентльмен! — Шиён спотыкается и почти падает, но встаёт. — А потом я сказала, что ты мне не нужен. И это была полная ложь. Нет ничего в мире, чего бы я хотела, кроме тебя. Нет никого, в ком бы я так сильно нуждалась.

Юнги видит конфликт в глазах ровалийки, её слова выдают внутреннюю борьбу. И когда она спотыкается, желание поймать её, притянуть в свои объятия становится почти непреодолимым. Но пират заставляет себя остаться позади, чтобы позволить ей говорить, позволить ей сказать то, что ей нужно.

С каждым шагом, который она делает от него, боль в его сердце растет, потребность обнять её, прикоснуться к ней, почти болезненная.

— Тогда прекрати бежать, — выдавливает Юнги сквозь стиснутые зубы, не отрывая от неё глаз.

— Зачем? Для чего? — отчаянно шепчет Шиён, её ноги проваливаются в песок. — Ты пират. Ты не променяешь море на меня. А мне сидеть здесь и ждать тебя? Как… как мы будем вместе, если море всегда будет для тебя важнее меня? — делает два шага назад, когда Юнги делает один шаг к ней.

Пират останавливается, его сердце сжимается от её слов. Шиён больно, он знает это. Она напугана, она в замешательстве. И это разрывает его на части: видеть её такой, чувствовать, как она отдаляется снова в тот самый момент, когда только-только сдалась ему.

Но Юнги не откажется от неё. Ни за что. Даже за море.

— Женщина, — тихо зовет он, его голос полон смеси разочарования и нежности. — Я бы отдал всё ради тебя. Мой корабль, мою команду, само море. Но ты должна позволить мне. Ты должна верить в меня. В нас.

— Ты мужчина, — говорит таким тоном, словно это должно поменять саму суть их проблемы. — Ты устанешь отказываться от других женщин ради той, которая ждёт тебя на суше. А я? Я должна довольствоваться редкими встречами и тосковать по тебе, пока ты в море? — Шиён отчаянно смотрит на пирата, стоя на приличном расстоянии.

Юнги раздражённо проводит рукой по волосам, прежде чем сделать ещё один шаг к ней, медленно сокращая расстояние между ними.

— Ты действительно думаешь, что я устану от тебя? — недоверчиво спрашивает Юнги, словно не может поверить в её глупость. — Ты думаешь, я тебя брошу? Ты думаешь, я обменяю тебя, женщину, которая поглощала все мои мысли семь лет, на какую-то девку из таверны в иностранном порту?

— Я не знаю! — выпаливает Шиён. — Ты сам сказал, что стал пиратом, чтобы освободиться. А теперь ты готов привязать себя ко мне, отказаться от свободы и возможности делать всё, что желает твоя душа?

Юнги стискивает зубы, правда в её словах пронзает его. Он пират, свобода — его жизнь, его кровь, само его существо.

Но Шиён — исключение.

— Ты думаешь, что ты оковы на моей лодыжке? — хрипло спрашивает Юнги. — Думаешь, что если я выберу тебя, то потеряю свободу. Ты не права. Ты единственная свобода, которая мне нужна. Ты единственный выбор, который я хочу иметь.

Пират делает ещё один шаг к Шиён, подходя достаточно близко, чтобы протянуть руку и коснуться её, чтобы заключить её в свои объятия. Но он этого не делает, пока не делает. Пока она не выслушает, пока не поймет.

— Я уже был влюблен. Брал женщин в свою постель. Строил собственные планы. И ты всё ещё единственная, кого я не мог забыть. Единственная, кого я не мог выбросить из головы, сколько бы миль я ни прокладывал между нами. Ты единственный человек, который действительно кажется мне домом.

— Ты… — Шиён обрывает себя, когда видит, как Юнги падает на колени перед ней. В этот момент она просто задыхается, глупо моргая и приоткрывая рот в попытке сказать хоть что-нибудь.

Он снимает кинжал со своего пояса, отбрасывает ножны в сторону и кладет оружие ей в ладонь, её рукой крепко сжимая рукоять.

— Что ты… — Шиён задыхается, когда Юнги, держа свою руку на её так, чтобы она крепко сжимала его, приставляет острие к своей груди.

Пират смотрит на неё, его глаза полны решимости и любви, его хватка на кинжале крепка. Его грудь тяжело вздымается, а дыхание прерывистое, но во взгляде мужчины читается спокойствие, а в действиях — уверенность.

— Я показываю тебе, — начинает медленно он ровным и непоколебимым голосом. — Я показываю тебе, что ты важнее моря, важнее моей собственной свободы. Ты стоишь того, чтобы отдать всё это.

Юнги смотрит на неё, его сердце колотится в груди, его рука всё ещё держит кинжал.

— Я даю тебе всю власть, женщина. Я даю тебе оружие, которым ты сможешь пронзить мое сердце. Потому что оно твоё, всецело. Так было всегда. И так будет всегда. Я вернулся лишь для того, чтобы иметь возможность снова увидеть тебя. Я боролся за жизнь лишь для того, чтобы снова стоять перед тобой. Даже если я стою на коленях, а ты держишь кинжал у моего сердца.

Шиён смотрит на кинжал, её рука дрожит вокруг него, а взгляд метается между лицом пирата и оружием. Её сердце колотится в груди, мысли проносятся в голове сильным водоворотом. Это Юнги. Высокомерный, наглый, уверенный в себе капитан. Человек, который никогда не подчиняется, который никогда не встаёт на колени. Но вот он, добровольно предлагающий своё сердце, всё своё существо в её власть.

— Юнги, ты… — шепчет Шиён, её голос дрожит. — Ты не можешь…

Пират улыбается ей этой знакомой полудерзкой, полуигривой улыбкой даже с кинжалом, приставленным к его сердцу.

— Я могу, женщина, — отвечает он мягким благоговейным шепотом. — И я это делаю. Потому что ты единственная, кто этого заслуживает. Единственная, кто заслуживает держать моё сердце, держать каждую мою мысль, каждое моё желание в своих руках.

Шиён отрицательно качает головой. Для неё это просто невыносимо, невозможно. Ей кажется, как будто весь мир вокруг них замирает, рушится, просто начинает гореть.

Ровалийка медленно опускается на колени рядом с ним, накрывает его ладонь своей свободной рукой, словно умоляя Юнги отпустить кинжал, а после просто откидывает оружие в сторону, смотря на пирата, как на настоящего безумца.

И затем снова тянется к нему, снова сдаваясь, снова падая в его объятия, в его руки. Юнги ловит её, его руки тут же обнимают её, прижимая к себе, притягивая ближе к себе. Он чувствует её вес, прикосновение её тела, тепло её кожи на своей. И это как вернуться домой. Как всё, чего он когда-либо хотел, прямо здесь, в его объятиях.

Пират хочет верить, что это в последний раз, когда она от него убегает. В последний раз, когда ему приходится бороться с Шиён и её строптивостью, непокорностью.

Юнги зарывается лицом в её волосы, вдыхая запах, лелея ощущение, звук её дыхания, биение её сердца у его груди.

— Прекрати бегать, — шепчет он, его голос грубее, чем когда-либо. — Женщина, умоляю, просто перестань от меня бегать. Ничего в мире нет, что было бы больнее, чем видеть, как ты стараешься убежать от меня вопреки своим собственным чувствам.

Юнги прижимается губами к её макушке, одна его рука инстинктивно движется, чтобы погладить её волосы, а другая рисует бессмысленные круги на её спине. Пират чувствует, как Шиён дрожит рядом с ним, может практически чувствовать прилив эмоций, проносящихся через неё, и яростное собственничество разгорается внутри него.

Пират прижимает ровалийку крепче к себе, его хватка почти отчаянна, как будто он пытается слить её с самим своим существом. Бормочет её имя куда-то ей в кожу благоговейным шепотом, как молитву.

— Вот так, любимая, — шепчет Юнги, отстраняясь, чтобы посмотреть в её невероятные глаза. — Больше никаких игр. Никакой беготни. Ты — моя. А я твой. И это не изменит даже сама смерть.

Шиён сама тянется к нему, чтобы поцеловать. Её губы солёные от слёз, но для Юнги в этот момент значение имеет только то, что она, наконец, его.

Его.